Динка Осеева Валентина
– Давно знаем! – кричит Динка.
– Хорошо. Объясняться со мной и гнать меня не будете?
– Не будем, – застенчиво прячась за Алину, говорит Мышка.
– Мы ни с какими женихами больше связываться не будем! – машет рукой Динка.
– Понятно. Так вот, если я жених, то вы должны меня слушаться! – продолжает Костя.
– Так ты же не наш жених! – возражает Динка.
– Нет, я не ваш. Я Катин. Но Катя вам тетя – значит, я – ваш дядя! Что?
– Дядя! Дядя! – хохочут девочки. – Вот так дядя!
– Да-да! Костя теперь ваш дядя! – весело подтверждает Марина, садясь рядом с детьми.
– Ну вот! А дядя – это не тетя. И я за вас возьмусь самым строжайшим образом. Первым долгом я привяжу за ногу Динку вон к тому клену, чтобы она не бегала где попало! – угрожающим тоном говорит Костя.
– А я не бегаю! – быстро возражает Динка.
– Как это – не бегаешь? А кто вчера распевал романсы на чужой даче? Я рассказываю Крачковским, что ты потерялась, а Гога говорит, что слышал твой голос на соседней даче!
– Гога врушка! Гога врушка! – в смятении кричит Динка.
– Дина! Дина! – останавливает ее мать.
– Он врушка, врушка! – в беспокойстве и гневе топает ногой Динка.
– Подожди, подожди! Ведь он не сказал, что видел тебя, он только слышал, как какая-то девочка пела, и, по его мнению, это был твой голос, – поясняет Костя.
– Ну, «по его мнению, по его мнению»! – передразнивает Динка. – Он еще даже не знал ни одного берцового ребра, когда Мышка его спросила!
– Ну, вот берцового ребра не знал, а твой голос узнал! – поддразнивает девочку Костя.
– А чья это была дача? – быстро спрашивает Марина. Волнение Динки снова пробуждает в ней успокоенный утром голос материнской тревоги.
– Да это соседняя с Крачковскими, очень богатая дача, – поясняет Костя.
«Богатая дача? Динка тоже говорила про богатые дачи», – быстро сопоставляет Марина и тихо спрашивает Костю:
– Эта дача... по дороге туда... к гигантским шагам?
– А где эти гигантские шаги? – удивляется Костя.
Динка испытующе и выжидательно смотрит на лица взрослых.
– Да нет, мамочка! Гигантские шаги – это в одной стороне, а дача Крачковских – в другой стороне! – говорит Алина. Динка победоносно и лукаво улыбается.
– Я потерялась на гигантских шагах, а совсем не около Крачковских, – спокойно говорит она.
Марина тоже успокаивается.
«Действительно, глупости. Как могла она очутиться на какой-то богатой купеческой даче, да еще распевать там песни?» – думает она, объясняя волнение Динки протестом против напрасного подозрения Гоги.
Так, лавируя между большими кораблями, маленькая утлая лодчонка Динки выплывает на поверхность, а всколыхнувшийся было голос материнской тревоги снова затихает.
Глава 26
Ленька скучает
В воскресенье время проходит быстро. На террасе не смолкают веселые голоса и громкий смех Кости. К обеду неожиданно появляется Малайка с Марьяшкой на руках.
– Мы приехали, а он кричит, ложком бьет в калитка... Стал гонять, он плачет... – недоумевающе подняв брови, рассказывает Малайка.
У Марьяшки красное личико и мокрые полоски на щеках; она тоже что-то взволнованно пытается объяснить на своем языке.
– Это наша! Это Марьяшка! – кричит Мышка, подбегая к Малайке. – Она, наверное, никак не могла достучаться!
– Никак не мог! – подтверждает Малайка.
– Так вы прибили бы для нее медную дощечку к калитке, – говорит Костя, – чтобы по всему дому сразу пошел звон! А то ведь действительно ничего не слышно!.. Что, брат, не пускают тебя? А говорят: «Дорога ложка к обеду!» – шутит он, заглядывая в повеселевшие глазки ребенка.
Марьяшка вдруг тянется к нему и, наклонив головку набок, показывает на Малайку:
– Дядя у-у... Незя!..
– Бери, Костя, носи... – торопясь освободиться от нее, весело говорит Малайка.
– Нет, погоди, куда же... Поставь на дорожку, – отмахивается Костя, но Марьяшка упорно тянется к нему.
– Костя, возьми! Она к тебе хочет! Ей ты понравился! – уговаривают Мышка и Динка.
– Понравился-то понравился, – смеется Костя, – но я совершенно не умею обращаться с детьми. Ну, так и быть!
Он осторожно берет Марьяшку на руки и подкидывает ее вверх. Марьяшка заразительно хохочет.
За обедом Алина объявляет, что в четыре часа начнется литературный вечер и каждый должен что-нибудь приготовить.
– Я всю жизнь на всех вечерах говорю одно и то же стихотворение. Вот я его вам и скажу! – обещает Костя.
– А я? – волнуется Динка.
– Ну, и ты подумай, с чем тебе выступить, – говорит Марина.
– Можно сказать «Дон Педро»? – спрашивает Динка.
– Что хочешь...
– А Мышка?
– Я скажу «Лесной царь», – откликается Мышка.
Но главный номер программы – это Анюта, Анюта должна прочитать по букварю любой рассказик по желанию публики, а потом она еще скажет стихи. Это выдумала Алина, чтобы показать свою ученицу, а заодно и себя как учительницу. Анюта приходит после обеда, и обе они, взволнованные предстоящим экзаменом, старательно готовятся в уголке сада.
Динке вдруг делается очень скучно. «Ленька не придет, – думает она, – ведь сегодня воскресенье... А может быть, все-таки придет?»
Девочка на всякий случай бежит к забору, и лицо ее расцветает от радости: на заборе весело трепыхается цветной флажок.
– Макака! Я тута... – шепчет Ленька, перебегая от куста к забору и боязливо оглядываясь. – Не пойдешь на утес?
– Не могу я... Мама дома...
– А я чай вскипятил, чайку бы попили...
– Нельзя мне... Посиди лучше ты тут... – просит Динка.
– Опасно тут... Твоя Алина так и шмыгает туда и сюда. Уж один раз еле скрылся. Чего это она так шмыгает?
– А это... – Динка вспоминает палатку Никича и просьбу Кости, чтобы никто не знал о его поручении. – Это большая тайна, – прижимаясь к забору, шепчет она. – Алина ищет...
– Чего ищет? – таращит глаза Ленька.
– Она не чего, а кого... Одного человека.
– Человека?
– Ну да... Ей велел Костя... – еще тише шепчет Динка.
– Чудно! – удивляется Ленька. – Может, меня? Может, кто прознал, что я сюда шатаюсь, дак и ищут?
Динка широко раскрывает рот. Это никак не приходило ей в голову. А вдруг правда?
– Проверить бы надо... Я где-нибудь подальше от забора нарочно попадусь ей на глаза и погляжу, что будет! А споймает она меня здесь, так тебя из дому не выпустят. Скажут: вот с какой рванью дружится! – взволнованно шепчет Ленька.
– С рванью? Что ты? У нас так никто не скажет! Я бы все рассказала... Тебя бы все жалели... – с робкой надеждой шепчет Динка. Ей так хочется привести Леньку к маме! Мама что-нибудь сделала бы такое, что жизнь Леньки сразу бы изменилась...
Но Ленька сурово обрывает ее мечты:
– Меня жалеть не за что! Я не калека и не нищий. Ты этот разговор брось, Макака! Знаю я твои мысли. И приживалом нигде не буду. От тебя возьму, от Степана возьму, от дяди Коли помощь принял бы... А от чужих людей мне ничего не нужно!
Динка грустно замолкает. Она не хочет спорить с Ленькой. Но как может ее мама быть кому-нибудь чужим человеком?
– Тогда иди на утес, – тихо вздыхает она. Но Ленька не уходит.
– Скучаю я там без тебя, – серьезно говорит он. – Камни да Волга. Тоска забирает...
Динка вдруг вспоминает о литературном вечере.
– Лень, Алина не будет шмыгать! У нас скоро вечер, стихи будут читать! Я тоже прочту! – радостно шепчет она. – Знаешь что? Ты тогда подойди поближе и послушай, ладно?
– Ладно! А ты прибеги, скажи, где будете, я поближе сяду! – оживляется Ленька.
– Хорошо! Я сейчас узнаю! Наверное, уже все собираются! Подожди здесь!
Динка исчезает и скоро возвращается.
– Мы будем на крокетной площадке. Это близко к лазейке, там можно спрятаться у самого забора. Пойдем, я покажу! – шепчет она.
Но им приходится пережидать Костю. Костя прибивает к калитке медную дощечку для Марьяшки.
Глава 27
Белоглазый человек
Ленька выбрал за забором пышно растущие кусты орешника и, спрятавшись в них, глядел через щелку, как подходили, рассаживались на крокетной площадке взрослые и дети. Марину он знал хорошо и в ответ на ее улыбку, обращенную к детям, тоже улыбнулся за своим укрытием из зеленых крашеных досок забора. Катю он знал меньше и, впервые хорошенько приглядевшись к ней, отметил про себя, что она красивая, но гордая. Костя ему понравился, он был, по его мнению, настоящий политический, со своими лучистыми глазами и серьезным лицом. Лина напомнила Леньке одну из тех картин, которые продавали на базаре за два рубля. Там обязательно был нарисован зеленый пригорок с крупными цветами и восседающая на этих цветах красавица в русском сарафане... Но больше всех понравился Леньке Малайка. Он сидел около Лины и, как только она поворачивалась к нему, опасливо отодвигался на самый край скамейки. Круглое сияющее лицо его и нерусский говор смешили Леньку, и, прижавшись щекой к забору, Ленька от души хохотал, глядя на Малайку.
Выступление хотели начать с Кости, но Анюта так волновалась, что Алина решила выпустить раньше ее.
– Анюта Казбекова учится читать недавно. Сегодня она прочтет по букварю маленький рассказик по желанию публики, – серьезно сказала Алина, выводя за руку Анюту на середину площадки и передавая в «публику» букварь.
Анюта в чистеньком коричневом платьице и в черном гимназическом переднике, подаренном ей Алиной, выглядела настоящей гимназисткой на первом экзамене. Глаза ее испуганно смотрели на свою учительницу, щеки пылали.
Марина и Костя выбрали рассказик в четыре строчки и передали его Алине.
– Читай громко, не торопись, – строго предупредила Алина свою ученицу.
Анюта дрожащими руками поднесла к глазам букварь и по складам прочитала рассказ.
«Публика» наградила ее громкими аплодисментами. «Я куда лучше могу!» – с гордостью подумал Ленька.
– Анюта Казбекова прочтет стихотворение... – снова начала Алина, но ободренная Анюта не дала ей досказать и громко закричала:
- Ну, пошел же, ради бога!
- Небо, ельник и песок...
- Невеселая дорога...
Она говорила бойко, весело, и аплодировали ей долго. Потом выступила Мышка.
- Кто скачет, кто мчится под хладною мглой... —
начала она, и серебристый голосок ее вызвал у Леньки задумчивую, мягкую улыбку.
Но он волновался за Динку.
«Не осрамилась бы энта Макака... Ведь ей как в голову взбредет...» – с тревогой думал он, получше пристраиваясь у забора.
На крокетной площадке наступила тишина. Динка что-то шептала на ухо Алине... Ленька прислушался, но сзади него тихо прошелестела трава; мальчик оглянулся. Человек в сером костюме осторожно шел вдоль забора, пристально разглядывая сидящих на площадке. Крадущиеся шаги его и настороженное выражение длинного серого лица привлекли внимание Леньки. Остановившись под кривой березой, человек оглянулся, и мальчика неприятно поразил пустой, холодный взгляд его бесцветных глаз.
«Кто же это? Подглядывает чего-то...» – забеспокоился Ленька.
- Каменщик, каменщик в фартуке белом... —
громко начала читать Динка, и мальчик снова приник к щелке, изредка взглядывая на незнакомца в сером костюме.
«Слушает... Может, так, проходя, заинтересовался, а может, какой знакомый ихний... – снова подумал Ленька. Но неулыбчивое лицо с пустым выражением глаз внушало ему беспокойство. – Уж не тот ли это, которого ищет Алина? – вдруг подумал он, и морозный холодок пробежал по его спине. – Что же делать? Сказать бы...»
- Во глубине сибирских руд
- Храните гордое терпенье... —
донесся с площадки голос Кости, и незнакомец вдруг придвинулся вплотную к забору.
«Сыщик! Он!» – быстро мелькнуло в голове у Леньки. Пригнувшись к земле, он выполз из кустов на дорожку и, выпрямившись, быстро пошел к калитке. Незнакомец, заслышав шум, тоже отошел от забора. Тогда, боясь, что он скроется, Ленька стремглав помчался назад и, юркнув в Динкину лазейку, вбежал на крокетную площадку.
– Там у забора человек... Выслеживает чего-то... Длинный, белоглазый такой... – запыхавшись, выговорил он одним залпом и, увидев широко раскрытые глаза Динки, смутился. – Я только сказать... Вон там он!
– Малай! – крикнул Костя, вскакивая, и, прыгнув через скамейку, исчез в саду.
Малайка бросился за ним... Катя и Марина встревоженно смотрели им вслед.
– Мамочка... мамочка... – стоя рядом с матерью, шептала взволнованная Алина.
Мышка и Анюта, ничего не понимая, тоже глядели вслед Косте и Малайке... Лина, онемев от неожиданности, приросла к скамейке.
– Лень, Лень, – оглядываясь вокруг, тихо прошептала Динка.
Но Леньки уже не было...
Малайка и Костя вернулись не скоро. В густой чаще орешника они видели спину убегавшего человека, но их разделял забор, и человек успел скрыться.
– А где этот мальчик? – спросил Костя. (Но никто не знал.) – Чей он?
Этого тоже никто не знал. Испуганная Динка молчала.
– Это небось нищий. Их тут много ходит... – робко предположила Анюта.
– Но почему же он так быстро ушел? Странно! – удивился Костя и, глядя на Марину, озабоченно покачал головой. – Если это верно, то многое меняется... Очень важно было бы установить... Я сейчас пойду на пристань...
– Подожди, Костя!.. Но откуда знает этот мальчик? – провожая его к калитке, спросила Катя.
– Мальчик – это явление очень странное, конечно. Но мне достаточно одного его слова: «белоглазый», – тихо и значительно сказал Костя.
На крокетной площадке царило напряженное молчание.
– Воров тоже много... Может, в дачу хотел залезть. Тут одних дочиста обобрали, – вдруг быстро заговорила Анюта. Никто ее не слушал.
Глава 28
Ссора
На другой день, сидя на утесе, Динка весело болтала, раскалывая стеклянным шариком сахар и прихлебывая из миски горячий чай.
– Кости долго не было вчера. А потом он пришел и сказал, что сразу перед ним отошел один пароход.
– Вот этот сыщик и уехал с ним, наверное, – хмуро сказал Ленька.
Динка слизала с ладони крошки сахара и задумчиво сказала:
– Может, он еще и не сыщик даже...
– Как это – не сыщик? Ходит вдоль забору, таится, как гад какой-нибудь, да не сыщик? – рассердился Ленька. – Сам Костя спугался, как я сказал... Сколько на пристани из-за него торчал...
– Ну да! Торчал, торчал, а потом уже вечером взял маму и Катю да пошел с ними в гости к Крачковским! И Алина за ними уцепилась – она тоже еще не видела дачи Крачковских. Я тоже сначала уцепилась, чтобы идти, а потом вспомнила про этого Гогу-Миногу и отцепилась. А то еще опять скажет, что я пела! – оживленно болтала Динка.
Но Ленька ее не слушал, темные брови его сошлись у переносья, и лицо казалось чем-то озабоченным. Динка набрала в рот чаю и вдруг, прыснув от смеха, обдала его горячими брызгами.
– Не плюйся! – сказал Ленька, подхватывая с ее колен подпрыгнувшую миску и утирая рукавом лицо. – Чего ты?
– Ой, Ленька, я так испугалась вчера, когда ты выскакнул на площадку! – заливаясь смехом, сказала Динка. – Я думала, тебя что-нибудь укусило!
– Вот глупая! Чего меня там укусит?! – засмеялся и Ленька.
– А потом Анюта говорит про тебя: «Это небось нищий...» – уже успокаиваясь, рассказывает Динка.
– Ну и дура твоя Анюта! Я в пинжаке был. Разве нищие в пинжаках бывают! – обиделся Ленька, вставая и охорашиваясь. – Это ведь одежа, а не рвань какая-нибудь!
Динка, наморщив лоб, смотрит на утонувшего в пиджаке Леньку, на широкие борта и спускающиеся к локтям плечи.
– Хороший спинжак, конечно... но только он совсем вырос из тебя, Лень...
– Не он вырос, а я до него не дорос, потому не на грудного ребенка сшит, а на Степана. Тут и удивляться нечему! – поясняет Ленька, и снова на его лице появляется озабоченное выражение. – Завтра в город поеду... Надо Степана предупредить. Он тоже мне про одного сыщика рассказывал, – тихо говорит он, усаживаясь рядом с Динкой.
– Как – предупредить? – пугается вдруг девочка. – Ты хочешь выдать Костину тайну? Ведь Костя сам сказал Алине, чтобы никому-никому...
– Ну что ж, что сказал? А может, это тот самый сыщик, так и Степана остеречь надо!
– Нет! Ты не имеешь права! Ты и меня выдавальщицей сделаешь! Ведь я только тебе сказала! – сильно волнуется Динка. – Я тебе поверила!
– Да погоди ты... Ведь, может, это тот самый сыщик, – пробует объяснить ей Ленька.
Но Динка, красная и сердитая, негодующе прерывает его.
– Какой тот самый? Это Костин сыщик! А у Степана свой! И раз Костя не велел, так надо молчать! И ты не смеешь выдавать тайну!
– Тихо ты... Кричишь, будто тебе хвост прищемили! – раздражается Ленька.
– Хвост прищемили? – Динка в волнении вытаскивает изо рта обсосанный кусок сахару и протягивает его Леньке: – На тебе твой сахар!
Ленька машинально кладет сахар на ладонь.
– При чем это?
– И миску бери, – говорит Динка.
Ленька, вопросительно глядя на нее, берет и миску.
– Чтобы мне за мою тайну еще и хвост прищемили! – обиженно заключает Динка.
– Какой хвост? – совсем теряется Ленька.
– Не знаю уж какой... Только я с тобой не вожусь больше... Если ты все тайны выдаешь да еще за каждое слово придираешься... Не надо! – решительно встает Динка.
– Да подожди... Ты же мне рта раскрыть не даешь.
– Это ты мне ничего не даешь! Сахар отнял, миску отнял... К каждому слову придираешься! – вспыхнув, говорит Динка.
– Да когда я чего отнимал у тебя? Вон он, сахар. Сама положила... И миску отдала... Я только про сыщика хотел сказать... Степан ведь тоже политический...
– Все равно не надо. Костя сам знает, кому сказать... Знаешь, как Никич говорит про тайны? – Динка пошевелила пальцем и наморщила лоб. – Никич говорит: знает один – знает один, знают два – знают двадцать два. Вот нас два, а ты как начнешь всем рассказывать, так будет двадцать два...
Ленька безнадежно машет рукой.
– Ладно, не скажу. Только у каждого человека свое соображение... – не желая больше спорить, тихо проворчал он.
Динка успокоилась и, взяв обратно свой сахар, сказала:
– Оближи ладонь – она у тебя вся сладкая. – Ленька облизал ладонь, но лицо его оставалось хмурым и озабоченным.
– Сегодня Алина на весь день к своей Бебе ушла. Мы с Мышкой одни будем встречать маму... И по часам сами объявлять будем, – снова болтала Динка.
Ленька молчал и обдумывал про себя, как, не выдавая чужой тайны, можно предупредить Степана, что появился какой-то сыщик. Конечно, сыщиков в полиции много. Один может на дачах выслеживать, а другой – в городе. За кем следит, а за кем – нет. Если вообще Степану напомнить, что вот, мол, осторожнее надо быть. «Так Степану я не советчик, он сам лучше моего все знает», – рассуждал про себя Ленька, решив завтра обязательно наведаться к своему другу.
Но сделать это ему не пришлось.
Глава 29
Неожиданное горе
Алина не задержалась в гостях у Бебы, как это предполагала Динка. Она вернулась точно ко времени приезда мамы и, взяв у сестер часы, сама уселась перед ними на террасе. Но прошло уже два объявления, прогудел протяжный гудок парохода «Гоголь», дети, нетерпеливо глядя на дорогу, давно уже толклись у калитки, а мамы все не было.
– Алина, пройдем немного по дороге, хоть до Марьяшкиной дачи... Может, мама заговорилась с кем-нибудь... – сказала Мышка.
– Ну, пойдем! – согласилась Алина.
Мышка и Динка весело побежали вперед.
– Дети, дети! Не убегайте далеко! – важничая перед проходившими мимо дачниками, окликала сестер Алина. И хотя ей самой очень хотелось побежать вприпрыжку навстречу маме, но она нарочно замедляла шаги и шла прямо, не глядя по сторонам, серьезной и деловой походкой взрослого человека.
Динка и Мышка добежали до угла богатой дачи, где жила портниха, и остановились. За решетчатой оградой слышались взволнованные голоса, женский плач и тихие причитания.
– Там что-то случилось! Пойдем скорей! – сказала Мышка, и, не обращая внимания на окрики Алины, обе девочки бросились бежать к даче.
У раскрытой настежь калитки собрались люди, они спрашивали друг у друга, что случилось, заглядывали в сад, торопливо шагали по боковой аллее, туда, за дачу, к маленькой сторожке, где жила Марьяшка.
Динка схватила за руку сестру и, дрожа от волнения, бросилась за людьми. Но навстречу девочкам шла Марина... Она шла быстро, ничего не видя перед собой, и лицо у нее было очень бледное.
– Мама! – ахнула Мышка.
– Мамочка! – громко закричала Динка.
Марина подняла глаза и, увидев детей, пошла им навстречу.
– Пойдем, пойдем!.. Марьяшка заболела! – отрывисто сказала она, поворачивая обеих девочек к калитке и увлекая их за собой.
Незнакомый, сдавленный голос ее и белое, без кровинки лицо были так необычны, что онемевшие от испуга Динка и Мышка, не сопротивляясь, выбежали вместе с ней на улицу. И тут все трое увидели жалкую, растерянную фигуру Алины. Она стояла около угла дачи, словно не решаясь идти дальше.
Марина выпрямилась и, крепко держа за руки младших детей, шепнула:
– Не спрашивайте сейчас ничего...
Но дети были так испуганы, что никому и в голову не приходило о чем-либо спрашивать.
– Алина, пойдем домой! – ласково сказала мама.
Но Алина вопросительно смотрела на нее и не двигалась с места.
– Алиночка, Марьяшка очень больна. Там сейчас доктор, – тихо пояснила мать.
– И ты видела ее? – заикаясь, спросила Алина. – Это правда, что говорят...
Мать быстро указала ей глазами на младших детей и строго повторила:
– Идите домой! Я еще ничего не знаю.
Алина молча взяла за руки сестер и пошла вперед. В тягостном молчании они дошли до своей калитки. Около дачи Марина опередила детей.
– Катя, – звенящим шепотом сказала она вышедшей ей навстречу сестре, – не спрашивай ничего. Уведи детей...
Катя, не понимая, что случилось, молча увела к себе в комнату детей.
– Сидите здесь! – строго сказала она.
Дети не спорили. Лицо Мышки покрылось рябью; оно то краснело, то бледнело, словно охваченное одновременно жаром и холодом; тоненькая и беззащитная перед надвинувшимся на нее горем, она, еще не зная, что произошло, дрожала, как в лихорадке. Динка, охваченная тревогой за Марьяшку, медленно приходила в себя, и в глазах ее вставала аллея, ведущая к сторожке, испуганные лица чужих людей...
Катя, не спрашивая ничего, грела Мышкины руки, кутала ее в теплый платок, уговаривала лечь в постель. Но, когда она вышла из комнаты, Динка схватила за руку сестру и быстро сказала:
– Бежим! Бежим к Марьяшке!
В глазах у Мышки засветилась надежда, и, поняв, чего хочет сестра, она рванулась за ней в окно; не разбирая дороги, мчалась к забору и, выскользнув через лазейку, бежала за сестрой до решетчатой ограды... Калитка дачи все так же была раскрыта настежь, все так же входили и выходили оттуда чужие люди. Девочки почувствовали гнетущий испуг и, взявшись за руки, медленно пошли к сторожке.
Ноги у Мышки немели; крепко держась за руку сестры, она шла как приговоренная к казни. Динка, ощущая страстную жажду действовать, спасать, защищать и защищаться от неведомого врага, с жадной надеждой оглядывалась вокруг, ожидая, что вот-вот в конце аллеи появится маленькое существо с веселыми голубыми глазками и с ямочками на щеках...
Дверь сторожки была раскрыта... Около крыльца лежали сваленные в кучу обгоревшие кисейные занавески, ватное одеяло из цветных клинышков с торчащей из него рыжей обгорелой ватой и еще какие-то вынесенные на воздух тряпки... Тут же стояло деревянное корыто с водой, а рядом на земле валялось прогоревшее в нескольких местах детское платье и матерчатые туфельки...
Марьяшка лежала на голом матрасе и тяжко, словно в забытьи, стонала. Круглая головка девочки, лицо и шея были покрыты темными ожогами, запекшиеся губки почернели... Мать Марьяшки, стоя на коленях около кровати, обводила всех присутствующих безумным взглядом и словно про себя повторяла одно и то же:
– Цветочки, цветочки загорелись!..
Старичок доктор что-то раскладывал на столе, вполголоса разговаривая с женщинами.
Читать бесплатно другие книги:
