Провозвестник Тьмы Сезин Сергей

– …А искать сложно! У нас в архиве еще три площадки, почти тридцать миллионов единиц хранения, а поиск будет вручную! А некоторые непонимающие хотят, чтобы было быстро! А быстро – нельзя! Вот я гляну в книгу приема раненых, быстро прогляжу страницы и скажу, что фамилии я не нашел! А ее регистратор на ночном дежурстве неправильно написал. Так что надо еще смотреть – в другие документы! Вот как везде глянешь – можно сказать, есть ли что или нет ничего! А всем хочется быстро – чтобы нашли на полках, которых у нас восемнадцать километров! Скоро робят – слепых родят!

Ну да, конечно, только вдова погибшего может и не прожить эти три – шесть месяцев. Она бы раньше обратилась, когда помоложе была, только раньше про это подробно не рассказывали. А так да, подождали бы. Мы ведь тоже понимаем, что в бумагах, которые здесь тоннами лежат, быстро не разберешься. Даже без опыта архивной работы.

– …И это если бы все документы были! А их чаще всего нет или не все! Только один госпиталь имеет семьдесят три процента сохранившейся документации! Среднее число – от сорока до шестидесяти процентов! Есть и хуже, а около двухсот госпиталей и медсанбатов вообще сгинули в окружениях.

Ну вот, Михаил Михайлович и мне пожаловался на трудности архивной работы. А мне что еще делать? Хватать мешки и обратно? Ладно, вечером позвоню в Анапу, спрошу, как поступить.

– Большое спасибо, Михаил Михайлович, что потратили на меня время. Надеюсь, что ваши поиски увенчаются успехом. У меня будет небольшая просьба. Если в делах окажется бумага, написанная рукой покойного, вроде заявления или росписи в ведомости о получении денег, не откажите в любезности скопировать ее. Родные будут ужасно рады и бесконечно благодарны вам, ведь у них таких бумаг не осталось. До свидания!

Полный провал. Я это чувствовал и говорил про это. Ладно, до вечера времени много, а там решим. Поезд обратно ходит каждый день. А пока погуляю немного. Вот за вокзалом есть что-то вроде парка, погляжу, чего там есть такого.

Там был какой-то театр. И вокруг него парк – где тенистый, где сплошные газоны. Там я и погулял около часа, пока не решил, что пора поесть. Вот вчера я мимо этой кафешки пробежал, а сегодня не стану.

Перешел Загородный проспект и вошел в стеклянную дверь. Гм, а та самая Леночка стоит в очереди за едой. А что, если? Ага, стеклянный киоск с цветами всего в двух кварталах. Надеюсь, кассирша будет работать медленно и траурно и не даст Леночке поесть до моего прихода. А еще лучше побегу. Жарко, но… надо.

Кассирша не подкачала. И девушки, что впереди Леночки стояли, оказались великолепными копушами. Потому, когда я с языком на плече и с букетом в руках прибежал к кафешке, она еще не расплатилась. Вот она устроилась, а место возле нее свободно. А девица, что стояла за ней, сцепилась с кассиршей из-за чего-то, и ей пока не до освободившегося стула в загруженном кафе. Ага, попробуем воспользоваться плацдармом.

– Добрый день! Вы не против, если я присяду рядом с вами?

– Здравствуйте! Что вы, что вы! Это же не ресторан, тут в обеденный перерыв кто сел, тот и съел.

– Возьмите. Пожалуйста, это вам.

– Огромное спасибо! Такие роскошные розы! Но отчего?

Розы и правда роскошные. Мне они напоминают детство. Похожими розами сорта «Слава миру!» были засажены клумбы в районе площади Героев. Сейчас их существенно меньше стало. А напротив кинотеатра «Москва» уже нет какого-то чилийского кактусоподобного растения. Может, это была агава, может, и нет. Но выглядела впечатляюще средь множества «Слава миру!».

– Ах, не заставляйте меня отвечать на этот вопрос.

– Но все же?

– Хорошо, я отвечу, но несколькими минутами позже, а то мне совестно отвлекать вас от обеда.

– Ваша правда. А вы сами?

– Мое время еще не подошло. Диета.

На самом деле я уже хочу есть, но это все подождет. Елена съела суп, салат, взялась за чай. Испытующе смотрит на меня. Значит, уже можно.

– Извините, не знаю вашего имени и отчества…

– Елена Михайловна.

– Очень приятно, Алексей Алексеевич. Я хотел бы задать вам вопрос по вашей работе. Если это не выглядит с моей стороны неприятным или неподобающим.

– Отчего же?

– Меня попросили помочь им вдова солдата и его внук. Этот солдат пошел на войну и с нее не вернулся. Сначала пришла бумага, что он пропал без вести в сорок втором. Они ждали и надеялись. Но он не возвращался. Письма его сгорели при освобождении города, но вдова помнила их наизусть. Позже они пытались узнать что-то о нем, и выяснилось, что есть документ, согласно которому он погиб в январе сорок третьего года совсем в другом месте. У него очень распространенные имя и фамилия – Василий Кузнецов, поэтому нельзя исключить путаницы. Вот они и попросили уточнить некоторые моменты его биографии. Вдова помнит, что он воевал под Одессой и был тяжело ранен. Вот они и понадеялись, что я, придя в ваш архив, смогу выяснить что-нибудь. Их это интересует по двум моментам, но я об этом скажу позже. Однако ваше начальство ответило, что поиск будет долгим и без всяких гарантий, что что-то найдется. И рассказали про ужасы с наличием документации. Я мог бы ждать этот срок. Внук тоже. А вот вдове уже немало лет, и будет ли у нее возможность дождаться полугодового срока поиска? И как она перенесет то, что документы не будут найдены? Скажем, то, что они сгорели в Севастополе в июне сорок второго? Сейчас она понадеялась, а что будет, когда эта надежда пропадет?

– А вы?

– А что я? Я с трудом оторвался от своей провинции, чтобы приехать сюда. Материальных интересов у меня в этом нет. Я уже отказался от оплаты за это деяние. Только расходы на поездку. И согласился на это лишь потому, что мой дед по матери тоже пропал без вести в сорок втором. Только через тридцать лет удалось узнать, как он погиб и где. Впрочем, извините, все «я» да «я». Когда-то меня учили поменьше «якать», а не соблюдаю, чему учили…

– Нет, ничего страшного…

– Извините еще раз, Елена Михайловна, но не сможете ли вы ответить на вопрос: эти сроки – это совсем необходимо? Или есть возможность, чтобы кто-то из сотрудников помог ускорить процесс? На особых условиях. Если полный поиск произвести нельзя, то хотя бы частичный, там, где проще? Если это совершенно невозможно, то я ближайшим поездом уеду обратно. Если что-то можно сделать, я могу подождать неделю.

Она молчала, допивая чай.

– Если я прошу о том, что невозможно в принципе или этически, то только скажите. Я перестану злоупотреблять вашим терпением.

– Вы же не Катилина, Алексей Алексеевич. А сейчас минутку помолчим. Хорошо?

Я кивнул. Молчать так молчать. Мы сидели, а молчание затягивалось.

– Алексей Алексеевич, я попробую поговорить с одним сотрудником. Возможно, она сможет что-то сделать для вас. Но я еще не знаю, что она ответит. Приготовьтесь к возможному отказу.

– Чрезвычайно благодарен вам за ваше участие. Как можно будет связаться с вами, чтобы узнать, что ответит сотрудник?

– Сейчас я вам напишу номер своего телефона, перезвоните вечером в восемь – полдевятого.

– Еще раз позвольте поблагодарить вас за участие. И извините за беспокойство.

Ну вот, хоть тень надежды появилась. Хорошо бы эта ее знакомая согласилась и что-нибудь накопала. Наверное, в таком большом архиве у них разделение труда: по годам, по направлениям или еще как. Фронтов-то было за два десятка, армий, кажется, семьдесят, если по номерам судить, а некоторые не один раз формировались. А сколько госпиталей – я и приблизительно не знаю. Не буду-ка я ждать вечера, позвоню в Анапу днем. А уже завтра скажу, что вечером сообщат. Где я видел переговорный пункт? Да и поесть надо самому.

Про переговорный пункт я узнал на вокзале, в справочном. А где поесть – и так знал. К площади Пяти Углов идет Большая Московская улица, на ней в подвальчике приличное кафе. Так мне сказали в гостинице. Во вчерашнее уже не пойду. Раз побыл и хватит. Интересного там только негр-официант. Но я не из той провинции, где негр – диковина из телевизора. Я их и в детстве видел.

А куда пойти после обеда? Схожу-ка я в район Петропавловки. В свое время я в ней самой был, а в Артмузей не сподобился попасть. Пока обедал, решил все же звонить вечером, а не сейчас. К крепости я доехал на метро, изучив схему, а потом наслаждался техникой во дворе, экспозициями внутри. Вообще не мешало бы еще раз зайти, а то виденное в нем сразу не уляжется. Потом я посидел в сквере возле станции «Горьковская», который простирался от станции метро до самого Арсенала.

День прошел как бы удачно, и есть некоторая надежда, что будет еще удачнее.

И еще, сидя на скамейке в парке, я подумал насчет такого момента. Вот вчера меня что-то терзали параллели с Углегорском. Хорошо, если это болезненные дела. А если правда, и Тьма начинает сочиться в Питер? Тогда нужно бы походить по опасным местам и посмотреть, появятся ли неприятные ощущения близкой Тьмы. Или нечто до сих пор незнакомое. А какие тут могут быть опасные места? Места большой гибели людей. А какие значительные места могут быть под Питером и в нем самом?

Невский пятачок. Про него в газетах пишут, что там погиб чуть ли не миллион людей. Это, конечно, однозначное вранье журналюг, но плацдарм был небольшим, а жертв не меньше, чем на Малой земле. На ней мои чувства Тьмы молчат. Но там на тридцати квадратных километрах погибло около тридцати тысяч. Возможно, на Невском плацдарме концентрация смертей выше. Еще? Ну, скажем, расстрелы НКВД. Есть здание на Литейном, где расстрелы, возможно, проводились, и, думаю, есть уже мемориалы в местах расстрела. Хоть в одном. Дальше – блокада. Стоит сходить на Пискаревское кладбище. Кронштадтское восстание? Может быть, после него расстрелы были, но где? В самом Кронштадте, на берегу залива, в Питере? Не ведаю. Вообще есть такое общество «Мемориал» – вдруг там знают?

Вот в то, что Питер построен на костях народа, я верить перестал. Два года назад я встречался с тем самым Сережкой, который истории не бросил. И он мне прочитал рапорт сотника казаков, которого посылали на строительство каналов возле Питера. Так вот, его сотня за долгую дорогу туда и обратно и период тяжелой работы потеряла умершими два человека из пятидесяти четырех. Поход сотни на Кавказ через несколько лет стоил ей десяти погибших. И еще – где была самая старая часть города? Адмиралтейство, Летний сад, Петропавловка, Васильевский остров. Возле Петропавловки – все внутри спокойно. На реке тоже было спокойно. Но твари Тьмы не любили текучей воды, вдруг она сбивала мои вчерашние ощущения. Так что можно прогуляться и ощущения послушать.

Итого пяток маршрутов – Невский плацдарм, самый старый Питер, Пискаревское кладбище, Литейный проспект, может быть, места расстрелов. Кронштадт – под вопросом. Это база флота, туда могут не пускать.

Что ж, надо разведать. Кстати, до вечера еще время есть. Так что можно начать уже сегодня. Вон там, впереди, Троицкий мост. Перейду через него и пройдусь по набережной до Литейного моста, а дальше – Литейный проспект и дом на нем. А по Литейному я уже дойду до Невского, а там и Загородный неподалеку.

За Летним садом я свернул с набережной и попал на улицу Чайковского. Там встретился с еще одним повторением Пяти Углов. Только дома тут поскромнее размерами. Улица была какой-то пустынной. Вроде как бы и центр, и вечер близится, а народу почти нет. Ну должны же здесь быть какие-то конторы, где кто-то работает и из них домой выходит. И дома-то жилые вокруг, куда кто-то должен сейчас идти с работы. А так на половину довольно длинной улицы встретился мне один восточный человек, который на малопонятном русском спросил меня, где здесь центр регистрации приезжих. Вроде они не так называются, но это он так назвал. И я его разочаровал. Ближе к Литейному проспекту народу стало побольше, а на Литейном уже люди имелись в количестве, достойном многомиллионного города.

Оказалось, я проскочил дальше, потому пришлось по Литейному к Большому дому возвращаться. Походил я перед его фасадом – ничего. Не как в Углегорске, не как вчера.

И что бы это значило? Что меня вчера прошибла паранойя или Питеру ничто не грозит?

Ладно, рассудим логически. Я, конечно, не историк вроде Сережки, потому точно не знаю, как расстреливали в Питере. Но мне кажется, что все-таки расстреливали уже где-то на месте расстрела. Чисто логически – если расстрелять в Большом доме, то нужно труп из дома вытащить, в машину погрузить, довезти и выгрузить, в могилу скинуть и зарыть. Если подсудимый живой и своими ногами идет до могилы, то нет нужды в погрузке-разгрузке. Если я прав, то в Большом доме умерли только те, у которых сдало здоровье в камере. Но я могу и ошибаться, ибо порядок не всегда подчиняется логике. Или логика порядку. Или, может, расстреливали в каком-то дальнем уголке здания или даже в подвале? Оттого и мои чувства не срабатывают.

Ладно, иду в сторону гостиницы. Идти вроде как далеко, и не знаю, успею ли к нужному сроку. Мне ведь вечером еще звонить надо. Тогда дальнейшие поиски возможных мест просачивания Тьмы будут уже после результатов разговора. Если сотрудница не согласится на поиск в неофициальном порядке, то мне надо будет уезжать.

Прогулка оказалась долгой, но по времени уложился. Еще я успел заглянуть в магазинчик и пополнил запас еды на ужин и наткнулся на молодого человека, раздающего листовки. Я не выкинул выданный мне листочек, как делало большинство прохожих, решив воспользоваться для каких-то бытовых нужд. Потому глянул на него уже в номере. А это было не объявление о скидках или открытии нового супермаркета, а листовка «Мемориала». Она сообщала, что завтра будет благотворительная экскурсия на Левашовское мемориальное кладбище, и для того всех желающих повезут на автобусе от станции Левашово до места и обратно к станции. Ехать туда обычно от Финляндского вокзала электричкой, а дальше какие-то автобусы. Так что если я поеду завтра, то мне не нужно будет их ждать и обойдусь без всякого риска не туда доехать.

Хорошо, в любом случае у меня завтра время будет на эту поездку. Если уезжать послезавтра, то это в пределах приличия. Телефон в коридоре был никем не занят, оттого я спокойно дозвонился.

– Добрый вечер, Алексей Алексеевич! У меня для вас хорошая новость. Моя знакомая согласилась помочь. Но вы должны понимать, что она это будет делать помимо своей работы, потому все пойдет не так быстро. И отсутствие документов тоже возможно. Думаю, что за неделю уже что-то будет ясно.

– Огромное спасибо, Елена Михайловна! Я должник ваш и вашей знакомой. И родственники погибшего тоже.

– Не за что меня еще благодарить. Сообщите, пожалуйста, данные на вашего погибшего.

– Кузнецов Василий Васильевич, пятого мая одна тысяча девятьсот седьмого года рождения. С датой рождения может быть небольшое отклонение, ибо я не знаю, по какому это стилю. Воевал под Одессой в Девяносто пятой стрелковой дивизии в августе сорок первого года. В августе или сентябре сорок первого был ранен, сначала должен был попасть в Сто третий медсанбат дивизии. Дальше были госпиталя, о которых я не знаю. Выздоровел только к лету сорок второго, последнее письмо пришло в июне. Жена с детьми тем летом попали в оккупацию, потому дальше ничего не знали. После освобождения пришло извещение, что пропал без вести в августе в районе города Зубцова.

А недавно выяснилось, что он погиб четырнадцатого января сорок третьего года при штурме города Велижа. Был он тогда в Сто сорок пятой стрелковой дивизии. Может, погиб сразу, может, в ее Сто двадцать девятом медсанбате умер.

– Хорошо, я записала. Завтра ее увижу и ей скажу. Перезвоните через два дня в такое же время.

Я попрощался и еще раз поблагодарил. Ага, сейчас полдевятого. Время еще детское. Поскачу-ка на переговорный пункт, переговорю с Кузнецовыми, что они скажут.

Пробежался до переговорного пункта и поговорил. Кузнецовы сначала огорчились (при рассказе о Михаиле Михайловиче), потом преисполнились надежд (при описании последующих событий) и сказали, чтобы я пока оставался в Питере. Кузнецов-внук завтра переведет деньги в гостиницу за дальнейшее проживание. Если труженики архива что-то попросят, то они готовы на это. Впрочем, деньги на представительские расходы для этого мне даны и обещано дослать, если понадобится, еще. Я попрощался и пошел наконец ужинать. Вместе с ужином был съеден и запас на завтрак – дооттягивал я вечернюю еду. Помыл ноги и лег спать. Все-таки прогулки по большому городу утомляют. Надеюсь, после пробежки по проспектам спать буду хорошо.

Сон был опять прерывистым и с кошмарными видениями. И не просто темный ужас, а вполне конкретные видения. Это из сна я уже видел во Тьме, и еще раз смотреть на это не хотелось, даже во сне. В общем, я еле дождался звонка будильника и выглядел утром словно подъятый из могилы труп. С трудом выдержал линию, не плюнув на поездку и не завалившись спать. Самым серьезным аргументом послужило возможное продолжение кошмаров в следующем сне.

Есть совсем не хотелось. Ограничился только стаканом кофе. Он хоть чуть-чуть придал бодрости. Пока ехал на метро до Финляндского вокзала, весь иззевался, смущая окружающих.

А теперь – к электричке, но прежде надо бы купить в дорогу водички и чего-то пожевать. Поездка может затянуться на большую часть дня, а кто меня там покормит? Никто. Вообще, если это какое-то организованное мероприятие, то может быть какой-то фуршет за счет организаторов или за плату, но лучше подстраховаться, чтобы потом не мучиться голодом и жаждою. Потому до поезда я успел затариться бутылкой пепси на 1,2 литра и едой. Вроде как этого должно было хватить, даже если никто не позаботится о моем пропитании.

Почему пепси? А привык я к ней, ибо пью ее уже тридцать лет. В этом смысле мне повезло, как и остальным жителям Новороссийска и округи, что в семидесятых годах на нашем пивзаводе открыли линию по разливу пепси. Концентрат привозили из Штатов, а водичка для разведения была местная. Вроде как специалисты компании исследовали множество образцов воды из разных портовых городов страны и в итоге признали новороссийскую воду лучшей для этого.

В СССР она разливалась в стеклянные бутылки по 0,33 литра и стоила сначала сорок копеек, потом сорок пять. Пепси пользовалась бешеной популярностью, я лично видел, как народ грузил в багажники машин с нездешними номерами по паре ящиков ее. Впрочем, была и антиреклама. Утверждалось, что если кинуть в бутылку пепси кусок резины или пластмассы, то пепси его быстро совсем разъест. Дальше делался вывод, что и желудку тоже от нее не поздоровится. Опасно было проливать ее же на пластиковую поверхность – оставались несмываемые следы. Впрочем, я думаю, что это было от кислой реакции напитка, а не от зловредности его, и если то же самое проделать с кислым ягодным соком, то пластику тоже несдобровать. Потому дети слушали мам и бабушек про это вполуха и с удовольствием пили напиток. Благо он газировался сильнее, чем наши отечественные. Потому дети зачарованно смотрели, как сильно пузырится разлитая в стаканы кола. Потом появились заводы и в других местах, а сейчас пепси никого не удивишь. И ее конкурентка тоже появилась. Но мой желудок и зубы от пепси за тридцать лет не пострадали. Так что я могу даже служить примером ее безвредности, когда кто-то станет рассказывать, что пепси или кока-колой можно опрыскивать картошку на погибель колорадскому жуку. Пластиковые канистры из-под концентрата верой и правдой служили владельцам еще долго. И ходил такой не то правдивый слух, не то анекдот, что одно время линия отчего-то не могла работать нормально, то и дело останавливаясь. Приехавшие наладчики популярно объяснили, что если разводить концентрат сильнее, чем по техническим условиям, то линия работать не будет – включается датчик контроля. С тех пор линия работала нормально.

В размышлениях о пепси я почти задремал. Из оцепенения меня вывел возглас какой-то женщины: «Левашово! Вставай, горе мое!» Это было обращено явно не ко мне, но спасибо и за это. Я вскочил и, преодолевая легкое очумение после дремоты, подхватил сумку и рванул к выходу.

И правда, за станцией стоял темно-красный «Икарус», и возле него приглашали желающих на экскурсию. Я тоже подошел, пристроился к очереди и был допущен в салон. Всего набралось человек двадцать разного возраста и пола. Последней в автобус вошла кудрявая девушка в джинсовом комбинезоне, взяла возле водителя микрофон и хорошо поставленным голосом заговорила:

– Уважаемые сограждане! Вы приглашены в поездку на мемориальное кладбище «Левашова пустынь», где похоронены жертвы репрессий тоталитарного сталинского аппарата подавления… На этом святом месте вы можете оценить размах репрессий и увидеть, сколь болезненны они оказались для будущего России и сколь широкий круг людей они охватывали… Меня зовут Дана. Я буду сопровождать вас до мемориала и проведу экскурсию по самому мемориалу. Потом у вас будет два часа на самостоятельное ознакомление с мемориалом, а затем мы поедем обратно к станции. Экскурсия организована Санкт-Петербургской организацией общества «Мемориал» и проходит при спонсорской поддержке…

Тут я немного отвлекся и пропустил список благодетелей. Дальше девушка попросила по приезде на место сначала подойти к ней и записаться в список, потому что спонсоры выделили автобус и экскурсовода именно для массовых мероприятий, потому и нужно отчитаться.

Пока мы ехали к мемориалу, девушка рассказала, что на кладбище захоронено около сорока пяти тысяч жертв сталинизма, что расстрелянных здесь хоронили до начала пятидесятых. Объект считался сверхсекретным, и о нем впервые узнали только на заре перестройки, и то не наверняка. Затем сведений прибавилось, потому стало возможным создание петербургского мартиролога, который выходит и включает в себя все имена расстрелянных в Ленинградской области, в том числе в Сандармохе и прочих местах… Тут к девушке обратился пожилой мужчина с вопросом: «А для чего учитывать здесь расстрелянных в Сандармохе, ведь это совершенно не Ленинградская область?» Девушка стала возражать, что там расстреливали по приговорам ленинградских репрессивных органов. Мне слово «Сандармох» ни о чем не говорило, потому я принялся разглядывать окружающий пейзаж.

Спор закончился, и девушка продолжила рассказ, что здесь похоронены священнослужители, ныне признанные страстотерпцами, ленинградские поэты Борис Корнилов, Бенедикт Лившиц, еще какие-то, физик Матвей Бронштейн, министр госбезопасности Абакумов…

Бориса Корнилова я знал, то есть был знаком с его стихами. Что интересно, «Песня о встречном» расстрелянного Корнилова звучала все время, пока он не был реабилитирован. Лившица я не знал. Вроде как был какой-то Лившиц, который написал книгу с интересным названием «Полутораглазый стрелец», но я не ведал – это тот Лившиц или совсем другой. Бронштейн мне был совсем незнаком, и я решил, что он некий родственник Троцкого. Девушка рассказывала о сплошных репрессиях по польской, немецкой, ингерманландской национальностям, но я уже не вникал в это. Я погрузился в себя, пытаясь прислушаться, не ощущаю ли я чего-то, напоминающего Тьму. Так я и не заметил, как мы подъехали. Автобус остановился, и девушка, выйдя из него, громко попросила подойти к ней и зарегистрироваться.

Вроде как мы у ворот, а я ничего пока не ощущаю. Ладно, идем регистрироваться. Девушка подошла к вопросу регистрации креативно, как нынче говорят. Она достала диктофон, и мы по очереди произносили в него: Иванов Иван Иванович, город Кингисепп, Валежнова Виктория Ильинична, поселок городского типа Шигоны Самарской области… Ну и так далее.

Ну, молодец. Потом она послушает и перепишет всех в ведомость. И в фальсификации не обвинят – голоса разные, женские и мужские, разного возраста. Мне бы такой диктофон в институт. Можно было бы оставить на лекциях часть студентов, а остальным погулять. А затем все желающие с диктофона переписали бы. Говорят, что они у журналистов тогда уже были, но я их ни разу не видел. Левее нас стояли еще два автобуса, только классом повыше. На одном был виден логотип МАN. Наверное, это иностранцы. Дана повела нас вперед, к памятнику странного вида. Как объяснила она, памятник называется «Молох тоталитаризма» и назвала скульпторов, что его создали. Открывал его в девяносто шестом году лично Анатолий Собчак.

Памятник был, как я уже сказал, необычным. Имелся вертикальный лист металла, оформленный не то как жерло мусоропровода, не то как жерло печи крематория. Причем, глядя на лист, можно было подумать, что это и неодушевленный предмет, и что это карикатурное изображение не то робота, не то человека. В открытое жерло как бы въезжало (или вываливалось) туловище человека. Слава богу, там с анатомией было все в порядке.

Я все рассматривал это произведение и пытался внятно сформулировать свои впечатления от работы скульпторов. Самое цензурное получилось таким: «Тешат свою больную фантазию за казенный счет!» Тут я обнаружил, что отстал от группы, и пошел догонять.

Но стоит ли это делать? А похожу-ка я самостоятельно, послушаю свое чувство Тьмы.

А оно молчало. Как ни странно. Не было и другого чувства. Я не люблю кладбищ и всегда старался туда либо вообще не заходить, а если уж оказался там, то быть совсем недолго. Кладбища меня гнетут. Вот пригласи меня сейчас на Волково кладбище поглядеть на могилы русских литераторов – откажусь однозначно! И в Москве на Новодевичье тоже!

Поскольку меня на них с детства что-то гнетет, я даже на могилы родных хожу только на короткое время – цветы положить, холмик обиходить, и все. А тут гуляю и ничего не чувствую, как будто это не мемориальное кладбище, а просто прогулочная местность. Что-то это странно. Но Тьма не ощущается, и это главное. И я решил отстать от группы, вернуться к автобусу и в нем посидеть. А может, и полежать. Если водитель при автобусе, а не пошел куда-то.

Водитель был там. Сидел на тряпке в тени автобуса и с интересом смотрел на меня. Мужчина был моих лет, только совсем седой. Ну и фигура помощнее.

– А чего не гуляется, Даночку не слушается?

– Не знаю, как-то странно. Вроде бы огромное кладбище, а чувствую я себя, как будто в парке гуляю, а ведь я кладбищ не люблю, и побыстрее с них ухожу.

– Так это не кладбище!

– А что же это!

– Еще одно МММ!

Гм. А что бы это значило? Вот так и спросил его – что значит это все?

– А то и значит, что нет здесь огромного кладбища, куда всех покойников свозили и рядами клали! Может, конечно, несколько человек из послевоенных и лежит, но не довоенные! У меня бабка из этих мест родом. Померла три года назад. Так она как по телевизору про это увидела, то сказала, чтобы я ни одному слову про здешние могилы не верил. Потому что никого здесь до войны не хоронили, а десятки тысяч особенно!

Я не знал, что сказать. Потом собрался, преодолел оцепенение и спросил:

– А что же все это значит? Вот эти часовни, вот этот ужас из металла и все остальное?

– А кто его знает! Мне сведущие люди говорили, что расстрелянных в других местах хоронили. На Бернгардовке, на пороховых, может, еще где. А тут – нет! Но там, где хоронили, – искать надо, работать надо. А тут сделали потемкинскую деревню и сказки рассказывают!

Вот блин! А кому же верить? Водителю или всем остальным – от Собчака, которого уже нет, до «Мемориала», который есть? Наверное, надо водителю. Он в том совсем не заинтересован, есть мемориал или нет мемориала. Не будет Левашова – повезет народ в Петергоф, в существовании которого никаких сомнений нет. А у заинтересованных в существовании мемориала на пустом месте может быть какая-то материальная выгода.

Водитель, видя, что я малость ошарашен, продолжил:

– Ты небось думаешь, что я какой-то не такой, раз знаю, что могил тут нет, а людей вожу? Я сюда и не ездил, только вчера мой сменщик заболел, а меня наш начальник Христом Богом просил поехать, иначе у него с начальством городским неприятности будут, ибо это начальство тоже пообещало, что транспорт дадут. Вот и еду, и на душе погано, что везу людей, которым на уши лапшу вешают.

Я уже такой вопрос ему собрался задать, но тут он меня опередил и разоружил:

– И это не первое такое дело! Считай, где Собчак руку приложил, там всегда и везде такой-то обман будет! И не первый раз такое случается – вон слышал такое название – Куропаты?

Вообще да, слышал и даже в журнале что-то читал про расстрелы там.

– А это еще один обман? Тамошние перестройщики тогда на груди рубаху рвали, что лежат там белорусы тысячами, даже чуть ли не четверть миллиона там захоронены! И пока там эти… при власти были, прокуратура все писала и подписывала, что вот, все там расстрелянные и известно кем расстрелянные! А других, кто говорил, что до войны и такого названия-то Куропаты не было, а было там глухое место, – не слушали. А расстрелы там были – только не при Сталине, а при немцах. Там какой-то еврейский этап расстреляли, но не местных, а откуда-то из Европы. И даже нашелся человек, который там был. Его туда загребли, а потом отпустили, так как не еврей он. И рассказал он, что привезли их на совсем дикое место. А если бы до войны там тысячами стреляли, то был бы хоть забор вокруг, чтоб разные посторонние не шастали!

А я опять не знал, что сказать. Ни за, ни против. Не знаю я, как все реально было. Но вот реакция моя – совершенно не кладбищенская. Что бы это значило? Придется еще один пункт внести в питерские планы – посетить кладбище и посмотреть, что из этого выйдет. Вдруг в Питере у меня нежелание быть на кладбище пропало.

Водитель, видя мое шокированное состояние, выругался еще разок в адрес Собчака и предложил закурить. Я отказался, ибо всю жизнь не курю.

– Ну и правильно! У меня уже от курева стал мотор шалить. Бросать надо, и уже врачи говорили, чтобы бросал побыстрее, но не выходит.

Мы так сидели до возвращения экскурсантов. Пока они там ходили, мы поели, поделившись друг с другом харчами и напитком. И дальше разговаривали, только уже не о мемориале. Я расспросил его, как лучше добраться до Невского пятачка и до Кронштадта. А он рассказывал про свое житье-бытье. Когда мы обсуждали его непутевую невестку, прибыли экскурсанты. Что ж, труба зовет. Спасибо, Силантьевич (это так водителя звали – Никита Силантьевич), за рассказ и за хлеб-соль, пора в путь-дорогу. В электричке я опять отрубился, только уже совсем – можно сказать, не дремал, а дрых. И снились мне рыбы где-то в теплых морях.

Проснулся я уже на вокзале. Да, тут не страшно, дальше вокзала не уедешь. Не отправят тебя спящего куда-то дальше, в Москву или Мурманск. Подхватил пакет и пошел в сторону метро. Как я вечером-то спать буду, после двух засыпаний днем? А, ладно, буду лежать и размышлять о смысле бытия. Что еще можно делать ночью, когда все спят, а ты не спишь? Только думать.

«Предчувствия его не обманули», – в смысле, меня. Лежал я большую часть ночи без сна, смотрел в потолок, на окошко с призрачным светом белой ночи и вспоминал. Зомбоящик включил и тут же выключил – все она, проклятая, по всем каналам. А вспомнить было что. Не хотелось вспоминать Углегорск и последующее, но сделать ничего нельзя было – воспоминания сами лезли в голову. И про начало жизни там, и про Наташу, и как вернулся из рейда за трансформаторами.

Ибо через неделю мы туда вернулись во всеоружии и все полезное стали демонтировать. Технической стороной руководил я, рейдом – зам Беленко по фамилии Кулеш. И твари Тьмы нас не оставили – явились в товарных количествах. Сначала мартыхаи от ближайших складов прискакали, а потом, после разгрома этой разведки боем, пожаловали «гончие» Тьмы. Штук двадцать. Причем атаковали они как бы со всех сторон одновременно, но это было только демонстрацией, потому что как началась стрельба, с востока к нам ломанулась «ударная группа» «гончих». Я не знаю – это твари такие разумные, или Тьма ими руководила, или просто все совпало – подошел отряд и атаковал, не размышляя, а это мы искали глубокий замысел в обыденной реальности. И проломило цепочку разведбатовцев, ибо твари эти легко не убиваются. Пришлось поработать и мне. Опять иномирный визг, когда в «гончую» попадает очередь, ощущение близости твоей могилы, когда видишь, как летит к тебе эта «гончая», прыжками по несколько метров каждый… «Томпсон» бьет в плечо, тварь влетает в поток пуль и кувыркается через голову. А в опрокинутый кусок Тьмы идет вторая половина магазина, выбивая из нее облачка темноты… Кто-то страшно кричит, на одной ноте, все громче и громче, и его крик аж ввинчивается в голову. Работает сейчас все, что может стрелять. Опять этот визг подбитых тварей, сплетающийся с другими звуками в нечто невообразимое…

И все заканчивается. Новый магазин отстрелян где-то на две трети, но больше ни в одну не попал. Нападавшие: «Кто убит – убит, кто бежал – бежал». Так докладывали эфиопы своему императору о результатах сражения. Коротко и ясно. И тут тоже. Правда, не знаю, убежали какие-то «гончие» или нет, – мне их считать некогда, мне надо на своих подчиненных глядеть. Все живы. Но не все целы – вон Миша Рябцев лицо зажимает.

– Эй, что с тобой?

– Да так, морду попортило.

Угу, попортило. Рассечение ниже глаза, и роскошный фонарь будет. На всю скулу, и глаз заплывет. Это не укус твари, жить будет.

– Все, ребята, хватай мешки, вокзал отходит! Заканчиваем погрузку!

Надо заменить магазин, а то вдруг новая атака. Вгоняю полный в приемник и с удивлением ощущаю, что нет у меня известного мандража, который возле Тьмы бывает. Вот она, стоит Эверестом за лесом, а мандража нет. В голове ничто не шумит, руки не дрожат… Нет, дрожь есть, но самую малость. Блин горелый, а мне это даже нравится, что никаких тебе стрессов! А вот отчего это? Ладно, хрен с ним. Отчего или от кого, потом разберусь: надо дело делать! Пока мы живы и стрелять не надо.

И пошла, зеленая. То бишь нержавая. Погрузили и успели смыться до повторной атаки. Наверное, крупные и опасные твари Тьмы тоже рождаются в ней порциями или набирают силу за какое-то время. Потому можно и смыться, не попав под вторую атаку. Но кто про это может точно сказать? Разве что адаптанты, но они все принципиально скрывают.

Итого потери – два погибших разведбатовца, один раненый, но посредством светотерапии спасенный. Ну и у нас один ушибленный. Свалился и жестко приземлился. Жить будет и (в другом измерении) детей иметь будет. Здесь – сложно сказать. Должно быть, в Отстойнике нельзя размножаться, оттого это и случается редко. Оборудование – собрали и везем.

Как бы все ничего, но что меня гложет? А странные ощущения. В том числе и такое, что я зря стрелял в «гончих». И это мне страшно не нравится. Не становлюсь ли каким-то адаптантом, который вскоре пройдет еще пару стадий и станет таким «черноглазиком», каких я уже видел? Блин, а если это все пойдет волной и я не успею этого понять? И не успею застрелиться, не став монстром? Ей-ей, от такой перспективы хочется напиться. Может, больные мозги на место станут.

Что я и исполнил. К вечеру прибыли в город, машины с трофеями оставили на складах Горимущества, и я пошел я звонить Павлу Романовичу. Обрадовал директора и попросил у него на завтра день отдыха. Ибо предчувствие, что я налижусь, меня не отпускало.

Павел Романович сказал, что так и будет, а решать вопросы с сегодняшним трофеем будет главный инженер. Ну, пусть Кикеев и мучается. Он любит много рассказывать, как во времена оны великие дела вершил, так что пусть докажет это делом. Директор поздравил меня с удачей и пожелал хорошенько расслабиться после сегодняшней победы. Приятно, когда директор понимает, о чем думают люди и что движет ими.

Отволок автомат и патроны в общежитие, взял деньги и пошел. В шашлычной еще имелись свободные столики. Вообще зря я туда поперся. Шашлык – вещь приятная, его лучше есть на трезвую голову, ну или на немного выпитого вина. А когда собрался надраться, прелести шашлыка растворятся в водке. Так что шашлык даже и не вспомнится, что был. Но что ж делать – не веселиться иду.

На Кубани эту песню и сейчас поют. Впервые ее прочел в книге Первенцева «Кочубей» еще подростком, а потом и в живом исполнении услышал, когда стал постарше. Хотя тогда мне это было не очень понятно. Жизнь тогда была еще не такая, чтобы копить на что-то или кого-то бессильную злобу, от которой даже водка помогает с трудом. И ненадолго.

А вот сейчас я этих голодранцев вполне понимаю, ибо сам такое испытываю. И то, что они с насмешником-богачом сделали, сам сейчас могу такое сделать. От бессильной злобы на то, с чем поделать ничего не смогу: ни с Тьмой, ни с какой-то странной и страшной трансформацией организма. Оттого пистолет и разряжу. Надеюсь, когда уходить буду, окажусь способен вставить магазин обратно в рукоятку, а не себе в ухо.

Пока готовят шашлык, начну в себя вливать, закусывая сыром и какими-то соленьями. «Эх, зеленая, сама пойдет!» Раньше водку называли «зеленым вином», вот и пойдет в меня сейчас зелень. Первая стопка пошла хорошо, вторая не очень – забыл выдохнуть перед нею. А, ладно, как пошло, так пошло. А дальше я уже помнил крайне смутно. Так, моментами. Кто-то к столику подходил, и я куда-то подходил. С кем-то общался. И все – темно, как у негра в желудке после черного кофе. Так выражался студент из моей группы Коля Бабкин, который на тот момент живьем чернокожих не видел. Только в «Клубе кинопутешествий».

А проснулся я от жажды и переполнения мочевого пузыря. С трудом разлепил глаза. Ага, я не на Земле и не в узилище после каких-то непотребств, совершенных в пьяном виде. И никто меня не спросит про развалины часовни. А голова-то как болит… как будто голова только из боли сделана. А вставать надо, не то будут не развалины часовни, а рукотворное море. Встал и едва удержался на ногах – штормило, однако. Э, я тут не один. Значит, «на развалинах часовни» плавно трансформируется в «А ты же вчера обещал»… Ну, это не так страшно. Здесь за дебош суд быстрый и без заморочек. Убил или ранил – расстреляют, побузил – в штрафники. На столе недопитая бутылка и остатки закусок. Не, на фиг мне сейчас водка, разве что сблевать оттого побыстрее, но и так это сделать хочется. А есть ну совсем неохота. Так, надо искать, где здесь туалет, потому что если я стану тянуть, то у меня будет не только перепой, но и свинство. «А нудить на средину стола кепско и погано, и негоже есть». Э, а мозги просыпаются, раз цитаты из них вылезают. Надо вспоминать и остальное. Мозги помучились и выдали, что я в известном доме на Розы Люксембург, куда холостые люди могут привести особу женского пола и не заморачиваться мелкими житейскими вопросами.

В том числе и тем, в чем выйти в коридор к туалету. Хозяин для того вешает в номер халаты, за что ему отдельное спасибо. Даже если они медицинские, белые. Не, это один белый, а другой больше на кимоно похож. Его я даме оставлю, когда она тоже восстанет, а я пока белый возьму и поскачу, а то не выдержу, и все будет прямо здесь. Оно, конечно, убрать кому найдется, но будет гадко.

Ну вот, одна тайна бытия уже разгадана – что я вчера ел, – в трех сериях, с приправой из желудочного сока и желчи. Ничего, когда и рвет и поносит одновременно, куда хуже бывает. Либо сидишь с тазиком в руках, либо быстро меняешь ориентацию по отношению к «белому братцу». Бывало такое в студенческие времена, особенно когда закусишь какими-то гадкими рыбными консервами. И рыбы рвутся в реку Дон, а оттуда обратно в море. Успевай только рот раскрывать. Свершив все дела и почувствовав себя малость получше, я пошел в комнату дежурного и попросил чаю. Пока заспанный дежурный ходил на кухоньку и грел чай, я сидел у него на стуле и постепенно приходил в себя. Ага, время еще детское, семь тридцать, за окошком мелкий дождичек, голова и желудок болят, глаза на свет неприятно реагируют, мышцы устали, словно я не пил, а кирпичи таскал, но все как-то терпеть можно. Сразу было куда хреновее. Но опыт – великое дело. Когда знаешь, что потерпишь и все постепенно пройдет, – жить проще. И на душе чуть легче. О том, что превращаешься в адаптанта, уже не думается. Впрочем, о даме в номере как-то тоже. Значит, романа не будет. Все, что должно быть с нею, уже произошло.

А дальше я поволок чайник и сахарницу в номер, сдвинул вчерашние следы трапезы в сторону и стал пить чай. Чай постепенно осадил тяжесть в желудке, очистил голову, ну и пить стало меньше хотеться. Между делом вспоминал разные рассказы про бодун – как реальные, так и сказочные. И хихикал, вспоминая анекдот про лося, которому все не становилось лучше, хоть он все пил и пил из ручья. Дама все никак не просыпалась, несмотря на мои хихиканья и другие нарушения тишины. Она даже подхрапывать начала. Я начал ее припоминать – где-то встречал в коридорах власти. А вот где? Э, это пока недоступно. Вот что Надя ее зовут, кое-как припомнил.

Будить ее? Наверное, не надо. Ей необходимо переработать принятую водку, а это приятнее всего происходит во сне. Ну и проснувшаяся женщина с утра не всегда в форме, а после вчерашнего – особенно. Оттого не все должны ее такую видеть.

Потому я одеваюсь и пойду. А на столе оставлю телефон свой – захочет, позвонит. А если я для нее персонаж черной дыры, вызванной алкоголем, то не позвонит.

Оделся, вернул на даму сползшую простыню (она не проснулась) и вышел. Рассчитался с дежурным за чай и оставил ему денежку на такси для дамы, когда она проснется. Номер снят до двенадцати дня, время поспать ей будет.

Есть я не хочу, так что пойду в общежитие и спокойно отосплюсь там. Возможно, тоже до обеда. Так закончилась экспедиция к границам Тьмы, а завтра будет новый день и злоба его. Пока же подкручу одну деталь телефона – я нынче отдыхаю, справляйтесь без меня. А автомат почистить – ну, это вечером, когда отосплюсь. Сейчас нет никаких моральных сил.

Заснул я далеко за полночь. Когда – как-то поленился посмотреть. Судя по тому, как я со скрипом просыпался, – часа в три-четыре. Потому звонок будильника в восемь меня сильно не порадовал. Вообще мне знакомые, раньше жившие в Ленинграде, говорили, что в период белых ночей непривычному к ним человеку спать тяжело, а потому он чувствует себя не в своей тарелке. Ну а если у него с нервами непорядок, то еще хуже. Неврастенику этот период хуже всего. А я куда более больной, чем неврастеники. Так что…

Значит, из основной программы у меня сегодня вечером звонок от Елены Михайловны. А вот из необязательной программы – пока ничего. Но ездить за город мне как-то не хочется. Тогда сегодня посещу я пару кладбищ и самую старую часть города. Поизучал карту-схему. Не так далеко от меня, за Обводным каналом, находится Волково кладбище. Оно старое, и на нем есть Литераторские мостки. А насколько мне помнится, много живших тогда в Петербурге писателей болели туберкулезом. Нехорошее место Питер для туберкулезных больных по климату. Потому и советовали таким больным сменить климат: для богатых людей – юг Франции либо Италия, для тех, кто победнее, – Крым. Ну, если не насовсем, то хоть периодически там жить. Набрал чуток здоровья – и опять в столицу, гореть в огне болезни. Старшего брата Николая Второго, например, лечиться отвезли на Кавказ, в высокогорье. Только это не помогло. Вот и надо поглядеть, что отзовется в моей душе, когда пройдусь вдоль могил. Ведь помершие от туберкулеза литераторы несколько лет мучились, выкашливая свою жизнь вместе с легкими. И пытались остановить легочные кровотечения крепким раствором соли. А чем еще могли себе помочь бедные питерские литераторы? Кровотечения из каверн повторялись, и с кровью уходили остатки жизни. Некоторые умирали от «скоротечной чахотки» – несколько месяцев горели, и лихорадка их убивала. И они понимали, что обречены. Вот тот же Белинский почему и звался «неистовый Виссарион». А это тоже проявление болезни – лихорадочная попытка сделать побольше за оставшийся больному недолгий срок. Нервное нетерпение: некогда ждать, скорее, скорее, пока еще жив, еще одну статью, еще, а сил нет, а цензура мешает, тратя немногие твои оставшиеся дни на придирки….

Бывало и наоборот – человек становится вялым, апатичным, ничего не хочет: ни есть, ни лечиться, ибо тогда лечили либо сменой климата, либо усиленным питанием… А раз не ест, значит, не хочет выздороветь. Заживо умирает, ибо нет сил жить дальше. А ведь мне говорили научники, что мучительные смерти пролагают дорогу Тьме.

Вот и первое место. Я вчера подумал, что не пойду туда, но… придется.

Второе место – Пискаревское кладбище. Я вообще-то на нем был, когда еще школьником посетил город, но запомнилось мне оно мало. Это надо ехать через Неву, а там спросим.

Хватит сил на оба – хорошо. А будут еще силы – пройдусь вдоль старого города. Вообще, может, я зря буду мучиться, ходя по кладбищам? Ведь литератор помирал от чахотки где-то в доходном доме на Фонтанке, а тысячи блокадников в своих квартирах… На кладбище их привозили уже отмучившихся. Но ходил я по дворам-колодцам – и ничего. Хотя явно вдоль Загородного проспекта жили и те, кого сгубила здесь чахотка в девятнадцатом веке, и умерших в блокаду там хватало. Но ничего я не ощущал.

Ладно, придется разбираться на месте, что и как влияет. Как бы я в этом поиске не того-с, умом опять не тронулся. Бессонница от белых ночей, нехорошие воспоминания. Ожидание следов Тьмы… Так и с нареза сорвешься. Надо побыстрее завершать питерские приключения. Или для разнообразия съездить в Петергоф. Вроде там никаких императоров не убивали. Если только из Ропши не приплывет облако с эманациями Петра Третьего… Хотя опять я ошибся. В сорок первом году туда был десант. Пятьсот человек пошли и не вернулись. Ни радиограмм от десанта, ни спасшихся. Только потом местные жители рассказали, что кто не погиб в бою, в плен взяты не были, а были расстреляны. А отчего все пять раций батальона молчали, так и осталось загадкой.

Значит, в список попадает и Петергоф. Пошел я заваривать кофе. Кстати, многие в Углегорске жаловались, что кофе хочется, а его нет. Какао тоже не было, но чай был вполне терпимого качества. «Семь лет мак не родил, а голода все не было и не было».

День я провел героически, только некому было этим похвастаться, и не было никого, кто бы это оценил. Отхлебнул я неудобств полной чашею, ибо моя кладбищефобия меня терзала в полной мере. И загадок прибавилось, но все же были и ответы. На Волковом меня колбасило, скажем так, средне. Ну, как на обычном кладбище, где я бывал у могилок родственников и знакомых. На Пискаревском – еле вытерпел и буквально за шиворот сам себя водил по всему кладбищу, противодействуя желанию уйти отсюда поскорее. Там было раза в два неприятнее, чем на Волковом.

Новость первая, самая полезная – эманаций Тьмы я не ощущал.

Новость вторая, похуже – от хождений по кладбищам мне стало так неприятно, что я чуть не осквернил мемориал рвотой. Еле сдержался. Раньше так тягостно мне не бывало.

Новость третья, не знаю, хороша она или плоха: никакого сравнения с левашовскими ощущениями. Все же права, наверное, бабушка Силантьевича, что нет там могил, создающих этот кладбищенский эффект.

Сел я на метро, доехал до Гостиного двора, вышел и побрел вдоль по Невскому. Народу к этому времени было полным-полно, ибо рабочий день закончился и всем хотелось домой. Я бы пошел дворами и закоулками, чтобы меньше толкаться, но я тут ориентируюсь плохо и обходных путей не знаю. Есть я не хотел, пить хотел, но боялся, что выпитое тут же вернется обратно и я оскверню городскую историю. Так я и брел мимо красот архитектуры и памятников истории, но их одновременно видел и не видел, воспринимая исключительно как препятствия. Схема была со мной, но я в нее не глядел, а брел и брел. Ноги вынесли меня к Исаакию, и в скверике рядом (не знаю, как он называется) я свалился на скамейку и стал отдыхать.

Когда организм немного адаптировался, я все-таки взял схему и прикинул, где я. В скверике. Слева от меня собор, справа Адмиралтейство, вот если туда пройти, будет Медный всадник, а если вернуться назад, будет общественный туалет. То есть я на территории самого старого Петербурга. Сначала Адмиралтейство ведь было не вот этим квадратом зданий, а верфью, где строились корабли. То есть имелись наклонные плоскости, именуемые стапелями, с которых достроенные до известной степени корабли потом спускали в Неву. Возле них должны были стоять сараи, где лежали материалы. Ну и домик для управленцев должен был быть тоже. А вокруг этого имелись укрепления – рвы, валы, бастионы. Где-то в стороне жили и рабочие, что корабли строили и оснащали. Может, в избах, может, в землянках. И умирали, ибо город, по легенде, на костях создан. А вот тут кладбища я совсем не ощущаю. Есть только остатки ощущений от двух огромных кладбищ, что посетил сегодня. Те ощущения, про которые один ленинградский поэт написал: «Словно камнем задвинули душу…»

Мимо меня протащила тележку-холодильник девица, предлагая монотонным голосом для желающих мороженое и прохладительные напитки. А вот попить не мешало бы. Встал, догнал ее и купил маленькую бутылку кока-колы. Девушка мне ее откупорила, и я ее залпом выпил. И поискал глазами общественное отхожее место – вроде должен успеть добежать. Нет, оно не понадобилось. Только пить еще больше захотелось. Ладно, это я еще сделаю, но не у этой девицы. Цены у нее небожеские. Что мне еще делать тут? А вроде больше нечего. Судя по схеме, мне надо чуть вернуться, и увижу Гороховую улицу. А вот по ней, идя прочь от Невы и перейдя еще три разные речки или канала, вернусь к месту своего проживания. Вроде как до полдевятого должен добрести.

Добрел я значительно раньше. По дороге начал отходить, потому купил разогретый в микроволновке гамбургер, потом еще пару бананов, потом еще бутылку пепси. И все это кончилось задолго до Фонтанки. А что с меня взять? Ну, дикий провинциал, идет по улице, жрет и пьет, оскверняя окружающее благолепие и воспитанность. Спасибо, что еще не курит при этом. Впрочем, на фоне этого провинциального ужаса рельефнее выделяется местное благолепие и благовоние. А чем это из подворотни благовоняет? А это другой провинциал совершил, только не из Крымска, а из Бологого. Все они, понаехавшие, такие.

Понаехавший добрел до Фонтанки, перешел ее, завернул в магазинчик, купив на возможный ужин и обязательный завтрак еды, и поднялся к себе, в мини-гостиницу. Дежурная подтвердила, что номер дополнительно оплачен, так что мне еще жить можно. В номере-«люксе» шло празднование, судя по звукам оттуда. Надеюсь, они не врубят музыку, от которой до утра не заснешь. Устроился в номере и стал ждать восьми. Стенки здесь капитальные, так что звуки праздника и не слышны. Нам бы такие в Гайдуке. А так мы с батей регулярно ходили на четвертый этаж урезонивать Пашку и его дружков, когда они, нализавшись, в три часа ночи врубали музыку. Чаще помогал стук в дверь, но пару раз пришлось стучать по черепу, чтобы дошло. Потом я уехал в Воронеж, а на каникулах от бати узнал, что Пашку посадили за кражу. Теперь в квартире живет пенсионер Федор Евграфович с женой и пятилетним внуком. Красота! Никакого тебе «Миллиона алых роз» ночью. И бутылки из окна на асфальт не вылетают. Ну, опрокинет ребенок на бегу табуретку – так это ни в какое сравнение не идет с прежними жильцами.

Я повспоминал еще, пока не наступил девятый час. Пора к телефону… Трубка на аппарате снята, а рядом на полу лежит павший в сражении с зеленым змием человек из «люкса». Пульс есть, значит, сначала позвоню.

– Добрый вечер, Алексей Алексеевич! У меня для вас есть небольшая новость. Нужный вам человек поступил в медсанбат третьего сентября. Диагноз – переломовывих Монтеджи слева. Восьмого сентября убыл в Новороссийск. Однофамилец в эти дни среди раненых есть, но у него оторвана нога, поэтому он вновь на фронт не попадет.

Я поблагодарил и положил трубку. Надо идти звонить в Анапу. Постучал в «люкс», а когда оттуда высунулись две недовольные рожи, объяснил им, что мне от них ничего не надо, а вот их другу помощь нужна. И можете не благодарить.

Пока шел к переговорному пункту, размышлял, откуда я слышал про такой переломовывих. Наверное, когда в травме лежал. Но что это за повреждение – не ведаю. А, вот сейчас я и могу проведать. Возле подъезда «скорая» стоит, и к ней выводят под ручки старушку. Слева ее явно фельдшер поддерживает, а справа родственник. А вот этот мужик лет тридцати в белом халате, что курит у машины, явно врач. Ну, я так думаю.

Подошел, извинился за беспокойство и задал вопрос про этот переломовывих, пояснив, что получил известие, что человек такую травму получил, и если ему не тяжело, пусть доктор скажет, что это за травма и чем она опасна. Доктор мне и ответил, что это сложная травма предплечья, перелом локтевой кости и вывих лучевой в локтевом суставе. Случается такая травма, если какой-то добрый человек палкой или трубой его по руке саданет, когда ею травмированный голову прикрывает. Ну, или можно упасть неудачно с высокого крыльца. Травма серьезная, нужно операцию делать или долго-долго гипс носить. Ну и потом руку разрабатывать.

Сказал я «спасибо» и дальше пошел, а они остались и все бабушку уговаривали поехать в больницу, ибо ей это делать внезапно расхотелось. Я шел дальше и размышлял. Сведения, конечно, нужные, но очень неожиданные. Травма тяжелая, и что человек полгода или больше в строй встать не мог – все вроде соответствует. Травма, скорее всего, боевая. Скажем, прикрыл голову рукой от удара прикладом и получил по руке, а не по голове. Или взрывной волной швырнуло так, что сам не понял, как летел и куда потом врезался. Но жена его говорила, что он под Одессой был ранен в колено… Это просто путаница или еще одна загадка?

Кузнецовых мои сведения обрадовали, особенно то, что однофамильцы в искомый период не должны были пересечься с дедом. Насколько я понимаю, если в госпиталь поступал человек с ранением, с которым он точно служить дальше не будет, возить его много не должны. То есть если у солдата ноги уже нет, то вывезти его из Одессы могут, потому что Одесса прифронтовой город, а вот из Новороссийска уже не должны. Заживет рана, и поедет он домой «по чистой». А вот другой Кузнецов, у которого рука повреждена, но есть шанс на успех, – он будет передвигаться до того этапа, на котором его рука будет приведена в норму. Поэтому, если для этого нужен год, он попадет в госпиталь, где ранбольной (как тогда говорили) может лежать год. То есть госпиталь тыла страны. Если бы сломанная рука зажила за две недели, он лечился бы в дивизионном медсанбате в каком-то селе под Одессой и, выздоровев, вернулся бы в часть. По крайней мере, я так представляю деятельность медиков того времени.

Теперь можно и вернуться в номер. Устал я от сегодняшних переживаний. Теперь бы завалиться спать и не вставать до «радостного утра». Ощущая возможный подвох, я еще принял горячий душ, чтобы расслабило сильнее и сильнее хотелось спать. Но организм преподнес очередной сюрприз. Я-то расслабился, лег и заснул, но в три с четвертью сон кончился и повторно не пришел. И я опять валялся в постели и вспоминал.

На следующий день я был встречен как герой, хотя лично ничего героического не совершил. Директор передал мне поздравления от городского начальства и пожелания и дальше продолжать такую полезную деятельность. Еще бы – как только трофейные трансформаторы переставят на Советскую, число выключений света у начальства резко снизится. У них, конечно, есть резервный источник питания, но автоматики на нем нет. Поэтому, пока его запустят, проходит некоторое время тревожных ожиданий. Ну и можно будет подать свет в ныне обходящиеся керосинками учреждения.

Так что теперь будет неделя отдыха и ожидания, когда твари Тьмы расслабятся, а потом опять попробуем. Так что нужно будет поглядеть, куда податься в следующий раз. Ладно, сейчас займусь текущими делами, а после обеда погляжу в свои заметки, где еще скрываются сокровища.

В обед пришел Кириллыч, поздравил с удачным рейдом и спросил, как работала машинка. Я поблагодарил его за то, что надежную вещь выбрал: ни одной задержки. Довольный похвалою, завхоз ушел. Есть в этом и нечто политическое, но я действительно ему благодарен. Оружие военного времени – это лотерея. Нужна счастливая и легкая рука, чтобы выбрать из ящика именно качественную вещь, а не лежащий рядом бракованный продукт. А тут еще и патроны тоже военного времени. Ну и если совсем без мистики, то Иван Кириллович и автомат обиходил, и мне все премудрости сборки-разборки и пользования показал. Значит, с меня бутылка. Порадую старика.

Шел май, было совсем тепло. Отдельные шибко шустрые личности уже купались. Девушки тоже ходили на пляж, но в воду лезть пока опасались, ограничиваясь загоранием. Я на пляж еще не ходил. Мне больше нравится плавать, чем загорать, потому и лишать себя большей части удовольствия не стоит. Лучше еще чуть подождать, и можно будет радоваться в полной мере. Хотя река – это совсем не то. Море ею не заменить. За каждодневными заботами миновала неделя. Надя ни разу не звонила, из-за чего я решил, что действительно с ней все закончилось тогда. Должен сказать, что я ее за это время вспоминал только дважды. Значит, это все.

Надо было готовиться к новой поездке. Я попросил Кириллыча съездить пополнить запас патронов, вручив ему отношение за подписью директора, а сам позвонил в разведбат Кулешу. Кулеш отсутствовал (был где-то по делам), но меня проинформировали, что сейчас они заняты некой операцией, поэтому рейд откладывается на три-четыре дня. Как только закончат, за пару дней позвонят и сообщат о времени «Ч». Ладно, пока сижу и жду, а тем временем надо еще раз посетить архив.

Павла Романовича я поймал на ходу, когда он спешил на заседание горсовета, и изложил диспозицию. Он сказал, чтобы я завтра с утра сходил в архив, а на работу приходил к обеду. Если архивисты про нас забыли, то им следует напомнить о нашем существовании. Если же они что-то еще накопали, то это будет совсем здорово.

Наутро я к ним и пошел, опять взяв фонарь у знакомого. И опять нарвался на непосредственную «мать-командиршу». Оказалось, в архиве о нас не забыли и искали.

– Да, не забыли! Хоть Танечка и не для тебя, но она про тебя не забыла и про потребности твои и твоей организации, которая до нас все свет не дотянет! Давай свой фонарь, пойду искать, что она там обнаружила!

Она довольно долго копалась, фальшиво напевая «Марш буденновцев». А я сидел с тетрадкой наготове, ожидая, чего там нас ожидает новенького.

Наконец она появилась и с торжеством грохнула папку на стол. Старалась дама, старалась. Такой тоненькой папкой так грохнуть – талант нужен!

А в папке было три листочка. Входящие бумаги отдела управления облисполкома. Но на папке гриф «С». Все три бумаги – жалобы на неправильные действия НКВД и воинских частей, потому их мало и гриф присвоен.

Так, это про незаконную порубку леса в Александровском районе воинской частью оттуда же. По карте – это за Сальцевом, ниже по реке. Отпадает. А вот это куда интереснее. Отношение Инженерного управления округа о том, что два вагона с агрегатами АЛ-6 отцеплены от эшелона и бесследно пропали, разыскать их не удалось. Просят содействия НКВД и советских органов в розыске ценного инженерного имущества. Адресовано в облуправление НКВД и облисполком. Резолюция: «Тов. Мясникову – принять меры». Третья бумага – там ничего интересного. Жалоба колхоза «Ленинский путь» на райотдел НКВД, что участковый для оперативных целей взял в колхозе подводу с лошадью и месяц ее не возвращает.

А вот это действительно подарок. Ибо в примечании сказано, что агрегат АЛ-6 – это бензогенератор для электрификации инженерных работ. Да, я про них читал в старых руководствах на военной кафедре. Они были и на колесах, чтобы перевозить от постройки к постройке, и без них – для установки в доты. Еще были АЛ-3, АЛ-12, но чем они отличаются, точно не помню. Наверное, мощностью.

Получается, что если эти вагоны до прихода Тьмы не разыскали, то стоят они где-то на путях, нас дожидаются. Номера вагонов есть, только надо уточнить, как они тут наносятся и где их искать. Если эти вагоны застряли на станции в самом Углегорске, то их уже нашли и оприходовали. А вот если они еще стоят на путях в Порфирьеве или близ Красношахтинска, то… Если нам, конечно, повезет. Пока я собираюсь и иду в общежитие – звонить директору, чтобы меньше на коммутаторах слушали. Поблагодарил здешних тружеников в лице их начальницы, забрал фонарь, несмотря на умильные взгляды на него и намеки в огромной потребности в нем, и пошел звонить. Павел Романович обрадовался и велел мне помалкивать про находку, пока он не переговорит с городским начальством и не добьется подобающей доли в ней. Потом спросил:

– А сколько их там может быть?

– Если они стоят только на полу, то пять-шесть в вагоне. Если в ящиках штабелем, то вдвое-втрое больше. В самой бумаге только про вагоны.

– Заманчиво. Золотое дно. Если это не пустышка. Ладно, возвращайся.

– Павел Романович, а вы не знаете, как железнодорожники тогда нумеровали вагоны и где они эти номера писали?

– Сейчас не знаю, но скоро буду знать. Завтра утром переговорим.

Вторая половина дня проходила так активно, что подумать о глобальных вещах было некогда. А вот вечером время нашлось, и итог размышлений мне не понравился. Мы уже третий (а потом, возможно, и в четвертый) раз двинемся в одно и то же место. И за короткий промежуток времени! Как бы нам не встретить там целых легионов Тьмы, от которых и пулеметов не хватит отстреляться. Если Тьма это может просчитать.

О некоторых подозрениях про свои ощущения я тогда не вспоминал. Они как бы скрылись из виду, погребенные под слоем сиюминутного, и тихо тлели там. Но мне пока было не до них.

Утро началось со звонка будильника. Видимо, я уже малость пообвык и готов тащиться куда угодно даже недоспавшим. Пока грелся электрочайник, я тихо улыбался, вспоминая мультик про Тома и Джерри. Там Том прибыл с гулянки, страшно желая поспать, а его домоправительница заставила бдить. Вот он и пытался бороться со сном. Акт первый – выпитый кофе, которого Том выхлестал, наверное, целый кофейник. И, естественно, без эффекта. Скоро и меня такая участь ждет – будет у меня ведро кофе бултыхаться в желудке, а глаза при этом сами закрываются.

Известное это дело, особенно на сессии. Многие во время сессии ночами почти что и не спали, доучивая пропущенное за полгода. Ну а чтобы спать не хотелось, они пили кто кофе, кто чай, кто какао. Рецептов было до черта: от альпинистских (коньяк, шоколад и лимон) до лично изобретенных. Но помогало это лишь частично. Я лично таких опытов не ставил, мой максимум – не спал ночь перед экзаменом. Впрочем, я на стимуляторы реагировал прихотливо: когда нужно не поспать ночь и выучить все к экзамену – сколько ни пьешь кофе с чаем, а все равно в полночь начинают глаза слипаться. Зато когда ничего такого не планируешь – незамеченная лишняя чашка чаю, и оттого не заснуть никак.

А куда мне сегодня податься? Мест осталось три – Кронштадт, Невский пятачок и Петергоф. Я размышлял-размышлял и пришел к выводу, что ни Кронштадт, ни Невский плацдарм сегодня не для меня. Мне хочется чего-то иного. Тут я даже эпитетов подбирать не буду. Должно быть, вчерашние кладбища меня вымотали. Петергоф.

Да, я там уже был, но такое не грех и повторить. И пошел я к Гостиному двору, где собирались группы на экскурсии туда. Нашел девицу, набиравшую группу, по ее указаниям нашел замаскированный чуть поодаль микроавтобус и занял в нем позицию, произнеся для водителя пароль: «Я от Светланы». Минут за сорок мы набились в «Спринтер», Светлана тоже вскоре прибыла, собрала с нас деньги, и мы тронулись. Хорошие рессоры «мерседеса» сыграли со мной злую шутку. Меня укачало, и я быстро заснул. Так и не удалось посмотреть Питер по дороге и на побережье залива. Проснулся я уже на месте.

Экскурсия была импровизированной: Светлана обещала нас поводить по Нижнему парку, после чего дать час или два по нашему выбору для самостоятельного осмотра. Дальше – как мы захотим. Можем поехать в Ломоносов, можем даже еще кое-что себе позволить. Тут она улыбнулась и сказала, что Петродворец – это такое интересное место, где экскурсанты всегда строят обширные планы, но везде не успевают и приезжают еще – досматривать. Что-то за этой фразой крылось. Но мне это было не совсем понятно сразу.

Видимо, Светлана была кое в чем права, потому что, осмотрев фонтаны Нижнего парка, мы настолько переполнились впечатлениями, что сил пойти в Большой дворец хватило не у всех.

Я же туда не пошел, а вернулся к «Шахматной горе», еще раз взглянуть на драконов. Потом двинулся в противоположную сторону, к павильону «Эрмитаж». Мне он понравился и в прошлый раз, ибо что-то в нем находила моя душа. Вообще такие павильоны – типовое сооружение парков того времени. Это место, где хозяин парка мог пообщаться с избранным кругом друзей и отобедать с ними. Но притом никто из посторонних им не будет докучать, даже слуги. Оттого павильоны имели два этажа и специальное подъемное устройство. Хозяин и гости восседали в зале верхнего этажа, а когда гостям хотелось есть или пить, посредством подъемного стола им все и доставляли слуги с нижнего этажа, не мозоля глаз своим присутствием. А дружная компания разговаривала о чем угодно, не опасаясь посторонних. А петергофский «Эрмитаж» имел еще и ров вокруг себя. И ничем не стесняемые головы просвещенных дворян рождали много чего интересного. Это был век Просвещения, когда всем казалось, что всесильный разум человека наконец вмешается в жизнь и все переустроит по-разумному, а не так, как было.

Разум расцветал и породил религию Разума, а также гильотину. Это не я сказал, а более умный человек, чем я. Видимо, разуму чего-то не хватает, чтобы сделать всех счастливыми. Чего? Наверное, чувств. Впрочем, не буду налегать на свои разум и чувства по причине их явной неэталонности. Возможно, часть идей и действий конца восемнадцатого века родились именно в таких эрмитажах. Может быть. Интересно, как повлияет шведский стол на человечество? Там ведь тоже мы почти никого из работников общественного питания не видим. Наверное, положительно. В восемнадцатом веке в результате заговора были убиты два шведских короля. В девятнадцатом веке – ни одного. Одного короля свергли с престола, но просто выставили из страны, не казнив ни его, ни детей. А когда распространился шведский стол? Вроде в конце девятнадцатого века. У нас о нем написали в 1880 году, но он же явно не за год до того родился? А расцвет эрмитажей – это восемнадцатый век. Монархов тогда убивали весьма активно и в России, и в Швеции, и во Франции. Значит, шведский стол смягчает сердца и нравы.

Так я и провел два часа свободного полета, глядя то на «Эрмитаж», то на залив, и размышляя. С момента моего приезда сильно прибавилось фонтанов-шутих, теперь их было штук пять, а не два. Светлана говорила, что уже восстановлен весь Большой дворец, а при мне были открыты всего три комнаты. Мы тогда не достоялись в длинной очереди, чтобы попасть туда. А вот сейчас что-то мне туда не хочется. И в Верхний парк я второй раз никак не попаду. Ну и ладно. Пора идти к месту встречи с «мерседесом» и Светланой. Кто бы мне подал чего поесть на подъемном столе, а можно даже и без него?

Кстати, вот хожу я по Нижнему парку, а нет ощущений, что я иду по кладбищу. Хотя пятьсот матросов Петрухина полегли пятого октября сорок первого именно тут. И хоронили их, наверное, местные жители, согнанные немцами, в воронках. Непонятно. Ладно, может, дальше что-то станет яснее. Все же я не зря поехал в Питер, это не только для того, чтобы прояснить судьбу Василия Васильевича Кузнецова или поглядеть на фонтаны. Что-то за этим кроется. Вот понять бы, что именно…

В Питер мы вернулись относительно рано, но времени на поездку в два остальных пункта диспозиции уже не было. Поэтому я решил потратить остаток активного светового дня на поход на Васильевский, чтобы походить в районе Стрелки и дворца Меншикова. Посмотреть – не отзовутся ли в душе флюиды древних могил людей, «вымостивших костями петербургские трясины». Почему «активного светового дня» – потому что ряд действий принято делать днем, но не слишком рано и не слишком поздно. Светло летом и в шесть, но в гости тогда ходит только Винни-Пух. В питерском июне светло и в десять вечера, но не все доступно в этот час, несмотря на естественное освещение. В итоге хождение через два моста (Дворцовый и Биржевой) и вокруг зданий закончились выводом, что и здесь я старых смертей не ощущаю. И Тьма сюда еще не добралась. Кое-какие выводы были уже готовы, но я не стану спешить и посещу плацдарм. Вот Кронштадт – это можно и не делать. Ладно. Завтра мне что-то могут сообщить про архивные поиски, поэтому утро и день проведу в поездке на восток, а вечером уже решу, что и как.

Если мне еще надо оставаться, то Кронштадт будет обязательно. А если придется уезжать вскорости – ну, тогда и поглядим, останется на него время или нет.

Обратно поехал со станции «Горьковская». Вечером был поход в супермаркет и звонок одному человеку. Ибо сказал мне Силантьевич, что этот гражданин занимается частным извозом в сторону Кировска и Шлиссельбурга. Особенно любит, когда его с «газелью» нанимают на весь день: отвезти-привезти отдыхающую на природе компанию. Но и более скромными заказами не брезгует. Гражданина звали Вовой, и он именно так представлялся. Попытка спросить его отчество (все ж мужику уже за сорок) им была пресечена: Вова, и все.

Набил он свою белую «газель» народом и повез его от станции метро «Площадь Александра Невского» на Кировск и Шлиссельбург, кому куда там надо. Не люблю я «газели» из-за жесткой подвески. Если в салоне сядешь сзади, то даже на приличной дороге ощущения еще те. Если же хоть немного проехать по грунтовке или по давно не ремонтированному асфальту – вообще туши фонари. Еще Вова любил песни, но, в отличие от коллег, что врубали шансон по радио или в записи, пел сам. Репертуар – а тот же Круг, «Лесоповал» и аналогичное. Голос – а какая разница, какой он у него? «Есть такие голоса… Дыбом станут волоса»[6].

А мама моя говорила, что Эдита Пьеха безголосая! Она тогда еще нынешних голосистых не слышала. Поэтому я попытался абстрагироваться от рессор, дребезжания кузова и вокала. И доабстрагировался до того, что меня в плечо толкать пришлось, чтобы очнулся, – встал и вышел. Вышел из меридиана, хотя и не спал. Так что дорога практически не запомнилась. Что-то стал я безбожно спать в транспорте, а на кровати – нет.

И вот стою я на обочине и смотрю на плацдарм. От дороги до речного берега с полкилометра на глаз. Место открытое. Мне уже добрые люди рассказали и даже схемку нарисовали, что там где. Несколько памятников, к которым шли от шоссе аллеи и дороги. Потому я пойду сразу к братским могилам, а уже оттуда похожу по самому плацдарму. Затем спущусь к берегу и на том завершу. Дальше опять на шоссе и буду там «голосовать за развитие автотранспорта».

Сначала решил сойти с обочины шоссе и пойти по полю, но почти сразу вернулся. Место было очень неровное, и моим туфлям поход по рытвинам и заплывшим воронкам не понравился. Вернулся обратно на обочину и дошел до военного мемориала.

Достал из пакета купленные цветы и положил на плиту. И застыл, слушая свои чувства. Нет здесь Тьмы. Совсем нет. И кладбище тоже мало чувствуется. Вообще я это и раньше замечал – не ощущаю я практически того самого кладбищенского неудобства на военных мемориалах. Хоть в Новороссийске, хоть на Сопке Героев в Крымском районе, хоть на Чижовском плацдарме в Воронеже. Непонятно как-то это. Ладно, пойду к Неве, заодно погляжу на ощущения по ходу действия. Прощайте, туфли, недолго вам осталось. По дороге наткнулся на кучу предметов, явно откуда-то выкопанных – в основном старые противогазы, но много и непонятного металлолома. Лежит куча старого металла и резины – а от чего она? Наверное, из раскопок вытянули. Искали останки погибших, а вот это девать некуда. Может, кого знающего встречу – спрошу, прав ли я.

Берег реки высокий, обрывистый. Во время боев в нем рыли пещеры, чтобы укрыться в них от огня, разместить раненых перед отправкой на левый берег. Сейчас какие-то ниши в обрывах есть, но кто его знает, остались они с тех пор или уже потом вымыты водою, подмывающей берег?

Пора идти отсюда. Что-то мне не хочется здесь долго находиться. Не от нелюбви к кладбищам – я его тут почти и не чувствую. Это оттого, что я понял: моя поездка в Питер заканчивается. Я уже в основном все увидел и сделал. Вот только еще вечером позвоню – быть может, еще что-то узнаю о Кузнецове. А дальше надо собираться обратно. Есть еще один деликатный момент. Но о нем позже. Все, пора идти к шоссе. Вернулся я туда и, постояв полчаса, остановил автобус, который и вернул меня в Питер. А дальше на метро отправился на Московский вокзал, где купил билет на послезавтра. Сутки у меня на всякий случай, а если этого всякого случая не произойдет, можно провести их, как захочу. Пожелаю – отосплюсь после хронического «недосыпа белых ночей», захочу – съезжу в Кронштадт. Захочу – еще куда-то подамся. В тот же Эрмитаж – сравню подростковые впечатления с нынешними. Кажется, Тьма проходит не через каждую массовую гибель. Должно быть еще что-то, из-за чего черное дыхание Тьмы касается этого мира. Какая-то неправильность в этих смертях, наверное.

Но почему тогда нет резонанса в Левашовой пустоши? Оттого, что там действительно нет могил? Или даже если там действительно похоронены расстрелянные, умерли они все же не тут, а где-то в подвалах Большого дома на Литейном? Но тогда бы фонило Тьмой на Литейном. Хотя… недалеко от Большого дома Нева. Может, текущая вода полноводной реки размыла опасную концентрацию смертей? Или вообще мой мир еще не для Тьмы?

На эти вопросы у меня нет ответа. Хотя кое-что попробовать можно. Надо узнать, где у нас в крае производились расстрелы или захоронения расстрелянных. Я что-то слышал, но деталей не знаю. По идее, где-то в краевом управлении НКВД. В Новороссийске могли расстреливать в тюрьме. Возле нее я не бывал, благо она еще и до сих пор работает. Возле городского управления НКВД был, там ничего не чувствую. И где могут похоронить несколько тысяч человек, расстрелянных в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах? В горах за Кубанью? Надо будет с Сережкой поговорить. Он занимается больше историей Кубанского войска, но должен знать своих коллег, кто эту тему изучает.

Остаток дня я провел в номере. Просто лежал. Не было никаких желаний, и на размышление не тянуло. Тупо лежал, и все. Повернешь голову – ага, семь. Еще повернешь – ага, без двадцати восемь. Как будто иссякли все моральные силы. А отчего они иссякли – об этом даже думать не хочется. Тихо пролетели оставшиеся двадцать минут, и я встал. Как автомат. Несколько шагов до телефона, и пальцы нажимают кнопки.

– Добрый вечер, Елена Михайловна!

– Добрый вечер! Алексей Алексеевич, моя знакомая узнала, что в сентябре сорок второго ваш солдат лечился в госпитале Третьей Ударной армии, после ранения под Велижем. То есть под Зубцовом он пропасть без вести в августе не мог.

– Большое спасибо вам, Елена Михайловна! Вы и ваша знакомая практически сняли камень с души у людей. Надо им сейчас позвонить, пусть порадуются. Позвольте вопрос: вы когда завтра заканчиваете работу?