Динка Осеева Валентина
– Что это ты выдумала? Откуда он у тебя? – удивляется Марина.
– Ну, напали! – хохочет Катя. – Это вовсе не я выдумала. Это аптекарь подарил Лине, чтоб она поправилась.
– Да не подарил, не подарил, насмешница этакая! Я свои деньги заплатила. Гляжу, аптекарь по дешевке отпускает, ну я и взяла детям на пользу, – объясняет Лина.
– Ну, а раз взяла, значит, надо выпить! – решительно заявляет Катя. – Не пропадать же деньгам! Всего одна бутылка... Ну, кто первый?
– Мама! – пищит Мышка и закрывает обеими руками лицо.
– Ну, Катя, не дури!.. Лина, возьми свою бутылку! – морщась, говорит Марина.
– Куда ее возьму? Вы все со своими фокусами! Только зря деньги выкидываем! Жир свежий, как янтарь, только что со льду... – недовольно ворчит Лина.
– Конечно, раз уж куплен, так надо пить! – заявляет Катя. – Я сама сейчас попробую!
– Попробуй! Попробуй! – весело подпрыгивает Динка.
– Хоть один разочек! – смеется Алина.
– Катя, не пей! Это такая гадость! – машет руками Мышка.
Катя делает большие глаза:
– Гадость? Это прелесть, а не гадость. Вот я вам сейчас покажу, как пьют рыбий жир! – Она наливает полную до краев ложку и, громко декламируя, подносит ее ко рту:
- ...На помост к петле поднимался...
Лица детей полны любопытства и ожидания.
- ...И в самой петле улыбался... —
с приятной улыбкой заканчивает Катя и, полузакрыв глаза, опрокидывает себе в рот полную ложку рыбьего жира.
– Браво! – хлопает Алина. Но приятная улыбка сбегает с лица тетки, ложка падает на пол.
– Лина, возьми...
Лина подхватывает бутылку, а Катя, закрывая рот платком, убегает в комнату.
– Мамочка! – вскакивает Мышка.
– Мама, ей стало плохо! – беспокоится Алина, но мама уже торопится за сестрой.
Алина поднимает указательный палец.
– Смотрите на Динку! – удивленно говорит она. Динка совсем сползла со стула, лицо ее беззвучно трясется от смеха, глаз не видно. Мышка, всплеснув руками, тыкается носом в скатерть и звонко вторит сестре.
– Дети, дети... – пробует остановить их Алина, но, не выдержав, хохочет вместе с сестрами.
– Ну, зашлись! – добродушно говорит Лина, вытаскивая из салфетки бутылку. – И чего она вам тут петрушку разводила! Что детям положено, того взрослому касаться нечего, – спокойно добавляет она, поднося ко рту Алины полную ложку: – Ты старшенькая, ты и первая! Захватывай, захватывай ложечку, милушка! Да со вкусом пей, чтобы на пользу пошло!
Девочка хочет сказать что-то, но мягкая рука Лины бесцеремонно откидывает ей голову и вливает в рот полную ложку рыбьего жира.
– Вот и славно! – говорит она, наливая вторую ложку и не обращая внимания на старшенькую, которая, давясь хлебом с солью, сердито смотрит на нее.
Мышка пьет безропотно. Ведь даже Алина выпила!
Динку упрашивать не надо, но она так трясется от смеха, что Лина никак не может улучить момент.
– Да хватит тебе! Прокиснет жир-то! – шутит она, стоя над Динкой с полной ложкой. – Хватит, говорю! Непутевая!
Динка вскакивает на стул:
– Давай сюда ложку!
– Куда... куда... расплескаешь! – кричит Лина.
Но Динка уже подносит ложку ко рту, громко декламируя:
- ...И в самой петле улыбался...
На лице ее приятная Катина улыбка, глаза полузакрыты.
– Катя, Катя! – кричит Алина и, хлопая в ладоши, хохочет.
Мышка взвизгивает от удовольствия.
– Батюшки! Вылитая Катя! – всплескивает руками Лина. – Ах ты актриса! Тебе ж в балаган идтить, народ забавлять! – И, расчувствовавшись, прижимает к груди расшалившуюся любимицу. – Головочка ты моя бедовая! Был бы отец дома, снял бы поясочек ременный да поучил тебя уму-разуму! А то и заняться тобой некому. У Кати у самой еще дурь в голове сидит, мать – андел небесный, доброты неописуемой... Сиротиночки вы мои горькие... – разжалобливая себя до слез, причитает Лина.
Но взволнованный голос старшей девочки мгновенно приводит ее в себя:
– Что ты, Лина! Мы вовсе не сиротки. И папа никогда не побил бы Динку. Ты не говори так. – Губы Алины вздрагивают. – Не говори так, Лина...
Мышка с испугом смотрит на старшую сестру, Лина тоже пугается:
– Ладно, ладно! Не нервничай только, господь с тобой. Я ведь любя сказала, жалеючи... Вот кушайте суп-то. Совсем простыл небось. И куда это они обе запропали? Протошнилась – и иди, чего там еще делать-то...
С опаской поглядывая на притихших детей, Лина торопится уйти. Если старшенькая разнервничается, ей сильно попадет от «андела». Алина помнит и любит отца, она вместе с мамой читает его редкие письма, беспокоится за него и ждет. Ждет безнадежно, потому что знает, что он не может приехать, что его разыскивает полиция... Алина никогда не забывает, что, уезжая, отец просил ее помогать маме воспитывать младших сестер, считая себя взрослой, она называет их, как мама, «дети», занимается с ними, делает им замечания и нередко вмешивается в распоряжения взрослых.
Один раз Мышка тихим шепотком пыталась рассказать Динке, что когда они жили на элеваторе, а папу уже искала полиция, то по улицам ходили какие-то люди с иконами, они пели «Боже, царя храни», а потом как-то ночью напали на их дом.
«На наш дом?» – удивилась Динка.
«Ну да. Это их научила полиция, чтобы поймать папу. – Мышка зябко поводила плечами и ближе придвигалась к сестре. – Только ты никому не говори, что я тебе рассказала. Но это было так страшно... Они разбили все окна, и даже в комнате упал большой камень... Ты, наверное, спала тогда, а меня тоже завернули в одеяло. А Алина так плакала... А потом прибежали папа и все элеваторские рабочие. Нас вынесли через сад. А был такой мороз... Папа сам нес Алину, а меня Малайка».
«А меня?» – с испугом спрашивала Динка: она боялась, что вдруг ее забыли в этом страшном доме.
«Тебя тоже кто-то нес... Кажется, Лина... Мы потом сели в какие-то сани, а Алина все боялась за папу, потому что кругом наехали казаки и полиция...»
«А папа уехал с нами?»
«Конечно. И Никич... Такие большие сани, знаешь... Дядя Лека сам правил, как кучер. Лошади как дернули сразу... А нас накрыли тулупом, и мы куда-то все мчались, мчались... А потом у Алины стала болеть голова, и доктор сказал, что ей нельзя плакать. Понимаешь?»
Динка плохо понимала, от слез у нее никогда не болела голова, поэтому из рассказа Мышки она вынесла единственное убеждение, что старшая сестра неженка и что лучше с ней не связываться, потому что можно нажить себе большие неприятности.
Но сейчас она украдкой взглядывает в большие растревоженные глаза сестры; она в первый раз так внимательно всматривается в эти глаза.
– Пойдем за мамой, Динка! – испуганным голоском предлагает Мышка.
Но Динке не хочется бежать, какое-то новое чувство побеждает в ней страх. Она нерешительно сползает со стула и подходит к старшей сестре.
– Алина... – робко говорит она, протискиваясь между стульями и кладя свою лохматую голову на край стола. – Алиночка, ты моя... родненькая...
Алина порывисто прижимается губами к ее щеке и взволнованно шепчет:
– Мы не сиротки... у нас есть папа... Он вернется.
Мышка тянется к обеим сестрам, ей тоже хочется обнять Алину.
Но Алина уже справилась со своим волнением и замечает непорядок:
– Сядьте... Сядьте за стол, дети. Вон идет мама.
Мама и свежеумытая Катя, смеясь, входят в комнату. Глядя на их веселые лица, Алина начинает улыбаться. Динка и Мышка поспешно усаживаются на свои стулья.
– Ну, давайте наконец обедать! Суп уже чуть теплый, – озабоченно говорит мать, поднимая крышку супницы. – А где же дедушка Никич? – спрашивает она. – Разве он еще не приехал?
– Нет, приехал, – быстро говорит Динка. – Он еще вчера вечером приехал!
Марина удивленно смотрит на сестру.
– Наливай суп детям, – не отвечая на ее взгляд, торопит Катя.
Марина разливает суп и, положив ложку, подходит к перилам террасы.
– Лина! – кричит она. – Позови Сергея Никитича!
– Чего? – откликается Лина и, шлепая босыми ногами по ступенькам, поднимается на террасу.
– Лина, позови же Сергея Никитича! – нетерпеливо повторяет мама.
Катя делает Лине таинственные знаки.
– Да как ты его позовешь, ежели он, как Адам, прости господи, – глядя на Катю и не понимая ее знаков, тихонько ворчит Лина.
– Почему как Адам? Где он? – тревожится Марина.
Катя с досадой смотрит на Лину:
– Я же просила тебя, Лина! Ну, сказала б, что спит...
Дети сидят молча, наклонив головы над тарелками. Они уже с утра знают, что дедушка Никич снова продал свое платье, которое недавно купила ему мама.
Дедушка Никич – большой приятель Динки. За столом они сидят рядом и делят пополам хлеб. Динка выгребает из ломтя мякиш и дает дедушке, а себе берет корки. Мясо для дедушки Никича выбирает мама и всегда спрашивает: «Мягкое?»
«Хорошо», – сильно упирая на букву «о» и растягивая слова, отвечает Никич.
Марина очень любит и ценит дедушку Никича. Когда с ним случается «запойный грех», как говорит Лина, Марина никому не позволяет упрекать старика. Особенно часто ей приходится сдерживать Катю.
«Подумай! Он опять пришел пьяный! Как же ему не совестно! У тебя дети! – возмущается Катя. – Неужели же он не понимает этого?»
«Он понимает и очень мучается. Я тебя прошу ни одним словом...» – волнуется сестра.
«Да слышала, тысячу раз слышала! – машет рукой Катя. – Не беспокойся, пожалуйста. Я ничего не скажу. Но что он за человек после этого?»
«Катя! – строго говорит сестра. – Нехорошо иметь такую короткую и неблагодарную память. Мы с тобой лучше всех знаем, что он за человек».
Катя недовольно замолкает.
Но сегодня нервы у нее возбуждены волнением бессонной ночи, неизвестным человеком, который не пришел на службу к сестре и оставил после своих расспросов неприятное чувство брезгливости и тревоги, Динкой, которая досаждала ей с утра своими дурацкими выходками, и, наконец, Никичем, которому нужно весь вечер штопать и латать какие-нибудь обноски.
– Бессовестный старик! – с сердцем бросает она, вспыхивая от негодования.
– Катя! – строго останавливает ее сестра.
– Он больной, Катя, – тихонько вступается Мышка.
– Больные тоже бывают бессовестные, – не унимается Катя.
Алина сидит, вытянувшись в струнку; заплетенные в косички волосы открывают ее торчащие уши, тонкая шея кажется слишком длинной. Она поднимает на тетку глаза и, глядя ей прямо в лицо, твердо говорит:
– Он папин и наш. Никогда нельзя его ругать.
– Он такой старенький, Катя... – умоляюще шепчет Мышка. Катя молчит. Слова Алины наглухо закрывают ей рот. Но Динка беспокойно шевелит губами; защита старших сестер вдохновляет ее поделиться впечатлениями вчерашней встречи с дедушкой Никичем.
– Мамочка, – тихо говорит она, – он пришел еще вчера вечером... в одних только беленьких штанишках. Ему было так холодно, что он весь шатался, и даже нос у него был такой отмороженный, красненький с синеньким...
– Это что еще за выдумки! – перебивает ее Катя. – Прекрати сейчас же свои чувствительные истории!
– Конечно. Это ни к чему совсем, – пожимает плечами Алина. Мышка фыркает в кулачок и изо всех сил удерживается от смеха. Динка, сопя от обиды, толкает ее под столом ногой.
– Дедушка Никич заболел. Я потом схожу к нему, – говорит мама. – Мышка, скажи Лине, чтобы давала второе.
Лина входит расстроенная, с красными подушечками под глазами: ее тоже допек этот «разнесчастный день», да еще Катя упрекнула за Никича, – мол, не тогда сказала, надо было после обеда.
Марина смотрит на красные подушечки под глазами Лины и, чтобы подбодрить ее, весело напоминает:
– Сегодня суббота, завтра к нам приедет Малайка!
Малайка, общий любимец семьи Арсеньевых, много лет служил на элеваторе дворником. Он пришел на элеватор еще подростком, учился в воскресной школе Марины и, горячо привязавшись ко всей семье, был ее верным помощником и не раз выполнял поручения самого Арсеньева. В тяжелое время, когда начались повальные обыски, Малайку тоже не раз вызывали в полицию, но на все вопросы он упорно отвечал одно и то же:
«Мы татарин, по-русски не понимаем».
Когда Арсеньев вынужден был скрываться, Малайка приносил от него весточки и тайком устраивал ему свидания с Мариной. Теперь, оставшись один на элеваторе, Малайка тосковал. Он не любил нового инспектора и никогда не забывал в свободные дни навестить семью Арсеньева. Но не только «барина Мара» и выросшие на его глазах дети привлекали Малайку... Давней любовью его была Лина.
– Обязательно приедет! – лукаво улыбается Марина. – Он, наверное, уж соскучился, наш Малайка!
– Ишь нехристь, соскучился! По ком это ему скучать? – не поднимая глаз, говорит Лина, но полные губы ее невольно растягиваются в улыбку. – Может, по вас? А по мне нечего, я ему в пару не гожусь...
– Ну и не надо! Я сама за Малайку замуж выйду, он хороший. Правда, мамочка? – весело говорит Динка.
– Конечно. Каждая за него пойдет с удовольствием, – подтверждает мама.
– Удовольствие! – фыркает Лина и, уже развеселясь, спрашивает: – А вы что над кушаньями-то мудруете? Ночевать, что ли, за столом хотите? Али третьего ждете? Дак третьего нынче нет!
– Нет, есть, – говорит Марина. – На третье у нас яблоки и...
– «Сытин»! – подсказывает Мышка. Она больше всяких сладостей и игрушек любит маленькие книжечки, на которых написано: «Типография т-ва И. Д. Сытина».
– Сытин на третье! Вот так Сытин! – хохочет Динка.
– Алина, принеси свертки! – говорит мать.
Глава 9
Мамины гостинцы
Алина приносит свертки. Стол быстро освобождается. Катя вытирает голубую клеенку. Старшие сестры терпеливо ждут, пока мама разворачивает свертки, но Динка лезет с ногами на стул и топчется на нем, возвышаясь над всеми головами.
– Ну куда ты вылезла? – тянет ее за платье тетка.
Динка быстро-быстро гладит ее по волосам:
– Ничего, Катя! Пускай я буду тут! Не тащи меня!
Мама вынимает из кулька три яблока. Одно из них очень большое и румяное.
– Это детям, – говорит она.
Алина берет самое большое яблоко и смотрит на Мышку.
– Я дам это Динке, ладно?
– Конечно, – рассеянно соглашается Мышка и жадно смотрит на аккуратно завязанную стопочку книг. Динка с радостью хватает яблоко.
– Его даже есть жалко! – говорит она.
Мама разворачивает еще один сверток.
– А что ты привезла себе, мамочка? А Кате? – спрашивает Алина.
– А дедушке Никичу? А Лине? – напоминает Мышка.
Они знают, что если мама привозит какие-нибудь гостинцы, то она привозит их всем.
– Подождите... Вам яблоки и книжки... Дедушке Никичу перочинный ножик. Он вот здесь. Разверни, Алина.
Алина достает перочинный ножик.
– Покажи. Острый? – спрашивает Динка. Она трогает лезвие ножа и деловито заявляет: – Хороший. Дедушка Никич как раз потерял свой, а ему надо!
– Ну, значит, кстати, – радуется мама. – А вот Лине три гребешочка!
– Лина! Лина! – перегнувшись через перила, кричат дети. Но пока Лина доходит до крыльца, Динка уже летит к ней навстречу и тащит ее за фартук.
– Пойдем! Там такие гостинцы! Всем, всем гостинцы! – захлебываясь, говорит она.
– Пришла-приехала баловница... Все свое жалованье небось растрынькала. Ну купила б детям по яблочку, а то гляди, чего тут, – подперев рукой щеку и глядя на стол, выговаривает Лина.
Но Мышка уже снимает с нее головной платок и засовывает ей в волосы новые гребешки. Ободочки у гребешков выложены цветными камушками, и Лина очень довольна.
– И угадает же, что кому! Андел ты наш, милушка бесталанная! – целуя маму, растроганно говорит Лина и тут же выкладывает все, что ее тревожит: – Ведь вот стратила денежки-то, а в булочной у нас за две недели не плочено. Туды-сюды раздадим, а как начнут энти сыщики про нас расспрашивать да распытывать, да сгонит нас хозяин с квартеры, куда без денег пойдем?
– Что такое? – искренне удивляется Марина и смотрит на Катю.
– Да глупости! Вечные Линины страхи! – смеется Катя и, видя, что Лина собирается что-то возразить, быстро предупреждает: – Лина, не забывайте...
Но старшая девочка уже настораживается:
– О чем это она говорит! Какие сыщики? Почему нас сгонят с квартиры?
– А почему раньше сгоняли? Как узнают, что неблагонадежные, так и сгоняют. Ладно, попался хороший хозяин, ничем не антересуется, а то б живо... – начинает опять Лина и, поняв, что проговорилась, машет рукой. – Терпения нет с этой жизнию!
– Лина, поставь лучше самовар! Так чаю хочется! – говорит Марина и, проводив Лину смеющимся взглядом, шутит: – Ну, неблагонадежные, теперь остается последний, очень интересный гостинец... Это нам с Катей!
– А книжки, мамочка? – жалобно спрашивает Мышка.
– А книжки будете смотреть после. Это удовольствие на целый вечер. Потерпи немного, Мышка!
– Сейчас Кате с мамой. Ишь какая! Все ей да ей! Нехорошо, Мышка! – строго замечает и Алина.
Мышка, краснея до слез, прячется за тетку.
– А нам с Катей... – Марина, с улыбкой поглядывая на сестру, роется в сумочке. – Сейчас... сейчас...
Дети в нетерпеливом ожидании смотрят на ее пальцы, которые быстро-быстро перебирают в сумочке какие-то бумажки, встряхивают платочек, торопливо роются в боковых отделениях...
– Потеряла? – ахает Алина.
– Нет, нет... Сейчас... подождите...
– Вот носишь с собой всякую дрянь... – начинает Катя, но Марина с торжеством вытаскивает две тоненькие зеленые бумажки.
– Это билеты в театр, – говорит она, сияя. Катя всплескивает руками, глаза ее тоже сияют, и на щеках вспыхивает румянец.
– Ну подумай, Марина! Что ты только делаешь! – нежно упрекает она сестру. – С какой же это радости?
– Не с радости, а с гадости, – смеется Марина. – Сегодня так скверно было на душе, так захотелось чего-нибудь хорошего! Пошла и купила билеты. И знаешь на что? На пьесу Толстого «Живой труп».
– Неужели? – Катя хватает билеты, не в силах скрыть своей радости. – Это просто замечательно! Мне так хотелось пойти на эту вещь!
Алина и Мышка разглядывают билеты и, видя, как счастливы мать и тетка, тоже радуются.
– Идите, мамочка, идите! Я посмотрю за детьми! – говорит Алина.
– А я за Динкой посмотрю! – обещает Мышка.
– Да это еще не так скоро, – говорит мать. – Я просто заранее взяла билеты.
– Как это – билеты на труп? – налегая на стол, громко спрашивает Динка.
Но матери и тетке не до нее. Они уже советуются между собой, в чем пойти в театр и как оставить на этот вечер детей.
– Какой труп, мама?.. – капризно тянет Динка.
– Не приставай! – строго говорит Алина. – Все равно ты ничего не поймешь! Это такая пьеса. И слезь со стола сейчас же!
Мышка тянет сестру за руку.
– Пойдем, я тебе скажу. Живой труп – это не труп, – шепотом объясняет сестра, отводя Динку в сторону. – У нас есть он на чердаке, в папиных книжках.
Динка недоверчиво смотрит на сестру.
– Он живой? – так же шепотом спрашивает она.
– Да нет... Ты не понимаешь... – пытается объяснить Мышка. – Это же не настоящий труп, а живой человек... просто он такой несчастненький.
Динка почему-то вспоминает стихи: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца...»
– Его притащили на чердак? – еще тише спрашивает она.
– Кого? – таращит глаза Мышка.
– Да этого... несчастненького... живого трупа, – показывая что-то руками, допытывается Динка.
– Хи-хи-хи! – тоненько хихикает Мышка. – Хи-хи-хи! Это же книга... это пьеса... Она просто так называется, – заикаясь от смеха, говорит она.
– А чего же ты врешь тут все! – сердито толкает ее Динка.
– Хи-хи-хи! – пригнувшись к полу, заливается Мышка.
Динка больно дергает сестру за волосы:
– Вот тебе за твой труп! Дуришка-Мышка! Куриная голова!
– Ты сама куриная голова! Я с тобой больше не вожусь, – обижается Мышка.
– Дети, дети! – кричит Алина. – Не ссорьтесь! Пойдем смотреть книжки! Мышка, ты плакала?
– Я не плакала, – подходя к столу и вытирая слезы, говорит Мышка.
– Динка, что ты ей сделала?
Динка, сердито сопя, берет со стола свое яблоко.
– Где мама? – спрашивает она вместо ответа.
– Мама с Катей ушли на кухню. Не ходи туда, дай им отдохнуть от детей, – говорит Алина. – Займись чем-нибудь.
– Я буду есть яблоко, – угрюмо говорит Динка, усаживаясь на перила.
– Ну а мы будем читать! Вот книги, Мышка! – Алина поднимает со стула горку маленьких книжечек.
– Ой, как много! – с восторгом говорит Мышка и, уткнувшись в книгу, забывает обо всем на свете.
Алина тоже садится читать. На террасе становится очень тихо...
Глава 10
Угрызения совести
Динка остается одна. На коленях ее лежит яблоко, но она не ест его, а только гладит румяные бока. Везде так тихо, из кухни не доносится ни одного голоса, сестры сидят молча. В саду тоже скучно, солнце уже спряталось за калиткой, и кусты, не окрашенные в его теплый цвет, и дорожки, и листья на деревьях тускнеют... На Волге гудит пароход. Высокие пенистые волны бегут от него к берегу...
Динка ежится, подбирает ноги. Никогда больше она не заплывет так далеко. Как они швыряли ее, переворачивали, эти пароходные волны... Вода набиралась ей в рот и в нос. Ведь она же и вправду тонула, а тот мальчик... его зовут Ленька... все время кричал ей: «Не бойся, не бойся», – а сам схватил ее за волосы.
Динка трогает свою голову. Наверное, много волос выдернулось с корнем, потому что даже сейчас до головы больно дотронуться. Дурацкое это спасение – за патлы...
Динка снова вспоминает все с самого начала. «Никто ничего не знает, – думает она. – Ни Алина, ни Мышка, ни мама... Если бы мама знала, как я поступила с тем мальчиком! Если б она видела, как его бил хозяин! Шел и бил, шел и бил. А берег длинный-длинный... Мама сшила бы мешочек, положила туда хлеб и сказала бы мне: «Иди себе, девочка, куда знаешь, мне не нужна такая дочка». Динка плакала бы и кричала, а потом пошла... Пошла бы, как тот гномик на открытке, которую прислал папа. На этой открытке густой-густой лес. И в лесу идет гномик. На нем красный колпачок, в руке палочка, а за спиной узелок... Далеко-далеко, в самой чаще горит огонек. «Вот, – сказала бы мама, – иди на этот огонек, – может, там есть добрые люди, которые примут тебя».
На глаза у Динки набегают слезы.
«Эх ты, паскуда!» – сказал ей тот паренек.
Такое нехорошее слово сказал – наверное, это самое главное ругательство. И никто-никто не заступился, все смотрели такими злыми глазами, как будто хотели опять бросить ее в воду.
Динка смотрит на Мышку, на Алину. Если убежать на кухню, к маме, Алина рассердится. Если бы все говорили, шумели, бегали, Динке было бы не так страшно. А сейчас все молчат, и так страшно, так горько на сердце. Если бы пойти на баржу и сказать: «Ленька! Не сердись на меня».
Динка крепко сжимает яблоко, взгляд ее падает на его гладкие румяные бока.
«Я отдам ему яблоко. Я скажу: «Возьми, Ленечка. Зачем ты меня спасал, даже волосы все выдернул, я теперь уже никогда не забуду, как тебя бил хозяин. Лучше бы мне утонуть и не жить на свете. А может, ты хочешь ножик с перламутровой ручкой? Так у меня есть, я тебе отдам, и открытки папины отдам, и цветные карандаши. Я прямо на баржу тебе принесу, я скажу: «Возьми, Ленечка». Я никого не забоюсь. Мне так плохо, Ленечка, я теперь уже не мамина дочка. И папы у меня нет. Папа тоже не стал бы меня любить из-за тебя. И Мышка не стала бы, и Алина. У меня, Лень, и пенальчик есть, и маленький топорик, что тебе надо, то и возьми, возьми, Ленечка...»
Динка мысленно роется в своем ящике с игрушками и отбирает все самое ценное, самое дорогое ей. Жалостно и тоскливо у нее на сердце, вещь за вещью отдает она Леньке, повторяя одни и те же слова: «Возьми, Ленечка...»
Она завтра же раным-рано пойдет на баржу. Подарки утешают ее, но мама... Как это один раз сказала мама?
Читать бесплатно другие книги:
