Мечта цвета фламинго Демидова Светлана

– А это не вредно? – спросил он, и это уже было началом конца только что зародившегося романа, о чем, конечно, Нина еще не подозревала.

– Надеюсь, что не очень, – сказала она и в дополнение к словам вынуждена была пожать плечами, потому что тревога явственно читалась в его красивых глазах с длинными, загнутыми вверх ресницами. Поскольку тревога и после пожимания плечами не исчезла, а как бы еще и усугубилась, она на всякий случай отрапортовала: – У нас осуществляется постоянный дозиметрический контроль и ежегодное медицинское освидетельствование.

Видимо, она здорово понравилась этому попутчику, который при более близком знакомстве оказался Владиком, потому что он не бросил ее, облученную приборами, тут же в сквере у проходной и не побежал сразу обследоваться после ее поцелуев сам. Они еще около месяца встречались и целовались и даже совершали более откровенные действия, но со временем Нина поняла, что у Владика здорово свернута крыша на предмет здоровья и того вреда, который может принести ему окружающая среда. Его маменька была еще более сдвинутой на этом предмете, она работала секретарем главврача санэпидстанции и отнюдь не понаслышке знала о педикулезе, трихомонозе, разгуле сифилиса и клещевого энцефалита. Мать с сыном, сняв целлофан с батонов и буханок, обжигали хлеб над газом; дополнительно проваривали колбасы, мыли с хлоркой овощи, особенно тщательно стирали в «Аисте – БИО» бумажные деньги и отмачивали в марганцовке с солью и йодом – металлические. Сначала Нина, оглушенная свалившейся на голову любовью, только дружелюбно посмеивалась над «безобидными причудами». Когда же эта дружная семейка отказалась есть испеченные ею ко дню рождения Владика и привезенные в городском транспорте пироги с капустой, она первый раз серьезно задумалась. Правда, Владикина мамаша тут же, и очень доходчиво, объяснила Нине, что полиэтиленовые мешки, в которых она везла свое угощение, не запаянные, а потому в метро в них набилась прорва болезнетворных микробов. Нина не стала обжигать свои пироги над газовой плитой. Она демонстративно вывалила в мусорное ведро плод своих трудов, и окружающие абсолютно при этом не расстроились, а как раз напротив, принялись весело поглощать приготовленный Владикиной мамашей из совершенно стерильных (где она только их достала?) продуктов торт «Наполеон». Нина пыталась заглядывать в красивые глаза Владика, но они в тот момент, как назло, были надежно скрыты от нее длинными ресницами и обращены исключительно к мамашиному торту. Нине же этот торт в горло не шел. Она намеревалась после торжественного ужина при свечах сказать Владику все, что ей последнее время приходило в голову и по поводу стираных денег, и по поводу клещевого энцефалита, и, главное, по поводу торта «Наполеон», который его мамаша совершенно не умела готовить. Но после ухода немногочисленных гостей Владик так ловко запечатал ей рот страстным поцелуем, что она потеряла дар речи вплоть до самого утра. Что-что, а целоваться Владик умел и любил. Он вообще очень хорошо делал все, что касалось секса, чем Нину совершенно обезоруживал и обескураживал. Двое ее мужчин – бывший муж Георгий и Димка Ляховой – особой изобретательностью по этой части не отличались. Они все делали споро и быстро, и в тот момент, когда Нинино тело только-только распускалось цветком и становилось готово к самым изощренным ласкам, обычно с присвистом уже засыпали, или шли покурить, или усаживались с чашечкой кофе перед телевизором.

То, чем виртуозно владел Владик, возможно, и называлось страшно неприличным словом «Камасутра». Нина, в общем-то, была очень серой на сей счет женщиной, потому могла и перепутать. Но бывший попутчик, а ныне горячий любовник, умел доставить ей такое наслаждение, о котором женщины в лаборатории поговаривали, что такого не бывает в жизни. Нина вовсе не делилась с ними своими ощущениями, просто Валентина с Фаиной, иногда беседуя о своем, о девичьем, сходились во мнении, что мгновенный здоровый сон мужчины сразу после интимных отношений на самом деле является нормой, а то, о чем пишут в женских романах, – не более чем плоды воспаленной фантазии неудовлетворенных писательниц, что сродни шизофреническим бредням.

После победы «Наполеона» над Ниниными пирогами она все чаще и чаще стала задумываться над тем, почему Владик занимается с ней любовью, хотя она каждый раз перед этим едет к нему в насквозь пропитанном стрептококками метро, являясь, таким образом, опаснейшим бациллоносителем. Конечно, она перед любовными утехами посещала душ, но при этом не обеззараживала себя хлоркой и не обжигала кожу над газовой горелкой. В конце концов она поняла, что любовь Владику как раз и нужна для здоровья. Заниматься сексом очень полезно, а насыщенно и с удовольствием – полезно вдвойне, потому что это молодит организм и продлевает жизнь. Горячий секс, который Владик обеспечивал Нине, своей высокой температурой, очевидно, убивал любой стрептококк и, возможно, даже палочку Коха. Кстати тут будет сказать, что по профессии Владик был врачом-терапевтом, ни одного дня не работавшим по специальности. Когда-то деятельная мамаша, пользуясь своими санэпидемиологическими связями, пропихнула его в институт, чтобы до зубов вооружить против болезней. «Враг должен быть изучен, и тогда он будет побежден», – приговаривала она, таща сына за уши с курса на курс. После окончания института, разумеется, даже не могло быть и речи о том, чтобы Владик работал в поликлинике, то есть в самом рассаднике и эпицентре. Она пристроила сына литсотрудником в специальный медицинский журнал под названием «В помощь участковому терапевту», где он с успехом подвизался до сих пор. Два его самых убойных материала о столбняке и паховой грыже висели у Владикиной мамаши над кроватью в рамочке под стеклом.

Нина хорошо помнит тот день, когда уехала от Владика, твердо решив никогда больше к нему не возвращаться. Накануне он ненароком проговорился мамаше, что Нина работает на приборах с ионизирующим излучением. Мамаша тут же впала в предкоматозное состояние, и Владик посоветовал Нине принести для нее справку от гинеколога на предмет отсутствия новообразований. Нина решила, что он пошутил, и в свою очередь попросила его, как дипломированного терапевта, популярно объяснить мамаше, что любые новообразования не передаются ни половым и никакими другими путями и что пусть она лучше не каркает, потому что это грешно. Когда же Нина на следующий день переступила порог Владикиной квартиры, из своей комнаты тут же выкатилась сильно ухайдаканная санэпидемиологической службой мамаша и потребовала вышеупомянутую справку. Нина гордо развернулась, хлопнула изо всех сил дверью и уехала домой, даже не объяснившись с Владиком. Он потом еще долго звонил ей, встречал около проходной, возле дома и в метро, умолял простить выжившую из ума женщину, но Нина была непреклонна. По ночам ее тело изнывало без его ласк и поцелуев, но как только она вспоминала стираные деньги и справку от гинеколога, то сразу взбадривалась и мечтала послать Владикиной мамаше в конверте споры сибирской язвы. В конце концов Нина обуздала свое тело, задушила нескромные желания и присоединилась к группе товарищей, утверждавших, что «секса у нас нет». С тех пор она воспылала страшной ненавистью к торту «Наполеон» и заодно к абсолютно неповинному в ее страданиях императору Бонапарту, а литературный сотрудник журнала «В помощь участковому терапевту» по имени Владик исчез из ее жизни навсегда.

Небольшой ресторанчик, куда Тарасов привез Нину, назывался «Медвежья берлога». Она, конечно, никогда не бывала в берлоге, но ей подумалось, что там наверняка именно так: темно и тепло. Администратор провел их к столику, отделенному от остальных какими-то мохнатыми шкурами. На столике, застеленном темно-коричневой скатертью, стояла стилизованная под старинный фонарь настольная лампа, пронзительно белели тарелки, посверкивали тонкостенные фужеры и блестели столовые приборы. Нина опустилась в плетеное кресло с мягкой и коричневой, в тон скатерти, подушкой. Тарасов пробежал глазами меню в кожаной, с тяжелой металлической пряжкой обложке и передал его Нине. Она опустила глаза на мелованный лист и прочитала:

– «Медвежьи почки»… «Медвежьи ушки»… Какой ужас! Я когда-то пила, извините, мочегонное под названием «Медвежьи ушки»! Это, случаем, не оно?

– Конечно, нет! – рассмеялся Тарасов. – На самом деле почки у них свиные, а «Медвежьи ушки» – напиток на брусничной воде с лепестками шиповника.

– Вообще-то брусника… она тоже, знаете ли, того… с теми же свойствами, – заметила Нина и, неприязненно содрогнувшись, ткнула пальцем в меню, напрочь забыв про свои руки забивательницы бетонных свай. – Глядите, а тут еще и «Медвежьи глазки»! Предупреждаю, я не желаю есть ничьи глазки!

– Ниночка! Это же всего лишь десерт! – продолжал улыбаться Тарасов. – Вот увидите: вам понравится! Мы непременно закажем эти «глазки»!

– И что, выходит, что все меню – сплошная туфта?

– Нет. Вверху, видите, «Медвежатина по-таежному»! Говорят, это настоящий медведь!

– Что значит, говорят? Вы что, сами не пробовали?

– Честно говоря, нет. Я вообще не любитель экзотики. Меня в этот ресторанчик однажды привел приятель и накормил хорошей говядиной в пряном соусе. Я и сам, вы уже знаете, могу приготовить мясо, но иногда хочется, чтобы это для тебя сделали другие. В такие моменты я прихожу сюда, особенно когда хочется посидеть в интимной обстановке. – И он многозначительно посмотрел на Нину. – Я и вам закажу то, что нравится мне, если вы, конечно, не пожелаете что-нибудь по собственному выбору.

– Нет уж! Навыбиралась! – Нина захлопнула меню и отдала его Тарасову.

– А что будем пить? – Тарасов опять призвал Нину к ответу.

Она абсолютно не разбиралась в напитках. На праздники в лаборатории Валентина с Фаиной покупали какие-то вина, в названии которых обязательно было слово «монах». Вина всегда были разные, и Нина не переставала удивляться тому, что монахи, оказывается, так слабы на предмет выпивки. И вообще обидно, почему есть вино «Искушение монаха», но нет вина «Искушение инженера-металловеда»… Почему нет напитка под названием «Любимое вино программиста» или «Тайна учителя младших классов»? Однажды после очередного «монаха» ведущий инженер Лактионов долго плевался и сказал, что в следующий раз он сам купит коньяка, и подороже, и за собственные деньги, только чтобы не отравиться как-нибудь ненароком этой бормотухой. На очередной праздник он действительно принес нарядную коричневую бутылку. Нина чуть не задохнулась, хряпнув коньяка тем же макаром, каким глотала любого из «монахов». Витька потом долго отпаивал ее минеральной водой и, хохоча, вытирал ей слезы чистой бязью, только что полученной в хозяйственной части для протирки оптики, но зато на следующий день у Нины абсолютно не болела голова. Попутно она вспомнила еще и Светкину «Царицу Тамару», но сказала почему-то:

– Коньяк.

– У вас есть любимый? – опять спросил Тарасов.

– Пожалуй… «Лотрек»! – гордо выдала Нина. Перед тем как залезть сегодня в «Веге» в толпу у овощного прилавка, она некоторое время была притиснута к винно-водочному отделу. На уровне ее глаз как раз и стояла стройная подарочная бутылка французского коньяка с именем знаменитого импрессиониста и четырехзначным числом в ценнике.

– Никогда не пил, – признался Тарасов и подозвал официанта, наряженного егерем.

Егерь отрицательно и смущенно покачал головой. В их «берлоге» никакие «Лотреки» не водились.

– Может, тогда армянского… пять звездочек? – предложил Михаил Иннокентьевич.

Нине оставалось только снисходительно кивнуть, как гордой царице Тамаре.

Когда принесли так полюбившееся Тарасову мясо в пряном соусе, Нина обрадованно занялась им, потому что можно было наконец молча есть и не изображать из себя раскрепощенную ресторанную женщину. Тарасов и не догадывался, что в то самое время, когда она весело щебетала про «Медвежьи ушки» и коньяк «Лотрек», сердце ее ухало, как колокол, а ладони были липкими и горячими. Все-таки Михаил Иннокентьевич – очень красивый мужчина и, главное, в Нинином вкусе: высокий, с широкими, чуть сутуловатыми плечами, бархатными, как у Владика, глазами и звучным голосом. Нина решила демонстративно выставить ему напоказ свои неухоженные руки. Пусть сразу увидит все ее недостатки и прикинет свои возможности на предмет их приятия. Ей-то он нравится весь и целиком, кроме, конечно, расхваленного мяса. Никакой это и не пряный соус! Обыкновенный кисло-сладкий с черносливом. Нина делает его лучше. Если все пойдет хорошо, то она потом угостит Тарасова… Потом угостит… Ха-ха! Может, ему больше и не захочется с ней встречаться… Надо суметь проявить себя необременительной дамой, но это-то как раз и труднее всего. Русские женщины, к которым Нина себя гордо и по праву причисляла, не умеют подавать себя как легкую закуску. С пряным соусом – это пожалуйста! С горьким перцем – запросто! С уксусом – сколько угодно! И даже с приторно-сладким кремом – это у них не заржавеет! А вот легкие отношения ни она сама и никто из ее подруг и приятельниц строить не умел. Обязательно все в слезах, соплях, на пределе, на надрыве, на валокордине и на операционном столе вживую, без наркоза.

Армянский коньяк в пять звездочек подействовал на Нину до такой степени, что она вдруг зачем-то заговорила об урнах с фамилией «Тарасов». Михаил Иннокентьевич смущенно улыбался и объяснял, что поддался уговорам не очень умного пиарщика и уже испил чашу позора величиной аккурат с урну до дна.

– Может, тогда стоит их убрать? – спросила Нина.

– Что вы, Ниночка! Пусть себе стоят. Во-первых, от них есть реальная польза по сбору мусора, во-вторых, люди им улыбаются, вот совсем как вы; а в-третьих, они все-таки работают на рекламу наших магазинов. Это как… жареные факты в бульварной прессе. Вспомните звезд шоу-бизнеса. С одной стороны, про них пишут сущий бред, что не очень-то им приятно, с другой – именно таким образом и подогревается постоянный интерес к ним публики.

– И вы ради этого интереса даже готовы подписываться под ужасным слоганом про «прикупив даров»?

– Во-первых, под этим перлом нет моей подписи, а во-вторых… вы правы: я подпишусь подо всем, что принесет пользу Светлане и ее бизнесу.

– Неужели это приносит пользу?

– Ну… ей так кажется, а я…

– А вы готовы ради нее на любые жертвы, – подсказала Нина.

– Пожалуй, так… – Тарасов как-то особенно пристально посмотрел ей в глаза, и Нина даже без особой горечи констатировала, что все зря: и «Медвежья берлога», и армянский коньяк с пятью звездочками, и Танькино платье…

Но потом они танцевали медленные танцы, и Нине казалось, что жаркие ладони Тарасова спалят к черту Танькин шифон. Затем ели страшненькие «Медвежьи глазки», которые оказались сливочным суфле с вишенкой в центре, в апельсиновой засахаренной корочке, и запивали их сладким, как зарождающиеся чувства, кофе. Потом снова танцевали. Горячие губы Михаила Иннокентьевича касались Нининого виска, а у нее дрожали колени и вскипал в желудке армянский коньяк.

Уже в машине Тарасов односложно спросил:

– Куда?

Нина ответила абсолютно в стиле русских женщин под кислым соусом:

– А куда вам Светлана Аркадьевна велела меня отвезти?

– Ниночка! Ну зачем вы так? – Михаил Иннокентьевич посмотрел на нее беспомощно, а она пожала плечами.

Тарасов стукнул кулаком по приборной панели, но не сильно: все-таки машина дорогая. Нине стало противно оттого, что в голову ей лезут дурацкие мысли. Надо бы просто обнять его и прижаться щекой к его щеке. Она повернулась к нему как раз в тот момент, когда Михаил Иннокентьевич, очевидно, подумал примерно о том же самом, и встретились они отнюдь не щеками, а самыми что ни на есть губами. Поцелуи владельца сети магазинов «Вега» были так же хороши, как и литсотрудника журнала «В помощь участковому терапевту», который нет-нет да и приходил к Нине во снах.

– В Светланину постель я не поеду, – оторвавшись от Тарасова, заявила Нина.

– Я так и думал, – согласно кивнул Михаил Иннокентьевич и вставил ключ в замок зажигания.

Всю дорогу молчали. Нина никак не могла понять, рада она тому, что с ней происходит, или нет. Если бы они просто так, случайно, познакомились с Тарасовым, то Нина, безусловно, была бы счастлива. Но все дело было в Светке, которая, грубо говоря, просто подложила подругу своему мужу. Это все портило и было той самой знаменитой ложкой дегтя.

Квартира, куда Тарасов привез Нину, находилась в центре Питера, на улице Марата, в старом доме, и была однокомнатной. Уже в прихожей Нина поняла, что не отказалась бы тут пожить. Стены были оклеены бумажными обоями любимого ею медово-золотистого цвета. Около строгого квадратного зеркала в тонкой коричневой раме висел не менее строгих форм светильник, под ним стоял маленький столик, тоже коричневый, заваленный всякой мелочью: ключами, визитками, зажигалками и начатыми пачками сигарет. Все, как в квартирах обыкновенных питерских обывателей. Только не видно вешалки со смятыми пальтушками, куртенками и облезлыми шубейками времен Первой мировой, которые обожали хранить жители северной столицы на случай облавы, наводнения или блокады. Наверняка, за какой-нибудь из дверей, выходящих в прихожую, находится гардеробная, которая и существует для того, чтобы отличать от простых граждан – граждан непростых, хотя и умело маскирующихся. Интересно, предложит ли Тарасов Нине тапочки? Или стоит снять Лялькины босоножки и шлепать босиком?

– Это мое личное жилище, – сказал Михаил Иннокентьевич, щелкнув выключателем в комнате и не предложив Нине переобуться, что ей очень понравилось. – Здесь никого, кроме меня, не бывает.

– Свежо преданьеце, да верится с трудом, – отреагировала Нина и, тут же пожалев о своих словах, поспешила добавить: – Хотя… мне до этого нет никакого дела.

Тарасов ничего не сказал, но почему-то посмотрел на нее с иронией.

– Кофе? Чаю? – спросил он.

– Кофе, – ответила Нина.

Ей после ресторана и «Медвежьих глазок» не хотелось вообще ничего, но она подумала, что по протоколу подобных встреч, пожалуй, полагается выпить чашечку кофе. Тарасов ушел на кухню, а она огляделась и поняла, что абсолютно обезоружена. Михаил Иннокентьевич был ее человеком! Он обставил квартиру так, как обставила бы свою Нина, если бы жила одна и имела деньги. Ничего офисного: белого, металлического, встроенного и утопленного. Все традиционно и элегантно. Нина любила темные и тяжелые шторы, которыми легко отгородиться от внешнего мира, и у Тарасова были как раз такие: однотонные, темно-зеленые, в мягких уютных складках. В тон им, но посветлее, были подобраны обои с едва заметными матовыми полосками. Мебель тоже была тяжелая, сочно-коричневая, много книг за стеклами шкафов. Вместо так модной ныне скользкой и холодной кожи, диван и кресла были обтянуты велюром, тоже зеленого цвета, на тон темнее, чем шторы. На низеньком столике, заваленном журналами и книгами, в коричневой рамочке стояла фотография симпатичного молодого человека с такими же, как у Тарасова, бархатными глазами.

– Это Пашка, сын, – кивнул на фотографию Михаил Иннокентьевич и поставил на столик лакированный черный поднос с двумя чашечками, тускло-серебряной туркой и вазочкой с печеньем.

– Милый у вас Пашка, – откликнулась Нина.

– Да, хороший парень. Но и ваша Ляля – красавица. Такая же, как вы…

Нина тут же хотела сказать, что она никакая не красавица, и даже предъявить для доказательства доярочьи руки, но вовремя одернула себя и ответила:

– Я думаю, что Лялька гораздо лучше… – и чуть не добавила: «Потому что моложе»…

– Лучше не бывает, – еле слышно сказал Тарасов, и Нина почувствовала, как уходит из-под ног пол, устланный темным и мягким ковром. Она вынуждена была опереться на руку стоящего рядом Михаила Иннокентьевича, и горячий кофе в чашечках из тонкого фарфора остался нетронутым.

Пальцы Тарасова оказались не только ласковыми, но и очень ловкими. Они мгновенно справились с многочисленными пуговками Танькиного шифонового платья, и Нина послала мысленный привет с благодарностями Ляльке, заставившей ее переодеть выцветший бюстгальтер и пенсионного фасона трусы в цветочек.

Поскольку спальни в квартире Тарасова не было, а диван, не готовый к приему гостей, стоял еще по стойке «смирно!», все происходило прямо на пушистом, в петельках, ковре. Михаил Иннокентьевич Тарасов, депутат, бизнесмен и красивый мужчина, действовал очень умело. Он словно пил Нину, как дорогое вино, смакуя и наслаждаясь букетом. Подобное не практиковал даже для своего здоровья Владик, потому что, возможно, это было и не полезно, так же, как, к примеру, не полезна дорогущая копченая колбаса, которой все равно очень хочется. Тарасов довел Нину до исступления. Ей стало казаться, что если процесс наконец не подойдет к стадии логического завершения, то она взорвется со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде разлетевшихся по всей комнате ошметков ее измочаленной плоти. К чести депутата и бизнесмена надо отметить, что процесс до завершения все-таки дошел.

– Тебе было хорошо? – гостеприимно осведомился вежливый Михаил Иннокентьевич и по-отечески поцеловал Нину в висок.

– Пожалуй, – ответила она, поднялась с ковра и залпом проглотила остывший кофе и затолкала в рот сразу два печенья. Депутат умел заставить электорат работать с огоньком и до нагула волчьего аппетита.

Пока Нина отходила от процесса любви под струями душа, в ее мозгу полным ходом шел процесс мыслительный. «О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья…» дух?…или не дух? Какой кошмар! Она забыла уже ставшие хрестоматийными строки! Вот что значит читать одни женские романы и детективы! Надо перечитать Пушкина. Или не Пушкина? Ужас!! Похоже, в ее мозгу полным ходом идет дегенеративный процесс! Нина решила срочно вспомнить продукты распада при охлаждении углеродистой легированной стали с высоких температур. Все эти мартенситы, трооститы вспомнились мгновенно. Значит, еще не все потеряно! Профессиональные знания не пострадали, но Пушкина перечитать все равно не помешает!

Нина удивилась, что в чужой ванной ее почему-то понесло на Пушкина с мартенситом. Ах, да! На самом-то деле она размышляла о Тарасове. Казалось бы, после Владика ее трудно было чем-то удивить, а вот поди ж ты! Удивил, Михаил Иннокентьевич! Нина вдруг почувствовала, что желает немедленного повторения того, что с ней происходило, но на другом, более осмысленном уровне. Она сейчас была, что называется, на новенького, а теперь есть смысл подключить к делу и свои знания предмета, которыми ее вооружил несостоявшийся участковый терапевт. Нина наскоро смыла душистую пену, вытерлась огромным мягким полотенцем и выскользнула из ванной в чем мать родила. Тарасов понял ее сразу, тем более что диван уже был раздвинут и на нем снежно белело постельное белье с прошивками ришелье. И все повторилось. Эти два тела подходили друг другу, как две половинки неровно разрезанного яблока: выступ к впадине, выпуклость к вогнутости, зазубренность к щербинке.

Утром Михаил Иннокентьевич Тарасов застегнул на шее Нины Николаевны Муромцевой тонкую золотую цепочку с бриллиантовой капелькой. На ней было Танькино лиловое платье, новое и купленное не на вещевом рынке, а в каком-то дорогом бутике. Нина, стараясь не уронить марку легкой женщины, изо всех сил держала себя в доярочьих руках, чтобы ненароком не сорвать подарок и не бросить его Тарасову в лицо со словами: «Я не из тех, которые продаются!»

Когда она проходила сквозь вертушку проходной «Петростали», то в очередной раз подумала, что, оказывается, в слюнявых розовых романах иногда пишут правду. И никто не виноват, что некоторые женщины так правильно переходят дорогу, что их не сбивают «Мерседесы» и не обрызгивают прочие навороченные иномарки. На лестнице по пути в родную лабораторию она сняла цепочку с бриллиантовой капелькой и сунула ее в боковой кармашек сумки, подальше от цепких глаз Галины Андреевны Голощекиной.

Бывшая серая троечница Светка Белова и нынешняя удачливая бизнесменша Светлана Аркадьевна Тарасова держала в руках двойной листок мерзкой газетенки «Будни нашего микрорайона» и исходила ненавистью к ее главному редактору и своему главному конкуренту Леониду Геннадьевичу Волосову. Волосов тоже имел сеть продуктовых магазинов под общим фирменным названием «Солнышко». Он намеревался открыть новый магазин именно в том месте, где раньше его успела построить свой магазин Светлана. Простить это чете Тарасовых он не мог и после нескольких мелких уколов и смехотворных наскоков в стиле классической Моськи пустил в ход довольно-таки тяжелую артиллерию. На первой полосе своей газеты он поместил ярко-бордовым цветом набранную передовицу следующего содержания:

«Уважаемые земляки!

С целью уточнения законности использования земельного участка между домами № 45 и 47 по Западной улице мною был направлен запрос в Комитет по градостроительству и архитектуре администрации г. Санкт-Петербурга. Из полученного ответа (помещается ниже) совершенно очевидно, что по генплану г. Санкт-Петербурга данный земельный участок должен быть зеленой зоной, то есть местом размещения парка, сквера и т. п. Застройка этого участка является реализацией больших коммерческих претензий фирмы „Вега“ и ее владельца г. Тарасова М.И. Общественные обсуждения по данному вопросу проведены с грубыми нарушениями и фактически сфальсифицированы…»

Передовица насчитывала еще три абзаца, а в конце действительно прилагалось письмо из Комитета по градостроительству, пестреющее номерами решений и распоряжений администрации Санкт-Петербурга, которыми грубо пренебрегла фирма «Вега». Ежу понятно, что рушить уже построенный и во всю функционирующий магазин никто не будет, поэтому Волосов имел явно иные намерения. Хорошо бы выяснить, на что он претендует. Кому поручить? Мишке нельзя и бесполезно. Волосов его быстро собьет с панталыку и обведет вокруг пальца. Ленька – мужик тертый и хваткий. Он проморгал участок возможной застройки только потому, что переживал в тот ответственный момент самые медовые дни романа с начинающей, но уже приобретшей определенную известность питерской моделью Сабиной, и по причине понятной размягченности организма утратил свою звериную бдительность. Светлана знала эту Сабину, которая соорудила себе имя из собственной фамилии Собина. Ничего себе деваха, длинноногая! Из-за такой можно и слететь с копыт. Светлана вспомнила, как два года назад сама слетела…