Скажи мне, кто твой друг, и другие рассказы Григорьева Елена

И все обходили лужу и стекло. И благодарили собаку. Но ослику… ослику это не понравилось:

— Знаешь что, — сказал он собаке, — не надо предупреждать нас! Дорога… она должна быть непредсказуемой…

Собака расстроилась — ведь она хотела как лучше.

— Мы должны встречать все опасности лицом к лицу! — продолжал ослик. — Мы не должны знать — что там, за поворотом, иначе путь потеряет всю свою прелесть!

А прелесть в пути уже появилась! Надо было только увидеть, услышать ее! Цокот копыт, посвистывание суслика, блеяние овечки… даже кот с его урчанием, даже бурундучок с его бульканьем и мелкой тряской… казалось, что путь звучал, пел, помогал идти!

… В полдень ослик решил сделать небольшую остановку, чтобы напиться воды из большой лужи.

— А где овечка? — спросил он.

— Ее нет, — ответил суслик, став на задние лапки и посмотрев кругом.

— Нет, — подтвердил бурундук.

— Мы потеряли ее! — закатив глаза, промяукал кот.

— Как так? Еще утром она была с нами, — заволновалась собака.

— Мы не можем ее потерять, — сказал ослик.

— А может, она устала? Может, осталась в поле? Ну зачем овечке пускаться в такой долгий путь? — предположил кот.

— Если захочет, догонит нас, — сказал суслик.

— Молчи, «краснощекий»! И перестань стоять столбом! — рассердился бурундук.

— Не столбом, а столбиком! — обиделся суслик.

— Не важно! Ты лучше посвисти, вдруг услышит?

Суслик свистнул, но только спугнул стаю ворон.

— Тише вы! — рассердился бурундук. — Не видите: мы овечку потеряли.

— Потер-ряли! Потер-ряли! — закричали вороны и унеслись прочь.

Суслик снова свистнул, на этот раз сильнее прежнего. Все прислушались. Никого. Тихо…

— Ушла она, с концами, — подытожил «краснощекий».

— Как так «с концами»? — рассердился бурундук. — А вдруг с ней беда? А если она потерялась? И попадет в лапы медведю?

— Что же, нам теперь поворачивать назад? Из-за одной какой-то овцы?! — заворчал кот.

— Именно! Из-за одной овцы! — подтвердил ослик. — Мы не сможем идти по пути, если бросим ее. Путь перестанет нас вести.

— Почему? — спросил кот.

— Потому что он не переносит предательства, — ответил ослик.

— Мы не предатели, — запыхтел бурундук, — мы пойдем за овечкой.

— Зачем идти всем? — не унимался кот. — Вы идите, а мы с сусликом останемся здесь и будем сторожить путь.

Собака даже закашлялась от негодования! Она кинулась было на кота, но тот успел спрятаться за ослика.

— Не трогать! Я раненый! — завопил он.

Ослик стоял, опустив голову.

— Я думал, что путь чему-то научил вас, а вы…

«Я не предатель, я просто устал», — хотел сказать кот, но когда ослик повернул назад, все дружно двинулись за ним. Вернее, за овечкой!

— Я чувствую, что путь очень доволен! — сообщил бурундук. — Он прямо радуется, глядя на нас!

И правда, дорога оказалась на удивление легкой! Вот и поле, вот и стожок, но где же овечка? Собака обежала стожок, который заметно уменьшился с тех пор, как они ушли, и понеслась в сторону леса. Вот где пригодился ее нюх! Ее собачье чутье! Суслик с бурундуком бросились вдогонку. Даже кот вспрыгнул на стожок и стал оттуда высматривать пропажу.

— Ну что, не видать? — спрашивал ослик.

— Нет, — отвечал кот.

А где же наша овечка? Что с ней?

С ней случилось то же, что и всегда: утром она пошла вместе со всеми, но потом решила вернуться, чтобы ухватить в дорогу клок сена, да так и осталась… А спохватившись, пошла не в ту сторону и забрела в лес.

— Ухты! Ухты! Вот ты и снова здесь! — услышала овечка знакомый голос. «Сова! — обрадовалась она. — Теперь мне не так одиноко!» И пожаловалась:

— Я заблудилась, отстала от своих…

— Не волнуйся и не трясись, — успокоила ее сова. — Отсюда мне хорошо все видно!

Она округлила и без того круглые глаза-телескопы и стала высматривать ослика с компанией.

— Наверное, ушли вперед. Еще бы! Потерять день пути из-за какой-то заблудшей овцы!.. А ведь я предупреждала — нет, пошли куда глаза глядят! И что?

— И что? — переспросила дрожащая овечка.

— А то, что тебя может задрать волк, медведь, да мало ли кто! А я отвечай!..

Тем временем собака бежала по следу, суслик с «медвежьей совестью» едва поспевали за ней.

— Не беги так быстро, — попросил суслик, — я уже выдохся!

— Я тоже, мои силы на исходе… — пролепетал бурундук.

— Стойте здесь, а я побегу дальше, — скомандовала собака. Взяв след, она уже не могла остановиться, да к тому же быстро темнело.

— … И зачем тебе идти с этим ослом? — спрашивала сова. — Ты могла бы путешествовать вглубь себя, я бы обучила тебя основам медитации…

— Признаться, я и так все время медитирую, когда пасусь в поле, — ответила овечка. — Хожу, жую траву, а сама где-то далеко-далеко!..

— И что? — спросила сова.

— А то, что мне надо двигаться. Без движения моя медитация стоит на месте…

— Ухты! — удивилась сова. — Впервые такое слышу! Подожди-ка… — она прислушалась. — Никак, лай собаки?

«Неужели меня ищут? — обрадовалась овечка. — Неужели не бросили?» Она притихла и вскоре тоже услышала знакомый лай!

— Я здесь! — заблеяла овечка что было сил. — В лесу!

— Настоящая заблудшая овца, которая не может без своего стада, — констатировала сова. А овечка уже бежала навстречу своим, и радости ее не было предела!

Первой она увидела собаку — запыхавшуюся, с высунутым языком.

— Далеко же ты ушла! — сказала собака и села, чтобы отдышаться. Тем временем к овечке уже спешили суслик и бурундук, кот и ослик. Когда наконец все встретились, то даже не могли говорить — каждому хотелось подойти к овечке и потрогать ее.

— Если бы не сова, — рассказывала овечка, — я бы умерла от страха! Да-да! Просто упала бы и умерла…

Все посмотрели наверх и увидели сову, которая делала вид, что находится в стороне от всего происходящего. Ослик вежливо поклонился ей:

— Спасибо тебе, мудрейшая… У меня не хватает слов, чтобы выразить…

— Ах, не стоит… — сова покраснела и прикрыла глаза крылом.

— Стоит, стоит, — подхватила овечка. — Ты так помогла мне! Ты меня успокоила!

— Мудрость и беспокойство — две вещи несовместные! — важно ответила сова и опустила крыло. — Прощайте, у меня начинается время охоты!

И, взмахнув крыльями, улетела в ночь.

Ослик снова возглавил шествие, и все двинулись в путь…

… На другой день беда приключилась с собакой: она занозила лапу. Боль была такой сильной, что собака легла на землю и только слабо подергивалась. Ослик созвал срочный консилиум:

— У кого самые острые зубы?

— У меня! — в один голос сказали суслик и бурундук.

— Кто умеет снимать боль?

— Я! — выкрикнул кот и вышел вперед.

— Кто знает лечебную траву?

— Я! — ответила овечка.

— И я, — скромно добавил ослик. — Но надо спешить! Нельзя терять ни минуты!

Суслик осмотрел лапу и покачал головой:

— Глубоко вошла! — и начал освобождать свои щеки от запасов.

— Ну, это надолго! — не выдержал бурундучок, впился острыми зубками в собачью лапу, дернул и… колобком покатился назад.

— Есть! — и показал занозу, величиной с хорошую швейную иглу.

Овечка уже несла целебный листик, а кот улегся рядом с собакой и стал забирать ее боль. Он делал это со знанием дела, урча и мурлыча, прислушиваясь к собаке, к ее стонам и хрипам, а потом, потягиваясь, стал отдавать эту боль великому необъятному пространству, в котором покоятся наши радости и страдания, потери и находки, — все все, что мы готовы отпустить на свободу!

Тем временем ослик ходил кругами, словно ограждая собаку от новой опасности в виде шипов и колючек, зловредной инфекции или отравы.

— Скоро все пройдет, — успокаивал он всех. — Не зря говорят: «Заживет как на собаке»!

И правда: к вечеру собака уже бежала рядом с овечкой, полная необъяснимого блаженства и благодарности. Душа ее ликовала, а в голове вертелась новая песенка:

«Нет хуже занозы,

Чем колючка от розы,

Но теперь уже все позади!

Моя лапа здорова,

И я бегаю снова,

И я снова с друзьями в пути!»

Незаметно для себя собака стала напевать песенку вслух, добавляя в конце «оп-ля-ля, оп-ля-ля-ля, в пути»!

— Хорошо получается! — заметила овечка и стала ей подпевать. Потом присоединился ослик и все остальные.

— Р-рас-пелись тут! — прокаркала недовольная ворона. На самом деле ей было немножко завидно, что у нее нет такой компании.

— Все каркаешь, каркуша, — пристыдил ее ослик. — Не накаркай нам беды!

— Слухи, слухи! — обиделась ворона. — Клеветники! Совесть потеряли!

— Как потеряли? — испугался ослик. — Совесть потеряли?

И стал растерянно смотреть по сторонам, словно искал кого-то.

Тут надо сделать небольшое отступление…

Дело в том, что в пути у каждого появилось свое прозвище. Так, «медвежью совесть» для краткости стали называть просто — «совестью», овечку после всего произошедшего — «пропажей», суслика — «краснощеким», кота — «раненым», из-за постоянных жалоб на многочисленные ранения, собаку — «сторожем», так как никто лучше ее не мог охранять ночной сон, а ослика — «вожатым», ибо он вел всех по пути к «чемуто». Порой можно было слышать, как он ищет или зовет кого-то:

— Эй, никто не видел, где наша «совесть»?

И все хором кричали: «Совесть! Где ты?»

Или:

Опять эта «пропажа» куда-то подевалась! «Сторож», пойди поищи!

Поэтому ослик, услышав воронье «совесть потеряли», первым делом подумал про бурундучка, который частенько отставал из-за своего малого роста. Но «совесть» был на месте, а значит — все в порядке, и можно продолжать путь! Путь, который изменил всех в этой странной компании!

Если раньше суслик и бурундук рыли себе отдельные норки, то теперь — одну, общую. В особо холодные ночи они пускали к себе кота — погреться. Собака, именуемая «сторожем», не отходила от овечки — мало ли что еще случится с этой «пропажей»!

Так шли эти шестеро уже много дней, шли к «чемуто», преодолевая опасности, голод и холод…

И чем дальше они шли, тем больше казалось ослику, что это «ЧЕМУТО» не далеко, не ТАМ где-то, а ЗДЕСЬ, среди них. Вот как тогда, когда все лечили собаку, или как сейчас, когда все остановились и ждут захромавшего кота. «Вот оно, это „ЧЕМУТО“, — думал ослик. — Так куда же мы идем?»

… Дорога уже давно шла под уклон. Ясно было, что впереди обрыв, а за ним — река или озеро. Ослик первым увидел ее: да, это была РЕКА! Не какая-нибудь там речушка, а настоящая река, которую вброд не перейдешь, справа — слева не обойдешь, — такая она широкая и длинная. Когда подтянулись остальные, ослик оглядел всех и спросил напрямик:

— Кто не умеет плавать?

— Мы умеем! — зарекотали «краснощекий» и «совесть».

Кот недовольно завилял хвостом: — Умею, но не люблю.

— Я — плаваю! — радостно сообщила собака.

Все посмотрели на овечку. Та стояла, потупя большие печальные глаза и покраснев, словно провинилась в чем-то.

— Я боюсь шума, темноты и… воды, — прошептала она. Все обступили «пропажу». А та… Бедняжка: она почувствовала себя такой никчемной, такой неумехой… Что же делать?

— Оставьте меня, — сказала овечка, — а сами плывите на другой берег, к «чемуто»…

Ослик ждал, что скажут остальные.

— «Совесть», как думаешь? А ты, «раненый»?

— Нам не нужно «чемуто» без овечки, — ответил бурундук.

— Да, — поддержал его «краснощекий». — Обойдемся без этого «чемуто». Жили же мы как-то без него?

— Я думаю, без овечки «чемуто» перестанет быть «чему-то», — ответил загадочно кот.

— А может, ты попробуешь, а, «пропажа»? — спросила собака. — Плавать совсем не сложно — перебираешь лапами и плывешь…

— Нет, нет, лучше сразу умереть, — сказала овечка и задрожала так, что колечки на ее шубе зазвенели как колокольчики.

— Нет, ну не можем же мы оставить ее тут одну! — зашумел ослик. — Надо что-то придумать!

Думали долго, до самого вечера, когда на небе появилась луна. Она посмотрела на печально стоящего ослика, дрожащую от страха овечку и… незаметно для всех опустила в воду лунную дорожку, которая заиграла, заискрилась, слегка покачиваясь на волнах…

— Смотрите! — закричал «краснощекий». — Серебро на воде!

— Да ведь это лунная дорожка! — обрадовался кот.

— Дорожка? — переспросила овечка.

— Она самая! — ответил ослик. — Луна всегда приходит нам на помощь!

— И что, — спросила овечка, боясь поверить своему счастью — по ней можно идти?

— Я слышал, — сказал ослик, — что можно. Если очень верить.

— И я не утону?

— Ну что ты! — успокоил ее ослик. — Ведь мы будем рядом с тобой! Только надо соблюдать одно правило: всегда смотреть вперед, ни налево, ни направо, а только вперед!

Все подошли ближе к воде.

— Эй, луна! — крикнул ослик. — Не убирай дорожку, пока мы не перейдем на другой берег!

И луна кивнула: — Не бойтесь!..

Тогда шестеро вошли в реку и пошли по дорожке: впереди — ослик, за ним — собака, следом — овечка, потом кот и суслик с бурундучком.

— Смотрите на дорожку! — говорил ослик. — Она выведет нас! Не сворачивайте с пути!

Вода в реке словно остановилась, рыбы тоже не плыли, а в изумлении выпучив глаза, смотрели на это удивительное шествие: серьезного, немного строгого ослика, бедную дрожащую овечку, пекущуюся о ней собаку, кота, не сводящего взгляда с луны, внимательного суслика и маленького забавного бурундучка. Они шли по лунной дорожке, думая об овечке, которая не умеет плавать, и о пути, который должен привести их к «чемуто»…

А луна — луна светила им, потому что знала — без ее света им не выбраться на дорогу, не прийти к «чемуто» и не понять, куда они идут…

Гном Омыч, или Гномская страна Сказка для детей неопределенного возраста

1

Наш гном Омыч жил когда-то в обычной гномской стране, а потом уехал в горы, где встречал рассветы и закаты, умывался росой и писал стихи. Вы спросите, конечно, почему он уехал из гномской страны? Так слушайте, я вам все расскажу.

2

Порядки в гномской стране были раз и навсегда заведенные и не менявшиеся много столетий подряд. Все гномы подчинялись Главному гному и без его разрешения не могли и шагу ступить. То есть могли, конечно, но строго в одном направлении. Стоило кому-то пойти в другую сторону, как его хватали и отправляли на плантации риса. В стране строго соблюдалось праворукость. Если узнавали, что у кого-то в семье родился леворукий ребенок, левша по-нашему, его тут же забирали у родителей и отправляли на плантации риса.

Другой закон касался разного рода творчества: разрешалось писать стихи, поэмы и рассказы строго одного размера. Если у кого-то выходило на строчку больше, то его отправляли на плантации риса.

Если на картине художника были изображены не те предметы, которые разрешались, то картину уничтожали, а художника отправляли на плантации риса.

3

Так случилось, что в семье Омыча родился леворукий ребенок. Его сразу отобрали у родителей и отправили жить в сельскую местность, учиться в сельской школе и работать на плантации риса.

Обычно люди, погоревав какое-то время, смирялись с судьбой, но родители Омыча не могли забыть своего мальчика, который работал теперь на плантации риса.

Посовещавшись, они написали письмо Главному гному с просьбой забрать мальчика домой и обещанием не выпускать его в общество, чтобы он никого не смущал своей леворукостью. Мало того, что родители осмелились обратиться с просьбой к самому Главному гному, так еще письмо оказалось длиннее положенного на целых две строчки! Главный гном отреагировал мгновенно, и вскоре родители Омыча исчезли, словно их и не было.

4 Оставшись один, Омыч начал искать хоть какого-то общения. Надо сказать, что с детства у него открылся талант к стихосложению. Он аккуратно складывал стихи из отцовской библиотеки в стопочки и ставил одну стопочку на другую, так что вырастал целый замок стихов. Когда стопочки начинали раскачиваться, Омыч перекладывал их в другом порядке, пока однажды один том не упал ему прямо в руки и на глаза не попались такие строки:

Когда я беру книгу правой рукой,

в душе моей наступает покой,

ибо я поступаю как все гномы,

которые с законом знакомы.

Стихи поразили Омыча своей однобокостью и прямотой, и ему сейчас же захотелось написать совсем другие стихи — неясные, как ручей, такие, что пела ему мать в детстве. Так у Омыча открылся дар к сочинительству, и он начал сочинять стихи и поэмы, исписывая по нескольку тетрадей в день. Стихи были примерно такие:

Мой брат леворукий, о где ты?

Где мои мать и отец?

Нигде я не слышу ответа -

печальный жизни конец.

или:

Линия горизонта — кто провел тебя?

Удаляешься, когда к тебе я иду.

Так и счастье мое ускользает,

Никак его не найду…

5 Омыч понимал, что стихи его несовершенны и ему нужен Учитель. Но где найти такого? И вот однажды вечером он набрел на Поэта, который нараспев читал непривычно длинные строки:

когда душа поэта говорит,

сама природа слушает, молчит

и ловит слово…

в дуновеньи ветра,

приливе волн,

причастии рассвета

ей чудится призыв к свободе и блаженству,

все на земле стремится к совершенству!

Так Омыч познакомился с Пиитусом (Лысым, как звали его все за глаза) и начал ходить к нему домой на поэтические семинары. 6

Вы, может быть, спросите: а почему Лысый не преподавал в университете? Так я вам отвечу: потому что гномский закон запрещал лысым и рыжим людям преподавать в школах, колледжах и университетах. Любая непохожесть вызывала у Главного гнома подозрение в неблагонадежности. Если же кто-то нарушал этот запрет и вел занятия в какой-нибудь студии, даже и безвозмездно, то его отправляли на плантации риса. Поэтому Лысый преподавал поэзию тайно, и верные его ученики оберегали своего Учителя от любых подозрительных лиц. Омычу, у которого таинственным образом исчезли родители, а младший брат работал на плантациях риса, они поверили сразу. «К Лысому входим по одному, как стемнеет, — предупредили его. — Пароль: „Старье берем?“ Ответ: „Берем все, что плохо лежит!“» Омычу пароль показался странным, отдававшим воровским жаргоном, но зато он хорошо маскировал происходящее на квартире Учителя.

7

Омычу очень нравилась таинственность поэтических собраний, на которых Пиитус читал стихи великих поэтов, работавших теперь на плантации риса. Все, что говорил Учитель, он запоминал мгновенно и навсегда. Прослушав пять лекций о стихосложении, где Пиитус подробно объяснял особенности сонета и рондо, ударника и раешника, хокку и танка, Омыч, почесав в затылке, спросил:

— А как все-таки лучше писать?

— А как Бог на душу положит! — махнул рукой Пиитус.

И Омыч сразу же согласился: действительно, Бог не может положить плохо, Бог положит на душу самое лучшее! От Пиитуса Омыч услышал и фразу, которую в тот же вечер проверил у себя дома. Фраза эта звучала так: РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ!

8

К тому времени у Омыча набралось несколько общих тетрадей, исписанных длинными поэмами и стихами, которые он никуда не отправлял, так как они не подходили по размеру и его запросто могли отправить на плантации риса. «Пожалуй, лучше все это сжечь», — решил он однажды. Тем более, что рукописи не горят. Он верил, что даже сгоревшие листки со стихами будут жить вечно и каким-то образом влиять на умы и чувства всех гномов.

9

Однажды случилось то, чего так опасался Омыч: Пиитуса забрали. Увезли, завязав глаза, на черном мотоцикле — хорошо, если на плантации риса! А если дальше?! Пораздумав о своем житье-бытье, Омыч решил уйти в горы. И в самом деле: если забрали Пиитуса, могут прийти и за ним. А жить все время взаперти и вечном страхе невозможно. Сложив свое нехитрое добро — чайник, письменные принадлежности и спальный мешок, Омыч с наступлением темноты выдвинулся в горы. Они давно уже манили его — свободные, острыми пиками уходящие в небо.

10 И вот он на свободе! Несколько дней ушло на то, чтобы отыскать подходящую пещеру, расположиться в ней и обозреть окрестности. Неподалеку был ручеек и поляна с ягодами и кустами дикого шиповника. Чай он заваривал из высушенных листьев, варил на маленькой плитке варенье и повидло из ягод, а вечером — вечером разговаривал со звездами и писал стихи. Вот его первые опыты:

Солнце так близко, что могу с ним разговаривать

шепотом.

Цветок в расщелине…

Отдал ему последние капли из фляги.

Радуй меня и дальше!

Чем дольше он жил в горах, тем все более убеждался, что стихи не должны быть длинными. Напротив, чем короче они, тем лучше. Теперь даже размер, разрешенный в гномской стране, казался ему чересчур большим! 11

Однажды ночью к нему пришли родители. Они улыбались, а в руках держали полные чаши риса.

— А где мой брат? — просил Омыч.

И тут из-за отцовской спины вышел мальчик. Он совсем не вырос.

— Я стал художником, — сказал он, — я рисую на рисовых полях. И знаешь: картины тоже не горят, когда-нибудь ты их увидишь…

На следующую ночь Омыч убедился в этом. Он увидел картины своего брата. На одной была высокая гора и солнце над ней. На другой — цветок в расщелине скалы, тот самый, что он полил из фляги. И Омыч понял, что они с братом связаны сильнее, чем он думал.

12 Больше родители ему не являлись, но он успокоился. Он знал теперь, что они живы — неважно, в том или в этом мире. Со временем Омыч стал писать совсем короткие стихи — из пяти-семи слов. Он понял, что выразить себя можно и одним словом. Вот его последние опыты:

Протекла крыша.

Будет чем занять день.

Заросла тропинка.

Как давно я здесь не был!

Улитка вытянула рога —

слушает дождь.

Вчера еще здесь был ручей…

13

Иногда Омыч подумывал о том, чтобы спуститься в гномскую страну и рассказать, что можно жить свободно, не боясь леворуких людей, Главного гнома и рисовых плантаций. Но потом он понял, что каждый должен прийти к этому сам…

… Прошло много лет. Гномская страна опустела, рисовые поля затопило водой, а все гномы ушли в горы. Каждый нашел себе дело по душе, и праворукие не боялись здороваться с леворукими, и не было у них Главного гнома. Кто писал стихи, как Пиитус и Омыч, кто рисовал, кто строил хижины, искал и обрабатывал драгоценные камни. Жаль, что Омыч не дожил до этого времени. Но я думаю, что он все это видит и радуется, — ведь все гномы живут и в этих и в тех мирах.

Конец