Дети Ангелов Козловский Юрий

24

На Пушкинской площади Роберт потерпел сокрушительное поражение.

Но там же, на Пушкинской площади, Роберт одержал важную победу.

Жуковский опять ушел, зато теперь Сидорин знал, где, точнее как, искать таинственных долгожителей. Сидя в машине, он явственно почувствовал их, даже тех, кто находился далеко от него. Когда все кончилось и они разъехались, отголоски их присутствия затихали еще долго, подобные гулкому эху в горном ущелье. Удивительно было только, что Жуковский не определялся как один из них, во всяком случае Роберт ничего подобного не почувствовал.

Но если долгожители не могут прятаться от него, то можно не ждать, когда будут готовы стационарные генераторы. Теперь можно целенаправленно уничтожать их по одному по мере обнаружения с помощью портативных излучателей, несколько давно уже были запрограммированы по генетической карте убитого шпиона, а один даже был у него с собой, лежал в кейсе. А Жуковский… Да, он, конечно, опаснее всех долгожителей вместе взятых, но, пока его дочь в руках у Роберта, ему можно диктовать условия. Не может такого быть, чтобы не существовало способа справиться с ним, а раз существует, то он обязательно найдет его.

Наверное, сегодня был его день. Когда «мерседес» проезжал мимо ворот Генеральной прокуратуры, Роберт снова ощутил знакомое зудящее чувство, свидетельствующее о близости долгожителя. Им оказался рослый человек средних лет, который только что вышел из проходной прокуратуры и разговаривал теперь с каким-то милицейским офицером. Сидорину понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять, что делать. Он вытащил из кейса излучатель, представил себе прозрачный колпак, похожий на шлем космонавта, мысленно натянул его на голову одного из охранников — и сразу пропал фон его нехитрых мыслей и чувств. Короткий инструктаж, и охранник медленно, будто прогуливаясь, пошел навстречу долгожителю.

Роберт видел, как тот поднял на охранника удивленный взгляд, почувствовал, как в ровный строй его мыслей вплетаются сначала изумление, а потом тревога. Но охранник уже прошел мимо него и нажал кнопку. Человек выронил портфель, схватился за голову и стал оседать на землю, поддерживаемый растерянным милиционером. «Мерседес» медленно проехал мимо, свернул за угол и резко увеличил скорость. Сидорин даже засмеялся, представив, что может вообразить себе человек, увидев приближающееся, одетое в костюм пустое место. Настроение у него поднялось, и он решил позвонить Жуковскому…

Последний месяц был беден на приятные события. Зато неудачи преследовали неотступно. Договоренность с сотовыми компаниями об установке новой аппаратуры была достигнута уже давно, но тормозились работы по созданию самих генераторов. Точнее, по вине Лифшица задерживалась разработка программного обеспечения. Кажется, проклятый фанатик начал что-то подозревать. Роберт разложил часть работы по другим специалистам, но дело продвигалось туго, все-таки Лифшиц был на голову выше остальных. Роберт проявлял ангельское терпение и чудеса изобретательности, чтобы задобрить доктора, но тот продолжал тянуть резину. Сидорин пришел к выводу, что это намеренный саботаж. И именно сегодня, после событий на площади, он решил серьезно поговорить с Лифшицем.

Однако разговор с доктором не складывался. Роберта волновали два вопроса. Первый — как продвигается работа по продлению срока его жизни до заветной тысячи лет. Для решения этой задачи он выделил немалые деньги под закупку оборудования и расширение лаборатории. Второй — программное обеспечение генераторов. Лифшиц мямлил что-то невразумительное, всячески уклонялся от темы, уходя в какие-то высшие сферы, и Роберту приходилось постоянно возвращать его на землю. В конце концов ему это надоело, и он раздраженно сказал:

— Ладно, первый вопрос терпит, тут торопливость неуместна. Но по второму результаты нужны были даже не вчера, а позавчера. Вы меня удивляете, доктор. Неужели выделенных средств недостаточно?

И тут Лифшица прорвало:

— Ты что думаешь, Робик, ты думаешь, что купил старого Лифшица с потрохами? Старый Лифшиц ничего не понимает? — когда доктор волновался, у него проскальзывал местечковый акцент, хотя в спокойном состоянии его разговор ничем не отличался от разговора любого русского интеллигента.

— Думаешь, Лифшиц ничего не понимает? Почему меня никуда не выпускают? Ладно, пусть… Но ты меня все время обманываешь! Монография, премия… думаешь, я ни о чем не догадался? Как тебе не стыдно, Робик, я же старый человек!

Их разговор происходил на рабочем месте доктора, по западному образцу отгороженном от остальной лаборатории стеклянной перегородкой. Доктор говорил громко, почти кричал, и пятеро работавших в лаборатории его помощников уже подняли головы, привлеченные разгорающимся скандалом. А Лифшиц продолжал, повысив голос:

— Лифшиц не догадался, чей ты принес анализ? Догадался! Много о чем догадался! Робик, ты же зверь, от тебя даже кошки шарахаются! Ты страшное задумал! И помогать тебе я не буду! Хочешь жить тысячу лет? Нет уж, живи сколько Господь отпустит, а меня он и так накажет за то, что тебе помогал так долго. Хватит, я все уничтожу, что наработал, ничего тебе больше не достанется!

Он еще что-то кричал, багровея и задыхаясь, но Сидорин не слушал его. Он протянул руку в сторону доктора и что-то прошептал. Ноги Лифшица оторвались от пола, и его уже мертвое тело отлетело, отброшенное неведомой силой прямо на стекло. Стекло разбилось, и тело упало на пол в груду осколков. Сотрудники лаборатории бросились было к нему на помощь, но замерли, остановленные страшным взглядом шефа. Сидорин сожалел лишь о том, что поторопился. Теперь придется принимать нежелательные меры, потому что не получится заставить всех присутствующих молчать. План действий уже сложился у него в голове. В первую очередь нужно подобрать людей, способных разобраться с наследием доктора и продолжить работу. Но они должны уметь хранить тайну и не быть столь щепетильными в вопросах морали. Ну что же, задача трудная, но выполнимая.

Через пятнадцать минут, когда охрана увела пятерых свидетелей инцидента и в лаборатории был наведен порядок, Роберт отдал необходимые распоряжения и уехал домой. Текущие дела не допускали его длительного отсутствия. Он отлично понимал, какое значение имеют его открывшиеся способности, но понимал и то, что его могущество зиждется на деньгах, не терпящих к себе легкомысленного или непочтительного отношения. Если ты хоть на время забудешь о них, то и они отвернутся от тебя. Поэтому, хоть земля загорись, а он каждый день посвящал определенное время их приумножению.

Сегодня в одном из электронных почтовых ящиков, предназначенном для приема особо важной корреспонденции, его ждало письмо, прочитав которое Сидорин надолго задумался. Уже давно он ожидал чего-то подобного, потому что знал больше, чем другие. Деньги позволяли узнать многое о тайнах этого мира. Роберту было известно, что вся попадающая в печать информация о тайных рычагах, приводящих в движение мировую политику и экономику, и о всяких клубах и ложах, по чьим тайным приказам начинаются и заканчиваются войны, — это или откровенные домыслы, или, еще чаще, дозированная дезинформация, предназначенная для профанов и уводящая далеко в сторону от действительного положения дел. А профаны, начитавшись состряпанной для них галиматьи, гордо сознавали себя сопричастными высшим мировым тайнам.

Роберт имел возможность убедиться, что ни одного из российских миллиардеров, кичливо называющих себя элитой нового общества, и близко не допустили в круг настоящей мировой экономической элиты. Не помогали ни размеры состояния, ни срочно приобретаемый внешний лоск. Кто-то объяснял это брезгливостью родовой финансовой аристократии Запада по отношению к деньгам неизвестного (или, наоборот, слишком хорошо известного) происхождения. Но Роберт понимал, что запах денег не имеет значения для людей, входящих в круг, имеющий действительное влияние на происходящие в мире события. И состояния их, складывающиеся далеко не только из одной лишь звонкой монеты, ничем не напоминали те, что, возникнув вчера, завтра могли рассыпаться в прах. Они насчитывали сотни, а некоторые и две тысячи лет, и в случае необходимости легко объединялись, подчиняя себе правительства, королей и президентов.

Роберту были известны имена некоторых представителей этого закрытого круга. Письмо пришло от одного из них, и в нем господина Сидорина приглашали к диалогу. Если бы это случилось полгода назад, он прыгал бы от радости. А теперь раздумывал, нужно ли ему это. Но, в любом случае, предложение необходимо выслушать, потому что все в этом мире далеко не просто.

Перед сном Роберт спустился в подвал и вошел в камеру к пленнице, чтобы проверить одну возникшую у него мысль. Со звонком Жуковскому он решил погодить несколько дней, пусть дозреет.

25

С момента событий на Пушкинской площади Жуковский видел Фотиева всего два раза, и то мельком. Тот проходил по коридору мрачнее тучи, ни с кем не разговаривая. Бойцов сказал, что случилось несчастье с одним из близких Фотиеву людей, соратником по руководству орденом, и лучше его сейчас не трогать.

Сергей не находил себе места. Из Магадана позвонила Вера и заявила, что должна немедленно лететь в Москву, потому что без нее Сергей не сможет ничего сделать. Никакие уговоры на нее не действовали. Понимая, что она будет больше мешать, чем помогать в поисках, он все-таки вынужден был согласиться, решив, в крайнем случае, отступиться от собственных принципов и успокоить ее, вмешавшись в сознание. Но не тут-то было. Оказалось, что ослабить тревогу страдающей матери невозможно, она просто не воспринимала ментального воздействия. Сергею еле удалось уговорить ее оставаться в здании фонда, когда он выезжал со Степаном на поиски Насти.

Начеши с загородного дома олигарха. На военном вертолете они пролетели над огромным поместьем. Над самим домом летели так низко, что Сергей даже почувствовал, как на одной из башенок разворачивается в их сторону крупнокалиберный пулемет. Правда, стрелять охрана не решилась, скорее всего, заметив подвешенные рядом с шасси ракеты.

Присутствия в поместье Насти Сергей не почувствовал. Зато сразу понял, кто был тогда на площади. Мощная темная аура хозяина доминировала над аурами всего населения дома, но заглянуть ему под черепушку оказалось невозможно — сознание было закрыто непроницаемым заслоном. Жуковский даже застонал, удрученный собственной глупостью. Не отмахнись он там, на площади, от неясного ощущения, и Сидорин еще тогда мог оказаться у них в руках. Возможно, все было бы уже кончено.

Целыми днями они ездили по Москве, вслушиваясь и всматриваясь. И — ничего. Никаких следов. Телефон Сидорина не отвечал, сам он не звонил. Выведенный из себя бесплодным ожиданием, Сергей хотел уже предложить Бойцову штурм поместья, но передумал, поняв, что загнанный в угол олигарх способен убить Настю.

На третий день после событий на Пушкинской площади, проезжая мимо станции метро «Тульская», Жуковский попросил Степана остановить машину и спросил:

— Скажи, ты веришь в Бога?

— Конечно, — Степан будто и не был удивлен неожиданным вопросом. — Не только верю, но и служу Ему.

— Почему же ты не ходишь в церковь?

— Для веры не важна внешняя атрибутика, как и посредники в общении с Господом, — ответил Степан, не задумываясь. — Мы призваны служить Ему, исполнять Его заветы, и делаем это по мере своих сил.

Такой ответ совершенно не удовлетворил Сергея, и он не стал задавать главный вопрос, ради которого и был затеян разговор. Этот вопрос мучил его давно, еще до встречи с миссионерами, сейчас всплыл снова, а он никак не мог найти на него ответ.

Степан хотел уже снова завести двигатель, но Сергей остановил его, сказав:

— Я прогуляюсь часок. Не ходите за мной.

По подземному переходу он перешел площадь, и ноги сами вынесли его на нужную улицу. Он был здесь давно, всего один раз, но безошибочно вышел к длинной каменной ограде, тянущейся на целый квартал. Пройдя вдоль ограды, оказался перед большими открытыми воротами и, перекрестившись, вошел на территорию Свято-Даниловой обители, резиденции Святейшего Патриарха всея Руси.

Мощеный двор был полон народа. Большинство составляли праздные туристы, но много было и богомольцев, особенно женщин в длинных юбках и, несмотря на довольно холодную погоду, в простых белых платочках. Сергей выстоял очередь к каменной беседке, где напился святой воды, потом направился в глубь территории, уходя от скопления народа. Там, как он помнил, недалеко от крепостной стены с галереей стоял храм.

Навстречу степенно прошел пожилой монах, и Сергея поразила исходящая от него волна умиротворения. Это было не то чувство равнодушия и безразличия ко всему, которое исходит от бездельников, а полная отрешенность от мирской суеты и ощущение единения с Богом. У Сергея даже возникла горькая зависть к счастливцу.

В храме шел обряд венчания. Священник одних примерно лет с Сергеем читал из книги, которую держал в руках, и время от времени осенял крестным знамением новобрачных — молодую, светящуюся счастьем пару. За спиной невесты стояла подружка и держала над ее головой золотую корону. Подружка была худенькая, с тоненькими ручонками, а корона тяжелая. Видно было, что девушка держится из последних сил, потому что ручонки дрожали, а по лицу разлилась бледность. Но она терпела, храбро намереваясь выдержать до конца. Сергею стало ее жалко, и он, слегка прикоснувшись к ее сознанию, облегчил страдания. Девушка вздохнула и посветлела лицом. Наверное, подумала, что открылось второе дыхание.

Жуковский долго стоял, завороженный красотой обряда, даже боль, которую он испытывал уже две недели, казалось, отступила. Когда все закончилось, священник благословил молодых, и вся свадебная процессия вышла из храма. Сергей хотел подойти к нему, но его опередила какая-то женщина. Священник остановил ее мягким жестом, попросив подождать, и сам подошел к Жуковскому.

— Вам очень нужно поговорить со мной? — спросил он. — Мне кажется, вы сильно страдаете.

Для Сергея уже не было секретом, что прежде, чем принять сан, батюшка прошел через войну и кровь, свою и чужую, но вся грязь давно смылась, и сейчас от него исходила теплая волна доброты и сострадания.

— Да, — коротко ответил он. — Если можете, уделите мне несколько минут.

— Столько, сколько потребуется.

Священник отвел его в боковой придел, где они остановились около большой иконы с изображением Богоматери с Младенцем на руках.

— Скажите, как мне называть вас? Батюшкой? Святым отцом? — спросил Сергей, не решаясь задать главный вопрос, ответ на который надеялся получить здесь, в храме.

— Называй просто отцом Романом, сын мой. — Батюшка заметил его нерешительность и добавил: — Не надо стесняться, задавай свой вопрос.

И Сергей заговорил. Сначала нескладно, запинаясь, а потом слова полились из него, ничем не сдерживаемые:

— Отец Роман, это давно мучает меня. Знаю, великий грех так думать, но ничего не могу с собой поделать, потому что не вижу ответа. Скажите, знал Иисус, умирая на кресте, что уже скоро будет вознесен в Царствие Небесное? — Сергей испытующе посмотрел на священника.

— Конечно, знал, — сразу ответил тот, — на то Он и Сын Божий, чтобы не было для Него тайн.

— Знал… — потерянно произнес Сергей. — Значит, знал. Так чем же велик его подвиг? Разве так уж трудно перенести издевательства, побои и несколько часов мук на кресте, зная, что очень скоро наступит вечное блаженство? А миллионы людей страдают часто годами, физически и душевно, не зная, чем закончатся их муки — райским блаженством или полным небытием, вечным мраком! Они могут только верить, но может ли вера заменить знание? Мне хорошо известно, что такое настоящие страдания и боль, а сейчас они достигли предела. Так скажите, отец Роман, кому легче — Иисусу или мне?

— Ты сам знаешь ответ, — сказал священник, по-прежнему излучая благожелательность, в голосе его не было ни малейшего следа раздражения или злости. — Он содержится в самом твоем вопросе.

Сергей недоуменно посмотрел на него.

— Да, — продолжил отец Роман, — Сын Божий, конечно, знал о вечном спасении, но даже Он усомнился на миг и возопил к Отцу Своему: «Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?» Что же ждать от тебя, слабого человека, не укрепленного в вере? Ответ очевиден — Иисус потому и Спаситель, что взял на себя все грехи людские. А на кресте Он испытал не просто человеческие муки, а страдания всех людей от сотворения мира до конца времен. В том числе прошел Он и через твои страдания. Так скажи, легко ли Ему было?

Жуковский молчал, глядя в пол. А священник продолжал:

— Грех твой, конечно, велик. Сомнения не красят христианина. Вот ты спрашиваешь себя: «Неужели я самый грешный? За что Господь наказывает меня?» Но Господь никому не мстит, наоборот, Он готов помочь любому, кто осознает свои грехи и покается. Вижу, ты очень страдаешь, у тебя случилась беда. Но подумай хорошенько, нет ли твоей вины в том, что случилось с тобой? Всегда ли соблюдал ты заповеди Божьи, не нарушал ли законов духовных? Осознай свои прегрешения, останься в храме, помолись, и, может быть, уже сегодня все разрешится, потому что Господь любит всех Своих чад.

Он перекрестил Сергея и отошел к смиренно ожидавшей его женщине.

Жуковский долго стоял у образа Богородицы, что-то тихо шепча, не следя за временем. Когда вышел из церкви, было уже темно. Около ворот топтался встревоженный Степан.

— Называется, на часок ушел, — пробурчал он. — Мерзни тут из-за него!

Они сели в машину, и Степан обиженно ворчал всю дорогу. А когда вошли в здание фонда, навстречу им выбежала Вера и выпалила, задыхаясь от волнения:

— Настя нашлась! Только что Андрюша сказал, что обнаружил ее в Институте Склифосовского! — И тут же, увидев испуганные глаза Жуковского, успокоила: — Нет-нет, с ней все в порядке, просто она там от холода прячется…

26

Настя очень быстро потеряла счет дням, так они были похожи друг на друга. Никто больше у нее не появлялся, молчал даже механический голос, который она назвала про себя роботом. Девушка подозревала, что ее хотят свести с ума одиночеством и тишиной, и решила сопротивляться изо всех сил. Она стала читать, сначала про себя, потом вслух, все стихи, которые только могла вспомнить. Когда стихи иссякли, принялась восстанавливать в памяти «Илиаду» Гомера. Поэма попалась ей на вступительных экзаменах в институт, Настя терпеть ее не могла. «Илиада» помогла скоротать время, но полностью отогнать тоску не могла.

Как-то после обеда снова скользнула вверх панель, и в камеру вошла высокая женщина, но уже не та, что приходила за кровью. Она сунула в руку Насте трубку радиотелефона и буркнула:

— Держи. Зазвонит — ответишь. — Ударение в слове «зазвонит» она сделала на букве «о», что заставило студентку-филолога презрительно усмехнуться.

Звонок раздался почти сразу. Настя нажала кнопку ответа и настороженно сказала:

— Я слушаю. Кто это?

— Настя! Где ты? С тобой ничего не случилось? — Это был родной папкин голос. Настя вдруг поняла, что все меняется, с этого момента все будет по-другому, и затараторила, боясь, что связь отключится или у нее отберут телефон:

— Папа! Папочка! Я не знаю, где это, кто эти люди. Меня заперли, но ничего плохого не сделали, не переживай. Но я боюсь, папочка, спаси меня!

Последние слова она произнесла скорее для посторонних слушателей, чтобы они подумали, что перед ними просто испуганная девчонка, неспособная сопротивляться. А на самом деле она готова сразиться с ними, потому что папа ищет ее!

— Настя, не бойся, я помогу тебе, потерпи только немножко…

Это были его последние слова. В трубке раздались короткие гудки. А Настя уже ничего и не боялась.

В тот же день, когда она уже засыпала, зажегся свет, и снова появилась та же охранница. Она поставила посреди камеры принесенный с собой стул, а сама молча стала в углу, заложив руки за спину, как эсэсовка. Следом за ней вошел мужчина лет тридцати пяти — сорока с идеально уложенной прической рыжеватых волос, ухоженными, покрытыми лаком ногтями — это Настя почему-то сразу заметила — и пристальным, каким-то змеиным взглядом светло-серых, почти бесцветных глаз. Он присел на стул, аккуратно поддернув идеально выглаженные брюки, и, не произнося ни слова, уставился Насте в глаза. Ей показалось, будто маленькая, юркая змейка пытается проникнуть ей в мозг. Настя отчетливо понимала, что легко могла бы оторвать змейке голову и бросить ее в лицо этому неприятному типу, но что-то подсказывало ей, что так поступать не стоит. Подчиняясь интуитивному порыву, она впустила змейку к себе в голову, скривившись от отвращения, и постаралась вызвать в себе чувство страха и неуверенности, чтобы под ними скрыть истинные мысли. И это ей удалось — сознание залила волна животного ужаса.

Неприятный человек довольно усмехнулся, будто увидел именно то, чего ожидал, поднялся и вышел из камеры, так и не произнеся ни слова. Баба подхватила стул и так же молча потянулась за ним.

Теперь Настя знала, что ей нужно делать, будто кто-то нашептывал ей на ухо необходимые инструкции. Назавтра она целый день спокойно просидела на кушетке, только несколько раз проделала упражнения, чтобы размять мышцы. А на следующий день, когда в очередной раз откинулся столик и появился обед, закатила сцену. Уронив миску с супом на пол, она схватилась руками за голову и громко простонала:

— Мне плохо! Голова… помогите скорее!

Ждать долго не пришлось. Почти сразу в камере появились те двое, что брали у нее кровь. На этот раз маленькая медсестра держала в руке черный пластиковый чемоданчик. Настя подняла голову и посмотрела прямо в глаза сначала медсестре, потом охраннице. И увидела, что их взгляды теряют выразительность, становятся пустыми.

— Где мы находимся? — спросила Настя, не сводя глаз с медсестры, которая показалась ей более сообразительной.

— В доме. У Хозяина, — монотонно ответила та. И прозвучало это именно так, с большой буквы.

— А кто хозяин?

Медсестра молчала, а ее спутница смотрела на нее тупо и преданно. Настя поняла, что фамилии ей не назовут, видно, в них крепко-накрепко вбито, что любые сведения о хозяине — табу.

— Ладно. Тогда скажи: дом-то где? В каком городе?

— В Подмосковье, — так же монотонно произнесла медсестра. Видимо, на эти сведения запрета не было.

Настя видела, что обе женщины подчинены ее воле и находятся в полной ее власти. Как это у нее получилось, она совершенно не понимала, но почему-то не задумывалась об этом.

— Вы должны вывести меня из дома и доставить в Москву, — сказала она уверенно.

Здоровячка молча кивнула головой.

— Тогда ведите.

Медсестра открыла проход нажатием кнопки на карманном пульте, Настя взяла ее под руку, и они вышли в длинный пустой коридор, облицованный теми же панелями, что и ее камера. Правда, дальше по коридору в стенах стали появляться обыкновенные двери. Они миновали несколько поворотов, и Настя увидела сидящего перед большим монитором человека в черной форме. Рядом с ним, укрепленный в специальном зажиме, стоял маленький автомат. Настя напряглась и крепче прижала локоть медсестры. Но охранник смотрел мимо нее.

— Ну, что там? — спросил он у женщин.

— Ничего страшного. Обычная истерика, — ответила медсестра. — Открой, нам надо подняться наверх.

— Куда это вы? — удивился охранник. — Ваша смена еще не кончилась.

— Нам надо, — все так же спокойно повторила медсестра.

Охранник пожал плечами, но спорить не стал. За его спиной отъехала в сторону тяжелая бронированная дверь, и они втроем стали подниматься по лестнице. И тут едва не произошло непоправимое. Настя споткнулась на ступеньке и на долю секунды выпустила из-под контроля здоровячку. Та среагировала мгновенно — заревела и бросилась на Настю, целя ей в лицо растопыренными пальцами. Настя чудом успела выпрямиться и остановить летящую на нее фурию.

Дальше все шло гладко, без инцидентов. Подниматься пришлось довольно высоко, подземный этаж оказался очень глубоким. С лестницы вышли прямо во двор, минуя внутренние помещения дома. По дороге прошли мимо еще нескольких охранников, и ни один из них в упор не замечал Настю, видя перед собой только двух знакомых женщин.

Не останавливаясь, они прошли на большую парковку, где стояло десятка полтора не самых дорогих автомобилей — видимо, это была парковка для обслуги. Медсестра подвела Настю к маленькому «фольксвагену-гольф», открыла незапертую дверцу, и все трое уселись в машину. Настя устроилась сзади, чтобы не выпускать обеих из вида. Ключ торчал в замке.

Часовой на воротах пропустил их беспрепятственно, только спросил:

— Что это вы даже не переоделись?

— Мы вернемся, — бросила медсестра и резко сорвала машину с места.

Только сейчас до Насти дошло, что все они одеты совсем не по сезону. На улице холодно, а на них только тоненькие медицинские костюмы и шлепанцы на босу ногу. Но думать об этом было некогда, нужно было уносить ноги подобру-поздорову. Она вздохнула облегченно только тогда, когда миновали последний шлагбаум с охранником и выехали на оживленную дорогу.

Они уже давно ехали по городу. Настя молчала, потому что не знала, что делать дальше. Молчали и две ее спутницы. Медсестра вела машину по одной ей известному маршруту, а здоровячка тупо смотрела на дорогу. Настя с отчаянием искала выход. В такой одежде выходить из машины нельзя, в милицию, почему-то она была уверена, обращаться не стоит. И тут ее осенило. Одежда медицинская? Значит, где на нее не обратят внимания?

— Где здесь ближайшая большая больница? — спросила она.

— Недалеко. В двух кварталах. Склиф, — ответила медсестра.

— Поехали туда, — приказала Настя.

Никто не остановил машину, наверное, благодаря их наряду, и им удалось подъехать почти к самой эстакаде, на которую заезжали машины скорой помощи. Настя приказала женщинам все забыть и отпустила их. Сама она, трясясь от холода, забежала в вестибюль перед приемным покоем. Она еще не придумала, что будет делать дальше, но тут хоть было теплее. Денег — ни копейки. Звонить? А куда? У нее не было ни одного знакомого в Москве, и в городе она знала только аэропорт Домодедово, Красную площадь да еще Арбат.

На улице уже было темно. Настя сидела на стуле в углу шумного вестибюля, стараясь не привлекать к себе внимания, и все придумывала, придумывала. А потом оказалось, что придумывать ничего не надо, потому что увидела бегущих к ней от входа папку с мамкой. А за ними, совсем как в мечтах, спешил радостно улыбающийся Андрей…