Сессия: Дневник преподавателя-взяточника Данилевский Игорь

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ: 28 МАЯ 2009 ГОДА, ЧЕТВЕРГ

Как и следовало ожидать, подработки ни в Институте бизнеса, ни в Институте экономики и менеджмента не нашлось. Но гораздо больше меня огорчило то, что в государственных конторах (то есть тех, где только и можно вступать со студентами в неформальные деловые отношения) всё уже давным-давно было забито, и даже о четвертинке стандартной нагрузки там лучше было не спрашивать – больная мозоль: «Демографический кризис, сокращение преподавательских штатов – вы же понимаете, Игорь Владиславович!» Одним словом, унылые лица и отсутствие веры в будущее. В тринадцать ноль-ноль я с тяжелым сердцем поднимаюсь на второй этаж когда-то любимого мной Д-корпуса и иду в аудиторию «208»: заседание кафедры на этот раз проводится там. Дверь плотно прикрыта – значит, тусовка уже началась. Я дергаю за ручку – так и есть: полный аншлаг. Преподавательский стол, за которым сейчас сидит Бочков, расположен напротив двери. Бросив на меня колючий взгляд, мой шеф что-то продолжает говорить. Рядом с ним стоит какая-то незнакомая мне дама из серии «далеко за сорок». Я пробираюсь к свободному стулу на предпоследнем ряду и слышу, как Бочков делает объявление:

– Так, коллеги! Я думаю, Амина Минзакировна и ее научный руководитель Георгий Николаевич Мищенко учтут наши замечания по диссертации – работа пока сырая, и через месяц либо уже в сентябре мы ее заслушаем повторно. Сейчас мы предоставим слово для отчёта одному из наших аспирантов. Пожалуйста, коротенько только.

Сидящий на первом ряду парень встает с места и разворачивается лицом к присутствующим. Я едва не ахаю. Это же Габдель Хасанов – мой бывший студент из ЭПП-1-03. В памяти моментально проносится тот день, 10 января 2005 года, когда после экзамена в Г-503 народ уже разошелся и я, уставший после шести часов непрерывного выслушивания всякой галиматьи и высматривания шпаргалок, навешиваю, наконец, амбарный замок на дверь аудитории. В длинном, тянущемся, как кишка, коридоре правого крыла, кроме меня, Габделя и стоящей поодаль рослой блондинки, больше никого нет. Хасанов, потерев обильно усеянную прыщами щеку, подходит ко мне:

– Игорь Владиславович, я очень хотел бы с вами поговорить.

– По поводу? – спрашиваю я его, прекрасно понимая, о чем именно сейчас пойдет речь.

– Вот стоит Рита Шастреева, – указывает он рукой на блондинку. – Это моя девушка. Ей не нужна четверка, а мне не нужна тройка. Вы не могли бы пойти нам навстречу?

– Нет, не мог бы.

– Нам это очень нужно, Игорь Владиславович. И мой отец, и ее родители должны увидеть хорошие зачетки. Это вам за то, что вы поднимете наши баллы – он показывает мне, что у него в кулаке зажата смятая пополам пятисотка. – Это немного. Но, пожалуйста, помогите.

– Это немного, – делаю я вид, что меня не устраивает предложенная сумма.

– Да, но она, вы же ей сами говорили, чуть-чуть не дотянула до пятерки. А я своими силами тоже что-то выучил – мне просто не очень удачный билет достался.

– Об этом сразу все узнают, и больше уже никто ничего учить не будет…

– Никто не узнает, – уверенно говорит Хасанов.

– Ну, конечно! – усмехаюсь я.

– Не узнает. Обещаю. Вы поможете нам, Игорь Владиславович?

Такая ситуация – впервые в моей жизни. Это что-то сродни первому сексу – точнее, моменту, когда с жаждущей близости и уже почти раздетой напарницы осталось только стащить трусы. Разница лишь в том, что здесь еще примешивается ощутимая доля страха.

– Ну, хорошо, – соглашаюсь я…

…Хасанов что-то говорит о своих научных публикациях за этот год, а волна памяти несет меня дальше, когда я, дождавшись, пока блондинка и ее кавалер уйдут, спустился вниз и зашел на вахту. Вешая на гвоздь ключ, я чувствую, как сзади кто-то подходит. Секунду спустя незнакомый женский голос шепчет мне:

– Игорь Владиславович, здравствуйте, мне нужно с вами поговорить.

Я оборачиваюсь и вижу одну из наших уборщиц. Выше среднего роста, довольно дородное тело, широкое лицо и большие грустные глаза. Как-то раз я ее мельком видел в этом корпусе.

– Здравствуйте, – настороженно киваю я.

– У вас завтра экзамен в группе ЭПП-2-03, Игорь Владиславович. Там учится моя племянница Гизатова Гузель и ее подруга, Фирдоусова Джамиля. Им очень нужны пятерки, а времени учить нет, – быстро говорит моя собеседница. – Поставьте им, пожалуйста, я вам буду очень признательна.

Она быстро протягивает руку, и не успеваю я пошевелиться, как ее пятерня уже оказывается в нижнем кармане моей изрядно потертой от времени зимней куртки. Легкое шуршание не оставляет сомнений относительно того, что именно она мне положила.

Я молча вынимаю из кармана две пятисотенные купюры и протягиваю их ей.

– Возьмите, пожалуйста. Не нужно. Вы же здесь работаете, я вашу племянницу и так вытяну завтра, не буду задавать ей дополнительных вопросов…

Уборщица берет мою руку за запястье и деликатно, почти бережно поворачивает ее обратно.

– Она вообще ничего не учила. И ее подруга тоже. Возьмите, Игорь Владиславович: у вас зарплата маленькая, а кушать и вам тоже надо.

Я вижу, как она опускает пятисотки обратно в карман. И я этому уже не сопротивляюсь…

– Спасибо, – невнятно проговариваю я.

– Вам спасибо, Игорь Владиславович. До свидания!

Она выскальзывает из тесной вахтенной будки и через несколько секунд исчезает за поворотом, ведущем на лестницу – ту самую, по которой я шел несколько минут назад. Я выхожу вслед за ней. Едва киваю от волнения контролерше, миную тихим шагом «вертушку» и через несколько шагов оказываюсь на улице. Впереди меня – оживленная трасса, переходящая в одну из ключевых магистралей города. На лестницах толпятся курящие студенты – и парни, и девушки в примерно равной пропорции. Тогда еще курить у здания универа не было запрещено. Хотя, конечно, и сейчас картина не изменилась.

Я впервые наварил за тот день. Наварил полторы тысячи рублей при месячной зарплате в семь. И почти не комплексовал по этому поводу. Ведь я ни у кого их не просил и тем более не вымогал, а это было неплохой прибавкой к грядущему старому Новому году.

Все эти воспоминания, «спрессованные в мгновения», нахлынивают на меня при виде того самого студента, благодаря которому и началась моя бурная взяткоемкая карьера. Он был первым змеем, соблазнившим Адама; с него начался этот порочный, но по-своему на редкость приятный путь, который, кажется, сейчас имеет все шансы прерваться, если я не разрулю возникшую ситуацию.

Хасанов заканчивает отчёт, и Бочков просит покинуть его аудиторию.

– А сейчас, уважаемые коллеги, мне необходимо сообщить вам о крайне неприятном случае, который имел место на днях и который напрямую касается нашей кафедры.

Мои поджилки становятся каменными. Сейчас я услышу самое главное. Мрачное лицо Бочкова и его упорно отводимый от меня взгляд не предвещают ничего хорошего.

– Двадцать три человека из разных групп ЭПП– и ЭПЛ– потока «ноль-семь» написали коллективную жалобу в студенческий профком. Жалобу на одного из наших коллег.

– ….А о ком идет речь? – перебивает Бочкова Ягирова.

– Через полторы минуты вы об этом узнаете… – Посмотрев на сидевшую в моей стороне Ягирову, Бочков вновь ухитрился не задеть взглядом меня. – Так вот, жалоба касалась поборов за выставление оценок на экзамене. Как мне сказали – тысяча шестьсот пятьдесят за пятерку, тысяча сто пятьдесят за четверку и шестьсот пятьдесят за тройку…

– Ого! – со смехом выкрикивает из последнего ряда Жданов. – Это с НДС или без?

«Отличная шутка, надо отдать должное этой сволочи! – думаю я.

Бочков, как мне кажется, воспринял реплику Жданова аналогично – и рад бы засмеяться или хотя бы улыбнуться, да не позволяют собственные ущемленные интересы и мое присутствие вдобавок. Пока он давит улыбку, длится неловкая пауза, из которой присутствующие делают вывод, что сейчас лучше не смеяться вообще.

– Причем, как было сообщено, практически никто эти пол-года на занятия не ходил, поскольку сделка такого рода предполагалась с самого начала. Вы знаете, что студенты у нас учатся непростые. В результате они дозвонились до Фахрисламова…

У меня душа медленно, но верно сползает в пятки. Генеральный директор спонсорского предприятия нашего универа – это уже не хухры-мухры. Только скандала с участием VIP-персон мне и не хватало!

– …Фахрисламов в отсутствие ректора, который, как вы знаете, находится сейчас на лечении, позвонил Дуранову, а Дуранов распорядился уволить этого преподавателя немедленно и направил к старостам этих групп председателя студенческого профкома Кузнецова. Кузнецов строго-настрого запретил и старостам, и студентам вообще влезать в игры с деньгами и сказал, что экзамен у них буду принимать я вместе с Трофимовым. Но поскольку, строго говоря, информация о коллеге Соколе может оказаться только провокационными слухами…

– О Соколе такие слухи идут с начала его работы в институте! – громко заявляет Ягирова.

«Вот дура, бл…дь!», – чуть было не сплёвываю на пол я. – «Жалко, сейчас неподходящая ситуация, чтобы рассказать публично о том, как ко мне два года назад подвалили одна «мадемуазеля» с просьбой помочь ей с сопроматом, где завкафедрой в то время был ее муж. ”Он ставит четверку за полторы”, – доверительно сообщила мне эта девица. – “Тогда зачем вы обратились ко мне?” – спросил я. – “А он проходного двора из этого не делает”, – последовало объяснение. – “Редко кому так ставит, а мне сейчас нужно”. Но морда у нее была страшная, а заказов и без того слишком много, и я отказался. Впрочем, скорее всего Ягирова о таких деталях из жизни своей второй половины никогда и не знала. Сама она в людях не разбирается, иначе не воспринимала бы Бочкова как избавителя от коррумпированной Дулкановой. В лицо ей никто не скажет, а про несколько случаев из своей биографии ее супруг мог и умолчать – ему ведь, как и любому мужику, была нужна заначка от жены!»

– Я не буду сейчас ничего утверждать, – говорит Ягировой Бочков. – Если бы речь шла, скажем, о выдвижении кандидатуры Сокола на должность профессора, я бы вас поддержал. А вот что касается этой ситуации, то был ли с его стороны факт приказа старостам собрать деньги или нет, мы не знаем. Однако то, что старосты составляли списки тех, кто уже сдал деньги, – такой факт был.

Ягирова молчит; остальные слушают, замерев не хуже фигур мадам Тюссо. Меня удивляет только то, что почему-то не видно радости на лице Мандиевой, сидящей прямо напротив Бочкова. Я облажался, а она серьезна, как никогда. С чего бы это?

– Я изложил своё мнение Дуранову, он со мной не согласился, и после двухдневных непрерывных переговоров между нами и Фахрисламовым было принято решение позвонить ректору. А ректор мне сказал такое, что вначале было где-то даже обидно слышать, а потом я понял, что, по большому счету, он прав.

Пауза. Я вижу, что уши присутствующих настроены, как локаторы. Удовлетворенно оценив такую реакцию, мой начальничек продолжает:

– Так вот, ректор сказал следующее: «А что Сокол? Вы сами виноваты в том, что у вас такое произошло». Я спросил: «Как это – сами?» И ректор ответил: распоряжение о приеме экзаменов не поодиночке, а бригадами преподавателей существует уже несколько лет. Если бы к данному распоряжению относились не формально, подписывая ведомости по дружбе, а со всей серьезностью, и, главное, студенты знали бы о том, что у них любой экзамен будет принимать комиссия, этого бы не случилось. Поэтому я сейчас не просто прошу, а приказываю: все зачеты и экзамены принимаем только по двое…

…Тишину в аудитории потревожил коллективный выдох собравшихся.

– …Только в соответствии с графиком взаимного присутствия, который мы утвердим сейчас, и никаких досрочных сдач. Тем более – с учетом расценок…

Бочков криво улыбается, что мне совсем даже не по кайфу. Я понимаю, конечно, – конспирация есть конспирация, – но этого мог бы и не говорить, козлина!

– А что касается вышесказанного, то по итогам консультаций с ректором и Дурановым было принято решение: на экзаменах у Сокола будем присутствовать мы с Трофимовым, а также будет представитель профкома студентов. Руслан Алексеевич, пожалуйста, огласите список взаимопосещений…

…Через пару минут собрание закончено. Я впервые в полной мере – гораздо сильнее, чем вчера, – ощущаю на себе выражение «находиться в нокдауне». С одной стороны, почти всё обошлось – меня не уволили и даже утёрли нос тем, кто бы этого хотел. Например, Мандиевой, которая, судя по всему, окончательное решение администрации относительно меня уже знала, поэтому и сидела без своей обычной ухмылки. С другой – ущерб мне нанесен такой, какого не было еще никогда. Хуже может быть только вывод из здания универа в наручниках. Я покидаю двести восьмую и жду, когда появится Бочков. Он выходит довольно скоро, но, как назло, за ним увязывается Мандиева и проскакивает к нему в кабинет. Приходится ждать еще. Минуты через три эта свинья выбегает, и я захожу к своему дорогому шефу.

Бочков разговаривает с кем-то по внутреннему телефону. Я делаю несколько шагов вперед и останавливаюсь прямо напротив него – нас разделяет лишь панель стола. Наконец, он вешает трубку и мы секунду-другую смотрим друг на друга, не говоря ни слова. Я протягиваю руку первым:

– Здрасте, Виталий Владимирович!

На приветствие он не отвечает, но руку подает. Мы снова какое-то время молчим, потом он выходит из-за стола и встает рядом со мной. Впрочем, чувствуется, что это он делает не из-за особого расположения, а скорее из-за того, что ему куда-то надо идти.

– Хотел, как лучше… – говорю я, предполагая, что продолжит он мою фразу по-черномырдински. И не ошибся.

– А получилось, как всегда. Видишь, чё вышло. Мне сейчас надо к Дуранову. Я еще буду сегодня.

Я поворачиваюсь и иду вслед за ним к выходу. Открыв дверь, он назидательно выдает мне афоризм:

– Мой знакомый всегда в таких случаях говорил: не надо, как лучше, а надо, как надо!

Я ничего не отвечаю на это и не прощаюсь. Во-первых, по умолчанию предполагается, что я сегодня зайду к нему вновь. А, во-вторых, если я сейчас начну отвечать ему, как мне хочется, то обязательно упомяну про его фразу насчет «расценок», что будет тактически неверным в нынешней ситуации.

Он направляется к лестнице, а я сворачиваю вправо и иду по коридору до конца, утыкаясь в аудитории, относящиеся к кафедре промкибернетики; вижу проходящего поблизости Клемонтьева и отворачиваюсь, чтобы не здороваться. Мне плевать, что он это заметил – мы с ним не друзья и даже не приятели, а у меня в данный момент просто нет никакого желания это делать. Сейчас гораздо важнее сосредоточиться и подвести все промежуточные итоги.

Первое: меня не уволили – это самое главное. Теперь нужно стать на время каким-нибудь Эркюлем Пуаро и опросить старост, чтобы хоть как-то прояснить, кто бы это мог так настучать на меня. Двадцать три человека – это не шутка. Здесь понадобится скурпулезная работа. Первые двое, конечно, очевидны: это Петрова и Заббарова из ЭПП-1-07. Две упертые отличницы, считающие себя очень интеллектуально развитыми, и не здоровающиеся со мной с прошлого семестра, когда они по списку Гульнары, который я до сих пор бережно храню, скинулись вместе со всеми на менеджмент. Живое воплощение слов мудрого товарища Сталина. Я думаю о них так, потому что знаю: во времена Иосифа Виссарионовича пройти парадными колоннами по Красной Площади могли только те девушки, у которых обязательно всё было выпукло в тех местах, которые должны быть выпуклыми. Прямо противоположную по данному критерию категорию девиц Сталин называл «идейными селёдками», которые, по его мнению, свои фигуры в стиле «доска и два соска» компенсировали тем, что вечно что-то читали и зубрили. Сталин, безусловно, был прав. Весь мой педагогический опыт свидетельствует о том, что такие «идейные селёдки» есть абсолютно в каждой группе. Как правило, их двое, и почти непременно они – ближайшие подруги. На лекциях всегда сидят на первом или максимум втором ряду, чтобы демонстрировать преподавателю свои пламенные взоры, горящие огнем жажды знаний, и действительно зубрят все до последней буквы.

Второе…

Мои размышления прерывает звонок мобильника. На дисплее высвечивается надпись «Ст-Гуль-07», что означает Гульнару Габдулхакову, и я немедленно открываю «раскладушку»:

– Да, Гульнара!

– Здрасте, Игорь Владиславович, это староста группы ЭПП-1-07 говорит, – слышится в трубке хриплый и явно не гульнарин голос. Кто это может быть? Ага, вспомнил: одна из её подруг.

– Наверное, это всё-таки не староста говорит, а Лаврентьева, – отвечаю я.

– Ну да, но какая разница? – на другом конце раздается довольный смешок.

– Принципиальная, – мрачно произношу я. – Со старостой я бы пообщался, а с вами – нет.

Я отключаюсь и пытаюсь прикинуть, что бы могла значить эта наглая выходка. Гульнара передала свой телефон подруге – это ещё нормально, но та звонит и представляется ее именем, причем по голосу чувствуется, что она на редкость уверена в себе. Мысленно записываю Лаврентьеву в «список двадцати трех», как я успел про себя окрестить жалобщиков. Но главное: в курсе ли Гульнара, что ее близкая приятельница скорее всего бегала в профком? Знала ли она о ее планах? А если знала, то почему не удержала ее?

…Поболтавшись около часа, я возвращаюсь обратно в «предбанник» Д-208. Вижу там Кейсану и Трофимова, но Кейсана тут же выходит – формально, чтобы принести бумагу для принтера, хотя мне кажется, что она просто почувствовала, что у меня с замом Бочкова есть необходимость пообщаться.

– Вот скоты! – я даже ударяю кулаком по шкафу. – В нефте-химическом три штуки допуск к экзамену стоит. Это только для начала по три скидываются, а дальше как повезет…

– Ну… – неопределенно отвечает Трофимов. – Ты радуйся, что хоть так всё получилось. Хорошо, что куклу не подбросили.

– Да, это они могут, – говорю я. – В пять минут шесть секунд. Шеф когда будет?

– Он уже здесь.

– Хорошо. Ты подпиши пока ведомости – у меня их целая куча скопилась…

…Через пять минут Трофимов заканчивает выводить свои автографы и возвращает бумаги мне. В этот момент входит Кейсана.

– Ладно, скоро зайду к нему, – вру я. – В деканат только спущусь.

На самом деле я передумал. Я не собираюсь ни идти в деканат, ни возвращаться к Бочкову. Мне просто не хочется с ним сегодня говорить. Не из-за того, что он предал всю историю публичной огласке – сделать это как заведующий он должен был, но вот шутить по поводу «расценок» точно был не обязан.

Я выхожу на улицу и, завернув за угол, начинаю отстукивать эсэмэски старостам менеджерских групп из потока «05»: «Сегодня в три часа у Б-203». Довольно скоро мне приходят два одинаковых ответа: «Хорошо».

Мы встречаемся со старостой МП-1-05 Лейлой Абасимовой, довольно симпатичной худощавой брюнеткой, на втором этаже Б-корпуса. На ней привычные моему глазу джинсы – в чем-то другом я ее даже не помню и потому подозреваю, что данный тип одежды призван скрыть какой-то телесный изъян. Она переминается с ноги на ногу так, как это делают зимой голосующие на трассе девушки, на которых, кроме короткого полушубка и колготок, почти ничего больше и нет.

– Лейла, вы принесли всё с собой? – с ходу беру я быка за рога.

– Не-а, – спокойно говорит мне она. Я даже не осознаю в этот момент отчетливо, какие эмоции больше вызывает во мне ее ответ: то ли гнев, то ли страх. В группе Абасимовой есть самые настоящие ублюдки, от которых можно ожидать не просто шантажа или провокаций, а чего-нибудь гораздо худшего. А всякого рода слухи о проблемах ненавистного им преподавателя на таких уродов в состоянии подействовать, как спичка, поднесенная к канистре с бензином.

– А почему? – стараюсь говорить спокойно я.

– Ну, вы же вчера отменили. Мы уж слышали, что на вас пожаловались, поэтому я пока дома всё оставила. Мы все-таки как сдаем, Игорь Владиславович?

– Мы сдаем нормально. Как обычно, Лейла, – холодно говорю я. – А вот до меня почему-то доносятся слухи, что некоторые ваши товарищи что-то там против меня замышляют, и вы вроде как на поводу у них пойти хотите. Это правда?

Я изображаю максимально пристальный и жесткий взгляд. На самом деле никаких слухов нет, и то, что я импровизирую на ходу – просто превентивный удар; артобстрел, чтобы мои потенциальные противники сидели тихо в своих окопах и не высовывались. Тем более, что Лейла прекрасно понимает, на кого из ее группы я могу думать в первую очередь, и, стало быть, если надо, донесет мои подозрения до нужных адресатов.

– Да вы что? – улыбается она. Надо сказать, улыбка ей очень к лицу: притягивает к себе взор и превращает ее в без пяти минут красавицу.

– Да, Лейла. Представьте себе, – всё с той же деланной подозрительностью говорю я.

– Это вам из МП-2, что ли, про меня так сказали?

– Может быть, но это неважно.

– Игорь Владиславович, это ерунда, – она всё так же очаровательно улыбается. – У нас полный порядок. Есть две девочки, которых вы знаете – они хотят пятерки и еще пока не… отдали то, что надо, но я к ним прямо сейчас подойду. Мы у двести шестнадцатой стоим – там, в конце – машет она рукой, – зачет сейчас сдавать будем. Если у них с собой есть, я сразу возьму.

– Ну, хорошо, Лейла, – теперь я говорю уже с почти отеческим добродушием в голосе. – Допустим. Но когда мы встретимся уже, так сказать, глобально?

– Я не знаю. У нас зачет назначен на три, а препода нашего до сих пор нет. Говорят, что у него есть привычка опаздывать часа на два. Он так стабильно делает.

– У него – это у кого? – интересуюсь я.

– У Хайдарова.

– А он вам не намекал на то, что неплохо было бы скинуться?…

– Нет.

«Понятно. Человек компенсирует отсутствие поборов тем, что заставляет студентов ждать его до посинения, а потом наверняка еще и прессингует по полной программе».

– А спрашивает он строго?

– Да! Еще как!

– Всё ясно, – улыбаюсь я. – А вы живете далеко, Лейла?

– В «десятке».

– У-у-у… Воистину далеко. Так во сколько нам лучше тогда встретиться?

– Давайте часов в девять или даже в десять в «Обруче» или «Трёх буквах».

– Давайте лучше в девять у «Трёх букв».

– А-а! Вы где-то там живете? – улыбается Абасимова.

– Точно.

– Но вы нам дадите ответы на тесты, как мы договаривались, или нет?

– Обязательно. Теперь, после всего случившегося, принимать зачет у вас я буду только на компьютерах, чтобы в случае чего вы всегда могли сказать, что проходили тестирование. Я, правда, не знаю, как вы успеете их размножить – я был сегодня в пятьсот тринадцатой, смотрел журнал предварительной записи: абсолютно всё, кроме как с восьми утра завтра, забито под завязку.

– Ничего! Мы поедем к матери Альбинки Каримовой на работу – у нее там есть ксерокс.

– Кто-то из ваших будет на машине?

– Ага! Ирка Тернова на своем внедорожнике. Ей родители недавно свой «Ниссан» подарили, себе новую тачку взяли.

– Ох! Хорошо живете – молодежь! У вас, я смотрю, всё под контролем!

– Еще бы! – Абасимова смеется.

– А, может, вы меня тогда подвезете и до «Союзной площади», чтобы я с Катей встретился?

– Да, конечно, Игорь Владиславович. Какие проблемы?

– Ну, спасибо. Я вашей Терновой честно заплачу стольник, чтобы она меня еще потом ближе к дому подбросила. А то после десяти общественный транспорт у нас, сами знаете, катастрофически отсутствует.

– Хорошо. Я думаю, она не откажет вам, – Лейла хитро улыбается. – Ну, ладно, я уж пойду тогда?

– Идите. Удачного зачета.

– Спасибо.

Мы расходимся, но почти сразу после этого на лестнице между первым и вторым этажами я встречаю старосту МП-2-05 Катю Гурееву – голубоглазую миниатюрную шатенку с точёным, словно у римских статуй, профилем.

– Здравствуйте! – говорит она мне, вздыхая так, как будто бежала или изрядно устала от подъема. Впрочем, первое скорее всего верно. – Вы получили мою эсэмэску, Игорь Владиславович?

– Да. До сих пор стояли в пробке?

– Вообще кошмар какой-то!

– Ну, ладно – хорошо, что выбрались. Вы… принесли с собой?

Гуреева отрицательно качает головой, чуть потупив взгляд.

– А почему, Катя?

– Потому что группа очень нервничает, Игорь Владиславович. Они мне вообще говорят: до тех пор, пока он тебе не покажет распечатку тестов с ответами, ничего ему не отдавай.

– Ничего себе заявочки!… – удивленно реагирую я.

– И по самому тестированию у наших есть вопросы, Игорь Владиславович.

– Например?

– Например – зачем оно вообще нужно? Мы же с вами так никогда не делали. Смысл в чем?

– Смысл, Катя, в том, чтобы в дальнейшем, особенно с учетом нынешней напряженной ситуации, никто не мог оспорить ваши результаты. Наш общий знакомый Мигунов Сергей Петрович у вас как свои зачеты проводит?

– На компьютерах…

– Ну, вот! Он верно поступает. Потом никто не сможет обвинить его в том, что предварительно он со всех вас по пятьсот собрал. Потому что на самом деле занимались вы по-разному, и он это учитывает, когда оценки ставит. И результаты тестирования для него – как щит и меч.

– Хорошо, ладно, – машет рукой Гуреева, – это, допустим, правильно. А вот если кто-то сдал, например, на три или четыре, а тесты напишет на пять? Или наоборот?

– Какая разница, как он их напишет? Свою оценку он и получит.

– Так вы же говорите, что сейчас с учетом ситуации результаты тестирования имеют значение! И у нас балльно-рейтинговая система…

– Вот именно – балльно-рейтинговая! А вы с Лейлой, когда журналы в конце каждого месяца сдавали, что-нибудь там писали в моей графе?

– Кроме сентября – нет.

– Ага, а почему? Потому что преподаватель может не успеть к положенному сроку провести у вас контрольное занятие, чтобы выставить эти самые баллы. Даже Лариса Никитична наша, на что уж буквоедка, ничего вам в журналы не ставила, так?

– Да.

– Вот поэтому я и проставлю вам баллы за каждый месяц в зависимости от того, какие результаты у вас будут на тестировании. Допустим, как вы говорите, кто-то сдавал на три, а на тестировании у него выходит пятерка. Я ему в ведомости рисую по минимуму за каждый месяц, а за зачет ставлю максимум или почти максимум. Но в сумме у него этих баллов получится на тройку! Тридцать пять плюс тридцать пять или даже сорок – это все равно трояк в итоге! Четверка-то с семидесяти шести начинается.

– А-а-а!.. – задумчиво протягивает Гуреева, и я вижу, что, по крайней мере, ее лично я убедил. – Ну, тогда ладно. Я скажу нашим.

– Скажете-то вы скажете, но когда мы с вами сегодня встречаться будем, Катя?