Влюбленный халиф Шахразада
— Твое повеление, грозная Бастет, исполнено безукоризненно. Царица Ситатон жива и почивает, юный царевич родился здоровым, и повивальные бабки могут защитить его от всех страхов мира, включая и гнев богов.
Увы, эти слова сейчас были лишними. Богиню вовсе не интересовал родившийся сын фараона, не думала она и о жизни царицы. И потому каждое слово ученицы лишь распаляло ее гнев, превращая его в поистине обжигающее пламя.
И наконец этот миг настал. Жгучим огнем вспыхнули глаза богини, поток сверкающего пламени полился из ее рук. Столб необжигающего огня объял стройную Та-Исет.
— Отныне и вовек ты проклята, отныне и вовек я лишаю тебя твоего тела! Теперь ты будешь лишьскитающейся душой, навсегда лишенной любви и утешения. Никогда тебе не испытать страсти, никогда и никто не полюбит тебя, никогда и никто не возжелает тебя. Отныне и вовек ты — всего лишь душа…
И тут богиня запнулась. Ибо душу следовало бы куда-то поместить. Но под рукой не было ничего, способного стать прибежищем проклятой, вечно одинокой души. И тогда богиня сорвала с собственной шеи дивный золотой медальон, щедро украшенный самоцветами и бирюзой, медальон, на котором улыбалась черная кошка — живой лик самой богини.
— Отныне ты, — вновь загремел голос Бастет, — лишь душа этого медальона. И да будет так вовек!
С последними словами богини огненный столб, заключивший в себе несчастную Та-Исет, втянулся в черный камень кошачьей мордочки на медальоне. Красным огнем вспыхнули глаза кошки. Но всего на миг. И теперь лишь черный агат блестел в восходящих лучах всесильного Ра — отца всех богов и вершителя судеб…
— Невеселая история… Пожалуй, я не хочу такой любви. Чтобы из-за меня остаться всего лишь душой побрякушки… Нет, пожалуй, страсти богов пусть остаются богам.
И вновь в тиши прозвучал все тот же безжизненный голос:
— Приди же и узнай…
Однако теперь его расслышал и Алим.
— Должно быть, какая-то богиня услышала о твоем желании… — Похоже, Алим хотел пошутить.
Но Мераб поднял глаза туда, где, по его мнению, могло оказаться лицо мага, и проговорил:
— Богиня… Мне кажется, что так может звать только богиня вечного сна. Или сама смерть, набросив яркие одежды, решила распахнуть мне свои объятия.
— Приди же и узнай… — услышал Мераб в ответ и понял, что этому призыву сопротивляться он не в силах.
Свиток двадцать второй
Мераб уже привык к тому, что из ниоткуда выходят и никуда уходят жители его нового дома — удивительной страны Мероэ. Привык, что ответные письма родителей появляются прямо на стопке книг, которой в этот момент он собирается уделить внимание. Привык и к тому, что сам находит ответы на вопросы. Хотя, по привычке, которую воспитал в нем отец, по-прежнему советуется с четками. О нет, не советуется, лишь перебирает, однако вскоре к нему приходит понимание…
Итак, ошарашенный Мераб, перебирая четки, отправился в обитель мудрости, дабы узнать у воистину знающих мудрецов, что же такое происходило с ним вчера на закате и чей голос, страшный своей мертвенной холодностью и завораживающий своей глубиной, довелось ему услышать.
Алим, как обычно, сопутствовал ему. Однако сейчас не привычка двигала незримым магом, а всерьез разгоревшееся любопытство. Магу показалось даже, что еще пара-другая минут — и в воздухе появится его голова с горящими глазами. Так гнала его жажда познания.
Однако об этом маг не говорил юноше. Была и тайна, понять которую Алим не мог. Сейчас он чувствовал себя обычным смертным — таким же, как Мераб, юным человечком, который сам ничего понять не может, а потому бежит с вопросом к старшим.
Итак, Мераб спешил в «приют мудрости» за ответами на свои многочисленные вопросы. Но возле тех самых высоких белотелых колонн увидел он Максимуса — воина и странника. На лице давнего друга его отца гуляла странная улыбка.
— Да охранит тебя своей милостью Аллах всесильный и всевидящий! — привычно проговорил Мераб.
— Здравствуй, мальчик! — Максимус окинул юношу оценивающим взглядом. — Книги, свитки, в глазах огонь… Должно быть, юный мой друг, ты попал в страну своих грез.
— Похоже, что так, почтеннейший. А как сложилась твоя судьба? Я знаю, что мудрые правители страны Мероэ собирались предоставить тебе выбор…
— Так и есть, дружище, — Максимус пожал широченными плечами. — Более того, их предложение оказалось столь заманчивым, что я его принял. И вот теперь я, уже признанный житель страны Мероэ, стою здесь как болван и жду вестей… от себя самого.
— Ты говоришь загадками, достойный Максимус.
— Ага, парнишка. Вообще-то мне кажется, что я брежу наяву. И что бред сей столь интересен, что приходить в себя мне совсем не хочется.
Мераб, положа руку на сердце, иногда чувствовал себя так же: ему тоже не хотелось просыпаться — так интересен был его сон. Пугающ, но головокружительно интересен.
Видя, что юноша ждет разъяснений, Максимус продолжил:
— Сегодня на рассвете я вошел в стены сего приюта всех знаний мира. И… И меня разделили.
— Разделили?!
— Да, мальчик. Вот мы сейчас болтаем тут с тобой, поют птички, улыбаются прекрасные женщины… А в это время я, тот, отделенный, второй я, уже отмеряет шаги по подъемному мосту у границы заповедной страны.
Мерабу показалось, что Максимус заговорил с ним на каком-то странном языке: слова были все понятны, но смысл ускользал. «Быть может, — подумал юноша, — если я повторю вслух за этим достойным человеком, смысл его речей откроется мне?»
— Так, значит, от тебя отделили часть…
— А вот и нет! — совсем по-детски ответил Максимус. — От меня ничего не отделили. Эти удивительные люди из ничего создали второго меня. В тот момент, когда я увидел этого болвана, часть меня стала им… Я смотрел на себя самого двумя парами глаз и сам себе улыбался, как безмозглый дурачок.
— Отчего ты столь неуважительно говоришь о себе, мудрец? — В глазах юноши заплясали веселые огоньки. — Ты и один являл собой подлинный пример для подражания, а теперь, когда вас стало двое, воистину станешь идеалом.
— Издеваешься над стариком, мальчишка… — Максимус не сердился, но был явно не в своей тарелке и продолжал глупо озираться по сторонам.
— Но зачем тебя разделили, уважаемый?
— А затем, чтобы я, ну тот, второй я, убедил своих спутников, что ничего там, за мазаром, не нашел. И что следует возвратиться в вашу прекрасную страну, теплую Джетрейю.
— Но ты же гоним данным словом, ищешь легенду, над которой должен водрузить вексиллиум или паллиум своего повелителя.
— Я никому и ничего не должен, малыш. Глупое мое сердце гнало меня, это верно. Сердце и превратное понятие долга.
«Аллах великий, какое счастье, что он это понял!» — подумал Мераб. Конечно, слова «долг» и «честь» святы для любого человека, но все должно быть разумно… Тем более тогда, когда ленивый и тщеславный монарх остается дома, в уюте и неге, а его верные вассалы, движимые этим самым долгом, терпят бедствия и лишения, дабы прославить в веках имя надменного лентяя.
— …Не знаю еще, что буду делать, когда доберусь до Джетрейи… Быть может, стану пахарем или хлебопеком. Однако истинное положение дел я смогу открыть лишь твоему уважаемому отцу, дабы знал он, что с тобой ничего ужасного не произошло.
— Он знает, — Мераб улыбнулся мимолетно. — Мы обмениваемся письмами. Я видел, что отец пытался понять, я ли ему отвечаю. Он задавал вопросы, на которые только его старший сын знает верный ответ. Отец уже убедился, что со мной все в порядке.
— Забавно, малыш… Однако эти невероятные мудрецы сказали мне, что я выйду к своим людям на закате того самого дня, когда мы подошли к мазару. Того же дня, малыш… А ведь здесь прошел уже, должно быть, целый месяц.
Мераб пожал плечами.
— Чему ты удивляешься, почтенный? Ведь если они умеют делить людей пополам так, чтобы они при этом оставались целыми, что им стоит слегка перехитрить время?
— Это верно, друг мой. Но как-то… неуютно.
— Привыкай, Максимус. Теперь ты будешь одновременно здесь и там: будешь и беседовать с моим почтенным отцом, и встречать на улицах меня.
— Это так, мальчик, это так…
И достойный воин пошел прочь. Мераб смотрел ему вслед, пытаясь понять, каково это: видеть двумя парами глаз, слышать двумя парами ушей… И при этом знать, что ты-настоящий, пребываешь здесь и сейчас, а ты-второй — тоже настоящий, однако создан лишь для сохранения тайны.
Тем временем шаг Максимуса становился тверже.
— Должно быть, человек может привыкнуть ко всему, — пробормотал Мераб.
— Даже к тому, чего не может понять, — согласился Алим.
В привычном уже внутреннем дворике, все так же прохладном и напоенном пением фонтанов, Мераб повернул вправо — там, он знал, в покоях, более похожих на покои халифа, сейчас ждет человек, который тогда, месяц назад, встретил его и которого юноша про себя называл наставником.
— Входи, мой друг, входи. Ты столь сильно обеспокоен, что и я не нахожу себе места. Что случилось, друг мой?
Мераб удивленно посмотрел на собеседника.
— Почтенный наставник, я думал, что все мои дела тебе ведомы, как свои собственные.
Тот рассмеялся.
— Мальчик мой, что бы тогда творилось у меня в голове, подумай сам… Иногда я просто читаю по твоему лицу, иногда то, какую книгу ты держишь в руках, яснее ясного говорит о том, что же обеспокоило тебя. Однако сейчас тебя занимают вовсе не новые знания или неприятные размышления. Нечто непонятное омрачает каждый твой шаг.
Мераб, вздохнув, начал свой рассказ. Он уже понял, что хотел сказать наставник, и потому решил, что будет лучше, если он опишет все как есть и будет ожидать объяснений, не пытаясь понять что-то своим умом.
Чем дольше говорил Мераб, тем явственнее читалась на лице наставника легкая оторопь. Так может удивиться любой учитель, когда несмышленыш, только вчера выучивший буквы, сегодня говорит, что прочел все книги Исидора Севильского, причем на языке ромеев.
Наконец рассказ был окончен. Однако оторопь на лице наставника не уменьшилась. Более того, он, все еще не веря своим ушам, позволил себе переспросить:
— Так, говоришь, голос был мертвым?
— Да, почтенный, холодным и мертвым, как стены самой глубокой могилы.
В разговор вмешался Алим:
— Я тоже слышал этот голос, уважаемый. И это яснее ясного говорит, что вчера не наваждение, а некая сила пыталась прорваться в наш новый мир.
— О, конечно, не наваждение. Однако прорваться… Нет, думаю, она пыталась лишь призвать… И то не сила, а…
Наставник Мераба умолк. Юноша понял, что так он призывает к себе своих друзей. С зачатками мысленного общения пытался разобраться и сам юноша, однако ему с трудом удавалось сосредоточиться настолько, чтобы его зов был долгим и мощным. Лишь тогда, в старой поварне, ему удалось докричаться до Нага-повелителя. «Быть может, — вспоминая тот момент, думал Мераб, — только потому, что меня подгонял страх».
Не прошло и дюжины минут, как из воздуха стали выходить в покои люди — похожие и непохожие на наставника юноши. Они вслух приветствовали друг друга, усаживались в кресла (надо сказать, в этой стране мебель была куда удобнее, чем на его, Мераба, родине) и начинали так рассматривать юношу, что у того по телу бежали мурашки.
— Ты знаешь, Алим, — пробормотал Мераб, — они своими глазами во мне сейчас дырку сделают.
— Скорее дюжину дюжин дырок, мальчик, — отвечал невидимый маг, ибо людей становилось все больше.
Последним из воздуха вышел высокий и очень худой старик. Спина его была прямой, плечи свободно развернуты, однако шевелюра совершенно поседела. Так же были седы и брови, нависающие над ясными серыми глазами. «Воистину, — подумал Мераб, — этот человек очень стар и знать должен все и обо всех».
Повинуясь жесту старика, все в комнате умолкли. Старец, не собираясь усаживаться, минуту покачался с пятки на носок, а затем подошел к юноше.
Он положил теплые сухие пальцы на виски Мераба и на миг прикрыл глаза. Затем взглянул в самую душу юноши и, взяв его ладони в свои, поднял и развернул перед своими глазами.
Никто не проронил ни слова; молчал и Мераб. Затем старик, невероятно удивив юношу, протянул руки вперед и…
«Аллах всесильный, да он же видит Алима! Вот он касается его висков, вот проводит пальцами по лбу, вот всматривается в глаза…»
Наконец необыкновенный старик опустился в кресло, стоявшее у окна. Минуту длилось молчание. А потом мудрец заговорил.
В полной тишине его низкий голос казался голосом самого мироздания:
— Да, мои братья и сестры, это он. Это Избранный…
Мераба передернуло. Несмотря на все почтение, с каким старик проговорил это слово, юноша ощутил, что он стоит на самом краю пропасти и вскоре будет вынужден сделать шаг вперед.
Свиток двадцать третий
— Избранный, уважаемый? — переспросил Мераб.
— О да, юноша. Несмотря на твой возраст, несмотря на то, что ты появился здесь, в заповедной стране Мероэ, совсем недавно, именно ты Избран…
— Чем, уважаемый? Кем и для кого может быть избран юноша? — Требовательный голос Алима заставил старика улыбнуться. Как показалось Мерабу, улыбнулся он чуть печально.
— Чтобы ответить на эти вопросы, мне, должно быть, понадобится не один год. Этого времени нет ни у твоего юного друга, невидимка, ни у тебя, ни у меня.
Алим проворчал:
— Однако ты меня видишь, по-моему, вполне отчетливо.
— Конечно, вижу. Трудно не видеть обладателя столь многих знаний. Ведь именно знания, опыт освещают душу человека. Только они делают его по-настоящему видимым, заметным.
Мераб молчал. Должно быть, этот старик и сам когда-то хотел стать таким избранным… Или, быть может, чтобы им стал кто-то из выученных стариком…
— Однако, почтеннейший, — продолжал настаивать Алим, — тебе придется все-таки объяснить мне и моему другу, что значит быть Избранным. Кем и для чего…
Старик молчал. Быть может, не хотел отвечать на вопросы невидимого мага, а может, просто взвешивал, с чего начать. Наконец он заговорил, и Мераб ощутил, что где-то уже слышал эти слова. Однако когда и где — никак не мог припомнить.
Рассказ же продолжался.
— Призвал твоего юного друга, невидимка, Медный город… Древняя легенда гласит, что прекрасный Медный город не за горами и долами, не за океанами и морями, а за пределами разума ограниченного и нелюбопытного. Путь в этот город открыт лишь избранным. Живут в этом удивительном городе люди сильные и смелые, отважные и разумные. Живут они без страха перед будущим, ибо оно им ведомо, живут и без страха перед нищетой, ибо люди эти небедны и щедры. Также неведом жителям Медного города и страх перед врагом, ибо нет у них врагов ни среди людей, ни среди зверей.
— Город-мудрец, — вновь перебил Алим, — но как же это может быть… И потом, город, если он жив, не может говорить голосом, более напоминающим голос умершего бога.
— В этом-то все и дело, мудрец. Ты недослушал, однако я продолжу, а потом уж ты и сам все поймешь. Дороги в этом городе, согласно человеческой легенде, все сплошь выложены камнем. Но то не просто камень — это огромные самоцветы, обработанные так, чтобы превратиться в яркий и прочный ковер без колдобин и выбоин. Ибо знают жители Медного города, что самое большое богатство в жизни человека не самоцветы или золото, а сама жизнь, спокойная, несуетная и мудрая. Человеку куда больше счастья доставит созерцание детской игры, чем блеск мертвых украшений, а для слуха станут отрадными звуки прекрасной музыки и добрых слов, а не звон сыплющихся монет.
Все, кто находился в покоях, согласно закивали. Должно быть, не об одном Медном городе так могла говорить легенда, должно быть, и в стране Мероэ подобные воззрения были в чести.
— Легенда говорит также, что едут по этим удивительным дорогам не повозки, запряженные лошадьми или ослами, идут по ним не рабы, несущие паланкины. А движутся по дорогам из камней самоцветных самоходные экипажи, и управляют этими экипажами не только мужчины, но и женщины…
И тут Мераб вспомнил! О Медном городе некогда рассказывал мудрец Мустафа, его воистину терпеливейший учитель. Рассказывал в награду за то, что его ученики все же чему-то смогли выучиться. Исчезли стены покоев мудрости, и перед Мерабом опять предстала классная комната, какой могло ее запомнить лишь любящее сердце. Предстали перед Мерабом и лица его приятелей, тех, кто вместе с ним слушал тогда о чудесах мира и удивлялся тому, сколь этот мир разнообразен и сколь воистину бесконечен в своем разнообразии. Голос старика, низкий и сильный, превратился в дребезжащий тенорок усталого Мустафы:
— Рассказывают, что женщины Медного города пользуются такими же правами, что и мужчины; они избирают себе спутников жизни, согласуясь с собственным вкусом, а не следуя лишь повелениям родителей или подсказкам свах; девушки вольны учиться и избирать себе профессию наравне с юношами. И что женщины Медного города столь же прекрасны, сколь свободны и сильны. А гармония в семьях этого города творит богатство этого города наравне с мудростью правителей и золотом казны.
Старик умолк, но лишь на миг.
— Вот так рассказывает о заповедном Медном городе легенда, что ходила среди людей мира и дошла до нас, заповедной страны Мероэ. Дошла долгие тысячи лет назад.
— Тысячи… — пробормотал Алим. — Во-от в чем дело…
— Да, невидимый мудрец, ты уже начал понимать. Однако… Многие люди, услышав эту легенду, мечтали попасть в прекрасный, как сон, Медный город, дабы стать его жителями. Другая легенда, которая пришла вместе с первой, гласила, что под силу это лишь тому, кого изберет сам город, чьи помыслы будут чисты, а душа возвышенна. Кто будет стремиться выстроить в городе хоть один дом или посадить хоть одно дерево, и не для того, чтобы его, никчемного человечка, имя осталось в памяти людей, а лишь для того, чтобы сам Медный город становился все прекраснее.
Избранниками хотели быть многие, и люди, с обычной точки зрения более чем достойные, также. Однако Избранными они не становились — гордыня превращалась в непреодолимую преграду… Ибо даже знание того, что ты Избранный, — это уже немалый повод гордиться собой.
— Готов спорить на собственную голову, — проговорил Алим, — что с течением времени таких Избранных находилось все меньше…
— Воистину, твоя голова останется при тебе, мудрец, надолго. Ты прав: избранников легенды становилось все меньше, жизнь Медного города, которую чувствуют многие из нас, уже не била ключом, а едва теплилась. Однако возродиться Медный город не мог, ибо в пору, отделенную от нынешней даже не тысячами лет, а неведомо сколькими сотнями тысяч лет, сама Душа города решила, что возродить его сможет лишь тот, кто не будет знать ни о самом городе, ни о том, что он живой и может погибнуть. Те, кто стремится, мечтает дать городу новую жизнь, не попадут на его улицы, ибо движимы они все той же гордыней…
— Ну еще бы… Немалая, должно быть, честь — оживить легенду… Пусть даже о легенде той ведает кучка народу за высокими стенами…
— И вновь ты абсолютно прав, невидимка. Честь такая была бы более чем велика, пусть даже о подвиге этом знали воистину единицы. Вот так и угас Медный город… Некому стало топтать улицы из удивительных камней, некому носить украшения, что прекрасней самой мечты. Некому любить и давать жизнь детям… В тот миг, когда мы осознали это, печаль пыльной пеленой пала на наши души: больно, когда умирает легенда.
Замолчал старик, молчали и все вокруг. Лишь на языке у Мераба крутился вопрос. Крутился, однако юноша робел задать его вслух.
— Поэтому, Мераб, мы так и удивились тому, что ты услышал Призыв. Ибо никто уже не надеялся, что осталась жива Душа Медного города. Она одна избирает, она одна открывает Путь, она одна может указать того, кто достоин ступить на ее мостовые и, быть может, возродить величие былой легенды.
— Как странно, — произнес ошарашенный юноша. — Выходит, цель моего странствия вовсе не страна Мероэ. Выходит, что я пришел сюда лишь для того, чтобы отправиться дальше…
— Пути, которыми ведет нас судьба, о Избранный, более чем извилисты. А даже твой Аллах всесильный не всегда может указать предназначение того или иного из его приверженцев.
— Другие боги знают не больше… — заметил чуть ворчливо Алим.
— Это так, — согласно склонил голову старик. — Однако, юный Мераб, ты немножко неверно смотришь на вещи. Подумай: если бы ты не отправился в странствие с другом твоего отца, воином Максимусом, ты бы не увидел страны Мероэ. Верно?
— Верно, почтеннейший.
— Если бы ты не избрал страну Мероэ, то и Медный город ничего не знал бы о тебе.
— И это верно, — с поклоном отвечал Мераб. — Более того, если бы отец мне не позволил, я бы и в странствие не отправился. Выходит, что жизнь легенды зависела лишь от решения моего достойного родителя?
— В какой-то мере. Полагаю, что тогда душа Медного города избрала бы кого-то другого.
— Как тебе кажется, более достойного, да, старик? — Алим злился, и Мерабу это было отлично слышно.
— Быть может, и так. Другого, более достойного… Или душа Медного города нашла бы иной путь, чтобы призвать юного и пылкого…
— …а не умудренного и немолодого.
— Да, невидимый язвительный маг, умудренного, пусть и немолодого.
Словесная дуэль удивляла Мераба, старик же, похоже, забавлялся.
— Не скрою, некогда я приложил много сил, отдал много лет, дабы показать себя Медному городу, дабы исполнилась мечта всей моей жизни — и я ступил на его каменные мостовые. И поэтому твой наставник, мальчик, призвал именно меня, ибо никому другому не понять, как и не услышать зова твоей, юный Мераб, судьбы. Да, я завидую тебе. Но зависть эта бела, ибо перегорела моя душа в тщетных попытках; лишь знания, что привык я собирать для высокой цели и, как оказалось, несбыточной мечты, остались моими верными спутниками. Теперь же, мальчик, мои знания перейдут к тебе.
— Перейдут, почтеннейший? Но как?!
— Более чем просто — ты узнаешь все то, что знаю я… Но не потеряешь и то, что ведомо уже тебе самому. Думаю, что вскоре тебе откроется Путь, а потому с передачей знаний медлить не стоит.
— Я благодарю тебя, уважаемый…
— Нет, меня благодарить не следует, ибо зависть, пусть и беззлобная, еще тревожит мою душу. Однако Призыву сопротивляться бессмысленно. Так лучше пусть Избранный войдет в Медный город, вооруженный всем необходимым, чем не знающий, с чего начать и куда двигаться. Опасаюсь я, что Душа города не сможет сама подсказать тебе верный путь, уж очень сей город стар…
И старик встал — силы, конечно, не покинули его. Однако, похоже, из его жизни ушел ее смысл, лишь осталась жить надежда на то, что Избранный когда-нибудь вспомнит с благодарностью его, старца-хранителя тайны. Эта надежда и давала старику силы шествовать, уводя в грядущее Избранного — пришельца из далекой Джетрейи, сына визиря, юного Мераба.
Свиток двадцать четвертый
Старик сдержал слово: в тот же вечер все знания, что копил он долгие сотни лет, собирая по крупицам, перешли к Мерабу. Так, во всяком случае, его уверяли и наставник, и Алим, и сам высокий и худой Ждущий — именно этим словом, а не именем, что даровали ему некогда отец и матушка, старик назвался.
Мераб, однако, ничего не чувствовал, и это его удивляло. Да и как было не удивляться, если трое уважаемых, достойных людей уверяют юношу, что в нем теперь сосредоточены все знания мира, а он не может вспомнить, как называется небольшой цветок на обочине дороги.
— Юный мой друг, а ты не пытайся вспомнить, просто подумай о цветке и иди себе дальше.
Мераб попробовал последовать этому простому совету и в следующий миг понял, что прошел мимо расцветшего крокуса: лиловые лепестки, просвечиваемые солнцем, желтый пестик…
— Воистину, нечего тут делать первоцвету, — пробормотал Мераб.
— Друг мой, ты разве не заметил, что в прекрасной стране Мероэ, жителями которой мы имеем честь себя называть, нет смены времен года? Тут все цветы цветут, когда им вздумается, а не когда становится тепло.
Было в этом нечто неправильное… Мераб готов был открыть рот, чтобы сказать что-то, но тут вновь услышал холодный бесцветный голос:
— Приди же, Мераб, и узнай!
— Аллах всесильный и всевидящий! Но что я должен узнать? Куда прийти? Где должна открыться дверь, через которую я смогу войти к тебе?
— Захоти войти… Хоти войти… Войди… — ответило многоголосое эхо, в котором на этот раз не чувствовались холод и смерть, а слышна была надежда на скорую встречу.
Прямо на повороте тропинки Мераб увидел, как поднимаются вверх, закрывая самые небеса, стены из позеленевшего металла.
— Так вот почему город сей называют Медным… — проговорил Мераб, и эхо сотней голосов повторило:
— Медным… Медным… Медным…
— Но где же, Аллах великий, та дверь, в которую я должен войти?
— Войти… Войти…
Эхо, о чудо! все приближалось. Вот оно откликнулось в десяти шагах, потом в пяти, потом в трех… Вот почти на ухо Мерабу прошептало:
— Войди…
— Но куда?!
И в ответ на это восклицание юноши послышался скрип открывающихся дверей, и эхо не повторило, но ответило:
— Сюда… Сюда…
Оно вновь стало отдаляться: вот голос донесся с семи шагов, потом с десяти, потом смешался со скрипом открывшейся двери…
— Сюда… да… да…
— Ну что ж, мой друг, — проговорил Алим, который все также сопровождал Мераба, — вот твой Путь… Сама Душа Медного города, такая же бестелесная, как все души, зовет тебя.
— И такая же бестелесная, как ты, мой невидимый, но мудрый маг. Однако прежде чем я ступлю на новый порог, ответь мне: ты останешься здесь, в Мероэ, или отправишься со мной в неведомый мир?
Воистину, Алиму иногда хотелось обрести тело. Нечасто, но хотелось. Для таких, к примеру, мгновений, как сейчас. Чтобы можно было спокойно пожать плечами и этим дать понять собеседнику, сколь глуп его вопрос.
— О все боги мира… — почти простонал незримый маг. — Ты можешь даже не сомневаться, что уж я-то не упущу такой возможности, ибо она может больше не представиться. Я непременно отправлюсь в Медный город вместе с тобой. И, быть может, дам тебе еще один совет…
— Всего один? — просиял Мераб.
— Один… Или два.
— Или дюжину дюжин! — прокричал Мераб и бросился вперед, к калитке, которую видел он один. Незримый Алим скользнул следом.
И в следующий момент исчез с каменной тропинки юный Мераб, и мудрецы перестали ощущать присутствие незримого мага. Ему повезло не отстать от мальчишки.
Мераб по инерции пробежал еще несколько шагов. Остановился, оглянулся. Никакой двери за его спиной не было, как не было ни позеленевших стен, ни цветущих вдоль тропинки крокусов, не было и страны Мероэ…
Хотя тропинка была. Чудом не занесенная серыми песками, каменная дорожка вела из ниоткуда в никуда, так, во всяком случае, показалось Мерабу.
— Веселое место… — пробормотал юноша. Несмотря на то, что вокруг было тепло, даже жарковато, он ощутил порыв леденящего холода, какому не мог найти определения. — Интересно, зачем эта груда песка призвала меня? Должно быть, самая страшная тайна Медного города — это то, что никакого города вовсе нет. Слава его — суть пустой звук от вросшей в медные стены зеленой патины; живо здесь одно лишь эхо, дурачащее наглецов, возжелавших быть коронованными величайшей избранностью.
— Ты неправ, мой друг. А слова твои злы, ибо ты напуган.
— Напуган, друг мой? Вовсе нет, я просто невыносимо зол…
— А что тебя злит?
— Да именно то, что оказался глуп и легковерен, как и все те, кто до меня поверил в легенду о Медном городе. Злюсь я, что променял удивительную, живую, полную знаний, соблазнов, настоящую страну Мероэ на глупый колдовской пустой мир. Понимаешь, Алим, пустой! Здесь нет никого, кроме нас с тобой! Да и мы, полагаю, очень скоро сгинем в этих серых песках, где старой медью уже даже не пахнет…
Алим не знал, что и ответить на такой взрыв Мераба. Он готов был сказать хоть что-нибудь, но эхо, то самое, которое заманило их сюда, вновь появилось. Незримый маг ощутил его, как столб теплого свежего воздуха рядом с ними.
— Пахнет, пахнет…
— А я говорю, не пахнет! — не поворачиваясь, ответил Мераб. Сейчас он больше всего напоминал обиженного мальчишку, которого друзья, решив зло пошутить, позвали в красивую песочницу, на поверку оказавшуюся пустой и грязной старой лоханью.
— Пахнет… Пахнет… Нет…
Алиму показалось, что «это» кружит вокруг них.
— Что «нет», глупый ты старый невидимка…
Маг хмыкнул.
— Я молчу, Мераб, жду, когда закончится твоя истерика.
— Но кто же тогда со мной беседовал? Всего миг назад я слышал чей-то голос. Чей, если не твой?
И эхо проговорило:
— Твой… Ой… Мой…
Слезы (а в глазах юноши и впрямь стояли слезы) мгновенно высохли. Алим заметил, что и голос самого эха изменился. Если раньше из него ушли нотки обреченности и смертельной тоски, то сейчас звуки больше напоминали пение заморского виолона — или, быть может, прекрасный низкий женский голос, теплый и завораживающий.
— Но кто же ты? Кто отвечает мне здесь, среди бескрайнего песка?
Крошечный смерчик поднял пригоршню этого самого песка у ног юноши.
— Думаю, мой друг, что сил у Души города хватает лишь на мелочи. Только так она может привлечь тебя, заинтересовать…
— Это так? — спросил Мераб, пытаясь разглядеть что-то прямо перед собой.
— Так… Так…
— Значит, это и впрямь все, что осталось от некогда самого прекрасного в мире города?
— Да… Да…
— Увы, мой незримый друг Алим, по-моему, мы влипли… Так и сгинем среди песков и камней.
Алим хотел утешить своего юного друга, но не знал, как это сделать. Незримый маг раздумывал, как заставить Душу города показаться… Ведь только увидев нечто живое, телесное, вещественное, сможет Мераб поверить, что все происходящее — не страшный сон, ведущий к гибели.
А еще думал маг о том, что он, пусть и незримый, но все же существующий, почему-то не может ощутить присутствие живой души у здешних мест. Словно остатки жизни развеяны какой-то злой силой в самом здешнем воздухе. И эта сила мешает Душе города показаться.
Мераб оглядывался по сторонам. Он тоже ждал какого-то знака. Но ничего не происходило вокруг — лишь сухой жар, которым веяли пески, и выцветшее, почти белое небо над головой. Сухое шуршание песка, сменившего камни тропы под ногами, было более чем привычным: такими были окраины столицы прекрасной Джетрейи в самые жаркие летние месяцы, когда вода стояла в колодцах совсем низко, а все живое пряталось от беспощадного солнца в подземельях под городской стеной.
Шаг, другой, третий… Бескрайние пески заглушали все звуки, лишь легкое шуршание слышалось в дрожащем воздухе. До самого горизонта, туда, куда, должно быть, ни пеший, ни конный не доберутся никогда, расстилалась безжизненная равнина. И эта пустыня в своей равнодушной безграничной монотонности вдруг показалась юноше прекрасной…
Еще шаг, второй, третий, пятый, сотый, трехсотый…
— Мы здесь увязнем, как муха в меде… — бормотал Мераб. Он хотел добавить что-то, но краем глаза заметил, что пески вдалеке вдруг пришли в движение.
Картина перед юношей менялась быстро и разительно.
— Должно быть, именно здесь, в царстве одной только смерти, спрятал повелитель всех джиннов, Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, какой-то огромный клад. А теперь, когда предстал он перед высшим судьей, дюжина джиннов вознамерилась перерыть эти пески в поисках сокровищ. Глупцы, они не ведают, что последний клад исчез из этих мест столь же бесконечно давно, сколь бесконечна и сама пустыня.
Похоже, именно так все и было, ибо барханы вокруг свидетельствовали либо об усердных поисках, либо о столь же усердном сражении: какие-то глубокие полосы избороздили прежде гладкие пески, и полосы эти временами становились столь глубокими, что уместнее было бы назвать их канавами.
И словно в ответ на его мысли издали донесся стон. Мераб, конечно, не испугался, ибо нет ничего страшнее бескрайней пустыни вокруг, страшнее безжизненности.
— Должно быть, нашелся еще кто-то, прельщенный сказкой о Медном городе. А теперь он пытается найти дорогу, пусть не домой, но хотя бы к местам, где сможет найти покой.
— Быть может, и так… — ответил Алим. Местность вокруг напомнила ему деревню, где сотни и сотни лет назад он родился. Такие же безжизненные пески вокруг оазиса, одинаковые барханы, в которых легко заблудиться. Как и найти путника, умирающего от зноя и жажды…