Пусти козла в огород Милевская Людмила

Мимо нас прогремела ведром Марго. Она остановилась, скептически глянула на котенка и вынесла бедняге жестокий приговор:

– Сдохнет.

– Что за чушь? – возмутилась я. Симочка грустно вздохнула:

– В нашем подъезде действительно не живут коты. В подростковом возрасте сдыхают.

Я толкнула дверь квартиры Алисы и жизнеутверждающе сказала:

– Мой Шустрик не умрет.

– Посмотрим, – усмехнулась Марго, устремляясь за мной в квартиру.

В прихожей я опустила на пол чемодан, поставила на столик котенка и принюхалась:

– Красками не пахнет.

– Какой там пахнет, – горюя, отозвалась Марго. – Алиска совсем разболелась, уже и с постели не встает. Сглазили ее эти стервы, сглазили.

Недоумевая, о ком идет речь, я не стала рассусоливать, сразу отправилась в спальню к подруге. Она уже не спала, проснулась от громкого голоса Марго, поняла, что я приехала, и с нетерпением ждала.

– Ой, котенок! – обрадовалась она и тут же потянулась к нему.

– Это Шустрик, – пояснила я. – Шел к тебе в гости, да встретил меня в подъезде.

Алиса поверила и принялась нацеловывать котенка, ласково приговаривая:

– Ах ты ко мне в гости шел? В гости шел?

Я внимательно за ней наблюдала. Бедняжка действительно была совсем плоха: темные круги под глазами, синеватая бледность, вялость. Легкого котенка она брала так, словно он был пантерой.

– Так, – сказала я, – звоню Фаине.

Фаина – подруга Алисы. Надо сказать, что Алиса тащит по жизни длиннющий шлейф детских привязанностей: Фаина, Лора, Нюра, Карина – все змеи. Похвастать таким же количеством подруг, как и я, Алиса не может, но ей и своих довольно. На вернисаже были все те, к кому я с детства ее ревновала.

Ах, еще в детстве, приезжая в Ленинград на каникулы к бабуле, я неизбежно попадала в компанию подруг Алисы. Все они очень милы, но, уверена, терпеть не могут меня. И все по той же причине: ревнуют к Алисе. Выросли, повзрослели и даже постарели, но по-прежнему ревнуют. На вернисаже все, как одна, изобразили бурную радость, увидев меня. Слишком бурную, чтобы в нее можно было поверить.

Но вернемся к Фаине. Она психиатр, а потому исполняет в их местном кружке те же функции, что и моя Роза в нашем, – лечит всех подряд от всех болезней.

– Звоню Фаине, – сказала я и, не обращая внимания на возражения Алисы, позвонила.

Фаина с детства была очень крупной. Она правда не доросла до моей Маруси, но зато обладает таким басом, которому позавидовал бы Шаляпин.

– В чем дело? – пробубнила она. – Алиска? Опять умирает? Так бывает всегда, когда ее Герман уезжает в командировку.

Я рассердилась:

– Возможно, раньше она не паниковала и умирала себе потихоньку, но сейчас она позвала на помощь меня! Думаешь, я могу смотреть, как гибнет любимая подруга? В отличие от тебя не могу!

– А я и не смотрю, – пробасила непробиваемая Фаина. – Мне некогда.

– И все же найди время, – посоветовала я. – Осмотри Алису.

Фаина выругалась, но через час приехала. Она долго пыхтела, осматривая Алису, сердито дула в свои роскошные черные усы и наконец поставила диагноз:

– Абсолютно здорова.

– Что? – вспылила я. – Здорова? С такими кругами под глазами?

Фаина потрогала на своем носу бородавку и отрезала:

– С такими кругами я всю жизнь живу, пускай теперь и она поживет.

Я дар речи потеряла, беспомощно хватала воздух, пока Фаина упаковывала фонендоскоп в свой чемоданчик.

– Ну ладно, девочки, – пробасила она, – мне пора. Психи меня ждут. Я очнулась и закричала:

– Психи? А как же Алиска? Фаина изумилась:

– Она же не псих, вот когда у нее крыша съедет, изволь, тащи ко мне, а в другом я вам не помощник. Здорова, на мой взгляд, но если не верите, обратитесь к терапевту.

– Фаня! – завопила я. – Как же здорова? Только глянь на ее кожу! За несколько дней она стала вся в мелкую морщинку!

Фаина присмотрелась к коже Алисы и радостно нам сообщила:

– Я всю жизнь с такой живу, теперь будет жить и она. Это старость, она пока неизлечима.

На этой «оптимистичной» ноте Фаина выплыла, еще раз нам пояснив, что ее ждут психи.

Уже у лифта я ее отловила и, схватив за руку, отчитала за бездушие.

– Ты громче всех на вернисаже кричала, что любишь Алиску, – напомнила я.

– И не такое кричу, когда нажрусь, – пробасила Фаина.

Я плюнула и хотела вернуться в квартиру, но она сама остановила меня и прошептала:

– Мархалева, не гони волну. Алиска действительно здорова, как корова, а то, что с ней происходит, обычная хандра.

Я растерялась:

– Хандра?

– Хандра-хандра, – заверила меня Фаина. – Как психиатр тебе говорю. Круги под глазами, потому что плохо спит, тоскует без Германа. Если желаешь ей добра, не бросай одну, а развлеки. Ну все, я к психам, – и она скрылась в лифте. Я вернулась к Алисе и постановила:

– Вызываю Германа!

– Ни в коем случае! – запротестовала она. – Если ты скажешь Герману, что я больна, он бросит дела и примчится, а капиталисты мгновенно расторгнут с ним контракт. Мы останемся без денег, а без денег я сразу умру, сразу умру, – пригрозила Алиска. Я сдалась:

– Ладно, поднимайся, пойдем купаться и загорать. Ты ведешь нездоровый образ жизни.

Алиса нехотя встала, оделась, и мы отправились к заливу.

Несмотря на то, что вода в Маркизовой Луже оказалась ледяной, я заставила Алиску туда нырнуть. Сама, подрагивая от холода, мужественно стояла на берегу под порывами ветра, щедро выдавая рекомендации по здоровому образу жизни. Со смаком затягиваясь сигареткой, поведала также и о вреде курения. Здесь мне было что сказать – часами об этом вреде могу говорить, как-никак на себе испытала.

Алиса стойко плавала в ледяной воде. Время от времени она выдыхалась, останавливалась, и я вынуждена была лекцию прерывать, грозно командуя:

– Плыви! Плыви!

Всегда готова помочь друзьям, но еще больше вдохновляюсь, когда помощь ограничивается добрым советом. Здесь мне нет равных. Видимо, и в этот раз речь удалась – к нам подтянулась публика. Когда я закончила, они за малым не разразились аплодисментами, чего нельзя сказать об Алиске.

– Ты замучила меня, замучила меня, – пожаловалась эта неблагодарная, когда я ей разрешила наконец покинуть Маркизову Лужу.

– Зато какой румянец! – порадовалась я. – Не пропал даром мой труд.

Алиса же, глупая, рассердилась:

– Какой румянец? Я синяя! Я синяя! Синева и в самом деле имелась, но румянец все же преобладал.

– Не опошляй моих чаяний, – посоветовала я. – Лучше побегай по берегу, укрепи сердце да заодно и согрейся.

Алиса взбунтовалась:

– Нет, я лучше буду лежать.

Она рухнула на согретые солнцем камни и подставила мягким северным лучам свою красивую бронзовую спину. Мне ничего другого не оставалось, как пристроиться рядом. Там и продолжила лекцию. Рассказывая о здоровом образе жизни, я не спускала глаз с Алисы. Она снова хорошела прямо на глазах, но я отметила, что в этот раз гораздо медленнее.

«Сегодня уже поздно, – подумала я, – а завтра надо бы отвезти ее в Сестрорецк, на мою дачу, да погонять там хорошенько. Пускай Алиска окончательно в себя придет и заодно выполет всю сорную траву – разрослась по всей даче безбожно».

Так я и поступила. На следующий день мы отправились в Сестрорецк. Моя дача – сумасшедшее количество бурьяна, то есть, я хотела сказать, земли, а в центре трехэтажный дом, и все уже много лет без присмотру. Можно представить, сколько у Алиски образовалось дел. Про Германа она намертво забыла. Начали мы с дома. Я с удивлением выяснила, что Алиска великолепно моет окна и еще лучше полы.

– Ты даже можешь этим зарабатывать, – похвалила ее я.

Когда дом засиял чистотой, мы перебрались в сад. Передать не могу, сколько Алиска выполола там сорняка. Я только диву давалась, откуда бедняга силы берет. Потом она подмела дорожки и, пока я трепалась по телефону с тетушкой Ниной Аркадьевной, расписывая ей ужасы дачной жизни, Алиска даже замахнулась на заброшенный бассейн – попыталась его от позапрошлогодней листвы очистить. Тут уж я запротестовала:

– Хватит! Оставь что-нибудь на следующий раз. Пойдем лучше в дом пить кофе.

Но и в доме Алиске покоя не было, так бедняжка разошлась. В столовой она случайно заметила, что в шкафчиках полнейший беспорядок, и, пока я кофе пила, занялась сортировкой посуды. Я ободряла ее восхищенными возгласами.

Поздним вечером мы, усталые, но довольные, вернулись в Питер. Я еще держалась кое-как, Алиса же просто валилась с ног. Но как она была хороша! Хороша снова!

Утром нас истошным криком разбудила Марго.

– Он побежал! Побежал! Видите? Видите? – кричала она.

Мы с Алисой вскочили с кровати да прямо в ночных рубашках и бросились в прихожую. Марго стояла на лестничной площадке и, лихорадочно жестикулируя, разговаривала с Симочкой, к которой я и обратилась, как к человеку трезвому, даже разумному.

– Кто и куда побежал? – пытливо спросила я.

Симочка пожала плечами и выразительно посмотрела на Марго, мол, какой с нее спрос?

Марго, заметив взгляд, надулась и, грохоча ведрами, прошествовала в оранжерею. Оттуда тотчас донеслось ее заунывное бормотание:

– Да возвратится зола к источнику живых вод, и да сделается земля плодородной, и пусть жизнь производит дерево посредством трех имен, которые суть Нетзах, Ход и Иезод, вначале и в конце, через Альфу и Омегу, которые заключаются в духе Азота. Аминь.

На лице Алисы появилось благоговение, а мы с Симочкой переглянулись.

– Что это она там заговаривает? – подозрительно спросила я.

– Растения, наверное, – с важным видом пояснила Алиса. – Слышала же, речь идет о золе, о дереве.

Симочка покачала головой и спросила:

– Здесь кофе еще угощают?

– Угощают, – заверила я.

И мы отправились пить кофе. Симочка с удивлением отметила:

– Алиса, ты сегодня великолепно выглядишь.

– А все потому, что пропала хандра, – с гордостью сообщила я. – Алька погибает от безделья.

– Сама же запретила мне работать, – буркнула Алиса.

Я рассмеялась:

– Ха! Работать! Картины малевать! Это она называет работой!

Симочка хотела что-то сказать, судя по выражению лица, вступиться за Алису, но, слава богу, ей помешала Марго. Она снова истошно завопила:

– Он побежал! Побежал!

Мы дружно бросились в оранжерею. Марго забилась в угол, прикрылась ведром и, тыча пальцем в пол, неистово орала:

– Он побежал! Побежал!

Алиса испуганно таращила глаза, Симочка с трудом прятала улыбку, я же спросила:

– Кто побежал? Человечек в черных чулках?

Марго отрицательно помотала головой и заговорщицки прошептала:

– Нет, в платьице с кружевами и рюшами.

– Что? – удивились мы хором.

– В платьице в горошек, – повторила Марго. – С кружевами и рюшами. Симочка удивилась:

– В платьице? В горошек? Почему же тогда – он?

– Потому что гомик, – пояснила Марго. И над нами нависла тишина.

– Тварь это воздушная, – стекленея глазами, поведала Марго.

Признаться, мне стало жутко. «Как Алиса не боится с ней в доме оставаться?» – удивилась я.

А Марго осенила крестным знамением углы оранжереи и забормотала:

– Пусть будет Михаэль предводителем и Сабтабиель моим рабом в свете и светом. Пусть сделается слово моей внешностью, и я повелю духам этого воздуха и обуздаю коней солнца…

– Марго! – крикнула я ей в ухо, – это тебя уже пора обуздывать! Пора Фаину вызывать!

Она абсолютно никак не отреагировала, продолжая свое:

– Пентаграмматоном и именем Иеве, в которых сосредоточено сильное желание и чистая вера.

Аминь.

Алиса смотрела на все это безобразие с легким обожанием и снисходительной улыбкой.

Дурдом какой-то!

Судя по всему, Симочка такого же мнения была.

– Та-ак, – сказала я, – ну вы тут оставайтесь, а мне домой пора.

Оставив Марго в оранжерее, мы, минуя безжизненную мастерскую, спустились в столовую, допили кофе, и я начала собираться.

– Пойду и я, – сказала Симочка, поднимаясь. – Не провожайте.

Она вышла, мы же с Алиской начали прощаться – у нормальных женщин на это порой уходят часы. Я только хорошенько разогналась пожелать здоровья Алисе, как из прихожей раздался крик. На этот раз кричала Симочка. Мы с Алисой бросились к ней. Побледневшая Симочка стояла, прижавшись к стене. Глаза ее испуганно сверлили пол, на котором, кроме ковра, ничего не было.

– Гомик? – спросила я.

Симочка отрицательно покачала головой.

– Человечек в черных чулках? – спросила Алиса.

Симочка снова покачала головой.

– Нет-нет, – пробормотала она, – ничего, просто голова закружилась.

С этими словами она выбежала из квартиры. Мы с Алисой переглянулись.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Великолепно, – ответила Алиса и поспешно Добавила:

– Человечков пока не вижу.

– Ну тогда я, пожалуй, поеду налаживать отношения с Евгением, а ты меньше думай о Германе и займись чем-нибудь. Не, ровен час погибнешь от безделья.

– Сама же запретила мне картины писать, картины писать, – обиженно пропищала Алиса.

Я посмотрела в ее огромные, слегка раскосые синие глаза, опушенные длинными, самой природой загнутыми до бровей ресницами, и подумала:

«Кукла, настоящая кукла».

Несмотря на то, что мы ровесницы, меня с детства не покидало ощущение, что моя Алиса кукла, с которой можно делать все, что угодно: кормить, причесывать, наряжать, ругать, воспитывать и укладывать спать. Возможно, причиной тому является удивительная ее покладистость.

– Сама же запретила мне писать картины, сама же запретила, запретила, – жалобно мямлила Алиса, наивно хлопая ресницами.

«И это взрослая женщина? Ох, когда же она выйдет из девичьего возраста?» – подумала я и со вздохом сказала:

– Ладно, пиши свои картины. Пиши, да не увлекайся и чаще бывай на воздухе, на воздухе.

– Ура! Ура! – закричала Алиса, пытаясь задушить меня в своих объятиях.