Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса Грегори Филиппа

Весь двор был занят подготовкой к Рождеству. И Мэгги с мужем и моим сыном Артуром тоже приехали домой на праздники из замка Ладлоу, где вводили Артура во владение Уэльсом. В пути Мэгги, естественно, повсюду прислушивалась к сплетням — в гостиницах, в домах знатных людей или в аббатствах. — Об этом все только и говорят.

И я сразу же подумала о том, как обрадовалась бы этому моя мать, как бы ей захотелось увидеть своего внука или внучку.

— Мальчик или девочка? — с интересом спросила я.

— Мальчик, сын. У Дома Йорков появился новый наследник!

Это было глупо, неправильно, но я не выдержала и крепко стиснула ее руки, видя, что моя светлая радость отражается в ее улыбке.

— Значит, мальчик!

— Да, новая белая розочка, белый бутон. Еще один новорожденный Йорк!

— Где же он сейчас? В Эдинбурге?

— Судя по слухам, он сейчас тихо живет вместе с женой и малышом в Фолкленде, в королевском охотничьем домике. Говорят, она необычайно красива, и он с нею очень счастлив. Говорят, они безумно влюблены друг в друга.

— И он не собирается воевать с нами?

Мэгги пожала плечами.

— Время для войны не слишком подходящее. Впрочем, возможно, ему просто хочется немного пожить спокойно. Он ведь совсем недавно женился, и жена у него — красавица, а тут еще и сын родился. Может быть, он считает это самым лучшим, чего он мог достигнуть.

— Если бы я могла написать ему… если бы я могла просто рассказать ему… ох, если б только я могла ему сказать, что это действительно самое лучшее!

Она медленно покачала головой.

— Через границу ничего переправить нельзя — король тут же об этом узнает. Если ты пошлешь ему хотя бы одно словечко и король это прочтет — а он непременно это прочтет! — он сочтет тебя величайшей предательницей и никогда тебя не простит. Он всегда будет сомневаться в тебе, всегда будет думать, что ты с самого начала была его тайным врагом.

— Если бы кто-то мог сказать этому юноше, чтобы он оставался там, где он сейчас. Там, где он обрел радость и смысл жизни. Ибо это и есть самое ценное, это и нужно непременно сохранить, тогда как английский трон не принесет ему счастья.

— К сожалению, я не могу ему ничего передать, — сказала Мэгги. — Хотя для себя я уже и сама открыла эту истину: у меня есть хороший муж и место, которое я вполне могу назвать своим домом. Я имею в виду замок Ладлоу.

— И ты действительно чувствуешь себя счастливой?

Она улыбнулась, кивнула и сказала:

— Мой муж — хороший человек, и я рада, что мы с ним вместе. У него спокойный и тихий нрав, он верен королю, он верен мне, а я в своей жизни видела слишком много неверности и испытала слишком много тревог и волнений. Я не вижу для себя лучшей судьбы, чем возможность спокойно растить своего сына, заодно помогая и твоему сыну стать настоящим принцем Уэльским и научиться управлять замком Ладлоу, как ты и сама хотела бы, а потом, когда он вырастет, приветствовать его невесту и ввести ее в наш общий дом.

— Расскажи, как там Артур? — попросила я.

Мэгги опять улыбнулась.

— О, Артур — настоящий принц! Ты можешь им гордиться, — сказала она. — Щедрый, справедливый. Когда сэр Ричард берет его с собой в суд, чтобы он набирался опыта, наблюдая за работой судей, то его главное желание — всегда быть милосердным. Он отлично ездит верхом, но частенько выходит на прогулку пешком и, оказавшись за воротами замка, приветствует каждого, как своего друга. В нем уже есть все то, что ты хотела бы в нем видеть. И Ричард старается научить его всему, что знает сам. Он хороший воспитатель и хороший страж для твоего мальчика. И я не сомневаюсь, что когда-нибудь Артур станет очень хорошим правителем, возможно, даже великим!

— Если только «этот мальчишка» не предъявит свои права на английский трон.

— Возможно, «этот мальчишка» уже решил, что ему вполне достаточно любить свою жену и свое дитя и жить спокойно, — сказала Мэгги. — Возможно, он поймет, что даже принцу вовсе не обязательно становиться королем. Возможно, ему больше по вкусу быть просто влюбленным мужчиной. Возможно, когда он увидит свою любимую жену с сыном на руках, он поймет: это и есть величайшее из царств, какое только может пожелать для себя человек.

— Если бы я могла все это ему сказать!

— Нет, и не проси. Я даже собственному брату не могу передать письмо, а ведь он совсем рядом, чуть ниже по реке, в башне лондонского Тауэра! Разве можем мы с Робертом так рисковать, передавая письмо твоему брату?

Лондонский Тауэр

Лето, 1497 год

Сперва жители Корнуолла ворчали из-за непосильных налогов, затем стали громко возмущаться, считая, что король украл их права на добычу олова. Там живут люди жесткие, работающие много и тяжело и каждый день лицом к лицу встречающиеся с опасностью в тесных подземных туннелях и шахтах; и говорят в Корнуолле на своем языке, и живут там по своим законам, скорее как язычники, а не как настоящие христиане. И Лондон оттуда далеко — Корнуолл ведь на самом западе. Тамошние жители охотно верят разным снам и слухам, верят в добрых королей и ангелов, в существование духов, в чудеса. Мой отец всегда говорил, что люди там особенные, не такие, как все прочие англичане, и управлять ими можно только с помощью доброты, словно они не люди, а зловредные эльфы, которых там, впрочем, тоже полно.

Жители Корнуолла способны в течение нескольких дней или даже минут из вполне приятных, спокойных людей превратиться в яростных безумцев; их мятежи проносились по западу страны, точно летний пожар, вспыхивая ярким пламенем, выжигая одно поле за другим и разгораясь со скоростью пущенной галопом лошади. В общем, когда возмущение политикой Генриха достигло предела, Корнуолл вновь взбунтовался, а вскоре к нему присоединились и другие западные графства. Бунтовщики создали крупные боевые отряды из жителей Сомерсетшира, Уилтшира и Корнуолла, а во главе этой армии встал корнуоллский кузнец Майкл Джозеф по прозвищу Щипцы; по слухам, это был настоящий великан десяти футов ростом, поклявшийся, что не позволит себя разорить — тем более королю Тюдору, отец которого и королем-то вовсе не был и который все пытается устанавливать какие-то новые порядки, забывая, что здесь ему не Уэльс, а старый добрый Корнуолл.

В итоге все это вылилось в нечто большее, чем просто бунт бедных невежественных людей; на сторону мятежников перешли йомены, рыбаки, фермеры, шахтеры, а затем, что было хуже всего, и знать. Во главе восстания выразил желание встать сам лорд Одли.

— Я вас оставлю здесь, в Тауэре, — тебя, мою мать и детей, — поспешно объяснял мне Генрих, которого уже ждал боевой конь и целый отряд гвардейцев-йоменов, выстроившихся в боевом порядке за воротами Белой башни. Ворота были закрыты, на стены вкатили пушки, все было готово к войне. — В Тауэре вы, по крайней мере, будете в безопасности и даже в случае осады сможете продержаться не одну неделю.

— Осады? — Я посадила Мэри себе на бедро, точно крестьянка, и растерянно смотрела на мужа, который уходил на битву с врагом. — Как же так? Неужели они могут подойти так близко к Лондону? Они ведь из самого Корнуолла идут! Их еще там, на западе, надо было остановить. Неужели ты уедешь и оставишь нас практически без охраны? Да и останется ли Лондон верным тебе?

— Я сейчас направляюсь в Вудсток. Там я смогу собрать войско и отрезать повстанцев, если они двинутся сюда по Большому Западному Пути. Для этого мне придется как можно скорее отозвать свои войска из Шотландии. Я же почти всю армию послал на север, чтобы мы могли противостоять этому мальчишке и шотландцам. Я никак не ожидал мятежа на юго-западе. Я отзываю лорда Добни с его войском и уже послал им приказ немедленно поворачивать к югу. Если гонец вовремя их разыщет, они должны вскоре прибыть мне на помощь.

— Но лорд Добни из Сомерсетшира, — заметила я.

— Что ты хочешь этим сказать?! — закричал вдруг Генрих с каким-то бешеным отчаянием, и маленькая Мэри, вздрогнув от его крика, жалобно заплакала. Я покрепче прижала к себе ее теплое пухленькое тельце и немного покачала малышку, переступая с ноги на ногу.

Стараясь говорить тихо, чтобы больше ее не тревожить, а заодно и не вызывать ненужного беспокойства у личной охраны Генриха — его йомены стояли неподалеку с мрачными лицами, — я сказала:

— Я всего лишь хочу сказать, что его светлости будет тяжело идти в атаку на своих соотечественников и стрелять в своих же соседей. Ведь жители Сомерсетшира заодно с мятежниками, а лорд Одли с лордом Добни знакомы с детства. Я не думаю, что Добни может тебя подвести, но он житель Запада, так что невольно будет симпатизировать тем, кого хорошо знает. Тебе бы следовало окружить его другими людьми. Где твои остальные лорды? Где сородичи лорда Добни, где равные ему пэры, способные удержать его на твоей стороне?

Генрих издал какой-то странный звук — почти стон отчаяния — и оперся рукой о плечо своего коня, словно ему трудно было стоять на ногах.

— В Шотландии! — прошептал он. — Я почти всех послал на север, всю свою армию и всю артиллерию. Я почти все свои деньги в это вложил!

Некоторое время я молчала, осознавая, в каком опасном положении мы оказались. Все мои дети, включая Артура, находились в Тауэре, а мятежники тем временем приближались к Лондону, и наша армия была слишком далеко, чтобы ее можно было быстро отозвать. Если Генриху с небольшим войском не удастся преградить мятежникам путь, мы вскоре окажемся в ловушке.

— Будь мужественным, — сказала я, хотя меня просто тошнило от страха. — Будь мужественным, Генрих. Мой отец однажды тоже попал в плен, а однажды его даже выслали за пределы королевства, и все же он так и остался королем Англии, великим королем, и умер на королевском ложе.

Взгляд Генриха был исполнен безнадежности.

— Я послал в Шотландию Томаса Хауарда, графа Суррея. Он воевал против меня при Босуорте, а потом я более трех лет продержал его в Тауэре. Неужели ты думаешь, что после этого он мог стать моим другом? Однако мне пришлось рискнуть и надеяться, что брак с твоей сестрой превратит его, по крайней мере, в моего надежного союзника. Ты вот сказала, что Добни из Сомерсетшира и будет симпатизировать своим соотечественникам. А я и не знал об этом. Я вообще почти никого из этих людей толком не знаю. И никто из них толком не знает меня. И не любит. Твой отец никогда не был так одинок, как я — особенно когда я наконец пришел к власти в этой совершенно чужой мне стране. Твой отец женился по любви, у него всегда было множество верных, искренне любящих его друзей и последователей. И, в отличие от меня, вокруг него всегда были люди, которым он мог полностью доверять!

Мы подготовили Тауэр к возможной осаде: выкатили пушки, постоянно поддерживали огонь в кострах, рядом с пушками горой сложили ядра. До нас доходили слухи, что мятежникам удалось собрать огромную армию, чуть ли не двадцать тысяч человек, и вся эта армия направляется к Лондону, постоянно увеличиваясь по пути. Такой армии вполне хватило бы и для завоевания всего королевства. Впрочем, лорд Добни вовремя прибыл на юг и сумел заблокировать Большую Западную Дорогу; мы надеялись, что он заставит мятежников повернуть назад, но он их даже не задержал. Мало того, кое-кто утверждал, что он приказал своим людям расступиться и пропустить армию бунтовщиков.

И вот теперь бунтовщики находились совсем близко от Лондона, и число их постоянно росло. Их возглавлял лорд Одли, но нам было известно, что и другие лорды присылают им оружие, деньги и людей. От Генриха я никаких вестей не получала, и мне приходилось верить сообщениям о том, что он спешно собирает войско, готовясь выступить против мятежников. Матери своей, впрочем, он тоже не написал ни словечка, хотя она целыми днями стояла на коленях в часовне и сутками напролет жгла свечи в соответствии с обетом, который дала во имя спасения сына.

Как-то ко мне заглянул мой старший сын Артур, которого мы тоже оставили вместе со всеми в Тауэре, подальше от опасности, и спросил:

— А что, отец сейчас преграждает путь мятежникам?

— Да, конечно, — ответила я, хотя отнюдь не была в этом уверена.

Мой кузен Эдвард, по-прежнему не выходивший за пределы своей комнаты, тоже наверняка слышал и топот множества ног в коридорах и на лестницах, и громогласные команды, и смену караула через каждые четыре часа. Мэгги, которая сейчас жила вместе с нами, поскольку ее муж вместе с Генрихом отправился на войну, была единственной среди нас, кому разрешалось видеться с Эдвардом.

— Тедди совершенно спокоен, — рассказывала она, — только поинтересовался, почему все мы здесь. Он уже понял, что все семейство сейчас в Тауэре, и догадался, почему вокруг столько шума. Когда я сказала, что на Лондон движется армия мятежников из Корнуолла, он… — Мэгги не договорила, опасливо прижав пальцы к губам.

— Что он? — спросила я. — Что он сказал?

— Он сказал, что в Лондон им идти, собственно, почти незачем, потому что это на редкость скучное место и совершенно пустынное. Что кто-нибудь непременно должен объяснить этим людям, что в Лондоне совсем никого нет и делать им тут нечего. И еще раз повторил: Лондон — город совершенно пустынный, и здесь очень одиноко.

Я пришла в ужас.

— Мэгги, он что, теряет рассудок?

Она покачала головой.

— Нет, я уверена, что нет! Просто он столько времени провел в одиночестве, что почти уже и разговаривать разучился. Он похож на ребенка, которого лишили детства. Ах, Элизабет… я так его подвела! Я так ужасно его подвела!

Я обняла ее, но она отвернулась, отстранилась от меня и склонилась в реверансе.

— Позволь мне пойти к себе и умыться, — сказала она. — Я не могу спокойно говорить о брате. Мне даже думать о нем невыносимо тяжело. Я сменила фамилию, я, можно сказать, отреклась от своей семьи, я бросила его! Да-да, я ухватилась за свою личную свободу, а его бросила в Тауэре, и он сидит там, точно птичка в клетке, точно маленькая ослепшая певчая пташка…

— Ничего, когда все это закончится…

— Когда все это закончится, будет только хуже! — страстно воскликнула Мэгги. — Мы столько времени тщетно ждали, что король наконец-то почувствует себя на троне в полной безопасности, но он никогда не почувствует себя в безопасности. Когда все это закончится, даже если мы одержим над мятежниками победу, Генрих все еще будет вынужден противостоять на севере шотландцам, возглавляемым «этим мальчишкой». Враги у нашего короля появляются один за другим, а вот друзей у него не появляется вовсе. Каждый год ему приходится бороться с очередным врагом, и он никогда не чувствует себя в полной или хотя бы относительной безопасности, а потому никогда моего брата и не освободит. Ему все время кажется, что, пока он на троне, ему со всех сторон грозит опасность.

Я в шутку слегка шлепнула рукой по ее дрожащим губам.

— Тише, Мэгги, успокойся. Ты же знаешь, не стоит так говорить.

Мэгги поклонилась и быстро вышла из комнаты. Я ее не задерживала, прекрасно понимая, что она сказала чистую правду: война с плохо вооруженными и совершенно отчаявшимися людьми с запада, война на севере с шотландцами, сопротивление мощному повстанческому движению в Ирландии, неизбежный конфликт Генриха с «этим мальчишкой» — все это принесет нам лето, полное кровопролитий, и осень, полную страшных подсчетов и расплат. Никто не может сейчас сказать, по скольким счетам нам тогда придется платить, кто станет судьей, кто — победителем, а кто — побежденным.

Паника началась на рассвете. Я услышала крики гвардейских командиров и топот множества бегущих ног. Потом прозвучал сторожевой набат, и ему разом откликнулись все колокола лондонского Сити, а затем и других районов столицы. Казалось, все колокола Англии зазвучали одновременно, отвечая на этот сигнал тревоги. Выяснилось, что армия Корнуолла подошла к стенам города, и теперь бунтовщики требуют уже не просто отмены грабительских налогов, но роспуска королевского совета — «всех этих обманщиков» — и низвержения короля Тюдора.

Леди Маргарет вышла из часовни, моргая глазами, точно вспугнутая сова; она с изумлением увидела в небе разгорающуюся зарю, услышала встревоженный рев людей внутри Белой башни, потом заметила у входа в башню меня и поспешила через лужайку мне навстречу.

— Ты обязана оставаться здесь! — ни с того ни с сего заявила она. — Тебе так приказано, вот и подчиняйся приказу короля ради своей же собственной безопасности! Генрих запретил тебе выезжать за ворота. И ты, и дети должны оставаться за стенами крепости!

Она повернулась к одному из капитанов стражи, и я поняла: сейчас она прикажет ему меня арестовать, если ей хоть на мгновение показалось, что я собираюсь сбежать из Тауэра.

— Вы что, не в своем уме? — с горечью бросила я. — Я — королева Англии! Я — жена короля и мать принца Уэльского! Разумеется, я останусь здесь, в моем дворце, в моем родном городе, вместе с моим народом. Что бы ни случилось, я отсюда никуда не уеду. Да и куда, как вы полагаете, я могла бы направиться? Я не из тех, кто всю свою жизнь провел в ссылке! Мне не пришлось высаживаться на английский берег с армией наемников, зная иностранный язык гораздо лучше родного! Я родилась в Англии и выросла в Англии. И, разумеется, я останусь в Лондоне, моем родном городе. Это мой народ, это моя страна. Даже если англичане выступят против меня с оружием в руках, они все равно останутся моими соотечественниками, и Англия по-прежнему останется моей родиной!

Миледи дрогнула, столкнувшись с моей неожиданной и совершенно неприкрытой яростью.

— Не знаю, не знаю, — пробормотала она. — Не сердись, Элизабет. Я всего лишь пытаюсь обеспечить и твою, и нашу общую безопасность. Но я просто больше ничего не понимаю! Где сейчас находятся эти мятежники?

— В Блэкхите, — сказала я. — Но они понесли большие потери, войдя в графство Кент. Там возникла жестокая схватка, и…

— Неужели лондонцы намерены открыть перед ними городские ворота? — в ужасе прервала меня миледи. Мы обе прислушались: даже за стенами Тауэра было отлично слышно, какой рев стоит на ближайших улицах. Миледи вцепилась мне в руку. — Скажи, как ты думаешь, горожане и ополчение могут впустить мятежников в Лондон? Могут они предать нас?

— Не знаю, — покачала головой я. — Давайте лучше поднимемся на стену и посмотрим оттуда. Может быть, нам удастся понять, что происходит внизу.

Моя свекровь, мои сестры, кузина Мэгги, Артур и даже младшие дети — все следом за мной поднялись по узкой каменной лестнице на крепостную стену. Оттуда хорошо было видно пространство и на юг, и на восток, где река исчезала за излучиной, и вскоре стало ясно, что совсем рядом, всего в каких-то семи милях от нас, повстанцы Корнуолла победоносно завершают захват Блэкхита, селения, расположенного неподалеку от дворца Гринвич, и явно намерены встать там лагерем.

— Моя мать тоже как-то стояла на этой стене в осажденном Лондоне, — рассказывала я детям, — и я, тогда еще совсем маленькая девочка, стояла с нею рядом.

— А ты боялась? — спросил у меня шестилетний Генрих.

Я обняла его и тут же с улыбкой почувствовала, что ему хочется вырваться из моих объятий и стоять отдельно, прочно расставив ноги, и выглядеть независимым воином, готовым к сражению.

— Нет, — сказала я. — Я не боялась, потому что знала, что мой дядя Энтони непременно нас защитит. А еще я была уверена, что народ Англии никогда не причинит нам зла.

— Ничего, теперь я буду вас защищать, — пообещал Артур. — И если враги придут сюда, они сразу поймут, что мы полностью готовы к сражению. Я их ни капельки не боюсь!

И я почувствовала, как стоявшая рядом со мной миледи в страхе отшатнулась от края стены. У нее, в отличие от Артура, отнюдь не было такой уверенности.

Мы прошли по стене на северную сторону крепости, чтобы посмотреть, что творится на улицах города. От дома к дому бежали молодые подмастерья, стуча в двери и выкликая людей на защиту городских ворот; народ вытаскивал оружие из подвалов и покрытых пылью старых сундуков, готовя к бою старые мечи и пики. Обученные отряды ополчения устремились к городским стенам, готовясь к обороне.

— Видишь? — указал мне на них Артур.

— Смотрите, сколько людей готовы за нас сражаться, — тут же сказала я королеве-матери. — Они вооружаются и явно намерены противостоять мятежникам. А сейчас они бегут к городским воротам, чтобы их запереть.

Но у миледи на лице по-прежнему было написано сомнение, и я поняла: она боится, как бы лондонцы не распахнули городские ворота настежь, как только услышат, что мятежники требуют отменить налоги.

— Ну, так или иначе, а в Тауэре мы в безопасности, — заметила я. — Ворота крепко заперты, решетка спущена, и потом у нас есть пушки!

— Я надеюсь, Генрих подоспеет со своей армией и спасет нас, как ты думаешь? — дрожащим голосом спросила миледи.

Мы с Мэгги незаметно подмигнули друг другу, и я сказала:

— Я уверена, что вскоре он будет здесь.

Но в итоге именно лорд Добни, а не Генрих, обрушился на измученных длительным переходом мятежников, только-только устроившихся отдохнуть. Кавалерия Добни мчалась сквозь ряды спящих на земле людей, нанося рубящие и режущие удары направо и налево, словно упражняясь в фехтовании среди стогов сена. Мечами, впрочем, были вооружены не все; у некоторых были булавы — это такой большой, тяжелый шар на цепи, способный расколоть человеку голову, как орех, или превратить лицо в котлету, даже если оно прикрыто металлическим забралом. Другие, с копьями наперевес, с ходу пробивали насквозь людские тела или орудовали боевыми топорами, страшное острие которых способно разрубить даже металлические латы. Генрих весьма четко спланировал это сражение, поместив кавалерию и лучников по разные стороны от армии повстанцев, так что у тех не было шансов на спасение. Мятежники, вооруженные в основном дрекольем и вилами, выглядели как перепуганные овцы, которых согнали сюда с убогих пустошей; они всем стадом бросались то в одну сторону, то в другую и в ужасе метались, пытаясь вырваться из этого кольца и спастись. Слыша в воздухе свист тысяч стрел, они бросались бежать и тут же оказывались под копытами кавалерии; они шарахались в другую сторону и натыкались на пехоту, вооруженную пиками и аркебузами, грозно надвигавшуюся на них и совершенно не внемлющую никаким призывам о братстве.

В итоге армия мятежников была поставлена на колени и легла лицом в грязь, даже не успев бросить оружие и поднять руки в знак того, что они сдаются. Их вожак сбежал еще во время сражения, спасая собственную жизнь, однако его догнали и поймали, точно запаленного оленя после долгой охоты. Лорд Одли, считавшийся предводителем повстанцев, передал свой меч лорду Добни, своему другу детства, и тот с мрачным видом этот меч принял. Но ни тот, ни другой не были полностью уверены, что сражались за правое дело и на «правильной» стороне; складывалось ощущение, что капитуляции противника не хватало уверенности, а нашей победе — благородства.

— Все. Опасность нам больше не грозит, — сказала я детям, когда в Тауэр прибыли разведчики и рассказали, что сражение закончено. — Армия вашего отца одержала победу над теми плохими людьми, которые подняли восстание, и они теперь отправились по домам.

— Жаль, что не я возглавлял нашу армию! — воскликнул маленький Генрих. — Я бы выбрал себе булаву! Бах! Бах! — И он прогарцевал по комнате, изображая всадника, который в одной руке держит поводья мчащегося галопом коня, а в другой — булаву.

— Возможно, тебе еще удастся всласть повоевать, когда ты станешь постарше, — утешила я его, — но вообще-то я надеюсь, что теперь нам удастся хотя бы некоторое время пожить мирно. Повстанцы вернутся в свои дома, а мы — в свои.

Артур, дождавшись, когда младших детей что-то отвлечет, подошел ко мне и тихо сказал:

— На рынке Смитфилд строят виселицы. Ужасно много виселиц! Так что некоторые из повстанцев точно домой не вернутся.

— Ну что ж, наказать бунтовщиков необходимо, — поспешила я защитить Генриха перед его помрачневшим сыном. — Король не может без конца проявлять терпимость и милосердие.

— Но он продает жителей Корнуолла в рабство! — возмутился Артур.

— В рабство? — Я была настолько потрясена, что некоторое время молча смотрела в серьезное лицо сына. — В рабство? Кто это тебе сказал? Он, наверно, ошибся?

— Мне сказала об этом сама миледи королева-мать. Король намерен продать их варварам на галеры; там их прикуют к веслам цепями, и они будут грести, пока не умрут. А некоторых он хочет продать в рабство в Ирландию. После этого у нас в течение по крайней мере целого поколения не найдется в Корнуолле ни одного друга! Разве король может продавать своих подданных в рабство?

Я молча смотрела на сына, понимая, какое наследство мы ему можем оставить, и не находила ответа.

Да, мы одержали победу, но она была завоевана с такой неохотой, что принесла мало радости. Генрих без энтузиазма посвящал в рыцарство тех, кто особенно отличился в сражении, и эти «герои» с ужасом думали о том, что теперь, удостоившись такой чести, вынуждены будут пойти на новые и немалые расходы. На всех, кто сочувствовал мятежникам, были наложены тяжелые штрафы; и лорды, и представители джентри были должны выплатить в казначейство огромные суммы, и это, как рассчитывал Генрих, послужит гарантией их хорошего поведения в будущем. Предводители восстания были отданы под суд и казнены; их сперва повесили, затем им, еще живым, вспороли животы, вынули внутренности, показали им, обезумевшим от боли, а затем их четвертовали, причем конечности им рубили, когда некоторые были все еще живы, так что умирали они очень долго и в страшных мучениях. Лорду Одли попросту отрубили голову, обвинив в том, что он вместе со своими арендаторами пошел против короля, и толпа смеялась над ним, когда он с мрачным лицом взошел на эшафот и сам положил голову на плаху. Армия Генриха преследовала повстанцев вплоть до самого Корнуолла, и там мятежники сразу рассыпались в разные стороны, исчезли за густыми зелеными изгородями, делавшими улицы похожими на зеленые туннели, и никто уже не мог сказать, ни куда исчезли эти предатели, ни чем они сейчас занимаются.

— Они просто выжидают, — сказал Генрих.

— Но чего? — спросила я, будто не знала этого.

— Они ждут прибытия этого мальчишки.

— А где он сейчас?

Впервые за много месяцев Генрих улыбнулся.

— Он думает, что вот-вот начнет против меня военную кампанию, оплаченную королем Шотландии.

Я молча ждала продолжения; теперь я уже хорошо знала, что означает эта его победоносная сияющая улыбка.

— Только у него ничего не выйдет!

— Вот как?

— Его обманом заманили на борт судна и вскоре передадут мне. Яков, король Шотландии, в конце концов признал, что мальчишку должен получить я.

— Значит, тебе известно, где он сейчас?

— Да, мне это известно, как известно и название того корабля, на котором плывут он, его жена и его маленький сын. Яков Шотландский предал его, и теперь он в моих руках. Мои союзники, испанцы, должны будут перехватить его во время этого плавания, изображая самые горячие дружеские чувства, и привезти ко мне. Наконец-то мы положим всему этому конец!

Дворец Вудсток, Оксфордшир

Лето, 1497 год

А потом мы снова его потеряли.

Придворные вели себя так, словно мы совершаем обычную летнюю поездку по стране, но на самом деле мы были заперты в одном из замков центральной Англии и боялись даже нос оттуда высунуть, все время ожидая беды и не зная, откуда она придет, где на этот раз может оказаться «мальчишка». Генрих почти не покидал своих покоев. Даже во время остановок он мгновенно создавал нечто вроде штаба, готовясь к осаде. Он принимал бесконечные донесения, рассылал приказы и требования собрать еще воинов, чтобы увеличить уже собранную армию; ему даже сделали новые латы, изукрашенные драгоценными каменьями, и он собирался надеть их, выходя на поле брани, хоть и не знал, ни где состоится сражение, ни куда исчез его противник.

И Артур теперь не мог вернуться в замок Ладлоу. Он был очень этим огорчен и, рассуждая, как взрослый, все убеждал меня:

— Но ведь именно сейчас я должен был бы находиться в моих владениях, с моими подданными!

— Я тебя понимаю, — говорила я, — и ты совершенно прав, но твой хранитель, сэр Ричард, был вынужден со всем своим войском присоединиться к армии короля. И потом, пока не станет ясно, где может высадиться претендент, нам лучше и безопасней держаться всем вместе.

Он озабоченно посмотрел на меня; его темные глаза были полны тревоги.

— Мама, когда же мы наконец будем жить в мире?

На этот вопрос ответа у меня не было.

Одни говорили, что «этот мальчишка» по-прежнему в Шотландии, в своем уютном гнездышке с молодой женой, по-прежнему любим королем Шотландии и по-прежнему уверенно готовится к походу на Генриха; другие утверждали, что он покинул берега Шотландии и снова исчез в неизвестном направлении; это ему каждый раз удавалось отлично.

— Как ты думаешь, не мог он снова отправиться к своей тетке? — спросил у меня Генрих. Он каждый день спрашивал, где, по-моему, может находиться «этот мальчишка». Я, держа Мэри на коленях и устроившись посреди солнечного пятна, сидела в детской, расположенной в высокой башне этого красивого дворца. Я лишь чуть крепче прижала к себе малышку, когда в детскую со своими вопросами явился Генрих и принялся в гневе топать туда-сюда — слишком большой, слишком громогласный и совершенно неуместный здесь мужчина, готовящийся к яростному сражению и почти полностью утративший самообладание. Мэри, насупившись, смотрела на отца, но совершенно его не боялась. Так ребенок может смотреть на травлю медведя: забавное представление, но совсем не страшное.

— Откуда мне знать, куда он отправился? — сказала я. — Я даже представить себе не могу, какая страна привлечет его на этот раз. По-моему, ты говорил, что император Священной Римской империи приказал герцогине не оказывать ему никакой поддержки?

— Да с какой стати ей поступать так, как ей велит император? — тут же разозлился Генрих. — Она же никому не подчиняется! И не верит никому, кроме Йорков! Она одержима одним желанием: разрушить мою жизнь, уничтожить мои законные права на английский трон!

Теперь он уже орал во весь голос, слишком громко для маленькой Мэри: нижняя губка малышки искривилась, личико задрожало. Стараясь развеселить девочку, я повернула ее лицом к себе и улыбнулась.

— Ну-ну, — приговаривала я, — успокойся, детка, ничего страшного, все в порядке.

— Все в порядке? — с недоверием переспросил Генрих.

— Да, для Мэри все в порядке, — сказала я. — Не кричи и не расстраивай ее.

Он сердито глянул на дочь; казалось, он сейчас снова закричит, что все плохо, что малышка в опасности, что наш дом вот-вот рухнет под ударами некоего неуловимого, призрачного врага.

— Господи, где же он?! — снова в отчаянии воскликнул Генрих.

— У тебя ведь все порты под наблюдением?

— Разумеется! И это стоило мне целого состояния. Но вдоль всех наших берегов каждый дюйм под присмотром моих судов.

— В таком случае, если он снова явится сюда, ты сразу же об этом узнаешь. Но разве он не мог вернуться в Ирландию?

— В Ирландию? А что тебе об этом известно? — Генрих резко повернулся ко мне и застыл, точно готовая к броску змея.

— Ничего! — отрезала я. — Что и откуда мне может быть о нем известно? Но ведь он довольно долго там прожил. Возможно, у него там какие-то друзья остались.

— Кто? Какие друзья?

Я не выдержала, встала и повернулась к мужу лицом, крепко прижимая к себе Мэри.

— Милорд, я ничего не знаю. А если б знала, то непременно сказала бы вам. Но, повторяю, мне ничего не известно. Я знаю только то, что вы сами мне сообщаете, а больше я на эту тему ни с кем не разговариваю. И если бы со мной заговорил об этом кто-то другой, я просто не стала бы слушать.

— Испанцы все еще могут его перехватить, — словно не слыша меня, пробормотал Генрих. — Они обещали ему свою дружбу. А мне обещали взять его в плен и передать моим людям. Их корабли должны были постоянно курсировать вдоль побережья, поджидая его. Возможно, он все-таки согласился с ними встретиться, и тогда они…

В дверь вдруг громко постучали, Мэри испуганно вскрикнула, и я еще крепче прижала ее к себе, а потом отбежала подальше от двери, охваченная внезапным страхом и готовая скрыться вместе с девочкой в спальне. Генрих, смертельно побледнев, резко повернулся на каблуках и уставился на дверь. Увидев это, я остановилась на пороге спальни, и вошедший гонец сразу увидел нас обоих, бледных от страха и словно ожидавших, что на замок вот-вот нападет враг. Гонец, весь покрытый дорожной пылью, преклонил перед королем колено, и Генрих грубо спросил:

— В чем дело? Что это вы сюда вламываетесь? Вы своим стуком испугали ее милость королеву и мою маленькую дочь.

— Ваша милость, это вторжение! — задыхаясь, вымолвил гонец.

Генрих покачнулся и вцепился в спинку кресла.

— Мальчишка?

— Нет. Шотландцы. Сюда идет король Шотландии.

Нам оставалось только верить, что граф Томас Хауард, муж моей сестры Анны, сумеет спасти Англию и своего короля. Мы, ничему не верившие и всего боявшиеся, были вынуждены верить этому не слишком надежному человеку. Впрочем, самую лучшую службу нам сослужили дожди. Наступление одного войска и сопротивление другого было практически сломлено непрекращающимися дождями. Английские войска, разбившие лагерь в сырой долине под мощными стенами крепости, поразила болезнь, и воины, заболевавшие один за другим, не выдерживали бесконечной сырости и туманов и разбегались по домам, стремясь к теплому очагу и сухой одежде. И даже командующий войском, Томас Хауард, не мог заставить людей оставаться верными данной присяге. Они не хотели воевать, им было безразлично, что Генрих защищает Англию от ее стариннейшего врага. Да и сам король Генрих был им совершенно безразличен.

И вот сейчас Томас Хауард прибыл во дворец. Проследовав в кабинет Генриха, он предстал перед ним, и король тут же обрушился на него, обвиняя в бесчестности и предательстве. Я слушала это, стоя по одну сторону огромного кресла, в котором восседал Генрих; по другую сторону кресла стояла моя свекровь.

— Но я никак не мог заставить больных людей оставаться в строю, — жалким голосом оправдывался Томас. — Моих приказов не слушались даже командиры отрядов. Люди совершенно не желали драться, да и вознаграждение они получили весьма скудное. Вы просто представить не можете, как там было ужасно.

— Вы хотите сказать, что я не могу себе представить участия в боевых действиях?! — взорвался Генрих.

Томас бросил на меня, свою невестку, испуганный взгляд.

— Нет, ваша милость, что вы! Разумеется, нет! Я всего лишь хотел сказать, что не в силах описать, до чего тяжело идет эта военная кампания. Там, на севере страны, установилась невероятно сырая и холодная погода, а запасы продовольствия весьма скудны; во многих местах даже топливо достать трудно. Иной раз людям приходилось ночевать под открытым небом при проливном дожде, на холоде, не имея ни крошки еды на ужин, да и утром вставать без завтрака. Такую армию снабдить достаточным количеством продовольствия очень трудно. К тому же люди совершенно не хотят драться. Никто и никогда не сомневался в том, что вы, ваша милость, воин бравый и мужественный. Все мы это видели собственными глазами. Однако простых людей в таких условиях весьма сложно заставить проявлять мужество и стойко сражаться с врагом.

— Довольно! Вы в состоянии продолжать сражение? — Генрих кусал губы, лицо его потемнело от гнева.

— Если таков будет ваш приказ, сир, — жалким тоном ответил Хауард, прекрасно понимая, как, впрочем, и все мы, что любой намек на отказ означает для него незамедлительное возвращение в Тауэр и клеймо предателя; тогда даже брак с моей сестрой Анной не смог бы его спасти. Он быстро глянул на меня и по равнодушному выражению моего лица догадался, что помочь ему я не в силах. — Мне гордиться нужно тем, что вы поставили меня во главе своей армии. И я, конечно же, сделаю все, что в моих силах. Но люди, увы, разбегаются по домам! Теперь придется заново набирать войско.

— Я не могу постоянно нанимать людей на военную службу! — вдруг заявил Генрих. — Они у меня служить не желают, а я уже исчерпал казну, выплачивая им жалованье. Видно, придется заключить с Шотландией мир. Я слышал, что и казна короля Якова практически пуста. Я заключу с ним мир и отведу от его границ оставшиеся у меня войска. Затем я переброшу армию на юг, где она и будет пребывать в состоянии боевой готовности.

— И к чему же она должна быть готова? — спросила королева-мать.

Я не знаю, зачем она это спросила, но страх в ее голосе прозвучал весьма отчетливо.

— Естественно, к вторжению этого мальчишки! — раздраженно ответил король.

Дворец Вудсток, Оксфордшир

Осень, 1497 год

Грязные, измученные гонцы передавали друг другу свиток с посланием, бережно завернутый в овечью шкуру, и скакали без устали от одного селения до другого, то и дело меняя лошадей, которые не выдерживали бешеной гонки и начинали хромать. «Королю, во дворец Вудсток!» — только и успевали сказать они, и очередной всадник на свежем коне мчался дальше по грязным осенним дорогам, больше похожим на разбитые тропы, и скакал с рассвета до темноты, когда уже невозможно было различать глубокие колеи, заросшие густой травой; тогда ему приходилось ночевать, завернувшись в плащ где-нибудь под деревом и с беспокойством ожидая первых проблесков зари, а потом он снова взлетал в седло и гнал коня дальше, до ближайшего поста, где передавал драгоценный пакет следующему гонцу со словами: «Королю, во дворец Вудсток!»

А двор тем временем готовился к выезду на соколиную охоту; всадники уже садились на коней, соколов в клобучках вынесли из вольеров и рядами усадили на специальные повозки; соколятники бежали рядом с повозками, ласково успокаивая раздраженных птиц и обещая им веселую охоту и сытное угощение, если, конечно, они будут хорошими птичками, будут вести себя спокойно и терпеливо, а не сердиться и не хлопать крыльями.

Генрих был одет очень красиво: в темно-зеленый бархатный колет, темно-зеленые кожаные сапоги и зеленые кожаные перчатки. Было видно, что ему страшно хочется показать, что он ведет прежнюю достойную жизнь — казна его полна, он вполне уютно чувствует себя в окружении своих придворных и любим своими подданными. Лишь недавно появившиеся глубокие морщины в углах поджатых губ выдавали в нем человека, живущего, крепко стиснув зубы.

Мы стояли у распахнутых ворот, когда на дороге послышался топот копыт, и я, обернувшись, увидела всадника, изо всех сил погонявшего измученного коня и низко склонившегося к его шее. Йомены тут же образовали перед королем заслон, а еще шестеро стражников встали передо мной, выставив пики и вытащив мечи. Я удивилась: ведь на дороге был всего-навсего один усталый всадник, а они вели себя так, словно готовились к атаке неприятельского войска. Неужели они действительно опасались, что этот человек может с размаху влететь во двор замка, где целая толпа народу готовится ехать на соколиную охоту, наброситься на короля и нанести ему смертельный удар мечом? Неужели они действительно считают, что меня следует ограждать ото всех моих подданных? Однако я отчетливо чувствовала, что йомены напуганы; видимо, эти люди и не подозревали, как должна вести себя королева Дома Йорков.

Итак, заняв оборонительную позицию, гвардейцы выставили перед собой пики, а гонец, натянув поводья, остановил коня и сказал хриплым от набившейся в горло пыли голосом: «Послание его милости королю!» Генрих, узнав гонца, коснулся плеча одного из своих стражников, потом слегка отодвинул его и сам подошел к измученному всаднику и его дрожавшему от усталости коню.

Гонец спрыгнул с седла, но, видно, настолько устал, что колени под ним подогнулись, и ему пришлось схватиться за стремя, чтобы устоять на ногах. Сунув руку за пазуху, он вытащил оттуда истерзанный сверток и подал королю.

— Откуда это? — тихо спросил Генрих.

— Из Корнуолла. Из самой западной его части.

Генрих кивнул и повернулся к придворным.

— Я должен остаться и прочесть это, — сказал он громко, с искусственно-бодрой улыбкой, которая, на мой взгляд, была больше похожа на гримасу человека, страдающего от боли. — Небольшое дельце, ничего особенного. Но задержаться мне все-таки придется, а вы поезжайте. Я тоже подъеду, но чуть позже!

Придворные, перешептываясь, стали садиться на коней, а я, жестом приказав своему груму придержать лошадь, подошла к Генриху и встала с ним рядом, глядя, как все проезжают мимо нас. Один из сокольничих прикрыл повозку с птицами кожаными занавесками, чтобы птицы не слишком нагрелись на солнце и их не забрызгало грязью, пока все не выедут в поля, где и начнется охота. Тогда с соколов наконец снимут колпачки, и они, расправив крылья, ясными глазами посмотрят вокруг и взмоют в небо. Один из сокольничих бросился догонять повозку с птицами, неся в руках запасные путы и поводки; пробегая мимо нас, он низко поклонился, и я, мельком глянув ему в лицо, узнала в нем Ламберта Симнела. Значит, теперь этот кухонный мальчишка стал уже королевским сокольничим и преданным слугой Генриха? Вот он, претендент, обретший счастье!

Но Генрих Симнела даже не заметил. Сейчас он никого не замечал, занятый своими мыслями. Повернувшись, он направился к восточному входу в замок — оттуда великолепная лестница вела прямо в его личные покои. Я последовала за ним, заметив, что его мать уже стоит у окна и внимательно наблюдает за происходящим.

— Я еще издали увидела, что подъезжает гонец, — тихо сказала она. Казалось, она ожидала самых дурных вестей. — Я стала молиться, едва увидев пыль на дороге. Я сразу поняла: это он! Где он высадился?

— В Корнуолле, — ответил Генрих. — А у меня теперь в Корнуолле друзей нет.

Было бессмысленно объяснять ему, что друзей у него в Корнуолле нет, потому что он оскорбил всех тамошних жителей, унизил их и разбил им сердца, казнив тех, кого они любили, за кем готовы были идти. Я молча ждала, пока мой муж вытащит из убогого свертка само письмо, и сразу же узнала печать графа Девона, Уильяма Куртенэ, мужа моей сестры Кэтрин и отца ее обожаемого сына.

— Так, высадку мальчишка уже совершил… — бормотал Генрих, быстро читая письмо, — …шериф Девона с большим войском атаковал его лагерь… — Он немного помолчал, и я заметила, как он негромко охнул. — Боже мой! Войско шерифа, едва увидев этого мальчишку, тут же перешло на его сторону!

Леди Маргарет молитвенно стиснула руки, но промолчала. Генрих про себя дочитал письмо и снова воскликнул:

— Боже мой, граф Девон, твой зять! — Он посмотрел на меня так, словно я была в ответе за некие предосудительные действия Уильяма Куртенэ. — Граф собирался вступить в бой, но потом решил, что противник слишком силен, а доверять своим людям он не может, и в итоге отступил в Эксетер. — Генрих снова посмотрел на меня. — Этот мальчишка едва успел ступить на наш берег и уже завоевал весь Корнуолл, а также большую часть Девоншира! А твой зять, граф Девон, позорно отступил со своим войском в Эксетер, потому что, видите ли, не мог доверять собственным людям и не был уверен, что они его не предадут!

— Сколько их? — спросила я. — Сколько у этого претендента людей?

— Около восьми тысяч. — Генрих безрадостно усмехнулся. — Куда больше, чем было у меня когда-то. Этого войска более чем достаточно, чтобы даже трон захватить!

— Ты — законный наследник! — со страстью воскликнула его мать.

— Граф Девон угодил в ловушку, отправившись в Эксетер, — словно не слыша ее, продолжал Генрих. — Этот мальчишка осадил город! — Он повернулся к письменному столу и велел позвать клерков. Мы с леди Маргарет поспешно расступились, поскольку уже через минуту клерки влетели в кабинет, и Генрих начал раздавать распоряжения. Лорд Добни должен был незамедлительно выступить на запад, напасть на лагерь «этого мальчишки» и освободить Уильяма Куртенэ, застрявшего в Эксетере. Второму войску, во главе которого стоял лорд Уиллоуби де Броук, предстояло проследовать на южное побережье и ни в коем случае не позволить «этому мальчишке» сбежать. Собственно, почти каждый английский лорд получил приказ поднять своих людей, собрать кавалерию и, встретившись с Генрихом, совместными силами двигаться в западные графства. Участвовать в походе должны были все, никаких извинений не принималось.

— Так и напишите, — диктовал Генрих писцам. — Король желает, чтобы претендента ему доставили живым. Пусть каждый военачальник хорошенько это осознает: мальчишка должен быть взят живым! И напишите, чтобы вместе с ним непременно прихватили его жену и сына.

— А разве они тоже с ним? — удивилась я. — Он прибыл с женой и маленьким сыном? — Страшно было даже представить себе, что красивая молодая женщина с младенцем на руках, моя предполагаемая невестка, оказалась в гуще войска, осаждающего город.

— Они в Мон-Сен-Мишель, — бросил Генрих.

Миледи что-то коротко и раздраженно воскликнула; видно, ее раздражала даже мысль о том, что «этот мальчишка» и его сын как бы вплетают себя в историю об Артуре, в ту самую историю, которую она изо всех сил старалась «приспособить» к нашему сыну и своему внуку.

Клерки один за другим подавали королю готовые письма, капали расплавленным воском, и Генрих запечатывал послания своим перстнем с печатью, а затем ставил свою колючую подпись — два росчерка пера, вверх и вниз: HR, Henricus Rex, король Генрих. И я тут же вспомнила воззвание, подписанное RR, Ricardus Rex, король Ричард. Значит, снова два соперника претендуют на трон, и ради этого их войска вытаптывают земли Англии; значит, снова в стране яростно соперничают друг с другом две королевских семьи, и на этот раз я попала меж ними, как между жерновами.

Мы остались ждать в замке. Генрих так и не смог заставить себя выехать на соколиную охоту, но меня чуть позже отослал туда, чтобы я пообедала вместе с охотниками в шатрах, поставленных прямо в лесу. Мне предстояло в очередной раз сыграть роль королевы, уверенной в том, что все хорошо и спокойно. Я взяла с собой детей, которые с радостью взгромоздились на своих пони; Артур гордо ехал рядом со мной на своем гунтере. Когда кто-то из лордов во время обеда спросил, приедет ли король, я сказала, что приедет, но немного погодя, ибо его задержали дела, хотя и не такие уж важные.

Очень сомневаюсь, что хоть кто-нибудь мне поверил. Весь двор уже знал о высадке на английский берег войска «этого мальчишки», и почти наверняка кое-кто уже обдумывал, не перейти ли, пока не поздно, на сторону претендента. А кое у кого, возможно, уже лежало в кармане его письмо о готовящемся наступлении на Лондон.

— Я вот ни капли его не боюсь, — сказал вдруг Артур, словно подслушав тайные мысли придворных. — Нет, ни капельки. А ты?

Я сделала честное лицо и постаралась искренне, с улыбкой воскликнуть:

— И я его совсем не боюсь! Чего нам его бояться?

Но когда я вернулась во дворец, то узнала, что от Куртенэ уже получено отчаянное письмо. Мятежники повалили ворота Эксетера и вломились в город. Сам Куртенэ был ранен и, увидев, что в стене пробита огромная брешь, поспешил заключить с мятежниками перемирие. Те, впрочем, вели себя довольно сдержанно; никаких грабежей себе не позволяли и, надо отдать им должное, даже в тюрьму его не заключили, оставив на свободе. В ответ ему пришлось разрешить им двигаться дальше по Большой Западной Дороге к Лондону и пообещать, что преследовать их он не будет.

— Значит, он позволил им пройти? И теперь они идут на Лондон? — не веря собственным ушам, переспросила я. — Куртенэ позволил им идти на Лондон? И обещал их не преследовать?

— Обещал, но ему придется нарушить свое слово, — сказал Генрих. — Я прикажу ему это сделать. Слово, данное мятежникам, держать не обязательно. Я велю ему немедленно начать их преследование и ни в коем случае не позволять им отыскать путь к отступлению. Затем лорд Добни ударит с севера, а лорд Уиллоуби де Броук атакует с запада, и мы сокрушим их!

— Но ведь Куртенэ дал слово, — неуверенно сказала я. — Он им обещал…