Тигры Вероны Резанова Наталья

– Почему, мессере? Это было бы безопаснее. И какая разница, где он умрет – здесь или в Венеции? – Это Лукезе.

– Если б не было разницы, я бы устроил так, чтобы в вино для него трактирщик добавил яд, а не сонную настойку. – Голос Камерини.

Яд…снотворное… что-то такое уже было. Но давно…и не с ним, не с ним…

– Не все его люди убиты. Уцелевшие прячутся где-то за холмом и могут попытаться отбить его.

– То, что они уцелели – это ваша вина, Лукезе. Поэтому его должны везти тайно. Что до прочего… В Совете желают лично убедиться, что предатель получит по заслугам. Как раз то, что ему обещано. Его вознесут выше всех. На самой высокой виселице.

Лукезе хохотнул.

– Меня-то вам так поймать не удастся. Я получу то, что мне обещано.

– Безусловно, синьор Лукезе, безусловно.

И они везли его тайно, в повозке или в лодке, натянув на голову мешок. Монтекки не мог угадать, что это за дорога. Лукезе среди тех, кто охранял пленника, не было. Несомненно, подлый венецианец разделил свой отряд, дабы сбить с толку солдат Монтекки, на тот случай, если они вновь объединились и собираются напасть и освободить своего командира. А вот голос Камерини он порой слышал. Возможно, тот заботился, чтоб пленник не сбежал – своими методами, подбавляя дурман в питье.

Все кончилось внезапно, когда проклятый мешок сорвали, а благословенный клинок разрезал путы на руках и ногах. Ледяная вода, обрушившаяся на голову, изгнала вялость и отупение. Итак, его все-таки отбили.

Но лица тех, кто окружали его и поднимали на ноги, были Монтекки незнакомы. Не видел он и Камерини. Похоже, радоваться было рано.

Они находились на каком-то постоялом дворе, и Монтекки препроводили в зал. Поставили перед ним миску с полентой и кувшин вина – но он, памятуя о недавнем отравлении, к угощению не притронулся. Зал был пуст, но снаружи гомонили, и он не сомневался, что за выходом наблюдают.

Затем дверь открылась и вошла женщина – светловолосая, черноглазая, в дорожном платье, с приколотой к вороту веткой жасмина. Поверх платья на сей раз была не кираса, а кольчуга, и видно была, что женщина тонка и стройна, как в те давние времена, когда бедный Паломник воспевал незаконную дочь герцога Веронского как девственную Диану.

Стало быть, он попал из огня да в полымя.

– Итак, синьор Бенволио – или по нынешним обстоятельствам вас лучше называть Мальволио? – рада вас видеть.

– Не могу сказать того же, -буркнул он.

Розалина делла Скала села за стол напротив него.

– Отчего же? Вряд ли я ужаснее Совета Десяти вместе с дожем. Выходит, правду говорят, что они заботятся, чтоб их кондотьеры не одерживали слишком больших побед и не возомнили о себе… Прошу прощения, не могла подоспеть раньше. Мне надо было вернуть своих детей, да и роды требуют некоторого времени.

– Роды? Ах, да…

Она с гордостью кивнула.

– Отличный крепкий мальчик. Никколо был бы доволен.

– Но Николо не был его отцом.

– Это неважно. Он видел, из кого получится воин.

Видимо, отрава еще продолжала действовать. Иначе с чего они сидят и ведут светскую беседу – после всего, что было? И что, собственно, было?

– Как вам удалось отбить меня?

– С помощью вот этого. – Она подняла два пальца – указательный и средний. Этот жест, пришедший из Византии, означал «удваиваю цену» и был знаком каждому наемнику. – Я купила вас у людей Лукезе. Впрочем, любая сумма, которую бы я предложила, устраивала их больше чем, что требовал у Совета их командир.

– А что он требовал?

– Свою конную статую на площади Сан-Марко. Совет пообещал. Лукезе хотел потешить свое тщеславие, а солдатам что с того? Им сольди нужны. И они оптом продали мне и вас, и Камерини. Кстати, о том, что вы в плену, мне рассказал один из ваших людей, прибившихся к нам. Угоне….или Угуччоне? Так вот, он отказался от своей доли в контракте, при условии, что ему позволят лично задушить Камерини. И я разрешила. В некоторых просьбах мужчинам так трудно отказать…

Монтекки отпил вина. Нет, эта травить не станет, у нее другие методы.

– Откуда у вас столько денег? – осведомился он.

– Я продала Сермонету графу ди Фонди.

– Что?

– Переговоры об этом шли уже давно. Оттого-то Онорато Гаэтани и поспешил ко мне на помощь, а вовсе не из рыцарского благородства. Он не хотел, чтоб город, предназначенный ему, был разрушен. Да, синьор Бенволио. Пятьдесят тысяч дукатов. С учетом того, что я укрепила замок, а Джанни выстроил дворец, все это стоит вдвое дороже. Но, поскольку мне через родню отца стало известно, что Сермонету собирается захватить Святой Престол, я могла бы не получить и этих денег.

Монтекки не ответил. Теперь он понял, о чем умолчал Камерини, и для чего республике понадобились дети графини. Не для торга с Розалиной дела Скала. В будущих переговорах с папой законные наследники Сермонеты могли являть собою полезные фигуры. Но графиня успела сделать ход первой.

– Впрочем, теперь это забота Гаэтани, не моя. Большую часть денег я перевела своему банкиру, а остальное потратила на вас.

– Месть – такое сладкое блюдо, что на него и золото не жалко, верно?

– Нет, синьор Бенволио. Теперь моя очередь задавать вопросы. И как раз о мести. Хотя моя мать была из рода Капелли, ваша семья никогда не считала меня своим врагом. Стало быть, дело не в родовой вражде. Вы ненавидите меня, синьор Бенволио, лично вы. И мне стало любопытно – за что? Я не причинила вам зла, мы и знакомы почти не были…

– Паломник, – сквозь зубы произнес Бенволио.

Она сдвинула брови.

– Вы о ком?

Монтекки сухо рассмеялся.

– Он любил вас, боготворил, а вы его даже не помните. Проклятье! Если бы вы не оттолкнули его, он бы не спутался с этой…

– А, так вы о Джанфранко говорите! Он и кузина… как ее… Сильвия, Джулия? Маленькая такая, черненькая… я плохо знала ее. Но почему вы называете его Паломником?

– Он в детстве сильно болел, боялись, что не выживет. И возили в Рим, к раке святого Петра. Оттого в семье его и звали не иначе как «Ромео» – римский паломник. – Воспоминания детства смягчили его голос, но лишь на миг. – Он был не только моим братом. Он был моим лучшим другом. Не было никого на свете дороже для меня. Чем он. А ты убила его. Своим равнодушием, своим бессердечием, свое жестокостью. И ты забыла всю эту историю – ведь тебе не пришлось тогда страдать, хотя погибли и твои родные. Паломник был прав – ты не можешь, не способна любить…

– Однако ты изрядно выиграл из-за той, как ты говоришь, истории. У старика Монтекки не осталось сыновей, и он назначил наследником тебя, своего племянника. Не так ли? А что до того, что мне не приходилось тогда страдать… Верно, я не плакала ни по родственникам, ни по Джанфранко. Я любила Марко…

– Какого еще Марко? – раздраженно спросил он. Розалина пристально смотрела ему в глаза, и что-то в этом взгляде оживило память. – Маркуччо? Племянника герцога?

– Да. Мы были помолвлены.

– Я не знал.

– Никто не знал, кроме отца. Помолвка держалась в тайне, пока ждали разрешения на брак от его святейшества. Ведь мы были двоюродными. Оно и пришло, это разрешение, но уже после смерти Марко. А убит он был в дурацкой стычке… как это у вас называлось? «Схватка тигров»?.. которую заварил твой Паломник.

– Неправда! Все было не так! Он пытался всех помирить!

– Не лез бы со своим миролюбием, все бы и были живы! – с яростью выкрикнула она. – А Марко убили! И я плакала о нем, а не убийце его, придурочном кузене Тебальдо, и уж, конечно, не о Монтекки.

Бенволио подавленно молчал. Странно – они вроде бы дружили с Маркуччо, и близко дружили, но за десять лет его образ совершенно стерся из памяти. Лишь отрывочные воспоминания – болтун он был, каких мало… да и лгун, пожалуй… он и о Розалине болтал что-то такое, не вязавшееся с представлением о ней, как о холодной кукле…что-то о ее горящих глазах и влажных губах . Но Бенволио думал, что это он нарочно, чтоб позлить Паломника.

Он попытался оправдаться.

– Маркуччо сам вызвал Тебальдо. Тот даже и не думал его задирать. Но Маркуччо непременно надо было подраться. Он из нас был самый отчаянный. Мы дрались по другому поводу, а ему и повод не был нужен.

– Теперь получается, что это он – виновник всех наших бед? – с горечью спросила Розалина. Поскольку Бенволио не нашелся с ответом, она продолжала. -Наверное, это свойственно всем нам – непременно искать виновных. Я сама много размышляла над этим. Два человека получили прямую выгоду от этих убийств. Ты и кузен Валенцио, младший брат Тебальдо. По правде говоря, я подозревала, что это ты все затеял, но, похоже, ошиблась. Возможно, Валенцио в самом деле науськивал старшего братца. Он получил в результате даже больше, чем мог надеяться. А может, и нет. Тебальдо не нужно было подталкивать, чтоб он лез в драку. Но это уже не имеет значения – Валенцио убили два года спустя. – Она замолчала, подтянула к себе кувшин с вином, и отпила прямо из горла.

– Стало быть, никто не виноват, – сказал Бенволио.

– Или все виновны. Что то же самое.

– И что теперь? Вернешь меня венецианцам?

– Это вряд ли. Деньги-то мне все равно назад не получить.

– Значит, убьешь меня.

– Что в том пользы? Вот – что ты умеешь в жизни, Бенволио Монтекки?

– Глупый вопрос. Воевать, конечно. – Тут до него дошло. -Ты хочешь заключить со мной контракт? Учти, я дорого беру.

– Но не при нынешних обстоятельствах. У тебя больше нет своего отряда.

– Я могу снова собрать людей. Или вернуться к Браччо. Он умный человек, он поймет.

– Браччо-то поймет, герцог Миланский не поймет. Он человек злопамятный. Нам ли не знать.

Под «нам» она разумела род делла Скала, но Монтекки кивнул. Однако возразил: – Тебе тоже не пристало ставить условия. Ты лишилась своих владений.

– Так. Но одно владение можно заменить другим, верно?

– Заменить? Ты уже не графиня ди Сермонета.

– Но я и не какая-нибудь Мария Путеолана, чтоб добывать средства на жизнь, служа мечом правителям. На берегах Адриатики достаточно городов и замков, где можно закрепиться.

– Для этого ты меня искала? А я что с этого буду иметь?

– А вот что. Мне надоело, что моих мужчин убивают. Трех раз достаточно. Поэтому я собираюсь сделать вам, синьор Монтекки, наилучший подарок, который такая женщина, как я, может преподнести мужчине. Я приложу все усилия, чтоб вы умерли своей смертью и в собственной постели.

Эти слова можно было истолковать по-разному. В том числе – в приятном и не совсем пристойном смысле. О других возможностях Бенволио предпочел не думать.