Год в поисках «Ва». История одной неудавшейся попытки стать настоящей японкой Мюллер Карин

ГЛАВА 23

В Японии есть одна традиционная община, в которую я пытаюсь проникнуть уже очень давно. Речь идет о гейшах. Они так оберегают свои секреты, что даже Гэндзи не смог достать мне приглашение в чайный домик, хотя специально ездил ради этого в Киото.

Назад он вернулся под впечатлением «Хозяйка чайного домика задавала много вопросов и каким-то образом смогла выведать из меня кучу сведений, а сама толком ничего и не рассказала, – он смущенно качает головой. – Я сообразил, что произошло, только после окончания встречи!»

Хозяйка оказалась сильной и уверенной в себе женщиной, привыкшей к общению с высокопоставленными и успешными японскими бизнесменами. Она была вежлива, но не подобострастной. Хотелось бы мне с ней встретиться.

«А как бы вы отреагировали, если бы Дзюнко решила стать гейшей?» – спрашиваю я Гэндзи.

Классические танцы гейш и игра на сямисэне* высоко ценятся в японском обществе. Любая воспитанная девушка могла бы гордиться такими умениями, когда придет время выходить замуж.

____________________

* Японская лютня. Гейш обычно обучают различным видам искусств: на музыкальном инструменте (как правило, на сямисэне), традиционным видам пения и танца, ведению чайной церемонии и составлению цветочных композиций икебане, поэзии и каллиграфии, живописи, то есть тем видам искусства, которые позволят им в дальнейшем развлекать своих клиентов.

____________________

«Ни в коем случае!» – отвечает Гэндзи с несвойственной резкостью. Когда я спрашиваю «почему», он не находит ответа.

И вправду, большинство родителей считают, что быть гейшей – просто замечательно, если речь идет не об их дочерях. Отчасти это объясняется тем, что по традиции гейши не выходят замуж. Трудно принять такое значительное решение в отношении 20-летней девушки. Ведь оно лишит ее главного предназначения японской женщины – роли жены, а в один прекрасный день – и матери.

Но есть еще кое-что. Гейша обладает теми женскими качествами, которые для обычной женщины могут быть, мягко говоря, нежелательными. Жене запрещено общаться с коллегами мужа, да и в любом случае у них не нашлось бы общих тем. Гейша же в совершенстве владеет искусством вести остроумный диалог с мужчинами. Жена должна быть скромной, гейша же ведет себя раскованно. Жена занята домом и детьми; гейша независима и ни перед кем не отчитывается. По существу, правила современного японского общества на гейш не распространяются: они не должны готовить еду и убирать дом и могут растить детей как матери-одиночки, не подвергаясь при этом общественному порицанию.

Община гейш – одна из немногих в Японии, где женщины не являются слабым полом. У гейш есть клиенты, а иногда даже и возлюбленные, но в глубине души они в мужчинах не нуждаются. Это чисто женская община, самая влиятельная в Японии. Если говорить начистоту, мужчины гейш очень боятся. Я, собственно, поэтому ими так и заинтересовалась.

Мою гейшу зовут Кубаи-сан. Ей 63 года. Живет она в часе езды от Осаки, недалеко от города Кобе. У нее двойной подбородок и дружелюбное, приветливое лицо. Признаться, она больше похожа на соседскую бабулю, чем на девушку из «мира цветов и ив». В супермаркете я бы не обратила на нее внимания.

Спотыкаясь, называю свое имя и кланяюсь как можно ниже. Я ужасно боюсь сделать что-то не так что, если она обидится и исчезнет, взмахнув рукавами кимоно и оставив после себя облако духов? Но Кубаи-сан оказывается милой и ничуть не высокомерной. Я сразу же проникаюсь к ней симпатией.

«Жизнь гейши – хорошая жизнь, – рассказывает она. – У гейш много свободного времени, они знакомятся с людьми со всей Японии. Даже если мне придется развлекать премьер-министра, я буду говорить с ним, как с любым другим клиентом».

Но у гейш непостоянный график, и эта работа не дает никаких гарантий и социальных льгот. В Киото гейши получают щедрые субсидии от правительства, но если гейша живет в другом городе, свести концы с концами ей бывает непросто.

«Гейши много зарабатывают, но и расходов тоже немало».

У Кубаи-сан, например, есть коллекция из 70 кимоно, самое дорогое из которых стоит 15000 долларов.

«Для кимоно нужна специальная чистка – арайхаи, а это очень дорогостоящий процесс».

В маленькой квартире все кимоно не помещаются, и приходится арендовать склад с противопожарным оборудованием и студию, в которой Кубаи-сан каждый вечер одевается.

Хотя она сидит с прямой спиной, вид у нее совершенно безмятежный. В ней есть какая-то монашеская умиротворенность: она не размахивает руками, не хихикает и не теребит волосы. Я вдруг понимаю, как давно уже не слышала, чтобы женщина говорила о своих пенсионных планах. Благодаря Кубаи-сан я впервые со дня приезда в Японию чувствую себя в своей тарелке.

«Мои родители – японцы, а вот выросла я в Китае. Сюда приехала, когда мне было четырнадцать, – рассказывает она. Я делаю мысленные подсчеты. Должно быть, это случилось после войны, в эпоху великих трудностей и голода. О последующих годах она ничего не упоминает. «В двадцать четыре я вышла замуж, но спустя год муж умер от болезни. После этого работа гейши поглотила все время. Другого мужа искать было некогда».

«А вы бы вышли замуж сейчас?»

Она раздумывает над моим вопросом. «Я бы согласилась встречаться с мужчиной. Но выйти замуж – нет».

Детей у нее нет. «Я стала гейшей потому, что любила петь и танцевать, даже в детстве, в три-четыре года». Уже тогда она поняла, что ей не суждено стать красавицей, но это лишь стимулировало ее усерднее заниматься на сямисэне.

«Красивые гейши легко завлекают клиентов, – говорит Кубаи-сан. – Но лишь мастерство способно обеспечить преданность клиента на долгие годы. Само слово „гейша", – продолжает она, – означает „человек искусства". Настоящая же гейша стремится стать ходячим произведением искусства. То, как она ходит, сидит, разговаривает, – все это нужно полировать до блеска. Гейши создают вымышленный мир, мир фантазий. Она – само воплощение ики».

Кубаи-сан внимательно смотрит на меня: она хочет убедиться, что я ее понимаю.

Ики. Это слово не имеет ничего общего с бессловесной скромностью домохозяйки и инфантильным кривлянием девочки-подростка. Ики означает опыт, но не пресыщенность, невинность, но не наивность, врожденную элегантность, но не приобретенные или притворно-вежливые манеры. Ики – это в некоторой степени и сексуальность, которая, однако, никогда не выставляется напоказ. Быть ики – значит быть раскованной и оригинальной. Таким женщинам свойственны искренние чувства, однако они никогда не впадают в крайности, не становятся излишне сентиментальными от влюбленности или, напротив, циничными, вкусив горького опыта разочарований. Гейша оберегает своих клиентов, ей можно доверить любой секрет.

На стене висит картина – маленькая ножка гейши в белоснежном носочке и сандалии ступает в снег. Этот сюжет изящен и несет в себе скрытый эротический подтекст, но в то же время полон непоколебимой силы и тихой самодисциплины. Женщины, у которых есть ики, пережили трудности, но никогда не станут упоминать об этом. Ики – это сочетание силы и утонченности, самостоятельности и нежности. Молодые девушки не могут быть ики. Это приходит лишь в зрелом возрасте и дается немногим – даже немногим гейшам.

На обратном пути спрашиваю у своего гида, студентки колледжа, стала бы она гейшей? Девушка решительно качает головой: «Гейшами становятся только те женщины, у которых проблемы с семьей или мужем».

Сама она учится на третьем курсе, учит английский, но профессию пока не выбрала. Приятеля у нее никогда не было, но она очень хочет замуж Она мало что понимает, но постоянно кивает головой.

«Что ты думаешь о Кубаи-сан и ее профессии?»

Девушка пожимает плечами. «Этим женщинам нет места в современной Японии». Она никак не может вспомнить слово, но наконец припоминает: «Гейша – это анахронизм».

Спустя 3 недели меня приглашают на вечер с гейшами и клиентами в старом Киото. Мне даже предлагают взять напрокат кимоно со всеми аксессуарами. Я не верю своей удаче. Гейши Киото обслуживают весьма привилегированных клиентов. Сегодня лишь немногие желают провести несколько часов в загадочном «мире ив и цветов», как и выложить 5000-10000 долларов за вечер.

Но если вы решили нанять гейшу, недостаточно просто прийти к ней с пачкой наличных – требуется персональная рекомендация одной из хозяек престижных чайных домов. Причем, потратив столько денег и усилий, клиент не может рассчитывать на интим (что бы ни думали некоторые иностранцы) и даже на приличный ужин. Гейши – не официантки, и уж точно не проститутки. Пожалуй, их можно назвать самыми эксклюзивными спутницами в мире. А для директоров японских компаний они являются еще и статусным символом.

На поиски чайного дома уходит почти час: такие заведения не занимаются саморекламой. У подножия лестницы рядком выстроились традиционные сандалии гёта. В стенах тихих коридоров с равными интервалами расположены альковы с бесценным фарфором и мини-садами. Нигде ни пылинки.

В боковой комнате гейша и майко – 2 ученицы – поджидают вечерних гостей. Я называю свое имя и стараюсь вести себя как можно незаметнее. Наконец приходят 2 клиента. Тучных бизнесменов проводят в традиционную комнату с устланным татами полом.

Вечер пролетает незаметно. Гейши и майко шутят и поддерживают остроумный разговор, майко танцуют и поют нежными голосами. Саке льется рекой, и смех не замолкает. Гейша как старшая полностью контролирует ситуацию, хотя, глядя, как она держится с мужчинами, этого не скажешь. Радом с ней они чувствуют себя хозяевами вселенной. Она потакает им, как мать своим 5-летним сыновьям, но ни разу не позволяет перейти границы. Они сами не замечают, что реагируют на нее, точно надрессированные колли. С робким младшим сотрудником она нежна и разговорчива, со старшим – дружелюбна и даже фамильярна, а с двумя бизнесменами, которые пытаются острить, ненавязчиво шутлива. Обеим майко пока далеко до ее красноречия; они играют роль юных, невинно-кокетливых девушек Когда в разговоре наступает пауза, гейша сразу же предлагает сыграть в веселую игру. Смысл ее заключается в том, чтобы взять палочками скользкий камень. Она подает сигнал одной из майко, и та позволяет стеснительному бизнесмену выиграть. Совершенно ясно, что мужчинам хоть и льстит внимание сексуальных юных учениц больше всего они хотят произвести впечатление на гейшу.

Когда вечер подходит к концу, гейша и обе майко садятся на колени у выхода и с выражением глубочайшего сожаления просят у клиентов позволения уйти. Они оставляют клиентов в блаженном подпитии, в кошельках которых заметно помельчало, но взамен каждый из них смог почувствовать себя суперменом.

Женщины скользят по длинному коридору, тихонько перешептываясь, и оказываются в комнате с баром и стереосистемой в углу. Я иду за ними, чтобы сказать «спасибо» и пожелать спокойной ночи, но они приглашают меня войти. Одна из майко достает бутылку виски, гейша зажигает сигарету. Вскоре к нам присоединяется хозяйка чайного домика и вторая гейша, которая только что закончила развлекать двоих клиентов. Она резким движением снимает парик, бросает его на барную стойку и с явным облегчением встряхивает волосами. Старшие гейши садятся в обычные кресла, болтают, смеются и выпускают колечки дыма, обсуждая сегодняшних клиентов. Оказывается, один из бизнесменов был очень похож на своего любимого борца сумо. Гейши ведут разговор с непринужденностью, которая приходит с годами дружбы, с годами жизни, которую другие просто не могут вести, потому и не понимают.

Поплутав по переулочкам старого Киото, я наконец нахожу нужное место: салон красоты для майко. Здесь любую туристку готовы превратить в красавицу из «мира ив и цветов», правда, за совершенно безбожную сумму.

Я снимаю одежду, в которой пришла, забираюсь в кресло, подозрительно похожее на стоматологическое, и закрываю глаза. Мастер растирает мое лицо детским маслом, а затем намазывает его слоем белой краски – от линии роста волос до самой груди. По ощущениям похоже на очищающую маску с каолином. Теперь мешков под глазами совсем не видно. Я приоткрываю глаз и украдкой смотрю в зеркало: в лице ни кровинки, точно на меня только что напал голодный вампир.

«Не дергайтесь», – говорит мастер и добавляет к белому каплю вишнево-розового. Так намного лучше: из трупа я превращаюсь в фарфорового херувимчика. Моя гримерша обводит оба глаза густой черной тушью, а на внешние утолки капает чуть-чуть вишнево-красного. Добравшись до бровей, она хмурится и закусывает губу. Еще немного белого – и брови исчезают. Она рисует их заново, черным и красным.

Лежа с зажмуренными глазами, думаю о том, что раньше гейшам приходилось намного труднее. В эпоху Эдо они полностью сбривали брови и рисовали их намного выше, чем у обычных людей, прямо посередине лба. Волосы отращивали как можно длиннее – девочка считалась особенно красивой, если локоны волочились за ней, подобно свадебной вуали. Кожу отбеливали соловьиным пометом и специальной пудрой под названием осирой. Пудра содержала свинец, потому гейша и ее ребенок, если она кормила грудью, получали свинцовое отравление.

«Не улыбайтесь», – приказывает гримерша.

Никакая отбеливающая паста не сделает мои зубы такими же белыми, как моя новая искусственная кожа. В прежние времена это не имело значения: тогда в моде были черные зубы. Гейши опускали ржавую железку в чан с уксусом на несколько дней. Зубную щетку макали сперва в образовавшуюся коричневую жидкость, затем в толченый дубильный орех, и этой смесью натирали зубы.

«Не облизывайте губы».

Мастер аккуратно обводит губы, делая их вполовину меньше. Я выгляжу так, словно съела лимонную корку.

Теперь пора делать прическу. Настоящим майко приходится по 3 часа просиживать у парикмахера. Чтобы прическа не теряла форму, спят на маленьких, похожих на кирпич, подушечках. Я выбрала прическу с шиньоном. Мои волосы расчесывают и красят в черный цвет, затем втирают белый воск и начинают выкручивать, тянуть и заворачивать пряди, придавая им вид трубочек и волн. Кожу вокруг лица намазывают клеем и прикрепляют шиньон, который по ощущениям напоминает очень тяжелый мотоциклетный шлем. Кожа на лбу и вокруг глаз натягивается, и я становлюсь похожа на молодящуюся клиентку пластического хирурга, сделавшую слишком много подтяжек. Шея затекает, и я наклоняюсь вперед «Сидите прямо».

Шиньон сидит на алюминиевом каркасе. Проволока уже натерла кожу, а ведь я только-только его надела

Гримерша покрывает клей слоем краски и проводит меня в комнату, от стены до стены заставленную вешалками с кимоно. Майко должна быть яркой, живой, излучать кокетство и невинность. Я изображаю игривую непорочность.

«Не корчитесь», – фыркает мастер.

Меня наряжают в роскошное фиолетовое кимоно. Все это время я стою с распростертыми руками, как огородное путало. Рукава доходят до щиколоток, пояс начиняется под грудью и заканчивается чуть выше бедер.

«Сделайте выдох».

Моя мучительница туго затягивает пояс. «Еще».

Больше я выдохнуть не могу.

Она тыкает мне под ребра, я взвизгиваю от боли, и завязки поддаются еще на дюйм. Чувствую себя как лошадь под тяжестью сбруи. Смотрю в зеркало и вижу незнакомое лицо. У меня огромная прическа, украшенная заколками и цветами, как будто на новогоднюю елку навешали слишком много игрушек. Фигура запеленута, как у готовой к погребению мумии. Мне хотелось почувствовать себя ики, но вместо этого я стала похожа на огромный рождественский подарок.

Меня выталкивают из двери, желают приятной прогулки по Гиону*. В моем распоряжении 45 минут. Я еле волочу ноги в тяжелых деревянных башмаках. Пояс оби сдавливает внутренности, веточка искусственной глицинии бьет по носу. Щеки зудят, а почесаться нельзя: испорчу грим. Шиньон уже натер голову в трех местах. Решаю попить из фонтанчика в синтоистском храме на углу, но понятия не имею, как наклониться.

____________________

* Квартал гейш в Киото.

____________________

Останавливаюсь на минуту, чтобы собраться с мыслями.

«Ты должна думать, как гейша».

Выпрямляю спину, и пояс немного ослабевает, я даже спокойно дышу «Голову держи ровно».

Перестаю трясти головой» и блестящие заколки тут же прекращают звенеть, как сани Санта-Клауса.

«¦Руки держи высоко».

Поднимаю руки и больше уже не наступаю на рукава.

«Скользи».

Я начинаю двигаться маленькими шажками, еле отрывая ноги от земли, и тело перестает дергаться, как барахлящий автомобиль.

Мне навстречу идет группа японцев. Они смотрят на мой костюм и начинают тихонько переговариваться. Увидев мой европейский нос, они заметно возбуждаются. Но я ничуть не смущена. Тяжелый костюм стал для меня своеобразной броней – их смех и любопытные взгляды на меня не действуют. Я словно превратилась в другого человека.

Прогулявшись по кварталу, возвращаюсь в салон. Рукава кимоно целы, а от шиньона страшно разболелась голова. Не могу сказать, какое ощущение лучше – когда с тебя снимают парик или кимоно. Последний раз взглянув на незнакомое лицо, я умываюсь над раковиной. Этот опыт заставил меня проникнуться огромным уважением к гейшам и жертвам, на которые им приходится идти. Гейша ни на минуту не может забыть, кто она такая и символом чего является.

Через неделю мы с Кубаи-сан встречаемся за чашкой кофе. Я смущенно рассказываю о своем визите в майко-салон. Кубаи-сан смеется, а потом начинает расспросы: «Какого цвета было кимоно, какие заколки они использовали?»

«Кимоно, – объясняет она, – очень отличается от западной одежды. На Западе люди всегда хотят выделяться, носить только самые модные вещи. Кимоно же должно гармонировать с окружающей обстановкой. Его цвет зависит от времени дня времени года, занятия женщины, от ее возраста и социального статуса; есть также повседневные и праздничные. Фиолетовый тебе совершенно не подходит», – сокрушенно подытоживает Кубаи-сан.

Я вешаю голову.

«Не переживай», – говорит она и сочувственно похлопала меня по руке. А потом вдруг приглашает меня к себе домой

У нее очень маленькая квартира на третьем этаже большого многоквартирного дома, прямо напротив лифта. Кухня, гостиная, кабинет устроены в одной комнате, а сбоку приютилась маленькая спальня. Заставлен каждый угол. У Кубаи-сан есть 3 телефона и факс, но ни одной фотографии с семьей и друзьями. В маленьком алькове на первом этаже 2-этажной кровати стоит новенький компьютер, но она пока не научилась им пользоваться.

«А кто там спит?»

«Никто. Раньше мама спала, но потом умерла».

Кубаи-сан редко готовит еду. Ей это просто ни к чему, да и кухня совсем крошечная. Ест она готовую еду из супермаркета на углу.

Кажется, Кубаи-сан очень одинока. Но у гейш очень сплоченная община, они как сестры. У каждой майко есть «мама» и «старшая сестра», которые учат ее завязывать кимоно, знакомят с клиентами чайного домика и постепенно обучают ремеслу. Эта связь на всю жизнь. Между младшей и старшей «сестрами» даже устраивают нечто вроде свадебной церемонии.

«А я никогда не была майко», – говорит Кубаи.

Что же случилось почти 50 лет назад, в 1952 году? Почему она уехала из Китая и что за мир обнаружила, оказавшись в Японии. Как стала гейшей в совсем детском возрасте, если рядом не было никого из близких? Я не осмеливаюсь спросить. Это было бы не ики. По крайней мере, это я усвоила.

ГЛАВА 24

Резкий неприятный скрип прерывает мой сладкий сон. Неужели Джерри снова готовит попкорн? Натягиваю подушку на голову, но звук не умолкает. Скрежет металла о металл выдергивает меня из мира приятных снов. Я снова оказываюсь в реальном мире, где темно и холодно, как в аду, и тут же вспоминаю, что нахожусь в монастыре. Оказывается, уже 4:30 утра – значит, пора вставать и читать мантры. За бумажной дверью уже слышится шорох десятка ног, облаченных в сандалии и шаркающих по начищенному деревянному полу.

Мы приветствуем друг друга молчаливым кивком и проходим в большой зал, увешанный тусклыми оранжевыми фонарями и буддистскими мандалами*. Под шорох одежд и хруст суставов монахи опускаются на колени. Из рукавов появляются книжечки с сутрами. Морозным воздухом больно дышать.

____________________

* Мандала (на санскрите – круг) в широком смысле является схемой, планом или геометрическим рисунком, символически изображающим вселенную. Мандалы используют при медитации как объект для сосредоточения внимания.

____________________

Комната наполняется глубоким резонирующим звуком, обладающим такой полнотой и мощью, что кажется, его просто не могут издавать всего 15 голосов. Они поднимаются и падают, накатывают и убывают, кружат по комнате, точно дым благовоний над центральным алтарем.

Коясан считается штаб-квартирой сингонской ветви буддизма*. 120 храмов расположены в уединенной долине, которую окружают 8 горных пиков, символизирующих лепестки лотоса. Храмовый комплекс был построен буддистским святым Кобо Даиси -пожалуй, самым известным персонажем японской истории. Святой и ученый, Кобо изобрел японский алфавит кана, был незаурядным каллиграфом, инженером, литературным гением, художником, педагогом и общественным деятелем. Но в молодости родители считали его сплошным разочарованием.

____________________

* Сингонская (или эзотерическая) ветвь – основная школа японского буддизма и одна из 2 ветвей ваджраяны (алмазной колесницы), которая в свою очередь считается одной из 3 ветвей буддизма наряду с махаяной (великой колесницей) и хинаяной (малой колесницей).Основные концепции ваджраяны – общебуддийские, однако в ней сделан больший упор на возможность достижения состояния Будды в течение одной жизни.

____________________

Кобо Даиси родился в 774 году на острове Сикоку. Уже в детстве у него были прекрасные задатки. По задумке родителей, он должен был хорошо учиться и впоследствии зарекомендовать себя при дворе императора. Но у Кобо, даже в детстве отличавшегося большой самостоятельностью, были совсем другие планы. Если верить легенде, в 7 лет он взобрался на гору недалеко от своего дома. Оказавшись на вершине, он сказал: «Если моя жизнь действительно представляет ценность, я не погибну», – и бросился вниз. Появился ангел и подхватил Кобо на свои крылья. В этот момент мальчик пообещал посвятить жизнь служению Будде и спасению человечества. Затем он пошел домой и, будучи умным мальчиком, решил ничего не рассказывать родителям.

Кобо закончил школу и, следуя воле родителей, поступил в Национальный университет Нара. Позднее он писал, что эти годы для него были полны боли и страданий. К карьере придворного чиновника у него не лежала душа, он чувствовал огромную пустоту в своей жизни. Как-то раз Кобо встретил монаха, который поведал ему, что, если миллион раз произнести одну и ту же мантру, можно обрести такую память, что раз запомнив, уже ничто никогда не забудешь Кобо собрал книги, бросил университет и стал практикующим аскетом. Родители были в ужасе.

Семь лет Кобо странствовал по острову Сикоку, изучая священные тексты и перебиваясь милостыней. Родители уговаривали его вернуться, но в конце концов опустили руки и стали говорить, что их сын умер. А в 804 году Кобо стал одним из послушников, которым предстояло совершить путешествие в Китай. Корабль чуть не разбился в бушующем море и причалил в маленьком порту, находившемся в тысяче километрах к югу от пункта назначения. Китайский губернатор подумал, что на борту пираты, и запретил монахам покидать судно. Капитан корабля в растерянности попросил Кобо написать губернатору письмо. Во время своих странствий Кобо научился писать и говорить по-китайски и приобрел глубокие познания в литературе и культуре Китая. Его письмо было вежливым и убедительным, каллиграфия безупречной. Губернатор разрешил монахам продолжать путь.

Через полгода после отплытия из Японии корабль наконец прибыл в столицу Китая. Через полгода седьмой патриарх эзотерического буддизма предоставил Кобо аудиенцию. Когда юношу впустили во дворец, гуру обрадовано произнес: «Я знал, что ты придешь. Я ждал очень долго». Кобо понадобилось всего 3 месяца, чтобы обучиться всему необходимому и самому стать буддистским монахом. Он сел на следующий же корабль, направлявшийся в Японию, и вышел на южном острове Кюсю, где и провел несколько лет в ожидании разрешения вернуться в Киото. Наконец старый император умер, на трон взошел его наследник, и судьба Кобо резко изменилась. Ему выделили землю вокруг горы Коя, где надлежало построить монастырь – центр новой ветви буддизма, которая получила название сингонской. Через 30 лет, в 62 года, Кобо вошел в состояние вечной медитации. Он обещал вернуться через 5670000 лет. Пока же он наблюдает за нами с небес.

В тусклом свете свечей монахи листают книгу сутр. Изо рта валит пар, смешиваясь с запахом благовоний. Со времен Кобо Даиси здесь мало что изменилось.

Коясан на острове Сикоку – это не просто учебный центр для сингонских буддистских монахов. Здесь начинается знаменитое паломничество японских буддистов по 88 священным храмам, образующим кольцо протяженностью 700 миль. Тропа проходит по следам молодого Кобо Даиси: именно в этих краях он странствовал в поисках просветления. Большинство паломников заходят в Коясан лишь для того, чтобы посетить могилу Кобо. Я же попросила разрешения пожить в храме в качестве послушницы и изучить основы буддийского учения, прежде чем отправиться в долгое и трудное путешествие.

700 миль ходячей медитации, созерцания каждого шага. Это в равной мере красота и аскетизм. Говорят, что если искренне придерживаться дисциплины, разум и сердце рано или поздно последуют за шагами.

Через 2 месяца я вернусь домой в Штаты. За все эти месяцы я ни на шаг не приблизилась к тому неуловимому чувству внутреннего спокойствия, которое было моей целью. Это паломничество-моя последняя надежда. За 8 недель я должна найти ва – иначе прилечу домой с пустыми руками.

Для тех, кто жаждет строгой дисциплины, Коясан – лучшее место начала обучения. Жизнь в монастыре предельно проста и аскетична. Здешний распорядок призван избавить монахов от желания вкусить мирские развлечения, от привязанности к материальному миру. Еда только вегетарианская – на завтрак простой мисо-суп и большая плошка риса. По кругу передают тарелочку с маринованными овощами, но никто не берет больше одного ломтика. Монахи доедают каждую рисинку и наливают зеленый чай в освободившиеся плошки. Овощи используют для того, чтобы подобрать остатки еды, а потом съедают и допивают чай. Прибрав за собой, принято читать благодарственную сутру. Потом все расходятся по своим делам. Младшие послушники собирают посуду и бегут на кухню ее мыть.

Я предлагаю помочь по хозяйству, и меня тут же записывают в уборщики. Мы отчищаем каждый сантиметр сверкающего пола. Вода замерзает в тазах, пальцы немеют от холода. Закончив работу, послушники спешат на занятия – беспрерывные собрания и изучение сутр не прекращаются до глубокой ночи. Меня же зовет настоятель, приветливо улыбаясь и махая рукой.

Его зовут Коити-сан. Раньше настоятелем храма был его отец, потом управление перешло к нему. Сколько он себя помнит, Коясан всегда был его домом – простые платья и шлепанцы, кленовое дерево с ярко-красными листьями у ворот. У него двое сыновей; одному из них однажды предстоит стать настоятелем. Коити-сан смеется часто и искренне, как правило, над собой. Он сидит и совершенно невозмутимо ведет беседу, пока послушник бреет ему голову. Юные ученики спешат выполнить любое его поручение, но я ни разу не видела, чтобы он сердился или повышал голос. Коити-сан очень похож на Гэндзи с одним отличием: его жизнь регулируется гораздо более простыми правилами.

Свою жизнерадостность и оптимизм он проявляет при любом случае. Кажется, они постоянно присутствуют в его жизни, как имбирь в имбирном прянике. Он умудряется все воспринимать всерьез, но при этом ни на что не обращать внимания.

«Как можно не обращать внимания на этот колокол?» – недоумеваю я как-то утром, после особенно ужасного пробуждения.

«Если понять, что мир – это иллюзия, сон уже не имеет над тобой власти», – отвечает он.

«Но если мир – всего лишь иллюзия, можно просто не вставать по утрам!»

«Однако есть вещи, которые необходимо делать»,-смеется он. И с этими словами надевает шарф и выходит на мороз.

Вечером я смотрю, как он сгребает опавшие листья. Его движения медленны и упорны, а горки листьев идеально ровные и расположены на одинаковом расстоянии. Он полностью поглощен работой и не делает ни одного лишнего движения. На его лице написано такое умиротворение, точно уборка листьев для него – это награда, а не обязанность. Не думаю, что секрет в сутрах, которые он выучил, или в бесконечном повторении жестов, или в замысловатых изящных мандалах, покрывающих стены его храма. Кажется, ключ к пониманию сингонского буддизма кроется в самом Коити-сан.

И все же… спокойствие Коити-сан как-то не вяжется с основной концепцией буддизма: вся жизнь состоит из страданий.

В ответ на мои сомнения он лишь смеется: «Причина страданий – в нашей привязанности к вещам, к материальному миру. Мы хотим, чтобы некоторые вещи были вечными – молодость, деньга, волосы. – Он сокрушенно проводит рукой по лысому черепу. – Волосы особенно хорошо иметь зимой!»

«Так, значит, не нужно ни к чему привязываться?»

«Да. И нельзя терять чувство юмора. Без него никак».

«Коити-сан, – набравшись храбрости, спрашиваю я, – а вы знаете, в чем смысл жизни?»

Он отвечает, не раздумывая: «Первое и самое важное в жизни, – произносит он с серьезным видом, – поддерживать чистоту в храме».

Проходит несколько дней, и я знакомлюсь с другими послушниками. Мне нравятся их робкие улыбки и то, как они заступаются друг за друга, если кто-то опаздывает. Нравится, с каким усердием они оттирают пол. О таких детях мечтают все родители. Они воспитаны, вежливы, послушны, но почему-то кажутся слишком серьезными для своего возраста. Даже самые младшие, которым всего 9, не думают бунтовать против жесткого и скучного распорядка. Кажется, упрямый дух молодого Кобо Даиси не выдержал под тяжестью правил и этикета.

Но как-то раз, поздно ночью, я слышу звук шагов. Это шаркают монашеские шлепанцы. Надеваю свои одежды и выхожу в коридор. Тень в шафрановом одеянии мелькает в бесконечных коридорах, на лестнице, за углом и наконец оказывается в безлюдной части монастыря. Из самого угла исходит жутковатый неоновый свет. Монах опускает монетку в торговый автомат и достает из него банку диетической колы. Кажется, Кобо Даиси может спать спокойно.

Неделю спустя, выходя из кухни, случайно сворачиваю не туда и оказываюсь на территории монашеского общежития. Оно ничуть не похоже на келью и подозрительно напоминает студенческую общагу. Всю стену занимает коллекция компакт-дисков и громоздкая стереосистема. 2-этажные кровати никто не трудится заправлять. На полу валяются гантели, а в одном углу – о боже! – телевизор! 14-летний послушник режется в видеоигру про сумо. Сказываются часы медитативной концентрации: мальчонка преодолевает уровень за уровнем. Сосед умоляет его заканчивать: скоро начнется матч любимой команды по бейсболу.

Наконец приходит пора уезжать из этой волшебной обители, населенной людьми в оранжевых одеждах и приютившейся среди сосен и кедров на священной горе. Это настоящее убежище, где можно укрыться от всего мира. Кажется, что природа, космическая энергия и человеческая доброта объединились здесь, чтобы накрыть это место теплым обволакивающим коконом. Мне очень жаль, что надо уезжать.

Когда я уже надеваю ботинки, из храма выходит мать Коити-сан, чтобы попрощаться со мной. Она протягивает мне блестящее красное яблоко, которое уже несколько дней лежало у алтаря. Свежие фрукты в это время года – невиданная роскошь. Я аккуратно упаковываю яблоко в рюкзак, между слоями одежды. И когда мне хочется вспомнить о горе Коя, достаю его и вдыхаю аромат благовоний и безмятежного созерцания.

Гористый остров Сикоку похож на ядрышко в центре Японии. По мере того как паром рассекает ледяные воды, высоченные пики становятся все ближе. Горы опоясывает тонкая полоска пляжа; кое-где расположены рыболовецкие порты. Воображение само рисует картины: бесконечные пустые пляжи, белый песок, хрустящий под босыми ногами… бамбуковые леса в сумерках мох и полосатые тени, пустые стебли, ударяющиеся друг о друга с жутковатым звуком – точно привидение бренчит своими костями… маленькие заброшенные храмы в окружении кедровых лесов… Мне просто не терпится все это увидеть.

Мой путь начинается в оживленном порту Муя, где находится большая дорога, ведущая к первому храму. По обе стороны выстроились многочисленные магазинчики, торгующие товарами для паломников. Выбрав один, захожу внутрь.

Чтобы совершить паломничество, не нужно быть буддистом, но выглядеть соответствующе просто обязательно. Одежда должна быть белого цвета, который считается цветом смерти. Я должна быть одета в белое с ног до головы, потому что в процессе паломничества мне предстоит переродиться. Эта же одежда может стать моим похоронным саваном, если в путешествии мне вдруг взбредет в голову откинуть копыта и бессовестно обременить этим какого-нибудь деревенского старшину. В продаже есть несколько видов костюмов для паломников, и все стоят столько, что я сперва решаю, что ошиблась нулями. В храмах на эти одеяния от-кутюр проставляются клейма, позволяющие узнать, сколько храмов вы посетили. Стоимость услуги – 250 долларов.

«А стирать их можно?» – спрашиваю я, обеспокоенно прощупывая тонкую хлопчатобумажную ткань и небрежно сделанный шов.

«Конечно! – услужливо сообщает продавец и шепотом добавляет, – но если вам поставят печать, краска потечет».

«А как же тогда…»

«А вы просто не пачкайтесь!»

Чего-чего, а этого я никогда не умела. Покупаю простой белый костюм. Если развалится по дороге, надену форму для дзюдо.

На рюкзак вешается маленький медный колокольчик, и теперь каждый мой шаг сопровождается пронзительным звоном. Он призван отпугивать демонов, но на самом деле привлекает бродячих собак. Но главный мой аксессуар – деревянный посох, символизирующий Кобо Даиси. С одной стороны выгравирована надпись: «Нас двое – мы путешествуем вместе». Убедившись, что на меня никто не смотрит, я делаю в посохе дырочку, чтобы можно было использовать его как штатив.

Остальные принадлежности необязательны: маленькая деревянная коробочка, в которой лежат полоски бумаги с именем и адресом паломника – ими нужно обмениваться, когда встречаешь другого паломника или получаешь подарок от хозяина магазина. (Помогает также при опознании.) Особая сумочка для пилигрима, куда кладут свечи, ароматические палочки и деньги. Узкий фиолетовый шарф, предназначенный чисто для красоты. И, наконец, четки, соломенная шляпа и сандалии из рисовой соломы, которые развалятся после первых 10 миль.

Покупаю шляпу и четки из сандалового дерева – так я по крайней мере не промокну и буду пахнуть приятно. Коробочка с посмертными записками и прочие финтифлюшки мне, пожалуй, ни к чему. Общий счет – 185 долларов: это паломничество явно не для бедняков.

Зато теперь у меня соответствующий вид. А в Японии это куда важнее, чем знать дорогу.

А дорогу я не знаю. По пути к первому храму я заблудилась трижды. Вместо карты у меня дневник одного старого паломника, которым поделилась подруга, пробежавшая трусцой весь путь от 1-го до 88-го храма. Ей, в свою очередь, он достался от соседки, соседке – от родителей друзей и так далее. Текст на японском, и со времени его написания на Сикоку много чего посносили и понастроили. Поэтому я опаздываю на обед в первый храм, а у его дверей меня тут же атакует группа репортеров с радиостанции. Оказывается, они приехали взять интервью у паломников, ожидая увидеть толпу людей с горящими глазами. Но проблема в том, что они явились на 2 месяца раньше, чем нужно. Большинство паломников – те, кто поумнее, и те, у кого не кончается виза, – отправляются в путь после весенней оттепели. Репортерша – высокая и худая, совсем как Юкико, – тут же накидывается на меня.

«Вы – паломник?» – восторженно спрашивает она. На мне белый костюм, за спиной бренчит колокольчик. Разве я могу ответить «нет»? Девушка совершенно очевидно в отчаянии, сюжет на грани срыва.

«Можно взять интервью на японском?»

Ну уж нет! Я и так опаздываю, в пятый храм нужно успеть до темноты, иначе первую ночь придется провести под мостом. Тогда она предлагает вместе со своей группой поехать впереди меня, показывая мне дорогу. И я соглашаюсь.

Прямой эфир длится менее 6 минут. Я проделываю нужный ритуал: ополаскиваю руки и рот, звоню в колокольчик, кладу полоску бумаги в коробочку в главном здании, зажигаю свечу и ароматические палочки. И мы продолжаем путь: она с диктофоном на поясе и фургончик, который тащится за нами, как ленивый щенок.

Мне в ухо вставляют маленький наушник. На другом конце сидит продюсер программы, но я слышу лишь глухой треск: «Три, два, один… поехали».

«Почему вы решили совершить паломничество?» – сразу же спрашивает она и тычет микрофоном мне в нос. Я-то рассчитывала, что меня сперва спросят, что полегче: имя, национальность. Я пугаюсь, но тут вспоминаю конкурс «Мисс Америка».

«Ради дружбы народов и мира во всем мире», – отвечаю я.

Репортерша сияет. Я жестами показываю ей, что не слышу ни слова из того, что говорит продюсер, но она лишь отмахивается. В ухо ударяет статическое электричество, и она опять тычет микрофоном мне в лицо.

«Хай-хай (да-да)», – говорю я. Так говорят все дикторши в вечерних новостях, когда их соведущие-мужчины замолкают, чтобы перевести дыхание Теперь каждый раз, когда я слышу потрескивание в наушнике или вижу микрофон у себя перед носом, я с улыбкой отвечаю «хай-хай». Это длится 8 минут. Я чувствую себя собакой Павлова, но, кажется, моя хитрость срабатывает.

После интервью девушка сворачивает оборудование, машет водителю фургона и с облегчением плюхается на пассажирское сиденье.

«Минуточку, – говорю я, когда она уже собирается закрыть дверцу, – а куда мне теперь идти?»

Девушка советуется с водителем и тычет на дорогу тремя пальцами: «Туда. Мимо не пройдете».

И фургон уезжает на следующее задание.

Через 3 мили сверяюсь с картой. Оказывается, я пошла в противоположном направлении. В пятый храм прихожу, когда уже давно стемнело, и, лишь добравшись до места, вспоминаю, что в суматохе с этим интервью забыла посох в первом храме.

Теперь все мои дни состоят из цифр: сколько километров я прошла и сколько осталось, сколько мозолей натерла на каждой ноге и хватит ли на все пластыря, сколько я заплатила за ночлег в том или ином храме и есть ли время на обед. Похоже, у ворот в нирвану стоит кодовый замок, и попасть туда можно, лишь набрав нужную комбинацию.

Паломническая тропа проходит в основном в черте города, по асфальтированному шоссе без обочин и тротуаров. Вокруг серо и мрачно: одни поля, ряд за рядом покрытые пластиковыми теплицами, и ни одного живого кустика. На развязках из-за выхлопных газов невозможно дышать. Тонкий слой снега такой же серый, как зловещие тучи, почти каждый день нависающие над горизонтом.

В начале сезона паломников совсем мало, и если один другого нагоняет, то дальше несколько миль мы идем вместе.

Каёко с мужем поженились совсем недавно; тропу проходят уже во второй раз. Познакомились 2 года назад в 43-м храме, а в медовый месяц решили пройтись по собственным следам. На молодоженов они не похожи. У них явно что-то не ладится.

«В прошлый раз было намного лучше, – шепотом признается Каёко, когда ее мужу становится скучно и он нас обгоняет. – Тогда я не должна была стирать его носки и белье».

А они только у 9-го храма.

На горном перевале между 11-ми 12-м храмами ко мне присоединяются двое молодых людей. Нам предстоит пройти 10 миль вдоль 3 вершин, и я рада, что топать по снегу не придется в одиночестве. Мои спутники оказываются пуристами – посохи Кобо Даиси отполированы до блеска, походные ботинки обернуты соломой. В пути они потешаются над пожилыми пилигримами, которые заказывают популярный ныне паломнический тур по системе «все включено» и весь путь едут на автобусе, перемещаясь от храма к храму. На все про все у этих бас-хэнро уходит всего 11 дней. Карабкаясь по обрывистой скользкой тропе, я, признаюсь, с тоской представляю себе теплый уютный автобус, наполненный смехом веселых старушек. Мои кроссовки промокли насквозь.

«Что у вас там?» – вдруг спрашивает один из моих спутников и тычет пальцем в мой рюкзак, который по меньшей мере втрое больше их сумок.

«Камеры», – отвечаю я.

Лица юношей кривятся от отвращения – оказывается, мои помыслы нечисты. Без единого слова они обгоняют меня, бросая посреди дороги. Мне остается лишь разглядывать их следы на снегу и слушать далекое эхо колокольчиков.

В тот вечер я впервые встречаю автобус с «паломниками быстрого приготовления», над которыми насмехались мои спутники-пуристы. Они выходят из автобуса, улыбаются и кланяются своему гиду и быстро переходят через улицу, направляясь к храмовым воротам. В группе около 40 человек, в основном пожилые женщины, все как один в одинаковых костюмах, вплоть до нижних рубашек и носков. Они толпятся во дворике, любуются крышей храма с загнутыми краями, статуей в пруду. Некоторые достают свечи и передают огонек по кругу, зажигая ароматические палочки, от которых тут же поднимается дым. Потом гид звонит в колокольчик, и паломники послушно становятся в линию, складывают руки в молитвенном жесте, кланяются и начинают петь. По двору разносится сутра, совсем непохожая на низкое гортанное пение монахов с горы Коя. Чистые, нежные женские голоса выводят мелодию: наму-даиси-хендзё-конго… Их глаза закрыты, пальцы с опухшими суставами крепко сложены на груди. Наконец звенит колокольчик, и пение замолкает. Паломники переходят в зал Даиси, чтобы еще раз повторить сутру.

В тот вечер в храмовой бане в глазах рябит от отвисших грудей и смеющихся морщинистых лиц. Ужинают паломники в общем зале ровно в 6:30. Находится место и для меня.

Оказывается, среди автобусных туристов одни вдовцы и вдовы. Некоторые оставили благоверных дома – поливать цветы и просиживать диван. Им очень нравится экскурсия и общество друг друга. Сегодня они за 12 часов проехали 11 храмов и пели сутры почти 30 раз. От усталости и впечатлений у них слипаются глаза. Буддизм исповедует лишь половина из них.

Они охотно отвечают на мои дотошные расспросы. Самых робких поощряют принять участие в разговоре, следят, чтобы никому не было скучно. Всего 2 дня назад они были незнакомыми людьми, теперь же у них образовалась компания.

Среди них есть одна женщина лет 45 – школьная учительница. Она выучила сотни детей, но своих у нее никогда не было.

«Внутри меня огромная пустота», – признается она и надеется, что путешествие заполнит этот вакуум. Напротив меня сидит женщина, которая молилась святому Кобо и таким образом излечилась от болезни пищеварительной системы. Теперь она приехала, чтобы поблагодарить святого. Муж остался дома: он вообще не верил, что она когда-либо была больна. Она хочет с ним развестись и ждет знака от Кобо.

В группе всего двое мужчин. Один из них совершает паломничество, чтобы таким образом извиниться перед женой за то, что все эти годы уделял семье мало внимания.

«Наверняка ей приятно было услышать об этом», – вежливо говорю я.

Он опускает голову. «Она умерла от рака в августе прошлого года. А мне больше ничего не осталось».

Женщина за соседним столиком носит с собой маленькую урну с прахом мужа. Вернувшись домой, она развеет его в саду, где он каждую осень сажал свои любимые нарциссы. Рядом со вдовой – молодая женщина, которая носит с собой дневник деда. Он тоже путешествовал по этой тропе, только 20 лет назад.

Все эти люди провели вместе всего 48 часов, а уже знают друг о друге почти все. Сидят рядом в автобусе, едят одну и ту же пищу, вместе купаются, спят в одной комнате, носят одинаковую одежду и снимают друг друга своими фотоаппаратами. И эта жизнь большой общиной, где каждый шаг совершается вместе и известен заранее, совсем никого не раздражает, как не раздражает монахов дребезжание колокола в 4:30 утра.

За 2 недели я обхожу 23 храма Токусимы – префектуры, на территории которой, по преданию, должно произойти духовное пробуждение паломников. Следующий этап – префектура Коти – посвящен дисциплине. Храмы разбросаны на достаточно большом расстоянии друг от друга, тропа идет зигзагом вдоль обрывистых мысов и безлюдных пляжей с черным песком. Температура нередко опускается ниже нуля, а дождь идет не прекращаясь. И как я ни пытаюсь сосредоточиться на просветлении, в голове одни транспортные проблемы, мысли о деньгах, пройденных километрах и о том, остались ли у меня сухие носки.

Вообще-то, 88 храмов вдоль тропы символизируют многообразие буддистских греков. В каждом храме происходит символическое избавление от того или иного порока. По идее, избавившись от 23 пороков, я должна была уже почувствовать легкость и жизнерадостность, но вместо этого в голове сплошная каша.

Как-то вечером захожу в маленькую деревушку, приютившуюся в расселине на берегу. Воздух здесь пахнет рыбой и водорослями, лодки, привязанные у причала, издают скрип, напоминающий крики дельфинов. Над головой парят чайки, а с парома доносится тихая музыка. В сумерках из маслянистой воды выпрыгивают рыбы, оставляя за собой радужные круги, которые постепенно рассеиваются.

У самого берега стоит маленькая гостиница. В дом ведет крутая лестница, а самые большие тапочки в коридоре оказываются малы на 3 размера. В душе нет горячей воды, приходится выгребать ее из ванной. Со стен слезают длинные полоски краски, точно эвкалипт сбрасывает кору. На террасе горит грязная лампочка, стены покрыты вековым слоем сажи, футон набит сухими жуками, которые при встряхивании противно гремят. Хозяйка гостиницы говорит на диалекте, который можно понять, лишь если вам не меньше 70 лет и вы выросли в глухой деревне на Сикоку. Она глуха, как статуя Будды, и ничего не видит без очков.

«Мне семьдесят семь лет», – с гордостью сообщает она. Ее муж был рыбаком и уже 10 лет как отошел в мир иной. Он чинил лодочный мотор и потерял средний палец: ободрал все мясо до кости. Как ни просил он врачей почистить кость и прикрепить палец обратно проволокой, они так и не решились. Видимо,у них совсем не было чувства юмора: отдать отрезанный палец и то еле согласились. Муж хранил его в банке на кухне и говорил, что возьмет его с собой в следующую жизнь. В конце концов жена заставила его убрать банку в чулан: она распугивала клиентов.

У нее двое детей, но они переехали в город: сперва в Окаяму, потом в Осаку и Токио. Домой наведываются редко. Она протирает пыльные пластиковые цветы, которыми заставлена вся комната. Они напоминают ей о семье, когда дети были еще маленькими. Тогда она каждый день покупала на рынке свежие цветы. Ей хотелось, чтобы дети полюбили природу, она надеялась, что когда они подрастут, то останутся на острове и скрасят ее старость.

«А вы замужем?» – вдруг спрашивает она.

«Нет, – отвечаю я, но тут вспоминаю, в какой я стране. – Пока нет».

«Сколько лет вы уже живете в Японии? Три? Четыре?» Услышав такой комплимент, я прощаю ей все, даже облезлую краску, которая падала мне на голову, пока я сидела в ванной.

«Вы сильная, как мужчина!»

Я прощаю ей и ужин, на 98% состоящий из риса с тоненьким ломтиком яйца.

«А весите вы, наверное, килограммов сорок пять?»

Да она, должно быть, совсем ничего не видит. Прощаю футон со свалявшейся соломой и туалет, который не смывается. В мисо-супе плавают кусочки пенопласта и непонятного зеленого пластика. Но мне все равно. Говорю хозяйке, что она выглядит не старше 50. Она кладет мне добавку маринованной капусты.

«А вам сколько лет? – спрашивает она. – Двадцать пять?»

С этими словами я прощаю ей абсолютно все и оставляю огромные чаевые. Она бежит за мной по лестнице, пытаясь всучить их обратно.

В комнате вытряхиваю из футона скелеты насекомых, пытаюсь найти край подушки, где не было бы пятна, и, отчаявшись, ложусь спать. Сквозь глубокую темную пелену сна чувствую, как что-то жалит меня во внутреннее бедро, как иголочка кактуса. Я потираю место укола, но тут же чувствую второй – на этот раз ощущение такое, будто я села на канцелярскую кнопку. Я вскакиваю в постели, а эта тварь кусает меня в третий раз, как будто под кожу вогнали дюймовый раскаленный гвоздь. Даже в темноте я вижу гигантскую сороконожку шириной в мой палец и длиной с шариковую ручку. Клыки крепко вонзились мне в кожу и совершают движения на манер отвертки, пытаясь проникнуть глубже. Я прихлопываю зверюгу, но лишь после второго удара она соскальзывает на покрывало и стремительно исчезает в складках.