Хармонт. Наши дни Гелприн Майкл

– Да, – твёрдо сказал Ян. – Я хочу, чтобы ты стала моей женой. И чем скорее, тем лучше.

– Ты ведь ничего не знаешь обо мне, – сказала Сажа тоскливо. – Я никогда не думала, что у меня это будет вот так. Когда ставила идиотское условие, и вообще. Ты ведь даже не знаешь, сколько мне лет.

Ян пожал плечами.

– Какая разница, – сказал он. – Я думаю, мы одного возраста, но, если ты на пару лет старше или младше, это не имеет никакого значения.

– Мне двадцать один год, – опустив голову, проговорила Сажа. – Тогда, в саду, мне было одиннадцать. Я дочь сталкера и мутантка. Моим отцом был Гуталин, ты наверняка слышал о нём. Ты по-прежнему хочешь жениться на мне?

– Хочу, – решительно кивнул он, ни на секунду не задумавшись. – Трудновато поверить, но мне нравится эта мутация. И считаю, что мне повезло.

– Не врёшь? – совсем по-детски спросила Сажа.

– Клянусь, что нет. И я хотел бы, – Ян улыбнулся, – отпраздновать нашу помолвку, у меня и свидетель есть, – он кивнул на привалившегося к борту «Доджа» и невозмутимо покуривающего индейца.

– А сообщить родителям ты не хочешь? – лукаво улыбнулась Сажа в ответ.

– У меня нет родителей.

– Я имела в виду своего отца.

Секунд десять Ян стоял, с недоумением разглядывая носки своих ботинок.

– Ты шутишь со мной? – дрогнувшим голосом спросил он. – Только что ты сказала, что твой отец – покойный Гуталин.

– Так и есть. Я говорю о человеке, который меня удочерил. Тебе не просто повезло, тебе очень повезло со мной, – Сажа рассмеялась. – Моего приёмного отца ты тоже знаешь. Его зовут Карл Цмыг, я – дочь мультимиллионера. Я… – Сажа осеклась и замолчала.

Ян отшатнулся, словно его ударили. Побледнел. Сажа с нарастающим ужасом смотрела на его исказившееся лицо.

– Почему ты не сказала раньше? – с горечью спросил Ян.

– Ты не спрашивал, – пролепетала Сажа. – То, что было между вами, давно в прошлом, оно быльём поросло. Или… – она не договорила.

– Или, – бросил Ян презрительно. – Я никогда, ни за что ни гроша не возьму у этого человека и не женюсь на денежном мешке.

Он развернулся и стремительно зашагал прочь.

Карл Цмыг, 39 лет, финансист

Карл спустился в гостиничный холл, кивнул охраннику, чтобы следовал за ним, и двинулся на выход. «Ламборджини» с бронированными стёклами ждал у крыльца, водитель обежал вокруг, предупредительно придержал дверцу. Карл уселся, кинул взгляд на распахнутое окно второго этажа. Мелисса Нунан, обнажённая, с распущенными, скрывающими грудь волосами, прощально махала рукой.

Карл послал воздушный поцелуй, захлопнул дверцу и откинулся на сиденье. Привязался я к ней, что ли, думал он, пока «ламборджини» выезжал с гостиничного двора. С Мелиссой, как та и обещала, было легко, любопытно и нескучно. В том числе и в постели, а возможно, в первую очередь в ней. Приятные, ни к чему не обязывающие отношения. Взаимовыгодные, можно сказать, и при этом стоящие Карлу сущую ерунду. «Ты можешь бросить меня в любой момент, – не раз говорила Мелисса, прикуривая Карлу сигарету или подавая кофе. – Я даже не обижусь, ну или почти не».

– Скажи ребятам, чтобы послали ей корзину цветов, Джек, – через плечо бросил Карл развалившемуся на заднем сиденье охраннику. – Пускай добавят какую-нибудь цацку и особо не экономят.

– Понял, Карлик, скажу, не волнуйся, парни всё сделают.

Карл кивнул и, выбросив Мелиссу Нунан из головы, задумался о делах. Приближались выборы, его портреты развешаны повсюду, чуть ли не на каждом столбе. Кинь камень в собаку, попадёшь в Карлика, беззлобно усмехнулся он.

Выборы сейчас самое важное. Должность мэра позволит сделать новый шаг наверх, ещё более упрочить и без того надёжное положение. Осталось только победить. Это будет непросто – у соперника, нынешнего мэра, кристально чистая репутация, в отличие от него, Карла. И жена – набожная серая мышка, протёршая не одну юбку на заседаниях местных благотворительных обществ. Дина, правда, тоже несколько присмирела за последние месяцы, но кто знает, насколько её хватит. И потом Арчи… Он явно пошёл в мать. Гувернантки от мальчишки стонут, а приходящие преподаватели неодобрительно хмурятся и покачивают плешивыми головами. Делать Арчи ничего не желает, учиться тоже не желает, целыми днями гоняет в компьютерные игры, авторитетов для него нет, разве что Сажа. У Карла потеплело на душе, стоило ему подумать о дочери. Однако не может Сажа быть вечной нянькой. Да и других дел, помимо возни с капризным тринадцатилетним неженкой, у неё полно. К тому же последние дни Сажа ходит на себя не похожая. Едва на стены не натыкается, не влюбилась ли, часом.

– Джек, – обернулся Карл к охраннику. – К Саже никто не подкатывал в последнее время?

– Вроде бы нет, Карлик.

Надо с ней поговорить, решил Карл. Девочке двадцать один год, как, кстати, и Мелиссе. Только та в свои двадцать один опытная женщина, а его дочь… Возможно, слишком закрутилась с этим новым домом в Рексополисе, озабоченно подумал Карл. Устала: в конце концов, никто не железный, даже она.

Звонок раздался, когда Карл начал раздумывать, пообедать ли дома или заехать в «Боржч».

– Карлик, у нас проблемы, – раздался в трубке мобильного телефона взволнованный голос Носатого Бен-Галлеви. – Серьёзные. Жду тебя.

– Хорошо, еду.

Карл разъединился. Должно было случиться нечто экстраординарное для того, чтобы управляющий добавил к слову «проблемы» прилагательное «серьёзные». За многие годы, что Носатый работал на него, такого ещё не бывало.

– Гони! – велел водителю Карл…

Управляющий в ожидании его нервно расхаживал по холлу.

– Пойдём наверх, – Карл пожал Носатому Бен-Галлеви руку. – Что случилось?

– Две вещи, Карлик. Одна другой краше.

Карл нахмурился.

– Давай без предисловий, – велел он.

– Хорошо. Утром мне пришла по почте посылка. В коробке. Внутри головы Корсиканца и Одноглазого Майлстоуна.

– В каком смысле головы? – опешил Карл.

– В прямом. Отсечённые от туловища. А через час мне позвонили.

С минуту сидели молча, Карл осмысливал сказанное.

– Кто позвонил? – спокойно спросил он, прерывая паузу.

– Он не представился, но это и неважно. Звонил человек Стилета Панини. С предложением.

Карл поднялся, достал из встроенного в стену бара бутылку коньяка и две рюмки. Молча разлил. Трения с людьми Стилета Панини начались уже давно. Три года назад Стилет потребовал увеличения доли в общем бизнесе до сорока процентов. Карл уступил, но полгода спустя Стилет потребовал нового увеличения – до пятидесяти. Карл отказал, и на два года установилось статус-кво. Урожай с плантаций конопли и опиумного мака на кольце делился в соотношении шестьдесят на сорок.

– Помянём, – сказал Карл и протянул Носатому рюмку с коньяком. – Моя вина, недооценил я итальяшек. А эти гады, получается, только и ждали благоприятного момента.

Благоприятный момент настал сейчас, за три месяца до выборов. Война со Стилетом Панини означала стрельбу, убитых, шумиху в прессе, а значит, неминуемое поражение в предвыборной борьбе.

– Что за предложение тебе сделали? – Карл опорожнил рюмку и отставил её в сторону.

Носатый пожал плечами.

– Обычное. С тобой хотят встретиться и поговорить. Я думаю, он потребует пятьдесят пять процентов и согласится на пятьдесят. На его месте любой деловой человек поступил бы так же.

– Ты тоже?

– Если бы оказался на его месте – да. Надо соглашаться, Карлик, выгоднее отдать эти десять процентов, но войны избежать.

– А жизни друзей ты тоже предлагаешь отдать? – наливаясь кровью, процедил Карл.

Носатый, опустив голову, долго молчал. Потом сказал, не поднимая глаз:

– Тебе решать. Ты лучше меня знаешь, во что это всё может вылиться.

Карл грохнул кулаком по столу.

– Вот что, дружище, – сказал он. – Если завтра мне пришлют в коробке твою голову, я перебью полгорода, но за тебя поквитаюсь. Ты понял? Поквитаюсь, даже если мне это будет стоить президентского кресла.

– Карлик, подумай, прошу тебя.

– Тут нечего думать. Подготовь заявление в прессе, я снимаю свою кандидатуру и отказываюсь от борьбы. Завтра мы переезжаем в Рексополис, распорядись. Этих гадов мы задавим, чего бы это ни стоило.

– Что ж… Тогда у меня есть ещё кое-что.

Карл вздохнул и вновь наполнил рюмки.

– Ещё «кое-чего» сейчас только недоставало. Говори.

– Китаец с Джекпотом ходили в Зону. Там был ещё один с ними. Китаец божится, что эти двое вернулись, откуда не возвращается никто. И хабар вынесли. Но это ещё не всё. Позавчера Джекпота видели с Сажей.

– Что? – растерялся Карл. – Его с Сажей?

– Он, похоже, подбивал к ней клинья, не исключено, чтобы отомстить тебе. И ещё: Джекпот, возможно, человек Стилета. Они вместе сидели, я связался с начальником тюрьмы, пока тебя ждал. Тот сказал, что поначалу эти двое не ладили, но расстались друзьями.

Карл почувствовал, как волна лютой, бешеной злости поднимается в нём, готовясь захлестнуть целиком.

– Вот, значит, как, – едва сдерживаясь, сказал он. – Хотел же я, чтобы его по-тихому удавили в тюрьме. Ну да ладно, ещё не поздно упущенное наверстать.

– Постой, Карлик, это всего лишь версия. Я предлагаю с ним договориться, нам сейчас будет не до него, люди понадобятся для других дел. Приручать Джекпота бессмысленно, а откупиться от него можно.

Карл вскочил, упёрся костяшками пальцев в стол и подался вперёд.

– Довольно, – из последних сил сдерживаясь, сказал он. – Передай Китайцу, чтобы больше не тянул. К чертям! Этого гада надо грохнуть, война всё спишет.

– Но Сажа…

– Что Сажа?! – заорал Карл, больше не сдерживаясь. – Сажа моя дочь, я сам с ней поговорю! С этим подбивателем клиньев надо покончить! Ясно тебе? Ясно тебе, я спрашиваю?!

– Куда уж яснее, – Носатый Бен-Галлеви неохотно кивнул.

– Ступай!

Едва за управляющим захлопнулась дверь, Карл наполнил рюмку до краёв, залпом опростал. Выдохнул и набрал номер капитана полиции Ленни Уильямса.

– Здравствуй, дружище, – сказал он. – С завтрашнего дня твоим парням придётся хорошо поработать.

Минуту спустя Карл произнёс эту фразу вновь – на этот раз адресована она была командующему окружным гарнизоном полковнику Харрингтону.

– Мы переходим на военное положение, – вызвал Карл начальника охраны, едва покончил со звонками. – Со всеми вытекающими последствиями. Тебе предоставляются неограниченные полномочия во всём, что касается безопасности семьи. Это относится ко всем её членам, к детям в первую очередь. Персонал удвоить. Да хоть утроить, хоть удесятерить, по твоему усмотрению. Надёжными, проверенными людьми. Тебе всё понятно?

– Понятно, Карлик, – начальник охраны вытянулся в струну.

– Кроме того, мы форсируем переезд в Рексополис. Пока основное здание не готово, жить будем в гостинице. Служащих проверить, ненадёжных заменить. Постояльцев расселить по другим отелям, кто будет возмущаться – уплатить неустойку. Теперь далее. Земля вокруг основного здания принадлежит мне, я прикажу её застроить. Рядом со мной будут жить только преданные мне лично люди. В том числе и ты.

– Сочту за честь, Карлик.

– Тогда ступай.

Следующие двое суток прошли в непрерывных хлопотах. Впервые Карл облегчённо вздохнул, лишь когда начальник охраны доложил, что распоряжения выполнены, подходы к гостинице блокированы, а на завершение строительства особняка брошен персонал двух принадлежащих семье Цмыг строительных компаний. Карл пожал ему руку и велел звать Сажу.

– Настали трудные времена, дочка, – сказал он. – Я никогда не стал бы спрашивать о твоих личных делах, но обстоятельства складываются так, что я вынужден. Ты, видно, догадываешься, о чём я собираюсь с тобой говорить?

Сажа понурилась и молча глядела в пол минуту-другую. Карл терпеливо ждал.

– Мне кажется, я люблю его, Карлик, – сказала Сажа наконец.

Карл ошеломлённо потряс головой. Этого только недоставало, подумал он. Проклятие, у девочки нет матери и, по сути, никогда не было. А он попросту не знал, как о таких вещах говорить.

– Дочка, – сказал Карл, стараясь звучать рассудительно. – Такими вещами не шутят. Этот человек наш враг и друг наших врагов. Он хотел убить меня и едва не убил тебя. Позволь, я спрошу прямо: что между вами было?

– Он сделал мне предложение. И забрал его назад, когда узнал, что я твоя приёмная дочь.

– Предложение… – ошарашенно пробормотал Карл. – Он? Тебе? Надо же, какая наглая дрянь.

– Он не дрянь, – вскинула голову Сажа.

Карл устало вздохнул.

– Ты ещё слишком молода, дочка, – сказал он. – Да-да, ты рано стала взрослой, но в некоторых вещах так и осталась неопытной девочкой. Ты не знаешь ещё многих вещей. Не знаешь, на какие хитрости и уловки пускаются люди, чтобы добиться своего. В особенности когда дело касается мести.

– Карлик, – Сажа всхлипнула, – он действительно хотел… Он… Я видела, я чувствовала. Он настоящий человек. Он такой же, как ты!

– Да, – согласился Карл. – Тридцать раз да. Именно! Он того же толка, что и я, и он не остановится ни перед чем, как и я не остановился бы на его месте. Он – мой враг. Наш враг, общий, запомни это. Поэтому я приказал его устранить.

– Что? – ахнула Сажа. – Как это «устранить»?

– Как обычно, – бросил Карл жёстко. – Надеюсь, его уже нет, а если есть, то проживёт он недолго. И тебе, дочка…

Сажа не дослушала. Вскочила и бросилась прочь.

Ежи Пильман, 25 лет, аналитик хармонтского филиала Международного Института Внеземных Культур

Привычку просматривать утренние газеты Ежи унаследовал от Валентина. В последние дни, однако, разнообразием поднятых тем ежедневники не радовали. «Героиновая война» – щерился жирным шрифтом заголовок передовицы в «Хармонтском вестнике». «Растёт количество жертв героиновой войны», «Обнаружен труп неизвестного», «Контрабандист застрелен полицией» – не отставали от «Вестника» «Время», «Новости» и «Предзонник».

В подоплёке неожиданно разразившейся бойни Ежи был не сведущ. Последствия, однако, наблюдал воочию. Полицейские облавы и стрельба стали вдруг в Хармонте делом повседневным. Горожане опасались теперь выходить на улицы, забастовали фабрики, закрылись коммерческие предприятия и ремонтные мастерские. После того как мэр ввёл комендантский час, жители стали спешно покидать город. Цены на недвижимость и аренду жилья в Рексополисе в считаные дни взлетели до небес.

Сплетни и слухи при этом ходили самые разные. Некоторые поговаривали, что затеял войну удравший заблаговременно в Рексополис финансист Карл Цмыг, не так давно ещё имевший наглость претендовать на пост хармонтского мэра. Другие сыпали проклятиями на голову бандита по прозвищу Стилет Панини. А наиболее благоразумные сходились во мнениях, что оба хороши.

Жизнь в Хармонте замерла, но институтская лаборатория ещё функционировала. Сотрудникам выдали спецпропуска, и Ежи оказался в привилегированном положении: он, один из немногих, мог свободно перемещаться по городу.

В разгар военных действий между сеятелями конопли и жнецами опиумного мака тихо угасла в инвалидном кресле старая Дороти. Ежи схоронил её на Новом кладбище и замкнулся в себе – после смерти Антона у него не осталось друзей, а теперь не осталось и близких. Серебристая паутина снилась Ежи по ночам, изгалялась над ним, душила его, опутывала. Двадцать лет назад такая же или подобная стала причиной смерти русского учёного Кирилла Панова, в честь которого назвали центральную площадь в Хармонте. Ежи клял себя за то, что не сумел вспомнить это тогда, в Зоне, стоя рядом с Антоном у подножия мусорной кучи.

В лаборатории Ежи теперь дневал, а иногда и ночевал. «Объект 132-С», в просторечье именуемый «рачьим глазом», подвергся интенсивным исследованиям. Принесли эти исследования нулевой результат, если не считать того, что, будучи помещён в ладонь любого сотрудника лаборатории, а также любого постороннего лица, «глаз» с минутной задержкой начинал пульсировать и испускать красные концентрические круги. В ладони Ежи, однако, он оставался матово-белым, а пульсация, едва начавшись, затухала. Функциональность «объекта 132-С» установить не удалось, дифференциацию цветовой реакции в зависимости от носителя Ежи добавил к длинному ряду загадок, относящихся к предметам внеземной культуры невыясненного назначения.

Мелисса Нунан позвонила в один из вечеров, когда Ежи ещё не решил, отправиться ли домой или посидеть подольше над диссертационной работой. Со дня похорон они не виделись, хотя Ежи не раз гадал, что покойный Антон имел в виду, когда сказал «что-то в ней не то, а что именно, пока не пойму».

Однажды Ежи прочитал написанную Мелиссой статью для «Хармонтского вестника». Содержала статья короткое авторское предисловие и интервью с анонимным кольцевым плантатором, иначе говоря, героинщиком. Первая часть интервью посвящалась связанным с нелёгкой профессией опасностям, перечислялись гробанувшиеся на кольце сомнительные личности и не менее сомнительные, угодившие в тюрьму. Во второй части интервьюируемый выразил надежду, что копов и армейских долдонов когда-нибудь всех перережут, и вот тогда порядочные люди заживут как следует, и бабы будут дармовые, а выпивку станут отпускать в долг. Статья на Ежи впечатления не произвела, загадкой оставалось разве что, как доблестный работник кольца согласился Мелиссе Нунан это интервью дать.

– Ежи, – сказала Мелисса в трубку, – вы сейчас что делаете?

– Вкалываю, – не стал скрывать Ежи. – А вы?

– Вот прямо сейчас? Вам завидую, – вздохнула трубка Мелиссиным голосом. – А вообще маюсь. Чёрт знает что творится в этом городе, и из номера на улицу не выйти.

– Почему из номера? – поначалу не сообразил Ежи. – Ах да, вы же живёте в гостинице. Хотите, отвезу вас куда-нибудь? У меня пропуск.

В одном из не закрывшихся на свой страх и риск заведений, почти пустом, с дёргающимся от каждого шороха унылым субъектом за барной стойкой, они просидели до полуночи. Мелисса залпом опрокидывала в себя стопки водки и занюхивала сжатым кулачком. Она сказала, что этой привычке её научил Антон. Ежи почти не пил и лишь удивлялся, что его спутница не пьянеет.

Болтали обо всём на свете и ни о чём. Потом перешли на посещение, на пришельцев, на то, какие они в общем-то гады, потому что не удосужились даже представиться, зато наворотили на Земле такого, что на целую галактику хватит, а то и на две. Ежи рассказывал о Валентине, растолковывал, целясь в стену из воображаемого револьвера, сущность «радианта Пильмана», азартно перечислял гипотезы, сомневался, доказывал, опровергал. Он не заметил, как перешли на «ты», впервые за последние дни он, наконец, расслабился, чувствовал себя раскованным, улыбался Мелиссиным шуткам и острил сам, а спохватился, лишь когда унылый субъект вылез из-за барной стойки и, озираясь, будто ждал налёта, сообщил, что заведение закрывается.

Когда выбрались из бара наружу, Хармонт встретил хлёстким косым дождём, так что, пока бежали до машины, оба насквозь промокли. Ежи завёл двигатель и вырулил на улицу Стивена Холстоу, которую хармонтцы упорно называли улицей Хлюста, по имени которого она и была наречена.

– Хочешь? – спросила внезапно Мелисса, глядя на избиваемое косыми струями лобовое стекло.

– Что? – переспросил Ежи и в следующую секунду понял.

Лёгкость и раскованность враз ушли, сменившись порядочным дискомфортом. Последние полчаса в баре он ломал голову, как ловчее предложить поехать к нему и отшутиться в случае отказа. С большинством девушек и то и другое получалось легко и естественно, а с этой почему-то казалось чем-то неэтичным, едва ли не постыдным.

– Ты не понял? – Мелисса по-прежнему бесстрастно смотрела на лобовое стекло. – Я хочу переспать с тобой и спрашиваю, не против ли ты. Так доходчивее? Я вовсе не распущенная, но привыкла говорить о том, что думаю, без дурацкой стыдливости. Хотя постой, – Мелисса сделала страшные глаза, оторвала, наконец, взгляд от лобового стекла и с нарочитым ужасом уставилась на Ежи. – Ты, может быть, девственник? Или этот, мм…

Дискомфорт пропал. Ежи расхохотался, свернул с улицы Хлюста в ведущий в научный городок переулок и сказал, что согласен.

Наутро проснулись поздно.

– Если надоело в гостинице, можешь пожить у меня, – с улыбкой предложил Ежи.

Мелисса удивлённо хмыкнула.

– Зачем? – спросила она. – Я вполне обеспечена материально. Или я тебе так понравилась, что ты хочешь постоянно иметь меня, – она выдержала нарочитую паузу, – под рукой?

– Да как бы… – смутился Ежи, – извини, я не думал, что моё предложение вызовет такой отпор.

– Вовсе не отпор, милый, – Мелисса потянулась и коснулась плеча Ежи губами. – Я во всём предпочитаю конкретику. Ты предложил мне жить с тобой, я попросту поинтересовалась, с какой целью.

– Без всякой цели. Мне показалось, что нам понравилось обоим. И я думал…

– Ты слишком много думаешь, – прервала Мелисса весело. – Ох уж эти будущие учёные. Мне тоже понравилось, но это вовсе не повод совместно стирать бельё и готовить пищу. Я женщина свободная, милый, и, даже если сойдусь с кем-то, таковой и останусь. Ты подбросишь меня до гостиницы?

Праздничное настроение у Ежи прошло. Вот что, по всей вероятности, имел в виду Антон, подумал он. Девушка настолько практична, что практичность у неё превалирует надо всем остальным. Вывод, впрочем, нуждался в проверке.

– А если я влюблюсь? – спросил Ежи, стараясь звучать легкомысленно. – Или, скажем, уже влюбился?

Мелисса пожала плечами.

– Тебе никогда не говорили, что любовь – продукт обоюдный?

Ежи меланхолично покивал.

– Я как-то догадывался и сам, – сказал он. – Спрашивать, есть ли у тебя кто-нибудь, видимо, бесполезно?

– Ну почему же? – удивилась Мелисса. – Ты вполне можешь поинтересоваться.

– Тогда интересуюсь.

Мелисса сбросила с себя одеяло и, поднявшись с постели, принялась одеваться.

– Отвечаю. На сегодняшний день никого нет. А дальше, если вдруг, – она улыбнулась и подмигнула, – мы с тобой решим продолжать, на этот вопрос я стану отвечать «быть может». До первой попытки выяснить наверняка.

– Почему до первой? – озадаченно спросил Ежи.

– Потому что второй не будет. Я могу простить человеку что угодно, но только если ему не взбредёт в голову за мной следить.

Ян Квятковски, 32 года, без определённых занятий

– Держи, Джекпот, – Чероки протянул Яну «Глок». – Плохие времена настали. Никогда не бывало, чтобы в Зону ходили при оружии.

Ян упрятал пистолет в поясную кобуру.

– Бывало, – буркнул он. – Будь я однажды при оружии, по-другому всё могло обернуться. Ладно, сейчас не тот случай. Война, так её и растак.

– Война нехорошо, – подтвердил Китаец Ю и перекинул через плечо ремень от пистолета-пулемёта Томпсона. – Моя мало-мало стрелять.

Чероки критически осмотрел низкорослого плосколицего стрелка.

– «Мало-мало», – передразнил он Китайца. – Ты бы ещё миномёт с собой прихватил.

– У моя нет миномёт, – серьёзно ответил Китаец.

– Ладно, пошли.

Границу кольца пересекли с первыми солнечными лучами.

– Вот дрянь, – зло сказал Ян, сшибив носком ботинка алую маковку со стебля. – Сколько же народу из-за этого гада положили. Жаль, не добрался я до него в своё время.

– Какого гада? – осведомился Чероки.

– Да есть тут один, – Ян презрительно плюнул в маковое поле. – Душа общества. Ладно, Китаец идёт первым, ты, Чероки, за ним. Я замыкаю. Двинулись.

Китаец Ю поправил на плече ремень от «томми-гана» и, неспешно ступая короткими, кривыми, в широких шароварах и сапогах по колено ножками, пошёл по направлению к хребту.

– Сколько за него могут дать? – спросил Чероки. – За «магнит».

– Моя не знать, – не оборачиваясь, ответил Китаец. – Но моя много торговаться.

«Шевелящийся магнит» нашёл он. Но взять не сумел, хотя выходило, по его словам, что забрать «магнит» будет попроще, чем давешние «гремучие салфетки».

К подножию пика Хеви подошли, когда солнце подбиралось к зениту. По пути обогнули с полдюжины «комариных плешей», переждали поток «зелёнки» и дважды падали на землю ниц, пропуская «Весёлый призрак». У подножия наскоро перекусили и тем же порядком двинулись вверх по склону к Чёртову ущелью.

– Дальше моя не ходить, – сказал Китаец Ю, добравшись до здоровенного и корявого, словно расколотый зуб, валуна. – Моя здесь оставаться.

Ян поравнялся с Китайцем и остановился, изучая предстоящий маршрут. В тридцати шагах вверх по склону начинался спуск в расщелину. О спуске шла дурная слава. Поговаривали, что из отверстия в земле наносит на склон «зелёнку», а по-над трещинами клубится «жгучий пух». «Шевелящийся магнит», по словам Китайца, лежал на самом дне.

Ян оглянулся, махнул Чероки и миг спустя поймал острое, шарахнувшее по сердцу ощущение опасности. Ян застыл. Медленно поворачивая голову, обшарил взглядом местность. Опасности не было: земля и земля, каменистая, потрескавшаяся на солнце. Ощущение, однако, не отпускало, оно сдавливало грудь и отзывалось резкой неприятной болью в висках.

– Что с тобой, Джекпот? – приблизился и встал в двух шагах за спиной Чероки.

Ян не ответил. Он снова прочесал местность пристальным взглядом, на этот раз ещё медленнее, по дюйму. Опасности не обнаружилось.

– Стоим на месте, – сказал Ян тихо. – Не шевелимся.

Прошла минута, другая. Пятая. Ощущение опасности то стихало, то возрождалось с новой силой, и ничего не менялось в однообразном, унылом, мёртвом ландшафте.

– Ладно, – сказал, наконец, Ян. – Держись от меня в двух шагах, – велел он Чероки. – Тронулись.

Они тронулись. Всякий раз, когда переставлял правую ногу и подтягивал к ней левую, Ян замирал и прислушивался. Ощущение опасности с каждым новым шагом нарастало, множилось, сердце гулко билось с размаху о рёбра, словно собиралось их расколоть и улететь, наконец, из грудной клетки. Шаг. Ещё шаг. Десять шагов. Пятнадцать. На двадцатом ощущение опасности стало нестерпимым. Застыв, Ян до боли в глазах всматривался в уступ, за которым начинался спуск. Он едва боролся с отчаянным желанием рвануть туда сломя голову и скрыться от неведомого. И когда Ян желание это подавил и уже занёс ногу, собираясь сделать новый шаг, он лопатками, затылком, позвоночником поймал резкое движение за спиной.

– Ложись! – выкрикнул Ян и в падении метнулся вперёд.

Треск пулемётной очереди разрезал, раскроил горную тишину. Пули зачеркнули Чероки от плеча к бедру, индеец, распластав руки, рухнул лицом вниз. Ян не успел сообразить, что произошло, за него понял это и принял решение инстинкт сталкера. Ян перекатился, рванулся с земли к уступу. Очередь прошила грунт в том месте, где он только что находился, а мгновением позже Ян в отчаянном, немыслимом броске швырнул себя через уступ и покатился по крутому склону вниз, в ущелье.

Он грянулся головой о гнутый, словно волчий клык, камень почти у самого дна. Мир, накренившись, обрушился на него, опрокинул и стал истязать болью. Корчась от неё и чудом удерживая сознание, Ян заставил себя ползти. Боль ярилась в нём, раздирала каждый дюйм избитого, изрезанного о камни тела, но инстинкт сталкера, тот самый, что позаботился о нём минуту назад, гнал и гнал Яна вперёд. Он заполз, наконец, за камень, перевернулся на спину, зашарил по поясу и неверными, трясущимися руками расстегнул кобуру. Стиснув обеими ладонями рукоятку «Глока», заставил себя повернуться на бок. Пули рвали гнутый, похожий на волчий зуб камень, выбивали из него крошку, но Ян не обращал внимания. Из последних сил он сместился на десяток дюймов правее. Кровь заливала глаза и не давала прицелиться в мутное, маячащее двумястами футами выше плоское раскосое лицо. Тогда Ян, вскинув «Глок», стал палить наугад перед собой и вверх, пока не израсходовал магазин. Пистолет выпал у него из ладони, и сознание сгинуло прочь.

Когда он очнулся, было уже темно. Боль мгновенно вспыхнула в нём, и несколько минут Ян лежал неподвижно, стараясь её превозмочь. Удавалось это с трудом, тогда он стиснул зубы и рывком перевернулся с бока на спину. Заорал от взорвавшейся мины в правом колене. Трясущейся рукой дотянулся до него. Едва касаясь, ощупал вывернутую под неестественным углом ногу.

Вот и всё, подумал Ян, удостоверившись, что нога сломана, а значит, выбраться он не сможет. С полчаса лежал на спине, закусив губу и неотрывно глядя на рассыпанные по небу звёзды. Затем собрал воедино остатки воли, повернулся и попытался, цепляясь за камень, встать на левую, уцелевшую ногу. С третьей попытки ему это удалось, а потом неудачное движение опрокинуло его навзничь и вышибло сознание вон.

Пришёл в себя Ян, когда стало уже светло. Вновь поднялся, вцепился в верхушку спасшего ему жизнь камня и осмотрелся. С трёх сторон ущелье зажимали отвесные стены. С четвёртой был склон, по которому он вчера скатился. Минут двадцать Ян, напрягая зрение, разглядывал склон. «Жгучий пух» струился из трещин, словно сигаретный дым. Тонкий ручеёк «зелёнки» петлял между камнями. Ян не мог понять, как он уцелел, не вляпавшись ни в то, ни в другое. Так или иначе, даже если не угодить ни в «зелёнку», ни в «пух», взобраться на склон на одной ноге нечего было и думать. Ян неловко опустился на левое бедро, лёг плашмя и, подволакивая сломанную ногу, превозмогая боль, пополз. Ему удалось даже, хватаясь за выступы и камни, подтянуть тело вверх по склону на пять или шесть футов. Дальше начинался отвесный участок, и преодолеть его не было ни единой возможности. Ян закрыл глаза и медленно сполз по склону на животе. Отцепил от пояса флягу, взвесил в ладони. Фляга была почти полная. Дня на три, понял Ян, максимум на четыре, потом всё.

До заката он просидел, привалившись к камню спиной и отчаянно пытаясь найти выход. Не нашёл, провалился в сон. Следующие сутки прошли в борьбе с добавившейся к боли жаждой. Несколько раз Ян запрокидывал флягу ко рту, чтобы жадно, не отрываясь, её опустошить и тем самым сократить мучения. И всякий раз в последний момент отводил руку, сам не зная зачем.

Наутро четвёртых суток Ян проснулся, зная, что отсчёт последнего дня его жизни пошёл. На дне фляги плескалась ещё вода, на два глотка, может быть, на два с половиной. Ян откладывал эти глотки, сколько мог. Когда солнце водворилось над головой, с содержимым фляги было покончено. Тогда Ян отбросил её в сторону и стал готовиться умереть.

Чужое присутствие он не увидел – почувствовал. Вскинулся и, опираясь кулаками о землю, стал завороженно смотреть, как, легко скользя по камням и едва не пританцовывая, по склону в ущелье спускается давешнее покрытое лоснящейся бурой шерстью существо.

Достигнув дна, оно остановилось и с минуту стояло недвижно, разглядывая Яна. Вытянуло конечность, в которой вспыхнул розовым и враз обрёл матово-белый цвет притулившийся в ладони кругляк. Затем, осторожно ступая, приблизилось.

– Поможешь? – вложил в вопрос последнюю надежду Ян.

Существо робко протянуло тонкую пятипалую конечность. Ян ухватился за неё обеими руками, затем, опираясь спиной о камень, встал. Подпрыгнул на левой ноге и, не удержав равновесия, рухнул на бок. Тогда существо опустилось перед ним на корточки и, вцепившись в засаленный ворот задубевшей от пота и крови рубахи, попыталось тащить.

Всё, осознал Ян, когда после пяти минут бесплодных усилий существо отвалилось и медленно, не сводя с него взгляда, поднялось на ноги. Оно было хилым и слабосильным, тонким в кости и едва ли весило свыше восьмидесяти – девяноста фунтов.

– Спасибо, – прохрипел Ян. – Теперь иди.

Существо попятилось, и Яну показалось вдруг, что оно плачет. С минуту он ещё смотрел, как та, что была когда-то человеческой женщиной, взбегает, едва касаясь пятками земли, по склону. Потом закрыл глаза.

Сажа Цмыг, 21 год, детская нянька, порученка,

телохранительница

Дядюшка Бен напялил на нос очки и удивлённо уставился на Сажу. Затем заулыбался. Кряхтя, поднялся навстречу.

– Ты ли это, моя девочка? – благостно вопросил Дядюшка. – Вот уж не думал, – он обвёл рукой скудное убранство неказистой комнаты с обшарпанными стенами, – что увижу тебя здесь.

Три года назад Дядюшка удалился на покой, потому что, по его словам, песок из него весь высыпался.

– У тебя остались связи в полиции? – напряжённым голосом спросила Сажа.

Дядюшка почесал лысину.

– Остались, куда им деться, – ответил он. – Что за спешка такая, девочка моя? Садись, потолкуй немного со стариком.

– Дядюшка, прошу тебя! – взмолилась Сажа. – Позвони в полицию и узнай, как найти страхолюдного индейца с изрезанной шрамами рожей, второго такого наверняка нет. Так и скажи: самый страшный индеец во всём округе. Звони прямо сейчас, от этого зависит вопрос жизни и смерти.

– Уже звоню, уже, – испугался Дядюшка. – Не волнуйся. Индеец, говоришь?

Он пододвинул к себе громоздкий допотопный телефонный аппарат и принялся неверными старческими пальцами набирать номер. Минут десять, пока Сажа едва не приплясывала от нетерпения, Дядюшку соединяли, разъединяли, переключали и соединяли вновь до тех пор, пока не нашли, наконец, нужного человека.

– Поувольняли всех, – объяснил Дядюшка Бен, в сердцах бросив на рычаг трубку. – Капитан Уильямс, – Дядюшка презрительно сплюнул, – жаба жирная. Представляешь, девочка моя, Майка Найта уволили, да он же был честнейшим парнем, самым честным во всём Хармонте. Так эта жаба, представь…

Сажа с силой хлопнула ладонью по столешнице.

– Ради бога, прекрати! Ты узнал насчёт индейца?

Дядюшка стянул с носа очки и обиженно поджал толстые губы.

– Узнал, – сказал он. – Как не узнать. Накрылся твой индеец, туда ему, уроду, и дорога.

– Как накрылся? – ахнула Сажа. – Где накрылся? Когда?

– Да где-где. В Зоне, естественно, они все там кончают. Вчера нашли его машину, «додж», что ли, припрятанный в километре от границы. А как накрылся, кто ж его знает, девочка. Они там…