Счастливый мезальянс Гулиа Нурбей

— Он-то пил пиво, а я — ерша! — завистливо подумал я. — Вот он и ходит, а я валяюсь!

Заметив, что я проснулся, он наклонился надо мной, и радостно улыбаясь, проговорил:

— Я позвонил к себе в офис, сказал, что приболел. Тебе, как ты сам говорил, никуда не надо. Мы можем расслабиться и плучать удовольствие! — пошутил он.

— Валя, скажи правду, ночью мы уже получали удовольствие или нет? Мне нужно знать правду! — пытаясь быть серьёзным в этой комичной ситуации, провозгласил я.

Валентин наклонился надо мной, поцеловал меня в нос, и ответил:

— Не знаю, как ты, но я — получил!

Я всё понял. Это было у меня впервые в жизни. Я-то ведь думал, что никогда не позволю себе сделать «это» с мужчиной. Но, выходит, сделал, и ничего! А теперь, глядя на Валю (буду теперь его только так и называть!), я начинаю понимать, что никакой это не мужчина, это красивая и заботливая девушка, только спортивная и физически сильная. И любит меня — я это «нутром» чувствую. Постоянной женщины у меня в ту пору не было, со второй женой я развёлся и она уже жила в Америке. С третьей (то есть той, которая в своё время должна была ею стать) познакомились, спознались, и тут же расстались на несколько лет. Конечно, женщины были, но без серьёзных намерений. Так что — кому какое дело?

Но всё-таки я решил поговорить с Валей подробнее. У меня не укладывалось в голове, что в настолько пьяном виде я мог «доставить удовольствие», тем более биологическому мужчине. Никогда раньше я этого не делал, хотя и жил всю юность в Закавказье, где обойтись без такого рода связей трудновато. А тут вдруг Валя заверяет меня, что «удовольствие» он получил, причем с партнером почти в бессознательном состоянии! Мне стала вспоминаться Библия, Ветхий Завет, где говорилось, как дочери поили беднягу Лота вином до потери сознания, а потом совокуплялись с ним и рожали от него детей. Я не верил, что это возможно, а тут Валя говорит о полученном «удовольствии»!

— Валя, — подозвал я его, — всё-таки я не верю, что мог быть дееспособен в столь пьяном виде. Как же я мог доставить тебе удовольствие, если вообще не мог двигаться. Да и, пардон, эрекция в таком состоянии не наступает!

— Вот в тут мой дорогой профессор и ошибается, — возразил мне партнёр-оппонент, — эрекция у здорового мужчины наступает и в таком состоянии! Вспомни хотя бы библейского Лота (я аж вздрогнул от проницательности Вали, ведь я только что вспоминал об этом пьянице!), ведь он был дееспособен в полнейшем опьянении, даже детей заделал, что одной дочери, что другой! Но от тебя такой «доблести» и не требовалось! Ты что, никакого однополого секса, кроме анального, не признаёшь? Жаль тебя! Видно, откуда ты родом, с каких краёв! Один Кавказ в голове, а Европа, Франция, например, тебя не прельщает? Почему у тебя на уме один отвратительный кавказский или тюремный анальный секс? Воспоминаний о Ленине начитался? Я, кстати, тоже не любитель этого «марксистского» вида секса, мне близок и дорог секс французский, выражающий любовь в её наиболее ярком проявлении! А такой и не требует от партнёра особых усилий, всё может совершаться и завершаться даже при «отключённом» его сознании! — Валя так заразительно и сексуально рассмеялся, что я опять чуть не нарушил пресловутую германскую банную заповедь.

Марксизм и гомосексуализм

Меня заинтересовали слова Вали о Ленине и марксистском однополом сексе, и я попросил моего друга и «брата» рассказать об этом поподробнее.

— Молодец, ты настоящий исследователь! — похвалил меня Валя, — тебе действительно надо подробнее знать об этом! — и он, покопавшись в книжном шкафу, достал пару листков с текстом и положил их передо мной. Это была копия неких архивных материалов с комментариями историка, кандидата исторических наук И.В. Соколова.

Материалы из личного архива Григория Зиновьева, члена Политбюро ЦК ВКП(б), первого секретаря Ленинградского обкома партии:

Письмо Ленина к Григорию Зиновьеву (1 июля 1917 г.):

«Григорий! Обстоятельства сложились так, что мне необходимо немедленно скрыться из Петрограда. Далеко уехать не могу, дела не позволяют. Товарищи предлагают одно место, про которое говорят, что оно вполне безопасное. Но так скучно быть одному, особенно в такое время… Присоединяйся ко мне, и мы проведем вдвоем чудные денечки вдали от всего… Если можешь уединиться со мной, телефонируй быстрее — я дам указание, чтобы там все приготовили для двух человек…»

Это письмо написано в июле 1917 года, когда Ленин собирался покинуть Петроград и поселиться с Зиновьевым в Разливе, в ставшем потом знаменитым шалаше. Именно там взаимоотношения Ленина с Зиновьевым получили свое развитие. Они провели там наедине много времени, и, очевидно, это окончательно вскружило голову Зиновьеву. Потому что в сентябре он пишет из Петрограда Ленину в Финляндию.

«Дорогой Вова! Ты не поверишь, как я скучаю тут без тебя, как мне не хватает тебя и наших с тобой ласк… Ты не поверишь, я не прикасался ни к кому с тех пор, как ты уехал. Ты можешь быть совершенно уверен в моем чувстве к тебе и в верности. Поверь, ни к мужчине, ни, тем более к женщине, не прикасался и не прикоснусь. Только ты — мой близкий человек… Приезжай, не бойся, я все устрою наилучшим образом».

Вероятно, Ленин не откликнулся на это письмо, и тогда Зиновьев, спустя неделю, пишет следующее, вдогонку за первым:

«Милый Вова! Ты не отвечаешь мне, наверное, забыл своего Гершеле… А я приготовил для нас с тобой замечательный уголок. Мы сможем бывать там в любое время, когда только захотим. Это — прекрасная квартирка, где нам будет хорошо, и никто не помешает нашей любви.

Будет так же хорошо, как и прежде. Я вспоминаю, какое счастье было для меня встретиться с тобой. Помнишь, еще в Женеве, когда нам приходилось скрываться от этой женщины… Никто не поймет нас, наше чувство, нашу взаимную привязанность… Приезжай скорее, я жду тебя, мой цветок. Твой Гершель».

В конце октября товарищи по партийной борьбе, наконец, встретились. Случился октябрьский переворот, и Ленин вернулся в Петроград. Зиновьев выехал в это время в Москву руководить там завершением переворота. Оттуда он пишет Ленину:

«Ильич! Все, что ты мне поручил, я выполнил. А что еще не успел, обязательно сделаю… Здесь очень тяжело и непросто, но меня согревает мысль, что уже через несколько дней я увижу тебя и заключу в свои объятия. Хранишь ли ты наше гнездышко? Не водишь ли туда других? Я очень переживаю тут, и только надежда на твою верность согревает меня…

Целую тебя в твою марксистскую попочку. Твой Гершель».

При чтении этих записок сразу возникли два вопроса. Первый — кто была та женщина, от которой Ленин с Зиновьевым скрывались в Женеве? И второй вопрос — кто из них был активным любовником, а кто пассивным…

Кто была та женщина, скоро выяснилось. В 1918 году Зиновьев уже пишет о ней более конкретно:

«Вова! Каждый раз, когда я оказываюсь далеко от тебя, я мучаюсь ужасно. Мне все время кажется, что я вот сижу тут, тоскую по тебе, а ты как раз в эту минуту изменяешь мне. Ты ведь большой баловник, я-то знаю… Не всегда можно устоять, особенно в разлуке с любимым. Но я держусь и ничего себе не позволяю. А у тебя положение скверное — нужно всегда быть рядом с Надей. Понимаю тебя, все понимаю… И как тяжело притворяться перед окружающими, тоже понимаю. Сейчас хоть стало немного легче — не нужно ничего от нее скрывать. Не то, что тогда в Женеве, когда она впервые нас застала…»

Надо понимать, что тогда в Женеве, когда Зиновьев и Ленин впервые сошлись в постели, их застала за этим Надежда Крупская — гражданская жена Ульянова. А потом, после, Ленин уже открылся ей, и она смирилась с его наклонностями и не препятствовала бурно протекающему роману с Зиновьевым.

Потом появился ответ на второй вопрос. В следующем письме к Ленину с фронта Зиновьев спрашивает шутливо:

«Вова! Не заросла ли твоя попочка за время нашей разлуки? Не стала ли она уже за это время?.. Скоро я приеду, как только управлюсь тут с делами, и мы займемся прочисткой твоей милой попки».

Значит, Ленин был пассивным, а Зиновьев — активным любовником. И это подтверждается следующим письмом. Оно написано из-под Нарвы весной 1918 года, когда был разгромлен Юденич. Красная Армия остановилась на эстонской границе, и Зиновьев собирался вернуться с победой в Петроград. Он ликует и совсем теряет осторожность в выражениях.

«Вова, я скоро приеду и больше не выпущу тебя из своих объятий, что бы ни говорила эта грымза! Враг бежит по всему фронту и, думаю, больше с этой стороны не сунется. Так что жди меня и спеши подмываться, я скоро буду».

Однако, не прошло и нескольких месяцев, как в отношениях любовников назревает разрыв. Он, как всегда бывает в таких случаях, связан с ревностью. Мы узнаем об этом из письма самого Ленина, которое он написал Зиновьеву, находившемуся в то время на Северном Кавказе. Ленин пишет ему почему-то по-немецки.

«Милый Гершеле! Ты совсем не должен обижаться на меня. Я чувствую, что ты намеренно затягиваешь свое пребывание на Кавказе, хотя обстановка этого совсем не требует. Вероятно, ты обижаешься на меня. Но я тут не виноват. Это все твои глупые подозрения. То, что касается Лейбы и меня — это было лишь однократно и больше не повторится… Жду тебя и мы помиримся в нашем чудесном гнездышке».

И подпись в конце по-русски: «Твоя всегда Вова».

«Ильич,  — следует немедленно из Владикавказа ответ Зиновьева.

— Это совсем не глупые подозрения насчет тебя и Лейбы. Кто же не видел как ты кружил вокруг него все последнее время? Во всяком случае, у меня есть глаза, и я достаточно долго тебя знаю, чтобы судить… Мне ли не знать, как загораются твои глазки, когда ты видишь мужчину с крупным орудием. Ты сам всегда говорил, что у маленьких фигурой мужчин великолепные орудия… Я же не слепой и видел прекрасно, что ты готов забыть нашу любовь ради романчика с Лейбой. Конечно, он сейчас рядом с тобой и ему легко тебя соблазнить. Или это ты его соблазнил?..»

Действительно, в то время Лейба Троцкий — наркомвоенмор Республики — был продолжительное время в Москве рядом с Лениным. И, надо полагать, тут у двух вождей и зародилось взаимное чувство.

Лейба Троцкий, бравый нарком обороны, пламенный трибун и оратор, занял в ленинской постели место Зиновьева…

Ленин же продолжал оправдываться перед Григорием. Он, вероятно, чувствовал, что его связь с Троцким будет непродолжительной, и что вскоре Лев Давыдович бросит его, увлекшись очередной женщиной. Все же Троцкий больше склонялся к женщинам, чем к своим товарищам по революционной борьбе. Только, наверное, для Ленина он сделал исключение, уважил. И вот Ленин пишет на Кавказ Зиновьеву:

«Не обижайся на меня, Гершеле. Ты прав, я действительно не смог устоять. Лейба такой брутальный мужчина. Он просто обволакивает меня своей лаской. А я так в ней нуждаюсь, особенно в такой напряженно политический момент. Мне очень трудно без ласки, а ты уехал, негодник. Вот я и не устоял. Но ты ведь простишь мне эту маленькую слабость, Гершеле? Возвращайся, и ты увидишь, что я полон любви к тебе. Твоя маленькая Вова».

Вероятно, этот маленький пассаж с «маленькой Вовой» окончательно успокоил Зиновьева. Он утвердился в мыслях, что их связь не прервалась, а только на время была омрачена связью «Вовы» с коварным Лейбой-обольстителем.

Григорий понесся в Москву, и с тех пор в архиве его больше нет соответствующих писем. Может быть любовники нашли иной способ связи, или Зиновьев потом уничтожил следы переписки…

Вскоре, однако, злодейская пуля эсерки Каплан сильно повредила здоровью Ленина. С той поры оно было подорвано, и постепенно и половые отношения Ленина с Григорием сошли на нет. Во всяком случае, последней, относящейся к данному вопросу запиской, были несколько строк, написанные рукой Крупской. Она пишет Зиновьеву в середине двадцать второго года:

«Прошу вас не беспокоить больше моего мужа своими домогательствами и просьбами о свидании. Пора бы уже и вам угомониться. Сколько же можно с моей стороны терпеть такое ваше бесстыдство! Ильич болен, вы же знаете это, и излишне говорить вам, взрослому человеку, что ваши шалости на сей раз могут только окончательно подорвать здоровье Ильича. Прошу вас больше не склонять его к тому, на что он всегда слишком охотно шел. Надеюсь, вы поймете это мое письмо. Оно продиктовано заботой о здоровье моего мужа».

Не случайно Зиновьев часто в письмах к Ленину неуважительно отзывался о Крупской:

«Та женщина, которая мешала нам в Женеве…»

Теперь она взяла реванш. Столько лет быть отвергнутой собственным мужем ради любовника — это было трудно перенести. Вот теперь, когда Ленин слег и стал беспомощным, Надежда Константиновна решила поставить все на свои места. Больше она не допускала свиданий мужа с Зиновьевым наедине — только в присутствии своем или других членов Политбюро.

Так или иначе, а архив этот сохранился до наших дней. И мы можем с удивлением обнаружить, что Ленин был обычным пассивным гомосексуалом.

Замечу, что позже я нашёл и эти материалы и много других аналогичных в Интрнете. Кстати, были там материалы от старых «членов Партии», гневно, но малообоснованно опровергавших гомосексуализм вождя и их, и «Мирового пролетариата». По традиции, по привычке, или ещё почему-то «члены Партии» считали гомосексуализм чем-то позорным или ненормальным. И почему-то это не мешало упомянутым «членам» с удовольствием слушать музыку великого Чайковского. Видимо, всё-таки любовь к искусству превозмогла у них ненависть к гомосексуализму…Почему же то, что признаётся и прощается тому же Чайковскому, Жану Маре, Элтону Джону, Фреди Меркьюри, Оскару Уайльду и многим другим великим, не может признаться, поняться и проститься его последователями Вождю мирового пролетариата?

А что же касается меня и Вали, то мы были не столь велики, как вышеперечисленные персоны, и не столь велик был интерес окружающих к нашим мелким грешкам, если это вообще считать за грех. Поэтому зажили мы вместе у него в коттедже. Там, действительно, было удобнее, чем у меня в квартире, где давно надо было делать ремонт, что и было успешно исполнено за время моей счастливой жизни в Измайлово. Прожили мы там что-то года два, пережили путч ГКЧП, где были защитниками Белого Дома, и его расстрел в 1993 году, который горячо приветствовали. Каждому, как говорится, своё! Я работал у себя в университете, Валя же ещё приумножил своё состояние, воспользовавшись «ваучеризацией», открыл с компанией свой банк. Потом дела захватили всё его свободное время, и я снова переехал к себе в отремонтированную, наконец, квартиру. Встречались мы с Валей теперь лишь иногда, но так же тепло и радостно. У него в личной жизни изменений не было, у меня же они произошли — я неожиданно и в парадоксальной ситуации снова сошёлся с моей будущей третьей женой. Про этот удивительный эпизод, который я ещё опишу, я рассказал Вале при встрече, и он воспринял его с грустной улыбкой.

— Ну, что ж, этого следовало ожидать, ты же обычный самец-бисексуал, такова твоя участь. Каюсь, и я последнее время, как Ленин Зиновьеву, — Валя грустно засмеялся, — изменял тебе в наших клубах. Изменял чисто физически, интерес взял попробовать «это» с профессионалами. — Ты когда-нибудь в бардаках бывал? — вдруг неожиданно спросил он меня.

Я кивнул, вспомнив про свои «подвиги» в Германии.

— Так вот, это — то же самое, только там ты платил проститутке, то бишь пассивному партнёру, а здесь — я активному. Какая же это любовь, и какой может быть секс без любви? — Валя вдруг ухватил руками меня за голову и выставил нас «глаза в глаза». — А если вдруг мне будет невмоготу, придёшь ко мне, «изменишь» невесте? Придёшь, спрашиваю? — Валя «сверлил» меня своим взглядом.

— Я люблю тебя и буду любить всегда, независимо от невесты или жены. Ты же не займёшь её место, а она — твоё. Каждому — своё, как говорится в, уже ставшей трагичной, пословице! — «уворачивался» я.

Мы поцеловались, и я ушёл, почему-то чувствуя себя изменником. Между тем, примерно через месяц произошла встреча Димы с Настей в «Охотничьем», и мне стало известно о договоренности «молодых» встретиться в Луче в субботу. У меня оставалось всего три дня для «важного» разговора с Валей.

Разговор с Валей

Около месяца я не виделся с Валей, только периодически по вечерам мы созванивались, спрашивали друг друга о жизни, делах. А вот неделю назад он позвонил мне грустно, даже, казалось, обиженно. И на мой вопрос «как дела?», ответил:

— Дела ничего, а жизнь тосклива! Может, жениться мне, а то всё один, да один! — и грустно так захихикал.

И вот я звоню ему с конкретным предложением — есть разговор, дескать, серьёзный, могущий всё изменить, только нужно спокойно и вдумчиво обо всём поговорить.

Заметно было, что Валя заинтересовался.

— Давай, — говорит, — заезжай ко мне.

Но я отвёл это предложение:

— Заходи лучше ты ко мне, заодно посмотришь как я живу после ремонта! А то опять совратишь меня! — почти серьёзно пошутил я.

Договорились на вечер у меня на Автозаводской. С собой я взял фотографии Димы, где он выглядел и сексуальным и серьёзным одновременно, а за неимением портрета Насти, записал сайт, где была выложена фотография картины Константина Васильева «Ожидание». Как вспоминаю эту картину, сердце заходится!

Вечером, часов в восемь, Валя позвонил мне по домофону, и я встретил его у лифта. Такой же, как и всегда — вылощенный и модный, как будто в театр пришёл, а не к другу и собутыльнику! Но лицо грустное, что раньше у Вали бывало редко.

— Водитель с автомобилем ждёт внизу, так что выпить можно! — предвосхитил мой вопрос Валя, — он же поможет спуститься, если сам не смогу! — то ли шутя, то ли серьёзно добавил он.

Я поставил на стол на выбор виски и красное сухое.

— Пить советуют по возрастающей крепости, так что начнём с газировки! — опять с какой-то грустью пошутил Валя.

Мы налили грамм по пятьдесят виски, чокнулись, сказав наше любимое: «За успех безнадёжного дела!», выпили и запили газировкой. На закуску была холостяцкая колбаса и фрукты. Не обжираться же собрались, а важный вопрос обсудить!

— Валя, — осторожно начал я, — выслушай меня, пожалуйста, без эмоций, протестов, нежелания обсуждать эту тему, и тому подобных эксцессов. Я этот вопрос тщательно, со всех сторон продумал, и прежде, чем ты не выслушаешь меня до конца, никаких выводов ты просто делать не сможешь — информации не хватит. Поэтому, слушай и воспринимай, а если что — уточняй на ходу!

— Что мы имеем, — продолжил я, — первое, имеем девушку Анастасию, лет двадцати, сибирячку, проживающую в Подмосковье, красавицу с чарующей внешностью, — я вывел на полный экран дисплея картину Васильева «Ожидание», и сам же в очередной раз разомлел от увиденного. Я заметил, как непросто воспринял Валя портрет этой незнакомки. — Добавляю, что у нашей девушки глаза, в отличие от глаз незнакомки Васильева, разного цвета, она — «мозаика», и поэтому впечатление ещё более магическое. Девушка достаточно умна, практична, карьеристична, высокомерна, желает покорить мир, ну, в крайнем случае, страну, своим голосом, а тут есть чем — поверь! Она поёт пока только в ресторане, но надо слышать её голос! Она ждёт от людей восхищения, поклонения, желает высокого положения в обществе. Для этого она пойдёт на всё! Уверен, что на того, кто станет её мужем, будут обращены и внимание и зависть окружающих, его выбор будут боготворить, а значит, и его самого тоже. Супруг такой женщины будет образцом мужской силы и обаяния — это будет в глазах общества «настоящий мужчина», особенно если он, к тому же бодибилдер и красавец!

Заметив нетерпеливый жест Вали, я продолжил:

— Да, Валя, я всё понимаю, это будет мезальянс, нужный для дела и ей и тебе, но, учитывая твою особенность, приятную особенность, — добавил я, — этот брак, если и состоится «напрямую», то будет доставлять моральные и физические страдания обеим сторонам!

Я развивал свою мысль дальше:

— Но мы имеем ещё и молодого мужчину — Дмитрия, стройного высокого красавца, блондина с голубыми глазами, тоже бодибилдера, очень доброго, умного и порядочного человека, правда, немного фантазёра и непрактичного, но очень любвеобильного… — Я сделал паузу и продолжил, — к обеим полам, то есть активного бисексуала. Просто умирая от любви к Насте, он недавно в сауне чуть не изнасиловал — кого бы ты думал, Валя?

Валя изумлённо уставился на меня и покрутил головой: «Не знаю, мол!»

— Да меня, своего тренера, старшего товарища и учителя жизни, — патетически добавил я, — но у него ничего не вышло! Вот что такое гиперсексуальный активный бисексуал, — похвастал я знанием сексуальной терминологии, — а вот и фото его на соревнованиях по бодибилдингу и в цивильном костюме.

Валя, слушавший меня внимательно, с интересом рассмотрел фотографии Димы и, по-видимому, остался доволен.

— Ник, я никак не могу понять твой замысел, куда ты клонишь своими «нерусскими» экивоками. Да, магическая девушка мне понравилась, но ты же знаешь, какой из меня муж. Парень мне тоже понравился, но я совершено не понял твоего замысла относительно него. Поясни, наконец, свой замысел! — потребовал Валентин.

Я стал в позу вершителя судеб и высокопарно произнёс:

— Мы заключаем тройственный мезальянс, желанный для всех! Ты официально женишься на Насте. Тайно для всех и нелегально ты «выходишь замуж» за Диму. А Дима нелегально, якобы тайно от тебя, будет любовником Насти. Со временем вы прекрасно освоитесь со своими ролями и будете полностью счастливы! Конечно, тебе лучше всего будет взять Диму к себе на работу, хотя бы водителем и секьюрити, а может быть секретарём или менеджером — он очень порядочный и исполнительный человек. И лучше всего вам втроём жить в твоём коттедже в Измайлово. Там места всем хватит и постели там широкие! — заключил я такой двусмысленной шуткой.

И, хотя Валя не очень поверил в исполнимость моей авантюрной идеи, она его заинтриговала. Всё же интереснее, чем беспросветное одиночество и скука в личной жизни.

— А вдруг у Насти появится ребёнок, — вдруг засомневался Валя, — чьим он тогда будет считаться?

— Это может произойти очень нескоро, если произойдёт вообще! Настя будет настолько занята своей певческой карьерой, что лет десять уж никак не захочет иметь материнские хлопоты. А там — что загадывать, видно будет! Вы же втроём прекрасно разберётесь, чей это малыш. Вот заказывают же детей у суррогатных матерей, а тут вы втроём — одна настоящая семья, только «современная». У вас возникнет прекрасный мезальянс, причём счастливый, и лишь один человек не из вашего мезальянса будет знать его тайну, и ты знаешь имя этого человека! Вот вы и будете ставить мне по бутылке в неделю, чтобы я не выдал ваш секрет!

Валя нервно рассмеялся.

— Да, идея теоретически обоснована и может даже оптимальна для данных условий… — в Вале проснулся доктор наук, — но осуществима ли она? Ведь…

Но я не дал ему закончить предложение.

— Мы рождены, чтоб сказку сделать явью… — ты помнишь слова оптимистической советской песни? И мы сделаем эту сказку явью — мы это можем!

На этом оптимистическом высказывании, напомнившем мне название моей родной телепередачи — «Это вы можете!» — мы с Валей перешли к возлияниям под любимый тост: «За успех безнадёжного дела!»

Суббота

Для того, чтобы Валя мог сравнить мои характеристики Димы и Насти с реальностью, да и познакомиться с возможными будущими участниками планируемого мезальянса, я предложил ему поехать в субботу ко мне (или к Диме?) в Луч. Валя бывал там неоднократно, это недалеко от Измайлово, и он легко доедет туда самостоятельно. Но ведь для Насти — это дом Димы, а Валя с ним незнаком. Дима-то уже слыхал о моём друге-«миллионере» по моим рассказам. И я договорился с Димой так, что мы берем шашлычные «заготовки» и едем на моём «Ауди», но «под водительством» Димы к Насте, забираем её, и следуем дальше в Луч — это минут двадцать езды. Пока мы там осматриваем «Димин» дом, а сам Дима готовит мангал, угли и прочие детали для приготовления шашлыка, туда приезжает Валя, якобы для деловых переговоров со мной. В моём «Ауди» и «Лексусе» Вали были радиотелефоны, так как мобильной связи тогда в России практически не было (были только страшно неудобные «пейджеры»).

И вот мы с Димой, подъехав к дому Насти в Подольске, звоним Вале и приглашаем его в Луч часа через два. Стоял конец мая, погода была хорошая, и ничего, вроде, не могло помешать нашей встрече и шашлыкам. К счастью, Настя была уже готова к поездке, она заняла место рядом с водителем — Димой, я расположился на заднем сидении, и мы отъехали.

Нестыковки начались сразу же. Дима успел подзабыть дорогу и начал уклончиво спрашивать меня, по какому шоссе лучше ехать — по старому, или по новому. Я, так же уклончиво, отвечаю, что по новому быстрее, но свернуть на старое всё-таки придётся, ибо так до Луча не доехать. В результате нам с Димой пришлось поменяться местами, и я, замирая от страха перед возможным ДТП, повёл автомобиль по нужному пути. Дима же оправдывался тем, что от Москвы до Луча он дорогу знает, а вот от Подольска — нет, не приходилось ездить. Наконец, подъехали к дому в Луче. Я, заговорщицки покашливая, говорю Диме, чтобы он открыл ворота «своего» дома, а тот, забыв о договоренности, заявляет мне, что ключи-то у меня.

— Зачем мне ключи от твоего дома! — чуть не кричу я, но Дима, хлопнув себя по лбу, вспоминает:

— Действительно, ключи у меня, сейчас отворю!

Достаёт ключи, а какой от каких ворот — не знает. Настя почти в голос хохочет. Дима же заявляет:

— Да моим домом пользуется, в основном, Ник, вот ему и виднее — какой ключ от каких ворот!

Заезжаем во двор, отпираю дом, завожу туда Настю, а Диме рекомендую заняться разжиганием мангала. Тот же спрашивает: «где этот мангал находится?»

Настя уже хохочет не скрываясь. Я завожу её в столовую и тихо сообщаю, что Дима решил хвастануть перед ней собственным домом, но врать-то он не умеет, вот и запутался. А дом-то мой, но мы с Димой друзья, вот он и считает его своим. Но Настя, оказывается, на Диму не рассердилась, напротив, стала помогать ему с мангалом, весело поддразнивая его незнанием своего дома.

А тут подъезжает Валя на своём «Лексусе», я встречаю его, помогаю заехать и поставить машину во двор, и тихо при этом сообщаю: «Настя разобралась, чей это дом, не надо конспирации!»

Знакомлю Валю с Настей и Димой. Знакомство с Настей прошло легко, непринуждённо; они, чувствовалось, понравились друг другу, сразу перешли на «ты». Валя одет был по парадному: костюм от такого-то, ботинки такие-то, галстук — «винтаж», чуть ли не с обезьяной на пальме, часы коллекционные и т. д. и т. п. Да и «Лексус»-внедорожник, который едва влез в ворота, своё впечатление произвёл. И Настя на Валю тут же «глаз положила», не зная о нём, бедняжка, главного!

А Дима, зная от меня, кто такой Валентин и какой он богатый и «великий», «стушевался»: заикаться стал, слова какие-то высокопарные произносить, чуть ли не поклоны отвешивать. Но Вале всё это только понравилось («бес лести предан», как говорили злые языки про Аракчеева), да и осмотром внешности Димы, как мне показалось, он остался доволен. Только Настя ничего не смогла понять в поведении Димы: почему он так свободно и на «ты» разговаривает со мной, и так робеет перед более молодым и крайне вежливым человеком.

Но вот угли в мангале разгорелись, шашлыки нанизаны на шампуры, бутылки раскупорены. Мы поставили стол и стулья под огромным раскидистым дубом, рядом разместили вспомогательный столик, и уж тут Дима — мастер по шашлычным делам — показал своё уменье. Валя скинул свой пиджак, рубашку и остался в стильной обтянутой тёмной маечке «Гуччи», которая подчёркивала его интеллигентно накачанные мышцы. Я же снял даже рубашку, демонстрируя до неинтеллигентного брутальную накачку мышц. Да и Дима, подконец, разделся до майки продемонстрировав изящный «молодёжный» стиль накачки. Во всём эти бодибилдеры — нормальные люди, если речь только не идёт об их мышцах, за них они горло перегрызут друг другу! Но мы этого делать не стали, ведь у нас для этого были специально приготовлены шашлыки. И вот мы, наконец, сели за стол, положили перед собой по шампуру, налили в бокалы красного сухого вина. Я, уже привыкший быть тамадой, встал с бокалом в руках.

— Друзья, — торжественно, как и положено тамаде, начал я, — обычно, когда стол веду я, первый тост мы пьём за любовь — «до брака, в браке, после брака, вместо брака, и за любовь к трём апельсинам!» Не будем пока вдаваться в смысл этой мистической любви по драме Карло Гоцци, там всё очень запутанно и непонятно, а выпьем лучше за любовь к трём нашим «апельсинам» — Насте, Вале и Диме! Почему «апельсинам» — это пока секрет, важно только что их — три. Обычно для семейного счастья в дикую старину достаточно было двух компонентов — жениха и невесты. Но времена наступили новые, мудрёные, и нам уже больше подходит «троица»! Ну, так выпьем, а подробности вы узнаете со временем!

И, хоть было заметно, что к тамаде назрели вопросы, в основном, от Насти, все, чокнувшись друг с другом, выпили и ухватились за шампуры.

Как раньше умели всё запутывать и усложнять! Расскажу, сокращая почти до невозможного, содержание драмы Гоцци «Любовь к трём апельсинам», сохраняя хоть какую-то театральную стилистику.

«Сильвио, король Треф, необычайно взволнован и чрезвычайно удручён болезнью своего единственного сына, принца Тартальи. Лучшие врачи определили недуг наследного принца как результат глубочайшей ипохондрии и дружно отступились от несчастного. Оставалось лишь одно последнее средство не дать Тарталье сойти в гроб — заставить его рассмеяться.

Преданный слуга и друг короля, Панталоне, предлагает Сильвио план спасения больного: надо допустить к принцу недавно объявившегося в городе Труффальдино, человека заслуженного в искусстве смеха. Но забавник Труффальдино, как ни старается, не может вызвать на лице Тартальи даже тени улыбки — принц всё плачет и просится обратно в тёплую постель.

Но тут в образе уродливой старушонки появляется фея Моргана. Труффальдино налетает на неё и валит с ног. Та, уморительно задрав кверху ноги, летит на землю, и, о чудо! — Тарталья заливается звонким смехом и разом излечивается от всех недугов. Но Моргана в гневе обрушивает на принца ужасное заклятье — внушает ему неизбывную страстную любовь к трём апельсинам. А те находятся страшно далеко и пристально охраняются.

Ценой невероятных усилий Тарталья всё же добывает эти три огромных апельсина. Труффальдино разрезает два из них, из которых выходят две девушки и тут же умирают от жажды. Третью от печальной участи избавляет только сам Тарталья, который разрезает третий апельсин, откуда тоже выходит девушка и молит дать ей воды. Принц замечает, что всё дело происходит на берегу озера. Он подносит девушке воды в своём железном (!) башмаке, и та, утолив жажду, сообщает принцу, что её зовут Нинеттой и что она по злой воле некой волшебницы была заключена в кожуру апельсина вместе с её двумя сёстрами.

Тарталья немедленно влюбляется в Нинетту и хочет вести её во дворец как свою невесту. Но опять следует куча злоключений, с превращением Нинетты в голубку и обратно, однако всё оканчивается благополучно и счастливо!

А потом, как и положено, играют свадьбу Тартальи и Нинетты. Гости развлекаются вовсю: подсыпают друг другу в питьё табак, бреют крыс и пускают их бегать по столу…»

Нет, видимо, у автора этой драмы были явные нелады с психикой! Зачем было задирать в падении старухе Моргане ноги, а особенно, брить крыс и пускать их по столу? Неужели нельзя было заставить принца рассмеяться попроще? Ведь сейчас даже грустного слона можно заставить рассмеяться и проще и быстрее. Как в том анекдоте, где в зоопарке, подобно Тарталье, вдруг загрустил слон. Не ел, не пил — помирать стал. Вот и объявили конкурс с огромной премией — кто рассмешит слона. Множество народу пробовало — и всё зря. И вдруг объявляется некий ханыга в плаще и обещает рассмешить слона. Подходит к слону и что-то шепчет ему на ухо. Слон тут же закатывается в гомерическом хохоте и не может остановиться. Валится на землю, катается по ней, но смеяться не перестаёт. Уже от голода помирать стал. И попросили ханыгу снова заставить слона загрустить. Что ж, подошёл он к слону и распахнул перед ним свой плащ. Слон — в слёзы, загрустил пуще прежнего!

Вот изумлённое руководство зоопарка и просит ханыгу рассказать про такие удивительные преображения в настроении слона.

— Почему вдруг слон стал хохотать до упаду, что ты ему сказал?

— А ничего, просто предложил померяться, ну сами знаете чем. Вот он и расхохотался!

— Ну хорошо, а потом почему загрустил снова?

— А ничего, просто померялись…

Вот как быстро и толково, истинно по-русски, можно изменить настроение даже слона, без каких-нибудь там трёх апельсинов! Но три, именно три апельсина нужны были мне для этого «ключевого» тоста.

Я, как тамада, установил «темп десять», то есть промежуток между двумя тостами — десять минут. С учётом того, что гостям нужно и закусывать, а, может быть, и задать тамаде вопрос или произнести добавочный тост, называемый в Закавказье «алаверды». Но добавочных тостов пока не возникало, и я снова попросил наполнить бокалы. А бокалы были грамм по двести, не меньше…

— Второй тост я хотел бы выпить за нашу очаровательную гостью — Анастасию, для друзей просто Настю. Её голос, похожий на голос великой Имы Сумак, буквально, свёл меня с ума. Мы с Димой слушали её репетиции в зале на тренировках, и сила у нас росла, буквально, на глазах. Кроме необыкновенного таланта, она обладает и загадочной, неповторимой красотой, магия которой усиливается ещё и тем, что она — «мозаика», девушка с разным цветом глаз. Это знамение сверху, оно наделяет хозяйку таких глаз не только магической, неземной красотой, но и уменьем добиваться своей цели в жизни. И цель эта, не какая-нибудь бытовая — разбогатеть, например, или «закадрить» завидного жениха. Эта цель — глобальная: стать, например, звездой мировой величины, в данном случае, в искусстве пения! А заодно, стать предметом зависти для всех знакомых девушек, зависти «белой», когда пытаются достичь тех же высот, а не «чёрной», когда пытаются стащить счастливицу с высоты! Выпьем за нашу Настю, дружбой с которой мы будем гордиться!

Мужики зааплодировали, Настя встала и, вся разрумянившись, чокнулась со всеми. Сказав, что она счастлива от таких пожеланий, Настя выпила свой бокал до дна.

Я, естественно, закусывал, чтобы, ненароком, не захмелеть чрезмерно, и не выдать мой замысел несвоевременно. Посмотрев на часы, я попросил наполнить бокалы, и встал с третьим тостом.

— Третий тост — за моего старого, но молодого годами друга — Валентина, а для меня просто Валю. Он — дитя нашего бурного и быстрого времени, он — финансист и предприниматель, банкир и учёный, а также спортсмен-бодибилдер, самого красивого, на мой взгляд, вида спорта! Он сумел, в отличие от более грубых, я бы сказал — брутальных, спортсменов, и я обвёл уничижительным взглядом свою обнажённую грудь, сделать свою фигуру образцом интеллектуальной, тонкой, аристократической красоты! И чтобы, наконец, наш Валя отвлёкся чуток от своих важных дел и подумал о личном счастье!

Валентин, с разрумянившимся лицом, встал, чокнулся со мной, и, не удержавшись, смачно поцеловал меня — как тамаду, разумеется. Потом, спохватившись, чокнулся с другими гостями. Торжественно и высокопарными словами поблагодарил «первую красавицу мира» Настю, а затем простым чоканьем и незабываемым, понятным только мне взглядом, поблагодарил Диму. Дима стоял весь раскрасневшийся, готовый, как мне показалось, так и кинуться на шею Вале… Я незаметно для других, строго поглядел на него и подмигнул ему двумя глазами сразу, что означало и «молодец» и «держи себя в руках»!

Гостей слегка разобрало, особенно Настю. Она сидела вся румяная с сияющими «мозаичными» глазами, и влюблено смотрела то на Валю, то на Диму, как бы выбирая одного из них. Между тем, за столом затевались разные малозначительные разговоры, характерные для подвыпившей компании, лишённой строгого контроля тамады. Я взглянул на часы — пора. Попросил наполнить бокалы и пояснил:

— Этот стол не кавказский, тамада здесь не пожизненно. Я скажу свой последний тост за нашего друга Диму, а потом — говорите вы. Тамада тоже хочет отдохнуть и послушать вас! Итак, за моего, а теперь и за нашего общего друга — Дмитрия, или просто Диму. Он — мой ученик и в спорте и в жизни. Он — настоящий русский парень, честный, бесхитростный, добрый и влюбчивый. Может даже чрезмерно, — тихо добавил я. Кто доверится ему — не пожалеет, он никогда не предаст, он поможет последним, что имеет, не требуя благодарности взамен. С ним весело и приятно, потому, что он доброжелателен ко всем, нет у него скрытого зла и зависти ни к кому! Как учитель и друг Димы, замечу только, что он любит и прихвастнуть иногда, но это только от простодушия, — и я многозначительно посмотрел на Настю, которая понимающе улыбнулась. Итак, за нашего друга Диму!

И вновь — звон бокалов, горящие глаза, страстные взгляды и улыбки. Мы выпили, я сел и начал спокойно закусывать. Моя работа закончилась, теперь мне можно отдохнуть и оценить вкус шашлыка. Но вдруг Настя запросила слова. Она предложила снова наполнить бокалы и начала:

— Я хочу поблагодарить нашего тамаду — хозяина стола, за его добрые и далеко идущие слова. Я хотела бы, чтобы все его мысли и пожелания исполнились, тогда всем будет хорошо!

Я взглянул на Настю — неужели она поняла мой замысел? Она смотрела на меня понимающим, и, как мне показалось, даже любящим взглядом.

— А теперь я хотела бы отблагодарить нашего тамаду Ника песней, простой русской народной песней, которая, как я узнала, — твоя любимая песня, Ник!

— Она сказала «твоя» — это прекрасно! Но откуда ей про песню известно, да и ту ли она имела в виду? Может Дима рассказал, а может она мои литературные «опусы» читала? — мелькали мысли в моей захмелевшей голове.

И вдруг Настя запела:

Затем тебя я, милый мой, узнала,

Затем ты мне ответил на любовь,

Ах, лучше бы я горюшка не знала,

Не билось бы моё сердечко вновь

Я вообще не могу слушать эту песню без слёз, её я слышал от моей любимой девушки, тоже Насти, на берегу Москвы-реки у городка Тучково, поздним вечером у костра. Она сидела на свёрнутом в валик одеяле, а я — девятнадцатилетний юноша, лежал перед ней на земле, положив голову ей на колени. Я уже был женат, жена была беременна, я знал, что нам с Настей придётся расстаться, и она знала это, и пела мне эту песню, роняя слёзы на моё лицо. У меня тогда случилась настоящая истерика, я рыдал, не зная, что мне делать, как поступить…И сейчас у меня сперва закапали слёзы на стол, затем полились ручьём. Я, прикрывая ладонью рот, зарыдал в голос. Всё вспомнилось мне, всё пережилось вновь, и ещё вспомнилось, сколько мне теперь лет и сколько лет моей ровеснице Насте… Я положил голову лицом на стол и плакал, плакал… Гости не знали, что делать, а Настя, колдовски улыбаясь в лучах заходящего солнца, продолжала и продолжала петь своим чудесным голосом…

— Всё — жизни конец, любви конец, Вселенной конец — один холод, энтропия и смерть всему! — такие мысли одолевали меня.

Настя перестала петь, подошла ко мне, наклонилась, поцеловала в голову, и тихо сказала:

— Успокойся, Ник! Всё будет хорошо, всё будет так, как ты хочешь, как ты задумал! Такова уж жизнь, и ты знаешь её! Аминь!

Я перестал плакать и поднял голову; Настя села на своё место. Все растерянно смотрели друг на друга. Криво улыбнувшись, я извинился:

— Простите алкаша и старого повесу! Жизнь свою и любовь свою утраченную вспомнил! Песня уж больно русская, больно проникновенная, больно личная! Простите, люди добрые!

— Ребята, выпьем за Ника, выпьем за нашего друга, мы рядом, мы не дадим тебе грустить! — почти сквозь слёзы проговорил Валя и чокнулся бокалом со мной. — Всё будет путём, всё будет, как ты задумал! — тихо шепнул он мне, и мы выпили.

Всё за столом пришло в норму, как и было до песни Насти. Мы запустили музыку, Настя тихо подпевала ей, Валя и Дима оживлённо что-то обсуждали. Я слушал и медленно отпивал вино.

— Всё нормально, — думал я, — вот скоро женюсь на Тамаре — заявку уже подали в ЗАГС, договорились со знакомым священником — отцом Иоанном по фамилии Христов (почти Христос — как шутил он) о венчании… Авось и у друзей всё получится — вот погуляем!

Вдруг я почувствовал, что сзади ко мне кто-то подошёл. Оглянулся — Настя.

— Давай поговорим, — предложила она, хитро улыбаясь.

— Пойдём в помещение, там спокойнее, — предложил я.

Мы зашли в дом, прошли в мой кабинет, сели на диван.

Настя попросила прощения за песню, не думала, дескать, что разволнует она меня настолько.

— Кто надоумил? — поинтересовался я.

— Да Дима, рассказал сразу после ресторана. Сказал, что у тебя в юности любимая женщина была, которую как и меня, звали Настей. Ты из-за неё чуть с четвёртого этажа общежития МИИТа не упал. И про Тучково, где у вас любовь протекала, рассказал, и про песню эту тоже. Да почти всё, о чём ты ему в сауне рассказывал, передал мне. Почему-то ему захотелось про твою личную жизнь мне поведать…

— Настя, я по твоим словам понял, что ты мой замысел насчёт вас немного раскусила, — осторожно начал я.

— Почему же немного, мы женщины эти хитрости рождены раскусывать. Да и ты тостами своими и разговорами почти всё и высказал, — Настя перешла на шёпот, — хочешь ты меня замуж за Валю отдать, а это, если отбросить чувства, и для него и для меня полезно. Вначале я подумала, что это будет брак всерьёз — жалко стало, ведь я успела проникнуться к Диме. Потом поняла, что Валя мужик не настоящий, это даже по его взгляду видно. Он смотрит на меня как подруга, а не как мужик. Может, я излишне «подкована» по этому вопросу в нашей ресторанно-музыкальной среде. А вот на Диму он смотрит как баба на мужика, мужика нового, молодого и интересного. И тот тоже на него рот раззявил! — почти серьёзно рассердилась Настя. — Но ведь и на меня Дима мужиком смотрит, а может даже любит меня! Вот этого — роли Димы — я пока не понимаю, поясни мне это, Ник!

— Слушай, Настя, меня внимательно! И не обижайся, если чего не поймёшь, молодая ты пока! Валя, как ты правильно поняла, и хороший человек, и миллионер, и умница, но психика у него женская. Он может тебе хорошей подругой быть — любить тебя, заботиться о тебе, помогать тебе, но только как подруге! Но сейчас он не может открыто жить с любимым мужиком — нет такого у него. Ему надо, хотя бы для отвода глаз, для престижа, для дальнейшего успеха иметь завидную законную жену. Он о ней будет заботиться, холить и лелеять её, а под её прикрытием сексом заниматься с мужиком. Привести тебе такие примеры из жизни наших «звёзд», или сама знаешь? А, думаешь, раньше, например, при совдепии такого не было? А брак, или правильнее «мезальянс» великой актрисы Орловой и режиссёра Александрова? Да все близкие им люди знали про гомосексуализм Александрова, в реальности Мормоненко, даже, пожалуй, и сам Сталин знал про это, но виду не подавали. Люди в законном браке, оба уважаемые, народные! Да и «партнёр» у великого режиссёра был ещё более великим — сам Эйзенштейн! Настя, не спутай, бога ради с Эйнштейном — тот в этом плане чист, как стёклышко! Зато бабником был почище дона Жуана, или Хуана, не знаю, как правильнее. Теперь ближе к нашему делу. Наш Валя — эстет в этом деле. Ему противен гомосексуализм грубый, азиатский. Ему европейскую, точнее, французскую любовь подавай, да чтобы мужик был утончённый, деликатный, с которым как с любящим мужем жить можно было бы! Это — скорее чувственная любовь, чем секс, в прямом смысле этого слова. Ты меня понимаешь? — Настя кивнула. — Такой секс, как я замечаю, он ждёт от Димы. А Дима, как я знаю его — бисексуал, причём активный. Он может досмерти любить женщину, иметь с ней огненный секс, и в то же время иметь в любовниках, прости — в любовницах, мужика пассивного. Дима — энергичный, он двоих запросто осилит. Тем более, секс с утончённым эстетом Валей для него будет несколько другим, чем секс обычный, он не потребует таких затрат физических сил. Прости уж, меня за прямоту! И ревности это не должно вызывать никакой. А для окружающих — Дима будет его секретарём, охранником, водителем и т. д. А ты — законной женой, хозяйкой и повелительницей, любимой подругой. И секретарь — охранник — водитель должен постоянно быть при вас двоих — возить и охранять! Да и любить вас обоих, или обеих — не знаю, как правильнее! Без Димы ни ему жизни не будет, ни тебе, если только другого не заведёшь. А что, если тихо, то можно! Главное, чтобы Дима не узнал. Вале-то до фени, лишь бы ты его как жена не бросила!

— Да, упустил ещё один вопрос — возможные дети. Но тут ты должна сама решить, что сперва — карьера или дети. Со связями и деньгами Вали и с твоим талантом, ты быстро звездою станешь! А там можно и детьми заняться — Валя законным отцом будет, Дима — биологическим. Оба отца — блондины, русские, красивые, то от кого ребёнок — не отличишь. Я это всё с Валей уже обсудил, он одобрил. С Димой поговорить бы надо, но как это лучше сделать — одному, вдвоём, втроём — не знаю!

— Знаешь что, — медленно процедила Настя, — а поговорю я с Димой сама. Доверишь мне?

Я быстро, как китайский болванчик, закивал головой. Уж очень мне претило об этом самому с Димой говорить, роль у него получалась какая-то фальшивая, что ли.

— Хорошо, — наконец сказал я Насте, — говори, ты умнее или хитрее сделаешь это. Тебе от первого лица предлагать такое уместнее, чем мне, как своднику, что ли. Успеха тебе, и говори поосторожнее, не обидеть бы Диму!

— Не боись! — шутливо ответила Настя, и я понял, что имею дело с умной, хотя и красивой женщиной. А ещё говорят, что таких не бывает!

Начало мезальянса

Настя вышла во двор, где ещё догорал костёр, и за столом сидели, о чём то оживлённо беседуя и прикладываясь к бокалам, Валя и Дима. Мне это было хорошо видно в окно.

— Совсем как мы с Димой за столом в предбаннике, — подумал я, — только о чём они так живо могут беседовать, разные же люди совсем! Но по профессиональным жестам я понял, что речь шла о бодибилдинге.

Я увидел, как Настя подошла к ним сзади и обняла обоих за плечи. Те обернулись, встали, а потом расселись пошире, усадив между собой Настю и поставив перед ней полный бокал. Настя подняла его и, чокнувшись с джентльменами (а иначе их и не назовёшь!), отпила. Затем по посерьёзневшим лицам собеседников можно было понять, что пошёл серьёзный разговор. Я так жалел, что на ветке дуба, нависающей над столом, не установлен «жучок» с микрофоном, чтобы можно было слышать, о чём они говорят! Но можно хотя бы зрительно понять настрой беседующих, для чего я быстро достал бинокль из ящика моего стола, настроил его на сидящих за столом, и стал смотреть. Над столом на дубе висела лампочка, и лица друзей были хорошо видны. И Валя и Дима, повернувшись к Насте, пристально смотрели ей в лицо, а она глядела перед собой, казалось, что на недопитый бокал с вином. Настя говорила медленно, загадочно улыбаясь бокалу, а собеседники периодически кивали, видимо, в знак согласия. Это продолжалось около получаса, затем все трое подняли бокалы, чокнулись ими и выпили до дна, после чего Настя поцеловала обоих мужчин. Я был страшно заинтригован результатом разговора и, оставив свой бинокль, тихо вышел во двор и подошёл к троице, восседавшей за столом.

— Сразу понятно, что вы русские люди, — попытался пошутить я, — выпиваете, как у нас положено, на троих! Четвертому не нальёте?

Дима схватил бутылку, наполнил бокал и подал его мне. Остальным долил вина тоже.

Я присел, держа в руке бокал, а троица молча уставилась на меня. Мне стало неловко.

— О чём беседовали, — осторожно начал я, — небось, о погоде?

— О любви! — уверенно ответил Валя, — о любви трёх апельсинов!

— К трём апельсинам? — попытался поправить я.

— Нет, это у тебя любовь к трём апельсинам, а у нас — трёх апельсинов — друг к другу! Апельсины — это мы: я, Настя и Дима! — почти всерьёз пояснил Валя.

— Ну и как? — по-еврейски осторожно поинтересовался я.

— Как доктор прописал, доктор наук, разумеется! — я женюсь на Насте, и жить мы будем у меня в Измайлове. Дима, если он этого захочет, может переселиться из своей коммуналки в коттеджную коммуналку к нам с Настей. Втроём, как говорится в народе, будет веселее! Дима будет вести с нами общее хозяйство и водить машину. Тренироваться будет в нашем коттеджном спортзале, так что ты можешь лишиться партнера по спортзалу и сауне!

— Нет, Ник, он шутит! — перебил Валю Дима, — я буду приходить и к тебе — и в спортзал и в сауну!

— А ты не перетренируешься? — ядовито заметил я, — чаще трёх-четырёх раз в неделю нельзя, тем более с сауной.

— Дай бог, чтобы этот вопрос был у нас самым проблемным! — почти серьёзно сказал Валя. — Я понимаю, что тренировки и сауна играют в твоей жизни не последнюю роль, но сейчас выпей лучше за любовь трёх апельсинов! Ты же не против неё и не ревнуешь? Ты же сам женишься, так позволь и другим пожить в семейном счастье!

Все подняли бокалы, чокнулись, и выпили за «любовь трёх апельсинов».

Уже было поздно, время близилось к полуночи. Мы слегка прибрали стол и зашли в дом. Я не представлял себе, где кого укладывать спать. Поэтому сказал так:

— Я пошёл спать к себе в кабинет — там отличный диван. Спальни есть как на первом этаже, так и на втором — джентльмены знают это помещение не хуже меня. Спокойной вам ночи, если, конечно, такое возможно, — закончил я, — но если понадоблюсь, то будите! Только не по пустякам всяким! — испуганно добавил я, вызвав весёлый смех всех трёх «апельсинов».

Ночь прошла спокойно, без эксцессов. Когда я встал, «апельсины» были уже в столовой и пили кофе. Я не стал задавать им бестактных вопросов о характере проведенной ночи, только посмотрел поочередно в глаза всем троим. Валя едва заметно кивнул мне, Настя загадочно улыбнулась, а Дима испуганно заморгал, но головой всё-таки кивнул. Я понял — мой замысел сработал! Ура, можно спокойно жениться и самому!

Моя женитьба и знакомство семьями

После завтрака гости сели в Валин «Лексус» и уехали. Я не стал спрашивать кто куда, сами потом позвонят и скажут. Действительно, вечером позвонил Валя и рассказал, что они заехали в Подольск к Насте и взяли необходимые ей на первое время документы и вещи. В понедельник они решили подать заявку в ЗАГС. Далее, они завезли в Битцу Диму для подготовки его к переезду в Измайлово. В понедельник же Дима подаёт заявление об увольнении «по собственному желанию» из спортзала и поступает на работу в фирму Вали его личным водителем.

— Серьёзно, видать, «апельсины» взялись за дело, — съязвил я Вале, — что всё у вас так оперативно!

— А что время тянуть — «бис дат, кви цито дат» — вдвойне делает тот, кто делает быстро! — хохотнул Валя, — может, что и изменится в жизни, а то скукотища одна — работа и тренировки, а годы-то летят…

— Непременно всё изменится, ты увидишь! Да и у меня скоро изменения — в начале июня женюсь. Ты с ней незнаком, у меня с ней загадочная история вышла, всё расскажу при встрече. Вот обвенчаемся — а мы венчаться решили — свадьбы закатывать не будем, посидим немного дома и всё! А то два раза пышные свадьбы закатывали, а браки не задались. Сразу после к вам зайдём, познакомлю, Тамарой её зовут!

Разговором с Валей я остался доволен, неужели всё, что я задумал по «мезальянсу» действительно получится?

11 июня после регистрации в ЗАГСе мы с Тамарой обвенчались. Венчал нас отец Иоанн по фамилии Христов («почти Христос», как представился он нам!). После венчания мы с шаферами и отцом Иоанном, переодетым в цивильную одежду, заехали ко мне на квартиру и отметили нашу женитьбу. Подвыпив, мы с отцом Иоанном даже запели псалмы царя Соломона!

Отдохнув после выпивки и проведя первую брачную ночь после венчания (а до этого мы, по словам отца Иоанна, оказывается, только «блудили»!), я позвонил Вале и договорился о моём с Тамарой приезде к нему в Измайлово. Чтобы не было в ущерб работе, встречу наметили на ближайшую субботу с продолжением в воскресенье.

Посёлок «Измайлово» только территориально сравнительно близок к моему дому, а попробуй — доедь! Ехать на моём «Ауди» я не решился, а кто довезёт обратно, ведь все, включая меня, будут «выпимши». Взяли такси и через полчасика уже были возле коттеджа в Измайлово. Хозяева — Валя, Настя и Дима — встретили нас и отвели в столовую, где стол уже был накрыт к пиршеству. Валя умел встречать гостей — стол был поистине царским! «Три апельсина» были одеты по парадному — Валя в каком-то подобии смокинга с галстуком-бабочкой. Настя — в бальном платье с декольте и какими-то блёстками и стразами, причём в бриллиантовом колье и серьгах. Причёска — почти точная копия с картины Васильева «Ожидание», макияж — подчёркивающий мозаику глаз. Тамара, как увидела Настю, чуть рот не раскрыла от удивления — оказывается, она помнила её ещё по ресторану «Охотничий». Настя под именем «Анна Бонд» пела там, а Тамара, уже под своим собственным именем, работала официанткой. Тамара однажды, восхищаясь голосом и внешностью Насти, заглядевшись на неё, как-то облила посетителей шампанским. Но гости «Охотничьего», ценившие красоту женщин, простили Тамаре её проступок. И, наконец, третий «апельсин» — Дима. Сияющий красавец в жилетке, но при галстуке, расставлял бутылки и яства по столу.

На фоне празднично одетых хозяев, мы, фактические виновники торжества, оказались одетыми, как сейчас стали выражаться, «кэжуал», то есть для удобства, но не без стиля. Тамара была в коротенькой белой маечке с рисунком лица девушки-красавицы на ней. Рисунок был выполнен яркими красками с люрексом и стразами, и слегка напоминал саму хозяйку майки. Валя даже высказал предположение, что майку эту сделали на заказ с портретом самой Тамары. Я вспомнил комичный случай, когда незадолго до венчания, мы с Тамарой зашли в музей Рублёва, расположенный на территории Андроникова монастыря. Так там молодой монах в чёрной рясе был так потрясён видом Тамары в этой майке, что будто приклеился к ней и всё водил и водил её по монастырю, не обращая внимания на её спутника, то есть на меня. Насилу «отклеил» мою невесту от этого «чёрного монаха» в состоянии любовного амока. И, в завершение галереи костюмов, я был одет в обязательные для моей одежды джинсы, а также тёмную обтягивающую майку с надписью «Дизель» на немецком и рисунком огромного тягача в угрожающих красных тонах, уж точно с дизельным двигателем. Я сам в этой майке напоминал мощный дизельный тягач, теперь уж и с прицепом в белой маечке с красавицей на ней.

Познакомившись с «апельсинами», Тамара заняла место за круглым столом между мной и Валей, Настя села между Валей и Димой, ну, а Дима, соответственно, между Настей и мной. И, хотя места за столом были заняты спонтанно, такое распределение показалось мне наиболее гармоничным.

Откупорили шампанское, выпили за обвенчанных церковным браком, а Валя даже догадался закричать: «Горько!», и был поддержан двумя другими «апельсинами». В ответном слове, попросив прощения за грядущее многословие, я рассказал, как мы с Тамарой дошли до венца.

Познакомила нас наша близкая подруга, свела, можно сказать, своих друзей. Это было в июне 1978 года, когда я ещё был женат на моей второй жене, двадцатилетней девчонке Оле. Мы погуляли с Тамарой до середины августа, а потом легко расстались, так как Тамара ехала в отпуск на море, а я должен был еще до сентября побывать в Курске у ещё одной моей девушки. Надо сказать, что на момент моей женитьбы на Оле у меня было около пяти девушек, которых я должен был регулярно навещать во избежание истерик. Оля была доброй и современной, хотел сказать «девушкой», конечно же, женщиной, и позволяла мне эти мелкие шалости. Потом уже, когда число моих дам увеличилось до восьми, то есть не хватало даже дней в неделе на их посещение, Оля развелась со мной и уехала на другой конец света — аж во Флориду со своим новым другом. Но отношений мы не испортили, созванивались, и даже встречались в Москве.

Прошло несколько лет, и подруга, которая познакомила нас с Тамарой, рассорилась с ней, и решила познакомить меня с её красивой соседкой по большой коммунальной квартире. Я, с некоторым опасением, согласился. Мы приехали, тихо пробрались в комнату к красивой соседке, там прилично выпили, и я, почему-то разделся до плавок. Почему — ума не приложу, может, чтобы мои накачанные мышцы показать. А так как выпил я много, то природа направила меня в туалет. Время было за полночь, я пошёл в туалет в темноте и наощупь, благо дорогу туда ещё помнил, а дорогу обратно помнил только до дверей Тамары, куда и вошёл. Была зима, а я — босиком и в плавках захожу в комнату Тамары, которая только пришла с работы в ресторане и раздевалась, чтобы лечь спать. Меня она встретила почти без удивления, только спросила, откуда это я. Не зная, что отвечать, я сказал, что из дома.

— Вот так — босиком и в плавках — через весь город! — только и удивилась Тамара.

— Так я же, как ты знаешь, морж, мне не холодно вовсе! — уверенно ответил я.

— Тогда давай спать! — предложила Тамара, и я с радостью последовал этому совету.

О том, как меня искали по всей квартире и даже заглядывали в унитаз — не утонул ли я в нём, говорить не буду. Это моё необыкновенное приключение я подробно описал почти во всех моих автобиографических книгах.

А вскоре мы с Тамарой сошлись вторично, на сей раз основательно, так как третьего случая Господь мог нам и не предоставить. И на этом, да и других основаниях, о которых я рассказывал в вышеупомянутых книгах, а сейчас говорить о них не буду, чтобы не портить вам настроения, мы с Тамарой решили пожениться, и не просто так, а с венчанием. Чтобы не повадно было больше «блудить», как называл такое поведение отец Иоанн Христов! Далее, уважаемые хозяева, дорогие наши «апельсины», вы всё знаете, и вот — мы у вас!

Я выпил свой бокал и перевернул его показав, что допит он до дна.

«Апельсины» зааплодировали, не забыв наполнить все пустые бокалы.

— Послушай, Ник, — загадочно улыбаясь обратился ко мне Валя, — поясни мне, ни разу не состоявшему в браке, по каким критериям ты советуешь выбирать себе жену. Ведь мне жениться скоро, уже заявку подали, а я даже не знаю — правильно ли выбрал себе жену?

— Ты выбрал жену правильно, — поспешно заверил я Валю, — раз тебе порекомендовал Настю человек опытный, то тут всё верно!

Я посмотрел на Настю — она, загадочно улыбаясь, смотрела себе в бокал.

— У тебя свои критерии, у меня — свои! Твоя Настя — таинственная красавица, талантливая певица, личность, которую только изучать и постигать нужно всю жизнь — в этом и состоит «фишка» твоей будущей жены. У меня же сейчас, на третьем законном браке и, может, на тридцать третьем гражданском, только один критерий — жизнь с женой должна быть комфортной: простой, лёгкой и честной! В юности, при первом своём браке, я мечтал видеть в жене соратника по науке и спорту, чтобы мы проводили день в трудах научных, по моему, конечно, научному направлению, а вечером бежали в спортзал, заниматься совершенствованием своего тела. Никаких детей, могущих отвлечь нас от науки и спорта! Но получилось всё «с точностью до наоборот». Я, буквально, бежал из Тбилиси, где мы жили, в Москву, занялся своей наукой и «загулял», восполняя потерянные мечты. Защитил кандидатскую, попробовал вернуться и опять пожить с женой в Тбилиси, но, не получилось, «войти снова в одну реку», как, кстати, почему-то вышло у меня с Тамарой. Я вскоре «сбежал» оттуда в город Тольятти — строить для вас автомобильный коммунизм, но с коммунизмом у меня «группа крови не сошлась», и, чтобы остаться в живых, я сбежал оттуда в Курск — заведовать кафедрой в местном Политехе.

Вскоре я, уже снова москвич, доктор наук и специалист по совращению лиц противоположного пола, надумал жениться на молодой, выбрав критерием брака юность жены, её сексуальность и плотские утехи. И женился на двадцатилетней девушке Оле, почему-то безумно влюбившейся в меня. Такой любви, преимущественно плотской, я не только не знал лично, но и не читал о подобной. По страстным крикам моей молодой жены, несмотря на все попытки заглушить их, все соседи знали о времени и числе наших ночных соитий. И — о загадки любви! — я стал гулять от этой моей, почти Валерии Мессалины (по страстности, конечно, а не по разврату!). Оля позволяла мне это, да и сама не прочь была гульнуть на стороне, в меньшем, правда, масштабе. А вскоре, как я уже говорил об этом, уехала с другим аж в США.