Случай на рыбалке Константинов Евгений

— Смотри-смотри, провалилась собака!

— Эх ты, потонет бедняга…

— Да и черт бы с ней, с шавой облезлой…

— Туда ей и дорога…

— Что вы, мужики, жалко ведь псину!

Не зная, что ночной морозец укоротил клин длинной полыньи, дворняга ступила на, припорошенный снегом, тонкий ледок реки, который подло не выдержал собачьего веса.

Теперь собака барахталась среди острых ледяных осколков, сражалась за свою жизнь с врагом-течением и с врагом-холодом. Холод был не так страшен по сравнению со скоростью воды. С холодом бороться проще, привычнее. Кошмарное же течение, не давая опомниться, властно тянуло жертву в подледное царство. Вода зло бурлила, словно жаждала мщения хотя бы и этой живой твари за то, что сама находилась в плену ледяного панциря.

Собака не щадила себя. Дралась с течением лапами, хвостом, всем телом, вытянув морду, прижав уши, стараясь вцепиться зубами в толстый лед-берег, на который затем опереться лапами. Медлить нельзя, течение не станет слабее, пока есть еще силы, необходимо дотянуться до спасительной кромки льда…

Среди рыбаков, наблюдавших за происходящей драмой, наверное, больше других переживал за собаку Толик. Понимая, что в сложившейся ситуации помочь ничем не сможет: собака, ведь, не человек, ей спасательную веревку не подбросишь, да и приближаться к полынье уж слишком опасно, — он молил, бога о ее спасении.

Прошло чуть больше месяца, как у Толика на руках умер от энтерита шестимесячный спаниель. В смерти любимицы семьи, длинноухой Винни, он корил, в первую очередь, себя. Не удосужился вовремя сделать прививки.

Никогда не забудет он мучений собаки, не забудет, как смотрела она несчастными, молящими о помощи, глазами на всех, кто жалел ее. Плакали жена и дочь, плакал и сам Толик, возвращаясь из леса, где закопал, завернутую в одеяло Винни…

Раньше он не любил собак. Находил в них массу недостатков по сравнению с теми же кошками. Все изменилось, когда жена принесла домой месячного щенка, купленного на «Птичке». Чтобы покорить сердце нахмурившегося главы семьи, щенку достаточно было всего лишь пару раз лизнуть того в нос. Разве можно было не полюбить такую смешную, такую игривую, всегда бесконечно радующуюся его приходу домой, его пробуждению ото сна, всегда все понимающую и все прощавшую собаку! Тем непростительней считал Толик свое невнимание к ее здоровью…

Приехав в морозный январский день на речку с рыболовным ящиком и коловоротом, он удивился, увидев несколько человек с длинными летними удочками в руках, обступивших, источающую легкий парок, полынью. Видимо рыба держалась у этого, единственного не скованного льдом места, так как мужики умудрялись регулярно выуживать из полыньи приличных плотвиц и подлещиков.

Удачливее всех действовали два спортсменистых рыбачка, стоявших правее основной группы, в опасной близости к краю сужающейся полыньи, где вода порой захлестывала, притопленный под их тяжестью лед. Толик усомнился, было в оправданности столь очевидного риска, но когда рыбачки одного за другим поймали двух здоровенных лещей, поверил, что ради таких экземпляров и сам был бы готов пренебречь осторожностью.

Он просверлил несколько лунок вблизи берега, где замедленное течение лишь слегка сносило маленькую мормышку, и в одну из них подбросил для прикормки щепотку мотыля. Поклевки, вначале редкие, со временем участились, и увлекательный процесс рыбной ловли поглотил Толика. Его больше не заботили домашние проблемы и неурядицы на работе. Он не обращал внимания ни на сыпавшие с неба колючие снежинки, ни на мерзнувшие лицо и руки. Аккуратно насаженный на крючок мотыль и своевременная подсечка, — вот что действительно волновало его.

Время шло. Толику не было дела до окружающего мира до тех пор, пока он не заметил тощую, поджавшую совсем уж тощавый хвост, дворнягу. Она несмело подошла к нему в самый разгар клева, когда после каждого опускания мормышки на дно, кивок удочки моментально сгибался под тяжестью позарившейся на приманку рыбы. Собака заинтересованно переводила взгляд с человека на все увеличивающуюся на льду кучку полосатых окуньков, не мешая, но и не торопясь отходить. Чувство голода столь ощутимо исходило от нее, что Толику и самому захотелось срочно перекусить.

Он отложил удочку, достал из ящика небольшой термос, два бутерброда с колбасой и, отломив от одного половину, протянул собаке. Та взяла угощение не жадно, не как подачку, а с достоинством и жевала бутерброд медленно, словно деликатес. Глядя на такое отношение дворняги к еде, Толик не удержался и отдал ей вторую половину бутерброда.

«Как жаль, что собаки не умеют говорить, — подумал он, неторопливо попивая горячий чай. — Может, человеку стоит научиться по глазам читать собачьи мысли? Например, по глазам доедавшей хлеб дворняжки нетрудно догадаться, что она благодарит меня, желает добра, возможно, сожалеет, что не я ее хозяин. С другой стороны, останься я равнодушен к ее жалкому виду или обидь чем-нибудь, — сколько нелестного могли сказать ее глаза!»

Подкрепившись, Толик вновь взялся за удочку. Собака же тявкнула, словно, говоря «спасибо» и, виляя хвостом, побежала к другим рыбакам.

— Иди-иди отсюда! Проваливай, шавка! — в один голос закричали на нее «спортсменистые». — Развелось отродья бездомного — живодеров не напасешься!

Собака остановилась, не понимая, чем заслужила оскорбления. Оглянулась на Толика, посмотрела на других рыбаков, раздумывая, стоит ли теперь подходить к ним. Тем временем один из кричавших, словно мало ему было обозвать беззащитное существо, подхватил со льда затвердевший ком снега и бросил, попав собаке точно по спине. Она, взвизгнув, отпрыгнула и, понурив голову, потрусила прочь от злых людей. Тогда-то, огибая полынью, она и провалилась в ледяную воду…

Толик не мог больше пассивно наблюдать за мучениями тонувшей собаки. Достав из кармана телогрейки веревку, он поспешил к ней на помощь, ругая себя, что не сделал этого сразу, что так долго оставался лишь зрителем. На бегу, сооружая петлю, Толик решил попробовать накинуть и затянуть ее на шее, или лапе собаки, после чего выволочь на твердый лед. Он сомневался, что задуманное удастся, к тому же опасался, что и сам может провалиться. Поэтому с немалым облегчением увидел, что собака успела выбраться из полыньи сама.

На мгновение, раскорячившись на скользком краю толстого льда, царапнув его когтями, она рванулась подальше от смертельно-опасного места. Этот, спасший ей жизнь, рывок отнял последние собачьи силы. Не попытавшись даже стряхнуть с себя стекавшую воду, она улеглась на лед, чтобы хоть немного передохнуть.

Разные эмоции вызвало необычное происшествие у присутствующих рыбаков. Кто-то, не отрываясь, следивший за своим поплавком, остался равнодушен, многие радовались за дворнягу, Толик — так был просто счастлив за нее. Лишь те двое спортсменистых, наловившие больше всех рыбы, откровенно злились, что собака не утонула. И она чувствовала это.

Она кое-как поднялась на дрожащих лапах и очень долго устало отряхивалась. Потом медленно-медленно пошла, пошатываясь по направлению к прогнавшим ее рыбакам.

«Зачем она туда едет? — недоумевал Толик, продолжавший наблюдать за собакой. — Если уж более-менее прилично выглядевшая, она не заработала ничего, кроме оскорблений и побоев, то теперь — несчастная и мокрая, пугающая своей худобой, и подавно нарвется на еще большие грубость и унижения».

Но собака продолжала идти. Она приближалась к двум рыбакам, неотрывно глядя на них, и тут Толику показалось, что есть в ней какая-то скрытая угроза, что несет она опасность тем двоим, спортсменистым, и им, наверняка, не стоит с пренебрежением относиться к собаке, ругать, выискивать, чем бы швырнуть в нее поточнее, попасть побольнее.

Когда собака подошла к ним совсем близко, те, как по команде, нагнулись за твердыми снежными комками. И почему-то как раз в этот момент льдина, до сих пор казавшаяся прочной, вдруг треснула по дуге, отделив двух рыбаков от основного льда, и сразу раскололась на мелкие кусочки. Люди ухнули в воду, подняв фонтан брызг, окунулись с головой в неожиданно жуткий холод и вынырнули через бесконечно долгие секунды с сумасшедшими растерянными глазами.

Остальные рыбаки ахнули и закричали разом:

— Спасай! Тонут! Быстрее, помогите им! Выгребай против течения, а то затянет!

Все засуетились, не предпринимая, однако каких-либо осмысленных действий. Лишь Толик рванулся к барахтающимся в воде людям с веревкой наготове. Он бежал и видел, как один рыбак, в очередной раз погрузившись с головой под воду, не вынырнул больше, и что у второго, отчаянно махавшего руками, еще оставался шанс выбраться, дождись он помощи.

Еще Толик видел собаку. Слышал и видел, как она зарычала, как ощетинилась мокрой шерстью, и как притопнула лапой на тянувшуюся к спасительному льду, руку тонувшего. А потом собака повернула голову, посмотрела на Толика, и он, уже изготовившийся бросить веревку слабеющему человеку, замер, напоровшись на глаза ее. Он прочел в глазах дворняги всю ее жизнь-боль, все невысказанные обиды, всю жажду мщения плохим людям за свою бездомную собачью судьбу. И он понял просьбу-приказ не мешать акту возмездия, столь редко справедливо свершающемуся, и подчинился, безвольно опустив руки. Он и дворняга уставились в глаза друг другу, а рыбака, тщетно сопротивлявшегося течению и тяжести намокшей одежды, неумолимо затянуло под панцирь льда.

Река приняла две человеческие жизни, и собака, удовлетворенно тявкнув, побежала прочь, покинув ошеломленного Толика. Рыбаки что-то кричали ему, а он, уронив не понадобившуюся веревку, глядел вслед дворняге, как ни в чем не бывало, виляющей своим тощавым хвостом.