Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе Маккарти Кормак
Когда экипаж проехал, они снова нахлобучили шляпы и побрели дальше. Собаки стояли там же хвост к хвосту. Чуть поодаль сидели еще две, чистые скелеты в потертых шкурах, поглядывали то на неразлучную парочку, то на удаляющихся под звон цепей арестантов. Все сверкало в знойном воздухе неярким блеском, все эти формы жизни, эти чудеса в миниатюре. Условные подобия, воссозданные с чужих слов, когда сами явления уже стерлись в памяти людской.
Он занял тюфяк между Тоудвайном и еще одним уроженцем Кентукки, ветераном войны. Тот вернулся за темноглазой возлюбленной, оставленной два года назад, когда отряд Донифана уходил на восток в Сальтильо и офицерам пришлось отгонять сотни юных девушек, которые шли за армией, одетые мальчиками. Теперь он, бывало, стоял в цепях на улице, одинокий и удивительно скромный, и смотрел куда-то поверх голов городских жителей. Вечерами этот симпатичный и немногословный вояка рассказывал о годах, проведенных на западе. Участник сражения при Миере[56], где бой шел, пока по керамическим водоотводам, канавам и желобам с azoteas[57] не потекла галлонами кровь, он рассказывал, как рассыпались от выстрелов хрупкие старинные испанские колокола, как он сидел, прислонившись к стене и вытянув на булыжную мостовую перед собой развороченную ногу, и прислушивался к затишью в стрельбе, как потом это затишье обернулось странной тишиной и в этой тишине нарастал басовитый грохот, который он принял за раскат грома, пока из-за угла не вылетело пушечное ядро, проскакало мимо по камням, словно укатившаяся миска, и исчезло из виду. Поведал он и о том, как они, отряд нерегулярных войск, шли в бой в лохмотьях и нижнем белье и как взяли Чиуауа, как сбежавшими солнцами катились, подпрыгивая, по траве пушечные ядра, отлитые из чистой меди, и как уклоняться или перешагивать через них научились даже лошади; как городские дамы в легких экипажах выезжали на холмы, устраивали пикники и наблюдали за битвой, и как по ночам, сидя у костров, солдаты слышали на равнине стоны и видели фонарь похоронной повозки, которая двигалась среди умирающих катафалком с того света.
Смелости им не занимать, рассказывал ветеран, но воевать не умеют. Выберут одну позицию и держатся. Слыхали, наверно, что их якобы находили прикованными к сошникам пушек, передкам? Если и правда, мне такого видеть не приходилось. Мы из их орудий порох набирали. Ворота подрывать. Видок у этих вояк был – что твои крысы ободранные. Не знал, что мексиканцы бывают такие белые. На колени перед нами бросались, ноги целовали – чего только не вытворяли. Старина Билл их просто отпускал с Богом. Он и не представлял, черт возьми, на что они способны. Велел только, чтоб не воровали. Ну а они уж тащили все, что под руку попадет. Он как-то приказал выпороть парочку, те и загнулись через это, а на следующий день сбежала еще одна шайка, несколько мулов с собой прихватила, тогда Билл взял и повесил этих болванов. Отчего они тоже преставились. Вот чего не думал не гадал, так это что сам тут окажусь.
Они сидели при свече, скрестив ноги, и ели пальцами из глиняных плошек. Малец, ковыряясь в миске, поднял голову.
Это чего?
Первоклассное бычье мясо, сынок. С корриды. Только в воскресенье вечером и бывает.
Жуй давай. Не позволяй им почувствовать, что ты ослаб.
И он жевал. Жевал и рассказывал о стычке с команчами, а они слушали и кивали.
Меня, слава богу, такие пляски обошли стороной, сказал ветеран. Вот уж жестокие, сукины дети. Слыхал я про одного парня из Льяно, что недалеко от голландских поселений, так они поймали его, забрали коня и все остальное. И отпустили добираться домой на своих двоих. Он приполз на карачках, в чем мать родила во Фредриксбург дней через шесть, и представляете, что они сделали? Срезали ему мясо со ступней.
Тоудвайн покачал головой.
Уж Грэннирэт их знает, кивнул он мальцу на ветерана. Имел с ними дело. Верно, Грэнни?
А-а, пристрелил несколько, когда они пытались украсть лошадей, вот и все, отмахнулся тот. Возле Сальтильо. Ничего особенного. Там пещера была – захоронение липанов. И сидело их там, этих индейцев, наверное, с тысячу. В лучших одеждах, с одеялами и прочее. Луки, ножи, много чего. Бусы. Так мексиканцы все растащили. Раздели их догола. И все унесли. Притаскивали этих индейцев целиком домой и ставили в углу как есть разодетыми. Но те, когда их вынесли из пещеры на воздух, стали разлагаться, и пришлось их выбросить. Последними какие-то американцы туда заявились, сняли скальпы с того, что осталось, и попытались толкнуть их в Дуранго. Может, им и удалось, не знаю. Думаю, некоторые из этих индейцев умерли лет сто назад.
Сложенной пополам лепешкой Тоудвайн обтирал с плошки жир. Прищурившись, глянул на мальца в свете свечи. Как думаешь, сколько дадут за зубы старины Меднозбого?
Им встречались покрытые заплатками «аргонавты» из Штатов, что проезжали по улицам на мулах, направляясь через горы к побережью. Золотоискатели. Бродячие выродки, они просачивались на запад, словно идущая вслед за солнцем чума. Кивали арестантам, заводили разговор и бросали на дорогу табак и монеты.
Попадались им на глаза и черноглазые молодые девицы с накрашенными лицами – они разгуливали под ручку, покуривая маленькие сигары и нахально пялясь. Как-то видели и самого губернатора: чопорный и официальный, он с грохотом выезжал из двойных ворот дворцового двора в одноместной двуколке с шелковыми средниками окон. А однажды увидели отряд полупьяных, заросших бородами всадников, что гарцевали по улицам на неподкованных индейских мустангах, и вид их не предвещал ничего хорошего; в одежде из шкур, схваченных жилами, вооруженные чем ни попадя – тяжеленные револьверы, ножи «боуи» величиной с саблю шотландских горцев и короткие двуствольные винтовки, в стволы которых влезал большой палец, сбруя лошадей выделана из человеческой кожи, поводья сплетены из человеческих волос и украшены человеческими зубами, на самих же всадниках красовались наплечники или ожерелья из засушенных и почерневших человеческих ушей, лошади – казалось, необъезженные – озирались и скалили зубы, как дикие собаки. Еще вместе с ними ехали, покачиваясь в седлах, несколько полуобнаженных, внушающих страх, грязных, жестоких дикарей, и вся эта компания напоминала пришельцев из некоей языческой земли, где они и им подобные питаются человеческой плотью.
Впереди всех, громадный, с ребяческим выражением голого лица, ехал судья. На его щеках играл румянец, он улыбался и кланялся дамам, снимая засаленную шляпу. Обнажаясь, огромный купол его головы ослеплял белизной и четкостью и казался нарисованным. Вместе со всем этим вонючим сбродом он продефилировал по застывшим в изумлении улицам к губернаторскому дворцу, где их предводитель, невысокий черноволосый человек, ударил сапогом по дубовым воротам, чтобы их впустили. Ворота тут же открыли, и они въехали внутрь, въехали все, и ворота закрылись вновь.
Джентльмены, воскликнул Тоудвайн, я прямкакпитьдатьзнаю, что там затевается! Это я вам гарантирую.
На следующий день судья вместе с остальными стоял на улице, держа в зубах сигару и покачиваясь на каблуках хороших сапог из козлиной кожи. Он рассматривал арестантов, которые ползали в канаве на коленях и выгребали отбросы голыми руками. Малец наблюдал за судьей. Тот встретился с ним взглядом, вынул сигару изо рта и улыбнулся. Или мальцу так показалось. Потом судья вставил сигару обратно в рот.
В тот вечер Тоудвайн собрал их, они скорчились у стены и зашептались.
Его зовут Глэнтон, сообщил Тоудвайн. У него контракт с Триасом, губернатором. Ему обещали по сотне долларов за скальп и тысячу за голову Гомеса. Я сказал, что нас трое. Джентльмены, скоро мы выберемся из этой вонючей дыры.
У нас и экипировки никакой нет.
Он знает. Говорит, что возьмет любого, если это человек что надо, и вычтет из его доли. Так что смотрите не проговоритесь, что вы не бывалые истребители индейцев, я-то сказал, что лучше нас троих не сыскать.
Три дня спустя они ехали цепью по улицам с губернатором и его окружением, губернатор на бледно-сером жеребце, а головорезы на своих малорослых боевых мустангах, все улыбались и кланялись, миловидные смуглые девицы бросали из окон цветы, некоторые посылали воздушные поцелуи, рядом бежали мальчишки, старики махали шляпами и кричали «ура!», а замыкали процессию Тоудвайн, малец и ветеран, причем ноги ветерана в тападеро[58] почти касались земли, до того они были длинные и до того низкорослая была лошадь. Так они доехали до окраины города, где у старого каменного акведука состоялась незатейливая церемония, в ходе которой губернатор благословил их, выпив за их здоровье, и они выехали на дорогу, ведущую вглубь страны.
VII
Джексон черный и Джексон белый – Встреча на окраине – Кольты Уитнивилля[59] – Отстрел – Судья среди спорщиков – Делавары – Вандименец – Гасиенда – Городок Корралитос – Pasajeros de un pas antiguo[60] – Сцена резни – Hiccius Doccius[61] – Предсказание судьбы – Без колес по темной реке – Губительный ветер – Tertium quid[62] – Городок Ханос – Глэнтон снимает скальп – На сцену выходит Джексон
В отряде было двое по фамилии Джексон, один черный, другой белый, и обоих звали Джон. Их разделяла давняя вражда; когда они уже ехали среди пустынных гор, белый нарочно отставал, чтобы поравняться с черным, и, держась в тени его фигуры, уж сколько было этой тени, что-то ему нашептывал. Черный останавливал лошадь или резко посылал ее вперед, чтобы отвязаться. Белый словно желал надругаться над его личностью, случайно обнаружив дремавшее в темной крови или темной душе черного ритуальное представление о том, что, вставая на его тень, отбрасываемую на каменистую землю и несущую в себе что-то от него самого, белый подвергает его опасности. Белый смеялся и мурлыкал что-то вполголоса, будто слова любви. Все наблюдали за ними – интересно же, чем это кончится, – но никто не пытался одернуть ни того ни другого, а Глэнтон, который время от времени оборачивался и окидывал взглядом колонну, похоже, просто отмечал их присутствие и ехал дальше.
Утром того дня отряд собрался за домом на окраине города. Двое вытащили из фургона оружейный ящик; трафаретные надписи гласили, что он из арсенала в Батон-Руже. Прусский еврей по имени Шпейер вскрыл ящик копытными щипцами и молотком и вынул что-то плоское, завернутое в коричневую бумагу, просвечивавшую от смазки, похожую на вощанку. Глэнтон развернул пакет, и бумага упала на землю. В руке у него оказался патентованный длинноствольный шестизарядный кольт. Этот внушительный револьвер с винтовочным зарядом в продолговатых барабанах предназначался для драгун и в снаряженном состоянии весил почти пять фунтов. Пущенная из него коническая пуля весом в пол-унции пробивала шесть дюймов дерева твердых пород, а в ящике таких пистолетов было четыре дюжины. Шпейер распечатывал мульды для отливки пуль, пороховницы и принадлежности, а судья Холден разворачивал еще один револьвер. Все столпились вокруг. Глэнтон протер ствол и пороховые каморы и взял у Шпейера пороховницу.
Смотрится что надо, заметил кто-то.
Глэнтон засыпал порох, вставил пулю и загнал ее шомполом, прикрепленным на рычаге под стволом. Когда все каморы были заряжены, он вставил капсюли и огляделся. Кроме коммерсантов и покупателей, во дворе было еще немало живых существ. Сначала взгляд Глэнтона упал на кошку, которая в тот самый момент бесшумно, точно птица, взлетела на высокую стену с другой стороны. Повернулась и стала пробираться среди осколков битого стекла, укрепленных стоймя в глинобитной кладке. Глэнтон одной рукой нацелил огромный пистолет и большим пальцем взвел курок. Мертвую тишину разорвал оглушительный выстрел. Кошка исчезла. Ни крови, ни крика – ее просто не стало. Шпейер беспокойно глянул на мексиканцев. Они не сводили глаз с Глэнтона. Тот снова взвел курок и повернул пистолет в другую сторону. Куры, клевавшие что-то в сухой пыли в углу двора, нервно замерли, наклонив головы каждая под своим углом. Грохнул выстрел, и одна птица разлетелась целым облаком перьев. Остальные молча забегали по двору, вытянув длинные шеи. Он выстрелил еще раз. Вторая птица шлепнулась на спину и задергала лапами. Остальные захлопали крыльями, пронзительно кудахча, а Глэнтон перевел револьвер и застрелил козленка, что в страхе прижался горлом к стене, и козленок мешком свалился в пыль, затем Глэнтон нацелил на глиняный garrafa[63], который рассыпался дождем черепков и воды, потом, взяв выше, повернулся к дому, и в глинобитной башенке над крышей ожил колокол; невеселый звон еще долго разносился вокруг,когда стихло эхо выстрелов.
Над двором повисла серая пелена порохового дыма. Глэнтон перевел курок на полувзвод, вертанул барабан и опустил курок снова. В дверном проеме показалась женщина, один мексиканец что-то сказал ей, и она снова исчезла.
Глэнтон посмотрел на Холдена, потом на Шпейера. Еврей нервно улыбался.
Они не стоят пятидесяти долларов.
Шпейер помрачнел.
А твоя жизнь сколько стоит?
В Техасе пять сотен, но вексель на эту сумму тебе придется дисконтировать своей задницей.
Мистер Риддл считает, что это хорошая цена.
Платит не мистер Риддл.
Он вкладывается.
Глэнтон повертел пистолет в руках, осмотрел.
Я считал, что обо всем уже договорились, настаивал Шпейер.
Ни о чем мы не договорились.
Это военный заказ. Ты такого больше не встретишь.
Пока деньги не перейдут из рук в руки, ни о чем мы не договорились.
С улицы показался отряд солдат, человек десять-двенадцать, с оружием наперевес.
Qu pasa aqu?[64]
Глэнтон равнодушно глянул на них.
Nada, сказал Шпейер. Todo va bien[65].
Bien? Сержант посмотрел на мертвых птиц, на козленка.
В двери снова появилась женщина.
Est bien, вставил Холден. Negocios del Gobernador[66].
Сержант посмотрел на них, потом на женщину в дверях.
Somos amigos del Seor Riddle[67], сказал Шпейер.
ndale[68], буркнул Глэнтон. Вместе со своими недоделками черномазыми.
Приняв начальственный вид, сержант шагнул вперед. Глэнтон сплюнул. Уже подошел судья и, отведя сержанта в сторону, завел с ним разговор. Сержант доходил ему до подмышек; судья задушевно беседовал с ним и оживленно жестикулировал. Солдаты с мушкетами присели в пыли на корточки, равнодушно взирая на судью.
Не давай этому сукину сыну денег, бросил Глэнтон.
Но судья уже выводил того вперед для официального представления.
Le presento al sargento Aguilar[69], громко провозгласил он, прижимая к себе вояку-оборванца. Сержант с очень серьезным видом протянул руку. Эта рука заняла все пространство и внимание окружающих, словно требовалось признать ее юридическую силу, и тогда вперед вышел Шпейер и пожал ее.
Mucho gusto[70].
Igualmente[71], произнес сержант.
Судья переходил с ним от одного бойца к другому, сержант держался официально, а американцы вполголоса бормотали непристойности или молча качали головами. Солдаты, сидя на корточках, с тем же вялым интересом следили за каждым движением этой загадочной церемонии. Наконец судья подошел к чернокожему.
Темное сердитое лицо. Всмотревшись в него, судья притянул сержанта к себе, чтобы тому лучше было видно, и пустился в пространные разъяснения по-испански. Он обрисовал сержанту сомнительную карьеру стоявшего перед ними человека, с удивительной ловкостью чертя руками формы всевозможных путей, что сошлись в нем по высшей воле сущего – как он выразился, – подобно нитям, продетым через кольцо. Он ссылался на детей Хамовых, на потерянные колена Израилевы, цитировал из древнегреческих поэтов, оперировал суждениями антропологов о распространении народов через их рассеяние и изоляцию по причине геологического катаклизма и давал оценку обычаев разных народов относительно воздействия климата и географического расположения. Сержант выслушал все это и многое другое с огромным вниманием и, когда судья закончил, шагнул вперед и протянул руку.
Джексон не обратил на него внимания. Он смотрел на судью.
Что ты ему сказал, Холден?
Не оскорбляй его, дружище.
Что ты ему сказал?
Лицо сержанта помрачнело. Судья приобнял его за плечи и, наклонившись, что-то сказал на ухо. Сержант кивнул, отступил на шаг и отдал негру честь.
Что ты ему сказал, Холден?
Что там, откуда ты родом, не принято здороваться за руку.
До этого. Что ты сказал ему до этого?
В данном случае, улыбнулся судья, нет нужды доводить до обвиняемых факты, касающиеся их дела, ибо их деяния – понимают они это или нет – в конечном счете будут принадлежать истории. Но по соображениям верности принципам эти факты – в той мере, в какой это возможно, – должны быть изложены в присутствии третьего лица. Сержант Агилар как раз и является оным лицом, и любое проявление неуважения к исполняемым им обязанностям есть нечто вторичное по сравнению с расхождениями в том гораздо более широком протоколе, выполнения которого требует строгий план абсолютной судьбы. Природа слов материальна. Его нельзя лишить слов, которыми он обладает. Их власть выше его непонимания.
Лоб негра покрылся испариной. На виске у него запалом билась темная жилка. Отряд молча слушал судью. Кто-то ухмылялся. Полубезумный киллер из Миссури тихонько ахал, как астматик. Судья вновь повернулся к сержанту, они поговорили, потом вместе прошли к ящику, что стоял во дворе, судья показал сержанту один из пистолетов и с величайшим терпением объяснил, как он действует. Люди сержанта уже поднялись и ждали стоя. У ворот судья вложил в ладонь Агилару несколько монет, официально пожал руку каждому из его оборванцев-подчиненных, сделал комплимент насчет их военной выправки, после чего они вышли на улицу.
В полдень отряд, в котором все были вооружены парой этих пистолетов, выехал, как уже упоминалось, на дорогу, что вела вглубь страны.
Вечером вернулись высланные вперед на разведку; все впервые за день спешились в одной из редких низинок и, пока Глэнтон беседовал с разведчиками, стали осматривать лошадей. Затем поехали дальше, а с наступлением темноты разбили лагерь. Тоудвайн с ветераном и мальцом сидели на корточках чуть поодаль от костров. Они не знали, что вошли в состав отряда взамен троих убитых в пустыне. Они наблюдали за делаварами; в отряде их было несколько, они тоже расположились чуть особняком, поджав под себя пятки, один камнем толок зерна кофе на оленьей шкуре, а остальные сидели, уставившись в огонь черными, как винтовочные дула, глазами. В тот вечер малец видел, как один делавар шарил в горячих угольях, ища уголек нужного размера, чтобы прикурить трубку.
Утром они поднялись еще до рассвета и, едва стало возможно что-то разглядеть в темноте, поймали и оседлали лошадей. Зазубренные вершины под лучами зари отливали чистой голубизной, вокруг щебетали птицы, солнце застало на западе луну, и они расположились друг против друга над землей, – раскаленное добела солнце и луна, его бледная копия, – словно края одного отверстия, за пределами которого пылали невообразимые миры. Когда под чуть слышное побрякивание оружия и позвякивание уздечек всадники цепочкой по одному проезжали через заросли мескитовых деревьев и пираканты, солнце взобралось выше, луна закатилась, от покрытых росой лошадей и мулов шел пар, и от их теней тоже.
Тоудвайн разговорился с беглым из Земли Ван-Димена[72] по имени Баткэт, который появился на западе, удрав из тюрьмы. Родом из Уэльса, он имел всего три пальца на правой руке и совсем немного зубов. Возможно, в Тоудвайне он увидел такого же беглого – безухого и заклейменного преступника, выбравшего в жизни почти тот же удел, что и он сам, – и предложил поспорить, который из двух Джексонов убьет другого.
Я этих ребят не знаю, сказал Тоудвайн.
Ну, а как думаешь?
Спокойно сплюнув в сторону, Тоудвайн глянул на собеседника. Неохота мне спорить.
Не любишь азартные игры?
Смотря какие.
Черномазый его пришьет. А ты бы на кого поставил?
Тоудвайн посмотрел на этого устрашающего громилу. Ожерелье из человеческих ушей, похожее на связку черных сушеных фиг. Одно веко свисает на глаз – ножом порезали, в экипировке сплошной разнобой: одни ещи великолепные, другие – никуда не годные. Хорошие сапоги, прекрасная винтовка с мельхиоровой отделкой, но висит эта винтовка в отпоротом голенище, и рубашка уже не рубашка, а одни лохмотья, да и шляпа провоняла.
Нет, не охотился ты на аборигенов раньше, заявил Баткэт.
Кто тебе сказал?
Сам знаю.
Тоудвайн промолчал.
Еще увидишь, какие они шустрые.
Да уж наслышан.
Многое теперь не так, как раньше, усмехнулся вандименец. Когда я впервые появился в этих краях, в Сан-Саба встречались дикари, которые и белых-то не видали. Пришли к нам в лагерь, мы поделились с ними едой, а они от наших ножей глаз отвести не могут. На следующий день приводят в лагерь лошадей связками, меняться. А мы и в толк не возьмем, чего им надо. Ведь какие-никакие, свои ножи у них были. Оказалось, видишь ли, никогда не видели распиленных костей в тушеном мясе.
Тоудвайн бросил взгляд на лоб Баткэта, но лоб скрывала надвинутая чуть ли не на глаза шляпа. Усмехнувшись, Баткэт большим пальцем немного сдвинул шляпу на затылок. На лбу шрамом отпечатался след от шляпы, больше никаких меток не было. Лишь на внутренней стороне руки был выколот номер, но Тоудвайну суждено было увидеть его только в бане в Чиуауа, а потом еще раз – осенью того же года, когда он срезал труп Баткэта, подвешенный за ноги на древесном суку на просторах Пимерия Альта.
Миновав низкорослую рощицу шипастых кактусов чолья и нопаль и каменный просвет в горной цепи, они спустились по склону, поросшему цветущей полынью и алоэ. Потом пересекли широкую равнину, где среди пырея торчали стебли юкки. Серые каменные стены тянулись по склонам вдоль хребта, а потом от них остались лишь скатившиеся в долину глыбы. Отряд не устраивал ни полуденного привала, ни послеполуденной сиесты. На востоке, в горловине между гор, среди бела дня примостилась коробочкой хлопка луна, и отряд продолжал двигаться вперед, даже когда она обогнала их в полночном зените, обозначив внизу, на голубой камее равнины, формы этих жутких пилигримов, которые с лязгом и бряцанием продолжали свой путь на север.
Ночь они провели в загоне для скота на гасиенде; дозорные жгли сигнальные костры на плоской крыше. Группу campesinos[73], забитых до смерти две недели назад их же мотыгами, уже успели обглодать свиньи, апачи забрали весь скот, который можно было угнать, и скрылись в холмах. Глэнтон приказал зарезать козу, что и было сделано тут же, в загоне, на глазах у шарахавшихся и дрожавших лошадей. Сидя на корточках в ярких вспышках костров, бойцы жарили мясо, ели его с ножей, вытирали пальцы о волосы и устраивались спать на утоптанной глине.
В сумерках третьего дня они въехали в городок Корралитос. Лошади загребали копытами спекшуюся золу, солнце красно вспыхивало сквозь дымы. На фоне пепельно-серого неба выстроились трубы плавильных печей, а в мрачной тени холмов мерцали округлые огни горнов. Днем прошел дождь, свет из окон глинобитных домишек отражался в лужах на залитой дороге, и перед лошадьми с хрюканьем поднимались большущие, измазанные в грязи свиньи, похожие на неуклюжих демонов, обращенных в бегство из трясины. Дома были с бойницами и парапетами, а в воздухе висели пары мышьяка. Люди, высыпавшие на улицы посмотреть на «техасцев», как они их называли, торжественно стояли вдоль дороги, отмечая малейшие их движения с благоговейным страхом и любопытством.
Они разбили лагерь на главной площади, дымом костров черня тополя и прогоняя спавших птиц. Языки пламени освещали убогий городишко до самых темных уголков, и на улицу выходили даже слепые, которые семенили, вытянув руки, к этому яркому, как дневной, свету. Глэнтон вместе с судьей и братьями Браун отправились на гасиенду генерала Сулоаги[74], где в их честь был устроен прием и дан ужин, и ночь прошла без происшествий.
Наутро, когда они, оседлав коней, собрались на площади, готовые ехать дальше, к ним обратилась семья бродячих фокусников, которым нужно было добраться аж до Ханоса. Глэнтон, сидевший верхом во главе колонны, оглядел их. Пожитки в потрепанных коробах, привязанные на спины трех burros[75], семья – муж, жена, мальчик-подросток и девушка. Цветастые клоунские костюмы с вышитыми звездами и полумесяцами, которые уже выцвели и побледнели от дорожной пыли; настоящие бродяги, которых судьба забросила на эту злую землю. Старик подошел к Глэнтону и взялся за повод.
Прочь руки от лошади, рыкнул Глэнтон.
Старик не говорил по-английски, но сделал, как было велено, и начал излагать свою просьбу. Он жестикулировал и указывал назад, на остальных. Глэнтон смотрел на него, но было непонятно, слышал ли он хоть слово. Повернувшись, взглянул на юношу и двух женщин и снова воззрился сверху вниз на старика.
Вы кто такие?
Старик выставил ухо в сторону Глэнтона, глядя на него снизу вверх и разинув рот.
Я сказал, кто вы такие? Шоу?
Тот обернулся к остальным.
Шоу, повторил Глэнтон. Bufones[76].
Лицо старика просветлело. S
Читать бесплатно другие книги:
