На руинах Тер-Микаэлян Галина

Глава двадцать шестая

Седьмого ноября, приехав к родителям, чтобы поздравить их с праздником, Толя нашел обоих в несколько возбужденном состоянии — так бывало, когда им случалось не прийти к соглашению по какому-либо животрепещущему вопросу.

— Что случилось, старички?

Обычно на «старичков» мать слегка заводилась — отметив пятидесятилетие, любой намек на возраст она воспринимала крайне болезненно, — но теперь пропустила шутку сына мимо ушей.

— Твой отец, как хочет, а я им сразу сказала: «Не вы мне партбилет давали, не вам его забирать».

— Не хочет сдавать свой партбилет, — пояснил отец и вновь повернулся к жене: — Зина, это все делается в организованном порядке, неужели ты не понимаешь? У тебя могут быть неприятности, если у нас не будет дисциплины…

— Какой дисциплины, партийной? Партии больше нет. Ты свой билет отдал — твое дело. Твой Ельцин уничтожил партию, чтобы развалить страну и присвоить партийные деньги, а мы должны молчать, как кролики…

— Ты говоришь, как истеричка, я в Ельцина верю.

— Он авантюрист и позер, неужели вы все этого не видите? Я уверена, он специально устроил эту провокацию во время ГКЧП, когда погибли ребята.

— Послушайте, мне кажется, я тут лишний и посторонний, — осторожно вмешался Толя в родительский спор, и мать немедленно излила на него остатки своего гнева на Ельцина.

— Ты скоро и в своей новой семье станешь лишним, если будешь постоянно идти на поводу у жены.

— Мама, не надо!

— Почему твоя жена не пришла к нам сегодня вместе с тобой?

— Лиза только что похоронила мать, ей не до походов в гости, мама.

Мать смутилась.

— Конечно, я понимаю, но я хотела с ней поговорить. Не понимаю, она что, хочет, чтобы ее младшие братья постоянно жили с вами? Но вы же не сможете взять их сюда, здесь нет места, значит, тебе придется жить у них.

— Ну и что?

— Можно любить своих родных, но когда люди женятся, они создают свою семью, почему твоя жена решила, что ты должен взять на себя заботу о ее младших братьях? У них есть отец!

— Мне кажется, Лиза еще слишком молода, чтобы решать подобные вопросы, — поддержал ее муж, — лично я тоже считаю, что мальчикам нужен отец.

— Жена должна все свое внимание уделять мужу и детям, — продолжала мать, — и ее старший брат что, тоже будет всегда жить с вами? Он вообще какой-то ненормальный, сестра ему чуть ли не нос вытирает.

Толя мудро решил, что с родителями ему следует запастись терпением, поэтому ответил матери очень спокойно:

— Да ладно, мам, что ты придумываешь! Тимур — вполне нормальный парень, просто он увлечен своей физикой, и друг другу мы не мешаем — у нас с Лизой своя комната, у Тимки своя, у малышей своя. А Сергей Эрнестович всегда сможет к нам приезжать, он не возражает, чтобы мальчики остались с нами, он очень много работает.

— Нет, я не понимаю этих ученых, — в голосе отца слышалось легкое презрение.

— Причем здесь ученые, все мужики одинаковы, — съехидничала мать, — похоронил одну жену, потом вторую, теперь третью найдет. Зачем ему дети? Дети будут только мешать.

После этих слов Толя решил, что пора проявить строгость.

— Мама, если ты будешь так говорить, я уйду и вообще не стану здесь появляться!

— Ладно-ладно, — она немного испугалась. — Только вот скажи, а когда брат Лизы женится, вы что, тоже все будете жить в одной квартире? А когда у вас самих появятся дети?

— Когда у нас появятся дети, ты станешь уже натуральной бабушкой и будешь их нянчить. Бабуля, ау!

Мать на «бабулю» не обиделась и даже расплылась в улыбке, в который раз доказывая, что женщины совершенно непоследовательны в своих рассуждениях.

— Толенька, ведь я только об этом и мечтаю! Ты не сердись, просто мы с папой волнуемся. А я тут сладкого напекла, возьмешь с собой — пусть Лизонька и мальчики полакомятся.

— Давно бы так, а то наговорила тут с три короба, хоть домой не приходи.

— Ты же мой маленький, как же мне не волноваться! Лизоньку от меня поцелуй.

С авоськой, набитой пирожками и ватрушками, Толя вышел из метро «Теплый стан», но не успел пройти и двух шагов, как с ним рядом остановился автомобиль. Выглянув, Самсонов махнул ему рукой.

— Привет, подвезти? Кстати, есть новости.

Сидя в машине, Толя трижды от начала до конца перечитал признание Евгения Муромцева.

— Если честно, само по себе такое признание ничего не стоит — Муромцев всегда сможет от него отказаться и сказать, что вы принудили его это написать с помощью угроз, — хмуро сказал он, в действительности ни на минуту не веря, что Женя написал признание добровольно, — где он сейчас?

— Я хотел доставить его сюда, но, к сожалению, он сбежал. Хотя я не понимаю, как ему это удалось — за подъездом и квартирой следили, а он не Тарзан, чтобы бегать по карнизам. Да в том доме и карнизов-то нет. Но если вы его не найдете, я сам его найду, и тогда он заплатит по всем счетам.

— Будем считать, что я этого не слышал, — поспешно возразил Толя, — и думаю, что его найдут. Возможно, это даже к лучшему, что он сбежал. Во-первых, у вас нет права производить арест, а во-вторых, побег подтверждает его вину и в совокупности с другими уликами сыграет свою роль. Однако важней всего будут ваши показания, хотя вы понимаете, что при этом может встать вопрос об идентификации вашей личности.

— Проблем нет, суду я готов рассказать о себе правду, труднее будет объяснить все Тимуру и Лизе. Но если надо, я… Знаете, во время похорон одна из подруг Халиды меня узнала, кажется, она была в ужасе. А мне… мне так хотелось подойти к своим детям! Я готов был назвать себя, утешить их, а потом… Потом я струсил и сбежал. Но когда Муромцева найдут, мне в любом случае придется им признаться.

— Возможно, не стоит ждать, хотите зайти к нам сейчас? Может быть, тогда вы решитесь.

Толя сам не ожидал, что сделает подобное предложение, слова эти сорвались с его губ неожиданно. Самсонов пристально посмотрел на слегка зардевшегося юношу — до сих пор муж Лизы, рассуждавший так серьезно и юридически грамотно, казался ему чуть ли не ровесником, но в эту минуту паренек выглядел не старше своих двадцати четырех лет.

— Ну, если вы меня действительно приглашаете…

Услышав звонок, Рустэмчик радостно крикнул:

— Это папа вернулся!

Выбежав в прихожую, они с Юриком разочарованно и недоуменно уставились на незнакомого мужчину.

— Привет, пацаны, — сказал Толя, ставя тяжелую сумку на тумбочку в прихожей, — я вам сладкого принес, налетайте.

— Здравствуйте, — из комнаты вышла Лиза, волосы ее были повязаны черной лентой.

— Мне стало известно о вашем горе, — тихо произнес Самсонов, — позвольте выразить свое соболезнование.

Лиза посмотрела на гостя и узнала его — это был тот самый мужчина, который год назад вместе с Женей Муромцевым пригласил их всех в ресторан. В то время еще жива была Дианка, и мама тоже была жива — словно сто лет прошло. Горло девушки сжало спазмом, она опустила голову, с трудом прошептала:

— Спасибо, заходите, пожалуйста, сейчас я накрою, посидим. Тимур, — позвала она брата, — принеси из своей комнаты стулья, пожалуйста.

Стол она накрыла в большой комнате — в той, где теперь жили они с Толей, и где когда-то спали молодые Халида с Юрием. Самсонов опустился на диван прямо под висевшим на стене портретом Юрия Лузгина в черной рамке, по бокам от него притулились притихшие близнецы. Толя пристально наблюдал за Лизой и Тимуром — неужели они не замечают сходства?

— Это ваш отец? — глядя на портрет, спросил Самсонов, и Тимур печально кивнул.

— Да. Он погиб, когда мне было десять лет.

— И вы его совсем не помните? Совсем-совсем?

— Я очень хорошо помню папу, — тихо ответила Лиза, — хотя нам с Дианкой тогда было только шесть. Я заказала большую фотографию мамы — повешу ее здесь, рядом с папиной.

Глаза близнецов мгновенно наполнились слезами, и они уткнулись носами в свои тарелки. Наступило тяжелое молчание, потом Самсонов внезапно поднялся.

— Что ж, мне пора, — он положил руки на головы сидевших рядом с ним мальчиков, — когда приеду в следующий раз привезу вам компьютер. Или, может даже, пришлю.

— Настоящий? — они дружно вскинули головы.

— Конечно.

— Что вы, — смущенно возразила Лиза.

— Я сам со следующей стипендии куплю компьютер, — сказал Тимур, — у меня приятель из-за кордона привез — неплохой и недорого отдает.

Самсонов опустил глаза, чтобы скрыть мелькнувшую в них нежность.

— Не надо покупать, тебе я тоже привезу — самый лучший.

Он поспешно прошел в прихожую и стал одеваться. Толя проводил его до машины и, прощаясь, заметил:

— Я хотел вам помочь, почему вы не сказали им?

— Я сидел прямо под собственным портретом, но они меня не узнали — для них я давно мертв. Что мне им сказать? Что я встал из гроба, чтобы принести им несчастье? Если б я не встретил в тот день Дианку, она была бы сейчас жива.

Когда Толя вернулся, в их комнате была одна Лиза, убиравшая со стола.

— Непонятный человек, Толя, да? Я даже не помню, как его зовут, а он… Зашел с соболезнованиями, предлагает купить компьютеры. Толя, зачем он заходил?

— Ну…

— Толя, ты что-то скрываешь, скажи.

И в который раз молодой следователь Анатолий Суханов подивился проницательности своей юной жены.

— Знаешь, Лизонька, это касается… одного расследования.

— Дианка? — она поддалась вперед, стиснув руки на груди. — Ты нашел убийцу?

— Да. Дело в том, что этот человек… Самсонов… Случайно выяснилось, что он видел Диану — в тот день, когда… Он видел и знает убийцу.

— Кто этот человек, Толя, кто это? Я знаю, что тайна следствия, но мне ты должен сказать!

— Лиза! — Тимур, услышавший крик сестры, вбежал в комнату. — Что такое?

— Он знает! — вне себя кричала она, указывая пальцем на мужа. — Знает и не говорит! Он знает, кто убил Дианку!

Лицо Тимура окаменело.

— У вас появился подозреваемый, Толя?

— Уже не подозреваемый — человек, который сейчас был у нас, принес мне подписанное убийцей признание, после праздников я предам его следователю.

— Это что — он?! Этот человек?!

— Что ты, Лизонька, нет! — и Толя сделал то, чего он не должен был делать ни при каких обстоятельствах — вытащил из кармана написанное Женей Муромцевым признание и протянул его жене.

Тимур и Лиза читали, касаясь друг друга головами, и на лицах их проступало выражение — нет, не гнева — недоумения.

— Этого не может быть! — растерянно проговорила Лиза. — Женя, племянник дяди Сережи.

— Он… где он сейчас? — голос Тимура дрожал. — Я сам с ним поговорю!

— Он сбежал, Тима, а когда его найдут, с ним будешь говорить не ты, а следователь. Сегодня и завтра праздники, но послезавтра утром я отвезу это признание на Петровку.

— А дядя Сережа? — сдавленно спросила Лиза. — А Петр Эрнестович? Что будет с ними, когда они узнают?

— Им придется это пережить, — сухо ответил ей муж, — альтернативы тут нет. К тому же, оба они будут вызваны свидетелями.

Тимур побледнел.

— Петр Эрнестович такой старый, — беспомощно сказал он, — ему семьдесят пять, и он очень переживал, когда умерла его жена. Он сегодня приезжал к нам, столько интересного рассказал, пока сидел. Торт привез, конфеты, мальчишкам электронную игру подарил, хотел нас немного отвлечь от… — голос его дрогнул. — Петр Эрнестович очень хороший человек, и с нашей стороны, наверное, это будет выглядеть, как… как удар в спину.

— Причем тут это? Кто во всем виноват — ты, я или Лиза? Его сын совершил преступление, когда его найдут, он понесет заслуженное наказание. Или ты хочешь, чтобы смерть вашей сестры осталась безнаказанной?

Толя в сердцах даже голос повысил, но выражение лица Лизы неожиданно смягчилось, и она нежно коснулась его руки.

— Нет, Толик, конечно, нет, Тимур не это хотел сказать! Просто… есть другие люди, мы не можем о них не думать. Дядя Сережа… Если б это был кто-то другой, а не он!

— Я понимаю, мне и самому страшно тяжело, но что ты предлагаешь?

— Нужно… наверное, нужно предупредить их заранее, потому что иначе это будет выглядеть как-то непорядочно.

— Это уголовное дело, я и с вами не имел права этого обсуждать, а с ними — тем более. Когда ты сама станешь юристом, Лиза, ты меня поймешь.

Тимур встретил взгляд Лизы и с несвойственной ему обычно твердостью произнес:

— Тем не менее, мы с Лизой считаем, что ты должен поговорить с дядей Сережей. Сегодня или завтра, раз послезавтра ты сообщишь обо всем следователю.

— Иначе нельзя, Толя, — сказала Лиза, — иначе мне будет очень плохо.

— Хорошо, я это сделаю, но только ради тебя, — угрюмо ответил ей муж и, сложив листок с признанием Жени, встал, — где сейчас Сергей Эрнестович?

— Он у Петра Эрнестовича в гостинице, они вместе уехали, — подойдя к Толе, Лиза обхватила руками его шею, прижалась головой к плечу, шепнула: — Спасибо, любимый.

По приезде в Москву академик Муромцев всегда останавливался в одном и том же номере с ванной, большим кабинетом и маленькой спальней. В кабинете стоял широченный кожаный диван, и Петр Эрнестович, указав на него, сказал брату:

— Видишь, какие удобства у меня в номере, так что домой не торопись, можешь и заночевать.

— Я смотрю, ты настроен на долгий разговор, — усмехнулся Сергей.

Петр Эрнестович достал из настенного бара бутылку французского коньяка и две рюмки, плеснул немного Сергею и себе.

— Давай сначала выпьем за тех, кого с нами больше нет. И пусть они помогут нам с тобой лучше понять друг друга.

Выпив, оба какое-то время молчали, Сергей заговорил первым.

— Итак, Петя, ты хочешь спросить меня о чем-то очень важном, и я догадываюсь, о чем. Я слушаю.

— Я не стану тебя спрашивать, — медленно проговорил старший брат, — почему сейчас, когда твои сыновья больше всего в тебе нуждаются, ты решил оставить их в Москве и уехать. Конечно, Лиза — девочка с характером и справится, но я знаю, как мальчики к тебе тянутся, особенно теперь, после смерти матери. И знаю, как ты их любишь. Поэтому изволь сказать мне правду и не вздумай врать — тебе известно, что я не переношу вранья. Чем ты болен, Сережа?

Откинувшись назад в кресле, Сергей ласково усмехнулся.

— Как ты строго, однако! А ведь я непослушный, Петька, ты знаешь.

— За пять с лишним десятков лет мне пришлось в этом убедиться, — с шутливым огорчением развел руками его брат, — однако до сих пор я справлялся. Сережа, — голос Петра Эрнестовича вновь стал серьезным, — я понимаю ход твоих рассуждений: у Халиды, как и у Златы, диагностирована болезнь Крейтцфельдта…

— Я не согласен с диагнозом, — поспешно перебил его Сергей.

Петр Эрнестович, не любивший, когда его прерывали, поморщился.

— Помолчи, Сережа, пожалуйста, я еще не договорил. Хорошо, пусть это не болезнь Крейтцфельдта, а какая-то другая прионовая энцефалопатия — в любом случае прионовые заболевания считаются инфекционными. Ты считаешь себя инфицированным прионовым белком, я угадал? Есть какие-то признаки?

Брат ответил ему не сразу, академик Муромцев его не торопил.

— Признаки? — Сергей слегка помедлил. — Не знаю, пока только провалы в памяти — они возникают периодически, потом исчезают.

— Согласись, что в твоем возрасте и при твоей напряженной умственной работе это можно считать вполне естественным. У медицины нет подтверждения инфицирования иным путем, кроме непосредственного контакта с зараженным мозгом. Ты знаешь, врачи предполагают, что когда Халида проводила посмертное исследование мозгового вещества Златы, она случайно могла… Однако тебе в любом случае, нужно сдать анализы и сделать магнитно-резонансную томографию — ведь именно МРТ позволила еще прижизненно диагностировать заболевание у Халиды и Златы. Зачем сразу паниковать?

Поднявшись, Сергей прошелся по кабинету и остановился перед братом, заложив руки за спину.

— Я не паникую, — возразил он, — кстати, могу сообщить, что анализы мои в норме, результаты МРТ и компьютерной томографии тоже не выявили отклонений.

Петр Эрнестович с облегчением вздохнул.

— Вот видишь! Но почему ты сразу не сказал мне, что прошел обследование? Если честно, я тревожился — ты ведь работал вместе с Халидой. Что ж, слава богу, все в порядке.

— Подожди, Петя, речь сейчас не обо мне. Я проанализировал факты: у Сабины Гаджиевой клиника была та же, что у Халиды и Златы. Рустэм не дал нам произвести вскрытие, но…

— Чепуха! — однако, вспомнив, что прерывать собеседника нехорошо, Петр Эрнестович тут же извинился: — Прости, Сережа, что, перебил, но ты говоришь ерунду, причем тут Гаджиева? Я тоже интересовался этим случаем и даже попросил ее лечащего врача Гургенишвили переслать мне результаты обследования. Полностью согласен с диагнозом — типичный случай болезни Альцгеймера.

— Болезнь Альцгеймера не развивается столь молниеносно. К тому же, подобные случаи наблюдались и у нескольких других ее односельчан.

Лицо академика Муромцева выразило досаду.

— Перестань, Сережа! Это все были люди преклонного возраста, возможно, они начали болеть давно, но ведь у них в совхозе даже врача нет. И неизвестно, что послужило причиной их смерти — скорей всего, инсульт на фоне хронического заболевания. Вскрытия-то не проводили, родственники не позволили.

— Вскрытия не проводили, это раз, — Сергей загнул мизинец на правой руке, — МРТ, компьютерную томографию и специальные анализы тоже не делали — даже Сабине, хотя ее и возили в Тбилиси. МРТ ведь пока доступно только для столичной элиты. А уж в районных поликлиниках у них, кажется, даже электроэнцефалограмму не снимают.

— Я не понимаю, что ты хочешь доказать, Сережа, — устало возразил брат, — какое все это имеет отношение к твоему здоровью?

Сергей еще раз прошелся по кабинету и сел на свое место.

— Ты помнишь Сашу Беленького, твоего бывшего аспиранта? — спросил он.

— А как же! — Петр Эрнестович слегка оживился. — Умный мальчик, он, кажется, сейчас где-то в Воронеже, я недавно рецензировал одну его статью.

— Помнишь, я интересовался судьбой одной супружеской пары, которая вместе со мной в шестьдесят пятом попала в аварию — Тихомировы?

Так вот, я узнал, что два с лишним года назад они погибли — несчастный случай при взрыве газа. Позже я выяснил, что Прокоп перед смертью страдал каким-то мозговым заболеванием и обращался к Беленькому. Я написал Сашке, он выслал мне копию анамнеза и результаты обследования. Так вот, клиника заболевания сходна с той, что наблюдалась у Сабины. УЗИ ничего специфического не выявило, на ЭЭГ очень слабо выражены периодические вспышки до двух секунд. У Гаджиевой наблюдалось то же самое, но Гургенишвили не придал этому значения — слишком уж незначительное отклонение. Сашка тоже предварительно выставил диагноз «болезнь Альцгеймера», но его смущало, что Прокоп больно уж молод для Альцгеймера. Поэтому он сумел пристроить его сделать МРТ и компьютерную томографию в клинике госбезопасности. Я просмотрел результаты — аномальное снижение активности межполушарных взаимодействий. Как у Златы и Халиды. Тихомировы были носителями bacteria sapiens.

При последних словах брата Петр Эрнестович даже подпрыгнул.

— Причем тут это? Сережа, ты что, сошел с ума и опять начал носиться со своей идеей разумных бактерий?

— Мне казалось, что когда мы изучили рукопись Ады и прочитали записки Тани, ты поверил в разумность bacteria sapiens.

— Я ни во что не поверил, Сережа, просто счел, что любая гипотеза имеет право на существование. Однако мы пришли к выводу, что все это в прошлом — основная популяция погибла после аварии в Чернобыле, а выжившие мутанты, просуществовали какое-то время и тоже погибли. Кстати, именно Халида высказала такое предположение, если ты помнишь.

— Помню, разумеется. Основным доказательством мы с ней сочли то, что у носителей bacteria sapiens перестали рождаться дети с выраженными мутациями. Для Халиды, как для матери детей, носивших в себе bacteria sapiens, все это с самого начала стало кошмаром — как ей было сказать дочерям, что им суждено рожать уродов? Поэтому она с радостью поверила в свою гипотезу, однако…

— Прекрати, Сережа, я не желаю этого слушать! — Петр Эрнестович на этот раз настолько рассердился, что даже не стал извиняться за то, что прервал брата. — Случаи рождения детей с аномалиями прекратились — к счастью. Но какое они могут иметь отношение к болезни Крейтцфельдта?

— Вспомни лисичку, найденную Таней в лесу, — у ее детенышей мы выявили мутации, несовместимые с жизнью, а мозг был инфицирован прионами.

— Гм. Возможно, тут простое совпадение. К сожалению, этиология губчатых энцефалопатий до сих пор неясна, ты же знаешь, Сережа. У дикарей-каннибалов заражение происходило при ритуальном поедании зараженного мозга, у животных, как предположили англичане, — через корм, вспомни эпидемию «коровьего бешенства» в восьмидесятом. Ты ведь не можешь знать, чем питалась в лесу твоя лисичка. Или это спонтанное повреждение гена для прионового протеина.

Неожиданно вспылив, Сергей стукнул кулаком по столу, едва не расколов лежавшее на нем органическое стекло.

— Почему ты всегда так неповоротливо мыслишь, Петька? Они, bacteria sapiens, спасли мне жизнь, излечили Сурена Вартановича от мелкоклеточного рака, позволили Злате в сорок восемь лет родить тебе детей, и ты до сих пор не веришь?

— Не ломай мебель, она казенная, — сухо ответил брат, — почему не верю? Я верю, что именно bacteria sapiens сыграли во всем этом главную роль, но где доказательства того, что это разум, а не инстинкт? Кроме Ады никто их, так называемых, посланий не читал. Способности Тани переданы ей по наследству, она могла читать мысли окружающих и ощущать состояние гибнущей вокруг нее популяции bacteria sapiens. Но, повторяю, все это в прошлом.

— Нет, Петя, нет! Мы исходили из обрывков образов, которые смогла зафиксировать Таня, и сочли, что их популяция деградировала и утратила способность мыслить. Но для нас, людей, после Чернобыля прошло пять лет с небольшим, у них же сменились поколения. Они эволюционировали. Все, это — гибель людей, врожденные аномалии — индуцировано ими сознательно.

— Прекрати фантазировать, Сережа, ты уже не мальчик. Заметь, что во всех твоих рассуждениях абсолютно отсутствует логика — разумные бактерии, по твоим же собственным словам, должны стремиться сохранить человеческую популяцию, для чего им убивать людей?

— Разум может быть как дружелюбным, так и враждебным, возможно они преследуют свои цели — ведь не все люди погибают. У Рустэма Гаджиева, например, произошло стойкое изменение личности, но он до сих пор жив и сделал все, чтобы осложнить нашу работу. Халида погибла именно тогда, когда нам оставалось всего ничего, чтобы получить сыворотку, делающую организм устойчивым к воздействию приона. Мне постоянно снится Таня и предупреждает об опасности — так будто кто-то пытается воздействовать на мое подсознание.

От последних его слов Петр Эрнестович действительно разволновался.

— Это только воспоминание, Сережа, — встревожено произнес он, — оно вызвано постигшими нас несчастьями. Ты одолжен сходить к невропатологу, я просто настаиваю на этом.

Сергей поднял руку, останавливая брата.

— Подожди, Петя, я еще не все сказал! Не знаю, насколько еще меня хватит, знаю только, что мне нужна помощь — ты должен добиться финансирования продолжения работы по получению сыворотки в нашей лаборатории. Если же…если меня не станет, работа должна быть в любом случае завершена. В дальнейшем, вероятно, следует поставить вопрос о вакцинации всех, кто зафиксирован, как носитель bacteria sapiens. Кроме тебя мне в этом больше никто не поможет.

— Думаю, мы это еще обсудим, а пока я требую, чтобы ты прошел всестороннее обследование, — строгим тоном ответил академик Муромцев, а про себя подумал:

«После праздников, загляну в министерство — пока я в Москве, надо добиться финансирования Сережкиной работы, для него это станет хоть каким-то, да облегчением. В конце, концов, ни от кого ничего не убудет — сейчас постоянно выделяются деньги на такие безграмотные исследования, что диву даешься. Сегодня-завтра мы с Сережей обдумаем, как грамотно сформулировать задачу, а навстречу мне, я уверен, пойдут».

Он хотел поделиться с братом своими размышлениями, но не успел, потому что зазвонил стоявший на столе телефон. Дежурная спросила:

— Петр Эрнестович, к вам пришел Анатолий Суханов, могу я его пропустить?

— Анатолий Суханов? — повторил академик Муромцев, в недоумении взглянув на брата.

Сергей удивленно пожал плечами и пояснил:

— Это Толя, муж Лизы. Странно, зачем он пришел?

— Да, конечно, пропустите, пожалуйста, — ответил в трубку Петр Эрнестович.

Переступив порог, Толя нерешительно остановился, и по лицу его ясно было видно, что он нервничает.

— С праздником вас, Петр Эрнестович, — глаза юноши упорно смотрели в пол.

— Спасибо, Толя, рад увидеться, а то заходил к вам сегодня, а вас не было. Присаживайтесь. Коньячку вам налить?

— Нет, спасибо большое. Петр Эрнестович, — Толя шагнул вперед, придвинул к столу стоявший у стены стул и опустился на краешек сидения, — вы не будете возражать, если я задам вам несколько вопросов? Это связано с… Дианой. Видите ли, я решил сам заняться этим делом, и недавно всплыли новые обстоятельства.

Лица обоих Муромцевых стали серьезными. Больше всего в эту минуту Толе хотелось, чтобы академик послал его к черту, сказав что-нибудь вроде «А кто ты, собственно, такой, чтобы я тебе отвечал? Вызовет следователь — с ним и буду разговаривать». Но Петр Эрнестович надел очки, внимательно посмотрел на паренька и сочувственно вздохнул.

— Конечно, Толя, я отвечу на все ваши вопросы. Что вы хотите знать?

— Возможно, мой вопрос вас удивит. Что вы делали в день убийства Дианы, вы можете сейчас вспомнить? И на следующий день?

— Гм, давайте попробуем восстановить события. Я хорошо помню тот день, когда нам позвонили из Москвы и обо всем сообщили — знаете, такое врезается в память. Накануне… да, накануне я с утра до вечера был в институте — приезжала делегация из Берлина. Домой приехал поздно, ответил на несколько звонков и лег спать, принял пару таблеток — знаете, бессонница. Утром проснулся в девятом часу, Сергей и Халида собирались на работу, а мальчики в школу. Они ушли, потом пришел Женя.

— Откуда пришел?

— Гм. Откуда. Дело в том, что у моего сына есть дама сердца, у которой он иногда проводит время.

— Накануне он тоже был у нее?

— Дайте вспомнить. Да, он провел у нее дня два, я это точно сейчас вспомнил. Видите ли, накануне вечером звонил его научный руководитель — искал Женю. Он сильно нервничал, потому что Жене нужно было отчитываться на ученом совете, а я не знал телефона этой дамы и не мог ничем ему помочь.

— А ее саму, эту даму, вы знаете?

— Только со слов Евгения. Мне даже кажется, что у моего сына несколько…гм… подруг.

— Значит, вы не можете подтвердить, что в момент убийства Дианы Лузгиной ваш сын был в Ленинграде?