Я вернулась, Господи! (сборник) Смирнова Надежда

Пролог

Замок опять не открывался. Ирина дергала ручку, крутила ключ, вытаскивала и вновь вставляла его. Дверь не поддавалась. Прижимая сумку к груди, она зло пнула дверь ногой и позвонила соседу. Он давно жил один, работал, кажется, на рынке, а до этого был большим человеком. Говорили, что на заводе его ценили, не раз награждали и орденами, и путевками на курорты. А вот жизнь эта подлая все переломала, перекорежила и продолжает корежить хороших людей, безжалостно выплевывая их с перекушенными позвонками. Васильев один из них.

Едва увидев Ирину, он тут же вышел в общий коридор и склонился у двери ее квартиры, пытаясь справиться с замком. Ирина просила его о подобной помощи с определенной регулярностью, и оставалось только удивляться, почему она до сих пор не сменила замок.

Глядя на спину соседа, Ирина нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Устала. Хотелось быстрей оказаться в уютном полумраке кухни, налить в любимую чашку горячего чая и смаковать обжигающий душистый напиток, отрешенно глядя в окно. А тут замок заело, как назло. И Васильев что-то копается слишком долго.

– Сегодня в церкви был, – словно невзначай произнес сосед, как бы ни к кому не обращаясь. – Как хорошо на душе, будто с Богом поговорил.

Раздраженно дернув плечом, Ирина хмыкнула. Какая церковь? Какой Бог? Ей бы проблемы Васильева. У Ирины вот совершенно нет времени ходить по таким местам.

Ко ли услышав ее недовольное покашливание, то ли почувствовав нервозность Ирины, сосед еще больше ссутулился, пытаясь определенным образом провернуть ключ. Наконец дверь распахнулась.

– Спасибо. С меня причитается. – Ирина произнесла дежурную фразу, вспомнив, что так ни разу не отблагодарила Васильева как следует.

«Завтра куплю ему конфет», – твердо пообещала она себе, направляясь в квартиру.

– Погодите минуту, – немного виновато попросил Васильев и как-то боком, неловко проскользнул в свою дверь.

Затем он вышел и протянул Ирине маленькую картонную иконку.

– Вот в храме батюшка раздавал. А мне почему-то две вручил. Я подумал, может быть, вам, Ирина, пригодится, – сосед улыбнулся быстрой стеснительной улыбкой и шагнул за порог.

Растерянно покрутив картонку в руках, Ирина прошла к себе и уже за чаем, прислонив икону к сахарнице, принялась пристально разглядывать ее. Спаситель, изображенный на бумаге, смотрел на Ирину внимательно и серьезно. И почему-то становилось от этого взгляда тревожно. В семье о вере и вообще религии говорили мало. Иногда только, вздохнув, мама упоминала слова из молитвы. Что-то вроде: «Господи, помоги».

Но Ирина, воспитанная на традициях пионерии и комсомола, отвергающих существование Бога, недовольно отмахивалась или шутила, называя маму «дремучей». Икон в доме не водилось. И этот бумажный образ являлся, по сути, для Ирины первой близкой встречей с неведанным и немного загадочным для нее Господом. В последнее время многие газеты и журналы писали о вере, о чудесах и старцах. Перестройка в политике сыграла свою роль: общество жадно впитывало знания, которые раньше были недоступны. Как правило, Ирина такие публикации в прессе пропускала, но то, что долетало до ее ушей из разговоров сослуживцев, заставляло изумляться, недоумевать и сомневаться.

Сейчас же, чем дольше Ирина всматривалась в лик Спасителя, тем сильнее ей хотелось поговорить с Ним. Потому как многое, что казалось еще вчера благополучием, в этот момент стало неправильным и жалким. Чем объяснить это, Ирина не знала, но сердце подсказывало: это знает Бог.

Тихонько встав, она перенесла икону в спальню и поставила на полку над кроватью. Ей хотелось двигаться неслышно, на цыпочках, она ощущала чье-то незримое присутствие, и сердце стукало и стукало беспокойно. Новое душевное состояние вызывало смятение и даже испуг.

Пытаясь скинуть наваждение, Ирина тряхнула головой.

– Ерунда какая, – сказала громко, зажигая во всех комнатах свет.

Она включила телевизор, полностью погружаясь в сюжет очередного легкомысленного сериала. Даже засмеялась громко над пафосной и неискренней игрой актеров. Потом долго читала перед сном, забыв о глазах Бога и о своем порыве поделиться с Ним сокровенным. Не вспомнила и наутро. Но Ирина не предполагала, что теперь она будет обращаться к Господу как к некоему мерилу своих поступков и начнет чувствовать Его помощь. Не сразу и не вдруг. Спотыкаясь и падая, разбивая коленки в кровь, противясь Божьей воле, пытаясь все сделать по-своему. Но, видимо, не случайно пошел Васильев в тот день в церковь. И не просто так священник дал ему две иконки. А потом сосед выбрал Ирину, чтобы отдать ей одну из них. Нет, не Васильев выбрал. Бог!

Глава 1

Ирина росла удивительно счастливым ребенком. Любящие родители души в ней не чаяли, но не испортили этим девочку. Их любовь и душевная теплота открывали в Ирочке все новые и новые грани: умница, всегда вежливая, воспитанная, увлекающаяся живописью, литературой, имеющая незаурядный музыкальный слух, Ирочка могла легко разговорить собеседника, увлечь своей идеей.

А уж идей у нее было не занимать: веселые игры, домашние постановки, прыжки с крыши деревенского сарая в сугроб. В минуты вдохновения или веселья ее крупное, с большим ртом лицо становилось необычайно привлекательным. Глаза горели, румянец пылал на щеках, а улыбка была такой искренней, что не любить ее было просто невозможно. Светленькой, голубоглазой девчушкой с милыми ямочками на щеках, взлетающей надо лбом волнистой челкой хотелось восторгаться и называть уменьшительно-ласкательным именем. Что, впрочем, многие с превеликим удовольствием и делали.

Ирочка ходила в художественную школу. Преподаватели прочили ей прекрасное будущее. Она замечательно рисовала, ей легко давались наброски с натуры, портреты. Девочка тонко чувствовала цвет, и многие ее работы вызывали восхищение цветовой палитрой и умело схваченным сюжетом.

Несмотря на незаурядный талант и выдержав нешуточное сопротивление родителей, после школы Ирина пошла в университет, на филологический – любовь к литературе перевесила. Правда, рисовать не бросила, но делала это уже не с таким желанием, только под настроение. Очень часто начатая работа по несколько месяцев пылилась на шкафу, ожидая очередного Ирочкиного вдохновения.

В университете Ирина закружилась в вихре общественной работы. Комсорг группы, член литературного кружка, активный участник художественной самодеятельности. Очень скоро Ирочку знали все: от доцента до гардеробщицы.

Училась она легко, в зачетке одни пятерки. Ей нравились и преподаватели, и лекции. Все было ново, интересно. Иногда Ирочка взбрыкивала, как называла это мама, и могла сбежать с лекций. Особенно когда шалая весна кружила голову, а однокурсник Костик без конца писал ей записки-признания, и она находила их в самых неожиданных местах: в капюшоне куртки, в пудренице, в перчатках. Когда они срывались с занятий и, не сговариваясь, ехали в Филевский парк, где до одури качались на качелях, объедались мороженым, целовались в укромных местах, а потом брели домой, уставшие, промокшие и счастливые.

Уже учась на третьем курсе, Ирочка встретила его. Высокий темноволосый юноша стоял в университетском коридоре, окруженный толпой восторженных парней и девчонок. Он о чем-то весело рассказывал им, заразительно смеялся, и только темные, с прищуром, глаза оставались почему-то серьезными.

– Кто это? – поинтересовалась Ирочка у Светки, своей подружки, с которой они дружили с первого курса.

Света отличалась дружелюбным характером, у нее всегда можно было перехватить двадцатку до стипендии. Кроме того, Светка обладала завидной способностью: она всегда все обо всех узнавала первая.

– Ты что? – жарко зашептала она в ухо Ирочке. – Это же Лешка с археологического, брал академку, сейчас вернулся. В него все девчонки влюблены.

– Свободен?

– Да вроде бы встречался с Танькой. Она на историческом учится. Да ты ее знаешь, такая маленькая, симпатичная.

Ирочка вспомнила миниатюрную Татьяну. Про нее говорили, что она с детства профессионально занимается танцами. Оттого походка у Татьяны была на редкость грациозная, как бы летящая. Всегда идеально накрашенная, с модной стрижкой, она вызывала зависть всех девчонок на курсе. А точеная фигурка, идеальные ноги и соблазнительный бюст делали ее популярной среди мужской половины университета.

Ирочка скривила большой рот, стараясь отогнать наплывшую невесть откуда на глаза пелену. Потом решительно раздвинула толпу студентов и задала Алексею на редкость глупый вопрос:

– Ты петь умеешь?

Алексей удивленно уставился на странную девчонку и только хотел открыть рот, чтобы ответить, как она, резко повернувшись, исчезла.

Ирина, закрывшись в туалете, плакала злыми слезами, ругая себя на чем свет стоит: и за свой дурацкий вопрос, и за то, что опозорилась теперь перед ребятами, а главное, за то, что вряд ли теперь она сможет когда-нибудь подойти к этому красавцу.

Ей осталось теперь забиться, как мышке, в норку и не попадаться ему на глаза.

Алексей нашел ее сам. Через неделю, выходя из аудитории, Ирочка увидела его, стоящего у окна. Встретившись с ней глазами, Алексей улыбнулся, махнул Ирине рукой и, подхватив ее сумку с книгами, пропел:

– Милая моя, солнышко лесное…

Ирина засмущалась, не зная, что ответить, а он, не давая ей опомниться, сообщил:

– Бежим, у меня два билета в «Планету». Сеанс через полчаса.

Потом Ирина как ни пыталась, так и не могла вспомнить название фильма. Она сидела рядом с Алексеем, и ее трясло как в лихорадке. Когда погас свет и Алексей взял ее за руку, она явственно ощутила, что потолок надвигается на них. Она закрыла глаза – и все: Ирина отключилась настолько, что ей казалось, будто эти жаркие объятия и поцелуи, и его рука у нее на коленях – все это происходит не с ней, Ирочкой Колесниковой, а с какой-то другой девчонкой, которая и не живет в этом мире вовсе, а прилетела сюда с далекой неизвестной звезды. А Лешка, конечно же, не студент московского вуза, а герой увлекательного красивого романа, который ей давала читать Светка, и они вместе с ней рыдали над страстной трагической любовью романтичных героев.

Жизнь закружила Ирочку в радостном калейдоскопе. Она хохотала без причины, дурачилась, казалось, не ходила, а парила, излучая счастье и любовь. Иногда она ловила устремленный на нее грустный взгляд Костика. Но поделать с собой ничего не могла. Алексей затмил для нее всех.

Они бегали с ним в кино, а чаще всего по студенческим вечеринкам. Ирочка знала всех Лешкиных друзей, а так как веселые посиделки и праздники устраивались довольно часто и подчас затягивались за полночь, Ирина часто оставалась ночевать или в общежитии у подружек, или у Алексея.

Мама, конечно, была недовольна, не раз выговаривала Ирочке, иногда дело доходило даже до скандалов. Несколько раз Ирочка приходила домой под утро и, мягко говоря, не совсем трезвая. Родители пытались урезонить ее, отказываясь узнавать в этой потерявшей себя от счастья и творившей глупости девушке свою дочь.

А Ирочка, действительно, будто переселилась на другую планету, она жила только Алексеем, со страстью отдаваясь своему чувству. По-другому она просто не умела. Ирина с восторгом смотрела на Алексея, все его предложения – от прогулки по парку до очередной вечеринки – принимала безоговорочно. Она привыкла к тому, что каждая такая встреча с друзьями заканчивается попойкой, привыкла и сама выпивать. Сначала понемногу, позволяя себе одну-две рюмки вина, а однажды, подражая Алексею, лихо опрокинула стакан водки. Ей стало плохо, и Алексей трогательно ухаживал за любимой: подавал воды, мочил виски мокрым полотенцем, без конца целуя пульсирующую жилку на шее. Ирина не отпускала Лешкину руку ни на минуту. Ради этого она могла не задумываясь выпить еще хоть целую бутылку водки.

В конце учебного года, когда летняя сессия осталась позади, Алексей был включен в состав археологической экспедиции, которая собиралась отправиться на раскопки в Крым. Ликованию Алексея не было предела. Ирочка, конечно, тоже была рада за него. Однако и грустила, понимая, что им предстоит хотя и недолгая, но разлука.

Алексей устроил грандиозные проводы, они гуляли всю ночь. Пили, танцевали, опять пили. Ирочка не отходила от Лешки ни на шаг.

– Обещай, что будешь писать каждый день, – шептала она, прижимаясь к милому и с надеждой заглядывая в глаза.

– Конечно, – беспечно отвечал Алексей.

Ирочка ждала первое письмо две недели. Она вся извелась, похудела, каждый день с надеждой заглядывая в почтовый ящик.

– Ирочка, возьми себя в руки, – просила мама, с тревогой глядя на дочь. Ирочка молча поднимала на нее свои бездонные глаза, в которых читалась тревога, любовь, неуверенность и надежда.

Когда долгожданное письмо наконец-то пришло, Ирочка долго не могла открыть его – руки тряслись.

Письмо оказалось коротким и деловым. Устроился, копаем, пока не нарыли ничего интересного. Погода хорошая, много купаемся, устаю. Ни слов любви, ни нежности, как будто Алексей писал не любимой девушке, а сухой отчет о проделанной работе. Но Ирина была рада и этому, читала и перечитывала скупые строки, находя объяснение такому сдержанному письму в его усталости и занятости.

– Ирина, очнись, приди в себя наконец, неужели ты не понимаешь, что он не любит тебя, – мама говорила жестко, надеясь, что это встряхнет дочь, заставит ее задуматься.

– Леша меня любит, – на все мамины доводы отвечала Ирочка.

Письма по-прежнему приходили редко и были такими же короткими и неласковыми. Она не знала, что и думать. Но еще больший удар ждал Ирину впереди.

В один из дней Ирочка поняла, что беременна. Вначале эта догадка повергла девушку в шок. Казалось, на нее опрокинули целый ушат ледяной воды. В душу заползали растерянность и жуткий страх. Почти неделю Ирина ходила сама не своя, чем необычайно обеспокоила домашних.

– Что, опять не пишет? – допытывалась мама. – Пора уже привыкнуть к этому и… успокоиться.

Отворачиваясь, чтобы скрыть слезы, Ирина молчала. А ночью, уже не таясь, плакала в подушку. Алексей не писал, и Ирина подумывала, что пора рассказать о своем положении маме, как вдруг спасительная мысль мелькнула у нее в голове. Ирочкино настроение сразу же переменилось.

Она летала по квартире, целовала маму, готова была обнять весь мир.

– Ты с ума сошла, – мама схватилась за сердце, когда Ирина объявила о своей беременности. – Вы не расписаны, и потом, ваши отношения… – Мама просто не находила слов. А Ирочка повторяла без конца:

– Все будет хорошо, теперь все будет хорошо. Вот увидишь.

Она настрочила Алексею длинное письмо и теперь каждый день бегала к почтовому ящику. Ответа не было. Алексей не писал, не звонил, и Ирочка не знала, что делать. Она написала еще несколько писем, в надежде, что Лешка не получал предыдущие.

Ирина совсем растерялась, не зная, кому рассказать о своем положении. С мамой ей говорить не хотелось, все, что она скажет, Ирочка знала наперед. Видеть ехидные Светкины глаза тоже не могла.

Измучившись, Ирочка решила все рассказать Костику. Ей было все равно, что он мужчина, что любит ее без оглядки, а потому Ирочкины признания Костику будет слишком больно слушать. Но безысходность, страстная любовь к Лешке и невыносимое чувство ревности настолько истомили ее, что Ирочка решила наплевать на условности, позвонила Костику, договорилась о встрече и теперь ждала его на скамеечке в парке. От нетерпения пришла на полчаса раньше и вся извелась, пока считала минуты до прихода друга.

Костик примчался с букетиком цветов, осторожно присел рядом с Ирочкой и, не сводя с нее влюбленного взгляда, приготовился слушать.

Все время, пока Ирина говорила, он молчал, изредка поглаживая ее по руке. Когда она высказалась, улыбнулся:

– Рожай, Ирочка.

Ирина гневно зачастила, от волнения проглатывая слова. Да как он может так говорить, ведь Лешенька не знает об Ирининой беременности, от него ничего нет, скорее всего, до него ее письма просто не дошли. Вдруг он не захочет, да и ей одной как же с ребенком. Это же тяжело: плач по ночам, грязные пеленки, а главное, впереди два года учебы.

– У тебя есть мама, она поможет, – возразил Костик и, немного помолчав, смущенно добавил: – И я есть.

– Мама с самого начала была против наших отношений с Алексеем. – У Ирины задрожал голос от близко подступивших слез. – И вообще, что ты в этом понимаешь? Я думала, ты меня поддержишь, а ты…

Она резко встала, отбросила непослушную прядь со лба.

– Если от Леши в ближайшее время не придет письмо, – решительно заявила она, – я сделаю аборт, пока еще сроки не ушли.

Ирина произнесла эти слова, и ей стало страшно. За еще не родившегося малыша, за себя. И почему-то за Костика. А Костик гладил ее по голове, нежно прикасаясь к пушистым волосам. Ирина отпихивала его руку, злилась, а Костик никак не хотел отпускать ее, шептал что-то нежно и ласково.

Дома мама молча подала Ирине телеграмму. Ирочка прочла, повернулась и вышла. Мама было кинулась за ней, но Ирочка через плечо шикнула на мать и ускорила шаг.

Что происходило в последующие пять дней, Ирина помнила смутно. Она пила в подворотне вонючий портвейн с какими-то грязными, оборванными, дурно пахнущими людьми, которых и людьми-то назвать было трудно. Ночевала в подвалах, переходя из одного в другой. Ее лапали жирными, сальными руками, пытались целовать беззубыми, вонючими ртами – она не ощущала ничего. Ирина пила то, что ей подносили. Ничего не ела, спала урывками и опять пила.

На шестой день ее нашел Костик. Ирина лежала на грязном топчане в подвале соседнего дома, рядом храпела пьяная жирная тетка. Ирина не шевелилась. Она смотрела, не мигая, в потолок, под глазами залегли синие тени, губы потрескались. Спутанные, давно не чесанные волосы свисали клоками.

Костик подхватил ее на руки и, совершенно безучастную ко всему, принес домой.

Мама плакала, отец заперся в кабинете, и оттуда доносились его частые нервные шаги.

Глава 2

Ирина молчала почти месяц, не отвечала на вопросы матери, смотрела на Костика невидящими глазами, отказывалась от еды. Она подолгу не вставала с постели, почти не спала, и только отец мог заставить ее выпивать немного куриного бульона.

Ирина целыми днями лежала в комнате, укрывшись пледом, и не могла ни о чем думать. Только текст Лешкиной телеграммы огненными буквами горел у нее в воспаленном мозгу: «Я женился». Казалось, что горячие слезы наполняют ее всю, от макушки до пяток, но соленая влага почему-то не выливалась наружу, а жгла душу до тех пор, пока Ирина не вставала и, достав припрятанную бутылку, отпивала несколько глотков. Только тогда она могла забыться коротким сном.

Отец оформил в университете академический отпуск, а затем перевел дочь на заочное отделение.

Через семь месяцев Ирина родила мертвого мальчика. Мать успокаивала ее, украдкой вытирая слезы. А Ирина будто окаменела, ни одна слезинка не вылилась из глаз. Лежала одна в больничной палате, безучастно глядя в потолок. Сердобольная нянечка после долгих уговоров принесла ей бутылку водки, и Ирочка выпила горькую жидкость в туалете прямо из горлышка, ничем не закусывая. Пила, пытаясь забыть и свою любовь, и свою непутевую жизнь – поломанную и исковерканную, – и маленького несчастного малыша, в смерти которого виновата только она.

Целый год Ирина восстанавливала силы. Отец купил дочери путевку в дом отдыха в Подмосковье. Поехала с неохотой, но ей неожиданно понравилось. Она много гуляла по живописным окрестностям, даже сделала несколько эскизов. Часто уходила к озеру, которое было расположено недалеко от дома отдыха. Подолгу сидела на берегу, смотрела на спокойные воды, понемногу оттаивая душой.

Ни с кем из отдыхающих Ирина так и не смогла сблизиться, поэтому большую часть времени проводила одна. Несколько раз приезжал Костик, привозил фрукты, сладости, испеченные мамой пироги. Несмотря на тяжелые переживания, Ирина оставалась привлекательной женщиной, и на нее засматривались мужчины. Но эти взгляды оставляли ее равнодушной. Еще не перегорела в душе любовь к Алексею, любовь пополам с болью от его предательства.

Бывали дни, когда на Ирину нападала невыразимая тоска, она не могла никого видеть, ни с кем разговаривать. Ощущала почти физически душевную боль. Когда она шла в магазин, покупала водку и, запершись в комнате, пила, пока хмель не позволял забыться и уснуть. Ирочка понимала, что это ненормально, что так не может поступать интеллигентная, уважающая себя женщина. Знала, конечно, что мама давно обо всем догадывается, но молчит, хотя страдает невыносимо. Для нее было очевидно, что до страшной болезни, именуемой алкоголизмом, всего один шаг, а женщины спиваются почему-то быстрее мужчин. Осознавала, беспокоилась, но поделать с собой ничего не могла, а скорее всего, не хотела, успокаивая себя тем, что, когда все забудется, уйдет из души, тогда и бросит она эту проклятую привычку.

Окончила университет Ирина неплохо, прекрасно защитила диплом. Но тут грянула перестройка. Работу найти было невозможно. В школах платили мизерную зарплату. Несколько месяцев прошли в поисках. Наконец Ирине удалось получить место учителя литературы, да еще подрабатывала частными уроками рисования.

Несмотря ни на что, работа Ирине нравилась, да и ученики как-то сразу полюбили ее. Она была строгой, но могла к месту и пошутить, а то и подколоть ребят, хотя никогда не унижала их. С коллегами Ирочка поддерживала ровные дружеские отношения, но ни с кем особенно не сближалась, держалась особняком. Кем не менее ее уважали, знали, что в любой момент придет на помощь, поддержит.

Скоро стало очевидным – Ирочка замечательный специалист. На открытые уроки к ней собирались многие учителя из школ района. Она умела грамотно и доходчиво подать материал, используя в работе различные методики проведения уроков, применяла психологические игры, что тогда было внове и только входило в практику преподавания. Уроки у нее всегда проходили шумно, интересно и приносили Ирочке неизменное удовольствие.

Работа поглотила Ирину полностью. Она делилась опытом, вела литературно-музыкальную гостиную, писала яркие статьи в вечернюю московскую газету и даже пару раз выступила на районной учительской конференции.

Мама была довольна. Теперь, по крайней мере, Ирочке было чем заняться. Дети, школа, Ирина даже достала свой мольберт и иногда делала неплохие зарисовки. Казалось, с прошлым покончено навсегда. Правда, от своей привычки выпивать Ирина так и не избавилась. С нетерпением ждала выходных, чтобы в пятницу приобрести бутылку водки, всячески скрывая от родных свое пристрастие.

В августе умерла бабушка, мамина тетка. Родственников у старушки, кроме Ирочкиных родителей, не было, и квартира в Кузьминках была завещана им. Отец сделал довольно выгодный обмен, поближе к их району, и Ирочка перебралась из просторной родительской квартиры в крохотную двушку.

Конечно, мама не сразу согласилась на этот вариант.

– Может, будем сдавать? – робко предложила она.

– Мама, не волнуйся. Я знаю, о чем ты беспокоишься. Со мной будет все в порядке.

Ирочку поддержал отец.

– В конце концов, – сказал он твердо, – у нашей дочери должна быть личная жизнь.

Как Ирочка стала жить самостоятельно. Хотя мама продолжала всячески опекать ее. То пирог испечет, то пельменей налепит на ужин. Ирочка упрямилась, ей хотелось все делать самой, но потом махнула рукой. В конце концов, школа отнимала много сил и времени, и мамины ватрушки оказывались как нельзя кстати.

В конце октября Ирина получила неожиданное приглашение от заведующего районным отделом народного образования.

Павел Григорьевич Митрофанов ждал ее у себя в кабинете к пятнадцати часам. Цель этого приглашения его секретарша не сообщила, и всю дорогу до районо Ирина терялась в догадках, зачем она понадобилась Митрофанову. Знакомы они с ним не были. Кажется, он пару раз бывал у них в школе, но Ирочка его не видела, заврайоно в основном общался с директрисой.

Павел Григорьевич принял ее учтиво, сам встретил у двери, проводил к столу, предложил чаю. Ирочка отчего-то засмущалась, щеки зарделись алыми маками. Она без конца закрывала и открывала замок сумочки, не зная, куда деть руки.

В последнее время Ирочка удивительным образом преобразилась. Из глаз исчезла безысходная тоска, отросшие волосы она закалывала наверх, открывая лоб и виски, отчего лицо казалось молодым, почти юным. И даже большой рот не портил впечатления, а, наоборот, придавал Ирочкиному облику необъяснимый шарм и привлекательность. Смущение очень шло девушке. Она сразу делалась беззащитной и от этого желанной.

Митрофанов долго молчал, прихлебывал чай, внимательно вглядываясь в Ирочкино лицо. Все еще волнуясь и стараясь не смотреть на заведующего, Ирочка, однако, заметила его холеные красивые руки, зачесанные назад густые, вьющиеся волосы, волевой подбородок. Костюм был явно куплен в дорогом магазине или сшит на заказ. Ирочка улыбнулась, наблюдая, как Павел Григорьевич вытягивал трубочкой губы, когда хотел отпить из чашки горячий чай, отчего глоток у него получался какой-то булькающий и громкий.

Заметив ее улыбку, Митрофанов обескураживающе улыбнулся и взглянул на Ирочку. От этой улыбки, сразу преобразившей его лицо, Ирочкино волнение куда-то исчезло, она фыркнула, и через секунду оба уже заразительно смеялись.

На этой веселой ноте и шел дальнейший разговор. Павел Григорьевич хвалил Ирочку, ее методику преподавания, умение применять новые разработки на практике. Коснулся и ее необычайных талантов: музыкальных, художественных, литературных. В конце своей хвалебной оды, когда Ирочка, опять засмущавшись, пыталась возразить ему, Павел Григорьевич сказал:

– Знаете, Ирина Васильевна, мы ведь хотим перетянуть вас к себе, в районо. В методический отдел требуется специалист, ну и кто, как не вы, поможет нашему учительству работать более творчески. Коллектив у нас небольшой, очень дружный. Я думаю, получится у вас как нельзя лучше. Опыт у вас накоплен немалый, да и с людьми ладить умеете.

Ирочка растерянно заморгала, не зная, как отреагировать. Честно говоря, такого предложения она не ожидала и не была готова ответить на него сейчас. Нынешнее положение Ирочку вполне устраивало, что-либо менять в своей жизни ей не хотелось. А ведь известно, что новая работа – это и новые привычки, и новые люди, и совсем другой круг обязанностей.

Договорились, что через неделю Ирина заедет к Митрофанову с готовым ответом.

– Рассчитываю только на ваше согласие, Ирина Васильевна. Да и в зарплате вы выиграете, – на прощание сказал Павел Григорьевич, галантно распахивая двери.

По дороге домой, прокручивая мысленно весь разговор с Митрофановым, вспоминая его обаятельную улыбку, ласковые глаза, Ирочка уже приняла для себя решение.

Забежала в магазин. Быстро оглядела полки: так, перемороженная рыба – ничего, сойдет, можно потушить с лучком и со сметаной. В корзину отправилась банка килек – Ирина любила макать в томатную жижу хлеб. Вслед за кильками положила кусок «докторской». В винном отделе Ирочка добавила бутылку «Столичной». Сегодня пятница, так что можно и расслабиться.

Ключ, как всегда, долго не поворачивался в замке, и, звоня в дверь к соседу, Ирочка который раз загадывала купить завтра же новый замок. Сосед, худой, болезненный на вид, возясь с ключом, тоже посоветовал:

– Менять вам надо замок, Ирочка.

– Да, да, – рассеянно кивнула она головой, улыбкой благодаря мужчину.

Дома влезла в тапочки и, не снимая куртки, сразу же схватила трубку телефона:

– Костик, бегом.

После смерти родителей Костик разменял свою шикарную трехкомнатную квартиру и поселился в двух шагах от Ирочкиного дома, – жертвуя хорошим районом, – в крошечной двухкомнатной хрущевке. Как перспективного ученого его оставили в университете, он защитил кандидатский минимум и теперь преподавал студентам древнейшую историю. Впрочем, Костиком теперь его называла только Ирина. Он давно уже превратился в солидного лысеющего Константина Сергеевича. Полноватого, немного неуклюжего, с добрыми и умными глазами.

До сих пор Костик был до самозабвения влюблен в Ирочку, бежал к ней по первому зову, а на получаемые гроши в день зарплаты неизменно покупал Ирочке белую гвоздику. В ответ на это она целовала его в нос, потом тянула на кухню пить чай, забывая поставить цветок в воду.

Белый цветок был у него и сегодня. Костик, запыхавшись, влетел в квартиру, тут же получил от Ирочки корзинку с картошкой.

– Помой.

– Знаю, – перебил ее Костик, – почисти, порежь и поджарь.

– Умник, – подвела итог Ирочка.

Она загремела сковородками, занялась рыбой, сунув ее под струю воды, чтобы быстрее разморозить. Отправила в рот кусочек хлеба и с набитым ртом начала рассказывать. Костик несколько раз переспрашивал, задавал Ирочке какие-то незначительные вопросы, но не оттого, что он что-то не понял, а скорее чтобы скрыть волнение и радость за Ирочку.

– Это замечательно, это замечательно, – без конца повторял он, помешивая картошку и с нежностью наблюдая за Ирочкой. Как она ловко нарезает хлеб, укладывает на тарелку красивыми кружочками колбасу, достает вилки. Костик немного нахмурился, заметив, что Ирочка поставила на стол рюмки.

– Сегодня пятница, можно, – как бы оправдываясь, зачастила Ирочка, – да и такое событие надо отметить. Ты же знаешь, что я в рабочее время ни-ни. Давай, садись. Рыба готова.

Она наполнила рюмки. И Костик встал, собираясь сказать хороший тост, о том, как он рад, что наконец Ирочка реализует себя, полностью раскроет свои таланты, вернется к живописи и, может быть, выставку организует. Но Ирочка, не слушая его, опрокинула рюмку, подхватила поджаристый кусочек картошки и тут же налила вторую.

Костик отпил совсем немного, сморщился и грустно взглянул на Ирочку, понимая, что про выставку это он загнул – Ирочка давно не рисует, а если эти пятничные вечера будут периодически продолжаться, то едва начавшаяся Ирочкина карьера может очень скоро и бесславно закончиться.

Как обычно, после третьей рюмки Ирочка начала плакать, жалеть себя, бессвязно выкрикивая имя своего обидчика, который сломал ей жизнь, растоптал любовь, бросил, нисколько не раскаиваясь в этом.

И хотя она уже плохо помнила и Лешкино лицо, и его голос, обида продолжала гореть в ней огненными буквами тогдашней телеграммы.

Костик, как всегда, суетился, отставлял от Ирочки подальше бутылку, а она, некрасиво кривя большой рот, кричала, что Костик достал ее своей заботой, что он давно уже ей надоел и не хочет она его, Костика, видеть, и пусть он катится отсюда ко всем чертям.

Костик ниже опускал плечи, шаркая тапками, шел ставить чайник. Потом волочил Ирочку до дивана, который стоял тут же в кухне, аккуратно накрывал пледом и только потом шел домой.

Шел и в который раз клялся себе не ходить больше к Ирочке, которая вновь выбросила его, как ненужную половую тряпку. Ведь вокруг столько привлекательных хороших женщин, и некоторым он даже нравился. Например, Ольга Георгиевна – их лаборантка – давно уже смотрела на Костика призывным взглядом, стараясь ненароком дотронуться до него, а как только он поднимал голову от стола, тут же звала, манерно растягивая слова:

– Ко-о-нстантин Сергеевич, хотите чаю?

Костик тут же вставал и уходил в коридор, и, хотя это было похоже на бегство, поделать с собой он ничего не мог. Перед глазами все время была Ирочка.

Глава 3

Суббота началась для Ирочки тошнотой, головными болями и такой слабостью, что встала с постели она с большим трудом, и то только потому, что ужасно хотелось пить.

Напилась прямо из-под крана, плеснула несколько раз себе в лицо холодной водой, потом сунула руку за шкаф, нащупав там заветную бутылочку. Выпить хотелось ужасно.

Она уже ставила на стол сковородку с холодной вчерашней рыбой, когда зазвонил телефон.

– Ирина, как дела? – зазвенел в висках голос матери.

Ирочке пришлось настроиться на доброжелательную волну и, чтобы мать не догадалась о вчерашнем, рассказать ей и о Павле Григорьевиче, и о новой работе, добавив как веский аргумент, что это одобряет Костик.

Мама обрадовалась, тут же надавала Ирочке кучу советов. И как вести себя в новом коллективе, как одеваться, с кем дружить. Ирочка с тоской поглядывала на стол, с нетерпением ожидая конца разговора.

Наконец мама, прощаясь, сказала:

– Ты бы пришла завтра к нам. Отец рад будет, а я пирог испеку, твой любимый, с корицей.

– Хорошо, мамуль, я перезвоню.

С похмелья Ирочку потряхивало, и она едва дождалась конца разговора. Вздохнув с облегчением, когда мама повесила трубку, Ирочка плеснула в рюмку спасительную жидкость. Выпила, поковыряла вилкой рыбу. Немного посидела, потом налила еще. После второй почувствовала себя лучше. Переоделась в старый спортивный костюм, пропылесосила ковер в гостиной, вымыла плитку в ванной, приготовила нехитрый обед и уселась с книжкой перед телевизором.

Однако совсем не читалось, буквы сливались в темную массу, и какая-то мысль, ухватить которую за кончик Ирине так и не удавалось, сверлила мозг. Мысль эта вызывала беспокойство, тревожила душу, и Ирочке поскорее хотелось от нее избавиться. Озноб пробежал по телу, и Ирочка прошла в спальню за пледом. Бумажная иконка тут же попалась ей на глаза. Бог смотрел на нее, как и в тот раз, внимательно и печально, и мысль, которая совсем недавно убегала от Ирочки, вдруг оформилась в ясное понимание абсурдности и неприемлемости ее поведения.

– Пить нельзя. Это плохо закончится, – повторила Ирина вслух то, что сидело у нее в голове. Порыв ветра, ворвавшись в открытую форточку, зашевелил шторы, заиграв солнечными бликами по стенам. Образ Спасителя посветлел, словно одобряя вывод, сделанный женщиной.

Неожиданно разозлившись, Ирочка сдернула с кровати плед. От резкого движения воздуха иконка упала ликом вниз.

– Вот и пусть, – желчно выкрикнула Ирочка и выскочила из спальни.

Она пододвинула к дивану журнальный столик с закуской, время от времени наливая себе по чуть-чуть. Много нельзя. Завтра воскресенье, а в понедельник на работу, и выглядеть надо соответственно. А если перебрать, за день можно и не выходиться, и тогда лицо сразу же выдаст тебя. Об иконке, так и оставшейся лежать на полке, она старалась не думать, заглушая мысли громкой музыкой или очередной рюмкой водки.

Ближе к вечеру позвонил Костик.

– Как ты? – осторожно спросил он.

– А ты? – разозлилась Ирочка.

Костик долго молчал, сопел в трубку, наверное, соображая, обидеться ему или нет. Потом, видимо, решил, что не стоит.

– Ты знаешь, мне тут приятель предложил два билета на «Щелкунчика», на завтра. Пойдем?

Ирочка завизжала от восторга. Театр она обожала, а эта постановка была одной из ее любимых.

С сожалением посмотрев на оставшуюся водку, она решительно убрала бутылку за шкаф. Нельзя. Иначе лицо завтра не «сделаешь».

Все воскресенье пролетело в хлопотах. Ароматическая ванна – раз. Ирочка нежилась в ней, пока вода не стала остывать, а тело, казалось, приобрело невесомость. Маникюр – два. Конечно же, лак не должен быть очень ярким, но обязательно гармонировать с платьем. А вот платье-то как раз Ирочка и не выбрала.

Она долго перебирала одежду в шкафу. Многие модели устарели, в некоторые Ирочка уже не влезала. С возрастом в теле появилась дородность, что, впрочем, ее вовсе не портило, а напротив, прибавляло обаятельности.

Ирочка остановилась на черной классической юбке и серебристой блузке. Она купила ее к первому сентября. Надела только один раз – впрочем, и некуда было. Конечно, можно было и не покупать такую дорогую вещь. Вполне можно было обойтись, да и стоила блузка дороговато. Но Ирочке она безумно понравилась. Романтический воротник с маленькими рюшами, множество перламутровых пуговичек, широкий рукав, отделанный атласной лентой в тон. А сегодня как раз такой случай, когда можно покрасоваться в обновке. Она добавила к своему наряду нитку жемчуга и, когда посмотрелась в зеркало, даже зажмурилась. Ну просто чудо как хороша.

Теперь туфли – и она готова. Но, взглянув на часы, Ирочка вздохнула: до начала спектакля оставалось еще достаточно времени.

Ой, а прическа?! Ирине пришлось провозиться больше двух часов, не зная, как лучше уложить волосы. В конце концов она зачесала их, как всегда, наверх, немного завив концы и сбрызнув лаком.

Ирочка еще крутилась перед зеркалом, когда пришел Костик. Она тут же скривила рот: ну конечно, не нашел ничего лучшего, как нарядиться в папин костюм, а рубашка и вовсе не выдерживала никакой критики, и если она не принадлежала Костиному прадеду, то деду точно.

– Послушай, – Ирочка была безжалостна, – он что, ходил в ней на баррикады?

– Кто? – не понял Костик.

– Рубашку ты мог надеть поприличней, – махнула рукой Ирочка, – это же каменный век какой-то. А галстук?! Ты что, одолжил его в историческом музее?

– Между прочим, это моя любимая рубашка, – обиженно засопел Костик, – и…

– Ладно, ладно, – примирительно проворчала Ирина, – только галстук придется снять. Ну, право же, без него лучше.

Костик, обреченно вздохнув, сунул его в карман.

В фойе театра Ирина долго рассматривала развешанные на стенах картины и фотографии, не обращая внимания на публику, и даже Костин несуразный вид перестал раздражать ее.

Не дожидаясь третьего звонка, они прошли в зал, и Ирочка окунулась в волшебный мир театра, ибо все театры мира имеют своеобразные звуки и запахи, которые очаровывают настоящего ценителя искусств и уносят его в сказочную страну грез.

Ирочка не замечала ни влюбленных взглядов Костика, ни его робких прикосновений, – она была вся там, в том мире, который притягивал ее и не отпустил до самого конца спектакля. Они еще долго сидели в креслах, хлопали, кричали «браво», и Ирочке так не хотелось покидать этот волшебный мир и брести по слякоти в холодную одинокую квартиру. По пути домой они с Костиком почти не разговаривали, заново переживая удивительную игру актеров.

Глава 4

Всю неделю Ирочка пребывала в каком-то возвышенном состоянии. Буквально летала, а не ходила по школе. Каждый ее урок – как маленький спектакль. Она декламировала «Незнакомку» Блока с таким чувством, что ученики замирали в изумлении, открывая в Ирине Васильевне новые стороны ее характера. Коллеги также по достоинству оценили ее невероятно тонкое чувство юмора, которое раньше не замечали, скорее всего, из-за Ирочкиного немного замкнутого характера. Окружающие удивлялись искрящимся глазам, немного смущенной улыбке, легкой изящной походке.

– Уж не влюбились ли вы, дорогая Ирина Васильевна? – наконец не выдержала завуч школы Анна Степановна.

– Да, – просто ответила Ирочка, – я влюбилась в жизнь.

И это была правда. Поверив, что новая работа принесет ей изменения в личной жизни, Ирочка захотела в один миг избавиться от прошлого, самой вмешаться в свою судьбу и сделаться счастливой.

Уроки закончились, Ирина вышла на улицу. Ей вдруг захотелось что-то изменить в своем облике. Заметив на другой стороне улицы парикмахерскую, она зашла туда. Молодой мастер долго колдовал над ее волосами, как-то по-особому укладывал локоны, сделал ей немыслимую челку – неровную и щипаную. Но, как ни странно, и челка, и новая прическа удивительно шли Ирочке. Глядя на себя в зеркало, она увидела совершенно незнакомую женщину: яркие глаза, высокие скулы, большой, красиво очерченный рот – какая-то завораживающая красота. На Ирочкином лице отразилось ее внутреннее состояние, ожидание перемен, чего-то нового и неизведанного. Из просто привлекательной женщины Ирочка превратилась в красавицу. Она была удивлена и обрадована этим.

Выйдя из парикмахерской, она долго и бесцельно бродила по улицам, чувствуя на себе заинтересованные, призывные взгляды мужчин. От переполнявших ее чувств Ирочке захотелось петь, бежать вприпрыжку, как в детстве размахивая руками, ступать по лужам так, чтобы брызги летели во все стороны, жевать пирожок, и обязательно, чтобы повидло вылезало совсем с другой стороны, а Ирочка слизывала бы его языком, закрыв от удовольствия глаза.

Совсем неожиданно она набрела на стихийную ярмарку картин. Здесь же, укрепив мольберты, сидели бородатые, длинноволосые художники. В детстве она часто задумывалась: почему художники носят бороды, может быть, там заключена сила их таланта?

Ирочка остановилась посмотреть. Художник уверенно наносил краски на холст, и вот уже на нем проступил край серого хмурого неба, кусочек мостовой. Большой корявый тополь тянул свои черные оголенные ветки к небу. Ирочке вдруг нестерпимо захотелось взять в руки кисти. Боже, как давно она не делала этого. Развернувшись, она заторопилась домой. Едва раздевшись, Ирочка нашла на антресолях свой старенький мольберт, набор кистей, краски. Отыскался и кусок холста. Она писала свою картину до темноты, пока не устала. С непривычки заболели глаза, да и рука стала подрагивать. Ирина удовлетворенно осмотрела свою работу, закрыла холст куском темной ткани, решив, что обязательно допишет картину в ближайшие дни.

Пятницу она ждала с нетерпением. В этом ожидании сосредоточились все ее надежды на будущее счастье. Уверенность, что с новой работой придет к ней обновление всего: ее жизни, ее внутреннего мира, ее знакомых, – крепла с каждым днем.

Когда она приехала в районо, Павел Григорьевич сам провел ее в отдел кадров для оформления необходимых документов, затем любезно познакомил с сотрудниками.

– Вот ваш стол, Ирина Васильевна, – Павел Григорьевич указал на стол в углу комнаты, – я думаю, вам здесь будет удобно. Ну а в курс дела вас введет Валентина Игоревна. Как что в понедельник милости просим.

Он галантно поцеловал Ирочке руку, ласково улыбнулся, отчего сердце у нее сладко заныло. Ей стало жарко, а ноги сразу ослабели, и Ирочке показалось, что она не сможет сделать ни одного шага.

Опершись на спинку стула, она улыбнулась в ответ, затем решительно шагнула за порог и почти бегом полетела к автобусной остановке. Быстрее домой, чтобы одной в тишине все обдумать, помечтать, забившись в уголок дивана.

Как и обещала, в субботний день она решила навестить родителей. Мама обрадовалась, чмокнула Ирочку в щеку и тут же ушла хлопотать на кухню. Отец стал расспрашивать Ирочку о школе, о новой должности.

– Ты не ошибаешься, доченька, что меняешь место работы? Ведь в школе у тебя так хорошо получалось, а здесь еще неизвестно, как все будет.

– Ну что ты, папуль, – Ирина улыбнулась отцу широко и открыто. – Школу я уже переросла, а здесь и перспектива развития, ну и вообще, новые люди, новые знакомства. Да и возможности совсем другие.

– Кебе виднее, дочка, – отец, как в детстве, взлохматил ей волосы, потом притянул к себе. – Только знай: мы всегда с тобой. Надо – и поможем, и поддержим. А главное, ты должна помнить: мы тебя очень любим. – Голос у отца подозрительно задрожал, он отвернулся к окну, но Ирочка успела заметить заблестевшие от слез глаза.

Ирочкины родители поженились очень рано, еще на первом курсе института. Оба учились в технологическом, только на разных факультетах. Встретились как-то раз на институтском вечере и больше уже не расставались.

Отец души не чаял в маме, и когда она забеременела, папа был буквально ослеплен счастьем. Он без конца целовал свою Оленьку, носил на руках по комнате. Каждое утро, просыпаясь, бежал на кухню, готовил своей любимой завтрак, стараясь каждый раз побаловать ее чем-нибудь вкусненьким. Молодые жили у родителей мужа, и его мама всякий раз удивленно качала головой, когда Васенька возвращался вечером с неизменным букетом цветов.

Врачи предупреждали слишком юную маму о возможных последствиях. Вася ни о чем не хотел слушать.

– Все будет хорошо, Оленька. Ты, главное, не волнуйся.

Оленька, смущаясь и радуясь одновременно, сияя от счастья глазами, прижималась к плечу мужа, ощущая, как его сила и уверенность передаются ей.

Рожала она тяжело. Ирочка оказалась слишком крупным ребенком, и измученная Ольга смогла произвести ее на свет только через трое суток. Но, несмотря на пережитые волнение, боль, страх за жизнь ребенка и матери, оба родителя были счастливы.