Секретные поручения. Том 1 Корецкий Данил

Глава пятая

ОРГАНИЗАЦИЯ

— Зря я в штаны напустил, — сказал Метла. — Пронесло, кажется.

Они с Родиком Байдаком сидели на скамейке у входа в офис «Визиря». Метла вытянул свои длинные ноги и ссутулился, на плечо ему свесилась пихтовая ветка с зелеными глянцевыми не то листочками, не то иголками. Раньше здесь пихты не росли — вообще ничего не росло, даже трава-мурава. Это потом уже, когда Хой выкупил здание архитектурных мастерских, начали озеленять крыльцо и прилегающую к нему территорию: вкопали скамейки, поставили беседку с круглой остроконечной крышей, землю устлали декоративным мохом и дерном, навтыкали кругом деревья. Особенно нравились Хою пихты. Говорили, что в семидесятые годы он сидел под Волковыском (местная зона считалась одной из самых несчастливых в Союзе), а когда вышел на волю, то первое, что увидел, были пихты у главных ворот. Огромные пихты с зелеными не то листочками, не то иголками.

— …И Машку, выходит, зря бил, — продолжал Метла.

Он посмотрел на Родика.

— Не знаю, — равнодушно сказал Родик Байдак. — Может, и зря.

— Когда она ракетницу из дома снесла, я каждый день ждал плохих новостей.

Родик кивнул.

— Тут хочешь не хочешь ножками перебирать станешь.

— Я и говорю.

Еще один выжидающий взгляд. Метла надеялся услышать от Родика что-нибудь снисходительно-успокаивающее: да ладно тебе, Машкиным мозгам небольшое сотрясение только на пользу. Но Родик не собирался его успокаивать, Родик демонстрировал полный нейтралитет. Если уж на то пошло, Метла сам во всем виноват — нечего было вообще брать эту ракетницу. Сувенир… Уж лучше бы сразу отпилил голову одному из тех водителей и тоже прихватил с собой, дома в конфетнице хранил бы. Нет, Метла человек достаточно разумный и осторожный, Родик не первый год знаком с ним, — но с тех пор, как на горизонте замаячила ногастая лярва Машка Вешняк, Метлу бывает не узнать.

— Думал, ладно, что я в говно вляпался, — продолжал Метла. — Так ведь и вас всех еще…

— Ладно тебе.

— Все из-за Машки, из-за нее. Ладно, отмудохаю еще раз пару, а потом прощу.

Рбдик хотел сказать, что лучше всего было бы просто переломать лярве шейные позвонки и не мучить. Но решил, что это не его дело, — и не сказал. О чем позже всем пришлось здорово пожалеть.

— Так Машку точно потом не вызывали? — спросил Родик. — Может, она втихую в прокуратуру ходила?

— Нет, — уверенно сказал Метла. — Машка теперь ручная, даже на унитаз без моего разрешения не сядет. Остальных, кто тогда у Газона гулял, тоже вызывать перестали. Все тихо. Похоже, и вправду пронесло, так ведь?

Родик размазал свой окурок по ножке скамейки и поднялся. Метла поднялся тоже.

Сегодня пятница, конец недели, Хой собирает летучку. На часах шестнадцать сорок, все, наверное, уже собрались. Родик может и опоздать, он ничем Хою не обязан, он — полноправный партнер, неизменная величина, бугор, босс. Он обеспечивает для «Визиря» легальный статус, снабжает гарантийными письмами под кредиты и заминает через папочку разные мелкие неприятности.

А вот Метле опаздывать нельзя. Метла, хоть он и друг Родику, но для Хоя не больше чем цепной пес. Опричник. Специалист по грязным делам.

— Кстати, Курлова Серегу помнишь? — спросил вдруг Родик.

— Кто такой?

— Ты нас возле общаги от Толстого Витька выручал. У Курлова подруга еще была, блондинка в белых штанах.

— Ага, — кивнул Метла. — Курлов тоже не худой, как мне помнится. Мы собирались его покатить за компанию со всеми. А что?

Вдвоем они поднялись на крыльцо. Метла открыл дверь и, отступив в сторону, пропустил Родика. Это у него как-то само собой вышло, на автомате. Родик даже не улыбнулся, вошел внутрь. Метла последовал за ним.

— Курлов, оказывается, у нас работает, в «Визире», — сказал Родик, шагая по полутемному коридору. — Грузилой.

— Простым грузилой? — Метла удивился. — Вы же однокурсники…

— Я его не видел здесь ни разу, Вал Валыч только сегодня сказал мне. Он собирается Курлову после летучки дыню вставить в одно место. Непонятки какие-то у них.

Родик и Метла поднялись на второй этаж, где находился главный офис директора общества с ограниченной ответственностью «Визирь» Юрия Петровича Хоя. Родик прикурил новую сигарету и прошел в кабинет, а Метла остался в коридоре чесать языком с двумя охранниками и зорким взглядом приглядывать за окрестностями. Да, раньше все было просто: у кого кулаки крепче, тот первым проходит в дверь. Проще некуда. Теперь многое изменилось. Но Метла не завидовал своему лучшему другу — как-никак у цепных псов бывают свои маленькие радости: баночка пива за приятной беседой, тихарной косяк в рукаве. Не так уж и мало. К тому же все псы попадают в рай — ведь так?

Ну и офис он себе отгрохал. Это надо видеть. Когда Хой выкупил трехэтажное здание архитектурных мастерских на Средней улице, никто из его друзей и не подозревал, что он там устроит. Ясное дело, думали, — оштукатурит стены «байрамиксом» по 55 долларов за упаковку, потому что все «новые» в Тиходонске штукатурят стены «байрамиксом»; покроет крышу металлической черепицей Rhust — потому что все «новые» кроют крышу черепицей Rhust; вставит окна с пластиковыми рамами и популярнейшим в Тиходонске коэффициентом звукоизоляции 30 dB; уложит плитку «гранито грис» самой ходовой пятой категории; навесит любимые тиходонцами потолки «Чикаго металлик» по самой любимой цене от $16 и самого любимого размера плитки 600х600… Короче, как у всех.

Хой так и сделал в конце концов. Но он сделал и кое-что еще. Две недели день и ночь в бывшем здании архитектурных мастерских работала приглашенная Хоем бригада турок строителей. За каждый квадратный метр, за каждый человеко-час Хой платил этим туркам раза в три больше, чем положено любому, пусть даже самому талантливому турку в Тиходонске. Они производили столько шума, что весь квартал две недели не спал, не смотрел телевизор и почти не разговаривал. Когда турки наконец покинули здание, оказалось, что вместо трех этажей там осталось только два. Они сняли перекрытия между вторым и третьим, отчего потолки взлетели метров на пять, снесли все перегородки и воздвигли в углу стеклянную «чудо-башню», где сейчас располагается кабинет самого Юрия Петровича Хоя. В башню ведет железная винтовая лестница с низкими перилами, а внизу стоят конторские столы из дубового массива — и если бы не декоративная штукатурка «байрамикс», если бы не пластиковые рамы и не потолки «Чикаго металлик», то все это вкупе походило бы на цех в тюремной промзоне.

Хой был очень доволен.

Когда на дворе обычный рабочий день и все складывается неплохо, Хой сидит в своей башне с восьми утра до восьми вечера и поглядывает вниз через огромное панорамное окно. Глаза у него быстрые и внимательные, под глазами висят мешки, большое грубое лицо будто покрыто слоем серой пыли — лицо человека, долгое время общавшегося с бутылкой и большими деньгами.

Хой любит цитировать разные бытовые мелочи из своего темного прошлого, проведенного в холодных бараках под Волковыском. Он любит наблюдать с высоты, как работает его управляющий Вал Валыч, как работают его бухгалтеры, секретари, «буксиры» и курьеры. Все как на ладони. Ша.

Обычно конторские сидят здесь до шести, но сегодня, как и всегда в конце рабочей недели, уже в половине пятого столы очистились, все убрались по домам. Остались лишь несколько «буксиров», ведущих отдельные отрасли (или — темы, как называет это Хой), главбух, управляющий Вал Валыч и Родик Байдак. Верхушка. Элита. Словно подчеркивая это, Хой собрал их в своей башне, усадил за стол… Итак, с чего начнем?

«Визирь», как и любая умеренно процветающая фирма, крутил деньги где только мог, не ограничиваясь общепитом и продуктами питания. Здесь продавали кондопожскую бумагу и картон, дешевые американские зажигалки «Либерти», медицинские сканеры для диагностики желудочных заболеваний, поп-корновские аппараты, листовой металл — и кое-что еще, далеко выходящее за рамки уставной деятельности «Визиря»…

Например, наркотики. Конечно, наркотики. Они давали до тысячи процентов прибыли, притом не облагаемой налогом.

Сегодняшняя летучка была краткой. «Буксиры» и главбух отчитались за пять минут.

Хой распорядился потихоньку сворачивать всю мелочевку и поп-корн — и плотнее работать с Кондопожским комбинатом. Бумага последний раз дорожала еще в июне, сейчас все успели привыкнуть к новым ценам и ждут очередного подорожания.

Поэтому будут сметать все до последнего рулона. За лето в области появилась дюжина новых издательств и газет — и примерно столько же контор, торгующих бумагой, окончательно накрылись. Круг потребителей расширяется, круг поставщиков сужается, шансы оставшихся в живых повышаются, «Визирь» не должен упустить свой шанс… Ну и все в таком духе.

Когда Хой кончил говорить, «буксиры» и главбух убрались. С Вал Валычем и Родиком у Хоя была своя тема. Последнюю партию кокаина они заказали в Тайпаке, в западном Казахстане. Товар пришел в срок, запаянный в металлические банки с надписью «Тушенка свиная пряная», — но в пятнадцати банках из ста сорока пяти зазор между верхней границей порошка и крышкой был чуть большим, чем это полагается. Недовес? Да. Но не в этом дело. Хоя больше всего волновало, что таможенники имеют привычку вскрывать консервные банки, внутри которых что-то подозрительно шуршит вместо того, чтобы булькать или вообще молчать.

Хой сказал, что терпеть не может, когда в таких делах небрежничают. Это рано или поздно выходит боком.

Родик сказал, что в Тайпаке продают самый дешевый кокаин.

Хой сказал: пусть подавятся.

Родик сказал, что, если даже на таможне обнаружат наркотик, «Визирю» ничего не грозит — потому что в сопроводительных документах записано название другой фирмы и другой адрес.

Хой сказал, что Родик умный, но он, Хой, — умнее, потому что восемь лет топтал зону и ел сушеную картошку, а это здорово добавляет ума.

Родик замолчал.

Потом они обсудили недавний инцидент с Фирсовым, который упорно пытается влезть в наркобизнес и не понимает предупреждений. Проиграв «стрелку», он хотел взорвать Ираклия вместе с товаром и двумя десятками посетителей. Так делают только полные отморозки. И никто не знает, что он выкинет завтра.

— Пошлем ребят, пусть подпалят его логово, — предложил Вал Валыч.

— Зачем? — Родик прикрыл глаза припухшими веками и откинулся на мягкую спинку кожаного кресла. — С Фирсовым надо решать… А точку возьмем под себя.

— Верно, — кивнул Хой. — Кто сделает?

— Метле поручу, — не открывая глаз, произнес Родик.

— Кстати, о Метле, — сказал Вал Валыч. — У меня возникла проблема с одним новичком.

— Каким? — спросил Хой.

— Курлов. Он работает в паре с Пашей Есипенко.

— С Дрыном? — уточнил директор. — С тем самым?..

Вал Валыч кивнул.

Тот самый — это значит который пол-литровыми кружками глушит поросячью кровь. В «Визире» работают четыре бригады грузчиков-сопроводителей: девять крепких парней, страдающих косноязычием и озлобленностью, девять простейших «кулачковых механизмов», рядом с которыми даже Метла выглядит настоящим боссом. Никто, кроме Вал Валыча, не знал их по именам. Вернее — не помнил. Да и зачем?

— И что с этим… Курловым?

— Последнего напарника Есипенко убрали 20 августа, — сказал Вал Валыч, — а 23-го пришел этот. Курлов. Обкатку прошел нормально, потом они сделали удачную ходку в «Пилот» — я даже выдал ребятам премиальные.

— Ну и?.. — нетерпеливо перебил его Хой.

— Вчера он заартачился, — сказал управляющий. — Тот хорек от Фирса… Когда его буцкали на складе, Курлов отказался добивать, впал в истерику. Ираклию в лоб заехал. Хотел убежать.

— Это плохо, — нахмурился директор.

— Парень по колено в говне. Но зайти глубже — боится.

— Ладно. Только это твои проблемы, Валыч. Макни его с головкой или убери… Если твой этот, как его… Курлов возбухнет где-нибудь на стороне, я сам напихаю в твой живот битого стекла. И — все. Не хочу больше об этом слышать.

Вал Валыч сделал непроницаемое лицо: он все понял. И тут же пометил у себя в ежедневнике: «Курлов — расчет 100%». Судьба Сергея Курлова таким образом была решена. «Стопроцентный расчет» у Вал Валыча означал, что Курлов несколькими днями позже будет обнаружен в какой-нибудь компостной яме в одном из дачных поселков под Тиходонском…

— Одну секунду, — сказал вдруг Родик Байдак и открыл глаза.

Хой повернул к нему свое большое серое лицо. После того, как в январе 94-го директор «Визиря» резко бросил пить (он все делал резко, даже брился), белки его глаз окрасились в алый цвет из-за постоянно лопающихся капилляров. А ближе к вечеру веки его припухали и утомленные глаза выкатывались из орбит, что иногда приводило в замешательство собеседников Юрия Петровича Хоя.

— Ну? — спросил Хой, рассматривая Байдака.

Родик даже не моргнул.

— Курлов мой однокурсник, — сказал он. — Я его знаю как облупленного. Пусть работает. Трогать его не надо.

Вал Валыч поднял удивленные глаза от ежедневника.

Мария Афанасьевна Войкова — повар второго разряда кафе «Пилот» — скончалась в больнице «Скорой помощи» утром в понедельник. Обычно в это время — в половине шестого — она выключала пикающий на полу у кровати электронный будильник и начинала свой рабочий день.

Одно время прокурор Степанцов пробовал обращаться к ней по фамилии: «Товарищ Лопатко, зайдите ко мне в кабинет». Звучало комично. У нее было сложное отчество Леонардовна — будто металлические шарики во рту перекатываешь. Степанцов немного картавил, а в таком слове не скартавить было просто невозможно, — так что «Татьяна Леонардовна» тоже не годилось. Просто Таня?.. Нет, слишком фамильярно.

В конце концов был выбран нейтральный вариант: Татьяна.

— В общем, Татьяна, суть такова, — сказал Степанцов, неторопливо перебирая бумаги на своем столе. — Ты знаешь, где кафе «Пилот»?

— Знаю, — сказала Таня. Однажды они с Тихоном обедали там, потом по-быстрому молча «качнулись» в его машине, после чего Тихон уехал к своей жене. Как обычно.

— Там двое неизвестных учинили злостное хулиганство…

— И что? Это же не наша подследственность, — уверенно сказала Лопатко.

Степанцов перестал трогать бумаги и сложил руки перед собой.

— Слушай и не перебивай. Те два молодца во время налета опрокинули кастрюлю кипятка на повариху. Она долго лежала в больнице, а вчера умерла. У нее вдобавок было больное сердце. Тебе предстоит провести расследование.

— А чего тут расследовать? — спросила опытная Таня. — Хулиганство, плюс тяжкие телесные, повлекшие смерть. Подследственность Первомайского РОВД. При чем тут городская прокуратура? Или у нас своей работы мало?

— Да при том, что потерпевшая — теща Лыкова! — раздраженно сказал прокурор. — Она жила отдельно, а теперь у ее доченьки взыграл комплекс вины, и она хочет, чтобы убийц сурово покарали! Поэтому ты и будешь расследовать — быстро, качественно и результативно!

— Вот те раз… Теща областного губернатора работает поваром в кафе?!

— Это как раз признак демократизма, — кивнул прокурор. — Но ты понимаешь ответственность. Если что — с нас шкуру снимут. Ясно?

Обычно он говорил по-другому: «Нам яйца оторвут». Но сейчас такая формулировка не годилась.

— Да уж…

Ей было совершенно ясно, с кого «в случае чего» снимут шкуру.

Прижимая тонкий проверочный материал к груди, Таня вышла из кабинета шефа.

Сегодня она поддела под брюки теплые колготки. Впервые за эту осень. Холодная осень, плюс пронизывающий ветер. Каждый раз в октябре Таня тихо, по-бабьи скучала. Будто целую жизнь прожила, а умирать ой как не хочется… От ушедшего лета она, как всегда, ждала многого — и, как всегда, получила шиш с маслом.

Любви нет, работа опротивела, в уголках рта затаились морщинки. Двадцать восемь лет, двадцать восемь прожитых жизней — она едва успевает провожать их взглядом, как вагоны, проносящиеся мимо на полной скорости. Тот мальчик, Денис Петровский, он ведь на целых четыре года ее младше. А Таня по инерции относится к нему как к ровеснику. Смешно, да? Он симпатичный. И добрый. Наверняка не пресыщен женской лаской. Подруга по университету, Сонька Кижеватова, говорит: «Затащить разок такого теленка в постель — он всю жизнь доиться будет».

Он Тане нравится. Правда. А Сонька — дура, она одного такого теля поймала за хвост, ему всего двадцать три, старший лейтенант, артиллерист. Третий год живут в общежитии, ругаются, старлей каждый вечер напивается, тискает у мусоропровода общажных блядей…

Но раз на раз не приходится. Может, ей больше повезет? Только с кем?

— Он у вас почти симпатичный вышел. Не похож. И губы должны быть толще. Глаза меньше. Нос в крупных порах, на переносице складка, а вверху почти сразу начинаются волосы. От него еще пахло неприятно. Нет, не похож.

Свидетель Лена Давыдова вернула художнику Рулеву плод его кропотливого двухчасового труда.

— Но не буду же я рисовать вам эти поры! — возмутился Рулев. — И этот запах!.. Я не импрессионист в конце концов! Я же вас спрашивал о пропорциях, показывал, вы говорили мне: да, примерно так, да, все правильно!

— А теперь я вижу, что не похоже, — упрямо повторила Давыдова. — И лицо у него не круглое, как здесь, а овальное, и голова похожа на яйцо.

Рулев был первым художником, с которым она общалась в своей жизни. Рулев работал ответственным секретарем в милицейской ведомственной газете «На посту», рисовал макеты и оформлял полосу «Разговорчики в строю», а по мере надобности выполнял для своих учредителей функции приглашенного специалиста по идентификации. У Рулева узкое лицо, желтые, как солома, волосы собраны сзади в пучок. Зубы тоже желтые — от табака. И маслянистые глаза сердцееда. Лена Давыдова твердо знала: стоит только похвалить эти его каракули, и он разденет ее прямо здесь, в полутемном безоконном закутке райотдела. Разденет и проткнет, как протыкают соломинкой пакетик с соком.

— Я бы никогда не узнала его здесь, — сказала Лена Давыдова, показывая на рисунок.

— Почему?

— Потому что не похоже.

Это правда. Рисовал Рулев плохо. Он еще мог кое-как изобразить стакан и яблоко (программа третьего класса художественной школы), у него забавно получались человечки в милицейских фуражках, которыми была наводнена юмористическая полоса «Разговорчики», — но дальше этого гений художника Рулева не простирался. К тому же по вечерам он подрабатывал в рекламном агентстве и испытывал хроническую нехватку времени.

— Елки зеленые, — в сердцах сказал Рулев.

Он снял стеркой овал лица и нарисовал новый, более вытянутый. Глаза уменьшил в два раза и прилепил их почти к самой переносице. Решительно сократил площадь лба. Закруглил и увеличил губы.

— А теперь? — спросил Рулев.

У него длинные и сильные, проворные пальцы. Лена Давыдова не сомневалась, что этот Рулев ставит рекорды по скоростному расстегиванию лифчиков.

— Волосы ниже, — сказала она.

Рулев яростно заработал стеркой и карандашом. Линия лба зависла над самыми бровями.

— Верхняя губа короче. Когда он говорил, у него в уголке рта пузырьки были.

Пузырьки Рулев рисовать не стал. Верхнюю губу укоротил и подтянул к носу.

— Ну?..

В это время в коридоре раздались громкие нервные шаги. Дверь распахнулась, в комнату вошла Таня Лопатко, в руке она держала незажженную сигарету.

— Дай огня, Рулев. Что у вас слышно?

— Ничего, — мрачно сказал Рулев, доставая из кармана зажигалку. — Говорят, не похоже рисую.

— Не может быть, — раздраженно бросила Таня.

Она прекрасно знала, что для нужд идентификации весь цивилизованный мир использует специальные лаборатории с картотекой типов лиц и их фрагментов; в крайнем случае прибегают к услугам профессиональных художников. Рулев никогда не был профессиональным художником и никогда не станет им. Ему только уродцев в газете рисовать. Но на весь Тиходонск имеется лишь одна действующая лаборатория, и чтобы вщемиться в ее рабочий график, следователю нужно иметь на руках дело с кучей малой трупов. Так что приходится брать что дают.

— Наш Рулев замечательный художник, — механически произнесла Таня Лопатко, разглядывая рисунок. — С его помощью тиходонской милиции удалось поймать и обезвредить добрый десяток бандитов и угонщиков.

— Восемь человек, — уточнил Рулев.

У каждого из этих восьмерых имелся или шрам на лице, или здоровенная бородавка, или какое-нибудь явное уродство. Бородавки Рулев рисовать умел.

— Но здесь все равно чего-то не хватает, — упрямилась Давыдова.

— Чего именно?

— Ну… Не знаю. У него в лице было что-то неприятное. Похож на кого-то.

— На кого?

— Говорю же: не знаю.

— В твоих показаниях записано, что нападавший находился очень близко от тебя, — сказала Таня Лопатко.

— Он дышал мне в лицо.

— Да, именно так. Ты должна была его хорошенько рассмотреть, Лена. Напряги-ка память, давай…

Лена Давыдова отвернулась к стене и напрягла память. Она вспомнила, как в одной из соседних комнат снимали на фото ее грудь с лиловыми синяками, которые остались после того злополучного обеда в «Пилоте». Сейчас фотография подшита к делу, менты могут пялиться на нее сколько кому влезет, да и фотограф наверняка штампанул для себя пару лишних копий. Лена уже жалела, что послушалась подругу Регинку Бурак и связалась с милицией.

— Кажется, у него что-то с носом было, — неуверенно сказала она минуту спустя. — Нос, он у него… — Лена Давыдова запнулась, подыскивая верное слово. — Поросячий. Да, точно. Очень курносый, вздернутый.

— Какой-какой? — переспросил Рулев, недоверчиво скривившись.

— Поросячий, тебе сказали, — повторила за потерпевшую Таня Лопатко.

— Вздернутый, — добавила Давыдова.

Рулев хохотнул, что-то быстро изобразил на рисунке, подвинул листок к Лене.

— Такой?

Лена Давыдова смотрела, будто громом пораженная. Потом сказала:

— Да, это он.

Таня Лопатко взяла у нее портрет, глянула и тоже чуть не расхохоталась. Вместо носа Рулев нарисовал обычный свинячий пятак. Похоже, это дело будет девятой его творческой удачей.

Позже Рулев подправил нос, чтобы рисунок не вызывал прямых ассоциаций с персонажами «Разговорчиков», обвел линии рапидографом, любовно нарисовал в уголке «РУЛ» и отдал все на ксерокс. К концу дня изображение должны сверить с фотографиями из картотеки — нет ли там чего похожего. Таня Лопатко вернулась в прокуратуру и до самого вечера занималась анализом собранных показаний.

Информации мало, странностей много — вот и все, что можно сказать по этому поводу.

Что за странное нападение? Не пьяные ханыги, забредшие добавить по сто пятьдесят беленькой и избившие не отпускавшего в долг буфетчика… Двое в рабочей одежде, трезвые, разбрасывают по залу какое-то гнилье, лупят всех, кто под руку попадет…

Странно ведет себя и директор «Пилота». Во-первых, не заявил. Девчонки пожаловались в милицию — Давыдова с Бурак, а после смерти поварихи все и завертелось. Иначе никто бы о нападении не узнал. А ведь директор кровно заинтересован, чтобы хулиганов нашли и такого больше не повторилось! А он — наоборот, не склонен откровенничать. Не помнил, как выглядела машина, на которой приехали налетчики. С большим трудом, с пыканьем и мыканьем описал их внешность.

Весь персонал кафе вслед за заведующим поразила та же непонятная амнезия.

Вода в электрочайнике почти выкипела, когда Таня наконец оторвалась от бумаг. По привычке бросила взгляд через стол: обычно там видела она безукоризненный прямой пробор на голове Тихона, склоненного над пишущей машинкой и осторожно тыкающего пальцами в клавиши. Но сейчас Тихона нет, он ушел в половине седьмого. Таня Лопатко сидела в кабинете одна.

— Так даже лучше, — подумала она вслух.

Крус был обычный мужик: в меру сердечный, в меру злой, готовый работать как вол, чтобы прокормить семью. Носки, перхоть, растаявшая шоколадка в нагрудном кармане (для жены), дешевый польский презерватив, припрятанный в пачке сигарет (на всякий пожарный). Вообще-то Крус к выпивке равнодушен, он не способен понять до конца, что приятного в том, что ноги не идут, а в голове оглушительно играет малиновый звон, — но если Кравченко нужен напарник, чтобы придушить бутылочку домашнего вина, то уговоры занимают не больше пяти секунд.

Таня понимала, что точно так же получилось и с ней. Тихону сто лет не нужна любовница, но он привык идти, куда ведут. Пусть идет тогда к чертям свинячьим.

Вот так.

Она вспомнила, что Тихон в свои двадцать шесть лет не научился попадать без посторонней помощи, он беспомощно тыкался то в одно бедро, то в другое, однажды даже колено обкончал — и пыхтел, пыхтел, как паровоз, пока она не брала наконец инициативу в свои руки и не направляла ее в нужное место. В такие минуты Тане казалось, что она завязывает взрослому дяде шнурки на ботинках. В этом Тихон весь. Его надо брать за поводок и вести. И-не отпускать.

«Почему не отпускать? На х… он нужен?» — спросила себя Таня и налила кофе.

Вместо одной ложки всыпала две, чтобы взбодриться. Сахару побольше. Отпила глоток и стала прикидывать, что может скрываться за странностями этого дела.

«Пилот» молчит, потому что боится. Это могут быть какие-то грешки, припрятанные в пыльных углах кафе. Игра с наценкой? Пересортица? «Левые» продукты? Это могут быть… Таня почувствовала, как внутри закопошилась увесистая, полноценная идея.

Это могут быть конкуренты. Внутрикорпоративные разборки. Торговые мафиози шерудят друг дружку без посредников. Таня оценивающе прислушалась к своим мыслям, прокрутив их еще разок для демонстрации. Да, похоже на правду.

А потом одним глотком прикончила холодный кофе и вдруг подумала, что не имела бы ничего против, если бы такой мужик, как Тихон Крус, повстречался ей лет пять назад. Ей не пришлось бы сейчас сидеть допоздна в опустевшем здании прокуратуры и травиться кисловатым «Кафе Пеле» и сигаретами на голодный желудок. Она бы сумела взнуздать Тихона так, что он несся бы вперед, взмыленный и счастливый, задрав пышный рыжий хвост, выбивая из-под копыт звонкую монету, — а она сидела бы в бричке, одной рукой сжимая поводья, другой придерживая у груди симпатичного голубоглазого ребеночка…

Резко раздался телефонный звонок. Таня невольно вздрогнула.

— Алло, Татьяна Леонардовна?

— Да, это я.

— Майор Липницкий беспокоит, отдел розыска ГУВД. Хорошо, что я застал вас.

Обычно даже поздней осенью, когда отопление еще не успевают включить, а на улице и в кабинете одинаково холодно и сыро — даже тогда телефон на столе Тани Лопатко не остывает. Звонки, звонки, звонки… А теперь трубка в руке, словно холодный камень.

— Слушаю вас, товарищ майор.

— Мне доставили робот на одного из ваших подозреваемых.

— Это не робот…

— Неважно. Недавно я подобрал пачку фотографий для одного из ваших коллег — Петровского. Там был один тип — некто Есипенко Павел Григорьевич. Кличка — Дрын.