Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник) Павлищева Наталья
В Новгороде это хорошо понимали, потому, кто поумней да порасторопней, поспешили уйти. Только куда, если Псков с Новгородом замирился, это они за князя Всеволода Мстиславича горой стояли, а за бывших посадников так не встанут. Оставался один путь – Суздаль. Юрий принимал всех, прекрасно понимая, что за каждым боярином стоит его челядь и немалые деньги, а это всегда сила.
На княжьем дворе очередные новгородские беглецы, бояре не из последних – Судило, сын бывшего посадника, и Нежата Твердятич. Юрий Владимирович вопросов задавать не стал, если бежали, значит, припекло. Что ж, всякий недовольный Святославом – поневоле сторонник его, Юрия.
Вышел на крыльцо приветствовать сам, не чинился, на поклон ответил, позвал в дом. Но бояре чего-то мялись, потом объяснили: бежали хоть и в борзе, но, опасаясь расправы, с семьями. В обозе бабы и детишки.
Князь распорядился устроить всех до завтра, а там предстояло решить, где и кому жить. Убедившись, что родные будут в тепле (все же на дворе начался просинец), новгородские бояре тоже пошли в тепло.
Немного погодя они уже сидели за столом с суздальским князем и рассказывали, что происходило в Новгороде. Началось с того, что бывший посадник Константин Микульчич и ближайшие к нему бояре, кто не успел бежать, были схвачены и высланы в Киев в заточение, оставлять их в Новгороде Святослав побоялся. Посадив под замок тех, кого успел, и разогнав остальных недовольных им, Святослав Ольгович дал волю своей дружине, не забыв и себя самого.
Новгородцы рассказывали правду, в городе действительно очень быстро стало твориться такое, что оставшиеся просто пожалели, что тоже не ушли. Но хорошо – бояре, им есть куда уходить, а что делать купцам, у которых лавки и склады, мастеровым, простым горожанам? Святославовы дружинники, почувствовав княжью то ли защиту, то ли попросту беспомощность и нежелание навести порядок, стали вести себя совсем вольно.
Столкнуть кого с деревянного настила в грязь и посмеяться, наблюдая, как станет выбираться, – это было уже привычным делом. Начались драки, которые тоже затевали дружинники, это считалось молодецкой удалью. А потом началось и насилие над женками и дочерьми новгородскими. Пока дело касалось кого попроще, только кричали, но терпели, а вот когда стали насильничать над знатными горожанками и даже женками кончанских старост, дело дошло до веча.
Тысяцкий Якун вскинулся, прислушиваясь. Никак снова вечевой колокол сзывает? Снова будут ругать дружинников и самого князя, напоминая, что договора не выполняет, и грозя выставить вон безо всяких почестей. Если честно, то Якун, бывший приятелем и даже кумом князя Святослава Ольговича, и сам твердил ему, что пора урезонить дружину, Новгород не Курск и даже не Киев, здесь терпеть долго не станут. Святослав смеялся в ответ:
– А что сделают, выгонят? Уйду хоть завтра, надоел мне твой Новгород.
«Ты-то уйдешь, а я как?» – со вздохом думал Якун, понимая, что близости с этим князем ему не простят.
Пришлось поторопиться, пока на вече не распалились слишком сильно…
Так и есть, снова насилие, снова дружинники надругались над какой-то женкой, а ее муж не стерпел, подкараулил обидчика (а может, и не его, но дружинника) и убил поздно ночью. Князь зубами скрипел, требовал наказать, но кто именно убил, не видели, да и за обиженную женку вступились многие.
– Сколько можно надругательства терпеть?!
– Сколько еще над нами будут измываться?!
– На кой и князь такой нужен, коли от него не защита, а одна беда?!
Крик стоял такой, что даже воронье покинуло вообще пределы Новгорода, кружа где-то за Волховом ближе к Ильменю. Потому никто не услышал теньканье спущенной тетивы, даже не все заметили, как мимо уха Святослава, совсем рядом, просвистела стрела!
Это было уже совсем серьезно, но сколько тысяцкий ни вглядывался, понять, откуда прилетела стрела, не мог. Святослав даже и не сразу понял, что произошло, а когда осознал, стало по-настоящему страшно. В тот же день он отправил гонца в Киев к брату с просьбой перевести его из города. Всеволод Ольгович был согласен сделать это, но не успел.
Особенно доставалось новгородским гостям, их обирали больше всего, дочерей и женок бесчестили, не желая терять Новгород, именно торговые люди первыми и стали тайно говорить об убийстве князя, ежели уходить не хочет. Новгород встал перед выбором: либо этот князь со своей дружиной, либо торговые гости. Князья приходят и уходят, а вот гостьбой город всегда жил, ссориться с гостями никто не хотел. В Новгороде вызрел заговор против князя. Не хочет уходить добром, быть ему убитым! – решили горожане.
Тысяцкий Якун обсуждал с сотником Кудряшом кое-какие ратные надобности, потом посидели, просто поговорили, наконец сенные девки принесли на стол меды и съестное, беседа потекла под содержимое большой корчаги. Тысяцкий вздыхал, опасливо сетуя на самовольство княжьей дружины. Говорить откровенно он не рисковал, все же и у стен собственной горницы бывали уши. Сотник – тоже.
Но постепенно хмельное развязало языки, стало все по плечу, и оба принялись ругательски ругать и дружину, и князя заодно.
– А у князя девок сколько живет, а?! А я зна-аю… – втолковывал тысяцкому его давний приятель-сотник. С Кудряшом Якун был связан с давних лет, тот мог бы стать тысяцким и сам, но не попался вовремя на глаза кому нужно, зато теперь не слишком боялся, что пострадает, когда князя все же выгонят из Новгорода (в чем никто не сомневался).
– Сколько? – зачем-то уточнил Якун, точно сам не видел этих девок.
Кудряш подумал, морща лоб, и сообщил:
– Много!
– Эк сказал, это все знают.
– Во-от… При живой женке баб да девок при себе держать, это как, а?
Кудряш внимательно вглядывался в лицо тысяцкому, словно тот собирался скрыть еще одну девку, о которой сотник не знал. Тот кивнул и сокрушенно помотал головой:
– Кто думал, что Марья Петриловна такое терпеть станет?
Этого действительно не ожидал никто, бойкая, державшая своего первого мужа в руках и сумевшая заставить князя жениться на себе при живой жене-половчанке, Марья Петриловна почему-то терпела все его нынешние выходки.
Выпили еще, закусили хрустящим огурчиком, сотник подхватил тонко напластанный кусок мяса, сунул в рот и, не прожевав, пробурчал:
– Ниче… недолго осталось терпеть. Ноне его и уберут, аспида…
У Якуна даже хмель из головы вылетел, точно и не пил вовсе. На миг замер, а потом постарался сделать вид, что не понял, расхохотался:
– Да кого уберут?
– Князя твово, понял?
– Куда это князя можно убрать? Вот пришлет Всеволод Ольгович из Киева замену. Тогда пожалуйста.
Сотник, почувствовав себя оскорбленным в лучших чувствах (ему не доверяют?!), замотал головой, а потом и вовсе схватил тысяцкого за грудки:
– Ты чево? Сказано, ноне уберут, значит, ноне! Твово князя убрать, тьфу! – чтобы сомнений не оставалось, насколько тьфу, он смачно сплюнул на пол, отпустил одежду тысяцкого и вдруг махнул рукой: – А хрен с ним, убьют и убьют! Не больно жалко, сам виноват!
Тысяцкому стоило большого труда не выскочить из горницы, где сидели, сдержался, налил еще, снова выпили, потом еще, и только когда Кудряш соображал уже совсем плохо, Якун попробовал выяснить что-то подробней:
– А ты будешь убивать князя?
– Я? Без меня справятся.
– Кто?
Пьяный, пьяный, но Кудряш сообразил, что болтает лишнее, помотал головой:
– Того сказать не могу.
– Ну и ладно, – согласился Якун, чувствуя, что дальше расспрашивать опасно. Он сделал вид, что пытается встать, задел ендову с медом и смахнул ее на пол.
– Раззява!
– Погоди, еще принесу, у меня там еще есть…
Оказавшись за порогом, тысяцкий не стал отправлять гонца к князю и делать что-то еще, пока Кудряш не свалится без памяти, ничего нельзя, даже пьяный, он легко сообразит и все испортит. Потому Якун достал из сундучка маленький кошель с каким-то порошком, спешно сыпанул его в небольшую корчажку с заморским вином и вернулся в горницу:
– Вот, принес… Заморское, что князья пьют, только голова от него кружится и язык заплетается. Хочешь попробовать?
– Налей.
Налил. Вкус Кудряшу не понравился, но заявить об этом он не успел, свалился лицом на стол и захрапел на весь терем.
Вот теперь Якун торопился. Если жить князю осталось недолго, то и ему тоже. Тут же в две стороны отправились верные людишки, один понес Святославу кусок бересты с начертанными словами: «Князь, тебя хотят убить, спасайся», второй спешно звал к тысяцкому его брата, Прокопия.
Глухой зимней ночью из Новгорода выбирался обоз – князь Святослав с семьей, дружиной и его тысяцкий тоже с семьей и братом спешно покидали город. Въезжал князь торжественно, а удирал тайно.
Когда на рассвете убийцы приблизились к княжьему двору, то, увидев раскрытые ворота и брошенные как попало вещи, все поняли. Что было делать, поднимать весь город и гнаться за князем? Решили подождать до утра.
Святослав с обозом сначала двигался очень споро, но потом, когда стало ясно, что догонять их не собираются, замедлил, все же до Смоленска, где уже сидели его двоюродные братья, Давыдовичи, путь неблизкий, а зима в тот год встала неровная, лед в промоинах и полыньях, быстро не поедешь. Так и ползли – впереди князь со своим обозом, позади – Якун и Прокопий со своим. Будь иначе, может, и обошлось бы.
Утром новгородцы убедились, что вместе с князем удрал и его кум тысяцкий Якун, и брат Якуна, Прокопий. Где это видано, чтобы тысяцкий бросал своих ратников и удирал?! Это пахло уже предательством. Снова поорав на вече, решили княжий обоз догнать, тысяцкого вернуть и казнить! Брошенные ополченцы, словно мстя за кровную обиду, хотя особых прегрешений, кроме мздоимства и умеренного воровства (кто этим не грешен?), за Якуном не было замечено, бросились вслед за бывшим тысяцким.
Догнали, братьев отбили и вернули в Новгород.
Вече бушевало так, словно это Якун и Прокопий были виновны во всех прегрешениях не только дружины Святослава и самого князя, но и всех предыдущих князей. Приговор был жестоким: казнить, утопив в Волхове. Большая прорубь после последней казни двух татей еще не успела замерзнуть. Не подоспей на выручку епископ Нифонт, утопили бы, хотя Прокопий орал, пытаясь вразумить новгородцев:
– Я-то чем пред вами виновен?!
Его урезонили быстро:
– Ты пошто с князем бежал? Должон был в вечевой колокол грянуть, узнав, что побег замышляется.
– Окститесь, братцы, как можно супротив своего же брата? Как я мог?
Народ довольно хохотал:
– Вот вместе с братцем рыб-то и покормите.
Спас епископ, как часто бывало в последние годы, встал между новгородцами, держа большой крест в руках, принялся увещевать:
– Не творите суд неправедный, не лишайте живота, точно татей, не берите грех на душу. А коли виновны, так пусть виру выплатят.
Слова про виру новгородцам понравились. Якун и Прокопий были готовы заплатить большие деньги, но когда горожане стали кричать про виру кто больше, и сумма поднялась для Якуна до 1000, а для Прокопия для 500 гривен серебра, оба так и сели. Все, что за бытность тысяцким собрал, нужно было отдать. Рослый бондарь стоял, уперев руки в бока, и хохотал:
– Что, тысяцкий, серебра жалко? Ну, так прости…
Епископ тихо посоветовал:
– Лучше быть нищим, да живым, а серебро и так возьмут.
Якун вздохнул:
– Согласен на виру.
Брата он и не спрашивал, после того как Прокопий почти отрекся от него, Якуну не хотелось даже смотреть в сторону брата. К стоявшим связанными братьям пробрался сквозь толпу Кудряш, долго презрительно смотрел в лицо бывшему тысяцкому, а потом смачно плюнул тому прямо в бороду:
– У, вражья сила! Меня из-за тебя пороли!
Позже обоих братьев заковали в цепи и отправили подальше «к чуди». Вызволить бедолаг сумел Юрий Суздальский, забрав к себе вместе с женами и детьми. Постепенно Юрия стали воспринимать как защитника всех обиженных Ольговичами и вообще обиженных на Руси. Князю это было на руку.
Кроме того, на вече прокричали, что надо к князю Всеволоду послов отправить, сказать, чтоб заменил Святослава.
Святослава заменили на сына Всеволода, но не успел тот добраться до своего нового удела, как новгородцы, погорланив еще на нескольких вече, снова передумали и отправили в Киев послов во главе с Нифонтом, просить себе уже не Ольговича, а Мстиславича. Правда, упоминать сыновей Юрия Суздальского не рискнули, понимая, что с таким князем вернутся те, кому пришлось из города бежать, а вернувшись, могут обиды и припомнить…
Пришлось Всеволоду Ольговичу отправлять в Новгород Мстиславичей, благо тех было еще много. Изяславу предлагать строптивый город не рискнул, вдруг да сговорится с Новгородом и пойдет на Киев, а Юрий Суздальский поддержит…
Всеволод взъярился, вернул не успевшее далеко уехать посольство с Нифонтом во главе и посадил всех под замок. В темнице очутились и новгородские купцы, оказавшиеся в Киеве и других южных княжествах. Новгородское посольство сидело под замком в Киеве без малого год.
Новгород остался без князя. Конечно, можно бы обойтись и без него, ополчение у Новгорода такое, что никакая дружина не сравнится, тысяцкий только звался так, а под его началом была не одна тысяча. Но Юрий Суздальский не зря захватил Новый Торг и держал в своих руках всю южную торговлю Новгорода, он знал, что делать…
Князь снова отправился в Новый Торг посмотреть, как там дела. Он уже знал, как влиять на новгородцев, в Торге почти не было ладей, груженных хлебом, все собранное отправлялось в княжьи закрома в ожидании лучших времен. Это означало, что в Новгороде снова перебои с хлебом. Может, поймут, что опасно ссориться сразу со всеми князьями-соседями? Убедившись, что хлеб в строптивый город не идет, Юрий вернулся в Суздаль, и к нему тут же пришли бежавшие новгородцы.
Приглашая мужей в горницу, князь пытливо вглядывался в лица, неужто станут просить, чтоб разрешил возить хлеб? Понятно, людей жалко, на торжище, слышно, цены взлетели из-за перебоев, но как иначе? Хотят новгородцы жить только по-своему, ни с кем не считаясь, так пусть и кормятся сами.
Но Судила Иванкович и Нежата Твердячич, которых зимой прошлого года принимал уже вместе с семьями, низко поклонившись, речь завели совсем о другом:
– Из Новгорода гонец прибыл. Обратно зовут Судилу Иванковича вон посадником…
Смотрели неуверенно, почти вопросительно, что ответит Юрий Владимирович. Но должен же он понять, что в чужой земле хорошо, тем более пригретыми, а дома все равно лучше. Князь раскатисто захохотал:
– Очухались? А тысяцким к тебе Якуна?
– К чему мне он? – почти обиделся Судило.
– Ну, ну, не серчай, я так… Якуна больше в Новгород и на княжье место не заманишь, чаю. Пойдешь, коли зовут?
Судила глянул прямо, не опуская глаз:
– Пойду.
– Ну и добре.
– Благодарствуй, князь, за заботу и ласку. Пока буду посадником, не допущу, чтобы Новгород против тебя встал или что противное сделал.
Юрий усмехнулся:
– Не зарекайся, не все в твоей воле.
Так и вышло, правда, Судило все же постарался отблагодарить своего спасителя, новгородцы прислали посольство к Юрию, снова зовя того на княжение или прося прислать сына. Андрей ехать категорически отказался, зато согласился попробовать справиться с новгородцами еще раз Ростислав. Прокняжил он недолго, узнав о таком раскладе сил, Всеволод Ольгович захватил и совершенно разорил когда-то подаренный Мономахом Юрию Городец-Остерский – единственную землю Юрия Владимировича близко к Киеву. Разорили и сожгли не только княжий двор, но весь город и округу. Юрий потерял последнее пристанище, теперь у него не было земель в Южной Руси, оставался только брат Андрей в Переяславле.
Кроме того, Всеволод примучил новгородское посольство, все еще сидевшее в темнице Киева, вынудив Нифонта и остальных согласиться на Святополка Мстиславича, племянника Юрия. Судила Иванкович, как и остальные, ничего не смогли сделать, Ростислав, прокняжив всего пару недель, снова вернулся к отцу.
Разговор у них произошел тяжелый, между отцом и сыном впервые почувствовалось отчуждение. Ростислав говорил так, словно это отец виноват, что новгородцы сначала позвали его, а потом тут же прогнали, заменив Святополком.
Юрий фыркнул:
– Кто тебе мешал править, как Мстислав Великий? За того новгородцы были готовы горой стоять и заменить кем-то не позволили.
– А что я мог, если и пробыл только две седмицы?!
Отец хотел напомнить, что в прошлый раз и полутора лет, чтобы завоевать уважение Новгорода, не хватило, но, щадя самолюбие сына, промолчал, только глазами сверкнул. Зато сын никого щадить не стал, запальчиво выкрикнул:
– Ежели бы ты не сидел в своем Залесье, а как Всеволод Ольгович бился за Киевский стол, и новгородцы слушались бы! А ты здесь все растеряешь, станем после меж собой три города делить!
Это было справедливо и несправедливо одновременно. Юрий вздохнул:
– В Залесье меня посадил отец Владимир Мономах, то тебе ведомо. С Всеволодом воевать не мог, потому как он Вячеслава из Киева выгнал, а моя очередь только за Вячеславом, дед твой завещал очередь не нарушать и в зряшные рати не вступать.
– Вот то-то и оно! А Всеволод Ольгович нарушил и на Великом княжении сидит, пока вы с Вячеславом по разным углам! Побеждает тот, кто ничего не боится!
– Сам придумал или сказал кто? – вскинул на сына глаза князь. Он поднялся во весь свой немалый рост, сказал, словно припечатывая каждое слово в столешницу: – Против дедова обычая не пойду. А Всеволоду не перечу, потому как он старше, его отец старше моего, возражать ему может только Вячеслав. Пока он молчит, и я молчать буду.
Но запал Ростислава еще не закончился, видно, крепко обидели княжича в Новгороде:
– Вот вы и будете сидеть, пока Киев Мстиславичи не захватят или вон вообще Давыдовичи.
Юрий, уже шагнувший к двери, обернулся:
– Племянников впереди себя на Киевский стол не пущу, но со Всеволодом воевать не буду, если сам не нападет. А свою Суздальскую землю никому не отдам.
Потом он долго размышлял над обвинениями сына. Прав ли, что помнит отцовские заветы? Конечно, хорошо иметь спокойную совесть, не рваться к власти впереди тех, кто раньше право имеет, но как же тогда быть с сыновьями? Ростислав верно сказал, сыновей немало, а удел один, как после себя, неужто дробить? Южные княжества вон как раздроблены, скоро совсем крошечными станут, неужто и огромную Суздальскую землю такое ждет?
Не ладятся отношения меж князьями на Руси, потому что не хотят соблюдать лествичное право, к тому же стоит одному прийти к власти в Киеве, тут же норовит под себя уделы перераспределить. А он сам не так бы поступил? Где эта истина, как лучше? Так, как делал отец – терпеть, ждать, увещевать… или как Всеволод – брать силой и, запугав всех, заставить поступать по-своему?
Но при отце Владимире Мономахе и потом при старшем брате Мстиславе Владимировиче на Руси тишина была, все сидели по своим уделам и никто не воевал. Иногда наползали мысли, что, может, и прав был Мстислав, что завещал Киевский престол своим сыновьям, может, и должна власть переходить к старшему сыну? А как тогда остальные? А если старший такой, как вон Вячеслав? И сам не усидел, и другим впереди себя не позволит.
Юрий Владимирович усмехнулся: из этих других только он и остался, Андрей ни за что вперед не полезет. Трое их – Мономашичей, – они да Вячеслав. И пока Вячеслав жив, по лествице Юрий не имел права на Великое княжение. Всеволод об этом помнил и этим воспользовался.
У Юрия вдруг мелькнуло смутное воспоминание, как однажды о том речь шла в Киеве, Всеволод почему-то дотошно расспрашивал, сможет ли Юрий опередить старшего брата. Юрий тогда твердо сказал, что нет. Сказал и забыл, а Всеволод запомнил и расспрашивал, видно, тоже не зря.
Власть, власть, власть… Или нужно так, как твердит Андрей: расширять свои земли за счет новгородских, все равно они со своими дрязгами и перебором князей сопротивляться сильно не смогут. Тоже не дело, в Новгороде то и дело собственный сын вон сидит…
Но долго размышлять Юрию Владимировичу не пришлось. Из Переяславля пришло горестное известие – скончался любимый брат Юрия, Андрей Владимирович. Прочитав послание, Юрий долго сидел без света в своей горнице… Нет, не о новом переделе уделов думал он, не о Переяславльском княжестве, куда должен бы по праву сесть, а о том, что остался совсем один. Хотя и жили с Андреем всегда врозь, виделись редко, даже писали друг дружке тоже редко, но он всегда знал, что там, в Переяславле, живет человек, который не предаст, встанет на его сторону. Правда, случилось так, что ни он Андрею, ни Андрей ему помочь ни разу не смогли, но даже понимание о возможности такой помощи грело душу.
А теперь он совсем один. Брат Вячеслав терпеть не мог с детства, племянники волками глядят. Князь чувствовал себя плохо как никогда. Смерть Андрея словно развязала руки Ольговичам, теперь они навалятся всей сворой, станут рвать Суздальскую землю кусками, кто какой сможет… Андрей словно был той совестливой чертой, переступить которую нельзя, теперь его нет…
Один
В Киеве собирались князья – рядить уделы меж собой, потому как надо было решить, кто получит Переяславль. Там сесть бы Вячеславу или Юрию. Но Вячеслав, как всегда, оказался безвольным и отдал Переяславль своему племяннику, Изяславу Мстиславичу. Юрия на этот снем позвать просто «забыли». Суздальский князь узнал о том, что удел его единоутробного брата отдан племяннику, а не ему, только из слов верных ему людей. Нашлись те, кто бежал в суздальские земли не только из Новгорода, но и из Переяславля.
Юрий сетовал епископу:
– Ко мне скоро со всей Руси обиженные собираться станут, всех буду выручать, жалеть, а потом они будут возвращаться в свои уделы и поступать противно мне же.
Епископ качал головой:
– Ты, князь, Судилу Иванковича не кори, что он против веча?
– Да не вече там решило, а Всеволод!
– Тем паче, посадник супротив Великого князя – никто.
– Опять не так. За Мстислава вече встало, и Великий князь поперек не пошел.
– Для того надо быть Мстиславом…
– Все потерял, все! Переяславль Изяславу отдали. С чего? Племянник дядю обошел. Так он и на Киевский стол сядет.
– Так его Ольговичи и пустили…
– Ростислав вон корит, что я в драку не ввязываюсь, мол, Всеволод не побоялся ни пересудов, ничего, сел в Киеве, и все тут.
– А я мыслю, Владимир Мономах тебя одобрил бы. Не твоя очередь, значит, не встревай. И что с братьями не воюешь, тоже хорошо.
– А с племянниками что делать?
Епископ вздохнул. Как сказать князю, что у него такие племянники, что с ними воевать не хочешь, а придется. Один Изяслав чего стоит. Отец его, Мстислав, в Киеве сидел, значит, и сын имеет право. И этот сын не будет сомневаться, если возможность получит. Не хотелось епископу такие разговоры вести, что он мог посоветовать? Потому постарался перевести на другое, на нужды монастырские.
Но Изяслав, севший в Переяславле, оказался легок на помине.
Конечно, старший сын Мстислава Великого прекрасно понимал, что сел в Переяславле не по праву, даже если его дядя, Вячеслав, отказался, то должен бы сесть Юрий Суздальский, но уж очень хотелось быть рядом с Киевом, чтобы в нужный момент оказаться в нужном месте.
Он не решился выступать против Всеволода, отсиделся в своем Владимире-Волынском, а потом покорно и даже радостно принял предложенный Переяславль. Но сразу в городе не остался, отправился… в Суздаль.
Перед тем долго говорили с Великим князем Всеволодом Ольговичем. Сошлись на одном: супротив всех остался Юрий Суздальский, но он, в отличие от Олега Гориславича, ни на кого не нападал и половцев себе в помощь не звал, потому просто так нападать на его земли не с чего. И все же пока Юрий в силе, Всеволод спокойно себя чувствовать никак не мог. Да и Изяслав в Переяславле – тоже. Это объединило столь непримиримых родственников, против Юрия Суздальского они готовы были даже объединиться.
Изяслав намекнул, что в случае успеха хотел бы получить гарантии, что Киевский стол после Всеволода будет принадлежать ему, а не брату Всеволода, Игорю. Великий князь обещал, но только в случае, если Изяславу удастся убедить Юрия Суздальского признать нынешнее положение дел. Трудно, но Киев того стоил. Изяслав отправился в дальний путь…
Метель переметала все так, что если бы не речные берега, дорогу поутру не найти. Но княжий совсем небольшой обоз вели привычные к зимней дороге люди. От Киева до Смоленска вообще шли накатанным санником. Задерживаться в Смоленске князь не стал, обещал побыть подольше на обратном пути, невесело пошутив:
– Если жив останусь.
Брат Ростислав Мстиславич с досадой сплюнул, перекрестил:
– Что говоришь-то?!
На волоках хоть и не было шумно, но полностью жизнь не замерла. А вот на Вазузе и дальше Волге стало куда тише. Леса стояли по берегам густые, словно стена, дымов почти не видно, Изяслав, а это был он, даже поежился: верно говорят, что Залесский – медвежий угол. Нелюбимый его дядя Юрий Владимирович хозяин именно этого медвежьего угла.
Они с племянником – почти ровесники, Изяслав только чуть моложе, всю жизнь были соперниками, такими и остались. По обычаю Переяславль должен бы перейти к Юрию Суздальскому, если Вячеслав сесть на отчине не захотел, но Вячеслав уступил удел Изяславу, прекрасно понимая, что Юрий будет против. Понимал это и Всеволод, потому не позвал суздальского князя на снем. Он же посоветовал Изяславу:
– Езжай в Суздаль сам. Что может теперь сделать Юрий, если ты уже князь в Переяславле? К тому же объясни ему, что один против всех не попрет, а ныне все против него.
Изяслав поддался на убеждение и решил сам ехать в Суздаль к дяде. Хитрый Всеволод, как только Изяслав выбрался из своего Владимира-Волынского, тут же отдал город своему сыну. Теперь, если Переяславль пришлось бы возвращать, то Изяслав вообще оставался без удела. На это и рассчитывал Всеволод. Получалось, не хочешь сидеть без удела – либо убеждай Юрия согласиться с таким раскладом, либо дерись с ним.
Всеволод стремился поссорить всех Мстиславичей с Юрием Суздальским, и, кажется, ему это удавалось.
И все же по Волге до самого Ярославля прошли быстро, а там зимник хорошо наезжен, только успевай деревья вдоль дороги примечать. Изяслав крутил головой, пытаясь высмотреть и понять, как живет дядя. Он бывал в этой земле еще тогда, когда она звалась Ростовской, и княжил здесь дед – Владимир Мономах. Однажды дед брал с собой внука, это было также зимой, Изяслав помнил поездку не очень хорошо, но уже понимал, что изменилось многое. Жизнь явно оживилась, появилось много новых деревень и даже небольших городков.
Чтобы не было неожиданностей и не искать князя по всей его земле, к Юрию Суздальскому отправился гонец – предупредить о приезде Изяслава Мстиславича, ныне князя Переяславльского.
Услышав такую весть, Юрий с недоумением вскинул глаза:
– Чего ему от меня надо?
Кузьма, верный советчик княжий, хмыкнул:
– Вестимо, чтобы ты его право на Переяславль признал.
– С чего это вдруг? У них в Киеве уже давно все не по праву и не по-людски делается. Сел без меня, а теперь разрешение спросить решил?
– Да он не сел пока, только назвался.
Юрий вздохнул. Там, за лесами, Русь снова делили и из одного в другой удел пересаживали князей. Если Изяслав Мстиславич сел в Переяславле, значит, свой Владимир-Волынский оставил? На кого? Наверняка Всеволод сына посадил. Вот еще один удел Мономашичи упустили, потому как Переяславль переходит из рук в руки, и если не угодит Изяслав Великому князю, то удела лишится. Может, потому и едет, чтобы поддержкой заручиться? А когда самому Юрию она была нужна, даже смоленский племянник отказался, а уж этот и вовсе против дяди с Ольговичем сговорился.
Но выхода не было, оставалось только принимать Мстиславича у себя.
– Кузьма, а у нас со времен моего отца, князя Владимира Мономаха, никого и не бывало!
Кузьма тоже рассмеялся, зачем-то поскребя затылок, словно это могло помочь вспомнить приезд какого-нибудь князя в Суздаль.
– Дак… и верно, Юрий Владимирович, в Суздале, окромя твоего отца и тебя самого, давненько никого не видели. И не нужны они нам, пусть бы дорогу сюда забыли, спокойней жилось.
– Но-но, ты мне в грязь лицом не ударь, чтоб принял князя, как положено!
– Примем, еще как примем, накормим, напоим, девку доставим, а то и не одну…
– Я не про то, девку успеется, надо нашу землю показать, чтобы не только суздальский терем увидел и девкины прелести в баньке, но и то, как встала земля за это время, чтобы поняли, что Залесье живет мирно и никому не мешает. Пока его не трогают.
Но немного погодя Кузьма все же сообразил, что за князя нужно встречать, не ударив в грязь лицом. Вспомнил и возмутился:
– Юрий Владимирович, а чего это мы перед ним прелести казать должны?! Он же на нашу землю набегом налезал, хорошо, что на Ждане-горе разбили.
Князь снова рассмеялся:
– Экой ты злопамятный! Не было его на Ждане-горе, он дальше Волока-Ламского не дошел, да ходил-то в первый год. А побили новгородцев во главе с Всеволодом Мстиславичем, его старшим братом.
Кузьма убежденно кивнул:
– За дело побили! Будут знать, как на наши земли соваться без приглашения!
– Ладно, злопамятный ты мой, станешь встречать князя Изяслава с честью?
Кузьма остался непреклонен:
– По мне бы так нет, но коли велишь – встречу.
– Велю, велю. Кто старое помянет, Кузьма, тому глаз вон. Видишь, пришло время, когда не я к князьям стал ездить, а они ко мне. Значит, Залесье – уже не такой медвежий угол.
Изяслав переменам поразился, хотя и стояла снежная зима, было видно, сколько построено и сколько еще не достроено. Всюду слышался стук топоров, Залесье рубило новые и новые избы и терема. Глядя на то, как почти в каждой деревне по пути мужики сидят с топорами на будущих крышах новых изб, князь пытался понять, что это? Не может же быть, чтобы столько новых насельников было в Залесье? Вокруг Суздаля деревни, что твои грибы по осени, куда ни кинешь взгляд, всюду избы и даже церкви стоят.
Изяславу объяснили: может! Насельников в Залесье действительно очень много, кого-то князь в полон привел да землю дал, кто-то сам сбежал от половецких набегов, а кто и из других княжеств пришел, прослышав, что смердам у князя живется легче и порядка больше.
И это он готов был променять на беспокойный Переяславль? – мысленно дивился Изяслав, но потом вспомнил, что не променял ведь, оставил за собой и то, и другое. А дань, что обещал Великому князю платить от Суздальской земли, как только все переменили, выплачивать вовсе перестал. Сколько лет уже Юрий Суздальский ничего Киеву не платит? Получалось чуть не десяток! Конечно, ему есть на что строить…
Сам князь Юрий Владимирович встретил приветливо, вышел на крыльцо, ждал, когда Изяслав передаст поводья лошади, взбежит по ступенькам, но сам не спустился. И верно, слишком много чести, чтобы дядя ради племянника вниз спускался. И хотя они были ровесниками, положение младшего обязывало Изяслава самого подняться.
Ладно, ради Переяславля он готов и поклониться даже…
Сначала беседа шла общая, о киевских новостях, о житье-бытье, о жене и детях…
– А ты так и живешь вдовцом? Жениться-то не собираешься?
Юрий хохотнул:
– На ком? Кто мне свою дочь отдаст? Разве половчанку какую найти, да не хочется, была уже. – И вдруг озорно блеснул глазами: – А я вон, как отец, заморскую невесту себе сыщу, чтоб императорских кровей была!
Сказал и забыл, чтобы через некоторое время вспомнить и действительно жениться на византийской принцессе.
О сыновьях говорил с гордостью, как о своей надежде и опоре, мол, есть кому и княжество оставить, и за другие побороться. Сказал и смотрел, ожидая, что Изяслав ответит. Племянник своих мыслей не выдавал. Сходил в баньку, посидел за столом, много о чем поговорил и что выслушал, только главного, для чего проделал такой длинный путь, все не произносил.
Он ожидал увидеть неуверенного в себе князя-отшельника, ведь Юрий с тех пор, как вынужден был оставить Переяславль и вернуться в свое Залесье, в Киеве не показывался. Но одно дело – не показываться, когда о тебе просто не вспоминают, как бывало много лет, пока правил Мономах и тем более Мстислав, и совсем другое – теперь, когда в Киев ему и показываться опасно.
Смотрел Изяслав на своего крепкого, рослого, сильного дядю и понимал, что они равны и Юрий никогда не подпустит его впереди себя к великокняжескому престолу. И молчал Изяслав не потому, что не мог решиться начать трудный разговор, он не мог решить для самого себя – стать союзником Юрия Суздальского против Ольговичей или, наоборот, его противником в союзе со Всеволодом Ольговичем?
Юрий то ли понимал его колебания, то ли просто так смотрел с легкой усмешкой, но не торопил.
Потом они ездили на охоту, Кузьма расстарался, выгон получился хороший, поохотились славно, и банька была, и девка в ней… Но озабоченный взгляд не оставлял Изяслава.
Когда возвращались в Суздаль после очередной поездки по округе, с удовольствием вдыхая легкий морозный воздух, любуясь искрящимся снегом, укрывшим деревья огромными белыми шапками, и думать ни о каких делах не хотелось, Юрий вдруг поинтересовался:
– Ты чего приехал-то, про Переяславль спрашивать?
Изяслав напрягся и промычал что-то непонятное. Юрий усмехнулся:
– Переяславль держи под собой, возражать не стану, сам ушел, а вот в Киев не пущу. Вячеславова очередь.
Сказал и смотрел внимательно на племянника. Тот фыркнул:
– Вячеслав удрал оттуда и возвращаться не собирается, слаб он.
– Зато я силен!
– Тебя не пустят.
– Кто?
– Ольговичи.
– А Мономашичей со счета сбросил?
Изяслав понял, что союза не получится, дядя не собирается биться за него, как делал это за своих братьев.
Читать бесплатно другие книги:
