Кормчая книга Прашкевич Геннадий

XI

На пятом курсе Альвиан докопался: всплески урбанизации, внезапный рост городов, действительно связаны не с равномерно текущим временем, а со скоростью внедрения в жизнь новых производственных технологий. Разве могут, скажем, металлургические заводы на быстро устаревающем оборудовании давать сталь все новых и новых марок, причем давать столько, сколько необходимо на текущий момент? Если прямо сейчас, а не через десять лет необходим мощный боевой корабль, как его построить его на верфи, построенной сорок лет назад? Растет население, растут нагрузки, все больше требуется продуктов, машин, орудий труда. Мастера начинают работать в полную силу. Лавинообразное ускорение технологических изменений начинает реально влиять на подход к труду. Каждый производитель разделяет непомерно усложняющиеся производственные задачи между разными исполнителями. Мир суживается. У каждого специалиста свое место, каждый занимается только своим строго конкретным делом. Переусложненная система задыхается.

И так – веками.

То взлет, то падение.

То яркая вспышка, то медленное угасание.

Закон исторической спирали, закон периодической повторяемости форм организации общества все на новом и на новом, более высоком витке развития производительных сил.

С ума можно было сойти от бесчисленных таблиц, в которые, как в обойму, входили все собранные Альвианом данные по количественным изменениям форм организации общества по основным регионам мира за последние пять тысяч лет. Впрочем, эта кропотливая работа доставляла ему удовольствие. Мир казался открытым. И собственное будущее начинало определяться. У профессора Остоженского Альвиана приметил заместитель директора Института истории (Сибирское отделение Академии наук СССР). Даже просмотрел черновик его дипломной работы («Закон периодической повторяемости явлений в естественном историческом процессе»).

– Долгосрочное прогнозирование развития общества – это интересно. Приглашу в институт, потянешь?

Альвиан об этом мечтал.

Банальный быт проходил мимо.

Исчезали ребята, у которых он листал фотокопии Солженицына, Авторханова, Доры Штурман. Приковался к батарее студенческой столовой латыш Имант Л. – требовал вывода из Латвии советских оккупационных войск. Латыша расковали сами студенты: жрать хочется, нашел место для демонстраций! Альвиану все это казалось мелким. Из выведенного им закона автоматически вытекало нечто гораздо более серьезное, чем насилие власти над отдельным человеком. Закон периодической повторяемости однозначно утверждал, что в ближайшем будущем не одна наша страна, а вся человеческая цивилизация (в планетарном масштабе) попросту рухнет, если не будет кардинально перестроена вся система индустриального производства. С этой точки зрения, построение коммунизма или даже социализма в СССР в двадцатом веке, конечно, выглядело проблематичным.

XII

…Морозная мгла перехватывала дыхание и все-таки к вечеру они свалились в русло замерзшей речки. Если это Сохсолоох, пусть ползком, но доберутся до поселка. А вот если ошиблись, то все – конец. Каждый шаг будет уводить их все дальше и дальше в белую ледяную пустыню.

– Слышь, Альвиан. Ты почему засмеялся, когда я сказал про город-сад? Нам же все время обещают коммунизм. Неужели не построим?

– Не построим.

– Да почему? Всем поровну, всем по делу.

– Да потому, что, если построим, на этом наша история и закончится.

– Да ну? Быть не может! Только и жить! – не поверил Коля. – Всем по потребностям! Это же хорошо.

– Хорошо, но рано, – покачал головой Альвиан. – Даже очень рано. Ты еще не созрел для коммунизма. Если тебе дать по потребностям, ты на всех плюнешь, сядешь в своем домике и к соседу перестанешь ходить. А он к тебе перестанет ходить. Будете с ружьями охранять свое добро друг от друга.

– Это что же выходит? – опешил Коля. – Плох коммунизм, что ли?

– Не коммунизм, а мы с тобой плохи. Мы же, в сущности, только-только вышли из крепостничества, то есть из феодализма. А коммунизм это совсем другая формация. Более высокая. И она требует взвешенного подхода. До нее еще шагать и шагать. Зайцами впрыгивать в поезд будущего нельзя.

– Значит, врали? – совсем расстроился Коля.

XIII

Закончив работу над дипломом, Альвиан задумался.

Скрыть выводы, следующие из выведенного закона, было невозможно.

А в стране, объявившей, что социализм в ней уже построен, такие выводы вообще-то не обещали ничего хорошего. Альвиан хорошо помнил доцента Лермонтова и улыбчивого милиционера: «Вам ответили». Он не хотел играть в такие игры. Надо было тихо, без шума защитить диплом, застолбить открытие. А детальной разработкой заняться уже в Институте истории.

Конечно, Альвиан надеялся на помощь Остоженского и страшно обрадовался, когда профессор попросил занести ему дипломную работу. В знакомой квартире на улице Карла Маркса пахло кофе и трубочным табаком. Альвиан направился к любимому кожаному креслу, но профессор Остоженский попросил:

– Оставьте папку на столе.

Наверное, торопился куда-то.

XIV

Прошла неделя, другая.

Профессор Остоженский не давал о себе знать, но мало ли, у него всегда было много дел. Хотелось побыстрее услышать мнение учителя о работе, но Альвиан не хотел навязываться. С Гришей Ляховым, сокурсником, отправился сдавать историю западных славян – экзамен совершенно формальный, не таящий никаких неожиданностей, но Ярославцев, пожилой лысый препод, недолюбливавший Альвиана, сильно его удивил:

– Вам что, указы не писаны?

– Какие еще указы?

Невероятное предчувствие кольнуло в сердце. Что могло стрястись? Не верил собственным глазам. Не указ, конечно, приказ. « Студента А.А. отчислить за академическую неуспеваемость.» Кое-какие хвосты у Альвиана, понятно, были, но это же смешно!

Бежать? Куда?

Конечно, к профессору Остоженскому!

Но когда он так подумал, последняя встреча отчетливо всплыла в памяти.

Усталые глаза… И то, что Остоженский не пригласил его сесть… «Оставьте папку на столе.» Как странно… Альвиан думал о профессоре Остоженском, а видел милиционера, перехватившего телефонную трубку: «Вам ответили». И слышал язвительный голос холеного, уверенного в себе доцента Лермонтова. И видел пленительную Киру Валентиновну, выговаривающую: «Классовая борьба, Афанасьев, вот единственная движущая сила истории.»

Кажется, я опять недооценил горние высоты, в которых парят наши учителя, обречено подумал он. Это же профессор Остоженский писал в известном предисловии: «Особенно полезна книга Гордона Чайлда будет читателю, вооруженному учением марксизма-ленинизма». Профессор Остоженский не мог не понять, на что я замахнулся. Наверное, его обидело мое отношение к работе. Я мог быть с ним откровеннее, а я решил промолчать.

Удар оказался слишком жестоким.

В два дня Альвиан забрал документы (их выдали ему, не задав ни одного вопроса), рассчитался с общагой, библиотекой, другими университетскими службами, выписался и взял билет до Новосибирска.

XV

…Как пусто заполярное небо.

Как странно поскрипывает под ногами снег.

А прелесть жизни все-таки в том, что, как бы плохо тебе ни было, всегда может случиться что-то еще более плохое. Через секретаршу Альвиан передал профессору Остоженскому коротенькую записку: «Спасибо.» Как это ни странно, он не испытал при этом особенной горечи. Он привык терять. Он уже дважды терял университет. И дважды терял учителей. А позже, на Севере, потерял жену. По характеру она могла дать Альвиану сто очков вперед. Выбрав направление, никогда не сомневалась. «Будем жить завтра так, как работаем сегодня… Партия – наш рулевой… Марксизм не догма, а руководство к действию…» Твердая вера позволила обыкновенной ученице с обогатительной фабрики дойти до секретаря райкома партии. Своего мужа она считала рохлей и никчемным человеком. Но не больше. Как возможный идейный враг он вызывал у нее только усмешку.

В Новосибирск Альвиан взял билет не потому, что до Москвы не хватило бы денег. Нет, он торопился найти единомышленников. Новосибирск к тому времени превратился форпостом российской науки в Сибири. Там работали академики Лаврентьев, Христианович, Векуа, Соболев – настоящие первопроходцы, требующие от учеников и сотрудников смелых самостоятельных выводов. Как раз им-то и будет интересно ознакомиться с методом долгосрочных прогнозов. Несомненно, они ухватятся за его работу всеми руками.

Альвиан был потрясен.

Ни до кого он не достучался.

Чтобы выжить физически, устроился подсобником в горячий цех пропарки железобетонных изделий. Без прописки никуда больше не принимали. Из камер, плюющихся горячим паром, извлекаешь формы с бетонными панелями, раскрываешь, укладываешь в штабеля, заполняешь камеры новыми. Чудовищный конвейер, выжимающий из человека все соки. А ведь, отработав смену, Альвиан отправлялся на железнодорожный вокзал, потому что ночевать ему было негде.

Скоро он понял: путь из горячего цеха один – в психушку. К тому же, подрабатывать можно было и на вокзале. Он быстро подружился с местными грузчиками, а время от времени, почистив пообтрепавшуюся одежонку, отправлялся по адресам, получаемым через горсправку.

Известный журналист…

Доктор наук…

Философ…

С удивлением Альвиан обнаружил, что в Новосибирске много философов. Они существовали при каждом учебном заведении. Непонятно, чем они занимались, но к работе Альвиана они не проявили никакого интереса. Самое страшное в жизни все-таки не поражение, пусть даже в главном деле, понял Альвиан, и даже не разочарование во всем и вся. Самое страшное это когда человек ломается и начинает поддакивать людям, которые хотят его сломать. В привокзальном убожестве судьба сталкивала Альвиана с самыми разными людьми. Бывший классный инженер… Спившийся токарь… Потерявший семью и квартиру летчик… Он подолгу обдумывал редкие встречами со специалистами, до которых все-таки достучался…

«Такие теории, как ваша, проверяются десятилетиями…»

«Берите пример с великих… Дарвин не торопился… Он опубликовал свой труд, когда почувствовал за спиной дыхание Уоллеса… Не торопитесь и вы…»

И прямые намеки: «Теория, отнимающая иллюзии, не может быть популярной…»

Альвиан писал в Общий отдел ЦК КПСС. Писал лично Брежневу, лично Суслову, лично президенту Академии наук СССР, не говоря об отдельных ее членах. Иногда грубил, иногда льстил. Ответом было молчание. Он снова и снова продумывал и перепроверял детали построенного им графика. А вдруг он ошибся? Но нет, предел роста цивилизаций, качественный и количественный рубеж, наблюдался отчетливо. Именно предел роста остановил античность, обрушил династию Хань, низверг в ничто золотой век Гуптов… Где сейчас все это?… Почему закономерность исторических событий не настораживает специалистов?

Ну да, ученые, думавшие о будущем, всегда стояли на подошве горы.

Из-за горы они ничего не видели. Они не могли подняться на вершину и увидеть перспективу, потому что все силы отдавали тщательному анализу тенденций развития только двадцатого века. Поэтому все их исследования, самые точные математические модели давали один и тот же результат. В их исследованиях все без исключения графики главных количественных показателей будущего двадцать первого века крутой экспонентой взмывали вверх и уходили в бесконечность. Никто не хотел понимать, что эта бесконечность означает не вечный праздничный взлет, а скорую катастрофу. Земля попросту не выдержит экспоненциальной, нарастающей до бесконечности растраты биологических и сырьевых ресурсов. Она не прокормит нарастающее до бесконечности человечество. Природа умрет от истощения и отравления, а с нею умрет человечество.

Другой бы и остановился на этом.

Но Альвиан останавливаться не хотел.

Его интересовало будущее. Он пытался понять, как человеческая история продолжит свое развитие там, в далеком будущем? В отличие от установившегося подхода, он отсчитывал количественные показатели не за одно столетие, он брал сразу все тысячелетия письменной истории человечества. И на графике начинала проявляться удивительная, никем прежде не замечаемая закономерность. Оказывается, такие экспоненциальные взлеты в истории человечества случались уже не раз. Два-три века человечество стремилось к зениту и вдруг рушилось… Несколько веков застоя и опять взлет…

XVI

XVII

Однажды Альвиан уснул на скамье в самом углу привокзальной площади.

Разбудило его солнце, ударившее в глаза. Он сел и тупо уставился на пыльную, истоптанную, замусоренную траву. Взгляд остановился на мятом журнале, валявшемся под пыльным голым кустом. Судя по обложке, «Новый мир»… А может, «Октябрь»…

Альвиан дотянулся до журнала.

«Вестник всемирной истории». Что ему до нее?

Он уже хотел отбросить журнал, но увидел странное сообщение. Май 1977 года… Москва… Встреча членов знаменитого Римского клуба с представителями советской академической науки… «Человечество на перепутье»… Так и было сказано… Альвиан не удержался от усмешки… Академики страны Советов, построившие развитой социализм и признающие только прямой путь в будущее («Верной дорогой идете, товарищи!»), всерьез обсуждали некие альтернативные варианты…

Он заинтересовался: а какие, собственно?… Ну да, Месарович и Пестель… Денис Медоуз… Известные имена… Элита научного мира… Общие тенденции развития современной цивилизации… «Человеческая цивилизация находится на пороге нового качественного перелома, кардинального поворота в своем историческом развитии…»

А разве не об этом он говорил еще пять лет назад?

Пусть он пришел к подобному выводу не через мощный математический анализ экономических моделей современного мира, а через анализ закономерностей в динамике количественных показателей минувшей истории, его собственная работа и работы Месаровича и Пестеля, несомненно, били в одну цель. При этом Альвиан пошел куда дальше Месаровича и Пестеля. И даже дальше Дениса Медоуза, как раз и определившего эти пределы роста цивилизаций. Все исследователи говорили о конце эпохи современной индустриальной цивилизации, а Альвиан мог с высокой степенью точности мог вычислять основные конструктивные параметры любой последующей эпохи. Он мог назвать любой виток исторической спирали, сколько бы веков не отделяло ее от сегодняшнего дня, и подробно изложить его основные тенденции.

Мог, сказал он себе с горечью.

Но не дотянулся, не докричался, не дозвался.

Застрял на пыльной привокзальной площади. Не нашел сил убедить человечество в ужасной закономерности проносящихся над планетой бурь. Медоуз, Месарович и Пестель будут теперь считаться первооткрывателями, хотя первым к открытию пришел я. Именно моя работа показала, что кривые всех количественных показателей технологической цивилизации однажды взмывают круто вверх к самоубийственному, сжигающему финалу. Именно в моей работе указано, что массовое уничтожение ресурсов собственного существования – явление в живой природе вовсе не редкое, даже заурядное. Так бывает, например, когда популяция живых существ, скажем, саранчи или кроликов, вдруг находит неведомый раньше ресурс благоприятнейшего существования. Численность популяции возрастает резким скачком, в течение короткого времени она достигает неслыханных размеров. Но ресурс уничтожается и популяция столь же стремительно возвращается к исходному, веками длившемуся стабильному и устойчивому существованию. Обычный естественный процесс. Обычный и естественный, разумеется, по отношению к кроликам или саранче. А вот когда речь заходит о человечестве…

Впрочем, для человечества сказанное тоже справедливо.

В двадцатом веке в результате научно-технической революции резко изменилось в благоприятную сторону положение человека на Земле. На крутом пике городской цивилизации в невероятных мегаполисах двадцать второго века человечество поднимется невероятно высоко. А потом…

Альвиан еще пять лет назад говорил, что будет потом.

Но услышать его не захотели. Опасно было его слушать. Даже профессор Остоженский не захотел ему помочь. Он сразу увидел, что имеет дело с весьма нестандартной работой. И быстро понял, что такую работу ни в коем случае нельзя выносить на защиту. Какой бы критике ее ни подвергать, главное в ней (тенденция повторяемости) неоспоримо. Метод всегда важнее суммы всех сделанных открытий прошлого. С помощью предложенного Альвианом метода можно не только восстанавливать ход прошлой истории, но и предсказывать будущее. А там… Ничего вечного… Никаких классовых побед… Такой тезис вызовет не просто бурю. Он вызовет катастрофу. Кривая, выглядевшая на графике Альвиана столь мирно, на самом деле била по существующей системе сильнее самиздата, сильнее всех «ревизионистских» работ, сильнее термоядерной бомбы. А профессор Остоженский вовсе не желал взрывать систему, вскормившую его. Там, где речь идет о принципах, нет места жалкому либерализму. Если дипломную работу провалить, она все равно наделает шуму. А отозвать, упрямый студент может потребовать нового руководителя. О таком варианте профессор Остоженский даже думать не хотел. Надо было заставить Альвиана уйти.

Профессор Остоженский блистательно просчитал самый правильный вариант.

Если выдать Альвиану справку о достойном прохождении тех или иных курсов, не раз уже пуганый студент не станет поднимать шум. Он понимает, что есть пределы, выходить за которые попросту неразумно. Со справкой о прохождении тех или иных курсов он никогда не попадет в серьезный исследовательский институт (что, собственно, и требовалось), но к какой-нибудь шарашке рано или поздно пристроится.

А совесть?

Да какая разница? – улыбнулся Альвиан, глядя в мерзлое небо.

Когда-нибудь среди звезд, на каком-то очередном витке истории (он даже может указать, на каком) появятся люди, думающие совсем иначе. Они, наконец, осознают темный ужас тупиковых путей. И им поможет его работа. Ведь все живое в борьбе за существование стремится найти такой источник жизненных сил, который раз навсегда гарантировал бы постоянный и ровный рост популяции. Не из подспудного ли страха далекое будущее мы всегда решаем розовыми тонами? Не из тайного ли предчувствия, что там, в будущем, все окажется неизмеримо сложнее?

XVIII

Конечно, возьмись профессор Остоженский за работу Альвиана всерьез, он нашел бы бросающиеся в глаза исключения. Скажем, взлеты на переломах эпох каменных, бронзовых или железных орудий. На поверку все они оказываются характерными лишь для определенных регионов: скажем, для низовий Нила, для Междуречья, для долины Ганга. А вот славяне, германцы, турки, арабы, монголы, корейцы, они вообще не знали никаких пиков урбанизации! А некоторые древние цивилизации достигали подобных пиков, оставаясь на уровне каменных орудий – инки, майя, ацтеки. Наоборот, многие африканские племена к эпохе великих географических открытий освоили технологию железа, оставшись при этом на уровне родового строя.

Еще более разителен разброс во времени. Можно привести массу примеров, когда развитые капиталистические отношения накладывались прямо на первобытный родовой строй без каких-либо предварительных этапов.

И все равно (профессор Остоженский прекрасно это понимал) анализ человеческой истории однозначно указывал на определенную закономерность. Пики городских цивилизаций (то есть, резкий рост городов) вызывались вовсе не самой технологией камня или железа, они вызывались ускорением технологических изменений, ускорением, жестко диктующимся местными условиями. Те же африканцы, например, действительно могли полтора тысячелетия совершенствовать железные наконечники копий, потому что теплый климат позволял им жить только собирательством и охотой. Менять родовой строй им не было необходимости. А более скудная Европа по мере прироста населения заставляла местные общества торопиться с изменением способов производства. Уже в эпоху неолита определенное количество ремесленников и жрецов профессионально ломали головы над вечным вопросом: как прокормить племя, город, страну? Не сами технологии, а скорость технологических изменений – вот рычаг, поворачивающий миры. А вовсе не борьба классов.

XIX

…Они остановились.

В мертвенном хаосе черных скал смолк шорох снега, сухого, сыпучего от мороза.

Погруженная во мрак, оцепеневшая окраина планеты окружила усталых людей Великим Безмолвием. Только беспощадным колючим блеском сияли звезды над головой. Этот свет и возмутил Альвиана. Река Сохсолоох лежала под ногами, промерзшая до самого дна. Осталось пройти верст пять, не больше. Он выругал попытавшегося присесть Колю. Общество не прощает тех, кто вырывается вперед. Но, черт побери, оно не прощает и отстающих.

– Видишь? – прохрипел он Коле.

– А что там?

– Огни.

Альвиан не видел огней, но Коля послушно встал и они снова двинулись по ледяной реке. Кто знает? Может Альвиан и не ошибался.

Новосибирск, 1987 – 2002