Арабески Покровский Александр

В основном.

На Вседержителя.

Начальство, которое в иное время и при иных обстоятельствах поднялось бы в своем развитии не выше выгребальщика золы, занимается у нас экономикой, политикой, идеологией и градостроительством.

Помолимся. Боже, благослови их всех!

В прошедшие выходные в районном городе Черняховске, что в Калининградской области (до 1946 года этот город носил название Инстербург), с населением 40 000 человек на митинг протеста вышли 3000 человек.

Против чего протестовали? А против всего.

Что же до поведения и реакции властей, то тут подходит уже как нельзя более не совсем приличная поговорка: «Пожар в борделе в период наводнения» – то есть мат, сопли и пот по всему организму.

Но потом, опосля, чтоб хоть как-то приличия соблюсти, ничего лучше не придумали, как пересмотреть структуру правительства области, и теперь вместо двух вице-премьеров их будет целых пять.

То есть чиновники на революционную ситуацию реагируют примерно так же, как и грызуны на травлю – увеличивают поголовье.

Да! Если так и дальше пойдет, то лет этак через пять-шесть, а может, и того раньше, в Калининградской области будет развиваться совсем иной флаг.

К примеру, у здешнего молодого поколения нынче в большой моде прусские черно-белые тона.

И тут не нужна никакая англосаксонская теория вытеснения России с Балтики – как мы себя сами уничтожаем, так никто нас уничтожить не может – глупость города берет.

Добавим – и области.

То есть как тут говорят: «Если решатся враги на войну (это черняховцы свое начальство имеют в виду), мы им устроим…» – в общем, устроят. Всем.

На прошлый митинг в Калининграде вышли люди очень хорошего достатка – не гопота, чай.

«Достали! Мы не быдло!»– вот такое можно услышать.

Чем достали? А все тем же – хамством, барством и мздоимством.

Чрезвычайно хочется еды. Хочется положить в рот ложку варенья, и чтоб она там растворилась безо всяких усилий. А потом – еще ложку, а потом – еще. А потом мы берем перо в руки и бодренько заканчиваем семьдесят пятый том моих воспоминаний.

В Петербурге в который раз озаботились патриотизмом. Вернее, недостаточным его ростом среди подрастающего поколения. Провели заседание Балтийского губернаторского клуба, куда были приглашены журналисты. Они говорили. Долго. А госпожа Ма. читала стихи: «С чего начинается Ро…».

А я вот стою и смотрю в окно – вьюга там – кружит, кружит, и все время кажется, что вот сейчас из этой снежной пелены выскочит отряд псов-рыцарей, и поскачет он по улицам нашей культурной столицы на очередной разбой.

Феодалы, крепостные, раздробленность, нищие и право богатых давить крестьян на дорогах. А псов-рыцарей все время хочется отправить куда-нибудь подальше, например в крестовый поход на Иерусалим, а то ведь совсем они разорили местных лавочников, того и гляди доберутся и до самого сюзерена с его вассалами.

Огнем и мечом с ними, пожалуй, уже не справиться, потому что времени не хватает.

Нужна, очень нужна идея. Так что война за Гроб Господа нашего вполне подойдет.

Отправить бы всю эту шайку, и какое-то время можно будет дышать спокойно.

И еще – отчаянно не хватает денег. Король уже разорил тамплиеров, так что новых пока не предвидится.

Образование – грамотные на вес золота, и это особая грамотность. Она воспитывает в человеке способность видеть то, что положено, и говорить так, как велено.

Особый язык, особые правила.

Медицина – после восьмидесяти приказано не лечить. Болезни. Уже половину из всех случаев приходится описывать как ОРЗ и грипп, а болезни все не отступают. Ждем чумы. Хотя есть и успехи. Их уже отметили. Отмечены успехи в обмывании тел.

Суды заняты поиском ведьм. И еще: Фемида не зря стоит с весами – на их чашечки нужно положить золото.

Бездомные, беспризорные, одинокие и безродные подлежат угасанию.

Кажется, ничего не забыл.

Теперь самое время подумать о патриотизме.

Встав поутру, я всегда обливаюсь первыми на сегодня слезами – природа так щедра, все живы, здоровы, а начальство еще и слетать успело до Индии и назад.

Даже не знаю, останутся ли у меня силы на ту радость, что дарует нам возвращение их милости на родную землю. Очень на то надеюсь. Неугомонные. Как где запахло продажей не Родины, но МИГ-29, так сейчас же они и там.

Подозреваю, что если бы все следы от перемещений светлейшего надолго сохранялись в атмосфере, то она вся была бы испещрена ими, точно это и не атмосфера вовсе, а гнездо паука, затянутое свежей паутиной.

Мое стремление к изысканности мысли служит оправданием постоянным испытаниям моего пера на прыткость. Многие коллизии, коим подвержена моя Отчизна, требуют не только обстоятельного описания, но и искренности, не грубой, но нежной.

Верю. Верю в то, что поиски государственных мужей никогда у нас не прекратятся.

Как и поиски сильной руки. Вплоть до отвердения всех членов.

Соплеменники! Вам посвящены все мои виды на будущее. Уже ли они прекрасны?

Уже. Вы, скорее всего, пропустили тот миг, тот восхитительный перелом, переход, а лучше сказать, скачок, когда мы в одно мгновение взвились на все имеемые дыбы и преодолели эту губительную пропасть, отделявшую наше светлое Впереди от зловонного Позади.

19 марта 1906 года император Николай II своим высочайшим указом повелел включить в классификацию судов военного флота новый разряд кораблей – подводные лодки.

А за два года до этого, в 1904 году, в России была построена первая подводная лодка XX столетия – «Дельфин». Иван Бубнов, Михаил Беклемишев и Иван Горюнов – вот и вся комиссия по проектированию этой лодки. Они разработали и осуществили этот проект, после чего понадобилось еще целых два года, чтоб в существование российских подводных лодок поверил весь мир.

Рассказывали, что, когда чиновники от Адмиралтейства принесли Николаю II по этому поводу все документы, посетовав на то, что подводники запросили себе слишком большое жалование, он сказал: «Дать. Все равно или утонут, или сгорят!»

Сейчас это уже легенда, и люди, создавшие первую подводную лодку России – это такая же легенда. Много с тех пор утекло воды. Подводный флот Советского Союза и России знал и взлет и падение. За 104 года были созданы самые различные лодки – самые большие и самые малые. Люди создавали лодки, люди выходили на них в море.

Море не прощало ошибок: ни конструктивных, ни человеческих. Подводные лодки гибли, подводные лодки возвращались с победой.

Подводная лодка – это космический корабль, и для того чтоб он шел в своем космосе, нужны люди. Люди внутри. Это главное. Без человека подводная лодка не может жить. Он – главный ее механизм. Механизм, который должен работать безотказно.

И он работал. Командир мог не спать 90 суток или почти не спать, просыпаясь от каждого шороха, звука, вздоха, шума падающего инструмента. С ума сходили уже на берегу, но в море – никогда. Величайшее напряжение всех душевных сил.

Подводники – особый народ. Когда стоит на пирсе строй подводников, всегда тебя посещает такое чувство, что строй – это живое существо, не распадающееся на части. Тут каждый придет на помощь каждому, потому что от этого зависит жизнь. Каждый миг на лодке жизнь зависит от каждого члена экипажа. 250–300 суток ходовых– именно столько и находились в море экипажи подводных лодок – горели, тонули, сталкивались, взрывались и приходили домой. Мы потеряли 4 лодки за годы «холодной войны». Мы потеряли целую вереницу подводных лодок за годы Второй мировой.

Но прежде всего мы потеряли людей – бесценных людей. Невосполнимые потери – но люди все равно шли и шли на подводные лодки.

Что их туда вело? Этого не знают даже они сами. Когда спросили меня, зачем я пошел на лодки, я ответил: «На земле мне было бы очень скучно». «А на лодках весело?» – спросили меня.

Весело. На лодках весело. Тут все другое. Тут все обретает свою начальную ценность – дружба, любовь, верность слову.

В обычной жизни подводники приживаются плохо – тут не те слова, тут все не то, поэтому для них навсегда самым дорогим остается та жизнь, что у них когда-то была, – там было море.

В 1936 году на 78-м году жизни в Ленинграде в своей квартире близ Поцелуева моста скончался командир и первый конструктор первой лодки «Дельфин» Михаил Николаевич Беклемишев – «русский капитан Немо». Так его называли.

Умирая, он сказал сыну: «На могилу мою не ходи. Для тебя я навсегда ушел в море».

Видите ли, все движется. Во всем ощущаются соки. Их перемещение. Весна – и все сдвинулось. Мутные потоки устремились в разные стороны. И чиновники быстрее забегали. Тьфу! – это восклицание презрения или стыдливости?

Это восклицание брезгливости. Оно возникает после гадливости.

Почему-то с приходом весны чувство гадливости по отношению к нашему чиновничеству ощущается особенно остро.

В этот самый момент почему-то вспоминается армия и то, что ее сейчас переодевают.

Можно, конечно, армию переодеть – почему бы и нет. Если уж перевооружение ее идет так отвратительно, как оно идет, то переодевание во все чистое как нельзя кстати.

А кирзу я бы оставил. Вдруг придется еще раз форсировать Одер?

Причем дважды – сначала туда, а потом оттуда.

Есть у меня три любимых слова для описания своего отношения к начальству. Подвернулось начальство – и сразу же возникают слова. Между ними такая устойчивая связь – просто диву иногда даешься.

А господин Гры., похоже, не понимает значения слова «коррупция». Вернее, он под этим словом понимает не совсем то, что под ним же понимают все остальные.

Что-то в этом смысле у него… как бы это помягче… То есть все остальные и господин Гры. понимают разное.

К слову, он в этом своем непонимании не одинок. Вот поэтому «борьба с коррупцией» – из области долбо… Договаривать не хочется, поэтому пусть оно так и остается – «долбо».

Начальству кажется, что они борются, а нам – что «долбо».

Тут все дело в терминах. Никак нам не договориться о терминах.

А когда мы говорим: «Очистка воды», – то в ответ слышим: «Клевета!»

Вот ведь «долбо»!

Как только тело мое принимает горизонтальное положение и спина чувствует под собой матрас, а голова – подушку, мысли мои сейчас же устремляются вверх, к высокому. Это душа, удобно расположившись у нас внутри после тревог и волнений трудового дня, куда бы ни взглянула теперь, так везде тебе и небо – ясное и спокойное, ни желаний, ни страха.

Вот мысли и устремляются к нему, к Вседержителю.

«Господи! – говорю я тогда. – Поскорей пошли им то, чего они так давно заслуживают!»

И сейчас же приходит ответ: «Пош-шшш-лю!»

А вот интересно, чего он им пошлет и как? «Как», конечно же, главное. Хотя и «чего» заслуживает нашего внимания. В любом случае, никакие сомнения тут не помрачают воздух – пошлет! Обязательно. И сейчас же улучшается настроение везде – даже в кончиках пальцев на ногах, и я обретаю в себе самом сладостное убежище. И нет такой неприятности ни в прошлом, ни в настоящем или будущем, которое воображение мое не смогло бы обойти в этом самом убежище, – пошлет!

В одном этом слове больше смысла, чем во всех сочинениях современных авторов, историков, с вашего позволения. Оно говорит моему сердцу и чувствам больше и красноречивее, чем все диссертации этого мира на тему нашей извалянной в грязи современности, хотя бы они и были выжаты из всех ученых голов вместе взятых.

Пошлет обязательно!

И я смогу утешиться всем этим, не злословя, но чувствуя полное и глубокое удовольствие от происходящего посылания, пусть даже мне ничего не будет известно относительно «чего» и «как».

Они все ездят и ездят, они встречаются, они разговаривают, они перемещаются. Это такое непрерывное движение, полное смысла, чувств и противоречий. Мы теперь ежедневно смотрим все это по телевизору. Это наш главный сериал. Называется он «Президент и премьер». И все это с невероятной скоростью и мощью.

Заботятся. Они о нас заботятся – вот что приходит на ум.

А все остальное: дороги, грязь, жилье, пенсии и уровень жизни – это уже за пределами ума.

Воображение, укутай меня в плащ. И пусть каждая его ворсинка будет посвящена грядущему – сладостному, манящему, дразнящему. И пусть бурным и внезапным будет только обогащение и никак не пробуждение и не отрезвление.

Уснуть бы. Забыться бы сном. Насладиться бы им, как и другими удовольствиями. И пусть меня во время сна будят, и тогда у меня получится изучать и размышлять о нем, смакуя, чувствуя, как он протекает и улетучивается.

В последнее время я избегаю всяких резких физических упражнений, дабы не спугнуть мечту. В ней хочется перенестись куда-то, где много солнца, воздуха и моря. И где голубые небеса – лазурные, чистые, высокие. И вода журчит, переливается. Горная вода: водопадики, потоки, ручейки, родники – они все целебные, целительные, их святые открывали. Они рукой до скалы касались, и из нее сейчас же бил поток.

И он смывал все, омывая человечество со всеми его пороками.

Пейте напиток забвения. А какой у нас на сегодня напиток забвения? У нас на сегодня любой напиток – это напиток забвения. Забывайтесь, господа, забывайтесь.

Ничто не вызывает во мне такой бурный протест, как мельтешение начальства.

Снуют. Безо всякого внимания к собственной смерти.

И про ад им, похоже, ничего не ведомо. И как только в начальники попадают эти полуграмотные, похотливые, вороватые, пованивающие существа?

Запах от них происходит. Запах корысти. Жуткий, стойкий – собаки воротят нос.

Да что там собаки! Вам не случалось, войдя в кабинет к начальнику, попробовать носом воздух? Он раздражает. Он щекочет ноздри, он зовет нас к чиханию – то есть освобождению от себя наших восхитительных носовых проходов.

А во рту немедленно собирается нечто вязкое, тягучее, вызывающее потуги.

Во мне лично начальство вызывает только потуги.

Подлинное несчастье. Подлинное несчастье думать, что они о нас думают.

Вернее, думают они о нас, конечно, но только как о виде пропитания. Мы для них пропитание.

– Сусанна! Сусанна! Она меня до истерики доведет! Сусанна!

– А?

– Где твои старцы?!!

А я всегда произношу все слова самым мелодичным тоном, снимая шляпу самыми грациозными движениями руки и тела, какие когда-нибудь приводила в гармонию и согласовывала между собой только глубокая личная скорбь. По всему сущему.

И еще я со стороны наблюдаю за этим тоном – как бы не переборщить, не перепортить. Потому что из тона не должна исчезнуть ласка. И тут легко не совладать с количеством.

Я считаю, что все начальники должны тоже за этим следить.

Кстати, об упаковке. Разная упаковка двух неприятностей одинакового веса весьма существенно меняет нашу манеру переносить их и из них выпутываться. Так говорит нам классик. Будем же ему внимать, не слепо, но с благодарностью.

Моя голова тяжко обрушилась на стол. И я сейчас же услышал этот звук: «Бум»!

Разрешили. Многое ему разрешили. Прежде всего – поменять всей стране лампочки.

Теперь у нас будут энергосберегающие лампочки.

Сберегают они только энерго, но не карманы.

Это не карманосберегающие лампочки.

То есть все, что есть в карманах, эти лампочки не сберегут.

И еще ему разрешили поменять часовые пояса. Раньше: «Московское время 15 часов, в Петропавловске-Камчатском – полночь».

Теперь и в Москве будет 15 часов, и в Петропавловске-Камчатском.

Так управлять легче.

Осталось только ждать. Чего ждать? Команды «Снегу таять, а весне идти!».

Про подснежники забыл. «Подснежникам цвести!».

Да, тут Газпром хочет внутри страны газ продавать по мировым ценам.

То есть достояние-то национальное, только не все у нас относятся к понятию «нация».

«Нация» – это привилегированные акции Газпрома.

А я знаю, кто выживет после всемирного потопа в 2012 году. Выживут немцы. Эти обязательно выживут. А почему? А потому что после трудной зимы они все у себя почистили, мусор собрали, отсортировали – пластик к пластику, метал к металлу, бумагу к бумаге, пищевые отходы к пищевым отходам. А потом все это превратили в биогаз, уголь, пластик, снова в метал и бумагу, а что не превратили, то отправили в плазмотрон.

Так что «Германия превыше всего». Даже землю от масла и нефтепродуктов чистят.

Воду чистят. Скоро Рейн чистить начнут.

А вот в России только гадят. В основном под себя.

Да, тут многие полагаются на особую народную богоносность и на то, что Матерь Божья Россию хранит.

А вот я бы бедную Богоматерь так сильно не напрягал.

Движения наши совершенно не вяжутся с произносимыми словами. Смысл надо искать не там. Он давно уже во взоре, в выражении тоски, в носе, который того и гляди сам стечет на подбородок, в дыхании зловонном, в потрескавшихся губах.

Говорят, к Олимпиаде в Сочи мы возродимся.

Это будет интересно. Даже мне.

Продолжительное и сильное напряжение полезно. Был бы Гоголем, любил бы ездить в карете по булыжной мостовой. Только так и можно написать «Мертвые души».

Ах, господа, все, что я вижу у себя за окном, больше говорит моему сердцу и уму, чем все газеты мира. Провидцы, знахари, колдуны и политтехнологи ничегошеньки не смыслят в том, куда движется Россия.

Никуда она не движется. Болото может только квакнуть.

Зима-зима, уже ль ты отступила? «Отступила», – сказала зима.

Ну, теперь задышим полной грудью!

А чем мы собираемся дышать полной грудью? Мы собираемся дышать очень сложной смесью из дерьма и пара.

Ну, про пар нам почти все известно, а вот состав дерьма на улицах Санкт-Петербурга, наверное, стоит в который раз изучить.

Кроме окиси углерода, окислов азота, сажи, отходов жизнедеятельности домашних животных и солей тяжелых металлов тут еще есть песок и реагент, которыми посыпали дороги в эти непростые наши холода. Теперь это все очень быстренько переходит в воздух в виде мельчайшей пыли и поражает органы дыхания – ждите в самое ближайшее время сильнейших вспышек респираторных заболеваний в городе, а астматикам наш особый привет.

Неужели нельзя ничего сделать? Неужели нельзя все это как-то остановить?

Как-то как раз остановить можно, но, боюсь, техника опять у нас не будет готова.

Техника и умы, потому что техника без ума – это груда металла.

Можно, конечно, все это остановить. Просто помыть надо. Вовремя надо помыть город.

Сначала надо зимой, в морозы и снегопады, посыпать дороги песком и реагентом только в нужных, а не в каких попало концентрациях, а потом – после прихода весны – мыть все это надо безжалостно, пока больницы не заполнились аллергиками и астматиками всех полов, возрастов и мастей.

Уже сейчас на улицах нашей культурной столицы пять градусов жары, а обещают в ближайшие дни восемь-десять. Уже сейчас все в нашем городе до шестого этажа включительно плавают в очень сложном коллоиде, и все это чревато не только вспышкой респираторных заболеваний, но и утратой дееспособности.

Да, ребята, все это уже сейчас влияет на человеческое воспроизводство.

И не просто на воспроизводство отдельных человеков, а на воспроизводство активных налогоплательщиков, я бы сказал, ибо самая хрупкая часть человечества – мужская его часть – активно теряет те остатки иммунитета, которые ему оставило отечественное Министерство здравоохранения.

Мрет она, мужская часть, в первую очередь от нашей с вами экологии.

Так что мыть.

МЫТЬ!!!

СТЕНЫ, ОКНА, ДОРОГИ, ТРОТУАРЫ, ПОДЪЕЗДЫ, ДВОРЫ, ДОМА!!!

А то ведь скоро налоги платить будет некому.

Первый бурный порыв раздражения, второй бурный порыв раздражения и, наконец, третий бурный порыв. На смену им приходит умиление. Власть – она только сначала вызывает бурное раздражение.

Мы все время идем по ложному следу – принюхиваемся, скребем лапками и делаем правильные стойки, но все это пустое – след-то ложный. Не спасает даже казуистика и ловкость.

О чем это я? Президент обеспокоился дорогами в России.

То, что очевидно для самых глупых, стало на сегодня пищей для величайшего ума.

Не надо принимать случившееся близко к сердцу. Пожалейте его. Смотрите на все вокруг как на кино – кинулись, бросились в атаку, пробили брешь и взяли провиант!

Все это провиант. Корм. Сухие дафнии. Рыбы борются за корм и даже не подозревают о том, сколько у них внутри водится паразитов.

Они повсюду. Так что рыбам пора бы подумать о душе. Рыбьей, конечно, но душе.

Мне говорят, что я презираю человечество. Ну что вы! Просто я не считаю его человечеством.

По теракту в Москве меня несколько раз спрашивали мое мнение. Я отвечал так: ребята, трагедия. Убили людей. Просто так, убили, угробили, беда, горе – какие тут могут быть комментарии.

Но потом начали говорить, что это чеченский след, кавказский след, попросили высказать свое мнение, указав на след, и тут я не выдержал, каюсь.

Дело в том, сказал я тогда, что в те стародавние времена, когда я служил маме-Родине, у нас никто не спрашивал о том, спим мы или не спим, едим или голодаем, видим свои семьи, детей или не видим. Никого это не интересовало. Говорили: «Вам за это платят деньги!»

И так всегда говорили, так всегда отвечали на любые жалобы, ахи и вздохи: «Вам за это платят деньги!»

И мне никогда не приходило на ум, что мне платят мало и что это не те деньги. Мне действительно платили. Это нельзя было отрицать. И за то, что мне платили, все хотели видеть мою работу. И не просто какую-то работу, а очень хорошую, отличную, великолепную работу. А вот то, что я встаю в 6 часов утра и бегу на службу, а прихожу с нее в 23.00, и что у меня годами не бывает выходных, и что отпуск у меня кастрирован с обеих сторон, и что в этот отпуск меня еще и не отпускают, и что у меня где-то что-то болит, – вот это все никого не интересовало. Мне заплатили деньги – и на этом все.

А еще говорили: «Вы давали присягу!»

И мы, действительно, давали присягу. Один раз и навсегда.

«Вы помните, что вы давали присягу?»

Конечно, мы помнили о присяге.

«А вы помните, что в ней написано? Помните, в чем вы клялись?»

Да, мы помнили, что в ней написано.

«Тогда последние строчки воспроизведите, если помните!»

И мы воспроизводили последние строчки: «…Если я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Вот это мы помнили всегда – сначала закон, а потом тебя постигнет всеобщая ненависть, а заодно и презрение.

Я не говорю, что все было идеально в те времена, но все понимали, что дал присягу – должен быть результат.

А нет результата – с должности к такой-то матери.

Вчера президент выступал. Говорил, говорил, говорил.

А на мой взгляд, речь-то идет об ответственности. На дорогах, в метро, в воздухе, на воде и под водой. Об ответственности за жизнь людей – ходят они в школу пешком или в атмосфере летают. Назначили тебя отвечать за безопасность граждан – отвечай. От министра и до рядового. И всем за это платят деньги. Любые – большие или маленькие, но это все равно деньги. Наняли их для этого. НА-НЯ-ЛИ.

А если они проедают деньги, то снимать надо с должности. Нещадно. Хоть каждый день, хоть каждый час, хоть ежеминутно, хоть по тысяче человек, хоть по десять тысяч.

А то я тут регулярно в телеящике вижу одни и те же кающиеся физиономии – то у них менты нормальных людей стреляют, то у них на дорогах детей давят, то у них шахидки по Москве разгуливают. «Плачем Ярославны» все это у нас когда-то называлось и «разговором в пользу бедных».

С должности люди лететь должны. Впереди своего визга. В один момент.

А они годами сидят – ничего им не делается. Только жирнее год от года становятся.

Все провалили, что только могли, – и сидят.

Просто мора какого-то на них не хватает.

Как же нам получше обустроить Россию? Пифагор, Плутарх, Платон, Солон, Сократ и Наполеон не оставили на этот счет никаких предписаний. Ни малейших распоряжений.

Между тем в рыбных прудах есть нечто столь неизъяснимо успокоительное. Прогулка к тем прудам помогает не только сохранить поврежденный в раздумьях ум, но и восстановить его мыслительные способности, очищая разум от плевел.

Мы – индоевропейский народ. Не только по языку и происхождению, но и по поведению.

Это поведение особенно заметно весной, когда сходит снег. Мы, оказывается, всю зиму только и делали, что плевали и разбрасывали окурки. Сошел снег – все в непролазной грязи. И не то чтобы в этом был очень виноват сам санскрит, просто взгляд на такие штуки, как грязь и мусор, у нас в точности такой же, как и в Индии, – должны прийти неприкасаемые и все тут убрать.

А неприкасаемые – это индийские дворники, они с нечистотами возятся, вот поэтому к ним и не прикасаются. Чтоб, значит, не заразиться.

Вот поэтому мы с дворниками и не здороваемся. В память о своем происхождении.

А в Европе дворник – это муниципальный служащий. Ему – и дешевые кредиты на жилье, и зарплаты, и оборудование – не только метла и лопата, а разные мини-агрегаты: тракторы, бульдозеры, автопылесосы, подтирочные, моечные, поливочные машины.

Он поет на работе. Задорные народные песни.

И здороваются с ним все. Они, жители Европы, – тоже индоевропейцы, просто они, наверное, вышли из Индии как-то пораньше и подальше ушли.

Вот на этом простом основании и оторвались они, похоже, почти совсем.

А мы, кажется, все еще не оторвались.

Вот и плаваем. В грязи.

Все должно быть поводом для счастья. Накопил пять тысяч – и сейчас же счастье.

А пять тысяч евро накопил – и почти в сорок раз больше у тебя счастья.

А теперь представляете себе, как счастлив Лукойл? Он счастлив на миллиарды.

Он не только здесь накопил, он и там накопил. Он и тут укрепил, и там тоже укрепил. Лазурный берег. Он руками. Своими собственными руками, как трудолюбивый бобр, натаскал туда песок и глину и укрепил этот самый берег.

А теперь представьте себе, что к Земле летит целая стая этих космических напильников – астероидов. И прорывается вся эта стая сквозь земную атмосферу, и достигает тот огонь небесный нашей с вами поверхности. И все немедленно обращается в прах, что только не банка консервов, на всякий случай спрятанная глубоко под землей.

Тут все дело в очищении, я полагаю. Это же не просто так происходят наводнения, ураганы и засухи. И оползни не просто так ползут. Очищение это. Это Земля-проказница, становясь день ото дня все старше и старше, таким незамысловатым образом чистится.

От возведенных на ней каловых камней.

Ведь как разумно все устроено в природе: слон, поев ветвей, тут же и разгрузился.

И после этого вдохновенного процесса ничего не пропадает. Все идет в дело. Скарабеи все растащат и сожрут.

А вот для такого элефанта, как человечество, скарабеев пока нет. Не нашлось. Не придумали еще.

Но вот камней-то уже понастроили! Камней-то! Каловых!