Кризисы в истории цивилизации. Вчера, сегодня и всегда Никонов Александр

От автора

Господа! Мировой кризис, о котором так долго говорили разного рода пифии и оракулы, предсказатели и экономические ясновидцы, наконец случился. Причем случился совершенно неожиданно. Несмотря на предсказания. Так бывает. Когда все вокруг хорошо, плохим предсказаниям люди не верят. А когда они сбываются, граждане впадают в пессимизм. Глубина этого пессимизма зависит только от способа восприятия мира личностью. Кто-то кидается запасаться спичками и патронами, предвкушая эпоху мародерства, насилия и беззакония, а кто-то скупает акции, полагая, что кризисы приходят и уходят, а деньги греют карман при любых обстоятельствах и правительствах.

Я слышал мнение, что кризис, который переживает мир, — самый обычный, и нужно только переждать, чтобы все снова наладилось. Я слышал и другое мнение — о том, что это кризис кризисов, и подобного ранее не бывало в истории человечества. Это — Последний Кризис, и всем нам скоро придет полнейший кирдык. А если мы хотим выжить, нужно менять основы цивилизации и «отказываться от капитализма, который окончательно доказал свою ущербность».

Кто же прав? Пессимисты или оптимисты? Мародеры или акционеры? Социалисты или капиталисты?

Прав я.

Эта книга — симфония. И как всякая симфония, она состоит из множества разных партий. Гобой дудит одно, скрипка стонет другое, барабаны выстукивают третье. Очень разные инструменты, очень разные звуки, а вместе — цельное произведение. Но перед тем как оно зазвучит, перед тем как взмахнуть руками, вызвав первые всплески музыкальной волны, дирижер осторожно постукивает палочкой по пюпитру, призывая к вниманию. Я сделаю то же самое. Мое вступление, которое вы сейчас читаете, — еще не музыка. Воспринимайте его, пожалуйста, как постукивание палочкой. Задача этого легкого постукивания — настроить читателя на восприятие сложной картины.

Осенью 2005 года меня пригласили в Дубну на международную научную конференцию по синергетике. Дело это доброе, справедливое, поэтому я отказываться не стал, приехал. И вот сижу на пленарном заседании, слушаю доклады. Мне интересно, потому что выступают на конференции специалисты из самых разных областей знания.

Выходит очередной выступающий, палеонтолог. Рассказывает о морской биоте фанерозоя. А нарастание численности этой биоты иллюстрирует графиком. График как график — увеличивается на нем фанерозойская биота с нарастающим ускорением, практически по гиперболе. С некоторыми локальными провалами и колебаниями.

И так уж вышло, что вслед за палеонтологом вышел читать свой доклад социоисторик. По ходу изложения он вытащил график роста населения Китая. И публика ахнула — графики роста морской биоты в фанерозое и размножения китайцев за последние три тысячи лет были похожи, как близнецы. Местами даже отдельные случайные колебания на кривых совпадали, дополняя картину удивительной схожести. Совпадение? Или закономерность развития жизни?

А если закономерность, можно ли ей противостоять?

Кровь еще капала с кинжала, когда Марк Юний Брут торжествующе поднял алеющую сталь над головой и воскликнул…

Что же он сказал?

Каким было первое слово после смерти Цезаря? Вон там, сзади, за спиной Брута лежит еще теплое тело диктатора, и мраморный пол сената возле статуи Помпея залит кровью, в ней можно поскользнуться. Убийцы еще не восстановили дыхание, они тяжело дышат. Но торжествующий Юлий бросает в воздух первое слово свободы. Какое?

— Цицерон!

Почему?.. Марк Туллий Цицерон не участвовал в заговоре. Великий оратор даже не знал о нем. Однако именно его имя взвилось, словно знамя, над заговорщиками, освободившими, как они надеялись, Рим.

Великий Рим переживал великий кризис. Один из самых знаменательных в своей истории. О человеческие хребты ломалась тяжеленная балка истории, и отголоски этого треска мы слышим до сих пор. В мучениях умирала Республика, а ей на смену приходило нечто римлянами ненавидимое и презираемое — Империя.

Цицерон, с его убийственным, как бритва, словом, огромным авторитетом среди римлян и политическим опытом, был одним из последних вдохновителей, организаторов и главных защитников Республики. К тому времени он был уже далеко не молод, и вся его жизнь целиком легла на тот самый Великий Перелом, как заплата на дыру. Чуть-чуть не хватило…

Марк Туллий пережил две гражданские войны и три диктатуры. Ему часто улыбалась удача, и тогда казалось, что Республика побеждает, а друзья писали Цицерону: «Твоя тога счастливее, чем оружие, даже теперь она вырвала из рук врагов и возвратила нам почти побежденную Республику. Теперь мы будем свободными!»

Цицерон был великаном, и потому борьба личности с историей шла с переменным успехом, как я уже сказал, удача порой многообещающе улыбалась оратору и римлянам. Но что может удача против неумолимого закона природы?

Римляне во главе с Цицероном сопротивлялись наступающим переменам как могли. В этой борьбе были пролиты реки крови. Тщетно! То, что должно было случиться, случилось. Империя пришла и воцарилась.

История сохранила для нас имя этого человека. Того, кто первым крикнул тогда «Земля!». Его звали Родриго де Триан, он родился в 1469 году в Севилье и был простым матросом на «Пинте». Его крик вызвал бурю восторгов у команд всех трех кораблей Колумба.

Ветер с запахом моря раздувал паруса, свободные от вахты матросы столпились на палубе, глядя на приближающуюся неведомую землю, Христофор Колумб улыбался, понимая, что таинственные старые карты[1] его не обманули, и с нетерпением и уверенностью ждал появления дикарей, готовых обменять свое золото на дешевые стеклянные бусы, которые испанец предусмотрительно взял с собой в плаванье.

Он и его люди шли за золотом, и они нашли золото, но они даже не подозревали, что долгожданный и внушающий столько радужных надежд крик «Земля!» положит начало чудовищному кризису и падению великой империи.

Командир 5-й роты 63-го пехотного батальона запаса летом 1916 года докладывал по инстанции: «Все партии эвакуированных нижних чинов из частей 70-й дивизии имели вид не воинских команд, а толп оборванных мужиков. На лицах их написано одно: полное нежелание подчиняться всему порядку военной службы… Число самовольных отлучек, побегов со службы и других преступлений несравненно больше, чем в каких бы то ни было других маршевых ротах».

Он ошибался. И в других подразделениях русской армии ситуация была аховой. Военная цензура замучилась вымарывать жалобы солдат в их письмах домой. И жалобы были еще самым безобидным из того, что приходилось отлавливать. По рукам солдат ходили откровенно срамные рисунки и стишки о Верховном главнокомандующем — Николае II, его супруге Александре Федоровне и Распутине.

Отчет военно-цензорской комиссии Минского военного округа меланхолично отмечает: «В письмах сквозит усталость, апатия, недовольство правящими сферами…» Революции и перевороты происходят в первую очередь в сознании людей, и уже во вторую — «снаружи». И если нечто овладевает массовым сознанием, оно сметает правительства и кардинально ломает весь уклад. Это, собственно говоря, и есть скрытый от внешнего наблюдателя механизм истории: сначала условия жизни меняют сознание, а потом сознание меняет условия жизни.

В начале XX века в Российской империи происходило то, что потом поразило все империи — агония. Эпоха империй прошла… Эта фраза уже набила оскомину, стала привычной, но от этого ничуть не потеряла своей цельности и верности. То, что эпоха империй прошла, знают все. Не все только знают, почему. И не все сразу поняли, что именно происходит на планете. Уинстон Черчилль в своих мемуарах писал: «Россия упала на полдороге, и во время этого падения совершенно изменила свой облик. Вместо старого союзника перед нами стоял призрак, не похожий ни на что существующее на земле…»

Книга Черчилля так и называется — «Мировой кризис 1918–1925». Но, наблюдая треск и крушение огромной империи, военный министр Англии даже представить себе не мог, что видит не единичное событие, но великую историческую закономерность. И что ему самому еще при жизни доведется увидеть крушение собственной империи, над которой никогда не заходило солнце.

Предсказания конца света весьма популярны. Их делали во все века, но они никогда не сбывались. Или почти никогда: есть мнение, что однажды великая планетарная цивилизация была-таки сметена с лица нашей планеты грандиозным стихийным бедствием. Об этом целые книги написаны (см. упомянутое выше «Предсказание прошлого»).

Но то, что происходит в мире сейчас, ни в какие рамки не лезет. Предсказания конца света сыплются, как из рога изобилия. И все они, что характерно, приходятся на этот век, порой на самое ближайшее время. Некоторые предсказатели видят угрозу в природе. Собственно говоря, я и сам писал[2] о том, что вскоре нашу планету ждет очередная вспышка солнечной активности, которая, по всей видимости, будет сопровождаться повышенным вулканизмом. А это, в свою очередь, может послужить спусковым механизмом для перехода планеты в новый режим функционирования — попросту говоря, Земля может свалиться в очередной ледниковый период, тем паче что время для этого давно уже приспело. Дело в том, что ледниковые периоды длятся примерно по 100 тысяч лет. А межледниковые оттепели — всего по 10–15 тысяч лет.

Наша цивилизация расцвела как раз в период такой оттепели. И оттепель эта уже заканчивается. А наступающее лед-никовье — смерть для цивилизации.

Но не все оракулы списывают висящие над нами опасности на стихию. Скажем, философ Петр Щедровицкий, с коим мне довелось неоднократно общаться, упорно говорит о кризисе, который ждет цивилизацию в 2015–2030 годах. Он связывает этот кризис с образовательными и инфраструктурными причинами… Гринписовцы предупреждают о закате цивилизации, который может приключиться из-за загрязнения окружающей среды, не совместимого с жизнью… Римский клуб голосит о кризисе, связанном с исчерпанием ресурсов… Ортодоксальные экономисты левого толка валят все на капиталистический способ производства… Но круче всех выступил австриец фон Ферстер — математик, физик и основоположник кибернетики.

Свое поразительное и вместе с тем фундаментальное открытие фон Ферстер сделал довольно давно, в 1960 году. По сути, его работа была первой попыткой математического подхода к истории. Ферстер открыл закон, который я бы назвал главным законом всей человеческой истории. Изучая доступные ему данные, математик с удивлением обнаружил, что рост численности населения планеты можно описать очень простой математической формулой. С помощью этой формулы можно подсчитать количество людей на Земле в любой год нашей эры.

Допустим, мы хотим узнать, сколько народу проживало на планете в 1861 году, когда в России отменили крепостное право. Подставляем число 1861 в формулу, отнимаем его от некоего заданного значения, получаем разность и делим эмпирически определенный коэффициент на эту разность. Получаем количество людей в миллионах. Лезем в справочники, проверяем и убеждаемся — все точно! Надо узнать, сколько народу жило в нулевом году? Отнимаем, делим, получаем, проверяем по всем доступным историческим данным и удивляемся: сходится!

У внимательного читателя может возникнуть вопрос: а что такое «заданное значение», от которого нужно отнимать искомый год? Ведь по размерности величины это число тоже должно быть годом! Ну, в самом деле, нельзя же годы отнимать от амперов, килограммов или сантиметров. Временной параметр можно отнимать только от временного! Так что это за такой предельный год, от которого идет обратный отсчет численности?

Хороший вопрос. Люблю тебя, читатель.

Упомянутая константа равна 2026,87. Если привести сотые доли к привычному виду, получится 13 ноября 2026 года. Кстати, это будет пятница. Пятница, тринадцатое. Что же это за дата такая? Что получится, если в формулу численности населения ввести сей предельный срок? Получится деление на ноль. Каждый школьник знает, что на ноль делить нельзя. Деление на ноль означает, что функция стремится к бесконечности. Иными словами, безупречная формула фон Фер-стера показывала, что 13 ноября 2026 года численность населения станет бесконечной. Понятно, что это невозможно. Но тем не менее именно к этой странной дате асимптотически стремится кривая роста населения, по мере приближения улетая в бесконечность. Человечество несется к этой дате, как паровоз к бетонной стенке — все больше и больше ускоряясь по мере приближения. Аллегория именно такова, недаром статью, в которой фон Ферстер впервые опубликовал свое открытие, он назвал так: «Конец света: пятница, 13 ноября 2026 года от Рождества Христова».

Недолго осталось.

Могучая кучка (вместо прелюдии)

Меня пообещали расстрелять после прихода к власти…

История знает немало случаев, когда молодые политики, деятели искусства или науки периодически неформально собирались в каком-нибудь месте, и из этих посиделок потом вырастало нечто великое. Из простого кружка любителей реактивного движения родилась гигантская отрасль советского ракетостроения, которое вывело человечество в космос… Из неформального общения молодых любителей экономики, которые вместе тусовались на излете советской власти и горячо обсуждали экономические реалии, вышли многие российские младореформаторы… Кружок Сципиона Африканского оказал немалое влияние на проникновение в республиканский Рим греческой культуры, что изменило облик римской цивилизации, а с ним и всего нашего мира…[3] Из завсегдатаев посетителей церкви Святого Якоба в Париже родились якобинцы и вся Великая французская революция, практически все ее титаны, включая Наполеона.

Переходные эпохи горазды на такие штуки. Собираются люди и обсуждают то да се. Генерируют идеи. Главное — собраться вместе критической массе недюжинных умов. А место встречи совершенно неважно. Это может быть церковь, вилла римского патриция, мюнхенская пивная, пустая аудитория… Однажды в такую «могучую кучку» пригласили и меня. Собиралась (да и сейчас еще собирается) эта горстка интеллектуалов недалеко от метро ВДНХ, в шесть часов вечера каждую пятницу в неприметном кафе, хозяином которого является бывший выпускник Физтеха по имени Магомет. Он выходец с Кавказа, но в этом нет ничего страшного.

Сам удивляюсь, что я туда попал, потому как на фоне тамошней публики я просто белая ворона. Не в том смысле, что «все в дерьме, а я весь в белом» (хотя это, конечно, верно), а просто идеологически мы очень разные. Я — знамя российского либерализма, чистое, непорочное. А вокруг меня за столом пьют нефильтрованное пиво такие люди, как посконно-консервативный экономист-алармист Михаил Хазин, задолго до наступления предсказавший мировой кризис; русский фашист (как он себя называет) Максим Калашников — автор косого десятка книг о былом величии Советского Союза, любитель Сталина. Тот самый Калашников, который написал в блог президенту Медведеву открытое письмо о необходимости построения городов будущего, и президент это письмо заметил и раструбил о нем, прославив «русского фашиста» на всю Россию. А пригласил меня в сей кружок не кто иной, как Андрей Паршев, автор знаменитой книги «Почему Россия не Америка»… Представляете компанию? И я среди них — как нежная роза среди разбойников. Впрочем, удивляться этому не стоит, Наполеон тоже не сильно был похож на Робеспьера, но в церковь Святого Якоба захаживал.

Порой в кабачке «У Магомета» завязываются весьма интересные беседы. То Павел Крюков — изобретатель летающих электростанций[4] чего-нибудь расскажет про атмосферную цивилизацию. То экономист Олег Григорьев за пинтой пива познакомит присутствующих со своей теорией кризисов и предельного разделения труда. Прикольно. Если бы еще не дымили при этом как паровозы…

Меня эта ситуация настораживает на самом деле. В последний раз я видел подобные «подпольные тусовки» в конце восьмидесятых. Они тогда плодились, как грибы, порой выплескивались на улицы — Арбат о ту пору превратился в перманентный гайд-парк, где тусовались разные группки людей и говорили только о политике. Здесь были рабочие, интеллигенты, профессора, студенты, либералы, анархисты, реформаторы, консерваторы, смешанные группки, в которых горячо| спорили о дальнейших путях развития страны после того, как большевистская короста будет, наконец, сковырнута. Бурное размножение подобных группок — свидетельство близкого перелома.

И вот — опять…

Жаркие споры у Магомета со стороны выглядят, наверное, забавно. Поскольку я там один весь в белом, дискуссии порой напоминают картину травли медведя собаками: хором, роняя бешеную слюну человеколюбия, псы лают на возвышающегося гиганта мысли (меня!), который, как принц, острыми уколами «шпаги логики» ловко поражает их в самое больное место — родимые пятна дикости.

На одном из заседаний меня пообещали расстрелять. Сделал это русский фашист Максим Калашников.

— Я прочел твоего «Наполеона» и скажу, что я бы тебя, придя к власти, расстрелял — а зачем мне пятая колонна в тылу?

Слова эти вызвали взрыв хохота. Я тоже улыбнулся, понимая, что в реальности все именно так всегда и обстоит. Все эти революционеры, которые собираются по пивным да церквям святого якоба, придя к власти, начинают уничтожать сначала тех, кто мыслит иначе, а потом и единомышленников со своего края политического спектра. Оглядев присутствующих, я даже прикинул, кто из этих сегодняшних друзей будет следующим в очереди у стенки, а кто встанет за ним. Кто из нынешних вежливых и тактичных интеллектуалов будет отдавать расстрельные приказы, а кто ползать по полу с разбитым ртом и сплевывать окровавленные зубы.

…Читатель не имеет возможности лично взглянуть на этих титанов, сидящих в сизом сигаретном дыму, пьющих пиво и макающих жареные куриные крылья в соус. Зато свитер читателя не пропитается запахом сигаретного дыма, и его не будет ругать за это жена (как меня). А что касается теорий, то я, мой читающий друг, всегда готов познакомить тебя с ними. Ну, выбирай, кому предоставить слово? Давай дадим его часто появляющемуся на телеэкранах Михаилу, ибо кризис велик и пророк его — Хазин.

Но прежде чем сделать звук погромче, поясню, что речь пойдет именно о нынешнем мировом кризисе. Его «внешние причины», точнее говоря, спусковой механизм понятен. Об этом столько говорили и показывали разные схемки по телевизору, в том числе в простонародной программе «Время», что, наверное, каждая бабушка сможет внятно изложить произошедшее… В Америке надулся очередной пузырь — на сей раз пузырь недвижимости. Его раздували со всей возможной старательностью. Сначала банки давали ипотечные кредиты нормальным людям — солидным и обеспеченным хорошей работой и с добротной кредитной историей. Потом стали давать чуть более рисковые кредиты чуть менее нормальным гражданам, но под чуть большие проценты — для компенсации риска. Наконец, стали давать ипотеку совсем уж плохим людям — безработным неграм с отсутствующей или плохой кредитной историей. А за риск брали повышенный процент. * Почему это стало возможным?

Из-за дешевых денег. Американцы так нарегулировали свою экономику (а регулирование экономики, между прочим, — признак ее социалистичности), что деньги стали чрезвычайно дешевы. Что такое дешевые деньги? Деньги — такой же товар, как хлеб, автомобиль, земля или услуга парикмахера. Соответственно, деньги можно купить. За что? За деньги, разумеется, другого эквивалента стоимости у нас нет. Я, например, могу купить у вас сто рублей. Вы мне даете сотню, а я вам через год верну 120. Таким образом, я купил у вас деньги за 20 % годовых. Это дорогие для меня деньги. А вот если бы вы мне продали сотенку за 105 рублей, это были бы для меня дешевые деньги.

Когда деньги дешевые, то есть достаются относительно просто (легче отработать 5 %, чем 20 %), это стимулирует спрос, что опять-таки понятно: если деньги достаются человеку легко, он их начинает расшвыривать, тратя на что-то не очень нужное. Именно поэтому дешевые деньги начали активно раздувать пузырь недвижимости. Обрадованные возможностью задешево улучшить свои жилищные условия, американцы кинулись это делать. Образовалась положительная обратная связь по принципу «чем больше, тем больше». Втекающие в рынок недвижимости деньги вызывали рост цен на дома. А этот рост цен, во-первых, вовлекал в покупку все большее число людей, которые хотели наварить на росте цен — сегодня купить подешевле, а завтра продать подороже. А во-вторых, рост цен позволял банкам давать все более рискованные кредиты под залог самих домов: если клиент не мог более выплачивать проценты, банк отбирал у негодом, который к тому времени сильно вырастал в цене. Таким образом, активы банка все время росли! Росли и прямые доходы — даже если клиент успевал выплатить банку проценты всего несколько раз, а потом объявлял себя банкротом, банк получал от него эти живые деньги в качестве прибыли да еще отбирал дом, получая сильно подорожавший актив.

К тому же существовала еще одна «линия обороны» — деривативы. Это такие хитрые ценные бумаги. Что они из себя представляют? Смотрите. Вы — банк. И успешно раздаете ипотечные кредиты. Настолько успешно, что все свои деньги продали. Больше у вас денег нет. Вам, конечно, заемщики несут в клювиках проценты каждый месяц, но кредиты-то выдавались им на двадцать-тридцать лет. Вы не можете столько ждать возврата денег, потому что пора горячая — рынок прет вверх, на этом можно здорово заработать, а у вас инструменты зарабатывания кончились. Неужели вы будете, закусив губу от досады, смотреть на уходящий вдаль веселый поезд, в котором играет музыка, раздаются счастливый смех и звон бокалов с шампанским? Нет! Вы не должны упускать веселый паровоз! Вам нужны деньги! Их можно купить. То есть занять под процент. Взять кредит. Подо что? Под свои будущие прибыли, точнее, под те долговые расписки, которые надавали вам люди, купившие недвижимость. Ваши активы — это чужие долги.

Под них вы выпускаете особые бумаги — деривативы, обеспеченные обязательствами третьих лиц. И продаете бумаги, обещая выплатить за них определенный процент. Дальше эти бумаги начинают собственную жизнь на рынке, их продают, покупают, закладывают, ими спекулируют, играют на их курсах… Потом на основе таких бумаг возникает следующее поколение деривативов, которое обеспечено уже не кредитами, а первым поколением деривативов. Затем вырастает третье поколение деривативов — деривативы от деривативов от деривативов… То есть обещание, обеспеченное обещаниями, которые обеспечены обещаниями. Ком растет. И каждая бумага считается ценной.

Что происходит? По сути, происходит размножение денег. Ведь каждая из этих бумаг — те же деньги. Есть собственно деньги — бумажные купюры, банкноты, монеты. Это деньги, будем так говорить, первоклассные, «прямые» деньги, «настоящие». (Слово «настоящие» я взял в кавычки, потому что банкноты — тоже всего лишь ценные бумаги, то есть обещания. Большой энциклопедический словарь так и определяет их: «Банковские билеты, банкноты, кредитные знаки денег, выпускаемые эмиссионными банками…»)

Помимо «собственно денег» есть еще акции и облигации — это уже «деньги второго сорта». Что такое акция? Приличные люди, читавшие книгу «Незнайка на Луне», прекрасно знают это с детства. Акция есть бумажка о том, что ее обладатель является совладельцем некоей фирмы. Напомню. Незнайка, очутившийся на Луне, решил со своими друзьями-коротышками организовать небольшой гешефт — продавать лунатикам семена гигантских растений. Прибыль обещала быть солидной, поскольку на Луне произрастали маленькие растения — под стать коротышкам. А на Земле растения были гигантские. Соответственно, одной клубничинкой можно было целую толпу коротышек накормить! Но для того, чтобы достать вожделенные семена, лунатикам надо строить ракету. Это, как вы понимаете, дело дорогое. А денег у Незнайки не было. И друзья-лунатики надоумили его организовать «Акционерное общество гигантских растений». Что такое акционерное общество, Незнайка, выросший при полном коммунизме, не знал. Но ему быстро объяснили:

— У тебя есть идея, но нет денег. Так собери деньги с людей и открой на них предприятие! Выпусти акции, каждый купивший акцию станет совладельцем твоего предприятия и будет получать прибыль пропорционально количеству купленных акций.

Все очень просто, не правда ли?

Акции дивидендов не гарантируют: будет прибыль — акционеры получат деньги, не будет — не получат. Зато акции сами по себе могут расти в цене. Или падать. То есть ими можно спекулировать — купить при падении, продать на взлете и заработать, не дожидаясь ежегодной выплаты дивидендов. Здесь важно, что акции обеспечены активами предприятия. Если это акции железнодорожной компании, то вагонами и тепловозами, а если акции металлургического комбината — то цехами, прокатными станами, запасами металла. Акции «Майкрософта» обеспечены интеллектом его главных сотрудников и распространяемым программным продуктом. Акции какой-нибудь сети пивных ресторанов со столетней историей — преданностью завсегдатаев, которые привыкли носить туда деньги.

С акциями понятно. Теперь с облигациями… Это тоже ценные бумаги, которые выпускает, например, государство. Оно обещает выплатить по ним небольшой, на зато стабильный процент. Облигации, в отличие от акций, считаются более надежным вложением. Акции доход не гарантируют, а облигации гарантируют. Но их стабильность компенсируется низкой доходностью.

Короче, акции и облигации — неплохие штуки, обеспеченные, соответственно, активами предприятий и солидностью государства. Иногда, правда, предприятия разоряются, а государства объявляют дефолты, но от всего в этом мире не убережешься — может и астероидом убить.

А вот деривативы, свопы, опционы и фьючерсы — это бумаги третьего сорта. Они тоже ликвидны, то есть их можно продать на рынке ценных бумаг, но они обеспечены уже не активами, а словами, обещаниями. А обещания хороши только до тех пор, пока они выполняются. И это очень важный момент.

Деньги выпускает государство, а фальшивомонетчиков сажают и дают большие сроки.

Акции выпускают корпорации. Но делают они это под финансовым присмотром и по прозрачной процедуре. Чтобы выпустить акции, предприятию нужно опубликовать проспект эмиссии, а также свои финансовые показатели, пройти независимый аудит и так далее.

А вот деривативы выпускают все кому не лень. Выпорхнула бумажка из банка и пошла торговаться, жить своей жизнью… И вот вам результат — по подсчетам перуанского экономиста Арнандо де Сото в мире (примерно):

— 13 триллионов долларов в виде купюр,

— 170 триллионов долларов в виде акций и

— 600 триллионов (по другим данным — 1,09 квадриллиона) долларов в виде третьеразрядных ценных бумаг.

Для сравнения: объем мирового ВВП — 50 триллионов долларов.

Как видите, подавляющее большинство всех этих псевдоденег реальными деньгами не обеспечены. Это пустые бумажки. Но эти бумажки играют роль настоящих денег — их покупают, продают, используют для вложения капитала, но главное — пока пирамида не рухнула, их можно в любой момент продать, то есть они ликвидны. Именно поэтому я и говорю, что они становятся деньгами или «почти деньгами». Если у вас дома есть бумажки, на которые вы можете купить хлеба, автомобиль, дом или что-нибудь еще, значит, у вас есть деньги, вне зависимости от того, как они выглядят. Просто обычными деньгами вы можете заплатить непосред ственно, а квазиденьгами — предварительно обменяв их на настоящие.

Как верно замечают некоторые экономисты, «этими фантиками сегодня перекачана глобальная экономика, и, что самое неприятное, их невозможно отличить от реальных денег в публичных отчетах банков о состоянии их баланса». Ясно, что эта пирамида, стоящая на вершине, не может не обвалиться. И нынешний кризис — еще не есть ее обвал, это только самое его начало.

Вообще-то целью «дериватизации» экономики было размазывание рисков, а не подготовка всемирной катастрофы. Поясню… Есть у банка два заемщика — хороший человек и безработный негр. Вероятность того, что приличный гражданин выплатит кредит, довольно высока. А вероятность, что это сделает негр, сами понимаете… Но вы смешиваете эти риски в одной кастрюле дериватива и продаете сию бумагу «усредненных долгов» на рынке. Потом на основе этой ценной бумаги создаются другие деривативы (второго поколения), и риски таким образом распыляются по всей экономической системе. В результате этой «переупаковки рисков» происходит парадоксальная вещь: надежность операции для отдельного покупателя действительно растет, а всей системы — падает. Подсчеты показывают, что риск частного инвестора, купившего ценную бумагу американской корпорации, в десять раз меньше, чем риск самой корпорации! В нашем примере это означает вот что: если негр перестанет выплачивать кредит, это проблема банка, а я, как частное лицо, купившее банковский дериватив, все равно получу от банка обещанный процент.

Но бесплатных пирожных не бывает. Сами риски никуда не деваются, они просто смещаются — от людей к несушим структурам общества. Личные риски упали, общесистемные выросли. Что это, как не социализм? Забота о простом бедном человеке — один из принципов социализма!.. Так работает «закон сохранения рисков». И работает везде. Если вы развиваете медицину и лечите людей от болезней, вы тем самым ухудшаете генофонд нации, потому что перестает идти естественный отбор: слабые получают возможность выжить, размножиться и передать свои гены. Общество ухудшается в целом… Если вы помещаете человека в стерильную обстановку, он начинает страдать от аллергий… Я как-то разговаривал об этом с экономистом Михаилом Делягиным, и он пояснил смещение рисков на таком примере:

— Почему вырождается западная цивилизация? Там жизнь слишком комфортна и безопасна для отдельного индивида. Он теряет алертность (Алертность — состояние готовности к действию; собранность, подтянутость, бдительность), а вместе с каждым человеком в отдельности жизненную энергию теряет система в целом… Почему так живуче общество трущоб? Жизнь этих людей нельзя описывать с точки зрения социальных категорий, а только с точки зрения биолога-эволюциониста. Они почти как животные — их жизнь коротка, они борются друг с другом и умирают. Но их общество безумно жизнеспособно: индивидуальные риски там настолько высоки, что общесистемные минимальны. Система жертвует индивидуумом ради устойчивости целого… Возьмите сектор Газа. Полтора миллиона человек на двух ладошках земли. Воровство, коррупция, бедность. А попробуй, сковырни!..

Короче говоря, лежащая в общем цивилизационном русле система смещения рисков от людей к государствам привела к тому, что система «истончилась», стала неустойчивой. И рухнула, качнув весь земной шар. Когда расширяющаяся пирамида недвижимости сожрала все денежно-человеческие ресурсы и вышла за пределы устойчивости, ее обрушение стало лишь вопросом времени и случайной флуктуации. Деревья не могут расти до небес. Недвижимость не может расти в цене до бесконечности. Схлопывание пузыря неизбежно.

…А теперь я, как и обещал, верну вас к Михаилу Хазину, поскольку именно об этом мы с ним и беседуем, разгоняя сизый дым неясностей чистыми родниками мыслей. Даю звук. Первая фраза — моя. Я завел этот разговор, пытаясь добраться до самых корней, пытаясь уразуметь, как кризис понимают они. И я это уразумел. Миска оказалось совсем неглубокой, мы быстро добрались до самого дна, и черпак моих вопросов вскоре заскреб по плоскому дну консервативной мысли, обнажая вековую патриархальную дикость. При этом я не напирал и не тащил клещами. Оно само вылезло. Хазин оказался консерватором и традиционалистом во всем. В том числе и в любви к золоту.

— Надысь я вас видел по телевизору. И там изнутри телевизора вы сказали мне и моему народу, что доллар будет дешеветь. И евро тоже будет дешеветь. И иена… Потому что кризис! Но если все будет дешеветь, то возникает резонный вопрос, относительно чего все они будут дешеветь?

— Относительно золота, — ответил Хазин. — Сегодня доллар — единая мера стоимости. Доллар уйдет с этих позиций. На его место придет золото. Думаю, оно дорастет до 10 тысяч долларов за тройскую унцию и на этом уровне заменит собой доллар. Кстати, именно такой уровень по покупательной способности был в конце XIX века. Почитайте Джека Лондона, сколько можно было купить на золотую 10-долларовую монету.

— Но вы ведь имеете в виду расплату не золотыми монетами, как в позапрошлом веке, а все-таки бумажными, но жестко привязанными к доллару?

— Да, именно привязанными! То есть лишь та валюта будет чего-то стоить, которую можно будет в любой момент обменять в банке на золото. Государствам придется это сделать.

— Значит, вы рекомендуете гражданам вкладываться в золото? Золото, спички, крупа, патроны… А может, все не так страшно? Ведь существуют две точки зрения на мировой кризис. Первая гласит, что нынешний кризис — не кризис, а катастрофа. Он беспрецедентный и последний… Другая точка зрения состоит в том, что этот кризис — обычная экономическая волна. Как пришла, так и уйдет: экономика развивается циклами, и за падениями неизбежно следуют взлеты. Ну, лопнул очередной пузырь недвижимости. Так эти пузыри с XVII века надуваются и лопаются.

— У меня сразу вопрос: а почему пузыри-то стали надуваться с XVII века? С чего вдруг люди, вместо того чтобы вкладывать деньги во что-то осмысленное, бегут вкладываться в пузыри? Почему они не покупают хлеб и штаны, а покупают нечто иное, не насущно необходимое? Откуда у них взялись лишние деньги?

На этот встречный хазинский вопрос мне было ответить легко:

— Я вам объясню, откуда берутся деньги в обществе… Поскольку люди все время работают и производят новые товары, которых раньше не было, под эти товары нужно постоянно подпечатывать деньги, чтобы количество денег соответствовало количеству товаров. Если количество денег не увеличивается, а число товаров растет, то на каждый товар будет приходиться меньше денег. Товары будут дешеветь, их станет невыгодно производить. Я сегодня затратил на сырье и производство 100 рублей, а товар за это время подешевел и стал стоить, допустим, 80 рублей. Выгодно будет ничего не делать, а просто сидеть на деньгах, которые сами по себе все время дорожают. Угнетается производство. Короче, нужно все время допечатывать деньги.

…Здесь я немного отвлекусь. Потому что дефляция, которую я описал и при которой деньги дорожают, тоже потребует допечатки денег, но «вниз», потому что вскоре цены настолько измельчатся, что не будет хватать мелкой разменной монеты…

— О! Это ключевое слово — «допечатывать», — обрадовался Хазин. — Проблема состоит в том, что начиная с какого-то момента денег стали печатать слишком много… Чем вообще определяется необходимость в количестве денег?.. Производство растет примерно на 2–3–5 процентов в год. Столько и нужно допечатывать денег. Но откуда же возникают прибыли в 15, 20, 50 процентов годовых? Из пузырей, которые представляют собой пирамиды. А откуда берутся деньги на эти пузыри у людей? Им эти деньги кто-то дает. Известно, как это происходит, — деньги даются через кредит. Кредит — вещь хорошая. Она позволяет человеку поднять потребление — но только на первое время, а потом его потребление падает, потому что человек начинает обслуживать кредит.

Теперь, — продолжает Хазин, — представьте себе США начала 70-х. У них тогда был кризис. А американцам нужно было кровь из носу запустить новую технологическую волну, чтобы победить СССР. Но они не могли этого сделать, потому что не было спроса из-за кризиса. И тогда был придуман механизм, который при фиксированных годовых выплатах позволял увеличить «тело» кредита.

— Поясните.

— Пожалуйста. Вы приходите домой, вас встречает жена и говорит: вот что, дорогой, у нас сломалась стиральная машина, так что ты не раздевайся, чтобы время не терять, а дуй в магазин за новой. Вы прикидываете — машина стоит, допустим, 5 тысяч рублей. За год вы можете накопить «лишнюю» тысячу на выплаты по кредиту. И вы берете кредит на шесть лет, рассчитывая каждый год выплачивать по тысяче. За шесть лет получается шесть тысяч. Пять из них — само тело кредита, и тысяча — проценты по нему. То есть переплата -20 % (не годовых, а к телу кредита).

Через год вы приходите в банк, приносите им тысячу, а вам говорят: слушайте, вам повезло, так обстоятельства складываются, что кредитные ставки упали. Мы теперь даем кредиты не под 20 %, а под 10 %. Поэтому вы сейчас можете взять кредит в 10 тысяч всего за 10 %. Из этих 10 тысяч 5 тысяч вы отдаете нам в счет старого кредита, и мы его досрочно закрываем. А вы будете должны каждый год давать нам по тысяче, закрывая новый кредит, как, собственно, и планировали. Кредит удлинился по срокам, но зато у вас теперь появилось еще дополнительных 5 тысяч! На них вы покупаете жене посудомоечную машину и радуетесь.

На следующий год приносите тыщу рублей выплат по новому кредиту, а вам говорят: вам повезло! У нас теперь ставка 5 %. Вот вам кредит на 20 тысяч, десять из них мы забираем, погашая прошлый кредит. И у вас остается еще 10 тысяч, на которые вы можете что-нибудь купить.

А еще через год ставка упала до 2,5 %, вы берете кредит на 40 тысяч, половиной гасите прежний, а на 20 тысяч опять что-то себе покупаете… И в результате вы имеете полный дом всякого добра и кредит лет на сорок. А что такое кредит на сорок лет? Такие сроки уже совершенно не пугают: за сорок лет или ишак сдохнет, или падишах…

Заметьте, деньги, которые вы ежегодно платите банку, не увеличиваются в размере, просто растет срок кредита, но зато вы сильно увеличили потребление! В первый год получились «лишних» 5 тысяч, потом 10, потом 20, потом 40…

— Но мы понимаем, что это искусственный рост, похожий на стимуляцию организма наркотиками — сначала хорошо, а потом плохо. Это временное подстегивание, потому что ниже нуля ставка упасть не может, а потом на сорок лет человек будет выключен из потребления, потому что станет расплачивается по долгам.

— Да. В 1981 году, когда США начали практиковать эту систему, которая потом получила название «рейганомики», у них была учетная ставка, равная 19 %. А в конце 2008 года она стала равной нулю. И механизм поддержания кредита, а значит, и спроса, работать перестал. Значит, промышленность, строительство и прочее, что обеспечивало избыточный спрос, должны схлопнуться.

— Ага! — кивнул я. — Избыточный, искусственный спрос означает накачку экономики деньгами. Банки все время давали людям еще не заработанные ими деньги, то есть деньги, пока не обеспеченные вложенным трудом. Количество денег росло, почему же не было инфляции? А ведь она не то что не росла, но даже падала вместе с кредитной ставкой! Если у нас в России инфляция, допустим, 10 %, то банки никак не могут выдавать людям кредиты ниже, чем под 13 %, потому что им не только нужно инфляцию отбить, но и немножко заработать — хотя бы 3 процента. А в Америке ставки падали! Куда же девались лишние деньги, почему они не разгоняли инфляцию, не вызывали рост цен?

— Они не вызывали инфляции в реальной экономике как раз потому, что концентрировались в финансовом секторе — в пузырях. Вот там цены росли. Сначала надулся пузырь фондового рынка, который лопнул в 1987 году, потом лопнул пузырь «доткомов» — в 2000 году, потом снова фондовый пузырь — в 2001 году и так далее. Сейчас происходит то же самое.

…Здесь я хочу снова ненадолго остановить моего собеседника, чтобы уточнить нарисованную им картину. Кредиты действительно умножают деньги в экономике, занимая у завтрашнего дня за счет сегодняшнего. Но это не раздувает финансовые пузыри, поскольку все кредитные деньги потребители тратят на вещи — они покупают стиральные машины и печки СВЧ, автомобили и дома, вкладывают деньги в образование. Иными словами, эти деньги не дуют пузыри, а развивают реальный сектор экономики, они напрямую поступают производителю, который развивает производство. То есть после того как спрос окажется выбранным до дна, наступит типичный кризис перепроизводства. Товары, производство которых наращивали капиталисты, окажутся никому не нужными, им придется сокращать производство, закрывать заводы, увольнять людей — что еще более подстегнет кризис, поскольку уволенные не могут расплачиваться по кредитам, банки заберут у них дома, автомобили и выбросят на рынок, что ускорит падение цен на эти товары. И так далее… То есть кредитные деньги развивают промышленность (если только специально не берутся в банке для спекуляций), а вот пузыри надувают совсем другие деньги, размножение которых происходит так, как я описал выше, рассказывая вам о деривативах.

Впрочем, об этом мы еще поговорим, а сейчас я чуть отмотаю время на несколько секунд назад, чтобы вы смогли услышать конец последней реплики моего премудрого собеседника.

— …надулся пузырь фондового рынка, который лопнул в 1987 году, потом лопнул пузырь «доткомов» — в 2000 году, потом снова фондовый пузырь в 2001 году — и так далее. Сейчас происходит то же самое.

— Вот именно — то же самое! Откуда же взялась точка зрения о беспрецедентности этого кризиса? И почему, собственно говоря, вы начали свой рассказ с начала семидесятых годов прошлого века? Ведь капиталистические кризисы перепроизводства начались вместе с капитализмом — на несколько веков раньше!

Вот тут-то Хазин и открыл мне глаза. Поднял веки, как Вию.

— На протяжении тысячи лет в Европе было цеховое производство, которое очень жестко ограничивало производство товаров — как по номенклатуре, так и по количеству. В таких условиях перепроизводство просто невозможно. И только с XVI века, когда на севере Европы началась катастрофа, связанная с климатическими изменениями, цеховая система была заменена капиталистической. Я говорю о наступлении так называемого Малого ледникового периода. Климат тогда изменился в худшую сторону, упала урожайность и стало понятно, что нужно резко увеличивать выпуск товаров, чтобы выжить. В первую очередь это касалось северных стран, где урожаи упали сильнее всего. Излишки товаров можно было менять на продовольствие в южных странах. Отсюда — промышленный рост Севера и отсталость Юга.

Для того чтобы резко увеличить производительность труда, и стали использовать ссудный процент. Который до той поры был запрещен, в полном соответствии со Священным Писанием. Кстати, все основные религии мира запрещают ссудный процент!.. Именно отход от вековых нравственных норм и дал начало капитализму со всеми его прелестями.

— Но ведь ростовщики существовали и до этого.

— Существовали. Но даже если вы возьмете Венецию, то увидите, что, во-первых, ростовщические кредиты использовались только для торговых операций, а не для производства, которое оставалось цеховым. А во-вторых, ростовщики были племенем неуважаемым, их деятельность противоречила христианским заповедям.

— Ну и что? Если жизнь требует нарушения формального запрета, он будет обойден, каким бы священным-рассвященным он ни был.

— Это так, — согласился пророк и толмач кризиса Хазин. — Запреты действительно никогда не носили абсолютного характера, но они обозначали границы морали. Одно дело — совершать какой-то поступок и понимать его неправильность, аморальность, неодобряемость обществом, осознавать собственную порочность, и совсем другое — совершать нечто открыто, как моральное действие. До XVI века ссудный процент не был основой жизни, а после XVI-го века стал. В результате Реформации произошла ценностная революция, которая коренным образом изменила взгляды людей на жизнь и весь облик цивилизации. Ссудный процент стал моральным явлением. Результаты мы пожинаем сегодня.

— Результаты мне нравятся: мы теперь имеем не только проблемы, но и мобильные телефоны, автомобили и DVD-плееры. Современный мир нельзя представить себе без прогресса, банков и банковского процента, то есть нелюбимого вами ростовщичества.

— Ну, почему же? Была одна попытка сделать систему, в которой существовал банковский кредит, но не было ростовщичества, — Хазин загасил очередную сигарету.

— Что вы имеете в виду?

— СССР. Там был кредит, как вы помните, но не было ростовщичества в том смысле, что доходы от кредита принадлежали не частному лицу, а всему обществу.

— Мама дорогая! Что я слышу! «Всему обществу»!.. Общее — значит ничье. Именно поэтому главным словом при социализме было слово «бесхозяйственность». Кроме того, не стоит преувеличивать моральные ценности этой системы, поскольку все они были насквозь фальшивыми.

— Да, в последнее время существования СССР ценности начали размываться. Но это — результат экономического кризиса, который начался в начале 60-х, во-первых. А во-вторых, это результат вредительской деятельности команды Хрущева-Куусинена.

— Так, теории заговора оставим в покое, вернемся к первой попытке построения нового, справедливого общества без ссудного процента. Эта попытка, естественно, провалилась, социализм зачах и умер.

— Почему «естественно»? В начале 70-х годов СССР выиграл экономическое соревнование двух систем. И Политбюро всерьез рассматривало вопрос о том, чтобы добить США. Почитайте работы американских политологов того времени. Они четко понимали, что Америка проиграла экономическое соревнование. И перед руководством СССР встал вопрос: форсировать события или нет, добивать или нет? Если форсировать, то в той трети мира, которую контролировали США, воцарится хаос и придется его контролировать, а ресурсов на это нет. Поддержка стран соцсодружества отнимала все.

— А зачем контролировать? Пусть себе пребывает в хаосе, — беспечно махнул я рукой.

— Невозможно. Сегодня для США ситуация сложилась аналогично: СССР развалился, и подконтрольные ему территории ныне в хаосе. И США не могут справиться с Афганистаном и Ираком. Почему бы им не уйти оттуда и не забыть эти страны, как страшный сон? Пусть остаются в хаосе!.. Но они не могут уйти, потому что отвечают за весь м ир.

— Перед кем?

— Перед всеми! И в первую очередь перед теми, кто принимает доллары. Так устроен мир — если ты «пахан», то ты отвечаешь за порядок. Ну, представьте, идет такой бугор от палатки к палатке, собирает дань. И вот он подходит к грязному дедушке, который ботинки чистит, а тот ему в морду плюет. Если этот пахан дедушку не истребит, завтра ему все будут в морду плевать. Поэтому США и не могут уйти из Афганистана и Ирака, они должны навести там порядок. Именно этого и боялся СССР, когда перед ним встала реальная возможность форсировать события и ускорить гибель проигравших экономическую гонку США.

— А как СССР мог форсировать события? — удивился я.

— В США был жесточайший бюджетный кризис. А СССР пошел им навстречу, согласившись провести переговоры об ограничении стратегических вооружений, то есть ослабил нагрузку на бюджет США. Это первое.

Второе. Тогда в мире был ресурсный кризис. А СССР вышел на мировые рынки со своими нефтью и газом, то есть ослабил этот кризис, увеличив предложение.

Наконец, третье, что сделал СССР, — он ослабил идеологическое давление, пойдя на Хельсинские переговоры. Он бы мог этого не делать, а продолжить идеологическое противостояние, вырвав у американцев флаг прав человека и свободы. Это мы за свободу! Свободу от эксплуатации человека человеком. А какая свобода у американцев? Свобода подыхать с голоду?.. Кто нам мешал запустить тотальную пропаганду о том, что во времена Великой депрессии погибло от голода больше двух миллионов человек?

Была и еще одна причина, по которой СССР отказался добивать США. К тому времени Китай начал экономическое движение вверх. Если у вас система из двух игроков, то один из них за конечное время обязательно выиграет просто из-за случайных флуктуаций — могли умереть США, но умер СССР. Однако, если игроков трое, система становится устойчивой и играть можно сколь угодно долго. Я думаю, у Политбюро была мысль: вот сейчас Китай подрастет, разделим мир на три части и будем спокойно жить. Они хотели сохранить статус-кво, не понимая, что сделать это невозможно, потому что теории кризисов, которую придумал экономист Олег Григорьев в 2000 году, тогда еще не было.

…И опять я прерву увлекательное, как библейские сказки, повествование Хазина, чтобы пояснить его мысль про великого экономиста Григорьева. Олега Григорьева я знаю. И не могу не знать, ибо последний сидит рядом, поскольку является завсегдатаем кружка «у Магомета» и большим любителем социализма. Олег Григорьев тоже наркоман (много курит), тоже выступает за запрет наркотиков (кроме того, на котором сидит) и рассуждает за экономику. Теория его неплоха, надо сказать, но не оригинальна. Я слышал ее в ином изложении от разных людей. А состоит она в следующем, если вкратце: технологические зоны могут существовать только в режиме постоянного расширения, иначе наступает кризис. Поясню…

То, что живые эволюционирующие системы могут существовать только в режиме экспансии, является мыслью тривиальной. Вы могли узнать ее из учебников биологии или из моей книги «Апгрейд обезьяны».[5] Экспансия для конкурирующих сложных систем есть просто способ существования, обеспечивающий выживание. Потому что застой означает смерть — реальную или эволюционную.

Капиталист не может не думать о расширении производства, иначе его сожрут. Если я как производитель, например, печек СВЧ решу для себя, что с сегодняшнего дня я прекращаю расширять производство, поскольку мне достаточно того, что есть, завтра меня не будет — я разорюсь. Ну хотя бы потому, что чем больше выпуск продукции, тем ниже ее себестоимость, этот факт известен даже неэкономистам. Соответственно, меня за счет более низкой себестоимости просто вытеснят с рынка конкуренты. Если я заторможу развитие, я не смогу покупать патенты, внедрять инновации… В общем, выживать можно только в гонке. Метафора о прыжках со льдины на льдину знакома моим постоянным читателям по упомянутой бессмертной книге. Картина скачущего по плывущим вертким льдинам человека, остановиться для которого значит умереть, ярка и понятна. А нас между тем постоянно тянут остановиться и успокоиться в тихом и славном деревенском житье, в чем вы очень скоро сами убедитесь — еще не успеет рассеяться сизый дым хазинской сигареты.

Кстати, сразу даю и следствие из вышесказанного: сказки Римского клуба и прочих зеленых социалистов типа «гринписовцев» или патриархальных традиционалистов вроде мэра Москвы Лужкова, выступающего против генно-модифицированной продукции на наших прилавках, а также мифы о чинном житии «в равновесии с природой» и «экономном расходовании ресурсов» есть не что иное, как пораженческие разговорчики. Которые до добра не доведут…

Так вот, продолжу мысль моих собеседников: когда разные технологические зоны сталкиваются друг с другом в своем расширении, в них начинается кризис, потому что прекращается рост. В конце XIX века столкнулись три технологических центра — Британия, Германия и США. Дело закончилось Первой мировой войной, которая всех противоречий не разрешила. После Второй мировой войны в мире осталось всего два центра — США и СССР. Они начали расширяться и столкнулись в конце шестидесятых, что и завершилось кризисом — экономическим и политическим (Карибский кризис). В СССР, как небезосновательно полагает Григорьев, начиная с шестидесятых тоже был экономический кризис. Просто в силу планового хозяйства он протекал не так быстро. Строго говоря, падали обе страны, и хазинские слова о том, что СССР в семидесятые выиграл гонку, означают только то, что он падал медленнее.

— Теперь США одни на планете, — развивает Хазин григорьевскую идею. — То есть остался всего один центр, который после падения СССР освоил все. Земной шар кончился, больше некуда расширяться! В этом смысле нынешний кризис планетарный и предельный, обычными методами его разрешить нельзя. Это значит, что та экономическая модель научно-технического прогресса, которая была запущена в XVI веке, завершилась, полностью исчерпав себя.

— Полагаете, человечество сможет отказаться от научно-технического развития?

— Модель экономики за последние полторы тыщи лет менялась трижды! Сначала была позднеантичная, она отличалась развитым разделением труда, высоким уровнем жизни и такой производительностью труда, которой человечество потом достигло только к XIX веку. Для такой производительности просто не было столько потребителей: в рабовладельческом обществе невозможно создать необходимый спрос. В итоге эта модель пришла в противоречие и разрушилась. Ей на смену пришла статичная цеховая модель, которая просуществовала тысячу лет. А в XVI веке ее заменила модель научно-технического прогресса, которая требует постоянного расширения рынков. Она тоже свое отработала.

— И какая же модель придет ей на смену? — заинтересовался я.

— Этого никто не знает. Зато известно другое: каждый подобный переход — всегда острейший кризис для человечества. Слом поздней античности сопровождался великим переселением народов, падением Римской империи… XVI–XVII века — эпоха религиозных войн, когда в Германии в некоторых регионах осталась всего четверть населения, остальных выкосили войны и сопутствующая им чума. В некоторых городах вообще не осталось женщин — всех сожгли.

— Погодите, я вот что имел в виду… При всех пертурбациях и неприятностях, которые происходили с человечеством, нельзя сказать, что научно-технический прогресс начался в XVI веке. Отнюдь! Он начался с каменных топоров. На большом масштабе мы видим неуклонное движение вверх от каменных орудий до выхода в космос. Вот магистральная линия развития человечества, которая и называется прогрессом.

— Когда я слышу слово «прогресс», моя рука тянется к пистолету, — афористично, хоть и несколько вторично выразился Хазин.

— Пистолет — тоже дитя прогресса.

— Прогресс в технике не есть прогресс в нравах. Нравы как раз испортились.

— Напротив, прогресс и рост уровня жизни смягчают нравы, улучшают их, — возразил я, поскольку неоднократно писал об этом в своих книгах.

— Ничего себе улучшают! Вы можете представить себе в Европе в XIV веке свадьбу двух гомосексуалистов?

— Их бы сожгли на костре. А сейчас это вообще никого не касается, кроме них. Я же говорю, нравы смягчаются. А это значит, что мораль растет. Впрочем, это вопрос вкуса. Кому-то не нравятся свадьбы гомосексуалистов, и он называет их аморальными. А я считаю аморальным вмешиваться в чужую жизнь.

— Прогресс, в таком случае, тоже дело вкуса. Мне не нравятся многие вещи в прогрессе. Например, идея о том, что кто-то может за мной постоянно наблюдать. Мне активно не нравится, что меня заставляют жрать генно-модифицированную пищу, но я не могу от нее отказаться, потому что она уже везде.

— Вы что, против прогресса, что ли, я не понимаю?

— А я не понимаю, почему частью прогресса должна стать генно-модифицированная еда! Не хочу! И не хочу микрочип под кожу, который отслеживает все мои перемещения и содержит всю информацию обо мне.

— Этот чип — просто более продвинутая разновидность паспорта, мобильника и кредитной карточки «в одном флаконе».

Очень удобно — нельзя потерять. К тому же, если вы попадете в беду, чип даст сигнал, вас сразу найдут и спасут.

В Спасибо, я сам справлюсь. К тому же я не верю, что найдут и спасут: кто-то будет принимать решение — а нужен нам этот человек или нет.

— Что за чушь? Если вы сорвались с горы или попали после аварии на операционный стол, спасатели и врачи помогают вам автоматически, не интересуясь фамилией. У вас прямо какая-то депрессивно-конспирологическая паранойя, отягощенная теорией заговора!

— Я считаю, что прогресс сам по себе, прогресс ради прогресса — это вещь опасная. Вы говорите о техническом прогрессе, но прогресс может быть разным. Давайте говорить о духовном прогрессе! Давайте стихи писать, книги писать…

— Стихи и прочее искусство — вторичное дело. Чистое развлечение. Игрушка. А технический прогресс — объективное усложнение вещей, научных теорий и самой структуры цивилизации. В отличие от стишков. Стишки и Гомер неплохие писал три тыщи лет назад, не хуже нынешних. Это не прогресс. А вот синхрофазотрона у греков не было… А вообще, мы с вами уперлись в ценностные категории. Точнее, вы уперлись.

— Совершенно верно! — Хазин достал очередную сигарету. — Я традиционалист. Вы считаете, что микрочип под кожей, который заменит паспорт и кредитную карточку, — прогресс. А я считаю, что есть истинные ценности, отказываться от которых нельзя, и любое покушение на них — преступление. Я считаю, что разработка технологий, которые позволяют отследить местонахождение человека, — преступление и таких ученых надо вешать публично на площади.

— И свадьба педиков — тоже преступление?

— И свадьба педиков — тоже преступление!.. Представьте себе, мы с вами живем в деревне. И завелся у вас сосед, который открыто заявляет, что он — педофил. А у вас две дочери.

Этот педофил пока что еще ничего не сделал. Но разве вы будете ждать, пока он что-то сделает с вашими детьми? Нет! Вы соберетесь вместе и скажете ему: убирайся из нашей деревни, живи один в лесу. И я считаю, это правильно. Я считаю, что педераст и в школе, например, преподавать не может.

— Запрет на профессию по признаку сексуальных предпочтений. Натурал, значит, работать в школе может, хотя там полно девочек, а гомосексуалист не может, потому что там полно мальчиков. Ну-ну… А жениться гомосексуалист хотя бы может?

— Нет, не может! Институт брака создан для производства и воспитания детей, а детей у гомосексуалистов быть не может. Значит, и жениться не может. Точка! — неожиданно горячо, словно о чем-то личном рубанул Хазин. И я про себя отметил эту личностную горячность.

— Но жить вместе гомосексуалисты могут?

— Ну, если кто-то кого-то позвал в свой дом, пусть живут, только тихо. Очень тихо!

— И на том спасибо, барин… Я не очень понимаю, вы так настроены по отношению к людям с нетрадиционной сексуальной ориентацией потому, что боитесь вырождения человечества?

— Нет, не поэтому. А потому что есть заповеди божьи, которые нарушать нельзя.

— А бога-то нету.

— Ну, вы не верите, и не верьте, а другим не мешайте.

— Я как раз не мешаю, в отличие от вас. Это вы норовите заставить других людей — тех же педерастов — жить по своим заповедям.

— Тут можно долго спорить. Но мое глубокое убеждение состоит в том, что принципиальные проблемы современного человечества связаны с тем, что оно позабыло о заповедях.

— Вы, небось, и против генетического апгрейда человека? — спросил я, будучи уверенным в ответе. И не ошибся.

— Вне всякого сомнения!

— Почему? Ведь вмешательство в генетику человека поможет решить проблемы не только генетических болезней типа гемофилии, но и болезненных склонностей — к полноте, гипертонии, атеросклерозу, раку, облысению… А следующий шаг — собственно улучшение конструкции человека, расширение его возможностей.

— То ли поможет лечить болезни, то ли не поможет, еще неизвестно. Скорее это приведет к исчезновению человека как человека.

— Конечно, приведет! Приведет к исчезновению человека старого и появлению нового, генетически модернизированного. Как эволюция привела к исчезновению питекантропов. Теперь мы на их месте. Весь прогресс человечества — удаление от естества в искусственную, технологическую сферу. К этому все идет, и это случится.

— Нет, не случится. Я думаю, что это будет запрещено, а у людей, которые будут продолжать этим заниматься, начнутся серьезные неприятности.

— Попробую угадать — их будут сжигать на кострах?

— Ну, на кострах не на кострах, но если они будут упорствовать, то да, — кивнул Хазин.

I Вы против улучшения человеческой природы? — кинул я еще один яркий пробный шар.

— Человеческую природу надо улучшать воспитанием и работой над собой, а не изменением генов. Потому что у нас нет опыта в этой области — а вдруг это приведет к печальным последствиям?

— Когда-то у человечества не было опыта строительства железных дорог. Были опасения, что движение со скоростью свыше 40 км/час человеческий организм просто не выдержит. А перед запуском человека в космос боялись, что в космосе человек сойдет с ума.

— Выход в космос и генетика — принципиально разные вещи, — не согласился Хазин. — Опыты по выходу в космос можно было в любой момент остановить. А генетические опыты ведут к отсроченным последствиям. А вдруг они будут плохими? Вы же не знаете, какие будут последствия у потомков генетически модифицированных людей через три поколения.

— Проблема передачи искусственных генов следующим поколениям вообще не стоит, потому что довольно скоро люди просто перестанут размножаться животным способом, начнется искусственное производство людей.

— Это я считаю совершенно недопустимым!

— Для кого? Никто же никого не заставляет. Новые люди будут жить по-новому, а староверы, вроде вас, будут размножаться по-животному и спокойно жить в своих резервациях, анклавах и деревнях. И бегать с каменными топорами.

— Скорее те, которые будут искусственно размножаться, превратятся в питекантропов.

— Ага, точно! Те, которые на ракету сядут, выродятся до каменных топоров, а те, кто на лошадке скакать предпочитает, достигнут невиданных высот прогресса… Слушайте, мне с вас смешно! Неужели вы всерьез верите, что и через тысячу лет люди будут размножаться, как звери, — рожая в муках и по девять месяцев вынашивая генетически неотъюстированный дикий плод?

— Через тысячу уж точно будут, — убежденно сказал Хазин. — Это должно быть совершенно ясно, даже спорить об этом не надо!

— По-вашему, прогресс заглохнет?

— Нет, он, конечно, может продолжаться, но очень медленно — как когда-то. Впервые огнестрельное оружие при штурме крепостей было использовано в начале XIV века. Прогресс тогда был медленный и под очень жестким контролем. Потом модель сменилась, и он стал быстрым, а скоро снова станет медленным. И будет происходить под жестким контролем общества. Чтобы, не дай бог, какой-нибудь урод не скрестил человека с пауком.

— А что в этом плохого, если человек приобретет те качества, которых у него раньше не было, — слышать ультразвук, видеть ультрафиолет, питаться солнечным светом, как растения? И пусть он будет при этом зеленым, ну и что? У человека появятся интересные и полезные свойства, ему можно добавить память и «оперативку», он станет в тысячу раз больше знать и перестанет забывать. Это же здорово!

— Этого делать нельзя! Этого делать просто нельзя! — Ха-зин был не на шутку взволнован.

— Почему?

— Нельзя, и все. Это нарушение заповедей. А я верю в Бога…

…Этот вопрос — «почему нельзя» — я задавал Хазину множество раз. Но ответа так ни разу и не получил, если не считать таковым упорное повторение слов «нельзя» и «заповеди». Одно слово — старовер. И более того — инквизитор. Одни только костры, на которых он планирует сжигать генетиков за покушение на «дела божьи», чего стоят!

Мне это знаете что напомнило? Когда-то по деревням ездили врачи и делали темным массам прививки от оспы и других болезней. Темные массы роптали и возмущались — они полагали, что врачи-вредители специально вкалывают людям заразу, чтобы истребить народ-богоносец. Порой врачей убивали. Нести прогресс дикарям — занятие неблагодарное. Особенно если дикари темны (религиозны).

Как видите, дикарство и совершеннейшее мракобесие присущи не только папуасам, но и современным экономистам. А иначе как мракобесием отказ от генно-модифици-рованных продуктов, прививок, генетики и прав человека назвать нельзя.

Любовь Хазина к патриархальному миру беспредельна. Его постоянные отсылки к минувшему золотому (во всех смыслах) веку лишь свидетельство этого. Равно как и фрейдистская проговорка про деревню в истории с педофилом. Патриархальная деревня сама постучалась изнутри головы и выскочила изо рта. Городской человек, Хазин сам выбрал это в корне неверное сравнение, уподобив современный урбанизированный мир туземному деревенскому бытию. Грубейшая ошибка.

Рекомендую также обратить внимание на ловкое передергивание, которое весьма характерно для «патриархов» и «патриотов»: когда им задаешь вопрос о причинах их нелюбви к безвредным, в сущности, гомосексуалистам, они как-то незаметно для себя перескакивают с гомосексуалистов на педофилов, будто это одно и то же. Подменяют безвредное преступным. Частое явление, как я заметил. Вот и Хазин не удержался.