ФБР. Правдивая история Вейнер Тим

^{Взрывы в сентябре 1920 г. на Уолл-стрит – теракт, который остался нераскрытым}

Глава 1. Анархия

Дж. Эдгар Гувер пошел на войну в возрасте 22 лет. Это случилось утром в четверг 26 июля 1917 года. Он вышел из родного дома в Вашингтоне (округ Колумбия) и начал новую жизнь в министерстве юстиции, став рядовым сотрудником в армии людей, занимающихся в правоохранительных органах США борьбой со шпионами, вредителями, коммунистами и анархистами.

Америка вступила в Первую мировую войну в апреле. Первые контингенты ее солдат высаживались во Франции, будучи не готовыми к ужасам, с которыми столкнулись. На внутреннем фронте американцы были охвачены страхом перед диверсиями со стороны тайных агентов Германии. Страна находилась в состоянии боевой готовности в течение года со времени вражеского нападения на огромный склад американских боеприпасов, предназначенных для фронта. Темной летней ночью взрыв на острове Блэк-Том, расположенном на западе Нью-Йоркской гавани, унес 2 тысячи тонн взрывчатых веществ. Семь человек погибли на месте. На Манхэттене тысячи окон были вдребезги разбиты ударными волнами. Статуя Свободы была поранена осколками.

Гувер работал в отделе военных чрезвычайных ситуаций в министерстве юстиции США; ему было поручено предотвратить следующее неожиданное нападение. Он проявил воинственный дух и умение формулировать мысли своих вышестоящих начальников. И заслужил похвалу от начальника отдела Джона Лорда О’Брайена. «Он работал по воскресеньям и ночами, как и я, – рассказывал О’Брайен. – Я несколько раз повышал его по службе просто за заслуги»[1].

Гувер быстро поднялся до руководства Бюро по делам «враждебных иностранцев», которое занималось установлением личностей и заключением под стражу политически подозрительных иностранцев, проживавших в США. В возрасте 23 лет Гувер надзирал за 6200 немцами, интернированными в лагеря, и еще 450 тысячами немцев, находившихся под наблюдением правительства. В 24 года его поставили во главе только что созданного отдела по борьбе с радикалами министерства юстиции США, и он проводил самые крупные антитеррористические операции в истории Соединенных Штатов – облавы на тысячи радикально настроенных граждан по всей стране. У него не было ни огнестрельного оружия, ни боеприпасов. Тайная разведка была его оружием.

Гувер всю свою жизнь провел в Вашингтоне, округ Колумбия, где родился 1 января 1895 года самым младшим из четверых детей. Он был сыном и внуком правительственных служащих. Его отец Дикерсон страдал от депрессии; глубокое уныние стоило ему должности правительственного картографа и, вполне вероятно, ускорило его смерть. Его мать Энни была очень любящей, но строгой. Гувер прожил вместе с ней в одном доме 43 года до дня ее смерти. Нескольким своим ближайшим помощникам он говорил, что остается холостяком из боязни жениться не на той женщине, и это станет крахом его жизни; неудачный брак погубит его. Племянница Гувера Маргарет Феннел выросла у него на глазах и поддерживала с ним связь на протяжении шести десятилетий. Она знала его как никто другой. «Иногда я думала, что он на самом деле – не знаю, как выразиться – боялся слишком близко сходиться с людьми»,[2] – вспоминала она. Если он когда-либо выражал любовь, выходившую за рамки любви к Богу и своей стране, то этому не было свидетелей. Он любил собак, но был лишен эмоций по отношению к людям. Его внутренняя жизнь была тайной даже для ближайших родственников и немногих близких друзей.

Гувер научился идти в военном строю и вести официальную полемику. Строевая подготовка и занятия по ведению дебатов в Центральной высшей школе были яркими моментами его молодости. Отделение по ведению дебатов в Центральной высшей школе было самым лучшим в городе, и Гувер стал одной из его звезд; в школьной газете хвалили его за дух соперничества и «холодную безжалостную логику»[3]. После волнующей победы над командой колледжа он сказал корреспонденту газеты, что полемика дала ему «практический и полезный пример жизни, которая есть не что иное, как состязание людских умов».

Гувер стал работать на правительство Соединенных Штатов, как только получил диплом о высшем образовании. Правительственные здания располагались вокруг него. Его двухэтажный дом находился в шести кварталах к юго-востоку от Капитолийского холма. На вершине холма стояли здания сената и Белого дома с их залами и люстрами, огромный храм Верховного суда и Библиотека Конгресса со сводчатыми потолками и витражами. Послушный долгу, по воскресеньям Гувер читал молитвы в пресвитерианской церкви, но Библиотека Конгресса была мирским храмом его молодости. В этой библиотеке имелись все книги, опубликованные в Соединенных Штатах. Благоговейная тишина ее главного читального зала внушала чувство, что все знания под рукой, если вы знаете, где искать. В библиотеке имелась собственная система систематизации, и Гувер узнал все ее сложности, когда был там составителем каталога и зарабатывал деньги на оплату учения тем, что архивировал и находил информацию. Днем он работал в библиотеке, а по вечерам и по утрам летом учился в Университете Джорджа Вашингтона, где в июне 1917 года получил степень магистра юриспруденции. Он зарегистрировался для военной службы, но поступил на работу в министерство юстиции, чтобы бороться с войной на родине.

6 апреля 1917 года Америка вступила в Первую мировую войну, президент Вудро Вильсон подписал приказы, дававшие министерству юстиции полномочия проводить аресты и лишать свободы без суда любого иностранца, которого оно сочтет нелояльным. Он сказал американскому народу, что Германия «наводнила наше ничего не подозревающее общество и даже наши правительственные кабинеты шпионами и начала везде плести свои преступные интриги»[4]. Слова президента подбросили дров в топку страха по всей стране, и страх лег огромным грузом на министерство юстиции. «Когда мы объявили войну, – сказал О’Брайен, – были люди, которые ожидали увидеть настоящее царство террора в Америке»[5].

О’Брайен наблюдал за Гувером и его коллегами, когда они днем и ночью трудились в тесных, прокуренных комнатах отдела военных чрезвычайных ситуаций и Бюро по делам «враждебных иностранцев», сосредоточенно изучая отрывочные сообщения о заговорах против Америки. Они были подобны пожарным, слушающим нескончаемый звон ложной тревоги. Они подвергались «колоссальному давлению»[6], вспоминал О’Брайен, сталкиваясь с требованиями политиков и общественности «преследовать в судебном порядке» и «проводить массовые репрессии» подозрительных американцев и в равной степени иностранцев, часто «основываясь ни на чем ином, как на безответственных слухах». До взрыва на острове Блэк-Том «народ этой страны не знал, что такое подрывная деятельность, – сказал он. – Правительство тоже было к этому не готово». После взрыва на острове в правительство посыпались сообщения о тысячах потенциальных угроз. Руководство США боялось, что враг может нанести удар в любом месте и в любое время.

Выдающиеся умы Германии, разработавшие операцию на острове Блэк-Том, трудились с того самого момента, как летом 1914 года в Европе началась Первая мировая война. Они планировали проникнуть в Вашингтон и «подорвать» Уолл-стрит; они завербовали ирландских и индусских националистов, чтобы те наносили удары по целям в США; они использовали Мексику и Канаду в качестве безопасных гаваней для тайных операций против Соединенных Штатов. Пока Гувер изучал юриспруденцию на вечернем отделении университета, в начале 1915 года военный атташе Германии в США капитан Франц фон Папен получил секретное предписание из Берлина – подорвать волю США к борьбе. Фон Папен начал создавать в США пропагандистскую машину[7]. Немцы тайно получили контроль над главной нью-йоркской газетой «Ивнинг мейл»; их подставные лица вели переговоры о покупке «Вашингтон пост» и нью-йоркской «Сан». Делу Германии служили политические посредники, продажные журналисты и сыщики.

Но после того как 7 мая 1915 года немецкая подводная лодка торпедировала британский пассажирский корабль «Лузитания», убив 1119 человек, включая 274 американца, посол Германии мрачно телеграфировал в Берлин: «Мы вполне могли бы открыто признать, что наша пропаганда здесь потерпела полный крах»[8]. Нападение на гражданских лиц вызвало у американцев ярость; политический и дипломатический статус Германии в Соединенных Штатах был серьезно дискредитирован. Президент Вильсон распорядился, чтобы за всеми служащими посольства Германии в Соединенных Штатах велось наблюдение. Госсекретарь Роберт Лансинг разослал секретных агентов для прослушивания разговоров немецких дипломатов. К концу года фон Папен и его коллеги-атташе были выдворены из Соединенных Штатов.

Когда Гувер пришел в министерство юстиции, О’Брайен только что судил и признал виновным одного немецкого шпиона – капитана Франца фон Ринтелена. Это дело попало на первые полосы газет. Фон Ринтелен прибыл в Нью-Йорк за несколько недель до затопления «Лузитании» с поддельным швейцарским паспортом. По приказу высшего командования Германии он завербовал неработающих моряков в нью-йоркских доках, радикально настроенных ирландских националистов, художника-мошенника с Уолл-стрит и пьяного конгрессмена из Чикаго, планируя использовать их для организации диверсий в военной промышленности Америки с помощью комбинации коммерческого жульничества и зажигательных бомб. Но капитан фон Ринтелен бежал из Соединенных Штатов, справедливо опасаясь разоблачения своих тайных планов. Офицеры британской разведки, которые читали телеграммы немца, арестовали его, когда тот приземлился в Англии, жестко допросили его в лондонском Тауэре и передали его в руки министерства юстиции для предъявления официального обвинения и суда.

«В Америке раньше не случалось ничего подобного, – сказал президент Вильсон в конгрессе после ареста капитана. – Еще недавно такое показалось бы невероятным. Из-за того что это было невероятным, мы оказались к этому не готовыми».

Террористы и анархисты представляли собой «самые серьезные угрозы нашему национальному миру и безопасности, – сказал президент. – Такие проявления нелояльности и анархии должны быть пресечены… Рука нашей власти должна немедленно хватать таких людей»[9].

Дж. Эдгар Гувер и ФБР станут инструментами этой власти.

Глава 2. Революция

«Я верю во власть», – написал в июне 1908 года президент Теодор Рузвельт, когда решил создать формирование, которое превратилось в ФБР. В годы своего пребывания у власти он имел «больше власти, чем в любом другом ведомстве в любой великой республике или конституционной монархии наших времен, – записал он с гордостью. – Я использовал всю власть, которая была, до капли»[10]. Катапультированный на пост президента наемным убийцей-анархистом на пороге XX века, Рузвельт боролся за укрепление демократии, стремился ввести политический порядок, построить государство, в котором главенствовал бы закон.

Рожденная в революции и посвященная свободе, Америка была раздираема Гражданской войной, потом объединилась и обрела новую форму благодаря массовому переселению иностранцев, ищущих свободу. На пороге XX века последние неконтролируемые и неуправляемые западные территории были уже на грани того, чтобы стать штатами. Границы в горах и пустынях закрывались. В Соединенных Штатах жили приблизительно 76 миллионов человек, более половины из них – в маленьких городах и деревнях. Пока Америка боролась за то, чтобы цивилизовать свои границы, на огромных ее просторах отсутствовал закон. Федеральные маршалы выступали в роли шерифов и формировали вооруженные отряды; они смотрели в лицо смерти от рук головорезов.

В американских городах – генераторах денег и власти, изобретений и информации бедные кварталы кишели иммигрантами, ищущими свободы и богатства в Новом Свете. К 1900 году американская промышленность и рабочие стали самыми крупными создателями капитала на Земле, производя почти одну четвертую часть промышленной продукции, выпускавшейся в мире. По мере того как Америка превращалась в гиганта, влияние корпоративных материальных ценностей колоссально выросло; промышленные магнаты стремились руководить и управлять миллионами рабочих, труд которых сделал их богатыми. По мере того как Америка превращалась в мировую силу, каждая новая волна иммигрантов из Старого Света подпитывала страх перед подрывной деятельностью иностранцев. Революционеры ввозили опасные идеи из Германии, Италии и России. Их памфлеты и протесты были направлены против политического и экономического порядка в Америке. Рудники, заводы и потогонные предприятия Америки были полны людей, которые когда-то жили при царях и королях. Они мечтали о лучшем мире. Самые радикальные из них представляли себе гибель старого режима и возникновение политической утопии, в которой правили бы обездоленные.

«Настало время великих социальных революций, – написал Рузвельт в 1895 году – в год, когда он стал комиссаром полиции города Нью-Йорка и родился Дж. Эдгар Гувер. – Мы все всматриваемся в будущее, пытаясь предсказать действия огромных безмолвных сил, приведенных в действие громадой промышленной революции, которая произошла в нынешнем веке. Мы не знаем, что делать с огромным перемещением населения, ростом городов, беспорядками и недовольством масс»[11].

Анархия царила в огромных безмолвных силах, выпущенных на волю. Анархисты ставили своей целью уничтожение власти как таковой, хотели снести столпы западной цивилизации. В 1894 году они убили президента Франции, в 1897 – премьер-министра Испании, в 1898 – императрицу Австрии, в 1900 – короля Италии и в 1901 году – президента Соединенных Штатов Уильяма Маккинли. Убийство Маккинли сделало Теодора Рузвельта президентом в возрасте 42 лет; это был самый молодой президент в истории Америки.

В своем первом обращении к конгрессу в декабре 1901 года Рузвельт заявил, что «анархия – преступление против всего человечества»[12]. Он потребовал, чтобы новые законы запретили революционерам и подрывным элементам жить в Соединенных Штатах.

Президент Рузвельт вкусил имперской власти, и она ему понравилась. Он действовал в одиночку, когда прокладывал огромный канал из панамских джунглей; в одиночку решил послать американский флот, чтобы продемонстрировать миру силу. Он знал, что иностранцы могут нанести ответный удар, когда Америка продемонстрирует свою силу всему миру. Но в первые годы своей президентской деятельности Рузвельт не обладал реальной властью для того, чтобы бороться с преступлениями против Соединенных Штатов. Его министерство юстиции только начинало учиться поддерживать правопорядок.

Созданному в 1870 году – через пять лет после окончания Гражданской войны – министерству юстиции и его руководителю было поручено навести порядок в стране, лишенной единства. Министр юстиции и его юристы расположились в квартале от Белого дома на трех верхних этажах Сберегательного банка Фридмана – в отвратительном месте, смердящем канализацией, воды которой текли внизу; там они и оставались до конца XIX века. Конгресс дал им полномочия раскрывать преступления против Соединенных Штатов и преследовать за них в судебном порядке, ассигновав огромную сумму 50 тысяч долларов в год на эти высокие цели; но ему не удалось создать федеральный свод законов, регламентирующий то, как должно быть обеспечено правосудие.

Четыре президента в XIX веке обращались к самой могущественной частной полицейской организации страны – Национальному детективному агентству Пинкертона как инструменту принудительного применения закона, источнику сведений секретного характера и орудию политической борьбы. «Я всегда испытывал отвращение к назначению детективов и оплате их услуг»[13], – написал в 1884 году министр юстиции Бенджамин Брюстер. Но тем не менее он делал это. Основатель агентства Алан Пинкертон выполнял шпионские задания во время Гражданской войны и помогал создавать секретную службу для президента Авраама Линкольна. Его сыщики служили железнодорожным и сталелитейным магнатам, ведя слежку, расстраивая забастовки и пробивая черепа лидерам профсоюзов. Они платили осведомителям, личности которых были защищены кличками. Им не претило нарушать закон для поддержания законности или применять насилие во имя порядка. В 1892 году конгресс запретил правительству пользоваться услугами этой фирмы после того, как в результате столкновения на сталелитейном заводе Карнеги в Хомстеде, Пенсильвания, погибли трое служащих агентства Пинкертона и пятеро рабочих. Белый дом теперь лишился умения, хитрости и силы частных детективов.

После убийства Маккинли один из служащих агентства Пинкертона предложил создать новую правительственную организацию с целью искоренения радикалов в Америке. «Все эти люди должны быть взяты на карандаш и находиться под постоянным наблюдением»[14], – писал Роберт А. Пинкертон. В 1903 году с новыми законами, запрещающими анархистам жить в Соединенных Штатах, министерства юстиции и труда начали вести секретные досье на радикалов-иностранцев.

Республиканец Рузвельт хотел бороться и с плутократами, и с анархистами. То, как они незаконно присваивают себе нефть, уголь, полезные ископаемые и древесину на федеральных землях, приводило его, основателя национальных парков Америки, в ужас. Объединившиеся преступники, присваивающие себе общественную собственность для личной выгоды, давали взятки политикам, чтобы защитить свои махинации с землей. Используя тысячедолларовые купюры как оружие, они грабили миллионы акров американских приграничных территорий.

В 1905 году федеральное расследование, проведенное с участием грубоватого агента Секретной службы Уильяма Дж. Бернса, привело к предъявлению обвинения и признанию виновным сенатора Джона Х. Митчелла и конгрессмена Джона Х. Уильямсона из Орегона (оба они были республиканцами) в разграблении обширных лесов Каскадных гор. В передовице одной орегонской газеты справедливо утверждалось, что Бернс и правительственные следователи использовали «методы русских шпионов и сыщиков»[15]. Сенатор умер в то время, когда его дело было на апелляции. Признание конгрессмена виновным было отменено Верховным судом США на основании «возмутительного поведения»[16] Бернса, включающего бесстыдные попытки повлиять на присяжных и свидетелей. Бернс ушел с правительственной службы и стал известным частным детективом; его мастерство в прослушивании телефонных разговоров и гостиничных номеров в конечном счете вознесло его на пост начальника Эдгара Гувера в ФБР.

Грабеж целинных земель мошенниками и спекулянтами продолжался, не ослабевая. Президент был в гневе.

«Рузвельт в своей характерной энергичной манере утверждал, что расхитители общественной собственности будут преследоваться по закону и привлекаться к судебной ответственности»[17], – как написано в служебной записке Гуверу от спецагента ФБР Луиса Финдли, который поступил на службу в Бюро в 1911 году. Эта служебная записка – уникальный документ, свидетельствующий о рождении ФБР, происхождение которого по вполне понятным причинам скрывалось его основателями.

«Рузвельт вызвал министра юстиции Чарльза Дж. Бонапарта в Белый дом и сказал ему, что он желает, чтобы мошеннические сделки с землей жестко преследовались по закону, и распорядился, чтобы тот набрал необходимый персонал для ведения расследований». Бонапарт был человеком редкого в Америке аристократического происхождения – внучатым племянником императора Франции Наполеона I и внуком короля Вестфалии. Он был близким другом и советником Рузвельта на протяжении многих лет. Оба этих человека были аристократами, равно как и прогрессивными людьми, реформаторами и моралистами; оба они поддерживали разумное применение силы во имя закона. Рузвельт стоял за то, чтобы дать забастовщикам почувствовать вкус полицейских дубинок; Бонапарт полагал, что насилие со стороны виджилантес (члены неофициально созданной организации по борьбе с преступностью несанкционированными методами. – Пер.) может послужить восстановлению общественного порядка.

«Бонапарт обратился к Секретной службе Соединенных Штатов за обученным персоналом для ведения надлежащего и необходимого расследования и получил немалую группу сотрудников для пресечения заключения безудержно растущих мошеннических сделок с землей», – рассказывал Финдли. Президент Рузвельт остался неудовлетворенным. «Он сказал г-ну Бонапарту в самых сочных выражениях, ему характерных, что этот доклад – очковтирательство. Ему нужны факты, все факты и настоящие факты, а если понадобится кому-то втереть очки, то он сам будет это делать», – утверждает он далее.

«Президент Рузвельт велел Бонапарту создать следственную службу в рамках министерства юстиции, не подчиняющуюся никакому другому департаменту или бюро, которая не была бы подотчетна никому, кроме министра юстиции». Приказ президента «привел к образованию Бюро расследований».

По закону Бонапарт должен был просить палату представителей и сенат создать это новое бюро. «Министерство юстиции не располагает исполнительными силами, а точнее, никакими постоянными сыскными силами под своим непосредственным руководством»,[18] – написал Бонапарт в конгресс; таким образом, оно было, «несомненно, не полностью оснащено для своей работы». Он официально стремился получить деньги и полномочия для создания «небольшого, тщательно отобранного и опытного коллектива».

27 мая 1908 года палата представителей весьма выразительно сказала свое «нет». Конгрессмены боялись, что президент намеревается создать в Америке тайную полицию. Этот страх был вполне обоснован. До него президенты использовали частных сыщиков в качестве политических шпионов.

«Представления американцев об управлении» запрещали «слежку за людьми и вмешательство в то, что обычно считалось их частными делами»[19], – сказал конгрессмен Джозеф Свагар Шерли, демократ из Кентукки. Конгрессмен Уолтер И. Смит, республиканец из Айовы и позднее судья Федерального апелляционного суда, решительно возражал против создания «системы шпионажа» в Америке. Конгрессмен Джон Дж. Фитцджеральд, демократ из Нью-Йорка, предостерегал против «централизованной полицейской или шпионской системы в федеральном правительстве». Конгрессмен Джордж И. Уолдо, республиканец из Нью-Йорка, сказал, что это будет «сильный удар по свободе и свободным общественным институтам, если в этой стране появится какое-нибудь крупное централизованное бюро секретной службы, вроде того, какое существует в России».

Конгресс запретил министерству юстиции потратить хотя бы цент на предложение Бонапарта. Министр юстиции уклонился от исполнения этого распоряжения. Этот маневр мог нарушить букву закона. Но он соответствовал настрою президента.

Теодор Рузвельт был «готов задвинуть Конституцию в дальний угол всякий раз, когда она становилась помехой»[20], как заметил Марк Твен. Происхождение ФБР кроется в том смело брошенном вызове конгрессу.

Бонапарт подождал, пока конгресс не прервет свою работу на каникулы в конце июня. Тогда он залез в резервный фонд министерства юстиции для покрытия текущих расходов и нанял восемь опытных агентов Секретной службы в качестве постоянных следователей на полный рабочий день. 26 июля 1908 года[21] Бонапарт подписал официальный приказ, учреждающий новое следственное подразделение в составе 34 сотрудников – «специальных агентов». Он пошел бы просить подаяние, занял или украл бы деньги, чтобы заполучить людей, которых хотел президент. Он назначил некоего Стэнли У. Финча – клерка, дисквалифицированного из юридической практики в Вашингтоне, первым начальником Бюро расследований.

«Трудности, с которыми мы сталкиваемся при вербовке надежных и квалифицированных сыщиков, очень велики»[22], – в частной беседе предупредил Бонапарт президента. Это подразделение должно было иметь «некоторое знакомство с притонами и привычками преступников, а его сотрудники обязаны часто общаться и использовать в своей работе людей с чрезвычайно низкими нравственными устоями». Детективы часто «подвергаются соблазну сфабриковать желаемые доказательства», сказал Бонапарт. Министр юстиции должен был быть человеком, «который готов нести ответственность» за их работу.

Конгресс был уведомлен о создании Бюро расследований после свершившегося факта в декабре 1908 года в нескольких строках ежегодного отчета Бонапарта о работе министерства юстиции. «У министерства возникла необходимость сформировать небольшой коллектив своих собственных особых агентов, – написал он. – Такой шаг был непреднамеренным со стороны министерства». Это скрывало правду, так как президент отдал приказ о создании Бюро.

Бонапарт лично дал клятву в конгрессе, что Бюро не станет тайной полицией. Оно будет над политикой. Министр юстиции, как главное лицо, ответственное за соблюдение правопорядка, будет руководить его агентами и контролировать их. «Министр юстиции знает или должен знать, что они делают в любой момент»[23], – пообещал он.

Пропасть между «знает» и «должен знать» превратится в опасную бездну, когда Дж. Эдгар Гувер придет к власти.

Глава 3. Предатели

1 августа 1919 года Гувер стал начальником только что созданного отдела по борьбе с радикалами министерства юстиции. Он обладал набором полномочий, уникальным в правительстве Соединенных Штатов.

В его ведении были сотни агентов и осведомителей, работающих на Бюро расследований. Он мог потребовать ареста почти любого человека по своему выбору. Он начал организовывать в масштабах страны кампанию против врагов государства. Ему было всего лишь 24 года.

За два года, прошедшие с тех пор, как Гувер начал работать на правительство, Соединенные Штаты провели и выиграли свои военные сражения за границей. Теперь правительство вступило в политическую войну с врагами на внутреннем фронте.

Министерство юстиции и Бюро расследований пользовались своей властью как против американцев, так и иностранцев с самого начала Первой мировой войны. Президент Вильсон предостерегал, что «злонамеренные шпионы и заговорщики» распространяют «среди нас подстрекательства к бунту». Он утверждал, что «многие наши граждане подкуплены» иностранными агентами. Гражданам, которые были против войны, он сказал, что они на самом деле воюют на стороне противника. «Горе человеку или группе людей, которая встанет у нас на пути»[24], – сказал Вильсон.

Гувер изучил механику массовых арестов и задержаний в течение своего первого года работы в министерстве юстиции. В департаменте имелся список из 1400 политически подозрительных немцев, проживавших в Соединенных Штатах на день объявления войны. 98 из них были посажены в тюрьму незамедлительно, 1172 человека сочли потенциальной угрозой национальной безопасности страны и могли арестовать в любой момент. Они были первыми политически подозрительными людьми, за которыми Гувер установил наблюдение.

Бюро развернуло свои первые общегосударственные программы слежки по Закону о шпионаже от 1917 года, занимаясь облавами на радикалов, прослушиванием телефонных разговоров и вскрытием корреспонденции. Закон о шпионаже делал обладание информацией, которая могла причинить вред Америке, наказуемым смертью; заключение в тюрьму ожидало всякого, кто «произносил, печатал, писал или публиковал» нелояльные идеи. 1055 человек были признанными виновными по Закону о шпионаже. Ни один из них не был шпионом. Большинство были политическими диссидентами, которые выступали против войны. Их преступлениями были слова, а не поступки.

Роуз Пастор Стоукс – русская иммигрантка, вышедшая замуж за американского миллионера-социалиста, – была приговорена к десяти годам тюремного заключения по Закону о шпионаже за то, что сказала: «Ни одно правительство, поддерживающее спекулянтов, не может отстаивать интересы народа». Юджин В. Дебс – лидер Американской социалистической партии – был осужден за то, что выступил против ее осуждения. Он собрал почти миллион голосов против президента Вильсона, но свою следующую кампанию вел уже из тюрьмы. «Я верю в право на свободу слова и во время войны, и в мирное время, – сказал Дебс на суде. – Если Закон о шпионаже устоит, то тогда Конституция Соединенных Штатов умрет»[25]. Его обвинитель Эдвин Вертц из министерства юстиции ответил, что Дебс представляет собой угрозу обществу, потому что его слова возбуждают умы американцев: если он останется свободным, «тогда любой человек может пойти в переполненный театр… и закричать «пожар!», когда никакого пожара нет». Верховный суд единогласно поддержал приговор – 10 лет тюрьмы. Судья Оливер Венделл Холмс, самый известный юрист в Америке, написал, что социалисты говорили «слова, которые могли возыметь действие силы». Они создавали «явную и существующую угрозу» государству.

Пока шла война, сенатор Ли Овермэн, республиканец из Северной Каролины, выдающийся член Судебной комиссии, курировавшей министерство юстиции, потребовал от Бюро более решительных действий против «предателей, негодяев и шпионов»[26]. Сенатор предупредил, что 100 тысяч иностранных агентов-шпионов ходят по территории Соединенных Штатов. Ссылаясь на Бюро, он удваивал и еще раз удваивал эту цифру по своему желанию – 200 тысяч сегодня, 400 тысяч завтра.

Министр юстиции Томас Грегори написал обвинителю министерства юстиции: «В стране поднялась волна истерии в отношении немецких шпионов. Не могли бы вы упаковать и прислать мне дюжину, а я щедро заплачу вам за беспокойство. Мы постоянно ищем их, но несколько трудно охотиться на них, пока они не найдены»[27].

Охота на иностранных шпионов стала сумасбродной затеей. Армия и флот, госдепартамент, Секретная служба, федеральные маршалы, полиция больших городов соревновались друг с другом и Бюро расследований в бесплодной погоне. Бюро столкнулось с «огромным объемом дублирующих друг друга следственных действий, проводившихся различными ведомствами, которым было поручено выиграть эту войну»[28], – вспоминал агент по имени Френсис К. Доннелл. «Не было ничего необычного в том, что агент Бюро звонил какому-нибудь человеку в ходе своего расследования и узнавал, что шесть или семь других правительственных ведомств уже пытаются допросить его по тому же делу».

Эти поиски превратились во всеобщую потасовку. Министр юстиции Грегори и директор Бюро расследований в военное время А. Брюс Беласки поддерживали по всей стране представителей бизнеса, которые финансировали ультрапатриотическую Американскую лигу защиты, представлявшую собой банды граждан, которые шпионили за людьми, подозреваемыми в ведении подрывной деятельности. Они работали группами; каждый член группы носил значок, объявляющий его сотрудником Секретной службы. В период пика ее активности в лиге [29], по некоторым утверждениям, насчитывалось более 300 тысяч сторонников. Ее самые рьяные члены получали удовольствие от незаконных проникновений в жилища своих соотечественников-американцев и их избиений от имени правосудия и государства. Слухи, сплетни и инсинуации, собранные членами лиги, наполняли досье Бюро расследований.

Зять президента Вильсона, министр финансов Уильям Г. Макэду, сказал президенту, что союз Бюро с Лигой представляет собой «серьезнейшую опасность непонимания, неразберихи и даже обмана»[30]. Это привело президента в замешательство. Вильсон спросил министра юстиции Грегори, действительно ли эти виджилантес – самая лучшая организация, которую может сформировать Америка. Он сказал: «Очень опасно позволять такой организации действовать в Соединенных Штатах, и хотел бы я знать, есть ли способ остановить ее». Президент признал, что он «был нерадив и не пытался найти способов»[31] прекратить беспорядок в правительственных рядах, но он все еще пребывал «в сомнениях относительно того, какое средство будет самым лучшим».

У министра юстиции Грегори был ответ. Когда прожекторы шарили по ночному небу Америки, а оповещающий вой сирен звучал все громче, он сделал Бюро расследований политической ударной силой.

Во время войны Бюро провело два главных политических рейда. Первый был осуществленной в масштабе всей страны атакой на организацию «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ) – левое рабочее движение, насчитывавшее в Соединенных Штатах 100 тысяч человек. ИРМ приняла резолюцию против войны; само разглагольствование на тему войны было политическим преступлением по Закону о шпионаже. Министр юстиции решил убрать ИРМ с дороги[32]. Президент Вильсон одобрил эту акцию от всей души. «Нью-Йорк таймс» высказала мнение, что руководители этого союза были «фактически и, наверное, на самом деле агентами Германии»[33], руководствуясь предположением, что немцы платили ИРМ, чтобы ее члены подрывали промышленность Америки. Газета предположила, что «федеральные власти должны разделаться с этими предателями и заговорщиками». Агенты Бюро и члены Американской лиги защиты так и сделали. Они выбивали двери офисов ИРМ, домов ее активистов и приемных этой организации в двадцати четырех городах Америки; захватывали тонны документов и арестовывали сотни подозреваемых. Три массовых суда привели к тому, что по Закону о шпионаже были осуждены 165 руководителей этого союза. Сроки тюремного заключения для них доходили до 20 лет.

Политики и общественность приветствовали эти аресты. Призывы к заключению в тюрьму предателей, негодяев и шпионов звучали с церковных кафедр и из кабинетов государственных законодательных учреждений. Министр юстиции нашел легкую мишень. Он поручил Бюро расследований устроить облаву на уклонистов – людей, которые уклонялись от призыва на воинскую службу, – весной и летом 1918 года.

Общепризнанно, что самым крупным рейдом на уклонистов была трехдневная облава, назначенная на 3 сентября, – самая целенаправленная операция за десятилетнюю историю существования Бюро расследований. Тридцать пять агентов собрались под руководством Чарльза де Вуди, начальника Нью-Йоркского отделения Бюро. Сотрудникам Бюро оказывали поддержку около 2 тысяч членов Американской лиги защиты, 2350 военнослужащих и служащих флота и по крайней мере 200 офицеров полиции. Они прошли по улицам Манхэттена и Бруклина на заре, переправились через реку Гудзон на паромах и развернулись в цепь, охватившую Ньюарк и Джерси-Сити. Они арестовали приблизительно 50–65 тысяч подозреваемых, хватая их на тротуарах, вытаскивая из ресторанов, баров и отелей, и отправили их в местные тюрьмы и государственные оружейные заводы. Среди обвиняемых было около полутора тысяч уклоняющихся от призыва и дезертиров. Но десятки тысяч невинных людей были арестованы и заключены в тюрьму без всякой причины.

Министр юстиции попытался снять с себя ответственность за облавы, но Бюро не позволило ему этого сделать. «Никто не может сделать из меня козла отпущения, – с вызовом сказал де Вуди. – Все, что я предпринял в связи с этой облавой, было сделано под руководством министра юстиции и директора Бюро расследований»[34].

Политическая буря по поводу ложных арестов и тюремного заключения множества людей была недолгой. Но и министр юстиции Грегори, и директор Бюро Беласки вскоре ушли в отставку. Их имена и репутация были забыты. Их наследие сохранилось только потому, что оно досталось Гуверу.

«Красная» угроза начала овладевать воображением правительства Соединенных Штатов в последние недели Первой мировой войны.

Президент Вильсон отправил около 14 тысяч солдат на борьбу с большевиками на заснеженные границы России. Они все еще вели боевые действия, когда 11 ноября 1918 года в Европе замолчали пушки. Первое сражение войны с коммунизмом Америка вела боевыми патронами.

Президент также повел политическую атаку на русских радикалов. Удивив своих ближайших помощников, Вильсон лично дал разрешение на публикацию секретных досье с целью показать, что вожди русской революции были платными агентами правительства Германии. Эти документы были доставлены в Белый дом одним из экспертов Вильсона по пропаганде, который считал, что произвел… «величайшую сенсацию в истории»[35]. Президент ни с кем не проконсультировался в отношении их подлинности. Это были фальшивки – грубые подделки, проданные доверчивому американцу царским мошенником, но они изменили политический диалог в Америке.

Теперь конгресс присоединился к войне с коммунизмом. В январе 1919 года сенат Соединенных Штатов начал слушания об угрозе коммунизма, которые возглавил сенатор Ли Овермэн из Судебной комиссии. Министерство юстиции дало сенатору Овермэну открытый доступ к документам Бюро расследований. В свою очередь, его комиссия передала Бюро копии всех своих отчетов, полученных из других ведомств правительства. Эти документы образовали краеугольный камень, ставший основой карьеры Дж. Эдгара Гувера.

Тон слушаний был задан свидетельскими показаниями нью-йоркского юриста по имени Арчибальд Стивенсон – специалиста-самоучки по Советам.

– В таком случае цель состоит в том, чтобы сформировать правительство внутри существующего правительства? – спросил сенатор Овермэн. – И свергнуть это правительство?

– Именно, – подтвердил Стивенсон.

– Вы полагаете, что это движение в США постоянно растет?

Стивенсон ответил положительно, и, по его словам, оно представляет «серьезнейшую угрозу Соединенным Штатам в настоящее время».

– Вы можете предложить нам какое-то средство борьбы с ним? – спросил сенатор.

– Иностранные агитаторы должны быть депортированы, – сказал Стивенсон. – Американские граждане, которые выступают в поддержку революции, должны подвергнуться наказанию.

Сенатор закончил слушания, сказав, что уже давно пора начать «выносить такие свидетельские показания на суд американского народа и информировать его о том, что происходит в этой стране».

По мере того как тревога сената в связи с «красной угрозой» росла, воинственный дух в отношении мировой войны угасал. 9 миллионов американских рабочих, занятых в военной промышленности, были демобилизованы. Новых рабочих мест оказалось недостаточно. Стоимость жизни выросла почти вдвое со времени начала войны, когда 4 миллиона американских солдат стали возвращаться домой, 4 миллиона американских рабочих начали бастовать. Соединенные Штаты никогда еще не видели такой конфронтации между рабочими и хозяевами предприятий. Силы закона и правопорядка были убеждены, что за всем этим стоят «красные».

21 января 1919 года, в день, когда сенат заслушал первые свидетельские показания в отношении «красной» угрозы, 35 тысяч рабочих судостроительных заводов в Сиэтле не вышли на работу. Федеральные войска подавили бунт, но забастовочный дух распространился на угольные шахты и сталелитейные заводы, рабочих текстильных предприятий и телефонистов и на полицию Бостона. Сотни и сотни забастовок швыряли песок в ходовую часть американской машины. По стране распространился политический и экономический страх.

Белый дом был пуст. Президент Вильсон отплыл за океан на борту военного корабля «Джордж Вашингтон» с целью положить конец всем войнам. Он с самыми доверенными помощниками отправился во Францию с целью осуществления своей мечты – создания Лиги Наций, всемирного союза для поддержания мира. Вильсон назвал свое предложение заветом; в нем звучала мессианская нотка. Его союзники в военное время, руководители Англии и Франции, сочли Вильсона невыносимым ханжой. Они были гораздо сильнее заинтересованы в том, чтобы наказать Германию, нежели в том, чтобы строить новый мир, основываясь на представлениях Вильсона.

Не заключив мирный договор, Соединенные Штаты по-прежнему находились в состоянии войны за границей. При отсутствии президента в Белом доме нация осталась без руководителя, который вел бы войну внутри страны.

Вильсон находился за пределами Соединенных Штатов с 4 декабря 1918 по 24 февраля 1919 года. Девять дней спустя он снова выехал во Францию, и на родине его не было четыре месяца. В тот день, когда он уезжал во второй раз, Вильсон назначил своего старого политического союзника новым министром юстиции.

А. Митчелл Палмер был внешне приятным мужчиной 47 лет, три раза избиравшимся конгрессменом от Пенсильвании, пацифистом-квакером и краснобаем с гибкими принципами и грандиозными амбициями. Будучи влиятельной персоной Демократического национального комитета, он стал политическим администратором Вильсона на съезде Демократической партии в 1912 году. В течение 1918 года он руководил отделом по надзору за собственностью врагов США в рамках министерства юстиции как своей вотчиной, раздавая своим приятелям и закадычным друзьям опекунство над захваченной собственностью граждан Германии и патенты стоимостью миллионы долларов. Теперь он ухватился за возможность руководить министерством юстиции.

У Палмера была одна большая цель. Он представлял себя следующим президентом Соединенных Штатов.

Тридцать шесть коричневых бумажных пакетов с динамитом проникли в США по почте в конце апреля 1919 года. Они составили величайший в истории Соединенных Штатов заговор с целью совершения политического убийства.

29 апреля первая бомба прибыла в дом в Атланте Томаса У. Хардвика, который только что оставил пост сенатора Соединенных Штатов от Джорджии. Хардвик содействовал принятию нового Закона о высылке из США анархистов и запрещении им въезда в страну, цель которого состояла в депортации радикально настроенных иностранцев. Бомба оторвала руки его экономке.

Это была не единственная бомба, посланная по почте, которая дошла до намеченной жертвы. Почтовый служащий в Нью-Йорке обнаружил таких шестнадцать штук на полке отправлений, посланных с предоплатой, – террористы наклеили недостаточное количество марок. Потенциальные убийцы были, очевидно, полуграмотны: они написали с ошибками имена некоторых адресатов. Но список их целей был непростой.

Во главе его стоял министр юстиции Палмер. В нем значился судья Верховного суда Оливер Венделл Холмс, равно как и судья Кинсо Маунтин Лэндис, который вынес уже более ста обвинительных приговоров по Закону о шпионаже. К смерти были приговорены пять членов конгресса, включая сенатора Овермэна. В этом списке были имена министра труда и члена Комиссии по федеральной иммиграции – оба были ответственны за судебные дела о депортации согласно Закону о высылке анархистов. Там же были имена мэра и полицейского комиссара Нью-Йорка. Самыми известными мишенями были самые главные банкиры страны – Джон Д. Рокфеллер и Дж. П. Морган. Наименее известным из всех был пухленький, лысеющий двадцатидевятилетний агент Бюро расследований по имени Рейми Финч.

Финч провел не один месяц, гоняясь за членами банды итальянских анархистов, возглавляемых Луиджи Галлеани – основателем подпольного журнала Cronaca Sovversiva («Подрывная хроника» – ит.). У Галлеани было, наверное, пятьдесят последователей, которые приняли близко к сердцу его призывы к насильственному перевороту, политическим убийствам и использованию динамита, чтобы вселить ужас в правящий класс. Грамотные революционеры проводили отчетливую границу между словесной пропагандой и пропагандой действий. Галлеани верил в действия. Финч с горсткой своих коллег-агентов из Бюро расследований шел по прерывающемуся следу из долины реки Огайо к Атлантическому океану, который закончился в феврале 1918 года налетом на конторы Cronaca Sovversiva в Линне, штат Массачусетс. Этот налет привел к аресту Галлеани и годом позднее – судебному распоряжению о его депортации согласно новому Закону о высылке анархистов, равно как и еще восьми его ближайших сподвижников. Позднее, в январе 1919 года, Галлеани подал свою последнюю апелляцию, когда в промышленных городах Массачусетса и Коннектикута появилась листовка, подписанная «Американскими анархистами», в которой содержалась угроза грядущей «кровавой огненной» бури.

«Депортация не помешает этой буре достичь этих берегов, – гласила листовка. – Депортируйте нас! Мы взорвем вас динамитом!»

В ночь на 2 июня 1919 года еще девять бомб взорвались в семи городах. И снова каждая мишень осталась жива. В Нью-Йорке это был муниципальный судья, хотя был убит ночной сторож на улице. В Кливленде это был мэр города; в Питсбурге – федеральный судья и иммиграционный инспектор; в Бостоне – местный судья и государственный представитель. В Филадельфии террористы сделали своей целью церковь, а в Патерсоне (штат Нью-Джерси) – дом бизнесмена.

В Вашингтоне (округ Колумбия) какой-то молодой человек взорвал себя на пороге дома министра юстиции Палмера. Этот взрыв покачнул ряд изящных городских домов. Франклин Делано Рузвельт, тридцатисемилетний помощник министра флота США, возвращался домой после позднего ужина со своей женой Элеонор, когда взрыв расколол весеннюю ночь. Фасадные окна их дома на 2131 Р-стрит в Вашингтоне были выбиты. Через улицу Палмер стоял среди руин своей гостиной. Фасад его дома был разрушен. Тротуары были покрыты осколками стекла, сломанными ветками, кусочками плоти и костей. Ушло много времени на то, чтобы определить, что фрагменты расчлененного тела были, по всей вероятности, бренными останками двадцатитрехлетнего иммигранта по имени Карло Вальдиночи – издателя Cronaca Sovversiva.

Копии свежей обвинительной речи в адрес правительства, напечатанные на розовой бумаге, трепетали над обломками. «Это война, классовая война. Вы первые начали ее под прикрытием могущественных общественных институтов, которые называете порядком, во тьме ваших законов, – гласила она. – Грядет кровопролитие; мы не станем прятаться. Будут еще убийства: мы станем убивать, потому что это необходимо. Будут еще разрушения: мы будем уничтожать, чтобы избавить мир от ваших тиранических институтов власти». Листовка была подписана: «Боевики-анархисты».

Местные отделения Бюро расследований в Бостоне и Питсбурге первыми сообщили о том, что за взрывами стоит Москва.

Палмер предполагал, что ответственность за них несут «красные». Он стал министром юстиции в ту же неделю, когда Советы провозгласили создание Коминтерна – международного коммунистического движения. Объявляя о том, что это движение ставит своей целью ниспровержение существующего мирового порядка, Ленин открыто пригласил американцев присоединиться к ним.

Утром 3 июня, сидя в развалинах своей библиотеки, Палмер принял небольшую делегацию сенаторов и конгрессменов. «Они настоятельно призвали меня применить всю власть, какую только возможно применить, – рассказал он. – «Палмер, просите, что хотите, и вы получите это».

На первых полосах всех газет Америки он поклялся поймать террористов. Теперь ему были нужны охотники.

Сначала он выбрал нового руководителя Бюро расследований – Уильяма Дж. Флинна, бывшего начальника Секретной службы США. Палмер гордо представил его прессе как самого лучшего детектива Америки. Нью-йоркский полицейский с большим стажем и высшим образованием, Флинн работал водопроводчиком, прежде чем нашел свое призвание. На ротогравюре он был представлен как внушительная фигура в котелке, с сигарой во рту и большим животом, круглым от пива и бифштексов. В Нью-Йорке и Вашингтоне он обвел вокруг пальца нескольких газетных репортеров и завоевал себе репутацию классной ищейки, которая никогда не теряет след.

Флинн предостерег страну, что сотни тысяч иностранных агентов находятся в Соединенных Штатах. Правительство, по его мнению, имело полное право сажать в тюрьму любое количество подозреваемых, чтобы поймать шпиона или вредителя. Его первым шагом была облава на «красных».

12 июня 1919 года агенты Бюро расследований и нью-йоркская государственная полиция разграбили недавно открывшиеся советские дипломатические представительства по адресу: Восточная Сороковая улица, 110, на Манхэттене. Они захватили груды папок – но не обнаружили ничего такого, что связало бы «красных» с терактами[36].

На следующий день министр юстиции Палмер отправился в конгресс и попросил денег и новых законов, чтобы остановить «красных» и радикалов. Он предупредил, что следующие атаки могут произойти в течение дней или недель, возможно, 4 июля. Он уже начал видеть растущий всемирный заговор коммунистов и обычных мошенников, «салонных социалистов» и сексуальных извращенцев – «массовое объединение преступников всего мира с целью свергнуть приличия частной жизни»[37]. Он рассматривал взрыв своего дома как более чем ясный знак того, что «пламя революции охватывает каждое учреждение закона и порядка» в Америке, «лижет алтари церквей, проникает в школьные колокольни, заползает в священные углы американских домов».

17 июня Палмер и Флинн встретились в министерстве юстиции с группой помощников. Они вышли, чтобы объявить, что Бюро расследований незамедлительно устроит облаву на террористов. Флинн был убежден, что нападения – дело рук русских большевиков.

Шесть дней спустя сотрудники Бюро допросили Луиджи Галлеани, который сидел в камере предварительного содержания на Оленьем острове в Бостонской гавани в ожидании депортации. Они ничего от него не узнали. На следующее утро он уже плыл на корабле в Италию, чтобы никогда больше не ступить на землю Америки. Галлеани и его банде анархистов так и не было предъявлено обвинение; расследование тянулось двадцать пять лет и ни к чему не привело. Его последователи вскоре снова нанесут удар, совершив крупнейшее террористическое нападение, которое когда-либо видела Америка.

Два корабля шли через Атлантический океан. Один увозил из Америки Галлеани, другой вез президента на родину.

8 июля Вудро Вильсон возвратился в Соединенные Штаты после пяти месяцев тщетных усилий создать Лигу Наций. Его видение мира во всем мире ускользало и исчезало, как океанские волны. Он получил слабую поддержку от союзников Америки в войне. В сенате Соединенных Штатов рос презрительный (пренебрежительный, насмешливый) настрой. Вскоре Вильсон отправился по стране, ведя избирательную кампанию и доводя свои аргументы (основные идеи) до населения. В 1919 году не было государственных радиостанций; президент должен был лично выступать со своими обращениями. Он проехал свыше 8 тысяч миль по железной дороге, выступив с сорока речами в пятнадцати штатах.

Президент появлялся, как предсказатель Страшного суда. Хрипящий, кашляющий, с двоящимся зрением, измученный головными болями, Вильсон рисовал американскому народу картину апокалипсиса. Он пророчил стране и миру постоянную угрозу войны. Он говорил о русской революции так, словно она была огромным облаком смертельного газа, плывущим через Атлантику и несущим Америке «яд массовых беспорядков, бунта и хаоса»[38].

«Мои уважаемые сограждане, неужели вы в самом деле думаете, что этот яд не проник в вены нашего свободного народа? – вопрошал президент. – В Америке люди спокойно смотрят вам в лицо и говорят, что они за такую революцию, тогда как такая революция означает власть террора». Без мира «этот яд будет постоянно распространяться все быстрее и быстрее до тех пор, пока наша любимая страна не придет в смятение и не изменится от него в худшую сторону».

Он предостерегал, что Соединенным Штатам нужно быть готовыми воевать «в любой части мира, где опасность войны представляет собой угрозу». Враги Соединенных Штатов дремать не будут: «Вы должны следить за ними с помощью тайных агентств, внедренных повсюду». Государству придется держать огромную регулярную армию и флот в состоянии постоянной высокой боевой готовности.

«И это нельзя делать в ходе свободной дискуссии, – говорил президент. – Это нельзя делать путем общественного обсуждения. Планы должны храниться в секрете. Знания должны накапливаться системой, которую мы осудили, потому что мы назвали ее шпионской. Более вежливые люди называют ее разведывательной».

Пока президент проводил агитационную поездку по Великим Равнинам, в Вашингтоне обретала форму новая разведывательная система Соединенных Штатов.

1 августа 1919 года министр юстиции поручил Дж. Эдгару Гуверу разрушить коммунистический заговор против Соединенных Штатов. Он сразу же почувствовал симпатию к Гуверу, чья неутомимая работа получила высокую оценку его начальства в министерстве юстиции.

Как новый начальник отдела по борьбе с радикалами, Гувер имел под своим началом шестьдесят одного агента Бюро расследований и тридцать пять осведомителей под прикрытием[39]. Он начал заполнять папки Бюро информацией от военной разведки, Госдепа, Секретной службы. Он заручился поддержкой иммиграционной и паспортной служб, почтмейстеров, комиссаров полиции, частных детективов и членов «комитета бдительности». Команды домушников[40] и взломщиков сейфов из Бюро и департамента морской разведки проникали в иностранные посольства и консульства, чтобы украсть коды и шифры.

Он пользовался данной ему властью как магнитом, собирая воедино фрагменты секретной информации, рассеянной в правительственных учреждениях, создавая засекреченные дела против десятков тысяч людей, подозреваемых в политической неблагонадежности. Американцы в равной степени с иностранцами могли оказаться в списке врагов, составленном Гувером, посетив политический митинг вместе с осведомителем или подписавшись на одну из 222 радикальных иностранных газет, издававшихся в Соединенных Штатах.

Хранилище секретов, созданное Гувером, составило основу первичной системы центральной разведки. За три месяца после принятия должности он проверил досье на более чем 60 тысяч человек. Бюро сформировало по крайней мере столько же досье на места, где эти люди собирались, издания, которые они читали, и политические группировки, в которые они вступали. Каждый из этих людей должен был быть оценен как потенциальная угроза национальной безопасности. Каждый мог играть какую-то роль в тайном подполье, быть закамуфлированным бойцом «безумного марша красного фашизма»[41], как его стал называть Гувер, с целью создания Советской Америки.

Из политического хаоса, царившего в России, поднимались к власти Ленин и Сталин. Страх того, что их революция начнет распространяться, был огромен.

12 августа, на второй неделе пребывания в должности, Гувер начал «энергичное и всестороннее изучение»[42] американских граждан и иностранцев, «защищающих смену существующей формы правления с помощью силы или насилия». Министерство юстиции хотело получить показания «любого рода, будь то с чужих слов или каких-то иных», против американских коммунистов. Показания с чужих слов можно было использовать в судебных преследованиях по новым законам, принять которые Палмер убеждал конгресс. Палмер тщательно изучил законы[43] в поисках новых путей осуществлять аресты и заключать в тюрьму американцев за подстрекательство к бунту в мирное время. В 1919 году семьдесят таких законопроектов были представлены конгрессу. Ни один не был принят.

23 августа Гувер провел серию встреч с комиссаром иммиграционной службы Энтони Каминетти – шестидесятипятилетним политиком из Калифорнии с пышными седыми усами с закрученными вверх концами. Гувер тесно сотрудничал с Каминетти во время войны. Каминетти контролировал регистрационные данные приблизительно на 13 миллионов иммигрантов – на каждого восьмого жителя Америки, включая 1,7 миллиона уроженцев Германии, 1,6 миллиона – Италии и 1,4 миллиона – России. Гувер подозревал, что ударные силы «красного» фашизма находятся среди них. Вместе они начали разрабатывать план избавления нации от врагов. Закон о высылке анархистов давал им полномочия выдворять иностранцев, пропагандирующих революцию, в ходе упрощенного судебного разбирательства без предъявления обвинений или признания виновным. Гувер предложил завоевать одобрение общественности, сделав первыми ссыльными двух самых известных в Америке подстрекателей – Эмму Гольдман и Александра Беркмана. К счастью для Гувера, оба они уже были в тюрьме за агитацию против войны, оба должны были быть отпущены на свободу через месяц и обоим можно было быстренько предъявить обвинение и отправить на родину в Россию.

Гольдман проповедовала атеизм, свободную любовь, контроль над рождаемостью и другие противозаконные вещи. Гувер назвал ее «красной царицей анархии». Ее бывший любовник Беркман половину своей жизни провел в тюрьме за попытку убийства сталелитейного магната Генри Фрика. Он никогда не претендовал на то, что он американский гражданин. Дело против него было простым. Но Гольдман утверждала, что она американка по браку, что препятствовало ее депортации. Гувер взял в свои руки решение этой проблемы.

В ту же неделю в конце августа 1919 года Гувер внедрил своих агентов в две ведущие «левые» организации, существовавшие в США. Обе они собирались в Чикаго в субботу-воскресенье Дня труда.

Одной из них была социалистическая партия. Социалисты пытались открыто работать в рамках американской политической системы на протяжении многих лет; их кандидаты баллотировались на государственных и местных выборах по всей стране и иногда побеждали. Но когда руководитель партии Юджин Дебс оказался в тюрьме, их иерархия нарушилась. Самые радикальные члены партии взбунтовались, возглавляемые яркой личностью – Джоном Ридом, который был тайным советским агентом и автором вымышленного рассказа о восстании большевиков под названием «Десять дней, которые потрясли мир». В шумной группировке, которая называла себя Коммунистической трудовой партией, к Риду присоединился его друг Бенджамин Джитлоу, член Законодательного собрания Нью-Йорка.

Второй организацией, находившейся под наблюдением, был малоизвестный Союз русских рабочих. Взгляд Гувера упал на рапорт об этом союзе, поданный инициативным агентом Бюро расследований по имени Эдгар Б. Шпеер. Будучи когда-то газетным репортером в Питсбурге, Шпеер имел хорошие источники информации среди угольных и сталелитейных магнатов Среднего Запада; его сын дорос до председателя Сталелитейной корпорации Соединенных Штатов. Предприниматели предупредили Шпеера о существовании Союза русских рабочих среди шахтеров Пенсильвании, Огайо и Западной Вирджинии. Он изучил архив документов, захваченных в штаб-квартире союза на Манхэттене, и пришел к заключению, что Русские рабочие составляют заговор тысяч иммигрантов – атеистов, коммунистов, анархистов, готовясь восстать против Америки. Это «террористы», докладывал он, «готовые на любую работу, когда настанет время революции»[44].

Гувер начал готовиться к контрреволюции в Америке.

Глава 4. Коммунисты

Коммунистическая партия Соединенных Штатов Америки родилась в Доме Российской Федерации в Чикаго 7 сентября 1919 года. По крайней мере пять правительственных агентов присутствовали при ее рождении. Их рапорты пришли прямо к Дж. Эдгару Гуверу. Это одни из первых депеш холодной войны в Америке.

Здание, по сообщению спецагента Бюро Августа Х. Лоула, было украшено красными лентами, вымпелами и флагами. Полицейские Чикаго сорвали украшения, прежде чем делегатов призвали к порядку, хотя и оставили висеть красный миткалевый транспарант длиной 75 футов, на котором было написано: «Да здравствует диктатура пролетариата!»

137 официальных делегатов съезда были фанатиками, обладавшими склонностью к политиканству «партийной машины». За лето они противозаконно перекачали средства тысяч состоявших в организации и плативших налоги социалистов, многие из которых были членами Союза русских рабочих.

Среди делегатов находился тайный осведомитель Бюро расследований № 121 – русский по рождению из города сталелитейщиков Гэри (штат Индиана), который зарегистрировался в списке как Н. Нагоров. Ему было поручено следить за «тайными совещаниями руководителей коммунистического движения или любыми другими тайными мероприятиями, которые могли придумать радикалы»[45] за пределами зала, где проходил съезд, как сообщил агент Лоула.

Заседание было открыто для публики; выступления с указанием продолжительности были распечатаны на ротаторе. Но тайный осведомитель № 121 докладывал, что «вся игра была сыграна за закрытыми дверьми» под руководством «русского парового катка, как позже назвали его американские делегаты»[46].

Пока полиция срывала красные ленты на первом этаже, русские и их союзники-славяне устроили тайное заседание на втором этаже. Они поклялись, что «эта партия станет точной копией русского оригинала». Они будут провоцировать бунт среди американских рабочих и «обучать их тактике большевиков для свержения правительства и захвата государства коммунистической партией».

7 сентября тайный осведомитель № 121 послал русскоговорящему специальному агенту Бюро Якобу Сполански черновик конституции новой партии.

Она гласила: «Название этой организации будет Коммунистическая партия Америки. Ее цель – просвещение и сплочение рабочего класса с целью установления диктатуры пролетариата, ликвидация капиталистической системы и создание коммунистического общества»[47].

К 8 сентября 1919 года Гувер изучил десятки рапортов из Чикаго – речей и брошюр, в которых сотрудники правоохранительных органов назывались «головорезами и доносчиками»[48], содержались призывы к общенациональным забастовкам, рабочей революции и созданию Советской Америки.

Гувер считал, что государство стоит на пороге восстания, несравнимого ни с каким восстанием со времен Гражданской войны. Он пришел к выводу, что «красными» в Чикаго руководил Коммунистический интернационал в Москве. Он написал в отчете конгрессу, что у них одна цель – «свержение правительства Соединенных Штатов с применением силы и насилия»[49].

Гувер правильно интуитивно почувствовал связь с Москвой. Советские архивы, извлеченные на свет божий после окончания холодной войны, показывают, что Коминтерн пытался поддержать своих американских союзников контрабандным золотом и бриллиантами и что Джон Рид был одним из контрабандистов[50]. Сколько денег реально было доставлено в кофрах американских коммунистов из революционной России – другой вопрос. Их могло быть десятки, сотни тысяч долларов или больше; в это были вовлечены много посредников, и не все из них были честными комиссионерами. Тем летом Коминтерн также прислал своим американским союзникам тайное коммюнике, призывающее их провоцировать забастовки и раздоры по всей стране. И хотя его воздействие нельзя измерить, все было ясно. Американские рабочие восстали против своих хозяев, подняв новую волну протеста после Дня труда 1919 года.

9 сентября три четверти личного состава бостонской полиции вышли на улицы, когда их комиссар отверг их призыв образовать профсоюз. Полицейские были коммунистами не больше, чем Вудро Вильсон, но президент назвал их преступниками, а губернатор Массачусетса Кэлвин Кулидж вызвал Национальную гвардию, которая открыла огонь по 1117 протестующим полицейским.

10 сентября прозвучал призыв к общенациональной забастовке от рабочих железо– и сталеплавильных заводов. Русские иммигранты и славяне отработали много тяжелейших смен на сталелитейных заводах, трудясь по семьдесят часов в неделю в убийственных условиях за жалованье, не покрывавшее прожиточный минимум. На улицы вышли по крайней мере 275 тысяч рабочих-литейщиков, которые требовали восьмичасовой рабочий день, шестидневную рабочую неделю и право заключать коллективные договоры. Министерство юстиции во главе с министром Палмером делали все, чтобы свалить забастовку литейщиков на коммунистов, в частности Уильяма З. Фостера, позднее ставшего тайным лидером американского коммунистического движения. Гувер будет преследовать Фостера в течение последующих сорока лет. Руководители сталелитейной промышленности вызвали солдат, полицию, частных детективов и местные добровольные дружины, чтобы разделаться с рабочими. Министерство обороны удовлетворило просьбы штатов и городов пресечь забастовки литейщиков. Армия ввела военное положение там, где это было оправданно.

Никто не спрашивал одобрения у президента Вильсона. Президент хранил молчание.

25 сентября, ведя кампанию в поддержку создания Лиги Наций и находясь в поезде за пределами Пуэбло (штат Колорадо), президент повернулся к своему лечащему врачу и сказал, что не может дышать. Он прилег на койку, но не смог встать на следующей остановке в Вичите (штат Канзас). «Похоже, я никуда не гожусь», – пробормотал он. Поезд помчался назад в Вашингтон. Вильсон свалился в Белом доме неделю спустя. 2 октября инсульт привел его на грань жизни и смерти.

Президент лежал на постели Линкольна; левая сторона его тела была парализована, говорить он не мог. Прессе и общественности было сказано, что у него нервное истощение, не более того. Его инсульт держали в тайне ото всех, кроме узкого круга приближенных. В этот критический час в стране не было руководителя. Президент оставался невидимым, запертый в Белом доме, когда власть ускользала от него.

Министр юстиции Палмер видел себя следующим президентом. Ему был нужен быстрый политический успех, чтобы завладеть вниманием всего народа.

Давление на Палмера росло. Конгресс требовал действий. 17 октября сенат принял резолюцию, в которой Палмеру был открыто задан вопрос, сделал ли он что-либо для борьбы с силами, пытающимися свергнуть правительство, «а если нет, то почему»[51]. Его министерство юстиции не признало виновным ни одного революционера, террористические заговоры в масштабах государства оставались нераскрытыми, а руководители коммунистической партии в Чикаго[52] открыто насмехались над агентами Бюро, которые противостояли им, и говорили, что могут говорить и писать все, что захотят, согласно Конституции.

За результатами Палмер обратился к Дж. Эдгару Гуверу.

27 октября Гувер был в Нью-Йорке[53] лицом к лицу с Эммой Гольдман в небольшой комнате вдали от большого главного зала иммигрантского центра на острове Эллис; статуя Свободы стояла в полумиле от этого места в гавани, подняв факел. Гувер проводил дни в городе, подготавливая дело о депортации; в свободную минуту он наблюдал за тем, как конная полиция разгоняет дубинками русских демонстрантов во время просоветского марша по Пятой авеню.

Перед Гувером, сидевшим за правительственным столом, лежали стопки речей и произведений Гольдман, обличительных речей в адрес анархистов десятилетней давности. Он использовал ее собственные слова против нее же. Инспектор иммиграционной службы ни минуты не сомневался: он спросил Гольдман, анархистка ли она; она отказалась отвечать. Инспектор решил, что она анархистка; таким образом, ее можно было депортировать в Россию. Оставался единственный вопрос: как это сделать. Гувер решил эту проблему. Работая вместе с министерством обороны и Госдепом, он реквизировал военный транспортный корабль «Буфорд», списанный всего несколько дней назад. Этот корабль был тридцатилетней развалиной, он протекал и громыхал, но обладал еще достаточно хорошими мореходными качествами, чтобы переправить в тот год на родину 4700 американских солдат из Франции.

«Буфорд» и повезет сотни презираемых Америкой радикалов туда, откуда они прибыли.

30 октября Гувер приказал своим агентам приготовиться к первой ожесточенной схватке – массовым арестам членов Союза русских рабочих. «Бюро расследований желает, чтобы руководители каждого местного отделения Союза русских рабочих в скором времени оказались под стражей»[54], – написал Гувер начальнику иммиграционной службы Каминетти 3 ноября. Он попросил «инспекторов иммиграционной службы о взаимодействии в то время, когда будут проводиться облавы на этих людей». Каминетти дал свое добро. Облавы были назначены на пятничный вечер 7 ноября 1919 года – день второй годовщины русской революции. Не было секретом, что сторонники Советов планировали отметить этот день речами и митингами в городах по всей Америке.

Люди Гувера нанесли первый удар около 8 часов вечера. Агенты Бюро в сопровождении нью-йоркских полицейских окружили штаб-квартиру Союза русских рабочих на Восточной Пятнадцатой улице. Они вывели из здания всех, кто в нем был, – всего более двухсот человек; некоторых избивали дубинками, сломанными стойками перил и стальными ломами, пробивая людям черепа и круша кости. Они обыскивали здание настолько тщательно, что комнаты выглядели так, будто в них взорвался динамит. Нью-Йоркская полиция оформила 71 ордер на обыск по всему городу и арестовала каждого коммуниста, имеющего членский билет, которого смогла найти. Сотрудники Бюро долго и упорно работали по всей стране. Они вершили суровое правосудие в Чикаго, Детройте, Кливленде, Питсбурге и дюжине других больших и малых городов. Гувер неистово старался накачать газеты подстрекательской коммунистической пропагандой, которую его агенты захватили в ту ночь.

Отклик был колоссальный. Палмера приветствовали как героя-победителя. Признание политиков и прессы росло. Разукрашенный фургон Палмера, мечтавшего стать президентом, тронулся с места. Полный гордости и пьянящего духа саморекламы, Палмер провозгласил, что в результате арестов разгромлен коммунистический заговор против Америки.

Но последствия были скрыты от общественности. Сотрудники Бюро схватили гораздо больше людей, чем они планировали арестовать; Гувер получил гораздо меньше ордеров на арест, чем было нужно. Досье Бюро показывают, что были арестованы 1182 подозреваемых[55] в восемнадцати городах восьми штатов – почти на тысячу людей больше, чем Палмер публично признал. В последующие дни оказалось, что 199 из них заслуживают депортации согласно закону. В заключении оставалась почти тысяча задержанных. Некоторые из них на месяцы исчезли в городских и окружных тюрьмах; самым неудачливым приходилось страдать от побоев и пыток со стороны агентов Бюро и местных полицейских.

Налеты на Союз русских рабочих были лишь началом. Гувер планировал гораздо более масштабные репрессивные акции через несколько недель.

Он готовил легальные инструкции, согласно которым каждый член коммунистической партии являлся преступником, участвующим в заговоре против Соединенных Штатов. «Они хотели бы уничтожить мир в этой стране и ввергнуть ее в состояние анархии, беззакония и безнравственности, выходящее за рамки воображения»[56], – писал он. Он верил в это всю свою жизнь.

18 ноября Гувер отправил дополнительные распоряжения всем агентам на местах с пометкой «Лично и конфиденциально» и своими инициалами Дж. Э. Г. Он хотел получить письменные показания под присягой с перечислением всех тех людей в Америке, которые были «выдающимися фигурами в коммунистической деятельности». Эти показания послужили бы доказательством того, что тот или иной человек – коммунист, имеющий членский билет; одно только членство в партии оправдывало депортацию согласно Закону о высылке анархистов. Масштаб задачи был потрясающий: в одном только городе Нью-Йорке было 79 местных отделений коммунистической партии и Коммунистической трудовой партии, и у каждого были свои руководители. «Чтобы составить точный, соответствующий действительности список этих людей, потребуется провести некоторое расследование с помощью как тайных, так и явных следователей»[57], – предупредил 4 декабря свое руководство в Бюро перепуганный специальный агент М. Дж. Дэвис. Но Гувер хотел получить результаты немедленно. Он сообщил Каминетти 16 декабря о том, что готов прислать «значительное количество письменных показаний, данных под присягой»[58]. Он не уточнил, сколько именно.

В ночь на 20 декабря Гувер в сопровождении пяти конгрессменов и группы репортеров сел в катер, чтобы проплыть по Нью-Йоркской гавани. По Гудзону плыл лед, а холодный ветер наметал сугробы у казарм на острове Эллис. Внутри казарм ожидали своей участи 249 иностранных анархистов – сброд из Союза русских рабочих и прославленные бунтари Эмма Гольдман и Александр Беркман. Миновала полночь. Депортируемые по одному выходили к пришвартованной барже.

«Этот сброд был очень дерзок, – рассказывал Гувер, – полон сарказма»[59]. Гувер вступил с ними в разговор. Он подошел вплотную к Эмме Гольдман – символу радикальной Америки. «Разве я не честно поступил с вами, мисс Гольдман?» – спросил Гувер. Она ответила: «Полагаю, что вы поступили честно, насколько могли. Нельзя ожидать ни от кого того, что находится за пределами его возможностей».

Баржа отвезла «красных» к краю гавани в форт Вадсворт на побережье Стейтен-Айленда – старейшую военную крепость в Соединенных Штатах, где в доке стоял «Буфорд». Эмма Гольдман была одной из последних, кто вступил на его борт.

«Было 4:20 утра Божьего дня 21 декабря 1919 года, – написала она через много лет. – Я была потрясена, увидев транспорт политссыльных, осужденных на Сибирь… передо мной встала Россия прошлого… Но нет, это был Нью-Йорк, Америка – страна свободы! Через иллюминатор я видела, как огромный город остается вдали, его контуры на фоне неба оставались различимы благодаря возвышающимся зданиям. Это был мой любимый город, столица Нового Света. Это была Америка – да, Америка повторяла ужасные сцены из истории царской России! Я подняла глаза – на статую Свободы!»[60]

«Буфорд» выскользнул из Нью-Йоркской гавани; его пленники направлялись в Советскую Россию. Гувер сел на первый же поезд в Вашингтон. В последующие десять дней он совершенствовал свои планы войны с коммунизмом.

Гувер отметил свой двадцать пятый день рождения дома – в доме своей матери, где по-прежнему жил, – в первый день Нового года. Затем пошел на работу. Он все сделал для того, чтобы война началась вовремя.

Глава 5. «Кто такой господин Гувер?»

Днем 30 декабря 1919 года генеральный секретарь Коммунистической партии Америки Чарльз Э. Рутенберг пошел пообедать в Нью-Йорке с семью своими ближайшими товарищами. Один из них был тайным шпионом, сообщения которого шли в министерство юстиции с пометкой «Вниманию господина Гувера».

Рутенберг был худ как жердь и лысоват; выглядел гораздо старше своих 37 лет. Он баллотировался на высокую должность по списку социалистов в Огайо и выиграл приличное количество голосов. В 1918 году он сел в тюрьму, будучи признанным виновным по Закону о шпионаже за противодействие войне, и вышел оттуда ярым коммунистом. Он недавно был привлечен к суду по обвинению в преступной анархии за публикацию политической платформы партии в Нью-Йорке. Теперь он боялся, что грядет новая волна арестов. «Коммунистическая партия практически разбита, – сказал он, если верить рапорту тайного агента Гуверу. – Большинство ее руководителей либо в тюрьме, либо скрываются, либо боятся»[61]. Если федеральное правительство нанесет новый удар, опасался он, партии придется уйти в подполье или погибнуть.

В тот момент Гувер отсчитывал часы до начала репрессий.

У Гувера были под рукой имена 2280 коммунистов, и утром 31 декабря он добавил к этому списку еще сотни имен. Его люди работали без отдыха на протяжении шести недель, собирая эти имена. Бюро установило личности по крайней мере 700 коммунистов в одном только Нью-Йорке. Гувер прибегнул к помощи тайных осведомителей внутри коммунистических рядов, офицеров военной разведки, государственной и местной полиции, предпринимателей, частных детективов, виджилантес из Американской лиги защиты и ветеранов недавно созданного Американского легиона. К ночи в канун Нового года Гувер получил санкцию приблизительно на 3 тысячи арестов от действующего министра труда, который курировал департамент иммиграции, и убедил иммиграционные власти изменить их правила ведения дел, чтобы отказать арестованным в праве встретиться с адвокатом.

«С помощью своих тайных осведомителей устройте так, чтобы в намеченный вечер члены коммунистической и Коммунистической трудовой партий собрались на заседания»[62], – гласил приказ, отданный агентам Бюро, ответственным за проведение репрессий в двадцати трех штатах. Агентам было велено не заниматься поисками ордеров на арест, если только в них не возникнет безусловная нужда. Им были отданы указания врываться в частные дома и учреждения, исследовать стены и потолки с целью нахождения тайников, изучать документы и забирать «литературу, книги, документы и все, что висит на стенах».

«Сообщайте по междугородней связи господину Гуверу о любых вопросах и делах чрезвычайной важности или представляющих особый интерес, которые могут возникнуть в ходе арестов, – гласил приказ, подписанный Фрэнком Берком, непосредственным начальником Гувера. – Отправьте в наш офис срочной доставкой с пометкой «Вниманию господина Гувера» полный список имен арестованных людей». Агентам напоминали о чрезвычайной секретности: «Чтобы не было никакой утечки», они не должны были говорить представителям ни государственной, ни местной полиции о запланированном ударе, пока до начала акции не останется несколько часов.

Последние приказы вышли за подписью Гувера. «Все инструкции, ранее выданные вам для осуществления арестов коммунистов, должны быть выполнены во всех деталях, – говорилось в них. – Бюро и министерство ожидают от вас отличных результатов на вашей территории»[63]. Отданные приказы уполномочивали тридцати трех специальных агентов говорить репортерам, что «аресты носят общенациональный характер и проходят под руководством министра юстиции».

Крупнейшие массовые аресты в истории Соединенных Штатов начались в 9 часов вечера в пятницу 2 января 1920 года. Они остались в истории как «палмеровские облавы». Но Палмер ни организовывал их, ни руководил ими. Этим занимался Гувер.

Агенты Бюро врывались на политические митинги, в частные дома, общественные клубы, танцзалы, рестораны и питейные заведения по всей Америке. Они вытаскивали людей из книжных магазинов и спален. Гувер работал целыми сутками, отвечая на трезвонящие телефоны и читая срочные телеграммы, когда группы его людей сообщали о своем прибытии на места действия по всей стране.

Не все облавы прошли гладко. «Около 25 иностранцев были задержаны ночью по подозрению, и, если в ряде случаев мы были убеждены в том, что они являлись членами коммунистической партии, у нас не было доказательств этого, – докладывал Гуверу специальный агент, ответственный за аресты в Буффало. – Когда они отрицали это, их отпускали»[64].

В пятничный вечер и субботнее утро сотрудники Бюро задержали 2585 человек, но работа была сделана только наполовину. Облавы продолжались всю следующую неделю. Агенты нашли по крайней мере еще 2705 новых ордеров на арест. К тому же сотни людей, а возможно, и тысячи были арестованы без ордеров. Говорили, что в облавах были схвачены от 6 до 10 тысяч человек. Никто никогда не узнает точно, сколько людей было арестовано и посажено в тюрьму, сколько допрошено и освобождено. Никакие официальные подсчеты не велись.

После этих облав положение коммунистической партии стало очень шатким. Чарльз Рутенберг и его ближайшие сподвижники уцелели благодаря тому, что ушли в подполье, взяли себе другие имена, поддерживали связь с помощью кодов, перешли на нелегальный образ жизни. Несколько написанных Рутенбергом от руки сообщений обнаружились в архивах Коминтерна в конце века. «Нападение на нашу организацию, – писал он, – сделало невозможным функционирование нашей партии в масштабах всей страны»[65]. Он провел следующие и последние семь лет своей жизни в бегах, неся обвинение, находясь под судом, в тюрьме или ненадолго на свободе, будучи на поруках.

К среде, 7 января, около 5 тысяч арестантов заполнили окружные тюрьмы и федеральные исправительные центры по всей стране. Остров Эллис был переполнен. Тюрьмы Чикаго были забиты. В Детройте восемьсот подозреваемых заполнили коридор на верхнем этаже почтамта. Мэр выразил протест против их задержания в таком месте, а один известный горожанин сравнил его с «черной дырой» Калькутты. В Бостонской гавани более шестисот человек жались друг к другу в неотапливаемой тюрьме на Оленьем острове.

«Министерство юстиции Соединенных Штатов в настоящее время представляет собой человеческую сеть, ускользнуть из которой не может ни один преступник»[66], – написал министр юстиции Палмер. Его помощники посылали в каждую крупную американскую газету и журнал кипы сообщений, политических карикатур и фотографий всклокоченных людей, содержащихся под стражей. Палмер заявил, что он «выметает из государства такую иностранную грязь», вдохновляемый «надеждой на то, что граждане Америки сами станут добровольными агентами для нас в огромной организации».

«Что станет с правительством Соединенных Штатов, если этим иностранным радикалам позволить воплощать в жизнь принципы коммунистической партии? – вопрошал Палмер. – Ничего тогда не останется. Вместо правительства Соединенных Штатов у нас будут царить ужас и терроризм большевицкой тирании… Министерство юстиции будет бдительно расследовать нападение этих «красных» на правительство Соединенных Штатов, и ни один иностранец, пропагандирующий свержение существующих закона и порядка в этой стране, не ускользнет».

Конгресс теперь проводил серьезное обсуждение законов о подстрекательстве к мятежу, которые предложил Палмер, – новых законов, по которым американцы попадали в тюрьму за политически окрашенные речи в мирное время. Палата представителей проголосовала за то, чтобы запретить своему единственному члену социалистической партии занимать свое место в палате. Законодательные органы Нью-Йорка изгнали из своих рядов пятерых избранных в них членов – социалистов. Шло публичное одобрение действий Палмера. Политики называли его явной кандидатурой на пост следующего президента Соединенных Штатов.

Гувер купался в лучах отраженной славы. Теперь он стал общественной фигурой, его цитировали по всей стране в качестве главного специалиста по коммунизму министерства юстиции.

Первые портреты Гувера у власти показывают, как он горд. Он в хорошей форме, элегантен, щеголевато одет. На нем костюм по последней моде и галстук, туго завязанный под слегка выступающим подбородком. На его лице виден намек на улыбку, но глаза абсолютно серьезны. Он подписывает ордер чернильной ручкой. Он выглядит поразительно молодо.

Гувер начал обрабатывать репортеров, как это делали его начальники. Он хранил пухлый альбом газетных вырезок. (Иногда его отождествляли с Дж. А. Гувером или Дж. Д. Гувером. Но недолго.)

Он работал, чтобы продвигать свою репутацию внутри и вне правительства с помощью регулярных бюллетеней о «красных» и радикалах в Америке. Первый бюллетень вышел через несколько дней после январских облав 1920 года. Он утверждал, что все прошлогодние угрозы – террористические взрывы, общенациональные забастовки стали следствием главного заговора, разработанного в Кремле.

«Революционный заговор носит международный характер, его энергично продвигают и весьма умело возглавляют, – было написано в одном из его докладов конгрессу, который был предупреждением об угрозе существованию Америки. – Цивилизация стоит перед самой ужасной угрозой с тех времен, когда орды варваров наводнили Западную Европу, и началась эпоха Темных веков»[67]. Он теоретически предполагал, что коммунисты могут организовать тайные ячейки в Мексике, накопить оружие, полученное из Германии и Японии, пересечь границу и посеять семена революции среди чернокожего населения на юге Америки. Он полагал, что сражается с миром для сохранения равновесия.

Гувер отправился на свою первую контртеррористическую облаву 14 февраля 1920 года. Сотрудники Бюро и местной полиции ворвались в арендуемые помещения и промышленные склады города Патерсона (штат Нью-Джерси) и нашли семнадцать членов итальянской анархистской банды под названием «Новая эра». За четыре недели до этих событий Бюро внедрило в нее своего тайного осведомителя. «Схвачены террористы в ходе облав в Патерсоне», – гласил заголовок в «Нью-Йорк таймс». Бюро заявило, что стопки чистой розовой бумаги, захваченной во время налета, напоминали листовки, которые были найдены у взорванного дома министра юстиции Палмера в июне 1919 года – «первый ключ, ведущий к источнику взрывов, потрясших нацию», – писала газета.