Пуля для певца Седов Б.

Примерно через час Роман понял, что заснуть ему вряд ли удастся.

Поворочавшись, он осторожно встал и на ощупь пробрался к столу, где лежали сигареты. Закурив, посмотрел на кончики своих пальцев, освещенные красным сигаретным огоньком, и снова начал думать о том, что не давало ему покоя уже несколько дней.

Арбуз. Мишка Арбуз.

Вор в законе Михаил Арбузов, его самый древний и надежный друг…

Ведь он сидит сейчас в каком-то подвале, а может, и не в подвале, даже скорее всего не в подвале, потому что с таким человеком, как он, так обходиться нельзя, в общем, сидит в неволе, под охраной надежных и жестоких людей, и ждет того дня, когда воровское сообщество соберется для того, чтобы решить его судьбу.

А спасти его может только он, Роман, потому что никто, кроме него, не сможет внятно рассказать всю эту фантастическую историю про «Волю народа», про «поезд смерти» и прочие невероятные чудеса. А если он и расскажет, то может случиться и так, что ему не поверят. И тогда Арбузу конец. Наверняка.

Общество не простит ему того, что он себе позволил. К тому же на Арбузе висело еще и несправедливое обвинение в убийстве тюменского авторитета Чукчи…

Черт знает что!

Роману удалось чудом вырваться из прессхаты, но что это меняет?

Все равно он сидит в «Крестах» и ничего не может поделать.

Боровику, даже если ему удастся попасть на толковище, никто не поверит — какая может быть вера бывшему менту, да и не знает Боровик всего, что нужно сказать, да и не пустят его туда.

Ну, а Лиза — она тоже могла бы попытаться, но…

Роман усмехнулся.

Да, только он сам может спасти Арбуза.

Но он сидит в следственном изоляторе, и что будет завтра — неизвестно.

Плохо дело.

Роман глубоко вздохнул, и тут с койки Лысого донеслось:

— Что, не спится? Все пресс-хату вспоминаешь?

— Да какая там пресс-хата! — Роман махнул рукой, и огонек сигареты описал в темноте яркую дугу. — Пресс-хата — это мелочь. Есть дела и посерьезнее.

Койка заскрипела, и Лысый, почесываясь, подсел к столу.

— Посерьезнее, говоришь? Интересно… А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.

— Пособить тут будет трудно, — Роман снова вздохнул, — хотя… Ладно, слушай.

— Подожди, — сказал Лысый, — сейчас чайник поставлю.

Он нашарил в темноте розетку, и через несколько секунд из чайника послышался легкий шум вскипающих на нагревательном элементе пузырьков.

Лысый уселся на место, закурил и сказал:

— Ну давай, рассказывай.

— Значит, так, — Роман помолчал, — помнишь, я тебе говорил вчера, что Арбуз сидит под воровской стражей?

— Ну, это я и без тебя знаю.

— Хорошо. И еще я сказал, что, кроме меня, его вытащить некому.

— Сказал. Было дело, — Лысый потрогал чайник. — Холодный еще…

— Да. А главное здесь то, что Арбуз — мой лучший друг. С самой школы, с первого класса. Мне сейчас тридцать семь, и получается, что мы дружим уже тридцать лет.

— И что, ни разу не погрызлись? — иронически поинтересовался Лысый.

— Конечно, грызлись, и не раз. И до мордобоя дело доходило. Но если друзья и подерутся, то дружба от этого только крепче становится.

— Это точно, — подтвердил Лысый, — из бывших врагов всегда хорошие друзья получаются. Вот, например, враждовали мы с татарами триста лет, а кто теперь с нами дружит лучше всех — хохлы или беларусы эти долбаные, которые по всему вроде как братья нам? Хрена лысого!

Лысый усмехнулся.

— Татары — вот кто. Или взять Европу. Кто лучше всех к нам относится? Немцы! Бывшие фашисты, с которыми у нас уж такая ненависть была, что дальше ехать некуда — натуральная война. Враги! А теперь — лучшие друзья. Да-аа… Извини, что перебил. Так что там Арбуз?

Чайник закипел, и Лысый выдернул шнур из розетки.

— А что Арбуз… — Роман был несколько удивлен оригинальными рассуждениями Лысого. — Сидит Арбуз. Так вот, по тому, насчет чего на него катят, только я один могу дать полные объяснения. И тогда все обвинения с него снимут, и будет ему снова полное уважение и почет. А я тут сижу, как дурак, и фарш в пресс-хате наблюдаю…

— Точно говоришь? — Лысый достал откуда-то свечку и, накапав воском на стол, утвердил ее в стоячем положении. — Отвечаешь?

— Отвечаю, — Роман уверенно кивнул. — Уж так отвечаю, что и не знаю как. Жизнью отвечаю — этого хватит?

— Этого — точно хватит. — Лысый налил в кружки чаю. — Давай-ка чайку тресни. Горяченько го.

— Спасибо, — ответил Роман и взял со стола кружку. — Так что — сам видишь, какое тут дело…

— Вижу, — согласился Лысый, — вижу и понимаю. И верю тебе, между прочим. А моя вера тоже кое-чего стоит. В общем… Ты особо не дергайся, утро вечера мудренее. Кстати, когда там сходняк-то будет?

— В воскресенье, — ответил Роман. — А ты что — сам не знаешь?

— Ну… Я знаю, просто решил проверить — а вдруг забыл? Всякое бывает…

Роман понял, что Лысый проверяет его, и усмехнулся.

— Это так ты мне веришь? — спросил он.

— Неважно, — туманно ответил Лысый, дуя на чай. — Сегодня четверг, значит, через два дня на третий. Я, Роман, тоже ведь человек не последний, так что когда увидишь своего Арбуза, передай ему привет от Лысого и напомни, что с него ящик коньяка, проспорил он мне. Правда, меня на следующий день повязали, так что он не успел выставить проигрыш, но я помню и ему тоже напоминаю. На всякий случай.

— А на чем проспорил?

Лысый улыбнулся:

— А ты его сам спроси. Он тебе расскажет.

— Спрошу. Да вот только если я его не вытащу, то, может, и спрашивать не у кого будет.

— Я же сказал тебе: не суетись! Вечно у вас, у артистов, все с разбегу да с наскоку… Для Арбуза я кое-что все-таки могу сделать. Завтра отправлю обществу маляву, чтобы повременили с Арбузом разбираться, потому что есть, мол, важный свидетель, а без него — без тебя, стало быть, — никак правды не найти будет. Ну а там уж как выйдет.

— Хорошо бы, — вздохнул Роман, — но ведь я еще не знаю, что будет со мной.

— Это точно, — кивнул Лысый. — Ну, да утро вечера мудренее.

— Да, ты говорил…

— И сейчас говорю.

Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.

— Эй, ты что? — шепотом воскликнул Роман.

— Ливер прихватило, — прохрипел Лысый.

Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.

Это было видно даже в неверном свете свечи.

Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.

— Эй, Тарасыч, давай сюда! — закричал он.

Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:

— Чего шумишь!

— Что такое?

В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:

— Что там у вас?

— Включай свет, Лысому плохо! — ответил Роман.

— Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек… — пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.

Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.

— Печет, ой, как печет… — просипел он, — будто кочергу в грудь всунули…

Его подхватили и осторожно уложили на койку.

Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.

Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:

— Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.

— Ты чо гонишь, мусор? — возмутился один из братков.

— Я тебе не мусор, — спокойно ответил Тарасыч. — Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело — за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.

Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:

— Говорил я тебе, дураку старому, — завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?

— Укатали сивку крутые горки, — еле слышно прошептал Лысый. — Похоже, на этот раз мне…

Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.

Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:

— Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.

Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:

— Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.

Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.

Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.

— Ты ж мене пидманула… — донеслось из коридора.

Роман, так и не уснувший в эту ночь, лежал на спине и неподвижным взглядом смотрел в грязный потолок. Не спали и другие обитатели камеры. После того как четверо вертухаев, проклиная Лысого, который испортил им спокойную ночь, вынесли из камеры труп, братки некоторое время вспоминали в темноте положительные стороны усопшего, но, поскольку их по понятным причинам было не так уж и много, то разговор быстро закончился и наступила тишина. Однако никто не спал, и когда в камере зажгли свет, Роман увидел, что все остальные лежат, как и он сам, на спине и сверлят глазами потолок.

Мысли у Романа были самые что ни на есть мрачные.

Стоило ему обрести какую-никакую надежду после того, как Лысый пообещал посодействовать ему в судьбе Арбуза, как все рухнуло. Смерть Лысого была последней каплей, и Роман пал духом.

Все.

Арбуз теперь пропадет ни за что, а сам Роман…

Что будет с ним, одному богу известно, но, наверное, мало не покажется.

Вряд ли те люди, которые организовали ему арест и пресс-хату, отступятся от своих намерений. Если это «Воля народа», а кроме нее, некому, то Роману крышка. Эти ребята просто так с него не слезут. Слишком много крови попортил им Роман. А если посчитать деньги, которые из-за него потеряла эта подпольная организация, то Роман в их глазах заслуживает четвертования, повешения, посажения на кол и гильотины. А до этого — весь остальной средневековый наборчик — иголки под ногти, пытка огнем, сдирание кожи со спины и прочие радости.

Роман представил, как мрачные чиновники говорят между собой: ну, раз с пресс-хатой ничего не вышло, придется его отпустить. От такой глупости Роману стало смешно, и он истерически захихикал.

— Ты чо? — испуганно спросил один из братков.

— Да так, — Роман усилием воли подавил дурацкий смех, — это у меня просто слегка крыша поехала. Если начну по стенкам прыгать, вяжите меня крепко, только вертухаев не вызывайте.

— А чо, с тобой такое бывает? — обеспокоенно поинтересовался браток.

— Пока не было, — ответил Роман, — но тут, понимаешь, такое дело… Получается, что Лысый мог мне помочь, а теперь — сам видишь. Лысый на небесах, а я в «Крестах». И никто не узнает, где могилка моя. А кроме того, пропадет один хороший человек.

— Ну, тут уж как выйдет, — философски произнес браток, — а ты все-таки это, поспокойнее, не бесись.

— Ладно, попробую, — ответил Роман и закрыл глаза.

И тут же, к своему удивлению, почувствовал, что засыпает.

Разбудил Романа ставший уже знакомым лязг ключа в двери.

Открыв глаза, он потянулся и, повернувшись на бок, увидел в дверях все того же Тарасыча и двух стоявших за его спиной молодых вертухаев.

— Пошли, певец. С вещами, — сказал Тарасыч.

— А у меня и вещей-то нет, — ответил Роман, поднимаясь с койки.

— Тогда без вещей, — сказал Тарасыч.

Потянувшись, Роман встряхнулся и спросил:

— Ну и куда на этот раз?

— Увидишь, — усмехнулся Тарасыч. — Попрощайся с братками.

— А что, уже расстрельная команда прибыла? — поинтересовался Роман, закурив сигарету из чьей-то пачки, лежавшей на столе. — Последний парад наступает?

— Парад ему… — проворчал Тарасыч. — Кончай болтать, пошли.

Вертухаи за его спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу, и Роман, вздохнув, сказал:

— Покедова, братки! Если не вернусь, считайте меня…

— Хорош языком чесать, — сказал Тарасыч и потянул Романа за рукав.

Выйдя в коридор, Роман заложил руки за спину и зашагал в указанном направлении. Через несколько минут, пройдя через множество решетчатых дверей в сопровождении трех вертухаев, которые подсказывали, куда свернуть, он оказался во дворе, затем в проходной и наконец, к своему великому удивлению, на Арсенальной набережной.

Ярко светило солнце, по Неве проплывал белый пароходик, с которого доносилась праздничная музыка, а напротив «Крестов», опершись локтем на гранитный парапет, в позе скучающего щеголя стоял толстый и наглый Лев Самуилович Шапиро.

Лёва Шапиро, вечный директор Романа Меньшикова.

Переход от вонючей и темной камеры к ясному солнечному дню был настолько неожиданным, что Роман перестал понимать, что происходит.

Только что, то есть два дня назад, его приволокли в «Кресты» и без всяких объяснений и бюрократических проволочек засадили в камеру. Просто с улицы — и сразу в камеру. Потом прессхата, далее — неожиданная смерть Лысого, и раз!

Пинком под зад — и на улицу.

Его просто выставили из «Крестов», как напившегося алкаша из пивбара.

Бред какой-то…

— Ну и что? — донесся с противоположной стороны дороги голос Шапиро. — И долго ты будешь там стоять? Может быть, хочешь попроситься обратно?

Роман взглянул на Шапиро и, посмотрев, как положено, — сначала налево, а потом направо, — перешел дорогу.

— Здорово, зэк! — радостно провозгласил Шапиро, протягивая Роману пухлую ладонь.

— Здорово, кровопийца, — ответил Роман, пожимая руку Шапиро и чувствуя, как окружающее снова приобретает свойства натуральной реальности.

— Что-то вид у тебя не очень-то жизнерадостный, — без особого огорчения заметил Шапиро. — Поехали-ка перекусим.

— Вообще-то для начала я бы помылся, — сказал Роман.

— Ну так мы к тебе и поедем, там и помоешься, и похаваешь, — Шапиро взял Романа под руку и повел его к стоявшему в сторонке серебристому джипу с затененными стеклами.

— Это чья машина? — поинтересовался Роман.

— Моя, — гордо ответил Шапиро. — Куплена на честно заработанные тобой деньги.

— Ах ты сволочь! — возмутился Роман, залезая в джип. — Я, значит, на нарах парюсь, а ты себе джипы покупаешь?

— Я, в отличие от тебя, не могу позволить себе шататься по всяким сомнительным местам вроде этих «Крестов». Мне делами заниматься надо.

— Ну, негодяй! — Роман усмехнулся. — Какой же ты негодяй!

— А если я негодяй, — ответил Шапиро, усаживаясь за руль, — то что же ты меня не выгонишь? Взял бы себе директором какого-нибудь Сидорова…

— Нет уж, — сдался Роман, — мне другого не нужно.

— Вот! — Шапиро поднял толстый указательный палец. — Вот она, истина! А раз не нужно, то и не чирикай.

Шапиро осторожно отъехал от поребрика и резко дал газу.

— Эй, ты поаккуратнее! — запротестовал Роман. — Ты что, хочешь меня угробить?

— Ни в коем случае, — ответил Шапиро, ловко объезжая зазевавшийся «Мерседес», — ты мне пока что живой нужен. Разве что потом, когда перестанешь писать песни…

Оказавшись дома, Роман первым делом пошел в душ, а Шапиро направился к холодильнику и, открыв его, достал бутылку пива.

— Отвали! — сказал он вертевшемуся у ног Шнырю, — тебя я сегодня уже кормил.

В это время раздался звонок в дверь, и Шапиро в сопровождении Шныря отправился открывать. Посмотрев в глазок, он усмехнулся и отпер дверь.

На лестничной площадке стояли Лиза и Боровик.

— Заходите, гости дорогие, — нараспев произнес Шапиро и оступил в сторону, — хозяин изволит принимать душ, а я тут один как перст…

— Как перст в носу, — добавила Лиза, проходя в квартиру.

— Или как перст еще в одном месте, — сказал Боровик, входя следом за ней.

Пожав руку Шапиро, Боровик прошел в комнату, а Лиза, подойдя к двери в ванную, приложила губы к щели и сказала:

— Ромка, я пришла!

— Ага! — донеслось из ванной. — Сейчас я смою с себя тюремную нечисть и выйду.

— Можешь не торопиться, — ответила Лиза, — я тут пока кухонными делами займусь.

Шапиро широко улыбнулся и сказал:

— Зрелище, радующее душу, — женщина на кухне.

Лиза угрожающе посмотрела на него и ответила:

— Зрелище, радующее женщину, — Шапиро на полу с головой, разбитой чугунной сковородкой.

— А у него нет чугунной сковородки, — радостно воскликнул Шапиро, — у него они все тефлоновые, а тефлоновой сковородкой можно разве что Шныря прибить.

Шнырь, услышав свое имя, открыл рот и громко мяукнул.

— Отвали, — повторил Шапиро, — ты сегодня и так уже две банки «Вискаса» сожрал.

— Я ровным счетом ничего не понимаю, — сказал Роман, накладывая на тарелку жареную рыбу. — Позавчера меня схватили на улице и без разговоров посадили в камеру. Заметьте, при этом я не увидел ни одной бумажки. Вообще ни одной. Я не разбираюсь в этом, но должен же быть какой-то ордер на арест, какой-то протокол задержания, потом в «Крестах» — сдал, принял, опись, протокол… А тут — прямо как в средние века: хвать — и в темницу! А потом — пошел вон. Черт знает что!

— Ну, кое в чем ты прав, — ответил Шапиро. — Во-первых, ты действительно ничего не понимаешь и ни в чем не разбираешься. И насчет средних веков — справедливое замечание.

Он зацепил из вазочки полную ложку хрена и ляпнул его на свою тарелку.

— Несколько лет назад, в одной статье, написанной, очевидно, умным человеком, кстати, его фамилия — Дымшиц…

— Ну понятно, — ядовито усмехнулся Роман, — если Дымшиц, то несомненно умный.

— Твои антисемитские наклонности мне давно известны, — парировал Шапиро, — и поэтому я не обращаю внимания на эти жалкие беззубые выпады. Между прочим, как ты думаешь, может ли быть умным человек с фамилией Забодайкорыто? Или, например, Козодралов?

— Таких фамилий нет, — сказала Лиза, — это только в фельетонах бывает.

— А вот и неправда ваша, — ответил Шапиро, — специально принесу умную книгу, в которой проводится анализ фамилий и соответствие их умственным способностям людей.

— Ага, — хмыкнул Роман, — а написал ее не иначе как какой-нибудь Гольдштейн.

— Ничего подобного, — Шапиро поджал губы, — ее написал Лурье.

Все засмеялись, а Шапиро надулся и сказал:

— Не буду ничего рассказывать. Ну куда я попал? Кругом одни гои, и каждый хочет уязвить бедного еврея…

— Ладно, бедный ты наш, кончай прибедняться! — Роман положил себе еще рыбы. — Мы внимательно тебя слушаем. Так что там этот Лившиц?

— Не Лившиц, а Дымшиц, — Шапиро вздохнул. — Да-а-а… Так вот. Сама статья — ничего особенного, обычный анализ происходящего, сейчас такие анализы делают все, кому не лень. Но одна фраза! Совершенно гениальная фраза. Он сказал: взяточничество и протекционизм в России сегодня находятся на феодальном уровне. На феодальном, понимаешь?

— Ну, понимаю, — кивнул Роман.

— Ни хрена ты не понимаешь, — Шапиро махнул рукой, в которой была зажата вилка, и Боровик инстинктивно отстранился. — Ведь этот Дымшиц сказал только про взяточничество и протекционизм, но из этого логически вытекают все прочие феодальные штучки. Например, то же телефонное право. Вот ты удивляешься, как это тебя без соблюдения всяких формальностей упекли в «Кресты», а потом так же элементарно выставили за дверь. Удивляешься?

— Удивляюсь, — согласился Роман.

— Вот. А ведь это так просто! Иван Иваныч позвонил Петру Петровичу и попросил его об услуге. Тот, в свою очередь, передал эту просьбу кому следует, потом дальше, еще дальше — и готово дело: Роман Меньшиков сидит в камере. Все повязано, подмазано, заметано и покрыто. И никаких бумаг. На бумаге существует только закон. А про закон в нашей стране ты можешь забыть. И выпустили тебя точно так же — без всякого там закона. По телефонному звонку. И не было в «Крестах» никакого Меньшикова! Это всем просто приснилось. Понял?

— Ну, понял, — Роман вздохнул. — А откуда же пошли те звонки, по которым меня выпустили?

— Вот! — Шапиро воздел палец, похожий на большого опарыша. — Вот где собака порылась!

— Ну и где же она порылась? — спросила Лиза, которая с интересом слушала разглагольствования Шапиро, не забывая, впрочем, про жареную рыбу.

— Только ради вас, юная фройляйн, — умильно прожурчал Шапиро, повернувшись к ней, — только из восхищения вашей молодостью и красотой я расскажу историю освобождения ничтожного паяца из мрачной темницы. Сам он в силу своей ограниченности и самоуверенности просто не в состоянии оценить преданность и верность своего директора, который, не щадя своего кошелька и самой жизни, вступился за жалкого исполнителя блатных куплетов, попавшего в переплет.

— Красиво излагаешь, собака! — Роман восхищенно покрутил головой. — Только держи свои толстые руки подальше от молодой и красивой юной фройляйн.

— Больно надо! — ответил Шапиро, посмотрев на свои руки. — Между прочим, руки у меня вовсе не толстые. Они — большие.

— «А для чего тебе такие большие руки? — спросила Дюймовочка», — вставил реплику Боровик.

— Какая Дюймовочка?! — Шапиро схватился за голову. — Боже ж мой, куда я попал!

Лиза звонко захохотала, а Роман, укоризненно посмотрев на Боровика, сказал:

— Саня, я понимаю, в уставе спецслужб этого нет, но там была не Дюймовочка, а Красная Шапочка.

— Какая разница, — Боровик небрежно отмахнулся, — мне все одно — что Дюймовочка, что Красная Шапочка или, например, Марья Царевна. Сказки!

— Сказка — ложь, да в ней намек, — назидательно произнес Шапиро. — Но я не понял, вы будете меня слушать или нет?

— Будем, — заверил его Роман и налил себе пива. — Давай грузи!

— Грузи… — проворчал Шапиро. — Что за выражения! Ну да ладно. Я не буду расписывать в красках, с какими трудностями мне пришлось столкнуться, скажу только, что они были. Между прочим, у Шапиро тоже имеются связи, только он не треплется о них на каждом углу… В общем, имея представление о твоих делах, старый Шапиро сразу смекнул, откуда ветер дует, и предпринял соответствующие действия. Результатом этих действий стало то, что один из сидящих в «Крестах» уголовников немедленно взял на себя участие в организации побега известного нам Чернова, а несколько чиновников из тех же «Крестов» так же немедленно оформили его признание и перевели все стрелки, в результате чего Роман Меньшиков оказался никому не нужен. Но не все так просто. В цепочке, ведущей к заказчику, а именно, к «Воле народа», нужно было найти звено, которое взяло бы на себя ответственность за неисполнение заказа. И такое звено нашлось — ни много ни мало сам начальник «Крестов». Естественно, каждому из тех, кто организовал твое освобождение, пришлось заплатить…

— И сколько ты раздал?

— Сто сорок тысяч долларов, — радостно ответил Шапиро.

— Ладно, вычти из моих гонораров, — покладисто произнес Роман.

— Так ведь уже вычел! — еще более радостно воскликнул Шапиро.

— Вот свинья! — засмеялся Роман. — Он уже вычел!

— А ты как думал? — удивился Шапиро. — Я же не мог позволить себе сделать тебя своим должником.