Страсть и скандал Эссекс Элизабет
— Что ж, поздравляю вас, мисс Кейтс. Вот так номер. Нас чуть не застрелили во время праздника в саду. В веселой старой Англии. Если бы я только знал, что в Гэмпшире водятся столь интригующие загадки, не стал бы тянуть с приездом сюда.
Это было в его духе, в духе Танвира Сингха, делать забавным любую ситуацию и шутить над ней. Это было в его духе — пытаться позабавить ее в то время как мир рушится. Когда-то она находила это его свойство очаровательным. Теперь же оно разбивало ей сердце.
Тем более что он продолжал:
— Или это ты, а вовсе не Англия, подбрасываешь мне интереснейшие загадки. Кажется, если в деле замешана ты — непременно кого-нибудь застрелят.
Вот, наконец он заговорил и про убийство.
Этот мужчина приехал не для того, чтобы очаровывать ее и развлекать. Разумеется, он приехал, чтобы предъявить ей обвинение.
Но странно — голос его был исполнен мягкого, но недовольного удивления. И этот взгляд из-под опасных угольно-черных ресниц, полный такого пристального внимания, словно она казалась ему совсем незнакомой, иностранкой, как и он сам. Как если бы она была картой места, где он бывал когда-то, да совершенно забыл об этом.
И пусть ее сердце превратилось в камень, но ум кипел от возмущения, ее тщеславие — вернее, то, что от него осталось, — не могло вынести этой внезапной атаки. Она подняла руку, чтобы убрать с лица буйные пряди растрепанной прически.
Он молча покачал головой. Помедлив, протянул руку и провел большим пальцем вдоль ее подбородка.
— Ты испачкалась, — прошептал он, вытирая грязь с ее лица. — И ты что-то сделала с волосами, отчего они потемнели и стали не такими красивыми. Это просто преступление. И по-прежнему одеваешься в безобразный серый. Вечно этот серый! Но, убей меня Бог, ты все равно прекрасна, и мне ужасно хочется тебя поцеловать.
Здесь уже попахивало безумием. Или по крайней мере очень и очень дурными намерениями. Он больше не Танвир Сингх. И больше ей не друг.
Она с негодованием отмела все это прочь — и тщеславие, и неудовлетворенное желание, которое пыталось воскреснуть в ее сердце.
— Я прошу вас этого не делать.
— Нет. — Он снова покачал головой, и в уголке его рта залегла чудесная усмешка, в которой была и горечь и сладость. — Не выйдет. Я проделал этот чертов долгий путь, чтобы тебя найти. И к черту английские церемонии.
Но прикосновение его рук было осторожным, неспешным и заботливым. Так мужчина подносит к губам налитый до самых краев стакан. Его губы приблизились к ее губам. Она твердила себе, что это недопустимо, что следует его оттолкнуть и бежать от него со всех ног, без остановки, пока не доберется до океана, — но вместо этого наблюдала, как приближаются его губы. Широко открытыми глазами рассматривала она его лицо в отчаянной попытке примирить воспоминания о Танвире Сингхе с этим красавцем англичанином.
Первое прикосновение его губ было нежным, почти невесомым, как будто он тоже наблюдал и сравнивал. Как будто так же, как и она, пытался преодолеть пропасть времени и пространства. Целую минуту она отчаянно молилась в надежде, что сумеет уберечься, что не почувствует к нему ничего, что наконец колодец страстной тоски и былого желания высох досуха.
Однако его губы по-прежнему были, как кожица спелого плода, гладкие и упругие, и на вкус как сливы. Он отпрянул на мгновение, закрыв глаза, и глубоко вздохнул, точно хотел втянуть ее в себя. Точно она была необходима ему как воздух.
В ответ ее губы раскрылись, изнывая от жажды, глупого желания снова почувствовать его на вкус. Как умирающая в пустыне женщина, готовая напиться из соленейшего из озер, она сделала еще один глоток, впившись губами в его губы.
Склонив голову, он поцеловал ее сильнее, исследуя, узнавая. Пальцы перебирали шпильки ее строгой прически. Распустили низкий тугой узел, и шпильки посыпались на землю. И Катриона падала в пропасть, или таяла, или уносилась в дальние-дальние пределы, становилась одновременно и всем, и ничем. Большие пальцы гладили ее щеки, а ладони обнимали ее затылок, чтобы оказаться ближе, еще ближе к нему. Он целовал ее со страстью и самозабвением, жадно лаская ее и языком, и губами, и каждым своим вздохом — как если бы она была его воздух, его вода.
В уголке ее сознания еще жива была мысль, что нужно думать головой, что она должна использовать его вожделение и страсть в своих целях, но эта мысль была ей невыносима. Все померкло, и не осталось ничего, кроме жажды чувствовать прикосновение его губ, жажды наслаждения столь острой, что она казалась Катрионе болью. Жар его тела, его аромат окружали ее точно облако. Она узнавала знакомое тепло, исходящее от его тела, согревающее ее подобно костру, но аромат, столь характерное для англичанина сочетание запахов лошади, сапожной кожи и социальных привилегий, был для нее совершенно чужим. Ей невольно захотелось узнать этот запах получше, и она ткнулась носом в его шею пониже уха, пробуя кожу мимолетными поцелуями полураскрытых губ. Как хотелось ей уловить слабый аромат пачулей, которым некогда благоухали его прекрасные длинные волосы!
Из его груди вырвался тихий стон — благодарности и поощрения, и она забыла обо всем на свете. Каждое биение сердца теперь было посвящено ему. Их дыхание смешалось. Тело Катрионы лишилось веса, и она парила выше и выше, повинуясь вздымающемуся прибою страстного желания.
Они забыли об осторожности. То, что он назвал английскими церемониями, было отброшено прочь. Они целовались, зная, что надежно укрыты от посторонних глаз и что хотят соединиться, что давно изголодались по этому обжигающему соединению тел и неизбежному наслаждению. Действительно, ее ладони сжимали его сильные запястья, чтобы прижать к себе, держать так близко, чтобы забыться наконец в греховном, опасном наслаждении. В обещании его страсти.
Шершавая кожа, лишенная бороды, но с намеком на пробивающуюся щетину оцарапала ее, когда он запрокинул ей голову, чтобы целовать изгиб шеи. Она чувствовала, как его зубы скользят вниз по коже, чтобы дразняще покусывать ямку в основании шеи.
— Да, бог мой! Кэт, моя Кэт!
Ее глаза были закрыты. Она кивнула, соглашаясь, в ожидании блаженства, которое разливалось под кожей, как мед. Она не слышала ничего. Ее оглушало биение собственного пульса и хриплое дыхание, вырывающееся из его груди. Ее собственное дыхание сбилось — она задыхалась. Она его хотела. Только бы чувствовать на своем теле прикосновение его губ и рук — прочее не имело значения.
— Дай мне прикоснуться к тебе, — слышала она его хриплый шепот. — Позволь взять тебя.
Пальцы уже развязывали шнуровку ее серого платья, и она чуть не лишилась сознания — в душе расцветало предчувствие сладости, которая успокоит ее страдания.
— Танвир, — прошептала она.
— Да, моя принцесса, да. Я тебя нашел. Ты снова моя.
Она открыла глаза, чтобы взглянуть в его лицо, чтобы увидеть обещание в его потемневших зеленых глазах. Но он не был Танвиром Сингхом. Не был ее возлюбленным. Перед ней был англичанин по имени Томас. Человек, который отдавал ей свое тело, но отказывал в доверии.
И она не его принцесса, потому что он больше не ее Танвир. Даже будь он им, все, что Танвиру Сингху, очевидно, было от нее когда-либо нужно, Катриона как раз в эту минуту столь опрометчиво предлагала ему сама.
От этой мысли кровь застыла в ее жилах.
Уперевшись локтями ему в грудь, она выпрямила спину.
— Боже! Что я делаю? Ведь я вас не знаю.
Разжав объятия, он тихо и грустно рассмеялся, хотя грудь его все еще вздымалась, словно ему только что пришлось бежать. И глаза его, эти смеющиеся, дразнящие глаза, рассматривали ее в упор из-под упавшей на лоб черной пряди волос. Ни дать ни взять шакал, выслеживающий зайца.
— Вы меня не знаете? Тогда позвольте вас просветить, каур. Я тот мужчина, которого вы когда-то поимели грубо и безжалостно, как последняя шлюха.
Катриона вздрогнула. Ей следовало предполагать, что она услышит обвинение, тяжелое, как удар кулака. Ей следовало быть к этому готовой. Стоило отдавать себе отчет — как ни нежны были его поцелуи, его мнение на ее счет было хуже некуда.
Ладно. Если он не простил ее ошибок, тогда и она не простит ему обмана.
— Не называйте меня так. Я вам не принцесса и никогда ею не была. Это вы меня бросили. Бросили там умирать. Или вы забыли? — Она толкнула его в грудь. — Убирайтесь. И не прикасайтесь ко мне.
На сей раз он отпрянул, словно она всерьез его ударила. Глядя на его стиснутые зубы, она поняла — ее справедливое обвинение ударило точно в цель.
— Возможно, — сказал он, овладев собой, — мне следовало просто позволить тому ублюдку, кем бы он ни был, влепить вам пулю промеж глаз. Какая тогда была бы разница, чьи руки к тебе прикасаются? Ведь ты была бы уже мертва. — Он наклонился к ней, впиваясь в нее взглядом зеленых глаз, в которых полыхал огонь. — Но будь я проклят, если позволю этому случиться, раз уж я проделал этот путь, чтобы найти тебя. Так что, черт подери, в твоих интересах снова ко мне привыкнуть, принцесса.
«Тому ублюдку, кем бы он ни был»?
Так он не знает, кто хотел ее убить?
Ей следовало почувствовать облегчение, но давящее ощущение в груди — словно ее загнали в клетку — порождало скорее панический страх, нежели облегчение. А от пристального и жаркого взгляда всего в нескольких дюймах от ее лица хотелось заплакать — столько в нем было недоверия и злости.
Неужели он не понимает — он, кто видел все на свете! Как они докатились до такого — пришли к суровому осуждению, которое столь опасно граничит с ненавистью? Как чувство, столь сладостное и чудесное, могло вывернуться наизнанку, обернувшись низостью и подлостью? Но она не станет плакать. Не станет. Она достаточно пролила по нему слез, и что толку?
— Оставьте меня.
— Сэр? — Со стороны лужайки под сень их темного укрытия проник взволнованный крик. — Мистер Джеллико? Вы меня слышите? Лорд Джеффри послал меня сказать, что все спокойно.
Томас Джеллико как будто и не собирался выдавать их местонахождение, полагая и дальше удерживать ее силой со всеми чертовыми последствиями. Но наконец поднялся и раздвинул густые ветви, придерживая их за собой и протягивая ей руку, чтобы помочь встать на ноги.
Но она ни за что не дотронется до него снова! Вздернув плечо, Катриона обошла его кругом, не обращая внимания на то, что иглы царапают ее лицо и одежду.
Пусть задирает нос, если хочет, — он схватил ее за локоть и с силой сжал.
— Спасибо, — сказал он Майклу, сыну привратника, который в ответ постучал себя по лбу костяшками пальцев. — Поймали негодяя?
— Кто-нибудь ранен? — взволнованно перебила Катриона. — Как дети?
— Нет, мисс. Все целы. Кажется, нам повезло выбраться из этой передряги.
— Слава богу. — Вот теперь ей действительно стало немного легче. Измученные легкие сумели втянуть немного воздуха.
— А стрелок? — повторил свой вопрос Томас Джеллико.
— Нет, — ответил Майкл. — Но, сэр, если угодно, мой отец нашел свежие следы с южной стороны, на дороге, что ведет к «Грошовому Хэндли». А его светлость отправил его с всадниками, чтобы пошли по следу и нашли этого убийцу.
Томас Джеллико кивнул и внимательно оглядел линию деревьев за стеной поместья. В этот миг перед ней снова был осторожный пенджабец, хитрый и несравненный вождь Танвир Сингх, которому пришло в голову скрыться за маской английского джентльмена. Но он заговорил, и это был голос брата лорда Джеффри, сына графа Сандерсона, повелительный и не допускающий возражений.
— Молодец. Где сейчас лорд Джеффри и граф?
Должно быть, она была слепа, если ни разу не заметила: это умение отдавать приказы — врожденное для аристократа. Должно быть, потеряла рассудок от страсти, если проглядела очевидное в человеке, который был ей столь близок. Слишком близок.
И она снова попыталась вырвать локоть из цепкого захвата его ладони.
Но он привлек ее к себе.
— В оружейной, сэр, — говорил тем временем Майкл. — Лорд Джеффри сказал, чтобы я привел и вас туда, если наша мисс Кейтс не ранена.
«Наша мисс Кейтс»! Она принадлежит этому дому. Эта мысль согрела и придала ей сил. Она даже смогла выговорить:
— Нет. Я не ранена.
Майкл отважился слегка улыбнуться в ответ.
— Я рад, мисс. Тогда вам нужно идти к леди Джеффри и детям.
— Да, конечно. Спасибо. — Она дернула локтем, чтобы освободиться от Томаса Джеллико, на сей раз сильнее. — Я иду прямо к ним.
Но Томас Джеллико не давал ей уйти. Продолжал игнорировать просьбу Майкла, вернее, просьбу лорда Джеффри, поступая так, как хотелось ему, — он всегда делал что хотел.
— Я провожу вашу мисс Кейтс.
— Но я не ваша мисс Кейтс. Вообще не ваша, как ни назови.
Он смотрел на нее сверху вниз, подавляя своим ростом и шириной плеч, облаченных в темное английское пальто.
— Кэт, мы не закончили, — пообещал он ей. — Ни в коем случае.
Она подняла на него взгляд и как будто впервые в жизни ясно увидела жесткий, суровый английский гранит за кожей цвета меда и ослепительной улыбкой. Катрионе хотелось думать, что она, возможно, видит его в последний раз, тем не менее у нее не было ни малейших оснований сомневаться, что он сдержит обещание.
Глава 4
Пальцы Томаса болезненно заныли в ту самую минуту, когда он, повинуясь правилам хорошего воспитания и в силу обязанностей в отношении своей семьи, позволил Катрионе уйти. Это была утрата! Теперь, когда не мог ее держать, защищая от беды, он немедленно почувствовал, как не хватает его рукам оружия. Из почти пятнадцати лет, прожитых в чужой опасной стране, он и минуты не провел без ножа и пистолета, заткнутых за ремень на поясе. Вот уже два дня, как он в тихой, мирной Англии, безоружный, — и не смог помешать стрелку во время праздника в саду.
Гори оно все в аду. Томас смотрел, как девушка торопливо идет к дому и скрывается за дверью цокольного входа, откуда начинается предназначенный для слуг коридор, и чувствовал, что готов поддаться панике. Инстинкт твердил — нельзя выпускать Катриону из виду; следует держать ее подле себя — тогда она будет в безопасности, а он, не теряя драгоценного времени, сможет вытрясти из нее правду. Еще так много нужно сказать! И слишком многое объяснить.
Однако ему есть чем заняться. Нужно обеспечить безопасность поместья. И Томас сомневался, что Джеймс, несмотря на свою обычную готовность действовать, располагая к тому же легионами слуг, столь же искушен в подобных гнусных делах, как и он сам. Если его двойная жизнь, будь она проклята, стоила столь высокой цены, Томас хотел убедиться по крайней мере, что получил что-то действительно ценное за свои нелепо потраченные деньги.
Оружейная располагалась в северо-восточном крыле дома. Стены без окон были заставлены шкафами из темного дуба. Здесь царило оживление. В свете ламп, притененных особыми шторками, он увидел, что у стола в центре комнаты стоят Джеймс и их отец, граф Сандерсон, и рассматривают карту за компанию с человеком, который был то ли управляющим, то ли егерем, то ли привратником, — представления Томаса об иерархии слуг были весьма приблизительны. Почти пятнадцать лет он прожил в статусе, который, с точки зрения соотечественника-англичанина, был почти равен слуге. Поэтому теперь ему стоило большого труда распознать, кто ему ровня, а кто занимает положение повыше его собственного.
При его появлении они замолчали.
В наступившей тишине Томас спросил:
— Вы уже выставили охрану по периметру поместья, со стороны наружных стен? Стреляли из-за западной стены и…
Глаза Джеймса яростно сверкнули. Столь пристальный и испытующий взгляд мог бы резать стекло, но голос брата был нарочито спокойным.
— Спасибо, Томас. Я уже отправил своих людей. И тебе спасибо, Питер, — добавил он, обращаясь к егерю. — Позаботьтесь об этом, хорошо? И еще пусть ко мне придет Фостер с фермы. Вы все можете идти, а я пока поговорю с братом.
Джеймс проводил егеря до дверей и вернулся к картам: безупречная самодисциплина! — но Томас видел: руки брата сжимают край столешницы так, что побелели костяшки пальцев. Вот каких усилий стоила ему попытка сохранять спокойствие и самообладание!
Впервые за долгое, очень долгое время Томас почувствовал, что ему нужно объясниться.
— Джеймс, у меня большой опыт…
— Не сомневаюсь. — Виконт заговорил с непривычной резкостью. Страх за семью взял верх над хорошими манерами. — Я это понял, когда ты очень опытной рукой швырнул бедняжку мисс Кейтс на землю точно куль зерна. Скажи, Томас, что происходит, черт возьми? Скажи, что твой опыт не последовал за тобой сюда, в мой дом, чтобы угрожать моей семье и моим детям. — Джеймс почти кричал, едва сдерживая гнев. — Скажи мне!
Томас и сам понимал, что за пятнадцать лет секретной службы он мог приобрести одного-двух врагов: долгие годы отдавал себе отчет в этой возможности и всегда был начеку, — но никак не ожидал он, что опасность последует за ним домой, в милую добрую Англию, тем более в поместье брата, в дом, который его глаза увидели едва ли с полчаса назад.
Нет. Выстрелы предназначались не ему. И не остальным, кто был в саду, насколько он разбирался в ситуации.
— Прости, Джеймс. Уверяю тебя — я помню о безопасности твоей семьи. Но выстрелы предназначались не мне. Стрелок был один. Насколько я помню, он выстрелил три раза, каждый выстрел с равным интервалом, что наводит на мысль об армейской выучке. И все три выстрела были предназначены вашей мисс Кейтс. Слава богу, я оказался рядом.
— Мисс Кейтс? Это смешно. — Джеймс почти повторил слова Кэт. — Кому понадобилось стрелять в бедную гувернантку?
По прикидкам Томаса, список желающих был не очень длинным. Зато какие в этом списке были мастера своего смертельного дела!
— Полагаю, тебе следует знать, что мисс Кейтс не совсем та, кем кажется. — Сложив на груди руки, Джеймс внимательно, оценивающе взглянул на младшего брата.
— То же самое я мог бы сказать и о тебе, Томас. Мисс Кейтс тихо и спокойно жила среди нас, пока не появился ты. А ведь ты испугал ее чуть не до смерти. Нагнал страху еще до того, как начали стрелять. Почему?
Какую правду следует им знать?
— Я знал ее в Индии.
— Я и сам догадался. Но, кажется, ей очень не хотелось возобновлять знакомство.
— Это так. — За последние два года Томас много-много раз представлял себе их встречу. И каждый раз в его мечтах Катриона радовалась ей и даже более того. Была без ума от счастья. Она обвивала руками его шею и покрывала лицо страстными поцелуями. Она не вздрагивала от отвращения и не говорила «оставьте меня»!
— Ты и тогда был с нею груб? Надеюсь, нет нужды говорить тебе, что я не потерплю, чтобы кто-нибудь — пусть даже мой брат, которого мы уже не чаяли увидеть, — третировал или оскорблял моих слуг. Леди Джеффри высоко ценит мисс Кейтс. Очень высоко.
Томас посмотрел на брата и отца, с которым, собственно, еще не успел как следует поздороваться, и груз собственных недостатков и поражений тяжело опустился на его плечи. Кэт была права. Увидев его, она не пришла в восторг, потому что он подвел ее. Самым жалким образом.
— Полностью признаю. Еще раз прошу меня извинить. Здравствуй, отец.
Его отец, граф Сандерсон, протянул младшему сыну руку и одарил его сердечной и неспешной улыбкой.
— Разумеется, Томас, это удовольствие — больше, чем удовольствие, — видеть тебя после стольких лет. Но… твое возвращение домой оказалось не самым благоприятным.
— Действительно. И мне очень жаль.
Джеймс смягчился, но не намного.
— Жаль? Это не объясняет того, зачем кому-то понадобилось стрелять в мою семью. Или, как ты настаиваешь, в мою гувернантку.
Естественным побуждением Томаса было хранить те немногие тайны Кэт, которые были ему известны: только ей принадлежит право говорить о них. Однако Джеймс был прав: его домашние подверглись ружейному обстрелу, и Томас должен был открыть им правду — по крайней мере большую ее часть.
— Что вы знаете о том, чем я занимался в Индии?
Джеймс взглянул на отца.
— Не много. — Граф устроился в кожаном кресле. — Почти ничего. Я смог лишь узнать, что по просьбе компании тебе пришлось выдавать себя за другого человека. Мне не удалось узнать ничего более. Полагаю, ты сделался шпионом.
— Весьма точное определение. — Томасу было не очень приятно слышать, что его труд оценили именно так. Ремесло шпиона не самое почетное занятие для джентльмена, несмотря на то что в искусстве собирать сведения ему не было равных. Он надеялся, что семья никогда не узнает о его былых подвигах. Собирался лишь сказать им, что разбогател на торговле лошадьми, которых сам же и разводил.
Но отец, кажется, имел собственный источник сведений.
— Вероятно, я бы не выбрал для тебя такой карьеры, — признался он. — Напротив: надеялся, что работа в Индии приведет моего сына к занятию политикой.
Его карьера, какой она была, подошла к концу. Кончено.
— Так и я ее не выбирал. Похоже, она сама меня нашла. — В который раз за последний год Томасу захотелось напиться. Долгие годы он следовал обету воздержания, который принес, превратившись в Танвира Сингха. И вот до чего довела его одержимая страсть к Катрионе Роуэн! Еще день, а ему уже требуется подкрепление, какое может дать лишь крепкое спиртное. Но он должен начать, как и собирался, честно.
— Видишь ли, на севере Индии есть поговорка: «Отрасти волосы и заговори по-пенджабски, и сделаешься сикхом».
Томас впервые услышал эти слова от своего командира, полковника Огастуса Бальфура, почти четырнадцать лет назад, в тот самый день, когда Томас вернулся со своего первого задания для Ост-Индской компании. Вернулся один.
— Почти сразу же, как я приехал в Индию, мне пришлось принять участие в смертельной экспедиции. Нас отправили закупить лошадей в Белуджистане, чтобы их потом разводить. Из всех англичан, которых отправила туда компания — из двадцати трех мужчин, — живым вернулся я один.
Даже сейчас, когда прошло так много лет, чувство утраты саднило, как тяжелый ушиб, которому следовало зажить давным-давно.
Он был единственным, кто выжил в тяготах целого года путешествия с караваном, болезней, сурового климата, нападений разбойников и враждебных племен. И вернулся не мальчиком, которым был, отправляясь в экспедицию, а совсем другим человеком. Когда, наконец, Томас добрался до Дели, он выглядел и разговаривал скорее как туземец, а не как сын туманного Альбиона.
— В то время официальным представителем Британии в северных провинциях был полковник Бальфур. Когда я рассказал ему обо всем, что видел и слышал в своем долгом путешествии, и о том, как научился пользоваться полученными сведениями, сей осмотрительный человек составил простой, но хитрый план. Было решено, что я отправлюсь с ним в Сахаранпур, где сделаюсь Танвиром Сингхом, сикхом, торговцем лошадьми, сборщиком сведений и хранителем тайн. Свои волосы, которые успели изрядно отрасти, я спрятал под тюрбан и нацепил на себя кирпан и кара, то есть церемониальный кинжал и серебряный браслет как атрибуты религии сикхов.
Джеймс вытянул шею в мрачном любопытстве.
— Даже так? Ты обратился в языческую религию?
— Она не языческая, а монотеистическая. — Однако у него не было времени вступать в теологические дебаты с братом. — Что сделано, то сделано. Ты сможешь исследовать глубину моего нравственного падения позже.
Он стал самым секретным оружием компании, безнаказанно пересекая границы. Из своих наблюдений он научился выделять факты, которые несли в себе особо значимый смысл. И научился быть человеком-невидимкой, оставаясь на виду, среди людской толпы.
— Я почти ничем не гнушался, если считал это целесообразным и выгодным для себя.
— В том числе мисс Кейтс? — закинул крючок его отец.
— Нет. — В голосе Томаса звенела сталь. Он не собирался уступать отцу — опыт закалил его, научил сдерживать гнев и сделал зрелым мужчиной. — Не нужно необоснованных предположений. Никакого расчета в отношении вашей мисс Кейтс не было и не могло быть.
Тем не менее как мог бы он объяснить, чем была для него Кэт? Как посмотрели бы на него домашние, если бы узнали, что он действительно отринул английский образ жизни и ни разу не оглянулся назад, ни разу не задумался о том, что потерял, хотя из года в год пересекал границы, скитался туда-сюда по пустыням и королевствам. До того как одним весенним утром, два года назад, на Рани-базаре на него не поглядела женщина-ангрези, англичанка, пробудив в нем острую и сладостную тоску по той жизни, которую он забыл с такой легкостью.
Эта боль явилась нежданно-негаданно. Ему нравилась роль тайного агента в большой игре шпионажа, между всеми влиятельными сторонами, что скрывались в тени отрогов Гиндукуша. Он любил лошадей, их красоту и благородство сердец, и любил свободу идти куда захочется да еще интригу — находить все то, что попадалось на глаза, стоило лишь хорошенько взглянуть.
— Меня это устраивало — то, что Бальфур называл шпионажем. Я получил свободу передвижения, возможность разводить и продавать лошадей. И так я смог заработать собственное состояние. Никому и ничем не обязанный, я привозил тайны, а заодно приводил своих лошадей из могущественного королевства магараджи Ранджита Сингха в Пенджабе и предлагал их компании.
А компания принимала его услуги как должное. Как блюдо засахаренных фруктов, что почтительный и невидимый слуга оставляет у двери своего хозяина.
И вот в то утро, на базаре Рани, эта девушка показалась ему настойчивым видением, ангелом раскаяния, который явился, чтобы напомнить, кто он и кем был когда-то, несмотря на загорелую до черноты кожу. Она привлекла его взгляд, как яркое пламя, как факел ледяного огня посреди жары и изобилия восточного базара. Женщина-ангрези, такая белая — она казалась ему чужеземной диковиной.
Она не выглядела типичной мэмсахиб[1]. Ни крахмальной чопорности, ни кислого лица, ни поджатых в гримасе неодобрения губ. Но, конечно же, она была европейка: свежая бледная кожа, покрытая веснушками, красно-рыжие, как земляника, волосы и высокий рост. Наряд ее вызывал сомнения — так не одеваются ни на базар, ни для бунгало: на ней было английское платье из серого муслина, но голову и плечи окутывала вуаль из ярко-оранжевого шелка, который так подходил к ее волосам. Жаркий ветерок играл вуалью, и полупрозрачная материя ореолом вилась вокруг ее головы, придавая женщине вид неземной мадонны эпохи Возрождения, с налетом индуистского колорита. Его ум заполонили полузабытые персонажи из школьных книг — Боудикка, языческая королева кельтов, или Фрейя, богиня-воительница, проливающая слезы цвета красного золота.
— Хазур, что тебе заблагорассудилось? — окликнул его сбитый с толку слуга, один из его афганских конюхов. Ибо Томас инстинктивно направил коня к девушке, удаляясь от каравана, ни на миг не задумываясь о возможных последствиях своего поступка.
Тогда она подняла на него глаза, эти бледные прозрачные серые глаза, такие сосредоточенные и серьезные. И что-то в его душе, что неведомо для него самого, уже изнывало от скитаний и бесконечного обмана, вдруг обрело покой. Что-то в его душе прошептало «домой».
Он попытался прогнать эту странную мысль. Дом — это место, где человеку хочется преклонить голову и сегодня, и завтра, и всегда. Место, где человек смеется вместе с друзьями и чувствует себя счастливым. А он счастлив в образе Танвира Сингха, человека дороги, кто чувствует себя своим в любом городке или деревне — от дальних гор до ближних равнин, — другом каждому, кто встретится на пути. Он больше не достопочтенный Томас Джеллико, чтобы заглядываться на хорошеньких англичанок. Он свирепый и уважаемый савар. Ему следует смеяться над самим собой за то, что соизволил хотя бы взглянуть на бесцветную женщину-ангрези.
Но мог ли он иначе? Танвир Сингх — мужчина, а все мужчины — то есть все, кто был в тот день на Рани-базаре, — провожали взглядом эту бледную, необычную красоту! Мэмсахиб сидели за стенами надежно охраняемых английских гарнизонов и редко появлялись на туземных базарах. И уж точно не ходили в одиночку, без свиты слуг-мужчин, чтобы защищали от слишком тесного соприкосновения с местным населением.
Но эта девушка — несмотря на серьезный вид, ей вряд ли было больше двадцати лет, — похоже, сумела выдержать атаки торговцев и нищих попрошаек. Как будто и они увидели в ней богиню из холодной северной страны, которая явилась покорить богов знойных равнин. Вот и оставили ее в покое.
Ему следовало повернуть прочь или отвернуться, но он ехал вперед, околдованный видением и необъяснимой жаждой чего-то неизведанного — взгляда девушки-англичанки. Ибо это из-за нее он впервые за многие годы почувствовал себя изгоем. Груз двойной жизни, работа, которую он взвалил на себя по собственной доброй воле, тяжело опустились на его плечи.
Итак, он смотрел. Разглядывал ее серьезную улыбку, когда она, не скрывая восхищения, любовалась его лошадьми; нежный персик ее губ; щедрую россыпь веснушек, которую солнце обрушило на ее лицо и нос. И угадывал под развевающимися складками юбок бесконечно длинные белые ноги. Ее ноги, которые обовьют его талию, как виноградная лоза, и…
О да. Он даже не знал ее имени, хотя был сражен — самым смешным, необъяснимым, необратимым образом. И тогда он надумал подарить ей кобылку.
— Я подарил ей лошадь.
В любом случае с этого и стоило начать, но Томас поднял глаза и обнаружил, что родные разглядывают его так, будто он подхватил редкую мозговую горячку, которая плачевно сказалась на его умственных способностях. Собственно, так они смотрели на него с самого приезда.
— На самом деле правильнее сказать: «Я продал лошадь, одну из моих призовых кобыл-марвари, ее дяде, британскому резиденту, лорду Саммерсу».
— Ага, — кивнул его отец, сощурившись. — Я начинаю понимать.
— Что понимать? — Нахмурившись, Джеймс выпрямился. — Что тебе ясно?
— Лорд Саммерс — третий сын покойного герцога Уэстинга, вернее, был его третьим сыном. Лорд Саммерс — поправь меня, если я ошибаюсь, — кивнул он Томасу, — погиб в Индии: несчастный случай, пожар, — пару лет назад, так? Ходили слухи о каком-то пошлом любовном треугольнике, но их быстро замяли. Он приходился дядей мисс Кейтс?
— Это леди Саммерс приходилась мисс Кейтс, — его язык все еще отказывался произносить это имя, — тетей, младшей сестрой матери. Оба они, лорд и леди Саммерс, погибли во время того пожара. Их дом, дом мисс Кейтс, резиденция в Сахаранпуре, был полностью уничтожен.
— Это ужасно. — Джеймс стиснул зубы. — Я и понятия не имел. Она ни словом не обмолвилась.
— Думаю, она была слишком напугана. И тогда, и сейчас. — Томас тоже был тогда в ужасе, сердце разрывалось от отчаяния — он знал, что Катриона осталась жива, но не знал, где она. Целых два года его терзали видения: он не мог их отогнать, — картины того, что ей, должно быть, пришлось пережить. Ему все еще снились кошмарные сны, повторяясь снова и снова. В этих снах он думал, что она мертва. И мучительной была мысль, что она не верит ему больше. Настолько мучительной, что он обвинил ее в непростительных вещах. «Грубо и безжалостно, как последняя шлюха». Это его следовало расстрелять. — Тем более что потом в поджоге обвинили именно ее.
— Мисс Кейтс? — Джеймс был сражен, разрываясь между сочувствием к своей гувернантке и тяжестью обвинения. — В том, что она устроила пожар, который их погубил? Разве такое возможно?
— Она была легкой добычей для правосудия. Некому было… замолвить за нее слово. — Даже теперь, хотя он очень тщательно выбирал слова, его объяснение выглядело поверхностным и неубедительным. — Ей предъявили обвинение и наверняка осудили бы. Но к тому времени она исчезла. А я с тех пор ее ищу.
— Боже правый!
— Томас. — Неизменно спокойный голос графа Сандерсона вернул их к неизбежному вопросу. — Ты веришь в ее виновность? — спросил он со своего кресла. — Ты веришь, что она виновна?
Томас покачал головой. Английские власти уверяли его, что она виновна, говорили, что улики неопровержимы, пока он сам не поверил, что какая-то часть истории может оказаться правдой. А потом девушка исчезла. Они говорили — вот еще одно доказательство ее вины!
— Нет. Она невиновна. — Катриона не могла поджечь дом, как утверждали люди компании, чтобы скрыть убийство лорда и леди Саммерс. По одной простой причине. Потому что в то время она была с ним — с Танвиром Сингхом.
Но к тому времени, когда до Томаса дошло, что он единственный, кто держит в руках ключ к ее оправданию, было слишком поздно: Катриона бесследно пропала.
— Чего я не понимаю, — вмешался Джеймс, нарушив молчание, — как все это связано с твоим предположением, будто стреляли именно в мисс Кейтс. Ты здесь блудный сын, Томас. Никто здесь ни в кого не стрелял, пока ты сюда не явился. Из Ливерпуля, между прочим. Что еще ты нам не рассказал?
— Все. — Томас мог бы рассмеяться, не будь вымотан до предела. Как же он устал от этой вечной тревоги! Устал нести ношу своей вины. Устал от попыток разобраться во всем. А теперь, когда он ее нашел, вместо желанного облегчения он, похоже, обрел новые трудности. И новые опасности заодно. — Потому что рассказывать нужно слишком многое.
— Что ж, Томас, — подсказал отец спокойным, недрогнувшим голосом. — Тогда начни с лошади.
Глава 5
Кобыла, о которой шла речь, была трехлеткой из его собственного табуна, в которой кровь раджпутских марвари была выражена особенно ярко. Сильная норовистая лошадка, но она легко подружилась с девушкой на базаре, приняла яблоко из ее рук, будто проделывала это каждое утро, при том что бестия регулярно задавала жару самым отчаянным из его саисов!
Томас очень ее любил — свою кобылку. Она была красавица. Высокая вороная с белыми носочками. В изящных линиях морды угадывалась примесь арабской крови. А еще у нее были чудесные, загнутые внутрь уши, характерные для настоящей марвари из страны раджпутов. Она была молода, и ее ни разу не сводили с жеребцом — он бы очень пожалел, что не получил от нее потомства. Однако Томас без помех путешествовал между Индостаном и Пенджабом, изображая сикха, торговца лошадьми. Поэтому было необходимо, чтобы иногда он действительно их продавал. И, если продать лошадь девушке с огненными волосами, он сможет навестить свою любимицу. И хозяйку лошади заодно.
Будь он честен сам с собой — а он не мог, поскольку был шпионом, — кобылка явилась всего лишь предлогом, средством, которое позволило бы удовлетворить глупое любопытство, так чтобы никто ничего не заподозрил. Красивые молодые женщины, которые могли бы ему понравиться, не часто встречались в гарнизонах или вдоль границы. Разумеется, англичане держались очень замкнуто, но они были бы поражены, если бы узнали, что их повседневная жизнь дает обильную пищу для сплетен по всему базару и по всему городу. А сколько находилось слуг, которые были просто счастливы за чашку риса продать подробности частной жизни хозяев! Танвиру Сингху только и оставалось, что держать ухо востро, а кошелек открытым, чтобы узнать: молодая девушка с волосами цвета пламени и непонятным, непроизносимым именем ангрези была племянницей лорда сахиба Саммерса, нового британского резидента в Сахаранпуре.
Новость о новом резиденте была как яд пчел из высокогорных гималайских пещер: маленькое жало, но обжигающая боль. Он удивился и даже почувствовал себя уязвленным, когда узнал, что полковника Бальфура сместили без дальнейших проволочек. Убрали с дороги человека, единственного, кому была известна настоящая личность Томаса. Это ранило его гордость, оскорбило чувство верности и преданности.
И прямо тут, на Рани-базаре, Томас принял решение сыграть с этим новым резидентом в свою небольшую игру. Разумеется, Саммерс — его начальник, но свое истинное лицо Томас ему не откроет. Для лорда Саммерса Танвир Сингх останется всего-навсего тем, кем кажется: скитальцем, местным торговцем-лошадником, который держит ухо поближе к земле в надежде получить хорошее вознаграждение.
Будь Томас человеком осмотрительным или по крайней мере тем, за кого себя выдавал, он бы повернул сейчас прочь, раз и навсегда. Танвир Сингх выбросил бы из головы все мысли о девушке, которая явно была не про него. Но он был также Томасом Джеллико, сыном английского пэра, и любил принимать вызов. Будучи независимым тайным агентом в большой игре, он привык рисковать. Это будет лучшая и безобиднейшая забава — подвергнуть сомнению строгие условности и нарушить показную безмятежность высших чинов компании! При этой мысли он громко рассмеялся.
И игра оказалась действительно забавной. О лорде Саммерсе говорили, что он обожал своих лошадей. Назначение в Индию как раз и позволяло ему наслаждаться игрой в поло. Танвиру Сингху только и оставалось делать, что распустить слух среди офицеров, служащих в Ост-Индской компании, и наемных солдат-сипаев, которые наведывались в его лагерь присматривать лошадей, будто он считает, что его призовая кобыла, полученная от арабского жеребца и кобылы марвари, слишком хороша для англичан из Сахаранпура. Будто он собирается продать ее где-нибудь южнее Дели или по крайней мере к востоку от Ранпура. Только там для его лошади сыщется достойный владелец!
Не прошло и нескольких часов, как новость перелетела из лагеря на базар, а с базара в гарнизон, куда Танвир Сингх был незамедлительно и по всей форме приглашен лично резидентом, лордом Саммерсом.
Это приглашение беззаботный Танвир Сингх проигнорировал.
Тогда лорд Саммерс, как великий начальник, отправил к нему своих подчиненных — на то и существуют секретари и всякие нижние чины, — чтобы попытались его уговорить. Но хитрый вождь с искренним равнодушием отнесся к хору их увещеваний и не позволил эмиссарам даже такую малость, как просто взглянуть на свою прекрасную кобылу.
Все это было частью большой игры — его маленькой игрой, которую он затеял с новым резидентом. Разумеется, резидент наконец явился — собственной персоной.
Лорд Саммерс, третий сын герцога Уэстинга, прибыл с визитом прохладным утром через два дня после того, как Томас и его караван прибыли в Сахаранпур. Ступил на каменистую почву лагеря Танвира Сингха, проделав путь вдоль речки-притока на север от города в открытом, без полога, экипаже, которым управлял кучер-саис, наглухо затянутый в ливрею.
Внешность лорда Саммерса отнюдь не развеяла первое впечатление Томаса о нем как о человеке, который олицетворяет новый стиль работы компании, что довериться ему всецело слишком опрометчиво. Его наставник, полковник Бальфур, человек старой закалки, поощрял глубокое понимание и уважение к Индии, ее традициям и нравам. И вот ему на смену явился Саммерс, для которого не было языка, кроме английского, кому в радость и удовольствие было оскорбить туземца, равнодушный ко всему, лишь бы зарабатывать деньги, эксплуатируя местное население. И население это он считал невежественными детьми или, хуже, дикарями, недостойными того, чтобы управлять собственной страной.
— Итак, вы Танвир Сингх, о ком я столько слышал. — Таково было приветствие резидента компании, когда он вошел в шатер Танвира Сингха.
Томас принимал их на собственных условиях, полулежа, опираясь на мягкие девственно-белые подушки, под сенью открытого шатра, установленного перед травянистой площадкой, где он мог наблюдать за лошадьми, которых приводили для осмотра предполагаемыми покупателями. Он не встал, однако поднял вверх ладонь и отвесил небольшой, но учтивый поклон.
— Как видишь, твое превосходительство.
Многочисленные, как капуста, предметы одежды гостя: рубашка с высоким воротничком, шейный платок под жилетом и сюртуком, — столь неуместные в этом климате, даже сейчас, ранним утром, когда жара только разгоралась, стесняли движения. Пучеглазый и раздражительный. Надменный, брезгливый деспот. И впечатление это еще усугублялось тем, что сопровождал его облаченный в алое офицер из сахаранпурского полка, заместитель помощника комиссара, лейтенант Беркстед.
Томас чуть наклонил голову, обращаясь к офицеру:
— Лейтенант сахиб.
Ни лейтенант, которого Томас встречал раз или два, когда привозил в Сахаранпур важные для компании известия, ни резидент не соизволили проявить ответную учтивость. Напротив, лейтенант оглядел Танвира Сингха с презрением, чтобы продемонстрировать превосходство, но обнаружил лишь собственную неуверенность — в данной ситуации от него ничего не зависело.
Томас давно привык к подобному беспомощному высокомерию, чтобы обращать на него внимание. Когда-то он и сам был, как Беркстед, молодым и честолюбивым. Но этот офицер ему совсем не нравился. Льстивый, умеющий втереться в доверие и — на взгляд Томаса — слишком грубый и бесцеремонный. О нем плохо отзывались на базаре. И, если верить тому, что Томас слышал, довериться Беркстеду со стороны лорда Саммерса было очень неразумно.
Лорд Саммерс не стал тратить время на то, что почитал странными, излишне долгими восточными церемониями.
— Насколько я понимаю, у вас есть на продажу очень хорошая кобыла.
— У меня множество отличных кобыл, твое превосходительство. — Томас повел рукой, указывая на пространство своего обширного лагеря. — И я многих продал в твой полк. Но прошу — войди и сядь, и мы сможем обсудить наши дела без спешки.
Лорд Саммерс был счастлив войти в тень, под полог цветистого шатра, но на низких подушках ему было исключительно неудобно. Он осторожно присел на уголок огромной, с кистями, подушки.
— Я слышал, что это особенная кобыла.
— А-а. — Томас одарил лорда Саммерса спокойной улыбкой, но не сказал более ничего, начав разливать по маленьким стаканчикам густой ароматный арабский кофе. Беркстед предпочел не садиться. Напротив, возвышался позади лорда Саммерса, без сомнения, полагая, что выглядит внушительно и устрашающе, как и положено английскому офицеру.
Лорд Саммерс улыбнулся Томасу. Ему приятно было думать, будто он удивил Танвира Сингха.
— Видите ли, у меня есть свои источники. Я знаю все.
По крайней мере все, что Томас желал довести до его сведения. Он слегка склонил голову, соглашаясь с Саммерсом.
— Я тоже кое-что слышал. На базаре говорят, что лорд сахиб великий почитатель хороших лошадей. Не желаете ли отведать?
— Так говорят? Благодарю вас. — Из вежливости или из соображений политики, но Саммерс принял стаканчик и сделал глоток, хотя было ясно, что напиток не в его вкусе. Махнул рукой, отметая скрытый в словах Томаса комплимент, не сумев, однако, утаить небольшого румянца удовольствия, разлившегося по щекам. — Что ж, базарные сплетни стоят недорого.
— Тебе виднее, — невозмутимо продолжал Томас. — Но, твое превосходительство, ни у кого на базаре, даже в окрестностях Сахаранпура, нет такой лошади, как у меня.
— Вы так думаете? — Томас не ответил, лишь снова склонил голову, и Саммерс учтиво сменил тему. — Полагаю, я был бы вам весьма признателен, если бы вы позволили мне на нее взглянуть.
Нужно было отдать должное этому человеку. Разумеется, лорд Саммерс не полковник Бальфур и не отличается знанием и любовью к Индии. Тем не менее он, возможно, и не тот напыщенный карикатурный вояка, которого Томас нарисовал в своем воображении. А вот лейтенант казался совершенно сбитым с толку. Как это — британский резидент тратит вежливые слова на какого-то туземца!
Томас решил проявить терпимость. Пчела летит лишь на медоносный цветок, а ему как раз нужен был мед.
— Как хочешь, сахиб. — И махнул рукой саису, чтобы привели кобылу.
Как принцесса, которая точно знает, как справиться с грузом любопытных взглядов, что прикованы к ее особе, лошадка навострила уши и царственно прошествовала по травянистой поляне. Взгляд огромных умных глаз был, казалось, устремлен прямо на лорда Саммерса.
Читать бесплатно другие книги:
