Неизвестная война. Тайная история США Бушков Александр
Корабли были внушительные, большие и красивые, два паровых и три парусных. Пушек тоже имелось в достатке – от 30 на «Кумберленде» до 50 на «Конгрессе». Вполне возможно, что когда вдалеке показалось нечто непонятное вроде отчаянно дымящего плавучего амбара, кто-то из морских волков успел хмыкнуть:
– Эт-то что еще за оказия?
Даже если так и было, всем вскоре стало не до смеха – «Виргиния» без особых церемоний вступила в бой. Обстреляв «Кумберленд», она потопила его лихим таранным ударом. Потом принялась за «Конгресс», который вскорости подожгла, и поднявшая белый флаг команда едва спаслась на шлюпках. Ядра и пули северян от «Виргинии» отскакивали, как комки жеваной бумаги. Видя такое дело, «Миннесота», врубив паровую машину на полную мощность, пустилась наутек. «Виргиния», бросившись в погоню, загнала «Миннесоту» на мель, но разобраться с ней не смогла: наступила темнота, и южане сами опасались сесть на мель на незнакомом фарватере.
Два остальных корабля северян благоразумно покинули место действия еще до конца боя. Итог получился для Вашингтона неутешительный: северяне потеряли убитыми 250 человек, южане – двух.
«Виргиния» оставалась поблизости, рассчитывая с рассветом заняться прочно сидящей на мели «Миннесотой». Однако утром на горизонте показалось облачко дыма: это поспешал построенный в страшной спешке, за три с небольшим месяца, северный броненосец «Монитор», названный так не без умысла: по-английски это означает «наставник», конструктор корабля Эриксон хотел таким нехитрым способом показать, что его корабль станет «педагогом», который научит уму-разуму «зарвавшихся мятежников».
Сначала кто-то из южан сравнил визитера с «сырной коробкой», другие приняли за плавучий буек. Но вскоре уже можно было разглядеть круглую башню с двумя пушками – и на «Виргинии» объявили боевую тревогу…
Первое в истории сражение броненосцев – башенного «Монитора» флота северян и перестроенной из фрегата в казематный броненосец «Виргинии» флота южан 9 марта 1862 г.
Два бронированных корабля сошлись… Первый блин оказался комом. Трехчасовая артиллерийская дуэль, в общем, ни к чему серьезному не привела, разве что командир «Монитора» был слегка ранен – собственно, просто оглушен взрывной волной и ненадолго ослеп, когда ему в лицо метнуло горсть несгоревшего пороха. Оба корабля всего лишь изрядно помяли друг другу броню литыми ядрами и разрывными («бомбическими») снарядами. Время настоящих сражений меж броненосцами еще не пришло…
В азарте «Виргиния» даже пыталась потопить противника таранным ударом, а «Монитор», в свою очередь, – ее. Ничего не вышло. Кончилось все тем, что оба корабля разошлись – причем, как водится, на каждом считали, что победа осталась именно за ним, и на «Виргинии», и на «Мониторе» долго вспоминали, «как мы им накидали»…
От этого боя не было никакой пользы – разве что спасенной оказалась «Миннесота», уже приготовившаяся к тому, что ее вот-вот разделают, как бог черепаху. Но суть тут в другом: это сражение броненосцев было первым – и для людей понимающих прозвучало похоронным звоном по деревянным военным кораблям. Парус теперь окончательно должен был уступить место паровой машине, а дерево – броне…
Век обоих исторических кораблей оказался недолог. Уже в мае того же года северяне прорвались к Норфолку и взяли его в блокаду. «Виргинию» хотели отвести в глубь южной территории по реке, но она слишком глубоко сидела в воде – даже когда с нее сняли всю броню. Пришлось ее сжечь, чтобы не досталась противнику…
В декабре того же года погиб и «Монитор». После ремонта он вышел в море (по одним источникам, на буксире, по другим – своим ходом). Попав в шторм у мыса Гаттерас в Северной Каролине, «первенец» затонул (погибли 4 офицера и 12 матросов, 49 человек удалось спасти). Американские водолазы долго искали исторический корабль, но обнаружить его смогли только в 1974 г. Удалось поднять винт броненосца, паровую машину и орудийную башню…
Оставшись без своих броненосцев, северяне и южане придумали кое-что другое. Война должна была продолжаться и под водой. Обе противоборствующих стороны в лихорадочном темпе принялись строить подводные лодки…
Самое интересное, что подводный флот и северян, и южан родился не на пустом месте. У американцев уже имелся, пусть и крохотный, но все же безусловно боевой опыт применения подлодок.
Точнее, одной-единственной подлодки. Во время Войны за независимость, когда английский флот вошел в нью-йоркскую бухту и установил блокаду города с моря, американцы не могли вступить с ним в бой на воде, поскольку боевыми кораблями не располагали. Как говорится на Руси, голь на выдумки хитра. Атаковать британцев решено было под водой.
Механик Бушнелл соорудил одноместное суденышко, названное «Черепаха» – этакое деревянное яйцо размером с большую бочку. Легко можно догадаться, что этот агрегат особым совершенством не блистал: единственный член экипажа дышал через медные трубки, торчавшие над поверхностью воды, когда «Черепаха» погружалась. Чтобы погрузиться или всплыть, он ручным насосом то накачивал воду в специальный бак, то вытеснял ее оттуда воздухом. В роли судового двигателя выступал опять же сам подводник: дергая за ручки, он греб торчавшими снаружи весельцами. Перископа, естественно, не имелось – лишь некое его подобие, позволявшее с грехом пополам рассмотреть, что происходит над водой. Оружие заключалось в 50-килограммовом бочонке динамита, который следовало с помощью бурава прикрепить к днищу неприятельского корабля.
Не спешите иронизировать: как-никак это был первый в мировой истории боевой рейс подводной лодки…
К великому моему сожалению, мне не известно, как искали добровольца – а ведь это наверняка было захватывающее зрелище. Известно лишь, что добровольцем вызвался армейский сержант Эзра Ли.
Как ни удивительно, но он проплыл под водой несколько километров и добрался до британского корабля «Орел» – и добросовестно попытался ввинтить бурав, однако днище корабля оказалось обитым медными листами (чтобы во время плаваний в тропических морях не покрывалось толстенной коркой всевозможных морских ракушек, которые тормозили ход). Ли попытался прицепить мину к другому кораблю – опять не получилось. Бочонок взорвался на поверхности воды, но вреда от этого не было никакого.
Дальше начинается дикий разнобой версий, в котором никак не удается определить истину. Пишут, что «Черепаху» потопили пушечным огнем англичане, но храбрый сержант сумел спастись. Пишут, что «Черепаха» была застигнута врасплох отливом и досталась британцам целехонькой. Пишут, что «Черепаха» благополучно вернулась в порт, а потоплен был корабль, ее перевозивший. Отыскать истину во всем этом буйном многообразии лично мне не удалось: даже американские авторы придерживаются противоположных мнений…
В общем, не подлежит сомнению одно: первая в мире атака боевой подводной лодки окончилась безрезультатно. На этом и остановимся.
В Гражданскую войну первыми боевую подводную лодку построили южане. У истоков предприятия стоял «капитан» Ханли, отнюдь не моряк – закончив университет в Новом Орлеане, он был адвокатом, бизнесменом, таможенником. Но поскольку специалистов по данному делу нигде в мире не имелось, сгодился и Ханли…
Новоорлеанские инженеры, не мудрствуя лукаво, просто-напросто взяли цилиндрический паровой котел, разрезали пополам, приделали перемычки – так что получился не круглый, а овальный корпус длиной в десять с лишним метров, шириной – метр с лишним, высотой – почти два метра. От «Черепахи» изделие, получившее название «Американский ныряльщик», не особенно и отличалось. Правда, наметился некоторый прогресс: вместо весел, которые бравый сержант Ли дергал за ручки, имелся коленчатый вал, который вручную вращали восемь матросов, придавая скорость до 8 километров в час. Балластные цистерны были чуточку совершеннее: водой при погружении они наполнялись сами, стоило только клапан открыть, а вот выкачивали воду тем же ручным насосом.
«Ныряльщика» достроили, спустили на воду. И тут началось…
Лодка выходила из дока, когда ее накрыло высокой волной – и в распахнутый люк хлынула вода. Восемь матросов так и потонули, спастись удалось лишь командиру, лейтенанту Пейну, который стоял в распахнутом люке и потому успел прыгнуть в воду…
Лодку подняли со дна, не без хлопот подыскали новую команду и вновь устроили испытания, под командой все того же лейтенанта Пейна. На сей раз все вроде бы шло гладко, но поблизости от неповоротливого «Ныряльщика» по чьему-то недосмотру прошло крупное судно, подняло высокую волну… Вновь вода захлестнула лодку, вновь она утонула. Везучий Пейн спасся и на сей раз, а с ним двое матросов из восьми.
Лодку снова подняли! Теперь руководить испытаниями взялся сам Ханли. Поначалу все шло хорошо, лодка совершила несколько удачных погружений, проходя под днищами стоявших на якоре кораблей и благополучно выныривая. Ободренный успехом, Ханли решил идти на очередное погружение слишком резко… «Ныряльщик» больше на поверхности так и не показался. Когда через неделю южане подняли лодку со дна в третий раз, выяснилось, что от резкого погружения вода сильной струей хлынула в клапан балластной цистерны и Ханли не смог его перекрыть. Погибли все до единого. Был ли и в третий раз на борту лейтенант Пейн, мне установить не удалось…
Южане – люди упрямые. Они все же решили отправить лодку на боевое задание – теперь она, правда, была переименована в «Ханли». Отыскать новый экипаж оказалось делом трудным и хлопотным – видавшие виды морские волки разбегались, крича, что геройски погибнуть за родину на борту «нормального» корабля они согласны, но внутрь этой чертовой бочки в жизни не полезут… Кое-как все же уговорили семерых моряков вертеть «двигатель», а лейтенанта Диксона – ими командовать.
И вот в четвертый раз – получилось! Да еще как!
Восьмерка «самоубийц» (все до единого – добровольцы) ночью 17 февраля 1864 г. отправились в свой первый и единственный рейс – к победе и на тот свет…
«Ханли» толкала перед собой железный прут, на котором был укреплен почти сорокакилограммовый пороховой заряд: следовало вогнать остроконечный нос «торпеды» в борт судна противника, дернуть изнутри лодки за спусковой шнур, а потом улепетывать что есть мочи, крутя вал со всем усердием…
Недалеко от берега стоял боевой корабль северян «Хьюстоник» – винтовой пароход. Командование блокировавшей южный порт Чарльстон эскадры что-то прослышало о «новом секретном оружии южан, действующем из-под воды». Толком никто ничего не знал, а потому, как обычно в таких случаях водится, отдали приказ «смотреть в оба, ежели что».
Вахтенный офицер корабля заметил метрах в ста от правого борта странный предмет – на вид обычное бревно, но оно очень уж целеустремленно и быстро приближалось к борту… Колокол забил тревогу. Стали поднимать якорь, разводить пары, кто-то попытался прицелиться из носовой пушки…
«Бревно» ударило в деревянный борт, и громыхнул взрыв. Корабль быстро затонул. Подоспевший сосед успел спасти 21 офицера и 129 матросов. Погибли всего пять человек.
«Ханли» вместе со всем экипажем пропала без вести. Очень долго считалось, что она пошла на дно вместе с «Хьюстоником», но позже удалось выяснить, что через 45 минут после взрыва на берегу видели подаваемые подлодкой световые сигналы. В 1994 г. ее обнаружили на дне. Предполагается, что командир, подавая тот самый условленный сигнал, распахнул люк и зажег фонарь, вспышки которого и увидели на берегу, – и тут люк захлестнула высокая приливная волна, лодка камнем пошла ко дну, никто не спасся… (99)
Еще до успешной атаки «Ханли» южане не просто построили, а запустили в серию подлодки типа «Давид», которых смастерили около двадцати. Правда, это были, если можно так выразиться, «полуподлодки», или, как выражаются инженеры, «суда полупогруженного типа». Большая часть корпуса (длина – 18 м, диаметр – 1,8 м) пребывала под водой, но на поверхности на три с половиной метра торчала кабина рулевого и паровой котел с трубой. Экипаж – четыре человека, а вооружение – снова пороховая мина на длинном шесте.
Первый «Давид» на первом же испытании пошел ко дну, унеся несколько жизней. Да и другие лодки вели себя примерно так же. В отличие от «Ханли» этот полуподводный монстр ничем себя не прославил, и его единственный бой обернулся, прямо скажем, чистой комедией. Сохранились воспоминания одного из членов экипажа «полуподлодки», великолепно передающие колорит эпохи.
Осенью 1863 г. «Давид» пошел в атаку на северный броненосец «Айронсайд»…
«Когда до корабля оставалось не более 40 метров, нас обстреляли. Лейтенант Глассел открыл ответный огонь из двуствольного орудия. Через 2 минуты мы ударили в правый борт судна (мы шли на полной скорости) в пяти метрах от ахтерштевня. Взрыв торпеды пришелся на место, которое находилось примерно в двух метрах от дна. Противник открыл огонь из малокалиберных орудий, попадая по подлодке, но не причиняя нам особого вреда. Столб воды был настолько велик, что он оттолкнулся от нашей подлодки с такой силой, что потушил огонь (в топке парового котла. – А. Б.) и заставил нас подумать, что мы сейчас пойдем ко дну. Мы дали задний ход, но вибрация от удара была такой силы, что по машинному отделению раскидало балласт и помешало двигателю работать. Во время этой задержки подлодка, благодаря прибою и ветру, болталась под корпусом судна. Все это время по нам вели прицельный огонь. Поняв, что ситуация достигла критической отметки, мы решили, что единственным выходом будет прыгнуть за борт и надеяться, что нас спасут лодки противника. Лейтенант Глассел и стрелок Джеймс Салливан, имея при себе спасательные жилеты, поплыли в направлении судна противника, и их никогда больше не видели. Пилот застрял в подлодке, а я, находясь в этот момент за бортом и поняв, что пощады не будет (экипаж во всю глотку кричал, что сдается, но северяне продолжали по ним палить. – А. Б.), решил, что надо попробовать еще раз спасти судно. Соответственно, я возвратился на подлодку, зажег огонь, спустя некоторое время у меня было достаточно пара, чтобы запустить двигатель. Пилот взял штурвал, и мы поплыли обратно через пролив и проплыли в метре от борта «Айронсайда», который все это время вел по нам огонь из малокалиберных орудий…» (49).
Взорвавшаяся мина никакого вреда судну не причинила. Единственной жертвой у северян стал командир броненосца, коего упомянутый лейтенант Глассел уложил из «двуствольного орудия» (наверняка очень малого калибра). «Давид» еще дважды в течение войны атаковал корабли северян, но, судя по отсутствию хоть каких-то сведений, закончилось это пшиком.
Если подбить итог, он окажется неутешительным: за всю войну северные подводники потопили один-единственный корабль (правда, немаленький, если его экипаж состоял из ста пятидесяти человек) и уничтожили 6 моряков противника – при том, что сами во время аварий потеряли около сорока. Однако не забывайте, что это был первый опыт, на котором и основывалось все последующее. Как бы там ни было, но после известий о действиях подлодок у северян началась паника, в каждом плывущем бревне они усматривали «страшную торпедную лодку», корабли срочно обвешивали проволочными сетками и бревнами на привязи – чтобы мина не ударила в борт.
(Кстати, о броненосцах. Их к концу войны у каждой стороны насчитывалось около десятка, и они принимали участие в достаточно серьезных речных сражениях – на реке броненосцы, пусть и несовершенные, проявили себя отлично, настолько, что само название «Монитор» на многие десятилетия стало обозначением для речных бронированных судов…)
Закрывая тему, можно упомянуть, что северяне тоже пытались создать подводный флот, но у них-то как раз ничего не получилось – по причинам житейским и даже где-то романтическим, не имеющим никакого отношения к технике…
Инженер Оливер Холстед по собственному проекту стал строить на Бруклинской верфи в Нью-Йорке подлодку под названием «Умный кит». Это была классическая железная сигара длиной около десяти метров и диаметром около двух-трех, с экипажем в девять человек. Шестеро работали «двигателем», командир командовал, а два водолаза должны были прикреплять мину к днищу вражеского корабля. Предполагалось, что, подобравшись под водой к противнику, лодка станет на якоря, водолазы выберутся наружу и прицепят заряд.
По сложившейся традиции, «Умный кит» трижды тонул на испытаниях, погубив три экипажа в полном составе.
Холстед не отчаивался и продолжал работать, но тут вмешалась романтика. Инженер, вовсе не будучи сухим технарем, крутил пылкий роман с некоей замужней красоткой. Проведав об этом, ее муж сунул в карман кольт, заявился на верфь и без всякого почтения к олицетворяемому Холстедом научно-техническому прогрессу пристрелил соперника на месте. Замены Холстеду не нашлось, и все работы по созданию федерального подводного флота прекратились…
Пытливые конструкторы обращали взоры и на воздушную стихию. И северяне, и южане использовали привязные воздушные шары для корректировки артиллерийского огня. В те времена, по компетентному замечанию военного историка Кирилла Маля, «стрельба нескольких удачно расположенных орудий останавливала или даже отражала атаки целых дивизий». Аэростат поднимался метров на триста. Зенитных орудий тогда не было, ружейные пули на такое расстояние не долетали – а обзор был километров на пять.
Северяне в 1861 г. построили первый в мире авианосец, переделав угольную баржу в речную плавбазу для аэростата. На ней стоял даже генератор, вырабатывавший газ для баллона – из железных опилок, подвергнутых воздействию серной кислоты.
В 1863 г. на одном из таких северных аэростатов поднялся в воздух молодой лейтенант прусской армии, военный наблюдатель при федеральной армии. Молодой граф, еще никак себя не проявивший, звался Фердинанд фон Цеппелин. Скорее всего, именно тогда ему и пришла в голову интересная мысль: а если сделать так, чтобы шар не просто висел, как поплавок, а еще и летал, куда потребуется, да еще и бомбы сбрасывал? Как уже догадался эрудированный читатель, это был тот самый Цеппелин, будущий создатель германских боевых дирижаблей, настолько прогремевший, что долго еще дирижабли в обиходе называли цеппелинами…
Геликоптер У. Поуэрса
Мало того, тогда же начались первые попытки создать как бомбардировщики, так и боевые вертолеты!
Эти проекты настолько опередили время, что так и остались не более чем прожектами. И северные, и южные изобретатели рисовали летательные аппараты наподобие планеров, которые обрушивали бы на голову врага бомбы, – но дальше рисунков дело не пошло.
Вертолеты, правда, появились в виде моделей. Генерал армии северян Миттчелл, в гражданской жизни профессор, испытал даже модель геликоптера с винтом метрового диаметра. Южанин, инженер из Алабамы Поуэрс, предложил довольно экзотический проект «винтокрыла», с которым читатель может познакомиться по рисунку. Передвигаться это чудо должно было при помощи паровой машины (только лет через тридцать знаменитый американский изобретатель Эдисон окончательно и неопровержимо докажет: паровая машина для летательного аппарата непригодна). Поуэрс даже построил макет своего аппарата. Южане его тут же засекретили так, что макет обнаружили по чистой случайности в каких-то запасниках лишь в 1940 г. (195).
Все эти эксперименты никак нельзя считать пустой забавой – уже в 1870-м, во время франко-прусской войны, воздушные шары широко использовались обеими воюющими сторонами. Броненосный флот и военная авиация получили такое развитие, что нет нужды об этом хотя бы бегло рассказывать. Начало, однако, было положено в братоубийственной американской войне – к несчастью тех миллионов, военных и штатских, которым пришлось испытать на своей шкуре достижения научно-технического прогресса – не к ночи будь помянут…
А разговор теперь пойдет о еще одной интересной, но забытой странице Гражданской – действиях в мировом океане южных крейсеров, причинивших Северу гигантский ущерб. Эти корабли с легкой руки победителей принято именовать «пиратскими», но это вряд ли справедливо…
2. И призрак легендарного корвета качается в созвездии Весов…
При слове «крейсер» вовсе не следует представлять себе могучие бронированные чудовища. Крейсер берет свое начало от термина «крейсировать». Как гласит Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (199), «Крейсерство – разъезды военных кораблей по морю с целью захвата неприятельских торговых судов».
Военные корабли южан, вышедшие в океан, были классическими каперами. Капер, напоминаю, это судно (как правило не военное, а вооруженное торговое), получившее от своего правительства официальный документ с поручением захватывать торговые суда противника (а при удаче, понятно, и драться с его военными кораблями, если есть надежды на победу). Другое дело, что северяне Конфедерацию не признавали в качестве независимого государства и называли каперов Юга «пиратами» – но это уже зависит от точки зрения…
Особую пикантность ситуации придавало то, что не кто иной, как Соединенные Штаты, отказались в 1856 г. присоединиться к Парижской морской декларации, которая оставила право захвата неприятельских торговых судов только за сугубо военными кораблями, покончив тем самым с каперством. Вот и выходит, что южане действовали в нарушение Парижской декларации – но охотились-то они исключительно на американские корабли, а США Парижскую декларацию не подписали и законных оснований преследовать каперство не имели… О чем в Вашингтоне, надо полагать, теперь горько сожалели.
В 1856-м США не подписали Парижскую декларацию в расчете на собственную выгоду. Все прочие великие морские державы поступили так отнюдь не из какого-то благородства: у них и без того имелись достаточно сильные военные флоты, наспех вооруженные торговые суденышки-каперы им были совершенно ни к чему. И наоборот, военно-морской флот США был тогда, по сравнению с «великими державами», достаточно слабым. В случае войны пришлось бы рассчитывать главным образом на каперов…
Теперь вашингтонская хитрость обернулась против Вашингтона же. Военный флот южан не шел ни в какое сравнение с северным, согласно плану «Анаконда» установившим блокаду южных берегов. И руководство Конфедерации решило сделать ставку на каперов – и ударить Север по самому больному месту, то есть карману.
То, что удар был нанесен со знанием дела и пришелся по больному месту, тут же засвидетельствовал обиженный рев северной газеты «Нью-Йорк трибюн»: «Угрожая коммерции Севера каперами, Джефферсон Дэвис все равно что бросает спичку в пороховой погреб. Эффект, который это может произвести в нашем обществе, заключается в углублении и десятикратном усилении вражды и ненависти широких масс к Югу».
Южане и ухом не повели, прекрасно понимая, что «широкие массы» тут упомянуты из чистой демагогии. Разъяренные толстосумы срочно надавили на президента Линкольна: с его подачи экипаж захваченного капера южан «Саванна» был немедленно приговорен к повешению за «пиратство».
Спас их от петли президент Конфедерации Джефферсон Дэвис: он заявил, что на Юге достаточно пленных северян и, если Север начнет вешать южан как «пиратов», Юг сможет живописно развесить на деревьях немалое количество северян как «бандитов»… В Вашингтоне понимали только такой язык – и смертный приговор морякам-южанам быстренько отменили…
Всего на морских просторах действовало девятнадцать южных крейсеров. Самые известные из них – «Алабама», «Флорида», «Шенандоа», а самый знаменитый из этой «золотой тройки» – «Алабама».
Рафаэль Семмс, командир крейсера южан «Алабама»
Капитан «Алабамы» Рафаэль Семмс родился в 1809 г. и был кадровым офицером военно-морского флота США (на службе – с 15 лет). Когда Юг провозгласил Декларацию независимости, Семмс (как и триста с лишним морских офицеров-южан) написал прошение об отставке и отправился на службу Конфедерации.
Сначала ему достался под команду небольшой парусно-винтовой купеческий пароход «Самтер», на котором установили пять пушек. Именно он считается первенцем южного военного флота.
Устье реки Миссисипи, куда пришел корабль, блокировала согласно плану «Анаконда» северная эскадра. Два многопушечных фрегата и два военных парохода перекрыли четыре рукава, которыми Миссисипи впадала в море. Улучив удобный момент, «Самтер» на всех парах вырвался в океан – пароход «Бруклин» пытался его перехватить, но Семмс оторвался от погони.
И началась боевая работа. Семмс крейсировал в Атлантике, у побережья Северной и Южной Америки. За семь месяцев он захватил восемнадцать северных «торговцев». Семь из них южане сожгли со всем грузом, девять, высадив на них призовые команды, увели в нейтральные порты, а два отпустили, взяв с команды обязательство уплатить выкуп после окончания военных действий (а также обещание никогда не воевать против конфедератов). Времена, напоминаю, стояли патриархальные…
Нанеся Северу ущерб примерно на миллион долларов, Симмс добрался до Гибралтара, где высадил всех своих пленников, команды захваченных судов. И вскоре сам сошел на берег со своими людьми: за долгое плаванье «Самтер» совершенно износился и к новому выходу в море был непригоден.
Вся команда с капитаном во главе отправилась в Англию, где на Ливерпульской верфи строился деревянный трехмачтовый корвет, по отзывам современников – красавец корабль, способный ходить и под парусами, и с помощью двух паровых машин. Название у него было чисто условное: «Номер 290». «Номер» этот мгновенно привлек внимание северной разведки: понимающему глазу сразу видно было, что строится военный корабль…
Северные дипломаты сделали охотничью стойку, но поделать ничего не могли: согласно тогдашним международным конвенциям любая нейтральная страна могла строить для участников боевых действий и передавать заказчику невооруженные корабли. Оружия на «Номере 290» не имелось никакого.
И все же Вашингтон надавил – и британское правительство приказало ливерпульским таможенникам задержать судно в порту. То ли умышленно, то ли случайно чиновники опоздали на несколько часов, когда они заявились, оказалось, что «заказ 290» уже вышел в открытое море для «ходовых испытаний».
Из которых он не вернулся. Судно подошло к ирландским берегам, там представители верфи сошли на сушу, а на борт поднялся офицер Конфедерации Бэтчер. Уже под его командой «Номер 290» отправился к Азорским островам. Вскоре туда подошли два корабля Конфедерации: один привез шесть пушек, боеприпасы и уголь, второй – еще два орудия и капитана Семмса с командой «Самтера».
«Номер 290» перестал существовать – теперь это и был корвет «Алабама» под флагом Конфедерации, с выгравированным на медной накладке штурвала девизом: «На Бога надейся, а сам не плошай» (Aide toi et Dieu taidera).
Только теперь большая часть команды узнала, на какое судно нанялась и чем оно намерено заниматься, – они полагали, что и в самом деле завербовались только на ходовые испытания…
Семмс открытым текстом объяснил, что к чему, и предложил желающим поступить на службу Конфедерации – за оговоренное жалованье и долю «призовых» денег. Часть британских моряков отказалась, часть осталась на корабле. И «Алабама» вышла в море с экипажем из двенадцати южан с «Самтера», одного испанца и семидесяти одного британского подданного (англичане тогда не без оснований считались лучшими моряками на свете).
Не откладывая дело в долгий ящик, Семмс приступил к работе, едва отплыв от Азорских островов – благо навстречу попался китобоец под флагом северян, следом – шхуна из Бостона и тут же – еще один китобой. Что самое любопытное, его команда, попав в плен, не Юг ругала, а поносила последними словами своего президента Линкольна, а капитан во всеуслышание выразил надежду увидеть когда-нибудь государственного секретаря Сьюарда повешенным на суку…
Вашингтон неистовствовал, объявив действия «Алабамы» «преступлением против человечества». Северные газеты завопили, что команда Семмса состоит из «подонков различных наций», представляет собой орду недисциплинированных негодяев – и уж, конечно, способна только жечь мирные суда, а с военным кораблем в жизни не рискнет сразиться…
Случилось так, что вскоре после этой газетной шумихи Семмс доказал как раз противоположное: вернувшись к побережью США, «Алабама» встретилась с военным пароходом северян «Гаттерас» и так разделывала его, что всего через семнадцать минут боя подожженный бомбическими снарядами Семмса «Гаттерас» поспешил оповестить, что сдается. Пощечина Северу была изрядная: Семмс взял в плен 18 офицеров и 118 матросов… Капитан «Гаттераса» из плена отправил своему начальству довольно унылый рапорт, где живописно повествовал, как он собрался было в два счета разделаться с «мятежным пиратом» и браво кинулся в бой – только вот почему-то обернулось так, что именно «пират» вломил «Гаттерасу» по первое число, и он, капитан, вынужден был сдаться, чтобы «не рисковать дорогими жизнями моих подчиненных»…
Удар по самолюбию северян был тот еще… В погоню за «Алабамой» отправилось несколько военных кораблей. Не полагаясь на них, толстосумы Севера быстренько скинулись и на свои денежки приобрели и вооружили два парохода. Один назвали «Сакраменто», а второй Корнелиус Вандербильт, внесший основную сумму, назвал в свою честь. Предназначались они исключительно для поимки или уничтожения «Алабамы».
Однако все эти потуги ни к чему не привели. «Алабама» два года крейсировала в Атлантическом и Индийском океанах, появлялась то у Филиппин, то в Южно-Китайском море, возле Цейлона и Мадагаскара, у африканских и бразильских берегов… Корвет был неуловим. За два года «Алабама» прошла 75 000 миль, захватила шестьдесят четыре северных судна и потопила один военный корабль, нанеся Северу ущерб в шесть миллионов долларов.
За это время корабль, конечно же, сильно потрепало стихиями – и Семмс пошел для ремонта во французский порт Шербур. Американский консул, размещавшийся там, немедленно поднял тревогу, отбивая депеши своим коллегам в портах Англии и Франции, запрашивая, не найдется ли поблизости федерального военного судна…
Нашлось. Не прошло и трех дней, как не успевший приступить к ремонту Семмс узнал, что на горизонте замаячил северный корвет «Корсар» под командованием старого знакомого и бывшего сослуживца Семмса Уинслоу…
Разумеется, «Корсар» не собирался нападать на «Алабаму» во французских территориальных водах – это было бы чересчур даже для янки (да и французские военные корабли поблизости имелись в немалом количестве). «Корсар» не мог и зайти в Шербур – иначе ему по тогдашним морским законам пришлось бы там торчать ровно сутки после ухода «Алабамы». Уинслоу расположился у границы территориальных вод, всем своим видом показывая, что ждать готов сколько угодно.
А впрочем, Семмс и не медлил. Будь он трусом, мог бы преспокойно оставаться в Шербуре хоть до конца войны, попивая бургундское и гуляя по набережным. Однако южанин практически сразу же отправил «Корсару» вызов на бой. Оба корабля были примерно одного класса (разве что против восьми орудий Семмса у северян имелось семь, но, уступая в числе пушек, северяне выигрывали в большем калибре).
Еще до начала боя у северян было два серьезных преимущества. Во-первых, порох у них был отличный, сухой – а пороховые запасы «Алабамы» за два года плавания отсырели. Во-вторых, командир «Корсара» защитил борта своего корабля якорными цепями, которые прикрыл фанерой, – это была неплохая защита от тогдашних ядер и бомб…
19 июня 1864 г. «Алабама» снялась с якоря. Красавец корвет вышел в свой последний рейс и последний бой…
Французы, обожавшие дуэли, такой случай упускать не собирались. Весь город высыпал на прибрежные холмы.
Те, кто имел такую возможность, вышли в море на лодках и прогулочных суденышках, чтобы не пропустить ничего интересного.
В качестве своеобразного секунданта «Алабаму» сопровождал французский броненосец, зорко наблюдавший за тем, чтобы «дуэлянты» сошлись строго за пределами французских территориальных вод.
Семмс влез на лафет орудия и во второй (и последний) раз в жизни обратился с речью к своей команде: «Офицеры и матросы „Алабамы“! У вас появилась еще одна возможность встретиться с врагом, вторая с тех пор, как вы потопили „Гаттерас“. К настоящему времени вы обошли почти весь свет, и не будет преувеличением сказать, что вы уничтожили и загнали под защиту нейтрального флага половину вражеского флота, который в начале войны заполонил все моря. Этим достижением вы можете гордиться, и благодарное отечество вас не забудет. Имя вашего корабля известно повсюду, где есть цивилизация. Будет ли это имя запятнано поражением? Это невозможно! Помните, что мы в проливе Ла-Манш, который является полем морской славы нашей расы, и что взоры всей Европы в этот миг обращены на вас. Флаг, который развевается над вами, принадлежит молодой республике, бросающей вызов своему врагу, где бы и когда бы она его ни встретила. Покажите всему миру, что вы знаете, как защитить себя! По местам стоять!»
Ему ответил дружный рев матросов:
– Да здравствует Юг!
– Да здравствует генерал Ли и его армия!
Большинство моряков «Алабамы» были, напоминаю, британцами – но за два года славных походов они наверняка как-то незаметно прониклись южным духом. Та отвага, которую они проявили в двух сражениях, вряд ли объясняется только добросовестной отработкой жалованья…
Бой продолжался семьдесят минут. «Алабама» открыла огонь первой, но очень быстро Семмс увидел, что ни ядра, ни разрывные снаряды не причиняют ни малейшего вреда корпусу противника, – они с лязгом, высекая снопы искр, отскакивали от якорных цепей, обнаружившихся под измочаленной фанерой…
Он несколько раз пытался сойтись на абордаж (свалиться на абордаж, как выражались тогдашние моряки), но «Корсар» всякий раз уворачивался – и бил залпами с близкого расстояния. Начиненные подмокшим порохом бомбы «Алабамы» не взрывались. Зато 280-миллиметровый снаряд «Корсара», ударивший сквозь пушечный порт внутрь, мигом уложил 8 из 16 канониров Семмса. Старший офицер «Алабамы» вспоминал потом: «Люди были разорваны на куски, а палуба усеяна руками, ногами, головами и внутренностями. Один из помощников кивнул мне головой, как будто спрашивая: „Мне очистить палубу?“ Я наклонил голову. Он поднял изувеченные останки и бросил их в море».
«Алабама» отвечала, как могла. «Корсар» гвоздил разрывными. С точностью до наоборот повторился бой «Алабамы» с «Гаттерасом» – только теперь «Алабама» сама оказалась на месте «Гаттераса»…
Один из разрывных снарядов «Корсара» угодил в машинное отделение и разворотил машину. Из люков и иллюминаторов повалили плотные клубы белого пара. На «Корсаре» мгновенно поняли, что это означает (тем более что «Алабама» тут же потеряла ход), и, подойдя совсем близко, принялись бить залпами. Борт «Алабамы» был буквально снесен. Семмс приказал поставить паруса и пытался направить корвет к берегу, но ветер был слишком слабым. «Алабама» начала погружаться.
Некоторые историки пишут, что Семмс тогда приказал спустить флаг, но этому определенно противоречит строчка из рапорта самого командира северян: «Еще несколько мгновений, и флаг южан задержался над поверхностью воды, но потом и он исчез в волнах». Судя по тексту, речь явно идет о флаге, по-прежнему развевавшемся на корме. Тем более что есть свидетельства: «Алабама» вела огонь до конца. Последний залп она дала, когда дула орудий тонущего корвета уже касались воды…
«Корсар» сумел взять в плен только 70 моряков с «Алабамы» – тех, кого сам выловил из воды. Капитана Семмса и сорок человек его команды подобрала английская яхта, одно из тех суденышек, что вышло в море посмотреть на увлекательное зрелище. Владелец яхты определенно не питал симпатий к Северу – он, не медля, взял курс на Англию, и его пассажиры избежали плена. Взбешенный Уинслоу так и писал потом в рапорте: «Знай я, что это будет так, я бы утопил ее вместе с „Алабамой“. Великолепный штрих к портрету северного морячка: готов был потопить невооруженное судно нейтрального государства в международных водах только за то, что оно у него из-под носа увело людей, которых он уже считал своими пленными… К слову, „пират“ Семмс однажды отпустил северное судно восвояси при довольно характерных для южного менталитета обстоятельствах. Речь идет о почтовом пароходе „Ариэль“, на котором из 500 пассажиров большинство составляли женщины и дети. Сжечь захваченное судно Семмс не мог – и взять на „Алабаму“ такое количество народу не мог тоже (кроме пассажиров, на „Ариэле“ плыли еще 140 морских пехотинцев Севера и несколько офицеров). В конце концов Симмс „Ариэль“ отпустил, взяв только с военных честное слово не воевать против Конфедерации (ручаться можно, что пассажиры „Ариэля“ капитана Семмса „подлым пиратом“ безусловно потом не считали…)
Таким образом Семмс избежал плена, после войны открыл на Юге адвокатскую контору и до конца жизни (он умер в 1877-м) высказывался о северянах так, как они заслуживали…
Второй знаменитый крейсер южан, «Флорида», действовавший главным образом в Вест-Индии и у бразильского побережья, за два с лишним года захватил 38 северных судов общей стоимостью более двух миллионов долларов. Северяне в конце концов захватили его, но совершенно пиратским образом. «Флорида» зашла для ремонта в бразильский порт Баия, и командир Моррис с половиной команды сошел на берег. Ночью в бразильские территориальные воды как ни в чем не бывало вошел федеральный военный корабль «Уошетт», ворвался в порт, захватил «Флориду» и на буксире увел ее в нейтральные воды.
С точки зрения международных морских конвенций это было чистейшей воды пиратство. Бразилия выразила решительный протест, и северного капитана Коллинза собирались было отдать под военный трибунал, но на его защиту выступило пресловутое «общественное мнение», заявив, что Коллинз – «национальный герой» и нельзя судить его за вторжение к каким-то там бразильяшкам, пусть и суверенным. Почесав в затылках, северные адмиралы Коллинза отпустили и даже повысили в звании – национальный герой все-таки… Кстати, сама «Флорида» у северян задержалась ненадолго: вскоре она отправилась в новый рейс, уже, понятно, с другой командой и под федеральным флагом, но столкнулась с другим военным судном и затонула…
Судьба третьего знаменитого южного рейдера, «Шенандоа», оказалась еще интереснее – но о ней позже.
Тем временем свой вклад в морскую войну собрались внести и нью-йоркские толстосумы, протащившие в Конгрессе акт, по которому президенту Линкольну разрешалось своей властью отправлять в море каперские суда. Однако Линкольну очень быстро растолковали, что за этим кроется, – господа олигархи собирались отправить на разбой собственную, частную эскадру и всю добычу складывать в собственный карман, как водится, прикрываясь красивыми словами о помощи родине и борьбе с мятежниками. Линкольн от этого плана отказался. Зато ему удалось во втором периоде войны добиться от Англии крупных уступок: англичане конфисковали строившиеся для Юга новые крейсера и запретили уже действующим заходить в свои порты…
Южане не особенно и унывали: им удалось купить во Франции тяжелый броненосец, приспособленный к тому же для таранных ударов по вражеским кораблям. Этот серьезный корабль, названный «Стоунуолл», собрался было пересечь Атлантику, но из-за шторма должен был отстаиваться в испанском порту. Вашингтон отправил на перехват два фрегата, по примеру «Корсара» обосновавшихся в нейтральный водах. Узнав об этом, капитан броненосца Пейдж, как ранее Семмс, отправил северянам вызов на бой.
Северяне тихонечко слиняли. Командир эскадры Крейвен потом оправдывался: пушек-то у них было гораздо больше, но вот корабли деревянные, а южанин – сплошь железный. Ка-ак двинет в борт тараном, и приходи, кума, любоваться…
Военно-морское командование северян это за оправдание не посчитало, и труса Крейвена отдали под трибунал…
За время войны южные крейсера захватили, по подсчетам американских историков, 258 торговых кораблей Севера (или 5 процентов всего торгового флота). Больше трех четвертей судов из-за подобной угрозы покинуло США, зарегистрировавшись в иностранных портах и подняв тамошние флаги. Лидерство среди рейдеров безусловно принадлежит Рафаэлю Семмсу: 18 судов он захватил на «Самтере», 69 на «Алабаме», да вдобавок потопил военный корабль. (Счет «Флориды» – 36 судов, «Шенандоа» – 36, «Таллахасси» – 29, остальные приходятся на долю еще полутора десятков крейсеров).
Глава девятая
Рыцари плаща и кинжала
Единственным белым среди африканцев в Лабулео был португалец – человек обаятельнейший, из-за чего я сразу заподозрил, что он – шпион.
К. Драйсуотер
Повествовать о большой, долгой войне – и ни словечком не упомянуть о секретных службах? Господа мои, это просто немыслимо! Тема благодатнейшая. Вообще о борьбе разведок Юга и Севера можно написать кучу остросюжетных романов и снять массу фильмов, но для данной книги это – побочная тема, так что я ограничусь не особенно и длинным рассказом о самых известных разведчиках Юга и Севера.
Будем называть их всех именно так – разведчиками. Конечно, во время войны (особенно гражданской) всякая сторона своих героев именует не иначе, как разведчиками, а подонков противника называет исключительно шпионами, но мы-то с вами не на войне. Да и времени прошло изрядно, чуть ли не полтора столетия. В конце концов, тайные агенты и той, и другой стороны, как мы вскоре убедимся, действовали главным образом из любви к родине, а не ради презренного металла. Пусть уж они все будут разведчиками…
Давным-давно, когда меня и на свете-то не было, открыт грустный парадокс: большая часть разведчиков, о головокружительных приключениях и подвигах которых стало широко известно, – разведчики провалившиеся. Удачливые и успешные, так никогда и не расшифрованные противником, как правило, за редчайшим исключением, так и умирают безымянными и неведомыми. Как говорил герой одного из рассказов Куваева (не путать с тем Куваевым, что придумал Масяню!): «Так ведь кто не попадается, про тех мы не знаем». Речь там шла не о разведке, а о тайной торговле золотишком, но суть та же…
Так и здесь. Почти все «звезды» шпионажа, о которых я буду рассказывать, провалились. Наверняка было еще множество других, но они навсегда уже останутся в безвестности, потому что до самого конца не допустили ни единого прокола.
Северные архивы обеих секретных служб, возглавлявшихся, соответственно, Бейкером и Пинкертоном, сохранились (как-никак победителям нет нужды жечь важные бумаги). Южные – наоборот. Секретной службой Конфедерации (как и ее иностранными делами) руководил Иегуда Бенджамин, а у этого энергичнейшего, умного, недюжинного руководителя была очень полезная черта: он предпочитал не оставлять письменных свидетельств своей деятельности. Вообще никаких. Даже когда речь шла о «мирных» сторонах деятельности южной администрации – что уж говорить о разведке и контрразведке. К тому же перед падением столицы Конфедерации Ричмонда там уничтожили все архивы. Поэтому известны лишь засветившиеся разведчики южан…
Белый дом Конфедерации в Ричмонде
«Суперстар» конфедератской разведки безусловно следует считать Розу Гринхау (Гринхауз, О’Нил Гринхау, по прозвищу Мятежная Роза. Да, это была женщина! Поневоле вспоминается киплинговское:
- Что за женщина жила, бог ее помилуй!
- Не добра и не верна,
- Но мужчин влекла она
- С сатанинской силой…
Уроженка Юга, она в свое время вышла замуж за известного тогда писателя Роберта Гринхау и поселилась в Вашингтоне. Потом овдовела. К началу Гражданской ей было под сорок. Настоящая светская дама – умная, красивая, элегантная. В своем особняке на углу 13-й и 1-й улиц она держала светский салон, который и до войны, и во время нее посещала вся северная верхушка, гражданская и военная (разве что президент Линкольн, не любитель светских раутов, там никогда не был замечен).
Роза Гринхау
Что интересно, Мятежная Роза своих убеждений и взглядов не скрывала ничуть, ей ничего не стоило, например, заявить всему благородному обществу, что она «не любит и не почитает старого звездно-полосатого флага», потому что видит в нем исключительно символ «аболиционизма – убийств, грабежа, угнетения и позора».
Но когда это взгляды очаровательной женщины были причиной того, что мужчины переставали ходить к ней в гости? В салоне миссис Гринхау регулярно толпился самый что ни на есть бомонд – генералы и сенаторы, банкиры и высокопоставленные чиновники вплоть до государственного секретаря Сьюарда.
И Роза… Собственно, о ее деятельности мало что известно. Компетентные историки разведки считают, что именно она передала генералу Пьеру Борегару планы вашингтонских укреплений и план операций «Великой Потомакской армии», что помогло южанам вовремя встретить агрессора. Известно, что она с успехом вербовала высоких чиновников и просто собирала из обмолвок сановных гостей ценнейшую информацию. Предполагается, что Гринхау была руководителем серьезного разведцентра южан – но никаких деталей до нашего времени не дошло, прекрасная южанка была настоящим профессионалом…
Аллан Пинкертон (к тому времени из хозяина задрипанного сыскного бюро ставший руководителем государственной секретной службы) о Розе спокойно слышать не мог. Буквально сатанел. Он прекрасно понимал, что происходит в особняке, который именовал «золоченым салоном аристократических предателей», но точных улик раздобыть его люди не могли, как ни пытались.
В конце концов Пинкертон взялся за дело лично. В те патриархальные времена и методы были патриархальные: один из сыщиков встал под высоко расположенным окном, а Пинкертон, балансируя у него на плечах, подслушивал, что говорили внутри. А разговор шел интереснейший: некий капитан из военной полиции как раз принес Розе карту столичных укреплений…
Когда офицер покинул особняк, Пинкертон самолично сел ему на хвост. Очевидно, капитан это заметил. Он скрылся в дверях некоего дома… откуда тотчас же выскочили четыре солдата со штыками наперевес и Пинкертона немедленно арестовали, как подозрительную личность, вертящуюся вокруг военного объекта (каковым дом и оказался). Возмущаться насчет произвола было бесполезно: вовсю работала линкольновская «чрезвычайщина», любой федерал мог арестовать любую «подозрительную личность»…
Пинкертон прочно обосновался в камере, назвавшись вымышленным именем и придумав в оправдание какую-то ерунду. Неизвестно, что бы с ним было, но ему удалось через часового передать записку на волю, и начальство его быстренько освободило.
Капитана арестовали, но он год просидел в тюрьме, не дав никаких показаний, – и в конце концов был найден с перерезанным горлом. Считается, что его в целях сохранения тайны изничтожили «коварные южане», но возможны и другие варианты, как раз с северным участием…
Розу Гринхау разъяренный Пинкертон все же отправил за решетку – но она никаких показаний не давала, а улик, как я уже говорил, не имелось. Провалилась и попытка следить за гостями особняка. Пинкертон оставил в засаде агентов, чтобы следили, кто туда войдет, – но отчего-то ни одна живая душа, подозреваемая в шпионаже, в дом так и не заявилась. Секрет был прост: вскоре оказалось, что восьмилетняя дочь Розы залезла на дерево поодаль и оттуда кричала всем знакомым, кого успевала заметить издали: «Мама арестована!» Вот такими старомодными приемчиками пользовались в разведке в те почти былинные времена…
По некоторым данным, Роза и из камеры ухитрялась посылать донесения в Ричмонд… В конце концов, не в силах уличить, ее в числе других южан обменяли на северных военнопленных.
Встреченная в Ричмонде с триумфом, Мятежная Роза вскоре отправилась в Европу с какой-то секретной миссией, о которой до сих пор ничего неизвестно. Там она побывала даже на приеме у королевы Виктории, выпустила книгу имевших бешеный успех мемуаров (зная Розу, можно смело предполагать, что и задание в Европе она с блеском выполнила).
Погибла Гринхау случайно и нелепо – корабль, на котором она возвращалась, потерпел крушение у южных берегов. Хоронили ее с воинскими почестями…
Не менее знаменита другая южная разведчица, Белл Бойд – в отличие от зрелой Розы Гринхау встретившая Гражданскую войну семнадцатилетней. Ох, не зря ее потом прозвали Повстанческой Жанной Д’Арк…
Ее родной городок в штате Виргиния очень быстро захватили северяне. В дом Бойдов, выломав дверь, ворвались сержант с солдатами. Потом солдаты объясняли, что они, мол, всего-навсего хотели водрузить над домом федеральный флаг – но возможно, на уме было и что похуже (см. соответствующий эпизод из «Унесенных ветром»). В общем, юная Белл схватила пистолет и шарахнула в сержанта так удачно, что он почти сразу же отдал концы. Северные командиры, рассмотрев дело и учитывая возраст подсудимой, списали все на «несчастный случай» (может, замыслы сержанта и в самом деле простирались гораздо дальше возни с флагом?).
Вскоре Белл стала работать на разведку южан. В ее доме поселились федеральные офицеры, часто бывал там и хорошо информированный корреспондент «Нью-Йорк Таймс». Вся эта публика обсуждала серьезные дела, не понижая голоса, к тому же, распустив хвосты по-павлиньи, кружила вокруг очаровательной юной южанки – а та, ухватывая обрывки ценных сведений, старательно передавала все в южные штабы…
Однажды она совершила самый настоящий подвиг. Ей стало известно, что северяне, объединив силы трех генералов, хотят неожиданно обрушиться на войска Джексона Каменной Стены. Нужно было сообщить об этом немедленно – но все помощники Белл не рискнули переходить линию фронта.
Тогда она пошла сама: средь бела дня, в нарядном платье, в белоснежном чепчике и крахмальном воротничке двинулась к позициям южан прямо по полю, на котором кипело сражение. Каким-то чудом уцелела под ружейным и пушечным огнем – и оказалась среди своих, в Луизианской бригаде. Джексон Каменная Стена немедленно двинул свои силы к нужному месту и разбил северян… Белл благодарил лично тогдашний главнокомандующий Джонстон.
Вернувшись через фронт, она продолжала заниматься тем же. И так уж ей не повезло, что однажды Белл передала очередное донесение «южному курьеру», оказавшемуся северной подставой. Девушку моментально арестовали и отправили в Вашингтон, где тюремщики, по сохранившимся воспоминаниям, от нее держались подальше: узница была арестанткой не из покладистых…
Как впоследствии и Розу Гринхоу, Белл Бойд обменяли на арестованного на Юге агента северян. В Ричмонде ее встретил почетный караул, а вечером под окнами Белл городской оркестр играл серенаду.
Финал этой истории кажется заимствованным из авантюрного романа – но так все и было на самом деле. Оказавшись по каким-то делам в Англии, красавица встретилась с офицером военно-морского федерального флота – и меж представителями двух враждующих сторон моментально проскочила электрическая искра, да какая… Офицер по фамилии Хардинг плюнул на войну и подал в отставку, Белл покинула свою службу, и они там же, в Лондоне, обвенчались. Вот уж поистине: «Любовь, любовь, ты правишь миром…»
Миссис Хардинг прожила еще долго, прочитала множество лекций о своем разведывательном прошлом – с большим успехом у публики и немалым гонораром. Р. Роуэн, историк разведки (и сам бывший разведчик), не без укоризны отмечает в своей книге, что Белл «отнюдь не стыдилась своей славы „шпионки мятежников“ (135).
Мистер Роуэн служил в разведке США, а его предки участвовали в Гражданской, соответственно, на стороне северян – так что перед нами точка зрения классического федерала. А почему, собственно, Белл Бойд должна была стыдиться своих немалых заслуг перед родиной?
Черт побери, каких только приключений не случалось в те лихие времена! Однажды четыре сыщика-федерала преследовали южного разведчика Уолтера Боуи – но он ускользнул от погони, переодевшись и загримировавшись… негритянкой-прачкой, тащившей на голове корзину с бельем. Мало того, когда его чуть позже задержал северный патруль, Боуи притворялся так талантливо, что северяне и в самом деле приняли его за натуральную негритянку. Великим артистом мог бы стать – вот только после поражения Юга подался в бандиты и был убит при очередном ограблении…
Случались и трагические истории. Один из самых блестящих разведчиков Конфедерации, Шоу, известный северянам как «капитан Колмен» (разведчики, как известно, одной фамилией не ограничиваются), однажды попал в плен к северным контрразведчикам в составе целой группы. Северяне лишь у одного из них, Сэмюэля Дэвиса, обнаружили компрометирующие документы – у остальных не нашлось при себе ни малейших улик.
Дэвиса тут же принялись прессовать, требуя сведений о нынешнем местоположении клятого капитана Колмена. Дэвис прекрасно Колмена знал, и во время допроса они стояли рядом. Как вам сцена?
Как Дэвису ни угрожали, своего шефа он не выдал – и был тут же повешен. Остальных, в том числе и Колмена сочли неопасной мелкотой и вскоре обменяли у южан на своих пленных…
Когда впоследствии северный генерал Додж (во время войны сменивший Пинкертона на посту начальника секретной службы) узнал эту историю, он был настолько потрясен, что первым сделал немаленький взнос в фонд сооружения памятника Сэмюэлю Дэвису. Пожалуй, следует поверить Черчиллю, писавшему, что эту войну вели джентльмены (жаль только, что рядом с подлинными джентльменами, как мы увидим позже, обреталось немало отъявленной сволочи…)
Для другого Сэмюэля Дэвиса, тоже разведчика южан, провал закончился более благополучно. Двадцатичетырехлетний лейтенант, парень отчаянный (родственник самого президента Конфедерации Джефферсона Дэвиса), отправился с некоей секретной миссией в Огайо, на северную территорию. Перекрасив волосы, запасся поддельным британским паспортом на вымышленную фамилию… и в поезде нос к носу столкнулся с двумя федеральными солдатами, моментально его опознавшими: их совсем недавно обменяли из южного плена, и в лагере, где они сидели, Дэвис был дежурным офицером…
Оказавшись в общей камере нью-йоркской тюрьмы, битком набитой арестантами, Дэвис присутствия духа не потерял. Он отпорол подкладку сюртука, достал имевшиеся при нем депеши и планы, вычерченные на шелке, пробрался к печурке, у которой грелись заключенные, и ухитрился все это сжечь.
Военный трибунал (в котором участвовало несколько северных инвалидов войны) приговорил его к смерти. В последнем слове перед ними Дэвис сказал: «В нашем мире я ничего не боюсь. Меня не страшит смерть. Я молод и хотел бы еще пожить, но я считаю недостойным любого, кто ищет жалости у своих врагов. У некоторых из вас имеются раны и шрамы. Я их тоже могу показать. Вы служите своей стране как можно лучше. Я тоже. Перед Богом у меня чистая совесть, и когда верховный руководитель вашего народа подаст команду, я покажу вам, как надо умирать, будь то на виселице или под пулями ваших солдат» (156).
Обратите внимание, это в который раз повторяется: южане упорно считали, что они и северяне принадлежат к разным народам, к разным странам. Это и есть главная причина той стойкости, с которой Юг четыре года противостоял неизмеримо более сильному противнику, – и ни при чем тут затрепанные штампы о «подлых рабовладельцах» и «благородных освободителях»…
С просьбой помиловать Дэвиса к президенту обратилось немало влиятельных людей – в том числе и северные сенаторы. В конце концов Линкольн заменил смертную казнь тюремным заключением, то ли по доброте (тому есть немало примеров), то ли по причинам сугубо практическим: опасались, что Дэвис в качестве мести за родственника может ответить адекватно в отношении северных агентов, которых по тюрьмам на Юге сидело немало.
И Север, и Юг активнейшим образом использовали свою разведку в Европе – понятное дело, не для того, чтобы красть военные секреты. Речь шла уже о формировании тамошнего общественного мнения в свою поддержку, о пропаганде, одним словом, о том, что сейчас называется «психологической войной». Эта сторона тайной войны наиболее туманна: поскольку деньги и у той, и у другой стороны брали люди не последние, политики и видные журналисты, конспирировавшиеся особенно рьяно.
В Англии довольно мастерски работал совсем молодой человек по фамилии Готце, швейцарский гражданин. Сначала он поставлял передовицы для наиболее влиятельных лондонских газет, а потом пошел дальше, стал издавать еженедельник «Индекс», замаскированный под «независимое» английское издание, «сочувствующее Югу». Пропаганда велась очень тонко, без прямой защиты рабовладельческого строя, с упором на неконституционные действия северян (каковых хватало), в «Индексе» сотрудничали влиятельные английские публицисты, наверняка далеко не все – из-за денег. Готце работал так хватко, что и о подлинной сути «Индекса», и о нем самом стало известно только через шестьдесят лет, в 1922 г., когда опубликовали его секретную переписку…
В 1864 г. внезапно скончался от апоплексического удара посол США во Франции Дейтон. Причина была интересная: оказалось вдруг, что личный секретарь посла поддерживал амурные отношения с некоей красоткой Софи Брикар – а та была агентом конфедератов, так что секретнейшая информация долго утекала в Ричмонд, к Иегуде Бенджамину. Нежная и трепетная душа дипломата столь суровой реальности попросту не вынесла…
Теперь – о северных разведчиках. Первое место тут безусловно следует присудить мисс Элизабет Ван Лью, прямо-таки зеркальному двойнику Розы Гринхау. Разница только в том, что Элизабет была постарше Розы, далеко не так красива и всю жизнь оставалась убежденной старой девой. Весь свой нерастраченный пыл она вложила в тайную деятельность, и результаты, честное слово, получились потрясающие…
Элизабет Ван Лью
Элизабет Ван Лью, далеко не бедная плантаторша, была потомственной южанкой – но еще в молодости стала яростной аболиционисткой и своих рабов освободила задолго до войны. Ну, а с началом войны она прямо-таки демонстративно высказывала свои симпатии «делу Севера», мало того, помогала едой и теплыми вещами северным военнопленным. И даже выступала на улицах Ричмонда с речами против рабства.
Все это было настолько явно, что Элизабет считали «чокнутой», «экзальтированной», «чудаковатой старой девой» – и, в общем, не относились к ней серьезно: чудит барыня, случается… Играло свою роль и рыцарское отношение на Юге к даме – там, где мужчина давно бы огреб серьезные неприятности или попал под подозрение, к женщине относились гораздо снисходительнее, бормоча под нос нечто вроде нашего: волос долог, да ум короток…
А потому Элизабет развернулась так, что и сегодня ее работа вызывает почтительное уважение… Многие из руководства Конфедерации были старинными друзьями ее семьи, а это, как вы легко догадаетесь, позволяло добывать порой ценнейшую информацию. Мисс Ван Лью ухитрилась подвести своего агента к президенту Конфедерации Дэвису. Одной из негритянок, которым она до войны дала вольную, была, как пишут, «необычайно умная» девушка, за счет Элизабет получившая образование на Севере. Элизабет ее устроила служанкой в ричмондский Белый дом, резиденцию президента Дэвиса. Легко представить, какие важные и интересные для северной разведки разговоры вели джентльмены, которым и в голову не приходило опасаться «темной черномазой из глуши»…
Достоверно известно, что на Элизабет работали несколько чиновников военного министерства южан, что она руководила целой сетью засылаемых с Севера федеральных агентов, что она создала как минимум пять явок, через которые пересылались шифровки генералу Гранту. В фамильном особняке Ван Лью в Ричмонде, в потайной комнате, скрывались и северные разведчики, и беглые военнопленные – а однажды Элизабет там спрятала свою единственную лошадь, чтобы не отдавать ее армии Юга, когда началась «всеобщая мобилизация» конского поголовья.
Подозревать ее в конце концов начали, взяли в разработку – но до конца войны так и не сумели собрать улики. Когда оборона Юга рухнула окончательно, горожане, прихватив факелы, толпой нагрянули к особняку Элизабет, чтобы сжечь его (саму отчаянную даму все же не собирались трогать). Воинственная старая дева не растерялась и заявила во всеуслышанье, что федералы, которые тут будут максимум через час, в свою очередь, спалят дома всех собравшихся. Соседи призадумались – и, ворча, отступились. Когда на ричмондских улицах показались первые разъезды северян, Элизабет Ван Лью торжественно подняла над своим домом федеральный флаг.
Конец у этой истории достаточно унылый. Генерал Грант, став президентом США, «за заслуги» назначил Элизабет почтмейстером Ричмонда. Южане до самой ее смерти бойкотировали мисс Ван Лью как «предательницу» – так что жизнь у нее выдалась не особенно приятная. Федеральное правительство ей не возместило ни цента из тех денег, которые она тратила из своих сбережений на тайную деятельность, а после ухода Гранта и вовсе отправило в отставку без пенсии. Единственными средствами к существованию оказалась скудная денежная помощь, которую Элизабет оказывали друзья и родственники полковника-северянина, которому она помогла бежать из плена… Короче говоря, ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
На Юге разведслужба была одна. На Севере – две (Бейкера и Пинкертона), а потому, как частенько в таких случаях бывает, меж ними царило нездоровое соперничество: интриги, грызня, конкуренция. Что делу только мешало. Ну, а поскольку, как уже не раз подчеркивалось, времена стояли патриархальные, то в самом начале войны, посреди всеобщей неразберихи за линию фронта к южанам отправился в роли тайного агента сам Бейкер. Вооружившись громоздкой фотокамерой, он под видом бродячего фотографа принялся бродить по южным тылам. В конце концов его все же арестовали и посадили, но улик не нашли. Вскоре в камеру к Бейкеру явилась с религиозными брошюрками юная очаровательная особа и поведала шепотом, что собирается вскоре пробраться тайком к северянам – так не нужно ли кому-нибудь там что-то серьезное передать?
Бейкер сыграл дурачка – и правильно сделал, как позже выяснилось: эта очаровательная молодая особа звалась Белл Бойд… В конце концов – патриархальщина! – дошло до того, что Бейкера взялся допрашивать сам президент Дэвис, но тот преспокойно выдал себя за уроженца Теннесси, простачка от сохи, а когда южане отыскали жителя того самого города, за уроженца которого Бейкер себя выдавал, Бейкер, ухитрившись подслушать фамилию «земляка», кинулся к нему с объятиями и задурил голову так, что тот подтвердил: ну как же, как же, наш парень…
Бейкер пережил на Юге еще массу приключений, собрал немало ценной информации и вернулся на Север, после чего и стал главой одной из секретных служб (где, как уже говорилось, параллельно с ловлей вражеских агентов занимался «крышеванием» коммерсантов и вульгарным рэкетом).
Одним из лучших разведчиков Пинкертона оказался рядовой солдат Дейв Грэхем, под видом мелкого торговца действовавший в тылах южан (однажды он даже взорвал склад боеприпасов), – этот парень настолько хорошо умел изображать эпилептика, что пару раз вводил в заблуждение и опытных врачей.
Зато другого ценного агента, Уэбстера, погубил именно Пинкертон – своей торопливостью. Уэбстер, талантливый контрразведчик, раскрывший немало тайных организаций южан на Севере, однажды расхворался, от него долго не было вестей – и разнервничавшийся Пинкертон отправил к нему двух связных. Связные действовали так топорно, что сразу себя выдали – а потом, спасая себя от виселицы, «заложили» Уэбстера, коего и отправили на виселицу…
Целый роман можно написать и о северном агенте Филиппе Хенсоне, который по заданию северян проник в разведслужбу южан и долго на манер Штирлица служил агентом-двойником, был в конце концов арестован, выдержал допрос у самого генерала Ли, ничем себя не выдал и дождался прихода федеральных войск. Южане его справедливо считали самым опасным шпионом Севера…
Особо следует подчеркнуть: почти все эти люди, и северяне, и южане, работали не за деньги, а за идею – и многие из них за эту идею, не дрогнув, отправились на виселицу.
Были и другие – тоже служившие идее, но идея эта была довольно-таки гнилой. Я имею в виду многочисленную революционную сволочь, набежавшую в северную армию. Вот к этим никакого уважения не испытываешь, очень уж гнусная была публика…
Однако без рассказа о ней не обойтись.
Глава десятая
Люди со стороны
Худшее правительство – как правило, самое высоконравственное.
Г. Л. Менкен
1. Семь пар нечистых
Поскольку эта глава, в общем, не только об «идейных» чужеземцах, оказавшихся участниками Гражданской, а обо всех иностранцах, вовлеченных в войну, то начать следует с народа совершенно безыдейного.
С наемников. Об этом как-то подзабылось, но значительную часть северной армии составляли европейцы, нанятые, как в Средневековье, за несколько монет. Уже в августе 1862 г. все американские дипломаты в Европе получили от государственного секретаря Сьюарда инструкцию о вербовке наемников. И рьяно принялись за дело. В США потянулись немцы, итальянцы, ирландцы, поляки, венгры и прочие граждане европейских держав. Сколько их в федеральной армии насчитывалось, мне точно неизвестно, но американский автор употребляет определение «сотни тысяч» (149).
Часть из этих «кондотьеров» наверняка искала приключений и добычи – но скорее всего, очень малая. В Европе простому народу тогда жилось голодно и безземельно (особенно ирландцам, против которых Британия устроила настоящий геноцид), так что американские обещания для них были манной небесной: обмундирование, обувка, жалованье, а после войны – земельный участок. Для европейского бедняка приманка нешуточная. А то, что могут убить… Каждый всегда надеется, что убьют не его, а соседа.
Для северного командования эти солдаты были прямо-таки находкой – совершеннейшие чужаки в Штатах, не имеющие тут ни родных, ни знакомых, не знающие даже здешнего языка. И с дисциплиной у них не в пример лучше, чем у необузданных, вольных янки, и, что еще существеннее, они не способны поддаться на агитацию противника и уж безусловно не проникнутся к противнику сочувствием. Надежнейшее пушечное мясо. Смело можно предположить, что именно от этих чужаков и шло больше всего зверств, грабежей и насилия, именно им можно было поручать самые грязные дела: в нашу Гражданскую особой лютостью отличались как раз латыши, китайцы и прочие разноплеменные «интернационалисты», которых с коренным населением ничегошеньки не связывало…
Горький парадокс в том, что северяне не сами это придумали, а попросту позаимствовали эту идею у англичан. В свое время, когда началась американская революция и Война за независимость, практичные британцы решили использовать иностранных наемников. Россия и Пруссия отказались за деньги поставлять своих солдат, тогда упрямые милорды купили примерно тридцать тысяч солдат в мелких германских княжествах, главным образом в Гессене. Денег потрачено было много, но особенных ратных подвигов немцы не показали, разве что печально прославились безудержным мародерством в старом добром европейском стиле. Нынешние, иностранцы на службе у федералов, надо полагать, вели себя не лучше. Легко догадаться, что командование их швыряло в мясорубку первыми (сдохнут – Европа большая, можно еще прикупить) – и никто им благоразумно не объяснил, что обещанный земельный надел сплошь и рядом придется потом отбивать у индейцев, потому что это исконные земли краснокожих…
Сомневаюсь, что есть точная статистика, сколько из этих бедолаг погибли или остались калеками и сколь ничтожный процент из них все же сподобился получить клочок земли (известно ведь, что и из жаждавших своей землицы коренных американцев далеко не все такое счастье получили).
Теперь – об идейных. На протяжении всей войны (да и потом) Север пользовался особенной любовью того самого революционного сброда чуть ли не из всех европейских стран: Север ведь был «прогрессивным» и вел «освободительную» войну…
Девятнадцатый век дал миру явление совершенно новое и прежде практически не встречавшееся: профессионального революционера. Субъект этот был подлинным интернационалистом (кстати Марксов «Интернационал» уже существовал) – он не замыкался на своей родине, а носился по всему миру, как собака с консервной банкой на хвосте, кидаясь в любую «революцию», ничуть не удручаясь незнанием языка и местных реалий. Главное, это была революция – священное ремесло…
По всей видимости, с ними происходило то же самое, что нередко случается с людьми, отвоевавшими в какой-нибудь горячей точке: человек уже не в состоянии перейти к мирной жизни, он мотается по всем заварушкам, какие только вспыхивают, – и ведь счастлив…
Впервые с этим явлением столкнулись во времена Великой французской революции, когда во Францию нахлынули иностранные борцы за «свободу, равенство и братство». Фигуры, как правило, были весьма жутковатые, вроде прусского барона Клоотца, раздававшего направо и налево визитки, где пониже его имени стояло: «Личный враг Иисуса Христа», или теоретика террора швейцарца Марата (по многим косвенным данным, к тому же еще и английского агента). А в рядах штурмовавших Бастилию обнаружился молодой русский граф Строганов, юноша из приличной семьи, никогда ни в каком бунтарстве не замеченной. Впрочем, в последнем случае причины были чисто романтические: молодой граф по уши влюбился в дорогую проститутку Теруань де Мирекур и, когда его пассия подалась в революцию, поспешил следом…
К середине девятнадцатого века профессиональные революционеры, можно сказать, сформировались как класс и представляли собой довольно многочисленную банду. Огромную роль в этом сыграл один-единственный человек – итальянец Джузеппе Мадзини, персона крупная и во многом до сих пор загадочная.
Упомянутый синьор, бежав в Лондон после провала организованного им в Италии мятежа, чуть ли не сорок лет неутомимо разжигал революционное движение по всей Европе. Именно он создал целую охапку революционных организаций: «Молодая Италия», «Молодая Польша», «Молодая Скандинавия», «Молодая Швейцария», «Молодая Германия», «Молодая Франция», «Молодая Ирландия». Интересно, что никакой «Молодой Англии» так и не появилось – а потому давным-давно нашлись циники, открыто утверждавшие, что синьор Мадзини был вульгарным агентом английской разведки, всегда заинтересованной в том, чтобы в Европе было побольше разлада, неразберихи и смуты…
Все эти организации существовали отнюдь не на бумаге и не ограничивались пылкими речами в пивнушках: постоянно куда-то прокрадывались тайные агенты, то и дело в разных концах Европы вспыхивали мятежи, случались покушения на монархов и министров, взрывались бомбы, появлялись баррикады. Учитывая, что эмигрант Мадзини был беден, как церковная мышь, но тем не менее как-то ухитрялся почти сорок лет баламутить чуть ли не всю Европу, начинаешь верить тем, кто твердит об английских денежках и английских интригах.
По большому счету, толку от всей этой «молодежи» не вышло никакого. Быстрее всех самораспустилась «Молодая Скандинавия» – тамошние флегматичные парни не выказывали особенного желания швырять бомбы и бегать с вилами по баррикадам, так что дело вскорости незаметно заглохло. «Молодая Швейцария» что-то такое делать пыталась – но кончилось все не «народной революцией», а гражданской войной 1847 г. между католиками и протестантами. Мадзини, мелочностью не страдавший, организовал еще и «Молодую Персию». «Молодые персюки» были народом горячим и взялись с размахом, провозгласив во всеуслышанье, что от ислама надо вернуться к древнему зороастризму, а с женщин снять паранджу. Но тут персидский шах (нужно отметить, при поддержке многих подданных, которым столь сатанинские новшества пришлись не по душе) распорядился переловить всех смутьянов и поотрубать им головы. Так и поступили – после чего Персия чуть ли не на сто лет успокоилась…
Крупных удач, повторяю, за революционерами не числилось – но по всей Европе долгие годы тлело: мятежи, взрывы и покушения, осевшая в безопасных заграницах революционная эмиграция, и кровь, кровь, кровь… Сформировалась каста – и многие из этих субъектов, когда начинало припекать, как раз и оседали в США, в которых видели «идеал свободы и демократии».
Вот вам, так сказать, типичный представитель: датчанин Харро Хэрринг. После того как ему не удалось поднять на бунт своих аполитичных земляков, наш непоседа засветился во время греческого восстания против турок (1821), участвовал в польском восстании (1830–1831), потом подался в Америку и там воевал в каких-то ныне позабытых заварушках с целью создать Соединенные Штаты Латинской Америки. А параллельно активнейшим образом работал у Мадзини в «Молодой Германии», «Молодой Италии» и откровенно агонизирующей «Молодой Скандинавии». Когда во многих странах Европы ненадолго все же полыхнуло, маячил то там то сям, перепархивая из одной державы в другую, что твой Карлсон…
Еще один неугомонный – поляк Михал Чайковский. Участвовал в польском восстании 1831 г., потом был французским тайным агентом в Стамбуле, потом ненароком принял ислам и перешел на службу к туркам, во главе так называемых «султанских казаков» воевал против русских в Крымскую кампанию. Через двадцать лет столь же неожиданно перепрыгнул из ислама в православие и поселился в России, где обзавелся имением (подобные финты позволяют думать, что ясновельможный пан работал еще и на русскую разведку). Покончил жизнь самоубийством – есть у меня стойкие подозрения, попросту не перенеся спокойной жизни, к которой был органически неспособен…
И господ с подобными биографиями по Европе слонялось видимо-невидимо. И многие из них, когда началась Гражданская война в США, тут же кинулись под северные знамена – защищать «прогресс» и «освобождение негров»…
В 1819 г. в Мангейме ужасно прогрессивный и свободомыслящий немецкий студент Карл Занд убил ножом известного писателя и историка Коцебу. Кое-где до сих пор попадается утверждение, что благородный юноша таким образом покарал «русского шпиона», – но на самом деле Коцебу не имел ничего общего со шпионажем, то есть кражей государственных и военных тайн. Он просто-напросто регулярно составлял для Санкт-Петербурга своеобразные сводки о новинках немецкой литературы и настроениях в обществе – совершенно открыто, о чем каждая собака знала…
Дело в том, что Коцебу считался «реакционером» – он даже написал имевшую успех у публики комедию, высмеивающую всех этих революционеров, «прогрессистов» и прочих путаников. За что и поплатился. Сначала, в 1817 г., «революционное студенчество» устроило костер из книг «реакционеров», в том числе и трудов Коцебу (а вы что же, полагали, что это только при Гитлере немцы додумались сжигать «неправильные» книги?), а потом, как чертик из коробочки, выскочил восторженный юноша с ножиком в кармане…
Читать бесплатно другие книги:
