Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса Грегори Филиппа

— Этот мальчик называет себя Ричардом Йорком, — прошептал он. — Этот мальчик утверждает, что он твой пропавший брат.

Я бы, наверное, упала, но он подхватил меня на руки, точно любовник, и довольно грубо швырнул на кровать.

— Но это же невозможно! — заикаясь, пролепетала я, пытаясь сесть. — Невозможно!

— Только не говори мне, что ты ничего не знала, маленькая предательница! — взорвался Генрих, охваченный очередным приступом ярости. — И не делай, пожалуйста, невинное лицо, не смотри на меня ангельскими глазами, не утверждай, что тебе об этом не известно! Ах, какой ясный взгляд! Какой хорошенький лживый ротик! Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты, безусловно, женщина достойная, ибо женщина, прекрасная, как ангел, не может быть предательницей и шпионкой. Неужели ты действительно рассчитывала, что я поверю, будто твоя мать ничего тебе не рассказала? Что ты ничего не знаешь?

— Не знаю чего? Да я ничего не знаю! — возмутилась я. — Клянусь: я действительно ничего не знаю!

— Так или иначе, а он уже запел по-другому. — Генрих резко отвернулся и буквально упал в кресло, стоявшее у камина; он даже глаза рукой прикрыл; казалось, он был совершенно обессилен собственной вспышкой гнева. — Твоим братом Ричардом он пробыл всего несколько дней. Теперь он называет себя Эдвардом. Такое ощущение, что со мной играет какой-то фокусник, то и дело ловко меняющий обличья. Кто он, между прочим, ты знаешь?

А в моей душе вдруг проснулась дикая надежда.

— Ты сказал — Эдвард? Неужели это мой брат, принц Уэльский?

— Нет. Эдвард Уорик, твой кузен. Какая жалость, что у тебя такая большая семья!

У меня закружилась голова; на мгновение я даже глаза закрыла, стараясь глубже дышать. Когда мне удалось справиться с дурнотой, я снова открыла глаза и увидела, что Генрих внимательно за мной наблюдает, словно пытаясь по моему лицу прочесть все тайны, которые мне известны.

— Так ты, значит, думаешь, что твой брат Эдуард жив? — В его голосе звучали и обвинение, и подозрительность. — Значит, все это время ты надеялась, что он вернется? Значит, когда я рассказывал тебе о некоем претенденте, ты думала, что это, возможно, он?

Закусив губу, я помотала головой.

— Господи, как же это возможно?

— А ведь я тебя спрашивал! — Он был так ужасен, что я даже дыхание затаила.

— Разумеется, мне это и в голову прийти не могло, — с трудом вымолвила я. — Как можно представить себе, что этот мальчик — мой кузен Эдвард Уорик? Всем известно, что Эдвард Уорик находится в Тауэре. К тому же мы только что всем его показали. Ты же сам хотел, чтобы его увидел весь Лондон.

Генрих мрачно усмехнулся.

— Да, хотел. По моему приказу они шли бок о бок с Джоном де ла Полем, моим другом и союзником. А теперь «мой друг», Джон де ла Поль, который во время торжественной мессы преклонял колена рядом с настоящим Эдвардом, отвез какого-то мальчишку в Ирландию и во всеуслышание называет его Эдвардом Уориком! Они устроили в Ирландии точно такое же представление, какое устроили и мы, доказывая, что Эдвард Уорик жив, здоров и невредим и находится в Лондоне! Говорят, что этот мальчишка уже собирает войско. Джон де ла Поль прошел с ним через весь Дублин до кафедрального собора, и в этом соборе его короновали как короля Ирландии, Англии и Франции. Просто взяли какого-то мальчишку с улицы и сделали королем! Надели ему на голову корону, возвели на престол соперничающего со мной государства, святым елеем помазали! Только представь себе, они короновали нового правителя Англии! Называют его королем Йорком! Что ты на это скажешь?

Я вцепилась пальцами в вышитое покрывало, словно пытаясь удержать себя в реальном мире, не уплыть в это море иллюзий, громоздящихся одна на другой.

— А в реальной жизни он кто? Этот мальчик, кто он?

— Во всяком случае, не твой брат Эдуард. И не твой брат Ричард, если ты на это надеешься, — презрительно бросил Генрих. — У меня повсюду шпионы имеются, так что я еще десять дней назад выяснил истинное происхождение этого мальчишки. Полное ничтожество! Самый обыкновенный парнишка, которого какой-то священник, имевший на меня зуб, натаскал на исполнение роли принца. Этот мерзкий старый трюкач, весьма недоброжелательно настроенный и страстно мечтавший о возврате былых времен и о возвращении на трон Йорков, научил мальчишку, как надо себя вести. Твоей матери, должно быть, показывали по десять таких мальчишек в день, чтобы она выбрала одного, подходящего. За это она расплачивалась своей пенсией, которую, между прочим, я ей выдаю. Но этот священник очень важен для нас. Он ведь действовал не в одиночку. Кто-то ему хорошо заплатил, чтобы он сделал из уличного мальчишки принца-претендента, за которым пойдут люди, поднимутся на восстание, приведут его к победе, а потом кукловоды вытащат наружу настоящего принца, который и займет трон.

— Приведут его к победе? — тупо повторила я предательские слова.

— Если сумеют. — Генрих тряхнул головой, словно отгоняя от себя опасный призрак собственного поражения. — Но победа эта весьма вероятна. У самозванца имеется в распоряжении довольно большая армия, оплаченная твоей теткой-герцогиней и другими членами твоего семейства: прежде всего, разумеется, твоей матерью, еще одной твоей теткой, Элизабет, и, как я подозреваю, твоей бабкой. Впрочем, в последнем я совершенно уверен. Кроме того, самозванца поддерживают ирландские кланы. Мой дядя, Джаспер Тюдор, говорит, что ирландские воины абсолютно дикие и неуправляемые. А впоследствии мы, возможно, убедимся, что мальчишка пользуется также поддержкой значительной части англичан. Разве можно сказать наверняка, кто в этом случае победит? Когда он поднимет свое боевое знамя, эти предатели вполне могут перейти на его сторону. Когда он крикнет: «За Уорика!», они могут ринуться за ним следом — хотя бы во имя прошлого. Да теперь, возможно, все они будут за него, ибо им кажется, что они меня испытали и решили, что я — правитель недостаточно энергичный. Вот они и хотят вернуться к старому, привычному, точно пес, спешащий сожрать собственную блевотину. — Генрих вопросительно посмотрел на меня, по-прежнему сидевшую на смятой постели. — Что ты на сей счет думаешь? И что на сей счет думает твоя мать? Неужели она надеется, что какой-то претендент из числа йоркистов способен управлять Англией? Неужели англичане способны переметнуться на сторону какого-то самозванца только потому, что он выступает под знаменем Белой розы?

— «Кукловоды вытащат наружу настоящего принца»? — Да, кажется, именно так он сказал. — Но откуда они его возьмут?

Но Генрих и не подумал мне отвечать; он лишь жутко оскалился, словно у него не хватало слов, чтобы снова мне все это объяснять.

Некоторое время мы оба молчали, потом я, охваченная ужасом, прошептала:

— И что же ты теперь будешь делать?

— Соберу все войска, какие смогу, и начну готовиться к очередному сражению, — с горечью ответил он. — Я-то думал, что уже завоевал эту страну, однако — так, впрочем, было и с моей женитьбой на тебе, — никогда нельзя быть полностью уверенным, что дело доведено до конца. Да, я выиграл великую битву и был коронован как король Англии, но теперь англичане готовы короновать другого, самозванца, а я снова вынужден сражаться за свой трон. По-моему, в этой стране бесконечных туманов и невероятного множества кузенов абсолютно ни в чем нельзя быть уверенным.

— А как поступят они? — снова шепотом спросила я.

Он посмотрел на меня с такой ненавистью, словно и я, и все мои ненадежные родственники уже стали предателями.

— Если они победят, то попросту подменят одного мальчика другим.

— Подменят?

— Самозванец незаметно ускользнет, а настоящий принц займет его место и взойдет на трон. Тот самый мальчик, который в настоящее время где-то скрывается, живет себе спокойно и без опаски ждет, когда его вернут к настоящей жизни.

— Что значит «вернут к жизни»?!

— Да то и значит! Создадут заново. Из ничего. Вернут из царства мертвых.

— Кого «вернут из царства мертвых»?

Он презрительно меня передразнил, уже направляясь к дверям:

— «Кого»! А ты как думаешь? Или ты знаешь, кто это должен быть? — Я промолчала, а он невесело хохотнул и сказал: — Ладно, сейчас я вынужден с тобой проститься, моя красавица, но я очень надеюсь, что вернусь в твою теплую постель, будучи королем Англии.

— А как же иначе? — глупо спросила я. — В качестве кого еще ты можешь ко мне вернуться?

— В качестве мертвеца! — не моргнув глазом, ответил Генрих.

Я мигом соскользнула с постели и бросилась к нему, протягивая руки. Он ласково сжал их, но к себе меня не привлек, а так и держал на расстоянии вытянутой руки, внимательно вглядываясь в мое лицо, словно искал там признаки обмана и предательства.

— Как ты думаешь, твой брат Ричард у герцогини прячется? — как бы между прочим спросил он, словно этот вопрос его не слишком интересовал. — И явит себя как плод длительного сговора между ней и твоей матерью? Наверное, твоя мать отправила его к ней, как только ему стала грозить опасность? А в Тауэр сунула подменыша? Он ведь, должно быть, все эти четыре года спокойно прожил у твоей тетки? Спокойно выжидал, когда ради него разразится война? Тогда он сможет вылезти из укрытия и с торжеством взойти на престол! Точно Иисус, поднявшийся со смертного ложа, нагой, прикрытый лишь плащаницей, весь в боевых ранениях! Торжествуя над смертью и надо мной!

Я не могла посмотреть ему в глаза.

— Не знаю, — пролепетала я. — Я ничего не знаю. Клянусь Господом, Генри…

Он остановил меня.

— Не давай ложных клятв, — сказал он. — На моем пути было достаточно людей, которые по десять раз на дню клялись мне в верности и предавали меня. От тебя я хочу услышать только одно: правду, просто правду.

Но я стояла перед ним и молчала, и он, словно поняв, что между нами не может существовать «просто правды», кивнул и вышел из комнаты.

Замок Ковентри

Лето, 1487 год

Генрих предупредил свою мать и меня, что нам в его отсутствие следует делать вид, словно наша поездка по стране спокойно продолжается, мы по-прежнему наслаждаемся чудесной летней погодой и ни о чем не тревожимся. И мы действительно постоянно приглашали к себе музыкантов и артистов, устраивали танцы и живые картины, а вскоре намечался еще и турнир, на который все лорды должны были прибыть в Ковентри, как на празднество. Но при этом каждому следовало привести с собой свое войско, полностью экипированное и готовое к войне с Ирландией. Мы должны были демонстрировать полную уверенность и спокойствие, но тайно готовиться к войне.

Миледи оказалась на это не способна. Она не могла притворяться королевой в окружении счастливых придворных, когда каждый день из Ирландии прибывал очередной гонец с новой порцией самых неприятных новостей. Джон де ла Поль и Франсис Ловелл высадились в Ирландии с мощным, хорошо обученным двухтысячным войском, и теперь миледи даже на ходу постоянно перебирала бусины четок и шептала молитвы во спасение своего сына, во избавление его от опасности.

Мы узнали — и Генрих был прав, предполагая это в разговоре со мной, — что в Дублине был коронован некий принц Эдвард Уорик, которого провозгласили законным правителем Англии, Ирландии и Франции.

Со мной миледи разговаривать совсем перестала; мало того, она не в силах была даже в одной комнате со мной находиться. Во мне, своей невестке, она видела всего лишь дочь ненавистного Дома Йорков, вновь угрожавшего ее сыну, всего лишь племянницу герцогини Маргариты, щедро снабжавшей Ирландию золотом и оружием, и племянницу второй своей тетки, Элизабет Йорк, обеспечившей мятежников войсками. Ну и, разумеется, я была для нее дочерью женщины, являвшейся мозговым центром всех заговоров, что ныне пряталась за высокими стенами Бермондсейского аббатства. Отныне миледи не желала не только разговаривать со мной, но старалась даже не смотреть на меня. И лишь один раз за весь этот трудный период она окликнула меня, когда я проходила мимо ее покоев со своими сестрами и кузиной. Мы направлялись на конюшню, собираясь ехать на прогулку верхом. Миледи подошла ко мне и положила руку мне на плечо, а я склонилась перед ней в реверансе и стала ждать, что ей угодно будет сказать мне.

— Ты знаешь, не так ли? — потребовала она ответа. — Ты знаешь, где он? Ты знаешь, что он жив?

Я ничего не могла ей ответить и лишь смотрела в ее искаженное, побелевшее от страха лицо. Потом я все же сказала холодно:

— Я вас не понимаю. Что вы имеете в виду?

— Ты меня прекрасно поняла! И знаешь, что я имею в виду! — тут же разъярилась она. — Тебе известно, что он жив. Известно, где он находится. Известно, какую судьбу они ему уготовили!

— Может быть, я лучше позову ваших фрейлин? — осторожно спросила я. Мне казалось, что у нее начинается припадок, так сильно дрожала ее рука, сжимавшая мое плечо, а взгляд, и без того всегда очень внимательный, был прямо-таки прикован к моему лицу, словно ей хотелось силой пробраться в мои мысли. — Вы слышите меня, миледи? Может быть, мне позвать ваших фрейлин? А потом мы поможем вам добраться до вашей спальни и лечь в постель…

— Тебе удалось обмануть моего сына, но меня ты не проведешь! — прошипела она. — Ты еще поймешь, что всем здесь распоряжаюсь я! Поймешь, что каждый, у кого в голове таятся предательские мысли, будет наказан — высокое положение он занимает или низкое. Головы предателей следует отсечь от их испорченных мерзких тел! Никому из предателей, аристократ он или последний бедняк, в день Страшного суда не будет пощады! Агнцы будут отделены от козлищ! Нечистые отправятся прямиком в ад!

Сесили в полном ужасе уставилась на свою крестную мать. Потом шагнула к ней, пытаясь ее поддержать, но тут же съежилась и попятилась — такой мрачный, исполненный ярости и душевной муки взгляд бросила на нее миледи.

— Видимо, я просто неправильно вас поняла, — холодно заметила я. — Вы ведь имели в виду того претендента, что объявился в Ирландии? Кстати, все мы, несомненно, скоро узнаем, будете ли вы всем здесь распоряжаться или же вам придется в ужасе бежать отсюда.

При слове «бежать» миледи еще сильней стиснула мое плечо и слегка пошатнулась.

— Значит, ты мне враг? Признайся честно. Пусть в наших отношениях царит ясность. Ты мне враг? Ты враг моему любимому сыну?

— Я ваша невестка и мать вашего внука, — спокойно ответила я. — Вы сами получили то, что хотели. А уж вопрос о том, люблю я вашего сына или ненавижу, мы как-нибудь решим сами. Без вашего участия. Люблю ли я вас или ненавижу? Что ж, я думаю, ответ вы и так знаете. Ведь вы приложили к этому немало усилий.

Она оттолкнула меня, словно ей было противно даже прикасаться ко мне, и с грозным видом предупредила:

— Учти: ты будешь уничтожена в тот же день, как только поднимешь его против нас. Я еще успею это увидеть.

— Кого это я «подниму против вас»? — Я уже не скрывала своего гнева. — Кого? Мы что, по-вашему, умеем воскрешать мертвецов? Кого вы, собственно, имеете в виду? Кого вы так боитесь, миледи?

Ее душили рыдания, она глухо всхлипнула и проглотила ответ. Я не стала ждать. Слегка поклонившись, я вновь двинулась в сторону конюшни. И только там, поднырнув под перекладину и войдя в стойло, я с силой захлопнула за собой дверцу, обняла своего коня за теплую шею и прильнула к нему щекой. Я с трудом сдерживала рыдания, а в голове крутилась мысль о том, что, по словам моей свекрови, они с Генрихом уверены: мой брат жив!

Замок Кенилуорт, Уорикшир

Июнь, 1487 год

Придворные наконец перестали притворяться, что наслаждаются чудесной летней погодой и торчат в центральной Англии исключительно ради красоты ее лесов и отменной охоты. Согласно донесениям гонцов, ирландская армия уже высадилась на нашем побережье и теперь стремительно продвигалась в глубь страны. Ирландцы всегда перемещаются с невероятной быстротой и легкостью, точно дикари-мародеры. Да и немецкие наемники, получившие плату за то, чтобы вновь посадить на английский трон Йорков, тоже неплохо отрабатывали полученные деньги. Герцогиня Маргарита постаралась: это были отборные войска, и командовали ими самые лучшие полководцы. Каждый день очередной шпион или наблюдатель мчался верхом к нам во дворец и сообщал, насколько они продвинулись. Эта армия была подобна гигантской волне, бег которой остановить было совершенно невозможно. Это было чрезвычайно дисциплинированное и быстрое войско, всегда высылавшее вперед своих разведчиков и лишенное извечного обоза с барахлом, который обычно тащится за любой армией. Наемников были сотни и сотни, несколько тысяч, и во главе их стоял мальчишка, совсем еще ребенок, называвший себя Эдвардом Уориком и шедший под королевским штандартом и под знаменем Саффолков. Они короновали его как короля Англии и Ирландии. Они и называли его королем. Они преклоняли пред ним колено. И повсюду, куда бы он ни пошел, люди выбегали на улицы и кричали: «За Уорика!»

Я почти не видела Генриха. Он постоянно заседал за закрытыми дверями со своими главными советчиками — дядей Джаспером и Джоном де Вером, графом Оксфордом, — то и дело требуя, чтобы к нему прибыл тот или иной лорд, словно желал проверить его верность и преданность. И, кстати, очень многие не спешили явиться на его зов. Никому, разумеется, не хотелось слишком рано объявлять себя примкнувшим к бунтовщикам; но точно так же никому не хотелось оказаться и в числе проигравших — причем, возможно, вместе с новым королем. Все помнили, каким непобедимым выглядел Ричард, когда верхом на боевом коне выезжал из Лестера, однако всего лишь небольшому наемному войску удалось отсечь его конницу от основных армейских частей, и он был сражен рукой предателя. А «преданные» лорды, клятвенно обещавшие ему свою поддержку, остались в сторонке и, сидя верхом на конях, наблюдали за сражением, пытаясь выяснить, на чьей стороне будет перевес. До конца оставаясь сторонними наблюдателями, они вступили в бой, лишь когда стало совершенно ясно, на чьей стороне победа.

В эти тревожные дни Генрих заглянул ко мне лишь однажды.

— Я хочу сам рассказать тебе все, пока ты не узнала об этом из уст какого-нибудь предателя-йоркиста, — неприязненным тоном сказал он, держа в руках какое-то письмо.

Я вскочила, и мои фрейлины тут же поспешили прочь, опасаясь бешеного нрава моего супруга. Все уже давно усвоили, что от матери и сына Тюдоров нужно держаться подальше, когда они бледнеют от страха.

— Ваша милость, в чем дело? — ровным тоном спросила я.

— Видишь ли, король Франции выбрал самый подходящий момент, чтобы освободить твоего брата Томаса Грея.

— Томаса!

— И теперь твой брат пишет, что вскоре прибудет, чтобы всемерно меня поддержать, — с горькой усмешкой бросил Генрих. — Только вряд ли мы станем так рисковать. Когда Томас Грей в последний раз «оказывал мне поддержку» — это было еще в те времена, когда битва при Босуорте была делом будущего, — он переметнулся на сторону противника еще до того, как мы успели покинуть Францию. Кто знает, что он сделал бы, если б оказался вместе со мной на поле брани? И вот теперь французы его отпускают. Как раз вовремя для очередного сражения! И как, по-твоему, мне следует поступить?

Я крепко вцепилась в спинку стула, чтобы не было заметно, как дрожат мои руки.

— Если он даст тебе слово… — начала я, но Генрих рассмеялся мне в лицо.

— Если он даст мне слово! — язвительно передразнил он меня. — А много ли стоит слово Йорка?! Наверное, не больше, чем та клятва верности, которую принесли мне твоя мать и твой кузен Джон де ла Поль? Не больше, чем та клятва, которую ты дала мне перед алтарем?

Я попыталась возразить, но Генрих поднял руку, требуя молчания.

— Пусть приезжает, но я буду держать его в Тауэре. Мне не нужна его помощь. И я не смогу ему доверять, если он останется на свободе. И я не хочу, чтобы он вел переговоры со своей матерью. И не хочу, чтобы он виделся с тобой.

— Он мог бы…

— Нет, не мог бы.

Я вздохнула.

— Можно я хотя бы сообщу матери, что ее старший сын возвращается домой?

Генрих нарочито весело рассмеялся, хотя смех его прозвучал совсем не убедительно.

— Неужели ты думаешь, что она этого еще не знает? Неужели ты думаешь, что не она выплатила за него выкуп и обеспечила его возвращение?

Но я все-таки написала матери в Бермондсейское аббатство и оставила письмо незапечатанным: я знала, что Генрих, или его мать, или их шпионы непременно вскроют и прочтут письмо.

Моя дорогая матушка, от всей души тебя приветствую и хочу сообщить, что твой сын Томас Грей освобожден из французской тюрьмы и предложил свои услуги нашему королю, и Генрих принял мудрое решение: пусть мой сводный брат после возвращения некоторое время побудет в таком безопасном месте, как лондонский Тауэр.

Я здорова, и твой внук тоже.

Элизабет.

P.S. Артур повсюду ползает и пытается вставать, ловко ухватившись за сиденье стула. Он очень сильный и страшно собой гордится, когда ему удается подняться с пола, но ходить пока не умеет.

Генрих сказал, что мне, нашему сыну Артуру со всеми его няньками, моим фрейлинам и даже его матери, которая была охвачена прямо-таки безумной тревогой, придется остаться под защитой прочных стен замка Кенилуорт, а сам он во главе армии направляется в поход. Я проводила его до больших въездных ворот замка; войско было уже построено; командовали им два великих военачальника — Джаспер Тюдор и граф Оксфорд, самый надежный друг и союзник Генриха. Мой муж, облаченный в латы, выглядел очень высоким и сильным и даже чем-то напомнил мне отца; впрочем, отец всегда выезжал на битву в полной уверенности, что победа непременно будет за ним.

— Если все повернется против нас, вам лучше немедленно уехать в Лондон, — посоветовал мне Генрих, и по его напряженному тону я поняла, как сильно он тревожится. — Там на всякий случай удалитесь в святое убежище. Кого бы они ни хотели посадить на трон, это наверняка кто-то из твоих родичей, так что тебя они не тронут. Но береги нашего сына, ведь он наполовину Тюдор! И, пожалуйста… — Голос у него сорвался. — Будь милосердна к моей матери, позаботься о том, чтобы ее пощадили.

— Я больше никогда не стану прятаться в убежище, — ровным тоном заявила я. — И не стану растить сына в четырех жалких темных комнатушках.

Он взял меня за руку.

— В любом случае спасайте себя, — сказал он. — Ступайте в Тауэр. Посадят ли они на трон Эдварда Уорика или кого бы то ни было еще…

Я даже не стала спрашивать, кого еще они могут использовать в качестве принца Йоркского. А Генрих, так и не договорив, горестно покачал головой и сказал:

— Никто не может мне сказать, кто там еще скрывается, выжидая нужного момента. У меня есть враги, но я не знаю даже, живые они или мертвые. Иной раз мне кажется, что либо я гоняюсь за призраками, либо за мной охотится армия призраков… — Он помолчал, взял себя в руки и продолжил: — Так или иначе, кто бы они ни были, они из Дома Йорков, и ты с ними будешь в безопасности. А наш сын будет в безопасности с тобой. И дай мне слово, что защитишь мою мать!

— Ты что, заранее готов к тому, чтобы проиграть? — с недоверием спросила я, взяла его руки в свои и тут же почувствовала, как напряжены его пальцы, как нервно бьется пульс. Он весь с головы до пальцев ног буквально застыл от снедавшей его душу тревоги.

— Не знаю, — сказал он. — Никто этого заранее знать не может. Но если вся страна поднимется на поддержку самозванца, тогда, конечно, наши силы окажутся неравны. Ирландцы будут сражаться не на жизнь, а на смерть, а наемникам хорошо заплатили, взяв с них слово непременно довести до конца то, что им поручено. Тогда как со мною рядом сейчас совсем немного людей, готовых стоять за меня до конца. Та армия, с которой я сражался при Босуорте, получила деньги и отправилась по домам. А новую армию я не могу вдохновить обещаниями свежих трофеев или наград. Если у повстанцев действительно есть настоящий принц, которого они могут возвести на трон, тогда я, вероятно, проиграл.

— Настоящий принц? — переспросила я, но он мне не ответил.

Мы вышли из тени огромной арки ворот, и воины радостными криками стали приветствовать своего короля. Генрих махнул им рукой и повернулся ко мне.

— Я поцелую тебя, — предупредил он меня на всякий случай, но я и так понимала, что мы должны являть собой вдохновляющую картинку для его солдат.

Он обнял меня и притянул к себе. Его легкие боевые доспехи оказались какими-то очень твердыми, и у меня было такое ощущение, словно я обнимаю не человека из плоти и крови, а металлическую статую. Я посмотрела в хмурое лицо мужа, а он нагнулся и поцеловал меня. Мне было страшно неудобно и неприятно в его металлических объятиях, однако меня вдруг охватила жалость к нему.

— Да благословит тебя Господь, муж мой, да вернет он тебя домой, ко мне, невредимым! — дрожащим голосом сказала я.

Над войском пролетел восторженный рев: всем явно понравился наш прощальный поцелуй. Но Генрих, казалось, ничего этого не слышит. Он внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Ты действительно хочешь, чтобы я к тебе вернулся? Ты даришь мне свое благословение?

— Конечно! — в искреннем порыве воскликнула я. — Конечно, я этого хочу! И буду молиться, чтобы Господь позволил тебе вернуться ко мне живым и невредимым. Не тревожься: я сумею сохранить нашего сына и защитить твою мать.

На мгновение мне показалось, что больше всего ему сейчас хочется немного задержаться и поговорить со мной по душам, нежно и откровенно — как он никогда еще не разговаривал со мною.

— Я должен идти, — сказал он с явной неохотой.

— Иди, — кивнула я. — И непременно пришли мне весточку, как только сможешь. Я буду ждать и молиться, чтобы все у тебя было хорошо.

Генриху подвели его крупного боевого коня и помогли сесть в седло; знаменосец уже приготовился скакать впереди, и боевой бело-зеленый штандарт Тюдоров, украшенный красным драконом, трепетал у него над головой. Другой флаг, королевский, развернут не был. В последний раз я видела королевский штандарт над армией, во главе которой скакал Ричард, человек, которого я любила. Я даже руку к сердцу прижала, чтобы утишить внезапный приступ душевной боли.

— Благослови тебя Господь, жена моя, — сказал Генрих, но у меня уже не было сил еще раз ему улыбнуться. У него был тот же боевой конь, что и во время сражения при Босуорте, и тогда он стоял на вершине холма, а Ричард скакал ему навстречу — навстречу своей смерти. Там, при Босуорте, Генрих впервые развернул флаг Тюдоров, а Ричард срубил его древко во время своей последней, предсмертной, атаки.

Я подняла руку в прощальном жесте, но меня душили слезы, и я не смогла повторить свое благословение. Генрих ждать не стал и, пришпорив коня, двинулся во главе своей армии на восток, где чуть дальше Ньюарка, как докладывали его шпионы, уже заняла боевые позиции огромная армия Йорков.

Замок Кенилуорт, Уорикшир

17 июня 1487 года

Фрейлины, собравшись в моих покоях, ждали вестей с поля брани, но матери короля с нами не было — она стояла на коленях в прекрасной кенилуортской часовне и молилась за сына. Мы услышали топот копыт на дороге, затем скрежет поднимаемой решетки ворот и опускаемого моста, и вскоре всадник уже скакал по двору замка. Сесили подлетела к окну и, вытянув шею, выглянула наружу.

— Гонец! — воскликнула она. — Это королевский гонец!

Я встала, надеясь, что сейчас он появится в дверях, но потом поняла, что миледи наверняка успеет перехватить его, прежде чем он до меня доберется, и, бросив фрейлинам: «Ждите здесь!», выскользнула из зала. Я быстро спустилась по лестнице прямо на конюшенный двор и, разумеется, тут же увидела, как миледи в своем черном платье широким шагом устремилась навстречу спешившемуся гонцу.

— Мне было велено передать все вам и ее милости королеве, — сказал он, и я услышала, как миледи тут же его поправила:

— Жене короля. Она еще не коронована. Вы можете все сказать мне, а я ей передам.

— Я здесь, — успела вмешаться я. — И сама хотела бы узнать все из первых рук. Итак, каковы новости?

Гонец повернулся ко мне.

— Начало было очень неудачным, — сказал он. — Они по пути постоянно пополняли свою армию новыми воинами. Да и шли они куда быстрее, чем мы предполагали. У ирландцев очень легкие доспехи, а оружия они с собой всегда берут немного. Германские же наемники и вовсе напоминают некий стремительный поток, который остановить невозможно!

Королева-мать побелела и слегка пошатнулась; казалось, она сейчас упадет в обморок. Но мне-то не раз доводилось и раньше встречать гонцов, прибывших с поля брани, и я резко пресекла намерение гонца рассказывать слишком подробно, сказав:

— Не стоит сейчас говорить об этом! Прошу вас, сообщите главное, то есть конец того послания, которое вам приказано передать, а не его начало. Король жив или погиб?

— Жив, — сказал гонец.

— Он победил?

— Да, его командиры одержали победу.

Я решила не обращать внимания на эту поправку и продолжала задавать вопросы:

— Значит, армия ирландцев и немецкие наемники потерпели поражение?

Он кивнул.

— А Джон де ла Поль арестован?

— Убит.

У меня перехватило дыхание: значит, мой кузен мертв!

— А Франсис Ловелл? — с интересом спросила миледи.

— Ему удалось бежать. Похоже, он в реке утонул.

— Ну а теперь вы можете рассказать мне подробно обо всем, — разрешила я.

Он явно готовил эту речь заранее, потому что с энтузиазмом начал рассказывать:

— Как я уже говорил, войска противника продвигались очень быстро и вскоре достигли Йорка. В его окрестностях у них было с нами несколько мимолетных стычек, а затем они заняли позицию близ селения Ист-Стоук, это рядом с Ньюарком. Многие жители этого города вышли, чтобы к ним присоединиться; они записывали новобранцев в армию до самого последнего момента, почти до начала сражения.

— Сколько же их было? — спросила миледи.

— По нашим прикидкам — около восьми тысяч.

— А сколько в королевском войске?

— У нас на тот момент было в два раза больше людей. И мы вроде бы должны были чувствовать себя в безопасности. Но не чувствовали! — Гонец горестно покачал головой, вспоминая, видимо, об испытанном ими страхе. — Нет, в безопасности мы себя отнюдь не чувствовали! И ранним утром они пошли в атаку. Они так и ринулись вниз с холма, причем почти все, и первым удар принял граф Оксфорд со своим войском, в котором было около шести тысяч человек. Да, они приняли на себя главный удар и держались стойко. А потом и вовсе сумели оттеснить неприятеля в долину и окружили.

— Они загнали вражеские войска в ловушку? — спросила я.

— Да, но мы считаем, что те в любом случае намерены были сражаться до последнего. Местные теперь эту долину называют Ред Гаттер.[45] Это было ужасно!

Представив себе, какая там была бойня, я отвернулась и спросила:

— А где был в это время король?

— В безопасности, в тылу нашей армии, — и гонец ободряюще кивнул миледи, которая явно не видела ничего позорного в том, что командующий армией прячется в тылу. — А потом, когда все было кончено, к нему привели претендента…

— Значит, мой сын в безопасности? — перебила его миледи. — Вы уверены, что нашему королю более не угрожает опасность?

— Да, его жизни ничто более не угрожает.

Подавив желание выкрикнуть следующий вопрос, я задала его абсолютно спокойным тоном:

— И кто же этот претендент?

Гонец как-то странно на меня посмотрел, и я поняла, что, пытаясь сдержать себя, не только затаила дыхание, но и скрипнула зубами. Заставив себя дышать ровнее, я поставила вопрос несколько иначе:

— Является ли этот самозванец простым бедняком, как предполагал мой супруг?

— Его зовут Ламберт Симнел; самый обычный парнишка родом из Оксфорда, весьма смазливый, привыкший делать то, что ему прикажут. Его милость наш король, приказал арестовать и его самого, и его учителя, и многих других главарей восстания.

— Но что же все-таки с Франсисом Ловеллом? — гневно спросила миледи. — Кто-нибудь видел, как он утонул?

Гонец покачал головой:

— Видели только, как он верхом на коне прыгнул в реку и их обоих унесло течением.

Я перекрестилась. Миледи тоже, но лицо ее было мрачно.

— Мы непременно должны его поймать! — сказала она. — С самого начала и он, и Джон де ла Поль были нужны нам живыми! Нам требовалось узнать, каковы их планы. Это и было самое главное. Нам необходимо было узнать то, что знают они.

— В пылу схватки… — Гонец пожал плечами. — Во время битвы куда трудней взять человека в плен, чем убить его. Особенно во время рукопашной. А там была жуткая резня. Хотя мы значительно превосходили их численностью, они дрались как одержимые. Они были готовы умереть во имя своей цели, а мы…

— А вы — что? — с интересом спросила я.

— Мы лишь исполняли приказ, — осторожно ответил он. — Но мы тоже дрались хорошо. И свою работу выполнили честно.

Я помолчала. Мне довелось выслушивать отчеты о многих сражениях, однако ни в одном из них одержанная победа не была описана столь спокойно. Но, с другой стороны, я никогда не слышала, чтобы во время сражения главнокомандующий — сам король! — отсиживался в тылу, тем более когда его армия в два раза превосходит силы противника, чтобы он затем отказался вступить в переговоры с теми, кто потерпел поражение, попросту позволив своим солдатам перерезать их, точно бессловесную скотину.

— Но теперь эти предатели мертвы, — сказала миледи, желая, видимо, успокоить себя. — А мой сын жив!

— Да, наш король жив и здоров. Ни одной царапины не получил! Они бы его и коснуться-то не сумели. Он был так далеко, что они и увидеть его не могли!

— Хорошо, вы можете пообедать в зале, — распорядилась миледи. — И вот вам еще. — Я увидела, как она протянула ему кошель с золотом. Должно быть, этим щедрым подарком она благодарила его за добрую весть. Затем она повернулась ко мне: — Итак, все кончено.

— Слава богу! — от всей души откликнулась я.

Она кивнула.

— Да будет воля Его, — сказала она, и я поняла: эта победа дала ей еще больше уверенности в том, что ее сын родился на свет, чтобы стать королем.

Замок Линкольн

Июль, 1487 год

По приказу короля мы направились в Линкольн и там встретились с ним, а затем он и я рука об руку проследовали в большой собор на мессу, чтобы возблагодарить Господа за победу. Следом за нами, буквально наступая нам на пятки, следовала миледи; она надела корону и выступала с таким достоинством, словно сама была королевой. По обе стороны от нее шли главные военачальники короля — его дядя Джаспер Тюдор, который спланировал сражение, и его верный друг Джон де Вер, граф Оксфорд, который со своим войском и принял на себя главный удар противника.

Архиепископ Джон Мортон весь дрожал, все еще переживая недавнее избавление от опасности; лицо у него покраснело, руки тряслись, когда он раздавал Гостию. Миледи плакала от радости. Генрих тоже был растроган до глубины души, словно это самая первая в его жизни победа, которую ему просто пришлось одерживать вновь. Впрочем, эта победа имела для него большее значение, чем при Босуорте; сейчас он явно чувствовал себя в два раза уверенней.

— Я испытываю прямо-таки невероятное облегчение, — сказал он, когда под конец дня мы с ним наконец оказались в своих покоях. — У меня просто нет слов, чтобы это выразить!

— Потому что ты одержал победу? — спросила я. Я сидела у окна, глядя на восток, где высокие шпили собора пронизывали облака, нависшие почти над самой землей, но, когда вошел Генрих, я обернулась и посмотрела в его пылающее румянцем лицо.

— Не только поэтому, — сказал он. — Как только я понял, что мы значительно превосходим численностью противника, мне стало ясно, что победа почти наверняка будет за нами. Эти ирландцы сражаются практически голыми и почти без доспехов; я видел, что им не устоять под градом наших стрел — у них не было ни щитов, ни стеганых колетов, ни кольчуг. Бедные глупцы! Нет, самое большое облегчение я испытал, когда поймали этого мальчишку.

— Того, который якобы мой кузен Тедди?

— Да, именно его. И теперь я могу его всем показать. Пусть каждый увидит, что никакой это не наследник Йорков, а самый обыкновенный десятилетний мальчик, школьник, которого зовут Ламберт Симнел, и ничего в нем особенного нет, кроме смазливой внешности… — Он глянул на меня. — Да, он очень хорош собой, просто очарователен. Как и все Йорки.

Я кивнула, словно это было вполне разумное объяснение.

— Но что еще лучше, — Генрих даже улыбнулся, вспомнив об этом; он, по-моему, готов был сам себя расцеловать от радости, — больше никто на наш берег не высадился, больше никто сюда не явился. А ведь они прошли через всю Англию! И за это время ни одно судно не бросило якорь у восточного побережья. И в Ньюарке нас никто не поджидал.

— А кто мог вас там поджидать?

Генрих встал, с наслаждением потянулся и так широко раскинул при этом руки, словно хотел обнять все королевство.

— Ну, если бы у них имелся претендент получше этого маленького школяра, они бы держали его где-нибудь поблизости, в случае победы намереваясь тут же представить его народу, подменив им этого мальчика. А потом отвезли бы его в Лондон и устроили там повторную коронацию. — Я молча ждала продолжения, и оно последовало. — Это как в игре! — радостно усмехнулся Генрих. — Когда она вдруг приобретает неожиданный поворот. Или как в пасхальном представлении — ну, знаешь, когда в гроб кто-то ложится, а затем быстро снимают покрывало, и вот вам воскресший Христос. Но для таких случаев всегда нужно иметь наготове запасного игрока, спрятав его в кулисах. Так что, когда мне стало ясно, что у них такого запасного игрока нет и некому занять место этого юного Симнела, я сразу понял: они проиграли. У них никого не было «про запас»! — Он разразился трескучим смехом. — Понимаешь? Нет и не было! Поэтому никто и не высадился на восточном побережье, чтобы встретиться с ними в Ньюарке. Никто не прибыл из Фландрии, не поднялся вверх по Темзе, не добрался до Лондона в ожидании победоносного шествия. Никто не прибыл в Уэльс, никто не спустился с севера, из Шотландии. Понимаешь теперь? — Генрих снова рассмеялся, глядя на меня. — У них имелся только этот маленький самозванец. Простой школьник. Никакого настоящего принца у них нет!

— Настоящего?

Видно, испытанное Генрихом облегчение было столь сильно, что он впервые невольно проговорился о том, какой страх снедает его душу.

— Ну да, у них нет «про запас» ни одного из твоих братьев, ни старшего, ни младшего! Ни Эдуарда, принца Уэльского, ни Ричарда, герцога Йоркского. Если бы у них был хотя бы один из принцев, они наверняка держали бы его наготове, чтобы он мог занять трон сразу же после победы. Если бы кто-то из твоих братьев был жив, он находился бы у них в руках, и они заставили бы его предъявить свои права на трон, как только им удастся меня убить. Но принца у них нет! Нет! Все это были только лживые слухи! Мне поставляли лживые донесения. Мои противники попросту блефовали, пытаясь обмануть меня и — не побоюсь этого слова — даже запугать. Но все их игры закончились пшиком. Они старательно распускали слухи о каком-то принце, скрывающемся в Португалии; они всем нашептывали, что один из принцев сумел выбраться из Тауэра живым; но все это был чистой воды блеф. Мои люди рыскали по всему миру в поисках этого принца, и теперь я вижу, что он — не более чем выдумка, сон, блеф. Впрочем, приятно сознавать, что с их стороны это была всего лишь нечестная игра.

Я видела, каким румянцем пылают его щеки, как ярко горят его глаза, и понимала, что впервые вижу своего мужа свободным от извечного страха. Облегчение, которое он сейчас испытывал, было столь сильно, что я, кажется, и сама его почувствовала. Я улыбнулась ему и сказала:

— Значит, теперь мы в безопасности.

— Да, теперь мы, Тюдоры, наконец-то в безопасности! — с удовольствием подтвердил он и протянул ко мне руку. Мне сразу стало ясно, что сегодня он наверняка останется в моей постели. Я встала и подошла к нему, но никакого особого желания не испытывала. Нет, я была не против; все-таки я была верной женой, а мой муж благополучно вернулся домой после ужасного сражения, и я впервые видела его настолько счастливым, что лишь радовалась за него. Теперь он был в безопасности, дома, и это тоже было хорошо. В общем, я, разумеется, не возражала против того, чтобы сегодня он разделил со мной ложе.

Генрих был очень нежен со мной; он сам развязал кружева у меня под подбородком, сам снял с меня ночной чепец, сам, повернув меня к себе спиной, расплел мою косу, развязал пояс на талии и завязки на плечах, и мое платье соскользнуло на пол. Теперь я стояла перед ним обнаженная, и лишь распущенные волосы густой волной укрывали мне спину и плечи. Генрих вздохнул, легко коснулся губами моего обнаженного плеча и сказал:

— Вскоре я короную тебя как королеву Англии. — И он заключил меня в объятия.

Мы продолжили свою поездку по стране, дабы отпраздновать великую победу нашего короля. Миледи ехала верхом на большом боевом коне, покрытом попоной и словно полностью подготовленном для битвы. Я же предпочла лошадь, которую подарил мне Ричард; у меня было такое ощущение, словно мы с Ричардом проделали вместе уже немало путешествий, но я всегда скакала впереди, всегда уезжала от него, никогда не ехала с ним рядом, как он мне обещал. А вот Генрих часто ехал со мною рядом. Я понимала, что он хочет показать народу, вышедшему на нас посмотреть, как крепок его брак с принцессой Йоркской, благодаря которому он объединил наши Дома и победил бунтовщиков. Но теперь в наших отношениях появилось и нечто новое: я понимала, что ему нравится проводить время со мной. Мы много разговаривали и смеялись вместе, проезжая через маленькие деревушки Линкольншира, где люди выбегали из домов и во всю прыть мчались через поля, чтобы на нас посмотреть.

— Посмотреть, как мы с улыбкой проезжаем мимо, — говорил Генрих, а сам прямо-таки сиял, махая рукой полудюжине каких-то сельских бедняков, чье мнение наверняка не имело для него ни малейшего значения.

— И приветственно махая рукой, — подхватывала я и, отпустив поводья, тоже приветливо махала рукой.

— Как ты это делаешь? — спросил вдруг Генрих, и даже навечно застывшая улыбка сползла с его лица. Не обращая больше внимания на толпу, скопившуюся на обочине, он повернулся ко мне. — Как у тебя получается это легкое движение рукой? Совершенно естественное. Не похоже, чтобы ты хоть сколько-нибудь упражнялась в этом искусстве.

Я на минутку задумалась.