Троцкий. «Демон революции» Волкогонов Дмитрий
Девятнадцать тезисов Троцкого[198] легли в основу доклада члена ЦК РКП(б) Г.Я.Сокольникова. Докладчик в начале своего выступления оговорился, что политика ЦК в военных вопросах строится так, "как она выражена в тезисах тов. Троцкого"[199], а затем изложил принципы формирования регулярной Красной Армии. К числу таковых были отнесены: привлечение на командные должности военных специалистов из старой армии; повышение роли военных комиссаров и коммунистических ячеек в частях и на кораблях.
В своем докладе Сокольников, один из стойких приверженцев Троцкого, высказал, в частности, согласованную с ним мысль: "В вопросе о военных специалистах мы имеем не чисто военную проблему, а общую принципиальную проблему. Когда был поставлен вопрос о привлечении на фабрики инженеров, о привлечении бывших капиталистических организаторов, вы помните, как из рядов фракции левых коммунистов была напечатана жесточайшая "сверхкоммунистическая" критика, которая утверждала, что возвращать инженера на фабрику — это значит возвращать командные посты капиталу. И вот мы имеем полную аналогию этой критики, перенесенную теперь в область военного строительства. Нам говорят: возвращая в армию бывших офицеров, вы тем самым восстанавливаете бывшее офицерство и бывшую армию. Но эти товарищи забывают, что рядом с командиром стоит комиссар, представитель Советской власти…"[200] Сокольников изложил в докладе, который должен был делать Троцкий, казалось бы, все верно. Но все — без блеска и той убедительности, с которой мог выступать Троцкий, признанный трибун революции. Об этом, в частности, говорил и Г.Е.Зиновьев, выступая на собрании партактива Петрограда об итогах VIII съезда РКП(б): Сокольников, делая вместо Троцкого доклад, "не мог так ярко защищать его тезисы"[201].
Вероятно, будь Троцкий на съезде, он мог бы конкретно показать проявления партизанщины, и прежде всего со стороны Ворошилова, которого опекал Сталин. За два месяца до съезда Троцкий, например, сообщал Ленину по прямому проводу:
"Что такое Царицын — об этом прочитайте доклад Окулова, состоящий сплошь из фактического материала и отчетов комиссаров. Я считаю покровительство Сталина царицынскому течению опаснейшей язвой, хуже всякой измены и предательства военных специалистов… Рухимович — это псевдоним Ворошилова (Троцкий имел в виду их одинаково негативное отношение к военспецам. — Д.В.);через месяц придется расхлебывать царицынскую кашу… Рухимович не один, они цепко держатся друг за друга, возводя невежество в принцип… Пусть назначают Артема, но не Ворошилова и не Рухимовича… Еще раз прошу внимательно прочитать доклад Окулова о царицынской армии и о том, как Ворошилов деморализовал ее при содействии Сталина.
11 января 1919 года.
Троцкий"[202].
Днем раньше в адрес Ленина, Свердлова и Сталина пришла телеграмма от Пятакова, в которой тот сообщал, что Троцкий решительно против использования на фронте Ворошилова…[203] Это было продолжением старой неприязни Троцкого к Ворошилову, будущему "первому маршалу", в котором он видел очень слабого полководца и апологета партизанской войны. Например, в октябре 1918 года Троцкий телеграфировал Ленину: "Ворошилов может командовать полком, но не армией в пятьдесят тысяч человек…" Троцкий грозился за невыполнение его распоряжений "отдать Ворошилова под суд"[204]. Так что Троцкому было что сказать, останься он на съезде.
После Сокольникова на съезде выступил основной оппонент Троцкого В.М.Смирнов, член Реввоенсовета 5-й, а затем 16-й армии. Тон его доклада был обвинительным. Он, в частности, заявил, что "общее командование всеми военными силами крайне неудовлетворительно". Это был явный намек на отсутствующего Троцкого. Особенно долго Смирнов говорил об опасном уклоне военного строительства "в сторону механического восстановления форм старой армии, в том числе и тех, которые в свое время обусловливались не потребностями военной техники, а классовыми отношениями дореволюционного порядка и являются органическими пережитками самодержавно-крепостнического порядка…"[205]. Доклад Смирнова, в котором в концентрированной форме выразились взгляды так называемой "военной оппозиции", толкал партию назад — к партизанщине в военном строительстве, к отмене единоначалия и строгой дисциплины и т. д. Особо непримиримой была позиция докладчика по отношению к военным специалистам, которым, по его мнению, не следовало доверять каких-либо военных постов.
"Военный вопрос" задел всех делегатов съезда, о чем свидетельствует список из 64 человек, записавшихся для выступления. Тезисы оппозиции в своих речах поддержали Р.С.Землячка, Ф.И.Голощекин, Е.М.Ярославский, другие делегаты. Но особенно воинственно был настроен К.Е.Ворошилов. Его неприязнь к Троцкому началась еще осенью 1918 года, когда Ворошилов, командующий 10-й армией, занимался вместе со Сталиным самоуправством, откровенной партизанщиной и устраивал жестокие гонения на военных специалистов. Троцкий тогда обратился за помощью к Ленину. Тот его поддержал, и вначале Сталин, а потом и Ворошилов были откомандированы из Царицына. Ворошилов пытался доказать, что все успехи царицынской армии достигнуты только потому, что "командный состав был не из генштабистов, не из специалистов". Он назвал такую армию близкой "к нашему идеалу". Не указывая прямо на Троцкого, Ворошилов все время целился явно в него. Не случайно во время заседания военной секции съезда на столе откуда-то появились офицерские погоны, используя которые сторонники Ворошилова пытались доказать, что Троцкий способствует переходу военспецов на сторону белых. Но тут вновь взял слово делегат Окулов, которого только что беспощадно критиковал Ворошилов.
Окулов: "На минуточку прошу вашего внимания. Тут на столе появились офицерские погоны. История их вот какая. Когда товарищ Троцкий был в Царицыне, то по обсуждении, в котором принимали участие многие товарищи, работавшие там… было предложено Совету (10-й армии) выработать какие-нибудь знаки отличия… Знаки эти были выработаны по моему рисунку из красной звезды, обшитой золотом и серебряными нитками… Этот проект, который не получил утверждения, был известен и товарищу Ворошилову. Он был куда-то отправлен и где-то погребен. Когда я уезжал из Царицына, когда враг был в нескольких верстах от города, ближайший сотрудник товарища Щаденко вытаскивает вот эти погоны и начинает агитацию, что генштабист Егоров везет с собой 70 предателей, и уже приготовлены на основании инструкции Троцкого погоны для того, чтобы сдать 10-ю армию белогвардейцам. И эту грязную провокацию вытащили сюда на съезд…"[206]
В отсутствие Троцкого, не встречая должного противодействия, сторонники "военной оппозиции" на заседаниях секции в конечном счете взяли верх. При поименном голосовании за тезисы Смирнова было подано 37 голосов, за тезисы Троцкого — 20. По сути, в этом факте отразилось влияние "левых коммунистов", особенно заметно заявивших о себе в первой половине 1918 года. Таким образом, на съезде вновь была сделана ставка на левацкие революционные принципы формирования армии и ее функционирования. Троцкий еще до съезда боялся такого исхода дела. Ежедневно получая лаконичные, отрывочные, но тревожные сообщения Склянского о ходе съезда и заседаний военной секции, Троцкий в душе надеялся и, может быть, даже был уверен, что Ленин защитит его тезисы, ибо в противном случае осложнений пришлось бы ждать не только от внешнего врага, но и от близорукости и внутренней псевдореволюционности. И Троцкий не ошибся. То, что не удалось отстоять Сокольникову, защитил Ленин.
На вечернем пленарном заседании съезда 21 марта после речей Аралова, Ярославского, Сафарова, Окулова, Ворошилова, Сталина, Голощекина собирался выступать Владимир Ильич Ленин. Готовясь к выступлению, он одновременно не менее внимательно слушал ораторов. Аралов сделал неплохой обзор положения на фронтах. Ярославский обрисовал ход обсуждения и отметил наличие разногласий в военной секции. Сафаров, подвергнув критике тезисы Троцкого, призвал к проведению "партийной гегемонии в армии". Затем выступил Окулов, который, защищая тезисы Троцкого, сказал, что не оперативное, а "коммунистическое командование" (т. е. состоящее не из специалистов) делает огромные ошибки не только в военной области, но и в сфере политической. И далее оратор привел факты: политический комиссар 1-й Стальной дивизии доносит, что в соединении применяются телесные наказания — нагайки, в 1-й Камышинской дивизии — порка, политкомиссар полка имени Троцкого "бьет красноармейцев", создаются временные полевые суды, которые приговаривают красноармейцев к телесным наказаниям… Окулов подводил слушателей к выводу, что некомпетентное руководство в военной области оказалось беспомощным и в области политической.
Ворошилов заявил, что в речи Окулова "было очень мало правды". Весь пафос выступления командующего 10-й армией был направлен на то, чтобы доказать: "большие надежды возлагать на наших специалистов нельзя, хоть бы уже потому, что эти специалисты — другие люди". В своем выступлении Ворошилов несколько раз высоко отозвался о "товарище Сталине", который, выступая следующим, бесцветным и негромким голосом тоже подверг резкой критике речь Окулова, а косвенно и позицию Троцкого и Центра. "Я это говорю для того, — монотонно читал бумажку нарком по делам национальностей и член Реввоенсовета Республики Сталин, — чтобы снять тот позор, который набрасывает товарищ Окулов на армию". Как всегда Сталин ведет себя центристски: критикуя линию Троцкого (а следовательно, в данном случае и ЦК), он в чем-то с ней соглашается, что-то берет от Смирнова, что-то отвергает. Но в одном Сталин неизменен — как в 20-е годы, так и позже он верит в панацею насилия.
"Я должен сказать, что те элементы нерабочие, которые составляют большинство нашей армии, — крестьяне, они не будут драться за социализм, не будут! Добровольно они не хотят драться… Отсюда наша задача — эти элементы заставить (курсив мой. — Д.В.) воевать, идти за пролетариатом не только в тылу, но и на фронтах, заставить воевать с империализмом…"[207] Здесь Сталину никто не возражал: все были согласны, что диктатура пролетариата должна заставить крестьян давать хлеб, платить налоги, сражаться за новую власть…
…Отвлечемся на минуту от жарких дебатов VIII съезда. Пролетарская Советская Республика и ее армия рождались в кровавых муках. Троцкий, при всем его левачестве, раньше других понял, что для того, чтобы устоять, выжить, создать щит для защиты социализма, нужно опереться на опыт "презренных империалистов", опыт старой армии, опыт военной истории. Он показал, что и левакам, при наличии у них сильного интеллекта, не чужд прагматизм, трезвый учет складывающихся реальностей. При этом для Троцкого характерно было не только последовательное отстаивание своей позиции, но и творческое отношение к предложениям своих оппонентов. Например, когда съезд еще не закончился, Председатель Реввоенсовета подписал телеграмму:
"В Оргбюро ЦК, копия ПУР т. Соловьеву, копия т. Склянскому.
Препровождаю при сем протокол совещания военных делегатов съезда РКП. Согласно решению съезда, ЦК должен в кратчайший срок разработать вопрос о парткомиссиях в армии. Протокол предлагает по этому вопросу ценный материал, т. к. вопрос о парткомиссиях подвергался на означенном заседании подробному обсуждению и голосованию…"[208]
У Троцкого не могло не быть множества недоброжелателей. Не только потому, что у него было совсем не безупречное небольшевистское прошлое, не только потому, что он, как и все, допускал крупные ошибки и просчеты, и не только потому, что он неожиданно проявил твердость, оказывая поддержку военным специалистам и отстаивая разумный опыт, взятый у старой армии. Многие не могли принять, согласиться, одобрить его революционную манеру работать, твердость и непреклонность, а главное — независимость суждений и высокий интеллект.
Троцкий всегда чувствовал, что его остротой речи, неординарностью мышления не только восхищаются; у многих где-то в глубине сознания рождаются устойчивое неприятие, зависть, осуждение. Ленин все это понимал и видел: присутствуй Троцкий на съезде, обсуждение военного вопроса прошло бы более гладко. Председатель Реввоенсовета Республики смог бы не только своим красноречием, но и системой аргументов, которую он всегда умело выстраивал, убедить многих сомневающихся в верности избранной ЦК военной политики. Но дело шло к тому, что съезд мог принять сомнительные, а во многом и ошибочные, консервативные тезисы Смирнова и его сторонников. Хотя они и прикрывались "левыми одеждами". Для защиты курса ЦК партии в военном строительстве, а следовательно, и Троцкого взял слово Ленин.
В своей речи он подчеркнул, что ЦК, отправляя Троцкого на фронт, сознавал, "какой урон мы наносим партийному съезду". Ленин решительно отмел многие обвинения, выдвинутые в адрес Троцкого. "Когда здесь выступал т. Голощекин, он сказал: политика ЦК не проводится военным ведомством". Но если вы "можете Троцкому ставить обвинения в том, что он не проводит политику ЦК, — это сумасшедшее обвинение. Вы ни тени доводов не приведете".
Ленин резко выступил против партизанщины, подвергнув острой критике ее сторонников. Дело в том, продолжал оратор, что "старая партизанщина живет в вас, и это звучит во всех речах Ворошилова и Голощекина… Рассказывая, Ворошилов приводил такие факты, которые указывают, что были страшные следы партизанщины. Это бесспорный факт. Т. Ворошилов говорит: у нас не было никаких военных специалистов и у нас 60 000 потерь. Это ужасно". Ленин защитил попутно А.И.Окулова. Правда, в конце 30-х, роковых годов эта защита уже не будет иметь никакого значения; Сталин припомнит все. А тогда, в марте 1919-го, Владимир Ильич сказал: "Товарищ Ворошилов договорился до таких чудовищных вещей, что разрушил армию Окулов. Это чудовищно. Окулов проводил линию ЦК". В конце речи Ленин подытожил: "Это исторический переход от партизанщины к регулярной армии, в ЦК десятки раз обсуждался, а здесь говорят, что нужно все это бросить и вернуться назад. Никогда и ни в каком случае"[209].
По существу, в тот момент драматической борьбы на вечернем заседании VIII съезда РКП(б) 21 марта 1919 года отсутствовавший на нем Троцкий олицетворял военную политику ЦК со всеми ее положительными и негативными сторонами. Троцкого и военную политику партии на съезде защитил Ленин. По предложению А.П.Розенгольца была принята резолюция, в основу которой легли тезисы Л.Д.Троцкого и Г.Я.Сокольникова. Кстати, последний в своем выступлении назвал Троцкого выразителем военной политики ЦК. "Для нас был вопрос ясный, что дело идет не только о свержении прежнего курса политики, если бы вопрос был съездом так поставлен, нужно было бы изъять руководство этой военной политикой из рук того товарища, который руководит ею, — из рук товарища Троцкого… Мы спросили бы: кем оппозиция заменила бы товарища Троцкого? Этот вопрос я даже не ставлю серьезно"[210].
Поддержка линии Троцкого на съезде совсем не значила, что он был "безошибочен" в военных делах. Нет. В стратегических вопросах Троцкий ошибался. Крупно. И не раз. Председатель Реввоенсовета быстро уловил одно оперативное преимущество Красной Армии: ее фронты были внутренними. В необходимых случаях командование могло перебрасывать соединения с одного фронта на другой. Белые армии и интервенты были лишены этой возможности. Но иногда Троцкий, в силу военного непрофессионализма, не очень глубоко оценивал оперативную обстановку.
Когда, например, весной 1919 года войска Восточного фронта под командованием С.С.Каменева, совершив интересный маневр, нанесли сильный контрудар по Колчаку, войска белого адмирала попятились, а затем и покатились на восток. Началось преследование белогвардейцев. Однако 6 июня главком И.И.Вацетис, исходя из тяжелого положения на других фронтах, отдал, с одобрения Л.Д.Троцкого, приказ о закреплении войск фронта на достигнутых рубежах. Троцкий намеревался перебросить несколько соединений на Южный фронт. Но командование и РВС фронта выразили протест. Командующий 5-й армией М.Н.Тухачевский позже напишет: директива Троцкого "была встречена в штыки и Восточным фронтом, и Центральным Комитетом партии"[211]. С.И.Гусев, М.М.Лашевич, К.К.Юренев оценили решение Троцкого и Вацетиса еще резче: оно может быть "крупнейшей фатальной ошибкой, которая нам может стоить революции"[212]. ЦК поддержал наступательные настроения и, фактически отменив решение Троцкого и Вацетиса, дал возможность частям фронта продолжать преследование Колчака. В один из моментов Троцкий, по предложению Вацетиса, за неисполнительность снял С.С.Каменева с должности командующего фронтом[213]. Но после вмешательства Ленина приказ Троцкого был отменен и Каменев восстановлен в прежней должности. То было сильным ударом по Председателю Реввоенсовета Республики.
Второй удар подряд Троцкий получил, когда Центр не согласился с его планом, в соответствии с которым главный удар по Деникину должен был наноситься через Донбасс. В ЦК замысел не поддержали, хотя спустя некоторое время вернулись к этой идее. (А в годы триумфаторства Сталина разработку этого плана Ворошилов приписал генсеку.) Тогда вторично униженный Троцкий, будучи очень честолюбивым, подал в отставку с поста Председателя Реввоенсовета и наркомвоена. Пожалуй, тот момент в военной карьере Троцкого был самым тяжелым: отмена его приказов, директив, несогласие с его стратегическими замыслами. Но Ленин видел в этом только сложную диалектику войны, и ничто иное. Именно по настоянию вождя в июле 1919 года было принято постановление:
"Оргбюро и Политбюро ЦК… рассмотрев заявление т. Троцкого и всесторонне обсудив это заявление, пришли к единогласному выводу, что принять отставки Троцкого и удовлетворить его ходатайство они абсолютно не в состоянии… Твердо убежденные, что отставка т. Троцкого в настоящий момент абсолютно невозможна, была бы величайшим вредом для Республики, Орг и Политбюро настоятельно предлагают тов. Троцкому не возбуждать более этого вопроса и исполнять далее свои функции максимально…
Ленин, Каменев, Крестинский, Калинин, Серебряков, Сталин, Стасова"[214].
Троцкий подчинился, но пережил мучительно трудные дни; он почувствовал, что не только Ворошилов, Гусев, Смилга, С.Каменев не согласны с ним, но и что Предсовнаркома отвернулся от него… Это было особенно невыносимо. И Ленин, будучи неплохим психологом, тут же уловил внутренний кризис в состоянии Троцкого и поддержал его.
Итак, Л.Д.Троцкий остался во главе военного ведомства. Впереди было еще немало боев на фронтах гражданской войны. Еще не были разгромлены армии Колчака, Деникина, Юденича, Врангеля, Пилсудского, которые мертвой хваткой вцепились в горло молодой Советской Республики, державшейся на пределе человеческих сил. Выстоять помогли беспредельная самоотверженность большевиков, жестокая диктатура, заставившая крестьян воевать на стороне Советской власти, высокая сознательность рабочих и огромная вера в то, что после долгих, долгих лет империалистической и гражданской войны, после голода, мучений, крови наступит наконец долгожданный мир и хоть какое-то благополучие. Веру в светлое будущее поддерживали такие комиссары, как Троцкий. После разгрома Польши, который казался неминуемым, желанное было рядом. Свой приказ войскам Западного фронта Троцкий озаглавил необычно:
"Герои, на Варшаву!
Герои! Вы нанесли атаковавшей нас белой Польше сокрушающий удар… Сейчас, как и в первый день войны, мы хотим мира. Но именно для этого нам необходимо отучить правительство польских банкротов играть с нами в прятки. Красные войска, вперед! Герои, на Варшаву!"[215] Предреввоенсовета был уверен в полном успехе войны с Польшей, не предполагая, сколь разочаровывающим для Москвы будет ее конец. В своей шифровке на Западный и Юго-Западный фронты он сообщал Сталину и Смилге, а также Раковскому, Склянскому, главкому, ЦК: "…необходимо усилить натиск для скорейшего разгрома белогвардейской Польши и оказания польским рабочим и крестьянам содействия в деле создания советской Польши…"[216]. Троцкий верил, что гражданская война — лишь этап к мировой революции: "Число наших противников неисчерпаемо, и что это будет продолжаться до тех пор, пока мы не перебросим нашу революцию и в другие страны, пока и там власть не будет в руках рабочего класса"[217]. Война катилась к концу. Троцкий еще не знал, что с ее окончанием начнет тускнеть и его звезда, столь стремительно поднявшаяся после Октября 1917 года. Через пять-шесть лет одного из главных героев гражданской войны официальная историография жирной черной чертой вычеркнет из своих списков…
По решению Политбюро в 1928–1930 годах был подготовлен и выпущен трехтомник "Гражданская война 1918–1921 годов". В предисловии к первому тому, написанному А.С.Бубновым, автор на протяжении почти 40 страниц умудряется ни разу не упомянуть имя Троцкого (а он еще не был выслан и находился в Алма-Ате). Называя фамилии Кржижановского, Крицмана, Новицкого, Рыкова, Шварца, других функционеров, Бубнов не счел необходимым (а может быть, возможным) хотя бы просто сказать, кто руководил Наркоматом военных и морских дел, кто был Председателем Революционного Военного Совета Республики!
События развивались быстро. Уже в третьем томе, в 1930 году, появились имена, которых совсем не было в первой книге. После подчеркивания исключительной роли В.И.Ленина в гражданской войне идет знаменательная фраза. Судите сами: "В деле установления важнейших стратегических направлений (т. е. общего стратегического руководства) громадная роль принадлежит и ряду представителей старой большевистской гвардии, и прежде всего т. Сталину"[218]. Представителей "старой большевистской гвардии", конечно, не упоминают, а Троцкого тем более. Начался долгий, мрачный период цезаризма, сопровождавшийся циничным перекраиванием и переписыванием истории. Троцкий окончательно подпал под действие древнеримского "Закона об осуждении памяти". Из героя гражданской войны он превратился в ее антигероя.
Глава 4. "Гипноз революции"
Русская революция стояла под знаком рока…
Н.Бердяев
Менее чем за четыре месяца до своей смерти Троцкий напишет открытое письмо советским рабочим "Вас обманывают!", в котором будут слова: "Цель Четвертого Интернационала — распространить Октябрьскую революцию на весь мир…" Находясь на чужбине, будучи загнанным в каменную ловушку своего последнего прибежища, в любую минуту ожидая нового сталинского покушения, Троцкий заканчивает свое письмо призывом, ставшим высшим смыслом его жизни: "Да здравствует мировая социалистическая революция!"[1]. История знает немного примеров столь фанатичной веры в идею, которая при всей своей относительной исторической реальности оказалась полностью эфемерной. Но этого Троцкий никогда не узнает. Он умрет с верой в революционную идею, с глубокой убежденностью в торжестве коммунистических идеалов…
Выступая в мае 1924 года с докладом о международном положении СССР на V Всесоюзном съезде профсоюза строительных рабочих, встреченный на трибуне долгими и бурными аплодисментами, Троцкий вновь высказал надежду на быстрый приход мировой революции. Он поднял к близоруким глазам бумажку, которую ему только что подали из-за кулис:
— Мы имеем сейчас сведения, что Германская компартия получила, кажется, 3 600 000 голосов… В Германии пока некоммунистическое правительство. Но рабочая власть придет!!![2]
Новый взрыв аплодисментов поглотил последние слова человека, который всю жизнь находился под гипнозом неугасимой веры в очищающую силу революции, ее непременного, почти фатального торжества. Тогда, в мае 1924 года, он и не предполагал, что кроваво-красные угли, отлетевшие от российского октябрьского костра 1917 года, не смогут зажечь мировой революционный пожар. Троцкий был человеком, которого буквально преображала перспектива слома старого мира. Окаменелость социального бытия, увековечивающего "нормальность" существования двух полюсов: богатства и нищеты, истины и лжи, тирании и рабства, казалась ему нетерпимой. Думаю, в душе он был согласен с афоризмом Д.Мережковского: "Всякая государственность — застывшая революция; всякая революция — расплавленная государственность"[3]. Весь смысл своего существования, своей борьбы, утверждение своего "я" Троцкий видел в конечном счете в поддержании такой революционной температуры, при которой плавилась бы эксплуататорская государственность. И плавилась непрерывно… Такие люди нам кажутся сегодня полной аномалией. Но без них нам невозможно представить историю XX века.
Перманентная революция
Каждый человек "приговорен" к своей судьбе. Троцкий "приговорен" к тому, чтобы его имя всегда стояло рядом со словами, для непосвященного загадочными: "перманентная революция".
Незадолго до своей депортации из СССР Троцкий, работая над рукописью "Перманентная революция и линия Ленина", написал: "Как только освобожусь от более важных и неотложных дел, я закончу свою работу о перманентной революции и разошлю товарищам. Французы говорят: "раз бутылка откупорена, надо выпить вино до дна"[4]. Да, свое трагическое и горькое вино Троцкий выпьет до дна, но честь откупорить теоретическую бутылку перманентной революции принадлежит не ему, а А.Л.Парвусу.
Об этой сложной, противоречивой и во многом необычной личности в русской и советской литературе, кажется, никто подробно не говорил, кроме Солженицына. Российский, а затем германский социал-демократ, родившийся в Одессе в 1869 году, эмигрировавший в Западную Европу, он был заметным публицистом и теоретиком. Во время первой русской революции Парвус, как и Троцкий, вернулся в Россию и принял активное участие в революционных событиях. В частности, они оба редактировали социал-демократическую газету "Начало". Но знакомство Троцкого с "русско-немецким" революционером состоялось еще за несколько лет до взрыва 1905 года. В своих автобиографических заметках, особенно раннего периода, Лев Давидович отзывается о Парвусе как об исключительно способном, оригинальном теоретике, обладавшем даром не только мыслителя, но и незаурядного коммерсанта.
Так вот, первоначально идеи перманентной революции были сформулированы Парвусом в ряде его статей еще в конце прошлого века. Но, строго говоря, авторство принадлежит и не ему, так как в общем плане эту идею выдвинули основоположники марксизма. Они писали: "В то время как демократические мелкие буржуа хотят возможно быстрее закончить революцию… наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти…"[5] Парвус опирался на эти положения, представляя перманентность как последовательную смену одного революционного этапа следующим. Троцкий с этими идеями был знаком и обсуждал их при встречах с Парвусом. Он не думал, что наступит день, когда абстрактные положения, родившиеся в голове немецких мыслителей и его соотечественника, словно озарят его мозг и он попытается переложить их на бравурную музыку русской революции. Сам Троцкий глухо говорит о первородстве идеи перманентной революции, не желая, возможно, ставить под сомнение свой приоритет. Впервые наиболее подробно концепцию перманентной революции он изложил в работе "Итоги и перспективы" (1906 г.). Суть концепции, по Троцкому, "в уничтожении границ между минимальной и максимальной программами социал-демократии… нахождении прямой и непосредственной опоры на Европейском Западе"[6]. Не исключено, что сдержанное отношение к Парвусу (который умер в 1924 г.) обусловлено и другими, достаточно щекотливыми политическими обстоятельствами.
После поражения революции 1905 года Парвус был сослан в Сибирь, но через несколько лет бежал и вновь оказался в Германии. Надо сказать, что социал-демократические идеи не вызывали у него большого интереса. Он всегда хотел разбогатеть. И, когда с началом первой мировой войны этот шанс представился, Парвус его не упустил. Он начал работать на войну, тесно сотрудничая с милитаристскими кругами Германии. Организовав крупное коммерческое дело по торговле хирургическими инструментами, медикаментами, различными химикатами (и не только в Германии), Парвус быстро стал миллионером. По некоторым данным, которые документально трудно проверить, Парвус не раз проявлял политическое меценатство, оказывая серьезную денежную поддержку тощей кассе партии большевиков[7]. Многие еще тогда считали, что Парвус играет посредническую роль между Германией и большевиками, с помощью которых Гогенцоллерны стремились ослабить своего противника — царскую Россию. Это тема особая, которая, думаю, в советской историографии не исследована. В книге Р.Кларка "Ленин. Человек без маски" утверждается, например, что именно Парвус финансировал большевиков в 1917 году и пытался встретиться с их лидером во время его проезда через Германию в "пломбированном вагоне"[8]. Но Ленин, по словам Кларка, решительно отверг эту возможность. Сегодня на Западе считается установленным, что Парвус, разбогатевший на военных поставках германской армии, и не без ведома ее генерального штаба, использовал свои старые социал-демократические связи для оказания финансовой помощи русским революционерам, выступавшим против царского самодержавия. М.Литвинов, известный советский дипломат, как утверждает один лондонский журнал, писал: "Не может быть сомнений в том, что именно Парвус подал Людендорфу идею дать разрешение на проезд Ильича через Германию… Людендорфу не терпелось закончить войну до того, как в ней примут участие крупные силы американцев. Он стремился уравновесить неравенство сил на Западе, перебросив сюда войска, которые в случае выхода России из войны высвободятся на Востоке…"[9] Сам Людендорф об этом говорил еще более откровенно: "Отправлением в Россию Ленина наше правительство возложило на себя особую ответственность. С военной точки зрения его проезд через Германию имел свое оправдание; Россия должна была пасть"[10]. Людендорф не упоминает Парвуса, но имеется много других свидетельств, которые говорят о его причастности к этой тщательно оберегаемой большевистской тайне. Известно, что в июле 1917 года во многих российских газетах были опубликованы документы, свидетельствующие (достоверно или нет — до сих пор полностью не ясно), что большевики через Ганецкого и Козловского получали у Парвуса крупные суммы денег. Большевики отрицали эту связь сколь яростно, столь и неубедительно. Например, на какие средства до октябрьских событий большевики издавали 17 ежедневных газет тиражом более чем 300 тысяч экземпляров? Ведь партийная касса, как известно, была пуста…
Немалый интерес в этой связи представляют воспоминания генерала А.И.Спиридовича, использовавшего документы прокурора Петербургской судебной палаты, согласно которым в ЦК партии большевиков поступали деньги из-за рубежа через Гельфанда (Парвуса). Фюрстенберга (Ганецкого), Козловского, Суменсон (родственницы Ганецкого). В течение 1916 года, например, Суменсон сняла со своего текущего счета 750 тысяч рублей, внесенные на ее имя разными лицами[11]. Едва ли удастся, видимо, когда-нибудь установить подлинную картину в этом вопросе. Может быть, это останется тайной истории…
Передавал или не передавал Парвус деньги большевикам — об этом можно еще спорить. Но что он первым развил Марксову теорию перманентности революции, сомневаться не приходится. Троцкий же с Лениным ею воспользовались.
Эти отступления я сделал лишь для того, чтобы показать читателю, что представлял собой "соавтор" Троцкого по разработке идеи перманентной революции. Впрочем, иногда исследователи жизни и творчества Л.Д.Троцкого говорят более определенно. Например, Ю.Г.Фельштинский, составитель "Дневников и писем" Льва Троцкого, однозначно пишет: Парвус "придерживался теории перманентной революции, позднее подхваченной Троцким"[12]. Нельзя не указать и на Ленина, который в "Пролетарии" писал: "От революции демократической мы сейчас же начнем переходить и как раз в меру нашей силы, силы сознательного и организованного пролетариата, начнем переходить к социалистической революции. Мы стоим за непрерывную революцию. Мы не остановимся на полпути"[13]. Позже эта же идея будет подаваться как образец "троцкистского ренегатства".
Изложив некоторые обстоятельства, определяющие авторство этой революционной концепции, коротко напомню ее суть.
Троцкий написал немало книг, статей, очерков о первой русской революции. Во многих из них настойчиво проводится мысль, что "мудреное название это ("перманентная революция") выражало ту мысль, что русская революция, перед которой стоят буржуазные цели, не сможет, однако, на них остановиться… Революция не сможет разрешить свои ближайшие буржуазные задачи иначе, как поставив у власти пролетариат. А этот последний, взявши в руки власть, не сможет ограничить себя буржуазными рамками революции… Взорвав, в силу исторической необходимости, ограниченные буржуазно-демократические рамки русской революции, победоносный пролетариат вынужден будет взорвать ее национально-государственные рамки, т. е. должен будет сознательно стремиться к тому, чтобы русская революция стала прологом революции мировой"[14].
Несколько раньше эту же мысль Троцкий излагает следующим образом: "Став у власти, пролетариат должен будет не ограничивать себя рамками буржуазной демократии, а развернуть тактику перманентной революции, т. е. уничтожить границы между минимальной и максимальной программами социал-демократии"[15].
В этих пространных цитатах, которые я привожу, изложена "соль" теории перманентной революции. Во-первых, в ней выражена идея непрерывности революционного процесса. Во-вторых, она не ограничивает себя частными" ступенями и программами, стремясь к максимуму. В-третьих, перманентность революционного процесса предполагает, по Троцкому, наднациональность. Если вначале Троцкий говорил о переходе русской революции на "Европейский Запад", то в большинстве своих трудов он доводит дело до мировой революции, до "межконтинентальных масштабов".
Критикуя долгие годы "антимарксистский характер" теории перманентной революции, мы начисто забывали, что Ленин, в общем-то, придерживался аналогичных взглядов: он выступал за переход от революции демократической к революции социалистической. Поэтому, естественно, здесь нет ничего антимарксистского. Наоборот: это чисто марксистская концепция. Однако исследователи (как и критики) всегда упускали из виду чрезвычайно важный момент: целесообразность этого перехода. Главное в теории перманентной революции — это тотальность революционного процесса (во времени, масштабах, целях, средствах). Но эта тотальность совсем не учитывает объективных условий: нужен ли такой переход, готовы ли массы к дальнейшему социальному движению и т. д. Изначально революция рассматривается как высшее благо. По сути, теория перманентной революции означает первенство субъективного над объективным. Не единство, а именно первенство. Революция во имя революции. Человек, личность, народ, массы остаются где-то совсем в стороне. Или в лучшем случае являются средством этой тотальной революции. Именно здесь заложено стремление к насилию над эволюцией.
Сегодня мы знаем, что "пришпоривание" истории возможно, но она жестоко мстит за это. Не сразу, а позже. Но "месть" неизбежна. Как провидчески писал Д.Мережковский, "величие русского освобождения заключается именно в том, что оно не удалось, как почти никогда не удается чрезмерное…"[16]. Перманентное — это действительно "чрезмерное". Впрочем, Троцкий, анализируя феномен перманентной революции еще в 1905 году, пишет об этом же: "… в то время как антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь, антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае революционной победы"[17]. Что такое "антиреволюционные черты большевизма"? В чем они заключались? В "чрезмерности". Перманентная революция и была историческим выражением "чрезмерности" и в конечном счете ее пагубности и социальной обреченности.
В 1930 году в Берлине вышла книга Л.Троцкого "Перманентная революция". Во введении автор пишет, что, находясь в ссылке в Алма-Ате и коротая вынужденный политический досуг, он "с карандашом в руках перечитал свои старые работы по перманентной революции"[18]
Троцкий отмечает, что первая русская революция разразилась через полвека с лишним после полосы буржуазных революций в Европе и почти через 35 лет "после эпизодического восстания Парижской Коммуны". Европа успела порядком отвыкнуть от революций. Россия их вообще толком не знала…
Пожалуй, в наиболее концентрированном виде сущность своей концепции (Троцкий почти нигде не упоминает Парвуса, предпочитая ссылаться иногда лишь на основоположников марксизма) автор изложил следующим образом: "Перманентная революция, в том смысле, какой Маркс дал этому понятию, значит революция, не мирящаяся ни с одной из форм классового господства, не останавливающаяся на демократическом этапе, переходящая к социалистическим мероприятиям и к войне против внешней реакции, революция, каждый последующий этап которой заложен в предыдущем и которая может закончиться лишь с полной ликвидацией классового общества"[19]. Думаю, что формула Троцкого достаточно полно характеризует как сущность революционного процесса, так и его радикальную этапность, завершающуюся лишь с ликвидацией классов.
Сегодня мы знаем, что в этой абстрактной схеме многое оказалось совершенно эфемерным, умозрительным, нереальным. Пренебрежение "демократической идеологией", форсированный переход от этапа к этапу, наивная убежденность в возможности "полной ликвидации классов" были присущи не только Троцкому. Несмотря на то что большевики, особенно после смерти Ленина, формально предали анафеме теорию перманентной революции Троцкого, в первые годы после Октября они фактически следовали постулатам этой радикальной схемы. Да и не только в первые годы. За время существования Советской власти мы неоднократно оказывали всяческую поддержку тем странам и народам, где "созревают" революционные условия. И в развитие этой идеи такая "помощь" оказывалась. Достаточно было признать "антиимпериалистический характер" того или иного режима, как ставился вопрос о крупной материальной, финансовой, экономической, а иногда и военной помощи. В этом смысле все советские руководители были "троцкистами"…
Но только ли имя Троцкого дискредитировало эту теорию? Думается, проблема сложнее. С окончанием гражданской войны большевистские вожди с горечью убедились, что желанная, так ожидаемая мировая революция не свершилась. В этих условиях нужно было определяться со своей, российской. Способна ли она выжить? Можно ли социализм строить в одной стране? Есть ли у него перспективы в национальных рамках? Троцкий на эти вопросы отвечал однозначно отрицательно. "Завершение социалистической революции в национальных рамках немыслимо… она не получает своего завершения до окончательного торжества нового общества на всей нашей планете"[20]. Вот где скрывались главные причины яростных нападок на теорию Троцкого: он не верил, не хотел верить в возможность победы социализма в одной стране! Однако Троцкий, утверждая, что "социалистическая революция начинается на национальной почве, развивается на интернациональной и завершается на мировой"[21], совсем не отрицал жизнеспособности первой земли социализма, но видел завершение процесса лишь в глобальном масштабе. Автор концепции справедливо восставал против чрезмерной изоляции, отделения демократических задач от задач социалистических ("теория Сталина — Бухарина… противопоставляет, наперекор всему опыту русских революций, демократическую революцию социалистической…"[22]). Однако запоздалые пояснения Троцкого, сделанные им после его высылки, уже не могли быть услышаны в Москве, вернее, их не хотели слышать.
Вскоре после смерти Ленина после небольшого затишья в междоусобной борьбе лидеров вновь наступило ее резкое обострение. В это время Троцкий часто болел, подолгу — находился на юге, работая над первыми набросками воспоминаний о Ленине. В Кисловодске Троцкий написал свои известные "Уроки Октября" (предисловие к третьему тому собрания сочинений), в которых не только пытался расставить всех лидеров по их "историческим местам", но и доказать, что правильность его взглядов о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую неопровержимо подтверждена самой русской историей.
Этого триумвират в лице Сталина, Зиновьева и Каменева перенести не смог. Собравшись на квартире у последнего 16 октября 1924 года, они разработали детальный план первой массированной атаки на Троцкого. Среди направлений главных ударов фигурировало и такое: разоблачение несостоятельности теории перманентной революции Троцкого. Подав "команду" к атаке, Сталин, Зиновьев и Каменев и сами включились в публичные выступления против одного из "выдающихся вождей". Десятки статей и сборников, митинги и речи партийных руководителей разных рангов преследовали одну цель: политически и теоретически скомпрометировать Троцкого, преуменьшить его реальную роль в революции и гражданской войне, представить в общественном мнении как несостоятельного идеолога. Троцкий был потрясен. Он тяжело переживал этот массированный натиск, понимая, что его инспирировало высшее партийное руководство во главе со Сталиным. Оставшись в этом руководстве фактически в полном одиночестве, Троцкий пытался объяснить свое молчание нежеланием разжигать костер внутрипартийной борьбы. В его фонде сохранился черновой набросок письма в "Правду":
"Письмо в редакцию
(В ответ на многочисленные запросы)
У.т.!
Я не отвечаю на некоторые специфические статьи, появившиеся в последнее время в "Правде", руководствуясь соображениями об ограждении интересов партии, как я их понимаю…"[23]
После издания "Уроков", где бы ни появлялся Троцкий, ему прежде всего задавали вопросы о перманентной революции. Неискушенные люди видели в этом непонятном термине что-то таинственно-загадочное или подспудно-антиреволюционное. В мае 1924 года, выступая перед работниками печати, Троцкий, перебирая в руках множество записок, выделил главный вопрос: "Товарищи интересуются, в каком отношении теория перманентной революции стоит к ленинизму?
Мне лично и в голову не приходило вопрос о перманентной революции превращать в актуальный. Ведь идея перманентной революции была формой теоретического предвосхищения будущего развития событий. События, которые этой теорией предвосхищались, произошли: Октябрьская революция совершилась. Сейчас вопрос о перманентной революции имеет теоретико-исторический, а не актуальный интерес". Затем, желая подчеркнуть, что Ленин был его единомышленником, Троцкий продолжает: "Были ли у меня расхождения с тов. Лениным в отношении захвата власти в октябре, в крестьянской политике — в октябре и после октября?" И, помолчав, твердо добавляет:
— Нет, не было…
И далее: "Товарищи, которые "отскочили" от октября, теперь, задним числом, мудрят насчет "ошибок" в теории перманентной революции. Если бы в ней и были ошибки, то во всяком случае эта теория не помешала мне, а помогла пройти через Октябрьскую революцию бок о бок с Лениным. Попытка задним числом создать троцкизм в противоположность ленинизму есть фальсификация, и ничего более"[24].
Троцкий пытался защититься от многочисленных нападок за свои "перманентные" взгляды, призывая к себе в союзники мертвого Ленина.
Но атаки продолжались. В начале 1925 года Троцкий получил по почте только что вышедшую брошюру "Теория перманентной революции тов. Троцкого"[25]. Предисловие к брошюре принадлежало перу И.Вардина — одного из "официальных" теоретиков ЦК. Троцкий открыл оглавление. Заголовки разделов уже говорили о многом: "Бунт на коленях", "Повесть т. Троцкого о том, как т. Ленин стал… троцкистом", "Поверхностность и легкомысленность в заявлениях т. Троцкого"… Читать дальше не хотелось, но Троцкий, пересилив себя, пролистал брошюру. Вардин уже в предисловии определил тональность всей брошюры, заявив, что эта "теория решительно ничего общего с большевизмом не имеет"[26].
Троцкий с горечью ставил галочки на полях брошюры в тех местах, которые особенно больно задевали его обостренное самолюбие: "бросая поверхностные, легкомысленные фразы о "перевооружении" и прочей ерунде", "степень ясности во взглядах т. Троцкого всегда была обратно пропорциональна степени необходимости в этой ясности", "он не понимает роли крестьянства", "на словах проповедуя несуразно-левую перманентную революцию, на деле отказывается от обыкновенной буржуазно-демократической революции", "Троцкий не понимал и ленинской теории революции", "перманентная революция — это жест отчаяния и авантюра"[27]…
Как быстро после смерти Ленина изменилось положение Троцкого! Идет всего январь 1925 года, а партийная печать уже пишет о нем как об авантюристе, легкомысленном политике и теоретике, никогда не понимавшем Ленина! Боже мой! Как переменчивы люди! Троцкого фактически ставили перед выбором: или, покаявшись, сдаться аппарату ЦК, или не смириться с поражением и не уступить дорогу новым вождям. Как бы мы ни относились к этому сложному человеку, нельзя не признать: политического мужества ему было не занимать.
Теория перманентной революции была вытащена на свет по указке Сталина и Зиновьева с одной целью: перелистывая старые, дореволюционные страницы, написанные Троцким, побольнее уколоть одного из основных триумфаторов Октября и гражданской войны, выставить его перед партией маловером с меньшевистским душком.
Как я уже говорил, к середине 20-х годов Троцкий написал сотни политических и теоретических статей, множество памфлетов, книги, брошюры. Немало в них было ошибочного и небесспорного. Многие статьи писались на злобу дня и не претендовали на "классику". Но Сталин и его помощники дотошно рылись во всем дореволюционном литературном скарбе Троцкого, выискивая огрехи, упущения, неточности, говорящие о его "меньшевизме" и "антимарксизме".
Во все времена, в том числе и сейчас, гораздо меньше рискуют те, чей прошлый политический, теоретический или литературный багаж оказывается легковесным. Но в переломные моменты подчас именно они громче других кричат о консерватизме и старомодности тех, кто хоть что-то делал в науке или политике, нередко при этом и ошибаясь. Нужно особенно внимательно приглядываться к таким людям. Не сделав ничего стоящего в прошлом, они не создадут ничего и в будущем. Их единственное достоинство — прошлая "безгрешность". Троцкий ошибался, и ошибался сильно. До революции и после ее свершения. Многие его шаги по утверждению нового строя, по реализации методов революционного переустройства были и аморальными, и даже преступными. Как и других вождей Октября и гражданской войны. Но никто не может бросить в него камень по поводу его бездействия или выжидания, отсутствия собственной позиции или боязни взять на себя ответственность за сделанное.
Все, что связано с концепцией перманентной революции, убедительно характеризует Троцкого не только как теоретика, но прежде всего как личность. Его убеждения исключительно цельны и политически последовательны. В действиях и мыслях Троцкого нет конъюнктуры: он был и навсегда остался певцом революции. Троцкого "разоблачили" как "маловера" и "капитулянта" прежде всего потому, что он непосредственно связывал построение социализма в России с победой международной революции. Многократные заявления на этот счет делал Ленин, подчеркивая, что окончательная победа социализма возможна лишь в мировом масштабе. Сталин, "развенчавший" Троцкого, позже и сам стал провозглашать, что окончательная победа социализма возможна лишь при утверждении социалистических начал в большинстве стран мира… Разве это не "сталинский троцкизм"? Чем не "перманентный" вывод? Но Сталин, непревзойденный начетчик и антидиалектик, всегда руководствовался лишь идеями прагматизма, преследуя только сугубо личные интересы.
Схематизм и социальный радикализм теории перманентной революции связаны прежде всего не с ошибками Парвуса или Троцкого, а с исторической заданностью марксизма, еще в середине прошлого века предписавшего фатальную неизбежность гибели капитализма. Но вот спустя почти полтора столетия с момента рождения идеи перманентности можно сказать, что все развивается по Марксу, за исключением "пустяков": капитализм окончательно нигде не "сгнил", а социализм, даже превратившись на определенном этапе в мировую систему, нигде не поднялся до подлинных экономических и гуманных высот… А Троцкий верил, что Россия может "прийти к социализму на буксире передовых стран"[28], ибо перманентная революция для нее вне контекста революции мировой в конечном счете бесперспективна.
"Мировая советская федерация"
Да, именно эти слова зафиксированы в "Манифесте II Конгресса Коммунистического Интернационала" (19 июля — 17 августа 1920 г.), подготовленном Л.Д.Троцким. В разделе "Манифеста", озаглавленном "Советская Россия", есть такие строки: "Дело Советской России Коммунистический Интернационал объявил своим делом. Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока Советская Россия не включится звеном в федерацию советских республик всего мира"[29]. Под "Манифестом" стоят подписи глав и членов 32 делегаций, среди них В.И.Ленин, Г.Е.Зиновьев, Н.И.Бухарин, Л.Д.Троцкий, П.Леви, К.Штейнгардт, А.Росмер, У.Галлахер, Дж. Рид, Э.Бордига, М.Ракоши, Ю.Мархлевский, П.Стучка, Х.Пегельман, А.Рахья, М.Цхакая, многие другие известные революционеры.
Авторство документа можно было бы определить не только по рукописи Троцкого, но и по тому стилю, который всегда был присущ именно ему. Пафос "Манифеста" выражается и в призыве не вкладывать меча в ножны до создания "федерации советских республик всего мира", и в беспощадной критике "изменников" революции — социал-демократов. Перо Троцкого неистощимо на образы: "Шейдеман и Эберт лижут руку французского империализма"; "Альбер Тома — наемный агент Лиги Наций, этой грязной адвокатуры империализма"; "Вандервельде — красноречивое воплощение поверхности II Интернационала"; "Карл Каутский — шамкающий консультант желтой печати всех стран"[30]… Так писал Троцкий, бескомпромиссный и безжалостный к тем, кого он считал предателями революционного дела. Ведь большинство этих видных социал-демократов Троцкий знал лично, бывал у некоторых из них дома, спорил с ними на конгрессах, переписывался… Но для Троцкого все сразу отходило на второй, третий план, даже личное знакомство, дружба, если речь шла о революции, тем более революции мировой. Троцкий являл собой тот фанатичный тип большевика, для которого идея была превыше всего и в час истины, и в час заблуждений.
В годы гражданской войны Троцкий чутко прислушивался к гулу далеких брожений на Европейском, Азиатском и Американском континентах. По его настоянию поезд Председателя Реввоенсовета оборудовали радиостанцией, для того чтобы можно было непосредственно принимать сообщения из-за рубежа. Троцкий глубоко верил, что революционный пожар вот-вот должен вспыхнуть в Германии, Венгрии, Франции, Италии, других странах. В начале января 1919 года он по поручению ЦК РКП(б) написал письмо группе "Спартак" в Германии и Коммунистической партии Австрии, в котором утверждал: "Гибель буржуазии и победа пролетариата одинаково неизбежны. Неизбежна ваша победа, товарищи!"[31].
Страстные слова Троцкого находили живой отклик у многих. Его часто просили подготовить важные документы Коминтерна, особенно манифесты, воззвания, приветствия. И Троцкий писал, диктовал, правил… Исполком Коминтерна поручил Троцкому, например, написать в апреле 1919 года первомайское приветствие рабочим и работницам всех стран. Вечером воззвание было готово…
"…Еще год прошел, и мы еще не стряхнули с себя нашего ярма… Прошел год, в течение которого руль все еще находился в руках буржуазии…" Охарактеризовав международное положение, автор воззвания приступает к главному: "Не смягчение наших атак, а наступление на более широком фронте широкими колоннами — вот тот лозунг, с которым мы вас зовем к Первому Мая… Каждый день может наступить момент, когда смелый приступ коммунистического авангарда увлечет за собой широкие массы рабочего класса и задачей момента станет борьба за завоевание власти… Да здравствует мировая революция и международный союз пролетарских советских республик!"[32]
В мировую революцию, в "мировую советскую федерацию", в международный союз пролетарских советских республик верили тогда многие, если не все, большевики. Верил Ленин, верил Центральный Комитет партии, рядовые коммунисты. В июле 1921 года Ленин утверждал: "Еще до революции, а также после нее, мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро, наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых…"[33] Но, наверное, никто не был так убежден в необратимости революционного процесса, который должен привести к мировому пожару, как Троцкий. На чем была основана эта фанатичная уверенность? Где находились истоки исступленной убежденности в торжестве коммунистических идеалов? Какими виделись Троцкому мировая революция и ее итоги?
Троцкому были присущи не только материалистические взгляды, круто замешанные на гегелевской диалектике, но и склонность к абсолютизации субъективных элементов: сознания, воли, решимости лидеров, организаций, групп, классов. Рассматривая причины запоздалости буржуазной революции в России, Троцкий отмечал в книге, посвященной Февральской революции, что она "стояла не только географически между Европой и Азией, но также социально и исторически"[34]. Отдавая должное объективным условиям революционных преобразований, автор все же особое значение придавал субъективному фактору в деятельности масс, классов, партий, вождей.
Неизбежность мировой революции виделась Троцкому в своеобразии развития исторического процесса. Это своеобразие было сформулировано им следующим образом. "Под кнутом внешней необходимости отсталость вынуждена совершать скачки. Из универсального закона неравномерности вытекает другой закон, который за неимением более подходящего имени можно назвать, — подчеркивает Троцкий, — законом комбинированного развития, в смысле сближения разных этапов пути, сочетания отдельных стадий, амальгамы архаичных форм с наиболее современными"[35]. Троцкий не согласен с теми (в частности, с М.Н.Покровским, Л.Б.Каменевым, Н.А.Рожковым), кто полагает, что исторический процесс не знает перескакиваний через эпохи. "Их точка зрения, — пишет Троцкий, — в общем и целом была такова: политическое господство буржуазии должно предшествовать политическому господству пролетариата; буржуазная демократическая республика должна явиться длительной исторической школой для пролетариата; попытка перепрыгнуть через эту ступень есть авантюризм; если рабочий класс на Западе не завоевал власти, то как же русский пролетариат может ставить себе эту задачу…"[36]
Троцкий отвечает, что как раз своеобразие исторического развития России делает ее способной перешагнуть некоторые "необязательные" стадии и стать в авангарде революционного процесса. Противоречия в мире давно подготовили необходимость революционного взрыва, утверждает певец мировой революции, но нужен "детонатор". Им как раз и может оказаться Россия. Она выдвигается во главе мировых революционных колонн прежде всего потому, что сумела перепрыгнуть через отдельные этапы. "Как Франция перешагнула через реформацию, — пишет Троцкий, — так Россия перешагнула через формальную демократию"[37]. Суждения Троцкого безапелляционны. Так говорят только люди, никогда не сомневающиеся.
Уже позже, будучи в изгнании, на Принкипо, Троцкий беспощадно раскритикует Сталина за непонимание этих положений. "Невыносимее всего в этих вопросах "теоретизирующий" Сталин с двумя писаными торбами, составляющими весь его теоретический багаж: "законом неравномерного развития" и "неперепрыгиванием через ступени". Сталин не понимает до сих пор, что неравномерность развития именно и состоит в перепрыгивании через ступени (или в чересчур долгом сидении на одной ступени)… Для такого предвиденья нужно было понять историческую неравномерность во всей ее динамической конкретности, а не просто жевать перманентную жвачку из ленинских цитат…"[38] Троцкий, отстаивая свой взгляд на необходимость и возможность "перешагивания" через этапы, дает попутно характеристику Сталину как теоретику. "Сталинщина, эта уплотненная идейная вульгарность, — пишет Троцкий, — достойная дщерь партийной реакции, создала своего рода культ ступенчатого движения, как прикрытие политического хвостизма и крохоборчества"[39].
Троцкий, соблюдая, правда, определенную осторожность в разговорах с "вождями" и на заседаниях Политбюро ЦК, не раз вносил конкретные предложения об инициировании мировой революции. Именно по его предложению в 1918 году в Германию были направлены крупные денежные суммы для революционной пропаганды и ускоренного "созревания" сознания масс. В то же время предложение Троцкого сформировать в 1919 году два-три конных корпуса на Южном Урале с последующей отправкой их в Индию и Китай для "стимулирования" революционных процессов поддержано не было. В августе 1919 года Троцкий шлет телеграмму Зиновьеву и Розенгольцу: "…настаиваю на оставлении эсбригады на эстонском фронте, что будет содействовать близкому взрыву эстонской революции"[40]. Хотя наркомвоен упоминает в телеграмме "эстонский ЦЕКА", совершенно ясно, что это его идея. Сохранились телеграммы Троцкого и Венгерскому революционному правительству с выражением готовности прийти на помощь. Варшавский поход 1920 года диктовался не только военной необходимостью разгромить интервенционистские войска Пилсудского, но и "оказанием помощи польским трудящимся, борющимся за свое освобождение". Для того чтобы "советизировать Польшу", по мнению Троцкого, нужно видеть в польских рабочих и крестьянах "будущих польских красноармейцев", всячески "популяризировать биографии наиболее видных польских коммунистов Дзержинского, Мархлевского, Радека, Уншлихта…"[41].
В соответствии с предложением Троцкого, по линии Коминтерна, ЦК РКП(б), Народного комиссариата по иностранным делам, другим каналам, за рубежом уже с начала 20-х годов была организована пропагандистская и контрпропагандистская работа среди населения капиталистических стран. При всех ограниченных возможностях этой идеологической деятельности она велась настойчиво. Например, на заседании Пленума ЦК РКП(б) 3 апреля 1922 года (где Сталин был избран Генеральным секретарем партии) Троцкий внес предложение о "налаживании контрагитационной кампании за границей". ЦК постановил привлечь для организации этой работы Суварина и Крестинского при общем руководстве Троцкого[42]. Как этап к созданию "мировой советской федерации" Троцкий рассматривал революционные преобразования в Европе под лозунгом "Соединенные Штаты Европы". Это, писал один из главных жрецов Октябрьского переворота, чисто революционная перспектива… "Разумеется, — развивал дальше свою мысль Троцкий, — рабоче-крестьянская федерация не замкнется на европейском этапе. Через наш Советский Союз она, как сказано, откроет себе выход в Азию и тем самым откроет Азии выход в Европу"[43]. Революционер уже давно мыслил масштабами континентов и, более того, всей нашей планеты.
Даже в годы гражданской войны Троцкий постоянно интересовался состоянием международного революционного движения, активно участвовал в работе Исполкома Коминтерна, часто принимал делегации зарубежных коммунистов и рабочих. В архиве Троцкого сохранились многочисленные материалы, рукописи статей, записки с анализом революционной ситуации, советами, как двинуть "революционное дело" дальше. Секретарь Предреввоенсовета Сермукс, например, 19 апреля 1921 года передал по поручению Троцкого записку Радеку (он занимался в то время "германскими делами"), в которой анализировалось положение в Германии. Лев Давидович писал, что аппарат социал-демократии и профсоюзов выступает против радикальных действий и является, таким образом, "важнейшим фактором пассивности и консерватизма в рабочих массах… Нужно систематически раскачивать рабочие массы с целью подрыва создавшегося неустойчивого равновесия…". Троцкий советует разъяснять рабочим, что мартовские события{11} еще раз показали "новое вопиющее предательство социал-демократов"[44].
Троцкий болезненно переживал неудачи революционного движения, особенно в Германии. В них он не просто видел крах революционных надежд, но и ощущал глубокую личную боль. Чаще всего ему казалось, что в основе этих неудач лежат ошибки руководства КПГ. Когда новый революционный подъем в Германии летом 1923 года не завершился, как полагал Троцкий, завоеванием власти, он отреагировал на эти реалии с нескрываемой горечью: "Важнейшей причиной того, что Германская коммунистическая партия сдала без сопротивления совершенно исключительные исторические позиции, является то, что партия не сумела на новом рубеже стряхнуть с себя автоматизм вчерашней политики, рассчитанной на годы, и ребром поставить — в агитации, в действии, в организации, в технике — проблему захвата власти. Время есть важный элемент политики, особенно в революционную эпоху. Упущенные месяцы приходится иногда наверстывать годами и десятилетиями…"[45]
Для Троцкого Коминтерн был инструментом реализации главной идеи коммунистов — победы мировой социалистической революции. В своем выступлении на III Конгрессе Коммунистического Интернационала 2 июля 1921 года Троцкий "временное" замедление революционного процесса называет лишь "заминкой, замедлением темпа". Но он убежден, что "кривая" капиталистического развития в общем идет, — через временные подъемы, — вниз, а "кривая" революции — через все колебания идет вверх".
К слову сказать, Троцкому во время подготовки этого Конгресса пришлось предпринять чрезвычайные усилия, чтобы коммунистический форум не был сорван. Дело в том, что Енукидзе, которому поручили хозяйственную подготовку Конгресса, не смог обеспечить нормальных условий жизни прибывающим делегатам. Посыпались жалобы, начались нарекания, стали раздаваться голова о неспособности РКП решить даже такой простой вопрос. Троцкий, узнав об этом, немедленно извещает бумагой с грифом "сов. секретно" Ленина, Зиновьева, Бухарина, Радека, Каменева, Молотова.
"Только что товарищи, объективизму и правдивости которых я безусловно доверяю, изложили мне состояние полного отчаяния в деле с организацией Конгресса. Приезжающие делегаты попадают в отчаянное положение. Несмотря на то, что ждали тысячу человек, а приехало около трехсот, делегатов помещают по 8—10 человек в одну комнату. Они лишены минимальных удобств. В смысле столовой и прочего — такое же положение… Самое возмутительное — это грубое невнимание к приезжающим товарищам. На постелях нет матрацев, подушек, нет умывальников…"
Ленин ответил быстро, однако, не желая ввязываться в это рутинное дело, предложил создать "комиссию с экстренными полномочиями", так как сам "я нахожусь вне города. Уехал в отпуск на несколько дней по нездоровью"[46]. Зиновьев, в свою очередь, предложил перенести Конгресс "в Петроград, где вполне гарантировано добропорядочное устройство каждого делегата…"[47].
Троцкий, скептически отнесясь к этим советам и предложениям, тем не менее согласился на создание комиссии и добился назначения ее руководителем своего заместителя Склянского, который привлек к организации Конгресса весь секретариат Троцкого, его сотрудников, а также хозяйственные службы частей Московского гарнизона. Усилиями наркомвоена положение удалось быстро нормализовать[48]. Троцкий приказал, чтобы ему докладывали даже меню "в столовых общежитий делегатов Коминтерна". Оно, кстати, весьма наглядно говорит об экономическом состоянии Республики, руководители которой были так озабочены "заминкой мировой революции".
Вот типовое меню на каждый день.
"В гостинице "Люкс".
Завтрак: хлеб, масло, чай и сахар.
Обед: суп с фасолью и салом, баранина с картофельным пюре, чай и сахар.
Ужин: колбаса с картофельным пюре, масло, чай, хлеб и сахар.
Дом по Новинскому бульвару.
Завтрак: хлеб, масло, чай и сахар.
Обед: суп щавелевый с солониной, чай, хлеб, сахар.
Ужин: масло, колбаса, чай, сахар и хлеб.
"Континенталь".
Завтрак: бутерброды с колбасой и маслом, чай и сахар.
Обед: суп с клецками, баранина, хлеб, чай и сахар.
Ужин: колбаса с картофелем, хлеб, чай и сахар"[49].
Возможно, я утомил читателя перечислением блюд достаточно "унылого" меню, но, думаю, эта деталь неплохо передает обстановку того времени. Даже при вмешательстве "вождей" и мобилизации всех ресурсов разоренная страна могла едва-едва накормить три сотни революционеров, которым предстояло вновь инициировать революционное брожение в разных странах в надежде вызвать мировой пожар. Троцкий, занимаясь такими "мелочами", хотел использовать малейший шанс для ускорения нового революционного прилива.
К слову сказать, на Западе давно заметили фанатичную приверженность Троцкого к радикальным решениям, постоянное припадание к революционному алтарю. В буржуазной печати вскоре после Октябрьской революции стало появляться множество материалов, в которых Троцкий представал то анархистским ниспровергателем государственности, то крайним выразителем коммунистической радикальности, то ставленником еврейского финансового капитала. В разгар гражданской войны белогвардейское "Русское бюро печати" в Екатеринбурге выпустило брошюру "Печальные воспоминания (о большевиках)". Ее автор Сергей Ауслендер дает характеристику вождям русской революции. Больше всех достается Троцкому. "Этот международный аферист, — пишет автор, — покорил Россию, расстреливает старых боевых генералов, живет в Кремлевском дворце и командует русской армией… Он умеет будить в рабах самое черное, самое гнусное…"[50]
А вот еще одно, уже европейское "сочинение". В ноябре 1921 года в Мюнхене вышла брошюра под названием "Еврейский большевизм" с пространным предисловием Альфреда Розенберга. В антисемитской книжке утверждается, что русская революция по своему содержанию, идеям, руководству была сугубо еврейской: "С первого дня своего рождения большевизм был еврейской затеей". Розенберг скрупулезно манипулирует данными о количестве народных комиссаров-евреев, разжигая антисемитские чувства, пытаясь доказать, что "пролетарская диктатура над обезумевшим, разоренным, полуголодным народом — есть план, изобретенный в еврейских ложах Лондона, Нью-Йорка, Берлина". Главные его исполнители — тоже евреи, среди которых А.Розенберг прежде всего выделяет Троцкого-Бронштейна. Автор предисловия к книжке, заполненной фотографиями большевиков-евреев, предупреждает: "Их цель — мировая революция"[51]. Подобные грязные подделки ставили задачу скомпрометировать не только русскую революцию, но особенно ее вождей, и в первую очередь Троцкого.
В феврале 1925 года Иностранный отдел ОГПУ заполучил совершенно секретный доклад английского посланника, озаглавленный "Троцкий и русская революция". Дипломат, сообщая в Лондон о поражении Троцкого в партийной дискуссии, тем не менее констатирует, что в русском большевизме это самая крупная политическая фигура, способная заняться "международными революционными авантюрами". Посланник с беспокойством докладывает, что упрочившееся положение Советской России означает выигрыш времени "для великого всемирного исторического эксперимента — еще большего, чем окончательное свержение царизма и уничтожение буржуазии в Октябрьской революции". После смерти Ленина, продолжает посланник, это "наиболее значительная личность социалистической революции Европы"[52]. Этот документ, который разведка ОГПУ направила Сталину, Дзержинскому, Фрунзе, Менжинскому, Ягоде, Пятницкому, Артузову, однозначно оценивает Троцкого как наиболее выдающуюся фигуру, приверженную идее мировой социалистической революции.
Будучи убежденным, как и Ленин, что Октябрьская революция начала эру мировой пролетарской революции, Троцкий до конца своих дней остался верен этой идее. Можно только удивляться, сколь глубоким может быть заблуждение человека, обладающего сильным интеллектом и не лишенного качеств пророка. Фанатичная вера брала верх над разумом. Выступая со статьей "Пять лет Коминтерна", Троцкий, вопреки историческим фактам, утверждал: "Европейский капитализм с исторической точки зрения прошел свой путь до конца. Он не развил значительно производительные силы. Ему не суждено больше играть прогрессивной роли. Он не может открыть новых горизонтов. Если бы это было не так, то любая мысль о пролетарской революции в наше время была бы донкихотством…" Троцкий и не замечает, что, формулируя эти мысли, он как бы примеряет на себя одеяние рыцаря печального образа. Теоретик мировой и европейской революции продолжает: "…буржуазный порядок не падет сам по себе. Его нужно свергнуть, и только рабочий класс может его свергнуть революционным путем. Если рабочему классу это не удастся, тогда мрачные предсказания Освальда Шпенглера в "Сумерках Европы" могут оправдаться. История бросила рабочим вызов, как бы говоря им: вы должны знать, что, если вы не свергнете буржуазию, вы погибнете под руинами цивилизации".
Троцкий не раз выражал сожаление, что мировая революция началась не в развитых странах: США, Англии, Германии. Тогда, по его мнению, у революции было бы больше шансов. В упомянутой выше работе Троцкий с горечью констатирует: "История, по-видимому, прядет свою прядь с противоположного конца". Россия для него и была этим отсталым "противоположным концом". Однако Троцкий всегда оставался оптимистом в отношении перспектив мировой революции, хотя и не таким пылким.
Выступая на IV Конгрессе Коммунистического Интернационала (5 ноября — 5 декабря 1922 г.), Троцкий, отметив спад революционной волны во многих странах, доказывал, что это "временный процесс". Для грядущего успеха нужно "завоевать доверие подавляющего большинства рабочего класса". А тогда, "убедившись на опыте в правильности, твердости и надежности коммунистического руководства, рабочий класс стряхнет с себя разочарование, пассивность, выжидательность — и тогда откроется эпоха последнего штурма (курсив мой. — Д.В.). Как близок этот час? Мы этого не предсказываем"[53]. Троцкий мог бы годами ждать нового революционного взлета, но сомнений, что он обязательно наступит, у него не возникало. Так одержимость может делать сильный интеллект слепым. Но, анализируя мировую ситуацию после революционных потрясений в Европе, Троцкий, тем не менее, вынужден был сказать об отдалении звездного часа мировой революции. В том же докладе Троцкий, поправляя очки и смотря поверх голов делегатов, как бы вглядывался в будущее: "Было бы неправильно стричь все мировое революционное развитие под одну гребенку… Революция в Америке — если абстрагироваться от Европы — уходит в даль десятилетий. Значит ли это, что революция в Европе должна равняться по Америке? Конечно, нет. Если отсталая Россия не стала (да и не могла) ждать революции в Европе, тем более Европа не станет и не сможет ждать революции в Америке… Становясь на почву наиболее естественного чередования исторических событий, можем с уверенностью сказать, что победа революции в Европе в течение немногих лет расшатает могущество американской буржуазии"[54].
Для Троцкого нет вопроса, какими будут Европа, да и мир после пролетарской революции. Традиционное марксистское прожектерство, определение политических форм без глубокого осознания реального содержания, уверенность в собственной непогрешимости выливаются в красочные полуутопии, которые, впрочем, одно время начали вроде бы осуществляться. Полуразрушенная, окровавленная, обессиленная внутренней борьбой Советская Россия для Троцкого уже является своеобразным эталоном будущих государственных образований, которые должны возникнуть после победы грядущих революций. Великий Эксперимент не может ограничиться Россией. Его ареной должны стать вначале Европа, а затем и весь мир. В своей статье "О своевременности лозунга "Соединенные Штаты Европы", предназначенной для "Правды", Троцкий пишет: "Мы не станем заниматься здесь предсказаниями насчет того, каким темпом пойдет объединение европейских республик, в какие хозяйственные и конституционные формы оно выльется, какой степени централизации достигнет европейское хозяйство в первый период рабоче-крестьянского режима. Все это можно спокойно предоставить будущему, — с учетом того опыта, который имеет уже Советский Союз…"[55]
У Троцкого не вызывает сомнения, что любое будущее объединение различных государств может быть лишь на почве социалистической революции: "…у нас речь идет, собственно, об европейской социалистической федерации, как составной части будущей мировой федерации, и что этот режим осуществим только при условии диктатуры пролетариата… Рабоче-крестьянская федерация не замкнется на европейском этапе. Через наш Советский Союз она откроет себе выход в Азию и тем самым откроет Азии выход в Европу. Дело, таким образом, идет только о этапе…"[56].
Будучи уверенным, что Красная Армия несет другим народам свободу и возможность объединиться с Россией в "мировой советской федерации", Троцкий, чтобы "сохранить эту возможность", в своих директивах, распоряжениях, приказах предлагает, просит, требует уважать национальное самосознание народов.
"Красным войскам, вступающим в пределы Украины
№ 174
30 ноября 1919 года Москва
Прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях и командах.
Товарищи солдаты, командиры, комиссары! Вы вступаете в пределы Украины. Разбивая деникинские банды, вы очищаете от насильников братскую страну…
Горе тому, кто вооруженной рукой причинит насилие труженикам украинского города или села. Пусть рабочие и крестьяне Украины чувствуют себя уверенно под защитой ваших штыков. Помните твердо: ваша задача — не покорение Украины, а освобождение ее…
Предреввоенсовета Троцкий"[57]
Ту же мысль Тронкий проводит в приказе бойцам Красной Армии, когда она вошла в Польшу: "…земля, на которую вы вступили, есть земля польского народа. Мы отбросили польскую шляхту, и мы сломим ей спину… Вы приближаетесь к Варшаве. Войдите в нее не как в покоренный город, а как в столицу независимой Польши…"[58].
Но тон Троцкого становился сразу же жестким, как только появлялись признаки несогласия с Советской властью. Например, когда меньшевистское правительство Грузии стало игнорировать требования и договоренности с революционными властями в Москве:
"Реввоенсовету Кавказского фронта.
Совершенно секретно.
1. Если бы Советская Республика оказалась против своей воли вынуждена дать военный отпор провокационной политике Грузии, считаете ли вы, что в вашем распоряжении для этой операции достаточно сил и средств, принимая во внимание оккупацию территории и пр…
4…Какие требования Вы предъявили бы по подвозу продовольствия для содержания армии и советских учреждений в Азербайджане, Армении и Грузии, в случае оккупации последней…"[59]
Шифровка подписана 27 января 1921 года Предреввоенсовета Троцким, главкомом Каменевым, начальником Полевого штаба Лебедевым. Политический язык документа уже не революционный, а имперский.
В то же время, когда 11-я армия вошла в ряд районов Грузии, Ленин шлет распоряжения РВС Восточного фронта и Ревкому Грузии: "…относиться с особым уважением к суверенным органам Грузии и особое внимание и осторожность проявлять в отношении грузинского населения… Сообщайте о каждом случае нарушения или хотя бы малейшего трения, недоразумения с местным населением…"[60].
Когда цель достигнута, Ленин, а затем и Троцкий стремятся внести умиротворение в национальное сознание. Главный критерий: все должно приближать создание "мировой советской федерации".
Как видим, Троцкий рассматривал проблемы мировой революции не только в теоретическом плане. Ему принадлежит немало идей, если так можно выразиться, прагматического характера. Выступая 29 июля 1924 года на заседании правления Военно-научного общества, Троцкий, сделав несколько оговорок о том, что Красная Армия не ставит задачи вызывать взрывы в других странах, сосредоточил свое внимание на необходимости создания "Устава гражданской войны", которым могли бы руководствоваться лидеры социалистических революций. Когда руководители не готовы в критический момент проявить умение, твердость — восстание обречено на неудачу. В критический момент революционного выступления, говорил Троцкий, "обстановка характеризуется архинеустойчивым равновесием: шар на вершине конуса. В зависимости от толчка шар может скатиться и в ту и в другую сторону. У нас, благодаря твердости и решимости партийного руководства, шар пошел по линии победы. В Германии политика партии толкнула шар в сторону поражения"[61]. Троцкий, анализируя опыт Октябрьской революции и классовой борьбы в России, убежден: "Устав гражданской войны" должен стать одним из необходимых элементов военно-революционной учебы высшего типа"[62]. Эйфория первых послеоктябрьских лет прошла: к мировой революции нужно готовиться. В том числе и путем "военно-революционной учебы высшего типа". При этом Троцкий не отбрасывал идеи единого фронта всех демократических, революционных сил против буржуазии.
Троцкий, конечно, не забыл, что когда в сентябре 1921 года в Москву приехал руководитель Германской компартии Брандлер, то он просил у лидеров большевиков направить в Германию Троцкого для подготовки восстания. После обсуждения на Политбюро решили Троцкого не направлять, а командировать к Брандлеру Пятакова и Радека. Но по существу в Москве дали понять, что стратегию немецкого восстания разработают здесь, в Кремле. На восстании особенно настаивал Председатель Коминтерна Зиновьев. Какую роль в германской неудаче сыграл Троцкий, несколько раз встречавшийся с Брандлером, установить трудно. Да, он был за восстание. Но вместе с тем после получения сведений о слабой готовности выступления он согласился с решением о его отмене. Однако Брандлер не смог своевременно отменить боевой приказ, и слабый факел восстания в Гамбурге все же загорелся. Энтузиазма и стойкости рабочих хватило на несколько дней. Почва не была увлажнена революционными соками.
Весть о поражении восставших Троцкий встретил с огорчением, хотя в решающий момент подготовки восстания уклонился от личного участия в нем. Сейчас нелегко сказать, что ему помешало: неверие в успех? Неотложные дела Председателя Реввоенсовета? Нежелание рисковать своей репутацией удачливого военного руководителя? Во всяком случае, когда был предпринят конкретный шаг международной "перманентности", он оказался фактически в стороне.
На Политбюро стали искать виновных в поражении. В жаркой полемике упоминались Брандлер, Зиновьев, Радек, Пятаков и Троцкий… Многие посчитали, что в решающий момент Троцкий просто сознательно отошел от эпицентра схватки. Исполком Коминтерна, сместив по настоянию Зиновьева Брандлера, сделал его главным козлом отпущения. Только Троцкий вместе с Радеком и Пятаковым пытались его слабо защищать.
Для Троцкого поражение в Германии явилось лишь напоминанием: мировая революция требует длительной и тщательной подготовки. Время политических экспромтов прошло. Нужны "уставы" не только гражданской войны. Однако неизбежность грядущего мирового пожара по-прежнему не вызывала у Троцкого сомнений. Как и у его соратников и товарищей по революции, большинство которых скоро станут его смертельными врагами.
Идея мировой революции стала осуществляться Сталиным, но в другой форме, после второй мировой войны. Правда, уже не было коминтерновских рецептов. Антиимпериалистическая борьба имела целью не только национальное и социальное освобождение народов, но и распространение социализма. Обреченность этой идеи не увидели ни Ленин, ни Троцкий, ни Сталин. А обреченность имела корни в стремлении поделить мир по классовому признаку с помощью диктатуры пролетариата, которой приписывалось исключительное право на истину, на суд, на перспективу.
После Октябрьской революции для счастья одних считалось естественным применение безграничного насилия к другим. Ни у кого из революционеров не возникало даже тени сомнения: мировая пролетарская революция неизбежна. Но при чем тут "пролетарии" Ленин, Троцкий, Сталин? Ленин не успел увидеть то, что создавалось, как говорили долгие годы, по его "планам". Троцкий до августа 1940 года верил, что Эксперимент только начат, но не продолжен. Сталин успел сделать ГУЛАГ символом страны первой социалистической революции. "Мировая советская федерация", к счастью, не состоялась… Иначе она могла бы быть продолжением сталинской модели.
"Терроризм и коммунизм"
Так называлась книга Л.Д.Троцкого, которая вышла в 1920 году в Петрограде. Она явилась как бы ответом на книгу Карла Каутского, которая имела то же название — "Терроризм и коммунизм" и была издана в Берлине в 1919 году[63]. По сути, знакомство с этой работой Троцкого дает возможность сравнить основные взгляды левого крыла большевизма и европейской социал-демократии. Почти на двухстах страницах{12} один из самых радикальных руководителей русской революции полемизирует с виднейшим теоретиком II Интернационала, доходя подчас до личных оскорблений. Следуя дурному правилу обращения большевистских руководителей к своим оппонентам, Троцкий называет старого марксиста Каутского, редактора известной газеты германской социал-демократии "Нойе цайт", "лицемерным соглашателем", "недостойным фальсификатором", "пачкуном", "круглым нулем" и т. д.
Однако контраргументы Троцкого по поводу диктатуры пролетариата, демократии, принудительного труда, его милитаризации, сути Советской власти, крестьянской политики, роли коммунистической партии в революционных преобразованиях убедительно показывают глубину многих заблуждений большевиков, возведенных ими в закон. Да, такой вывод можно сделать сегодня. Но следует помнить, что книга "Терроризм и коммунизм" была написана тогда, когда взгляды Троцкого совпадали с точкой зрения большевистского руководства. В этом смысле не только Троцкий, но и его высокие сотоварищи находились под "гипнозом революции".
Прежде чем коротко напомнить суть основных взглядов Троцкого по названным выше вопросам, хочу привести пространную цитату из книги большевистского лидера, с помощью которой можно судить о его отношении к социал-демократизму Каутского, публично возразившего против антидемократизма диктатуры большевиков. "Клевеща на политику коммунистической партии, Каутский нигде не говорит, чего он, собственно, хочет и что предлагает. Большевики действовали на арене русской революции не одни. Мы видели и видим в ней — то у власти, то в оппозиции— эсеров (не менее пяти группировок и течений), меньшевиков (не менее трех течений), плехановцев, максималистов, анархистов… Решительно все "оттенки в социализме" (говоря языком Каутского) испробовали свои силы и показали, чего они хотят и чего могут. Этих "оттенков" так много, что между соседними трудно уж просунуть лезвие ножа… Казалось бы, перед Каутским достаточно полная политическая клавиатура, чтобы указать на ту клавишу, которая дает правильный марксистский тон в русской революции. Но Каутский молчит. Он не отвергает режущую его слух большевистскую мелодию, но он не ищет иной. Разгадка проста: старый тапер вообще отказывается играть на инструменте революции"[64].
Здесь Троцкий прав: социал-демократу, уверовавшему в конструктивность социально-экономических реформ, революции ни к чему. Ну а в чем же конкретно выражается, как пишет Троцкий, "клевета" Каутского "на политику коммунистической партии"? Напомню лишь несколько тезисов, без уяснения которых трудно понять тот "гипноз революции", под которым оказались большевики. Стоит сказать, что, когда Троцкий работал над книгой "Терроризм и коммунизм", а одновременно и над очерком о Карле Каутском, он обратился к Томскому с просьбой вооружить его некоторыми статистическими данными по интересующим его вопросам[65]. Очень уж хотел Троцкий "до конца разгромить Каутского".
Каутский, еще на пороге века разделявший идею диктатуры пролетариата, взглянув на ее российское воплощение после Октября 1917 года, однозначно заявил, что "это насилие меньшинства над большинством". Выступая в поддержку тезисов Каутского, А.Н.Потресов однозначно писал: "Только Каутский поставил вопрос о несовместимости пролетарской социальной революции с насилием… Диктатура пролетариата до конца изжила себя, это дань прошлому"[66]. Бывший давний соратник Ленина раньше многих осознал историческую правоту Каутского. Теоретик II Интернационала написал в своей книге, что только завоевание социал-демократией большинства в парламенте открывает путь к социалистическим преобразованиям. Кто сейчас возразит против подобного тезиса? А Троцкий отвечает Каутскому жестоко, издевательски, хотя и не без интеллектуального изящества.
"Чтобы написать брошюру о диктатуре, — пишет Троцкий, — нужно иметь чернильницу и пачку бумаги, может быть, еще некоторое количество мыслей в голове. Но для того, чтобы установить и упрочить диктатуру, нужно воспрепятствовать буржуазии подрывать государственную власть пролетариата. Каутский, очевидно, полагает, что этого можно достигнуть плаксивыми брошюрами". Далее Троцкий продолжает, что тот, "кто отказывается принципиально от терроризма, т. е. от мер подавления и устрашения по отношению к ожесточенной и вооруженной контрреволюции, тот должен отказаться от политического господства рабочего класса, от его революционной диктатуры. Кто отказывается от диктатуры пролетариата, тот отказывается от социальной революции и ставит крест на социализме"[67]. Троцкий неоднократно демонстрировал, что это означает на практике. Вот один документ:
"Вологда, губвоенкому.
…Беспощадно искореняйте контрреволюционеров, заключайте подозрительных в концентрационные лагери — это есть необходимое условие успеха… Шкурники будут расстреливаться независимо от прошлых заслуг… О принятых мерах донести.
4 авг. 1918 года.
Наркомвоен Троцкий"[68].
Только за подозрение — в концлагерь… Что же это за социализм, который нуждается в таких мерах? Можно возразить: время было такое… Но когда подобное становится системой, то вспомнишь о предостережении Каутского. Определеннее не скажешь: готовность к насилию или никакого социализма! Не здесь ли коренится-один из первородных грехов марксизма, который привел его в конце концов к крупнейшей исторической неудаче?
Троцкий и другие вожди искренне считали, что они обладают "революционным правом" распоряжаться судьбами миллионов людей. Хотя это "право" подвергалось сомнению многими. Даже Б.Савинков, сам воспевавший насилие, писал: "Русский народ не хочет Ленина, Троцкого и Дзержинского — не хочет не только потому, что коммунисты мобилизуют, расстреливают, реквизируют хлеб и разоряют Россию. Русский народ не хочет их еще и по той простой и ясной причине, что Ленин, Троцкий, Дзержинский возникли помимо воли и желания народа. Их тоже не избирал никто"[69].
Предреввоенсовета был согласен с Лениным в том, что только коммунисты являются выразителями интересов трудящихся. А отсюда — их постоянная привилегия во всем. Выступая на конференции коммунистических ячеек военно-учебных заведений 10 декабря 1921 года, Троцкий заявил: "Мы говорим по-наполеоновски, что каждый красноармеец, каждый новобранец имеет маршальский жезл, но мы говорим, что этот жезл даем только коммунистам…"[70]
Так случилось в нашей истории, что, хотя "вождей" народ не выбирал, манипулировать его интересами и потребностями они научились быстро. Так же быстро они сочли возможным пользоваться теми благами, за которые так жестоко критиковали царскую знать. Теперь считалось нормальным, чтобы каждый "вождь" имел загородный дом и даже дворец (Троцкий жил в великолепной усадьбе князей Юсуповых в Архангельском, в получасе езды от Москвы), личных врачей, многочисленную обслугу, улучшенное питание, царские автомобили и т. д. Осенью 1922 года Троцкий выехал в Крым по обычным служебным делам. Его сопровождала многочисленная охрана и даже… два автомобиля. Его помощник Бутов распоряжается "безусловно" прицепить к скорому поезду № 6 Москва — Симферополь два вагона с охраной и двумя автомобилями…[71] Вожди большевизма стали быстро превращаться в новых сановников коммунистического режима. Такая метаморфоза была предопределена диктатурой пролетариата: новая система должна была иметь собственных жрецов, "перешагнувших" через буржуазную демократию.
Каутский в своей книге видит единственный путь достижения социалистических идеалов — через демократию. Ответ Троцкого старому теоретику категорически насмешлив: "История не превратила нацию в дискуссионный клуб, который чинно вотирует переход к социальной революции большинством голосов. Наоборот, насильственная революция явилась необходимостью именно потому, что неотложные потребности истории оказались бессильны проложить себе дорогу через аппарат парламентской демократии… Когда русская Советская власть разогнала Учредительное собрание, этот факт показался руководящим западноевропейским социал-демократам если не началом светопреставления, то во всяком случае грубым и произвольным разрывом со всем предшествовавшим развитием социализма"[72]. Потресов, защищая Каутского, заявит: "Демонстративным разгоном учредительного собрания, повальным уничтожением свобод, установлением казенного образца дозволенного мышления большевизм с первых же шагов своего господства вносил в народное сознание струю, враждебную демократической гражданственности"[73]. Однако Троцкий безапелляционно утверждает, что "трижды безнадежна мысль прийти к власти путем парламентской демократии". Может быть, убеждения Каутского были исторически преждевременными, а Троцкого — реально приземленными?
Но Каутский настойчив и в своей работе еще раз задает большевикам вопрос: почему вы не созываете нового Учредительного собрания? Иначе получается, что Советская власть правит волею меньшинства? Троцкий последователен: "…потому что не видим в нем, собрании, нужды. Если первое Учредительное собрание могло еще сыграть мимолетную прогрессивную роль, дав убедительную для мелкобуржуазных элементов санкцию режиму Советов, который только устанавливался… то теперь он не нуждается в освящении подмоченным авторитетом Учредительного собрания…"[74].
В этом "диалоге" двух книг с одинаковым названием столкнулись совершенно разные революционные линии, разные взгляды на пути реализации социалистических идеалов. Долгие годы казалось, что реформист Каутский безнадежно проиграл Троцкому, олицетворявшему тогда радикальное крыло большевизма. Но истории было угодно доказать правоту "старого тапера", который "отказался играть на инструменте революции", а не его воинствующего оппонента. Троцкий, как и его сотоварищи, не замечал того, что вместо народовластия они узурпировали право говорить от имени народа. А это далеко не одно и то же.
Наиболее ожесточенно Троцкий спорит с Каутским по вопросу о терроризме, или, точнее, об использовании насилия в революции. Идею о том, что "терроризм принадлежит к существу революции", Каутский объявляет широко распространенным "заблуждением". Патриарх II Интернационала жалуется: "Революция приносит нам кровавый терроризм, проводимый социалистическими правительствами. Большевики в России вступили первые на этот путь и суровейшим образом осуждались поэтому всеми социалистами, не стоявшими на большевистской точке зрения…" Каутский решительно выступает и против "института заложников".
Мы уже знаем, что и по этому вопросу Троцкий, выражая точку зрения радикальных большевиков, стоит на иных позициях. "Вопрос о форме репрессии, — пишет Троцкий, — или о ее степени, конечно не является принципиальным. Это вопрос целесообразности… Именно этим простым, но решающим фактом объясняется широкое применение расстрелов в гражданской войне… "Морально" осуждать государственный террор революционного класса может лишь тот, кто принципиально отвергает (на словах) всякое вообще насилие — стало быть, всякую войну и всякое восстание. Для этого нужно быть просто-напросто лицемерным квакером"[75]. Троцкий верно говорит, что нередко красный террор вызывался террором белым. Но всегда ли? Большевики, отвергая социал-демократические традиции и путь реформ, вольно или невольно ограничивали выбор средств, среди которых "универсальным" оказывалось лишь насилие. По сути, для Троцкого революция была синонимом насилия, которое он, как и Каутский, называет террором. Не из этих ли истоков большевизма в 20-е и 30-е годы Сталин брал методы решения социальных, экономических и духовных проблем? Признание насилия нормой революционного процесса исподволь переносилось на мировоззренческие установки вообще. В этом случае революция представала кровожадным зверем, готовым сожрать любого, кто оказывался на ее пути.
Для полноты картины хотелось бы заострить внимание читателей на различии взглядов Каутского и Троцкого на роль партии и ее отношение к крестьянскому вопросу. В ответ на справедливые обвинения Каутского, что большевики, подменив диктатуру Советов диктатурой партии, которая "уничтожила или отбросила в подполье другие партии", тем самым устранили возможность политического соревнования, Троцкий приводит пример из русской революции.
"Блок большевиков с левыми эсерами, длившийся несколько месяцев, закончился кровавым разрывом." Правда, по счетам блока платить пришлось не столько нам, коммунистам, сколько нашим неверным попутчикам…" Режим соглашений, сделок, уступок, блоков, считает Троцкий, для большевиков в принципе малоприемлем[76].
Вот эта вера в непогрешимость одной партии и привела к монополии на власть, на мысль, на истину. А эта монополия на власть в отношении крестьянства, например, позволила преподать, по словам Троцкого, ряд жестоких уроков кулачеству и середнякам. В результате "основная политическая цель была достигнута. Могущественное кулачество, если и не было вконец уничтожено, то оказалось глубоко потрясено, его самосознание подрублено. Среднее крестьянство, оставаясь политически бесформенным, стало приучаться видеть своего представителя в передовом рабочем…"[77].
И все это Троцкий называет проявлением исключительной роли коммунистической партии в пролетарской революции!
Книга Троцкого "Терроризм и коммунизм" интересна прежде всего тем, что показывает взгляды радикального большевизма на пути и задачи революции. В ней емко и сжато изложены глубоко ошибочные концептуальные положения не только о способах утверждения диктатуры пролетариата в крестьянской
России, но и о методах строительства нового общества. Пожалуй, еще раз но этим вопросам наиболее полно Троцкий высказался лишь в апреле 1920 года на III Всероссийском съезде профессиональных союзов.
На этом съезде еще присутствовала делегация меньшевиков в составе 33 человек во главе со своими вождями: Даном, Абрамовичем и Мартовым. Меньшевики, защищая русскую социал-демократическую идею, решительно выступали против положений доклада Троцкого "О задачах хозяйственного строительства". Особенно настойчив и непримирим был Абрамович. Он резко высказался против основного тезиса Троцкого о принудительном труде как необходимом методе строительства социализма. Если социализм требует милитаризации труда, массового принуждения, восклицал Абрамович, то "чем же он отличается от египетского рабства? Приблизительно таким же путем фараоны строили пирамиды, принуждая массы к труду". Русские социал-демократы провидчески усмотрели в тотальном принуждении, сторонниками которого являлись большевики, грозную опасность для социализма вообще.
К слову сказать, Абрамович, эмигрировав из СССР, пытался не только бороться с большевиками, но и начать с ними диалог. По докладу Иностранного отдела ОГПУ Абрамович в начале 1926 года предпринял попытки вступить в переговоры с большевистским правительством и обговорить условия возвращения меньшевиков в СССР для участия в социалистических преобразованиях. Хотя, по данным агента, сам Абрамович мало верил в успех этого предприятия[78]. Такие контакты были не единичны. Даже накануне принятия сталинской Конституции Ф.Дан и Р.Абрамович подготовили "Открытое письмо" Всесоюзному съезду Советов, где писали, что меньшевики имеют с большевиками "единые цели", но расходятся в "методах революционной борьбы". Они подтвердили, что путь, который указывали меньшевики, был бы более перспективным, "предохранил бы трудящиеся массы от страданий и жертв, сохранил бы возможность построения демократического социализма"[79]. Растаявшая за рубежом партия меньшевиков все еще пыталась призывать коммунистов СССР "вернуться к демократии". И хотя в конце "Открытого письма" стояли слова "Заграничная делегация РСДРП", это были уже последние из могикан российской социал-демократии. Троцкий до конца дней не хотел пересматривать своего негативного отношения к бывшим единомышленникам.
Троцкий всегда оставался верен себе: во имя революции, социализма, как он его понимал, допустимо все. Для понимания ранних истоков заблуждений большевизма стоит напомнить некоторые идеи доклада Троцкого на III съезде профсоюзов. Добавлю вначале, что доклад был предварительно одобрен на Политбюро.
На мой взгляд, речи Троцкого всегда интересны, даже если они в корне ошибочны. Трибун революции ни на кого не похож; его исходные посылки, аргументация, полемические стрелы, выводы и призывы оригинальны, неповторимы, впечатляющи. Затянутый в кожу, с еще пышной шевелюрой, Троцкий точно рассчитывал жесты, паузы, интонацию. В те годы даже внешне он всегда представал в облике фронтового комиссара. Еще в 1918 году он телеграфировал Склянскому: "Вышлите мне кожаный костюм и сапоги"[80].
Необычно начал свой доклад Троцкий и сейчас. "По общему правилу, человек стремится уклониться от труда… Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное…" Так из "биологической" посылки Троцкий подходит к положению, что "единственным способом привлечения для хозяйственных задач необходимой рабочей силы является проведение трудовой повинности"[81]. Если бы речь шла только о каком-то критическом моменте, то этот тезис едва ли можно было бы оспаривать. Но нет. Этот принцип предлагается ввести фундаментально и надолго: "…необходимо раз навсегда уяснить себе, что самый принцип трудовой повинности столь же радикально и невозвратно (! — Д.В.) сменил принцип вольного найма, как социализация средств производства сменила капиталистическую собственность"[82]. Читая дальнейшие рассуждения Троцкого о путях и характере утверждения принудительного труда, невольно вспоминаешь слова Абрамовича: чем же отличается такой социализм от египетского рабства?
Троцкий, переводя мысль о трудовых мобилизациях в практическую плоскость, говорит: "Нужно, чтобы переброска мобилизованной рабочей силы совершалась по кратчайшим расстояниям. Нужно, чтобы число мобилизованных рабочих соответствовало объему хозяйственной задачи. Нужно, чтобы мобилизованные были своевременно обеспечены необходимыми орудиями труда и продовольствием… Нужно, чтобы мобилизованные на месте убедились, что их рабочая сила используется предусмотрительно… Где только возможно, необходимо прямую мобилизацию заменять трудовым уроком, т. е. наложением на волость обязанности поставить, например, к такому-то сроку столько-то куб. саж. дров или подвезти гужом к такой-то станции столько-то пудов чугуна и т. д."[83]. Все эти рассуждения становятся просто страшными, когда вспоминаешь практику (уже Сталина) коллективизации, "гулагизации" всей страны. Именно Троцкий был одним из теоретиков и начинающих практиков тотального насилия.
В этой связи Троцкий особое внимание уделил трудовым армиям, то есть тем войсковым объединениям, которые постепенно, по мере затухания вооруженной борьбы, оказывались без "дела". Троцкий привел в качестве примера перевод на трудовые рельсы Первой, Третьей, Петроградской, Украинской, Кавказской, Южно-Заволжской, Западной армий.
На возражения меньшевиков о том, что "принудительный труд всегда является трудом малопроизводительным", Троцкий отвечает: о переходе "от буржуазной анархии к социалистическому хозяйству без революционной диктатуры и без принудительных форм организации хозяйства не может быть и речи". Безапелляционность суждений порой поражает. Но удивительного в этом ничего нет, таким языком говорят победители. Но если посмотреть в исторической ретроспективе, то победители ли?
Слова побежденных российских социал-демократов, во многом справедливые, оказались на долгие десятилетия забытыми… Их программе Троцкий выносит безжалостный приговор: "Меньшевистский путь перехода к "социализму" есть млечный путь — без хлебной монополии, без уничтожения рынка, без революционной диктатуры и без милитаризации труда"[84].
Даже учитывая, когда Троцкий читал свой доклад, нельзя не видеть: большевики не просто искали выход из глубокого кризиса, в котором оказалась страна, но и закладывали фундамент той тоталитарной системы, которая по истечении десятилетий так болезненно демонтируется. Именно в те годы (нэп был лишь попыткой внести коррективы в этот процесс) сооружалась основа нового общества, в котором не предусматривалось главного — свободы. Не один Троцкий был автором и творцом этого "сооружения". Но вместе с Лениным и другими лидерами большевизма он был интерпретатором марксизма в российских условиях. Причем интерпретатором активным. Еще до профсоюзного съезда, 27 декабря 1919 года, по предложению Троцкого, одобренному Лениным, Совет Народных Комиссаров постановил создать специальную комиссию под руководством Предреввоенсовета Республики для разработки плана о введении трудовой повинности в стране. Уже через три дня на своем первом заседании комиссия постановила привлечь для работы в этой области видных большевиков[85]. А еще через день Троцкий пишет письмо М.Д.Бонч-Бруевичу с просьбой выяснить, какое количество людей, транспортных и технических средств может выделить армия, чтобы мобилизовать людей для исполнения трудовой повинности.
"Общее руководство всеми подготовительными работами указанного характера я просил бы Вас принять на себя и немедленно приступить к работе…
Москва, 1 января 1920 года.
Председатель Междуведомственной комиссии по трудовой повинности Л. Троцкий"[86].
Приведу еще несколько фрагментов из доклада Троцкого на том же профсоюзном съезде. Как давно выношенное, обдуманное, Предреввоенсовета заявил: "…заработанная плата есть для нас в первую голову не способ обеспечения личного существования отдельного рабочего, а способ оценки того, что отдельный рабочий приносит своим трудом республике…". Троцкий говорит о необходимости поощрения тех рабочих, которые более других "содействуют общему интересу". Но, продолжал докладчик, "награждая одних, рабочее государство не может не карать других, то есть тех, кто явно нарушает трудовую солидарность, подрывает общую работу, наносит тяжкий ущерб социалистическому возрождению страны. Репрессия для достижения хозяйственных целей есть необходимое орудие социалистической диктатуры". Вот она, извращенная диалектика! Оказывается, что репрессия нужна для достижения не только политических целей, но и хозяйственных! И опять через насилие! Невольно вновь обращаешься к проницательным мыслям Николая Бердяева: "За хлеб соглашаются отказаться от свободы духа. Я увидел, что в самом революционном социализме можно обнаружить дух Великого Инквизитора"[87]. Добавлю — не только дух, но и страшную плоть.
Обо всем этом, продолжал Троцкий свой доклад, ни в какой книге не написано. "Мы только начинаем с вами писать эту книгу потом и кровью трудящихся"[88]. Это были провидческие слова. Он еще не знает масштабов этого эксперимента, количества жизней, положенных на алтарь "социалистической диктатуры", не знает и того, что в море этой крови вольется и его собственная кровь.
Доклад одного из лидеров большевизма тех лет (а подобных речей им было произнесено множество!), полемика с мудрым "ренегатом" Каутским однозначно свидетельствуют: Троцкий был одним из самых активных создателей социалистической системы тоталитарного типа. В эти годы У них с Лениным не было заметных расхождений. Конечно, многое диктовалось властной потребностью — выжить. Но нельзя не видеть, что с самого начала личность, свобода, народовластие оказались в руках небольшой группы лиц, которые хотели "осчастливить" людей на века. "Осчастливить" с помощью насилия, принуждения, устрашения. В начале пути они казались временными. Думалось: "гипноз революции" пройдет, и свое место в берегах народовластия займет свобода. Но на смену Ленину и Троцкому придет человек, который именно эти временные черты (насилие, принуждение, устрашение) сделает зловеще постоянными.
…Троцкий ответил Каутскому. И еще лучше стала видна огромная пропасть между радикальными большевиками и классическими социал-демократами. Конечно, не надо идеализировать последних, хотя ясно, что они были гораздо ближе к гуманизму, демократии и подлинному народовластию, чем большевики. Думаю, что в борьбе двух начал — радикального и умеренного, или классового и общечеловеческого, — находится разгадка трагедии социализма. Тот же Потресов еще в 1927 году провидчески заявил: "Большевистский режим в свое время исчезнет, как исчезает всякая деспотия, как в свое время исчезла и династия Романовых, обнаружив совершенную гнилость. Легче капитализму реформироваться в социализм, чем заставить олигархию отказаться от своих привилегий и перейти на рельсы демократической государственности"[89].
Троцкий был одним из первых "режиссеров" трагедии социализма. Он ответил Карлу Каутскому и тем самым дал нам возможность глубже понять эволюцию большевизма и корни его исторической неудачи.
Культура и революция
Главным кумиром Троцкого, если так можно выразиться, была революция. Мы уже говорили об этом. Все ее грани и лики влекли революционера к себе. Подавляющее большинство его книг и статей посвящено этой теме. Даже личная переписка свидетельствует об увлеченности этого человека революцией как важнейшей формой социального творчества. Троцкий жил, страдал, надеялся, мучился болями революционного процесса. Революция сделала его всемирно известным. Он был одним из ее главных жрецов. Она же волею ее продолжателей (он говорил иначе — термидорианцев) превратила Троцкого в скитальца. Отраженная и искаженная волна революции убила его на чужбине.
Но была еще одна область деятельности, которая занимала в его жизни огромное место: литература, писательство, искусство, а если говорить шире — культура. Его приверженность многим интеллектуальным ценностям культуры подняла Троцкого над всеми соратниками, товарищами, революционными деятелями.
Даже в дни наивысшего напряжения — на фронте, во время схваток на Политбюро со Сталиным, Зиновьевым и Каменевым, в периоды партийных дискуссий — Троцкий находил час-полтора, чтобы продиктовать Сермуксу, Познанскому или Бутову несколько страниц очередной книги или статьи. В одной из глав я намерен специально остановиться на характеристике Троцкого как историка, портретиста, мыслителя. Сейчас же мне хотелось бы лишь показать влияние Троцкого на развитие культуры, его попытки поставить ее на "службу" революции, его усилия по приобщению масс к азам европейской цивилизации.
Большинство деятелей русской культуры враждебно приняли Октябрьскую революцию. И не ошиблись. Она несла в себе много разрушительного и нигилистического. Вожди революции, вознамерившись приобщить пролетариат и весь трудовой люд к культурным ценностям, стали подходить к ней с узко-классовых позиций. А подлинная культура не терпит никаких стандартов: ни классовых, ни сословных, ни национальных. Революция подсекла жилы великой культуры, изгнав многих ее творцов.
Оказавшись за рубежом, они мучились болями России. Одна из групп изгоев "русской смуты" в лице И.Бунакова, Ф.Степуна, Г.Федотова в 1931 году начала выпускать журнал "Новый град", одиннадцать номеров которого изредка выходили до 1937 года. Оглядываясь на последствия революции, его издатели во вступительной статье первого номера писали: "Тяжелее всех оказалась участь России. Она расплатилась и за свои собственные грехи, наследие своей трагической истории, и за грехи капиталистического мира, вовлеченная в общий пожар. В Европе экономический кризис, — в России безвыходная нищета и голод. В Европе борьба классов, — в России унижение их. В Европе насилие, — в России кровавый террор. В Европе покушения на свободу, — в России каторжная тюрьма для всех. В Европе помрачение культуры, — в России систематическое ее истребление…" И далее: "Поколение, воспитанное на крови, верит в спасительность насилия и выдвигает идеал диктатуры против правового государства…"[90]
Я привел только одну точку зрения, показывающую непримиримость большинства русских интеллигентов к революции. Проблема, конечно, гораздо сложнее. Нельзя отрицать, что некоторые выдающиеся ученые, поэты, писатели, артисты, художники приняли революционные изменения. Другие колебались, мучились сомнениями, прошли путь от яростного неприятия к полной поддержке, от восторженных симпатий к разочарованию, от выжидания к сотрудничеству с Советской властью, от нейтралитета к сознательной работе на благо нового общества. Все это так. Но я не ставил своей целью отражать всю сложность взаимоотношений культуры и интеллигенции.
…Вернемся к Троцкому. Именно он хотел соединить диктатуру пролетариата с культурой, взяв ее в союзники новому строю. Но, подходя к культуре сугубо прагматически, он отводил ей лишь вспомогательную роль в том великом эксперименте, что начали большевики в 1917 году. Троцкий хотел "европеизировать" суррогаты, стекляшки культуры, которые создавала революция.
Так, в 1922 году он начал и в следующем году закончил оригинальную работу "Литература и революция", которая вышла в 1923 году в издательстве "Красная новь". Так вот, в середине 1922 года, когда Ленин предложил Троцкому стать заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров, а тот отказался, сославшись на "перегруженность" партийной работой, Лев Давидович взял отпуск и, засев в Подмосковье, форсировал завершение книги. Что бы ни лежало в основе его отказа от поста заместителя самого Ленина (может быть, независимость Троцкого и стремление быть только на первых ролях), но в тот момент, когда в Политбюро с осуждением отнеслись к этому шагу триумфатора гражданской войны, тот сидел в подмосковной избе, обложившись книгами и рукописями.
…Несколько отвлечемся от темы. Теперь из архивов стало известно о мотивах — подлинных? — отказа Троцкого от поста заместителя Председателя Совнаркома. 15 января 1923. года Троцкий направил записку в Политбюро ЦК (по поводу письма Сталина о Госплане и Совете Труда и Обороны), где, в частности, говорится о "личных назначениях". Троцкий пишет, что "через несколько недель после своего возвращения к работе (после болезни. — Д.В.) т. Ленин предложил мне занять пост зама. Я на это ответил, что если ЦК назначит, то, разумеется, как всегда подчинюсь постановлению ЦК, но что буду смотреть на такое решение, как глубоко нерациональное, целиком идущее против всех моих организационных и административно-хозяйственных воззрений, планов и намерений" Конкретизируя причины отказа, Председатель Реввоенсовета отметил, что "само существование коллегии замов" (более двух) он считает вредным; а что касается его решения отказаться от поста, он заявил, что этому способствовала часто ошибочная "политика Секретариата ЦК, Оргбюро и Политбюро в советских вопросах"[91].
Думаю, эта записка раскрывает мотивы отказа Троцкого, не опровергая вместе с тем и предположения о том, что были моменты, когда во имя литературных интересов он жертвовал интересами политическими. На мой взгляд, наиболее верно такое утверждение: Троцкий всегда пытался совместить, примирить, сблизить, сочетать политические и литературные увлечения и потребности.
Размышляя о развитии культуры и искусства, Троцкий только после своей высылки понял: строй, к созданию которого он прямо причастен. оказался не готовым предоставить духовный простор для подлинного творчества. В своей книге "Что такое СССР и куда он идет?", написанной в 1936 году, Троцкий писал: "Русский народ не знал в прошлом ни великой религиозной реформации, как немцы, ни великой буржуазной революции, как французы. Из этих двух горнил, если оставить в стороне реформацию-революцию XVII века у британских островитян, вышла на свет буржуазная индивидуальность, очень важная ступень в развитии человеческой личности вообще. Русские революции 1905 и 1917 годов означали по необходимости первое пробуждение индивидуальности в массах, выделение ее из первобытной среды, т. е. выполняли, в сокращенном объеме и ускоренным маршем, воспитательную работу буржуазных реформации и революций Запада. Однако, задолго до того, как эта работа была, хотя бы вчерне, закончена, русская революция, возникшая на закате капитализма, оказалась переброшена ходом классовой борьбы на социалистические рельсы… Духовное творчество требует свободы". Однако, констатирует с горечью в середине 30-х годов Троцкий, "великорусская культура, страдающая от режима гауптвахты никак не меньше других, живет главным образом за счет старшего поколения, сложившегося еще до революции. Молодежь как бы придавлена чугунной доской"[92]. Похоже, что, оказавшись за околицей Отечества, Троцкий многое поймет.
Читать бесплатно другие книги:
