Румын сделал открытие Прашкевич Геннадий
Было темно. Совсем темно. Только бревенчатую баньку окружал круг яркого электрического света да сияла над головами бабочка Ориона. Мобильник давно сгорел в костре, звонков можно было не ждать. Мир изменился. Огромная Вселенная сжалась для меня в тесный круг, освещенный ярким электрическим фонарем. Я всей своей зябнущей шкурой чувствовал чудо ночи и одиночества. Я как бы выпал из той Вселенной, в которой существовали наука и искусства, где Инесса, радуясь, покупала кислотные гольфики, а Лина мечтала о душе в хорошей гостинице, а Бред Каллерман счастливо показывал Архиповне сумчатую Австралию. Где мир, наконец, обдувало ветерком с моря, а затопленные морем деревеньки медленно заносило илом, и шли над ними века, полные восхищения и открытий. Проблема связи с внеземным разумом. Да нет. Проблема сканирования с высоким разрешением. С некоторого момента мою новую, резко сузившуюся Вселенную определяла уже не Архиповна. Слишком она находилась далеко, чтобы оказывать хоть какое-то влияние. Мою новую Вселенную с ее черными потусторонними угольными пирамидами, с бессмысленными восторженными выкриками Рубика, с плеском невидимой воды, с Ботаником, напряженно сжимающим между коленей «барс», с сопящим Врачом, постанывающим иногда от боли в разбитой ноге, определяли Рубик, седой румын, кислый депрессивный принц, наконец, слабоумный с наскоро перевязанной рукой. Один только бритый наголо татарин, запертый в темном погребе, никак ее уже не определял, но и его существование каким-то образом сужало мою Вселенную.
Все чудеса происходят в Австралии.
В бывшем Доме колхозника крупные ученые не собираются.
У меня голова шла кругом от невозможности вернуть обратно привычный мир.
«Пожалуй, рано бежать на соседнюю базу, – шепнул мне Врач. – Надо еще тут попробовать…» Он кивнул в сторону бани. «А Ботаник? Не боишься?» – «Боюсь. Но не будет же он так сидеть всю ночь. Задремлет». – «Но и они не всю ночь будут париться». «Хочешь поговорить об этом?» – «К черту! Я пошел». – «Куда?» – «На ту сторону речки». – «Зачем?» – «Ты же видишь, румын все время плавает на ту сторону. Может, я сумею…» – «Что сумеешь?» – «Ну, не знаю… Ну, встретить его… Ну, поговорить…» – «О чем?» – «Там увидим».
На темном причале я бесшумно отвязал лодку.
Случайное облачко прикрыло Луну, звезды засияли ярче.
В призрачном свете все выглядело смутно, загадочно, все будто получило какие-то тайные продолжения, непростые, только интуитивно угадывающиеся. Правда, горбатый мыс скрыл ярко освещенную баньку. Вообще-то я не люблю воду. На глубоком месте начинаю паниковать. Что там под мутной водой? Что там на илистом дне? Дряблые прошлогодние листья? Облезшие ржавые автомобильные покрышки? Деловитые раки, подразнивающие замытого песком и илом утопленника?
Вылезая на берег, скользя босыми ногами по траве (в лодке я разулся), совсем не к месту вспомнил один случай. Давно было, я еще учился в универе. Вот так же ночью выбрел на пустой проспект. Собутыльники и девчонки потерялись, никого рядом, но душа пела. «Требуем продолжения банкета!» Обрадовался, увидев раскачивающиеся факелы. Музыка, правда, не ободряла, сразу показалась несколько мрачноватой, но я вскинул руку над головой: «Люди, я люблю вас!»
Мне обрадовались.
«Вот он, сука! Кидай его в гроб!»
И меня кинули. И, ошеломленный, поплыл я в деревянном ковчеге над головами мортусов. Пару минут еще по инерции радовался: понятно, где похороны – там поминки, а где поминки – там выпивка, но музыка тревожила.
Мендельсон.
Не люблю ночные концерты.
Я сел. Закурил. На меня шикнули.
Красивой выдалась та ночь. Звездная бабочка Ориона ярко летела в небе. Она вся была как сладкое предчувствие Архиповны, о существовании которой я тогда даже не догадывался. Куда меня несут? Почему? Какая разница? Вон как все хорошо одеты. Некоторым не хватало вкуса, но прикид у всех был очень добротный. Один я выглядел бедняком, да и зачем студенту, да еще покойнику, выделяться? Сейчас повернут к морю, успокаивал я себя, запалят костры, оркестр грянет ламбаду. Но процессия почему-то свернула к старому кладбищу, а только я наладился выпрыгнуть из гроба, отовсюду повыскакивала милиция. «На тот свет собрался, падла? – дали мне по морде. – От нас укроешься!» Оказывается, попал я в центр бандитских разборок…
На мокром дне лодки валялся багор с обрезанным древком.
Там же я подобрал моток капронового фала. Степаныч явно не следил за порядком.
Устраиваясь за колючими кустами шиповника, не к месту вспомнил: этот румын, ученый… Он, похоже, не только звезды изучает… Он убивать обучен… Ася Стрельникова на его совести, если речь идет действительно об этом румыне… Я сжался от отвращения, услышав, как на том берегу хлопнула дверь баньки. «Нет, Нику, не поплыву! Нет, Нику, нет, я с Мултом посижу, пальчик болит!» – «Как может болеть пальчик, если его отстрелили?»
Пошутив так, румын нырнул.
Мокрая голова высветилась возле берега.
По воде побежали тревожные искривленные круги.
Трава под ногами румына скользила. Весело насвистывая («Во ржи, что так была густа…»), он вылез на откос, встряхнулся, деловито пристроился под сумеречной сосной. В каких-то двух метрах от меня поблескивала влажная кожа. «Мы с ним физически очень точно подходили друг к другу». Куртизанка-партизанка так считала…
Румын щедро поливал сосну.
Он не оглядывался. Он знал, этот мир принадлежит ему.
Он прекрасно знал, что его боятся, что каждое его движение нагоняет на людей ужас. Наверное, из страха, пронзившего меня, а вовсе не из-за какой-то там моей смелости или решительности, я решительно приткнул острие багра к позвонкам между лопаток румына. Меня как током ударило. Всем телом я почувствовал сладкую смертную судорогу, передернувшую румына. Ужас, многократно усиленный внезапностью, в долю секунды сжег все его нервные узлы. Ведь румын знал, что ему ничего не грозило. Он ведь знал, что ничего такого с ним не может случиться. «Во ржи, что так была густа…» Он прервал свист на каком-то неестественном выдохе и, теряя равновесие, обхватил сухую сосну.
«Что? Что?» – в ужасе повторял он.
Лепетал, как слабоумный, выговаривая, вышептывая каждый звук.
А из-под ржавого острия багра медленно выступала, оплывала черная кровь.
«Что? Что?» – румын был парализован. Он умирал от мертвого, от непристойного ужаса. Умирая, сползал по сосне, пока не упал коленями в мокрый мох. От него несло мочой и потом. Из-за сосен с освещенного берега видеть нас не могли, но мною двигал такой же, как у румына, смертный ужас. Я не помню, как накинул петлю на его влажные запястья.
Триста тысяч.
Кажется, столько обещали за поимку убийцы Аси Стрельниковой.
Сейчас эти триста тысяч валялись под сосной, хрипели, от них несло мочой и потом.
– Зачем пугал бабу?
– Что? Что?
– Бабу!
– Це эстэ? Какую? – шептал румын.
– Не помнишь? – опять приткнул я его багром. Наверное, в тот момент я готов был убить его, не зря Роальд не доверял мне силовых акций. – Партизанку-куртизанку! Вспомнил?
– Что? Что?
Наконец, в полуобороте глаза румына сфокусировались на мне.
Не знаю, что он думал увидеть, но мой вид его потряс. Всего-то лишь голый человек с багром. Морда в синяках. И багор в руках, даже не нож. Козел, падла, устебе! Глаза румына все еще были расширены ужасом, но он уже приходил в себя. Бормотал, выплевывал из себя: «Приетэн… Сволочь!.». Бормотал, оглядываясь через плечо: «Хочешь денег… Много…» Каким-то необъяснимым звериным нюхом он чуял мой страх. «Много денег… – Он застонал от ненависти. – Ты столько не видел… – Наверное, он никогда так не унижался. Он же видел мое ничтожество. – Я возьму пазл и уйду. Возьму Мулта и уйду… А ты возьмешь деньги и Рубика…»
– Зачем тебе Мулт?
Румына вырвало от ненависти.
– Минтака… Альнилам… Альнитак…
Я подумал, что это он обкладывает меня румынскими ругательствами, но потом дошло: нет, румын всего лишь повторял названия звезд пояса Ориона. Значит, правда ученый? Я ничего не понимал. Голова шла кругом. Минтака… Альнилам… Альнитак… Румын повторял названия звезд, как самое нужное, как самое заветное заклинание.
– Зачем тебе пазл?
– А зачем тебе будущее?
Румын уже приходил в себя.
Он уже не рвался на крюк багра, он еще не звал на помощь.
Он просто пытался осмыслить, что же такое тут только что произошло.
– Зачем ты таскаешь пазл с собой?
Румын застонал. Не хотел отвечать.
– Зачем тебе Мулт? Откуда твоя банда?
Румын застонал от ненависти и беспомощности.
Он путал слова русские и румынские, но главное я понял.
«Команда Дрейка». Меня прошибло холодным нехорошим потом.
Не пиратский корабль. Нет. Архиповна не зря прочищала мне мозги. Архиповна считала, что я мало занимаюсь философией. Для писателя это большой грех, справедливо считала она. Меня привлекал лиловый цветочек на ее левой груди, крошечное тату сводило меня с ума, а ее с ума сводили мысли о других разумах. Я писал книги, события которых вряд ли могли повториться в жизни, она же искала события, которые могли быть повторены в зримые миллионы лет.
Проблема сканирования с высоким разрешением.
О Фрэнке Дрейке Архиповна всегда говорила с обожанием.
Она произносила имя Фрэнка с придыханием. В отличие от своего знаменитого однофамильца, он не обходил на «Золотой лани» вокруг Земли, зато придумал послание, адресованное другим разумным мирам. Он собрал вокруг себя группу интеллектуалов, не желающих мириться с черным молчанием необозримой Вселенной. Например, он привлек к делу Тилюти Дерриса. Это я знал от Архиповны. Со знаменитым журналистом работали астрофизики Линда Саган (жена Карла Сагана, самого знаменитого поисковика других разумов) и Джордж Ломберг. Даже русский затесался в эту компанию. Радиоинженер Валентин Борнаков. Из Москвы. Руководитель необычного проекта считал, что гармонию мира по-настоящему выражает только музыка. Именно ее поймет разум, даже чужой, непонятный нам. Известный дирижер Муррей Сидлин и музыковед Алан Лонакс отобрали для межзвездного послания гаммы Баха, Бетховена, Моцарта, Стравинского. На том же диске, отправленном в Космос, звучали синкопы Чека Верри, труба Луи Армстронга, клавиши Рэя Чарльза…
– Ты Нику Друяну?
Румын не ответил. Не хотел отвечать.
Мочой и потом несло как из деревенского автобуса.
Архиповна говорила о Нику Друяну с замиранием сердечным.
Я ее понимал. Она ведь говорила об ученом, о коллеге. Ей в голову не приходило, что человек из знаменитой «команды Дрейка» способен душить молоденьких парикмахерш. И Роальд не догадывался, разыскивая убийцу Аси Стрельниковой, кто это там укрывается под личиной седого румына. И Лариса Осьмеркина… И Ботаник… Никто ничего толком не знал о судьбе Нику Друяну после низвержения Кондукатора. Звездный астроном, он же – чиновник при Особом отделе, курируемом Еленой Чаушеску. Казалось, что он исчез. Слился с молчанием И вдруг парикмахерша… вдруг куртизанка-партизанка… пазл… банда Рубика… Мулт…
Какой к черту Мулт?
Я чуть не заплакал от беспомощности.
Позже я многое узнал о Ботанике.
Более десяти лет ответственной работы в Румынии.
Командировки. Отзывы в Москву. Однажды на Лубянке два подполковника госбезопасности (один бывший латыш, другой – будущий афганец) семь часов подряд в присутствии Ботаника разводили на откровенный разговор молодого физика, доставленного спецрейсом из новосибирского Академгородка. Конечно, его не били. Зачем? О неприятных вещах спрашивали, как без этого? – но не били. Это только придумывают, что бьют на Лубянке. Архип Борисович предложил физику стакан неплохого румынского коньяка. Это тоже не нарушало прав человека. В конце концов, физик признал тот факт, что в течение почти двух лет лично, по своей собственной инициативе занимался артефактом, извлеченным водолазами со дня Обского моря. Случайная находка, понятно. Коробка, заполненная полупрозрачным желе. Ни вылить его, ни вытряхнуть. Правда, при резких воздействиях (под ударом, скажем, парового молота) наблюдались неожиданные эффекты. Мир вдруг искривлялся, как в некачественном зеркале. Впрочем, физик считал, что причину «искривления» следует искать в человеческой психологии. Но коробка была неуничтожима, это точно. Назначение? А кто же знает? Происхождение? Тем более. Где коробка сейчас? Он не знает. Коробку у него украли. Ну да, унесли из лаборатории. Кто? Откуда же ему знать? В румынский коньяк заблаговременно добавили некий препарат. Он не давал ни вкуса, ни запаха, зато снимал все запреты. Имеются в виду запреты сознания, да и подсознания тоже. Так что, физик не мог врать…
В другой раз Архипа Борисовича вызывали в Москву незадолго до катастрофы, постигшей Кондукатора. Возмужавших полковников (служебный рост налицо) опять интересовал тот самый потерянный физиком артефакт. В Румынии вы видели такой же пазл? Может речь идти об одном и том же объекте? Ботанику предложили стакан хорошей анисовой водки (тоже, понятно, насыщенной нужным веществом). Вы ведь знаете, Архип Борисович, как много подарков получали опекаемый вами Кондукатор и его супруга, курирующая науку. Ну да, старинные гобелены, полотна старинных мастеров, чудесный китайский фарфор, нежные меха из Канады. Ну да, кивали мужественные полковники, подарки Кондукатору отличались неприхотливостью. Но не все. Помните подарок, поднесенный генсеку дружески настроенными египтянами? Точно! Коробка тридцать на тридцать с загадочным желе. Вы патриот, Архип Борисович! А Нику Друяну – ваш близкий друг. Астрофизик, известный математик, специалист по поиску, человек из знаменитой команды Фрэнка Дрейка! Под его работы Елена Чаушеску создала Особый отдел. Откуда к Нику Друяну попал пазл? От египтян или из России?
Суд над Кондукатором был недолгим.
Сразу после вынесения приговора осужденных вывели во двор старой казармы.
У забеленной известкой солдатской уборной Кондукатор запел «Интернационал», Елена крикнула: «Долой предателей!» Раздался залп. В тот же день кадры расстрела показали по румынскому телевидению. «Антихрист убит в Рождество!»
Ну, убит. Но при чем тут Особый отдел Национальной Академии? При чем тут изъятые секретными службами системные блоки компьютеров, подробные звездные каталоги, научные архивы? «Все сущее из илема, тата». Румын, как червь, извивался на мокром мху. Зачем ему пазл? Он ненавидел мою тупость. А зачем тебе понимание мира? Он презирал меня. Извиваясь, незаметно (так ему казалось) пробовал на крепость капроновый фал. Известны ли ему другие такие пазлы? Румын вновь застонал от ненависти. У генерала Василе Миля было подробное описание подобных диковинок, но личный сейф генерала разграбили. Революции рождают преступников. Глаза румына тускло отсвечивали. С большими деньгами, шипел он без всякой связи со сказанным, ты начнешь новую жизнь.
– Кто, кроме генерала, видел описание пазла?
– Кондукатор.
– Но его расстреляли.
– Елена Чаушеску.
– Ее тоже расстреляли.
– Шеф секуритате.
– Ну, этого уж точно расстреляли.
- Во ржи, что так была густа,
- гей-го, гей-го, Нонино!
- Легла прелестная чета,
- гей-го, гей-го, Нонино!..
Н. Чаушеску: Я не признаю самозваного трибунала, я признаю только Великое национальное собрание.
Обвинитель: Мы вас судим согласно Конституции страны. (Голос за кадром: «Где…») Мы прекрасно знаем, что нам делать.
Н. Чаушеску: Я не буду отвечать ни на какие вопросы.
Обвинитель (в камеру): У обвиняемого и у его жены были шикарные туалеты, они устраивали приемы, они роскошествовали, а простой народ имел всего лишь двести граммов самой дешевой колбасы в день – и то, чтобы их получить, необходимо было предъявлять удостоверение личности. (Голос за кадром: «Где…») – Ты разорил народ, ты это отрицаешь. Ты погубил многих, ты это отрицаешь. Ты отнял свободу у страны, ты это отрицаешь. (В камеру): Господа представители народного правосудия, господин председатель, уважаемый трибунал, мы сегодня судим Николае и Елену Чаушеску, которые совершили действия, несовместимые с правами человека. (Голос за кадром: «Где…») За преступления, которые они совершили, я требую для них немедленной смертной казни. Они виновны по всем пунктам. Никакого снисхождения. Обвиняемый Николае Чаушеску, встаньте! Я приказываю! (Чаушеску не встает). Ты слышал обвинение?
Н. Чаушеску: Я буду отвечать только перед Великим национальным собранием.
Обвинитель (В камеру): Все знают о трагическом положении в нашей стране. У нас не хватает медикаментов, продовольствия, электричества, даже воды. У нас всего не хватает. В домах нет отопления. (Голос за кадром: «Где…») Кто дал приказ совершить геноцид в Тимишоаре? – (Молчание). – Обвиняемый, вы отказываетесь отвечать? (Голос за кадром: «Где…») Кто дал приказ солдатам стрелять в мирных жителей столицы?
Румын напрягся.
От выступившей испарины лоб влажно блестел.
О чем спрашивали Кондукатора во время допроса? Румын оскалился. Ты про этот вопрос? Про это «Где?». Я боялся, что в ярости он разорвет фал. Ты знаешь о чем спрашивали Кондукатора перед вынесением приговора? Конечно, знаю. Ты знаешь, что от него требовали? У румына страшно вздулись жилы на висках. «Подрумянить печень в коровьем масле…» Ты знаешь, о чем хотели узнать от Кондуктора перед расстрелом?
Румын выгнулся.
Пришлось пустить в ход багор.
Почему ты зовешь старика Мултом? Почему хочешь увести с собой?
Я готов был задавать все новые и новые вопросы, но влажное тело Нику Друяну уже сводили судороги. Зачем ты появился тут, в Доме колхозника? Румын шипел что-то неразборчивое. Помедлив, я захлестнул свободный конец фала за сосну. «Сиди на привязи, сволочь, а то скатишься в воду».
Глава десятая.
«И томной грустью жажды томиться сердце стало…»
Ржавые уключины взвизгнули.
Врач на освещенных мостках рассмеялся.
Он открыто рассмеялся, он ни от кого не прятался.
Крупные звезды стояли над Леней Врачом. Дивные звездные пояса, дымные призрачные дорожки. Конечно, настоящие чудеса всегда происходят в Австралии, зато в наших краях красиво… Я видел… Я отчетливо видел подпертую лиственничной колодой дверь бани… Сердце у меня пело…
– Они там?
– Все до одного.
– И Ботаник с ними?
– Нет, его нет. Ушел к Степанычу.
– Этим ты и воспользовался?
– Ну да. А ты? Ты утопил румына?
– Он нам пригодится.
– Зачем?
– Если я правильно понял, он ищет пазл.
– Еще один? Сколько их? – спросил Врач так, будто догадывался о поисках Нику Друяну.
Какая неправильная ночь.
Драка. Водка. Сырой погреб. Татарин, забрасывающий чадящую бересту в трубу погреба, отстреленный палец слабоумного. Что за круговорот, куда мы попали? Какое нам дело до Чаушеску, до какого-то пазла? К черту, решил я.
И услышал:
– Руки за голову!
Карабин.
Заправленная в штаны рубашка.
Ботаник строго выполнял порученное ему дело.
Подняв руки, я обреченно прислонился к смолистой сосне.
Ну, как понять такое? Кто тут за кем охотится? Когда все это кончится? Кому нужна нелепая игрушка, валяющаяся под скамеечкой? Почему (если речь идет о пазле), Кондукатора раз пятьдесят спросили о нем? Наконец, почему Нику Друяну, звездный астроном, сменил команду Фрэнка Дрейка на команду Рубика?
– Мордами в землю, быстро!
В советское время сотрудников госбезопасности нередко прикомандировывали к партийным вождям братских стран. В его ближайшее окружение. Так сказать, обмен опытом. «Не в шахматишки гонять». Последние слова я даже произнес вслух. Ботаник сразу насторожился. Занервничал, повел стволом «барса», Врач мгновенно этим воспользовался.
– Архип Борисыч!
Ботаник не ответил.
– Архип Борисыч, а как насчет шахматишек?
Врач явно искал живого контакта. Боялся, что Ботаник по неразумению выпустит из баньки Рубика. «Я люблю сгонять партию-другую, – врал Врач. – Я даже с настоящим гроссмейстером играл». И добавил, уже Бог знает на что надеясь: «С румынским».
– Это с кем?
– С Георгиу.
– С Флорианом? – опешил Ботаник.
– Ясный хрен, – горячо заговорил Врач. Он неудобно лежал на земле, чуть приподняв голову, разведя руки, как пловец, и бормотал: – Ну, ясный хрен, не с Ботвинником! Ты ствол на меня не наводи. Хочешь поговорить об этом? Я, правда, с Флорианом играл, он тогда в самом соку был, но очень уж любил ничьи. Хлебом его не корми, дай сделать красивую ничью. Я студентом был, – нагло объяснил Врач, – когда Георгиу приезжал на олимпиаду. Участвовал в сеансе одновременной игры. А у меня всегда свой стиль, – не удержался Врач. – Я резко выделялся. Даже ошибки по-своему делал. Георгиу это сразу оценил.
Как ни странно, Ботаник слушал.
Лицо вытянулось, в глазах теплился интерес.
Я страшно боялся, что Врач вот-вот пролетит на какой-нибудь неточности, но он был на чеку, извлекал из подвалов сознания все новые и новые подробности. «На мемориале Чигорина, помнишь, Георгиу подряд схватил шесть или семь половинок? – Врач легко переходил на ты, потом снова обращался к Ботанику с преувеличенным пиететом. – Еще бы одна, и Георгии вылетал из турнира. Помните? Но в очередной игре стоял против него Гас Рее».
Ботаник кивнул.
– А что Георгии сказал накануне игры?
– «Или партия будет результативная или пусть меня повесят на рее».
«Мулт, открой! Выйду, пасть порву, падла!» Крики в баньке усилились, наверное, они там сломали скамью, тяжело били ею в подпертую лиственничной колодой дверь. Но Архип Борисович этого не слышал. Имя румынского гроссмейстера загипнотизировало его. «Сами-то играли с Георгии?» – не отставал Врач.
Ботаник кивнул.
– Сколько партий?
– Три. Вместе ездили.
Ботаник не объяснил, куда они вместе ездили.
– И вы все три выиграли?
– Ты что!
– Проиграли?
– Это же, Флорина!
«Открой, Мулат» Открой, падла, глотку порву!»
– Да пальни ты по дверям, пусть они заткнутся, – страдальчески предложил Врач. – Вот расшумелись, поговорить не дают. В кои веки вспомнишь про шахматы, а они все норовят испортить.
Палить по дверям Ботаник не собирался, но и двери пока не торопился открывать. Нас это устраивало. «Открой, Мулт!» Темные тени играли на морщинистом лице старика. Сбитый с толку, он находился сейчас в каком-то в другом мире, может, в Румынии времен Кондукатора… Флориан Георгиу… Ганс Рее… Елена Чаушеску… Друг Нику… Сладкий ветер воспоминаний овевал седины Архипа Борисыча. Он даже покачал головой, наверное, не отказался бы от стаканчика анисовки. А Врач нашептывал: «Ты их не выпускай. Они опять все испортят». И осторожно запустил еще один пробный шар: «Ты, Архипыч, наверное, с самой Еленой Чаушеску играл? Говорят, умная была женщина, хотя родилась в заштатном городке. Кажется, Ленцуа, да? Там одни козы бегали. Я правильно запомнил? Хотите поговорить об этом? Помогала отцу продавать свечи, торговала семечками на вокзале. Простая девушка, да? А время пришло, возглавила Академию наук. Я считаю, это нормально. Так и должно быть. У нее-то выигрывали?
– Как можно?
– А почему нет?
– Перед ней даже Флориан ложился.
– Может, специально? – осторожно предположил Врач.
– Ты что! Она играла во всю! И дети у нее были от мужа.
Это было несколько неожиданное признание. Какая-то давняя обида все-таки плавала в смутной памяти Архипа Борисыча, он вдруг проговорился. Не мог, наверное, простить.
– Значит, врали про нее?
– Этот Маурер всегда врал.
– Какой Маурер? – тут же вцепился Врач. – Который был последним премьером при Чаушеску?
– Ну да. Он шкуру свою спасал, – мрачно покивал Ботаник. – Он тогда врал, как мог. Даже больше, чем Силвиу Брукан.
При всей энциклопедичности своих знаний Врач явно не знал, кто такой этот Брукан. Но интуицией владел гениально.
– Это он, что ли, заявил, что Елена неграмотная?
Ствол «барса» дрогнул и медленно поплыл в сторону Врача.
Неграмотная? Кто сказал? Силвиу? Не надо про Силвиу Брукана. Знаем мы этого Силвиу Брукана. И он, и Маурер – лжецы. Этим и кончат. А Елена – член ЦК. Она член Политбюро. «Подобно звезде, мерцающей подле другой на вековечной небесной тверди, стоит она рядом с Великим мужем и озирает очами победоносный путь Румынии». Что вы, крысы, можете знать об Елене? Барбу Петреску, ее родной брат, например, любил «Жигулевское». Понятно, отдельного производства. С Архипом Борисычем не раз пробовал новые поставки. Непременно с ним, с Архипом Борисычем. Плохо видел, но очков не носил. Считал, что не к лицу Первому секретарю столичного комитета РКП прятать от народа глаза. Доклады для него печатали специальным шрифтом. Объясняя это, Ботаник вдруг хитро прищурился:
– В какой руке?
– В правой, – догадался Врач.
«Не играй с ним», – вспомнил я.
Так в первый вечер предупреждала меня Наталья Николаевна.
Но сейчас я не мог подать Врачу никакого знака. Поэтому внимательно наблюдал за каждым, выжидал момент, когда можно будет броситься на старика. А он хитро улыбался, понимал что-то свое: «У тебя черные». Сильно хотел, оказывается, сгонять партию в шахматишки. Пусть вслепую, без доски. Экстрим его не пугал. Это мы, а не он находились под прицелом. И вот тоже интересно, на игру-то памяти ему вполне, оказывается, хватало. Меня не мог вспомнить, а на игру хватало. Да еще хитрил. Честно спросил: в какой руке, а Врач, ну, надо же, не угадал.
– Можно я перевернусь на спину?
– Зачем? – заподозрил плохое Ботаник. Даже поднял голову, будто в небе могли висеть шахматные подсказки.
– Так удобнее думать.
– E-два – e-четыре…
Я обалдел. Они, правда, начали партию.
– Пешка c-шесть…
– D-два – d-четыре…
Врач ответил ходом коня.
Даже моих небольших знаний хватило, чтобы понять: они разыгрывают защиту Каро-Канн. Позже Врач даже утверждал, что якобы они разыгрывали особо любимый Флорианом Георгиу вариант. Ну, не знаю. У меня сложилось впечатление, что Врач спешит как можно быстрей разменять фигуры. Он сипел, шипел, вздыхал страстно. Подминал листья, песок. Смотрел в звездное небо.
«Мулт, падла!»
Броситься на Ботаника никак не получалось.
Я приглядывался, а Ботаник блаженно улыбался.
Непонятно он улыбался. Возможно, мысленно он давно уже находился не в сибирском лесу, а в гостеприимном столичном доме своего старого друга Нику Друяну. Туда и Елена Чаушеску заглядывала. Она любила простые белые платья в горошек. А брат Елены любил «жигулевское». На Елену потом много грязи вылили, так я понял старика. А Елена этого никак не заслуживала. Росла обыкновенной живой девчонкой, хорошо работала на фармацевтической фабрике. Из активного молодняка выбилась в «королевы труда»…
«Мулт, открой!»
– Конь берет на f-шесть…
«Мулт, падла, выйду – пасть порву!»
– Король е-два…
Грохнул выстрел.
В баньке взвизгнули.
Зря они там дергались.
Единственным авторитетом для Ботаника был румын.
Но Нику Друяну, звездного астронома, друга сердечного, рядом не было.
Вот если бы это он крикнул из баньки, все бы изменилось. Ботаник и минуты бы не потерял. Но Нику Друяну, друг сердечный, валялся в траве на той стороне реки под темной, им же описанной сосной.
– Длинная рокировка…
– Пешка g-пять…
В темноте зашуршали шаги.
Неуверенные шаги. Совсем неуверенные.
Знал я, знал прекрасно, что румын никак не мог выпутаться, ну никак не мог он выпутаться из капроновой петли, но сердце застучало с перебоями. Знал я, знал прекрасно, что этот седой усатый румын, даже если бы переплыл реку, не мог вот так старчески, так беспомощно, так неуверенно загребать листья ногами. Он подполз бы скрытно. Он порвал бы нас на куски…
Степаныч!
В стеганой телогрейке.
Морозило человека. Мятые шаровары, нечесаный волос.
Лисий нос, красный от возлияний. Как безумного мотыля, влекло Степаныча на яркий электрический свет. «Кто такие?» – прижал он руку к сердцу.
– Пленные, – не совсем понятно ответил Ботаник.
Читать бесплатно другие книги:
