Дети белых ночей Вересов Дмитрий
– А по-моему, раньше... Гораздо раньше... Де Го! – вдруг истошно закричал больной, откидываясь с табурета назад.– Немедленно пошли двух людей к архиепископу и именем папы потребуй остановить казнь! – В припадке, схожем с эпилептическим, Кирилл катался по полу и кричал: – Бурсико, возьми на себя палача! Бертран, на помост!
Ниночка и санитар бросились к больному.
Дисциплинированный Иволгин поспешно вывел Наташу из страшной комнаты.
Оставшись одна, Наташа с остервенением отбросила промокшую от слез подушку, свернулась калачиком и, насколько позволял живот, подтянула колени. Прохладная простыня приятно освежила горящую от переживаний щеку. Она закрыла глаза, волевым усилием плотно-плотно сжав веки. В лилово-серой мгле мириадами крохотных звездочек в разные стороны брызнули золотистые огоньки, и пришлось расслабить мышцы век. Сразу проявился образ Кирилла, каким она впервые увидела его на пригородном вокзале. Девушка снова крепко зажмурилась, и снова крохотные огоньки начали свой полет. Но уставшие мышцы не выдержали долгого напряжения, и вновь перед ее мысленным взором возникла картинка – танцующая девушка в ярко-красных сапожках. Она открыла глаза: «Господи! Почему мы все такие несчастные, и Кирилл, и Джейн, и Димка, и я? Нет, этого не должно быть! Что-то, к чему мы еще не готовы, застало нас врасплох... Нельзя, нельзя ему поддаваться! Дима, Димочка, услышь меня, приди ко мне! Мне так плохо, плохо, плохо...» Тут последние силы оставили Наташу, и она наконец забылась сном.
Вадим, стараясь не шуметь, тихонько проник в комнату. Он поднял подушку: «Мокрая! Ну и гад же я!» Положив подушку в кресло, он аккуратно, не желая будить Наташу, прилег рядом, и тут же горячая ладошка жены легла на его лицо. «Дима...» – прошептала любимая, не просыпаясь. «Я знаю, кому сейчас снится сладкий сон»,– подумал Домовой и через мгновение уснул.
...Под вечер она все же сбилась с пути. «Зря я свернула с большой дороги в лес! Пусть ветер, но я уже давно нашла бы ночлег»,– Наташа, путаясь в длинной дерюжной юбке, в кровь раздирая руки о ветки, пробиралась через густые заросли ольшаника. Обвернутая вокруг ступней кожа набухла от ночной влаги и холодила ноги. Неожиданно впереди блеснул огонек. Обрадованная девушка поспешила к нему.
Это была пригородная ферма. Огонек оказался чадным смоляным факелом, поднятым над оградой согласно королевскому указу, обязывающему выставлять на ночь подобный знак на всех строениях вдоль королевской дороги.
Собак во дворе не было, что говорило о крепостном или безденежном положении хозяев. Не решаясь постучать в казавшийся вымершим большой дом под соломенной крышей, она обошла сначала одну, потом другую пристройку и обнаружила лаз на сеновал.
Внутри сарая пахло еще не высохшей травой, и она в изнеможении опустилась на мягкое сено. В ночной тишине было слышно, как шебуршатся мыши. Девушка улыбнулась...
– Бродяжка! Тащите ее на двор! – Девушка не успела сообразить, кто кричит и на кого, как невидимая сильная рука, больно ухватив Наташу за волосы, поволокла ее из сарая. Те же грубые руки втолкнули девушку в круг бедно одетых людей, толпой стоявших посреди двора.
– Гляньте, добрые поселяне, что принесла нам эта ночь! Беременную шлюху с большой дороги! – Человек, одетый в зелено-коричневый кафтан из грубого, но добротного сукна, больно ткнул ее носком сапога в бок.
– Вставай, шлюха!
Наташа поднялась. Она едва держалась на ногах, ее руки инстинктивно прикрывали лицо.
– Ну-ка, признавайся, девка! Хотела скинуть свой греховный приплод и навести беду на честный дом? Или же умертвить младенца, плод дьявольского соблазна, а? – кричал лысый толстяк с гнилыми зубами, брызгая вонючей слюной ей прямо в лицо.
Толпившиеся за ним крестьяне глухо ворчали.
– Ничего, ведьма, не вышло у тебя! Седрик, Эльганг! Свяжите ее и доставьте в Кентербери, на двор к архиепископу!
Двое мужчин с тупыми испитыми лицами схватили девушку за руки. Она попыталась сопротивляться.
– Г-гы! – обрадовался тот, что был повыше ростом, и обрушил на ее голову огромный кулак. Утренний свет погас...
– Как твое имя, блудница? – Голос крючконосого монаха эхом разносился под сводчатым потолком огромного подвала, освещенного соломенными, напитанными смолой жгутами.
– Элис Рифа,– тихо проговорила девушка, прикованная цепью к стене за железный ошейник.
– Элис Рифа? Беглая ли ты раба, Элис?
– Нет...
– Крестьянская дочь?
– Да...
– Почему же под покровом ночи ты проникла во владения святой церкви и пыталась совершить греховное деяние?
– Я не...
– Отвечай на вопрос!
– Я сбилась с пути...
– Если ты честная дочь добронамеренных родителей, куда ты шла ночью через лес? Только не лги, раны на твоем теле указывают на это!
– Мои родители и жених погибли во время налета на нашу деревню. Я шла в Кентербери...
– Зачем?
– Искать пристанища. Я беременна...
– Ха-ха! – Смех монаха звучал зловеще.– Это видно и без твоих признаний. У кого ты надеялась получить пристанище в Кентербери? – Он приблизил морщинистое лицо к лицу девушки, приложив ладонь к своему уху.
– Не знаю...
Монах, довольно потирая руки, кругами заходил перед ней.
– Родители мертвы, обрюхативший тебя молодец тоже, в Кентербери тебя никто не знает. Не удивлюсь, если и со стороны твоего женишка в живых не осталось ни единой души. Так?
Загремев цепью, девушка опустила голову.
Монах вновь подошел к ней и, положив руку на вздрагивающее от немых рыданий плечо, мягко сказал:
– Покайся, дитя мое! Святая церковь снисходительна и милостива к грешникам, избравшим стезю покаяния. Поведай мне о прельщении тебя сатанинской силой, о тех богомерзких поступках, на которые враг Господа нашего,– монах истово перекрестился,– подвигнул тебя.
– Но я... Мне не в чем каяться, святой отец...
– Упорство во грехе – тяжкое преступление для христианской души. Но очищение заблудших – наш святой долг. Палач!
Из непроглядного мрака выступила огромная фигура в кожаной безрукавке, распахнутой на волосатой груди. Большая жбанообразная голова с длинными, жидкими бесцветными волосами была повязана какой-то грязной тряпицей.
– Пытка водой, палач!
Кат приблизился к жертве, вынул штифт, удерживающий цепь в стенном кольце, и, намотав ее на кулак, дернул. Ошейник больно врезался в нежную кожу девичьей шеи. Упав, Элис Рифа потеряла сознание...
Одетая в несуразное, едва прикрывавшее израненное пытками тело рубище, Наташа босая стояла на скользком деревянном помосте лобного места в Кентербери. Накрапывал мелкий дождь. Свинцовое небо казалось осевшим на островерхие крыши домов, обступивших рыночную площадь. Толпа горожан и съехавшихся на зрелище йоменов нестройно гудела.
– Поскольку долг святой церкви не только окормлять, но и наставлять души христианские, трибунал святой инквизиции принял решение! Упорствующую и отрицающую свою вину ведьму Элис Рифу подвергнуть избиению железным прутом на колесе, дабы пресечь возможность дьявольскому плоду покинуть носящее его лоно, а тело ведьмы сжечь на костре! Приговор дан...
«Господи, помоги мне, сжалься над бедной девушкой!» Понимая, что любое обращение к милосердию и состраданию бесполезны, Наташа с отчаяньем и мольбой смотрела поверх толпы.
На площадь выезжали всадники. Впереди на статном жеребце ехал важный прелат, с головы до ног облаченный в яркий пурпур, столь неуместный в этот скорбный серый день. Широкополая шляпа была низко надвинута на глаза. Кавалькада медленно объезжала толпу зевак, когда красавец-конь, чем-то напуганный, вдруг всхрапнул и встал на дыбы. Важная персона с трудом удержалась в седле. И тут Наташа увидела под широкими полями шляпы бледное лицо Кирилла Маркова.
Все дальнейшее произошло с невероятной быстротой. Богато одетый всадник вдруг направил скакуна прямо в гущу толпы. Вслед за ним развернули своих лошадей два рыцаря в латах с причудливыми гербами на щитах.
– Де Го! – Громовой голос пурпурного наездника перекрыл возмущенные крики толпы.– Немедленно пошли двух людей к архиепископу и именем папы потребуй остановить казнь! Бурсико, возьми на себя палача! – Увязший вместе с господином в плотной людской толпе, рыцарь сопровождения ловко перекинул щит за спину и неуловимым движением метнул от пояса узкий стилет. Стальное жало тонко пропело в воздухе рядом с ухом Натальи. Девушка отшатнулась.
Палач, схватившись за грудь, боком завалился на колесо.
– Бертран! На помост! – вновь отдал команду человек в пурпурной одежде. Его конь кружился в волновавшейся толпе. Тот, кого он назвал Бертраном, послал своего гнедого по широким ступеням лобной лестницы. Наташа лишь почувствовала, как заусенцы кольчужных колец царапают ее кожу. Затем было ощущение полета, потом она услышала: «Все позади, не волнуйтесь, вы под защитой его преосвященства кардинала Горацио Эддоне, папского нунция»,– потом...
В покоях было жарко. Аромат курящихся благовоний, тяжелый, тускло отсвечивающий шелковый балдахин над кроватью. На багровом поле – золотые львы, львы, львы... Голова закружилась.
– Где я? – Голос Наташи был еле слышен.
– В Лондоне.– Фигура в белоснежной сутане появилась в изножье постели.
– Кирилл, ты?
– Я.
– Спасибо, ты успел,– слезы затуманили взор.
– Успел не я. Просто время – очень странная штука. Оно постоянно перемещается и ищет для себя точку опоры. К тому же оно совершенно неразборчиво в средствах или пренебрежительно по природе своей. Краткий миг пробыв в отчетливом состоянии, оно тут же начинает бесконечный круг преобразований, то плавно, а то взрывообразно превращаясь в пространства, эпохи, людские судьбы. На кругах своих бесконечных скитаний оно успевает побывать в роли дождя и урагана, опустошительной эпидемии и безумной вакханалии эйфорического веселья толпы. Мечущееся в равнодушном мраке космического вакуума, оно проникает в лоно женщин и мысли мужчин, оплодотворяет растения и ожесточает хищника, преследующего свою жертву.
Кирилл замолчал.
– Прошу тебя, говори, говори...
Наталья лежала, закрыв глаза, и ей было радостно и приятно слышать этот голос из другой, такой далекой жизни. Девушка слабо улыбнулась.
– Ты можешь встать?
Наташа неуверенно пошевелила ногами, открыла глаза.
– Я попробую,– она села в постели. Первое, что бросилось в глаза,– страшные зарубцевавшиеся раны на предплечьях и запястьях. Она вытянула ноги, внимательно осмотрев их.
– Не обращай внимания. Скоро время сотрет воспоминания о твоих ранах. Иди за мной.– Кирилл взял ее руку в свою, подвел к узкому окошку и распахнул его.
Внизу, у подножия высокой замковой башни, шумел и сверкал огнями сплошной поток автомобилей. Неоновые рекламы расцвечивали ночное небо во все цвета радуги. Большой город жил ночной жизнью.
– Как и все, что природа создала безграничным и равнодушным, время не любит менять свои привычки. Оно часто бродит по излюбленным путям, и человек способен обуздать эту силу... Посмотри туда,– Кирилл жестом указал на большую дубовую дверь старинного особняка, ближе всех стоявшего к башне.
Дверь медленно отворилась, и Наташа увидела Домового. Дим-Вадим растерянно огляделся по сторонам. Многое в его лице показалось ей странным. Нет, не печальное выражение и отрешенный взгляд, так свойственный мечтательному Иволгину, а конкретные, физические перемены: лицо его осунулось, лоб прорезали глубокие морщины. Он медленно спустился по гранитным ступеням и, ссутулясь, не глядя по сторонам, побрел прочь от дома.
– Его любовь и вера спасли тебя в Кентербери и заставили время все вернуть на свои места...– Кирилл обернулся к Наталье и, по-прежнему держа девушку за руку, пристально посмотрел ей прямо в глаза.
Его образ вдруг утратил четкость, затем сменился размытыми бесформенными цветовыми пятнами, а потом в наступившей лилово-серой мгле мириадами крохотных звездочек в разные стороны брызнули золотистые огоньки. Но пальцы по-прежнему ощущали тепло другой руки. Наташа открыла глаза.
Совсем рядом лежал Вадим и с бесконечной нежностью наблюдал за ее пробуждением.
– Доброе утро, любимая...
Наташа счастливо улыбнулась и крепко поцеловала мужа.
Глава 7
Задрапированная фиолетовыми облаками Луна напоминала своего бутафорского двойника с задника Венской оперы, где снизошедший до «Кольца Нибелунгов» Герберт фон Караян давал отмашку заходящей на посадку вагнеровской валькирии.
Воспоминания Джейн о Вене были достаточно ярки, ассоциация возникла легко и непринужденно. Она сидела в мансардной комнате студенческого общежития, на подоконнике, положив утомленные дневной прогулкой обнаженные ноги на медленно остывающее железо карниза и, прижавшись спиной к оконному косяку, сосредоточенно размышляла.
Сначала о непростых отношениях английской разведки с этим городом, что не задались с самой первой акции – знаменитого двойного гамильтоновского адюльтера. А может быть, действительно была права мама: женщины и разведка – это более органичное сочетание? Ведь удалось же тогда, на заре имперского Петербурга, девице Гамильтон добраться до царя Петра! Если бы не завистливая спешка ее напарника и кузена, что так бездарно провалил свою миссию при первой Екатерине, возможно, весь ход новейшей истории был бы другим!
Да и потом... Хотя особо хвалиться нечем. Всегда примерно одинаковый сценарий, рассчитанный на силу взаимного притяжения между мужчиной и женщиной. Примитивные фантазии сент-джеймских умников для нехитрых трехходовок в духе Иена Флеминга. В результате – временные успехи внешнеторговых компаний и ничего крепкого, стратегического. Пустая трата времени и денег, несколько смягченная во времена Анны Иоанновны Остерманном и чуть позже – алчным Бестужевым.
Высоколобый и романтический сепаратизм Грибоедова ослабили Ниной Чавчавадзе, безжалостно манипулируя совсем еще девочкой. А отпрыск древнего боярского рода, легко обойдя безыскусные «аглицкие» капканы, сыграл свою игру. Пришлось действовать как всегда в минуту реальной угрозы интересам Британии. Британии ли?
В какой момент ближние интересы пузанов из Сити стали подменять собой интересы короны и нации? Насколько справедлива подобная плата за сомнительное удовольствие именоваться старейшей демократией континента?
Даже из англомана Сперанского, с таким трудом проведенного в ближнее окружение царя Александра, не получилось агента влияния, он оказался шалтай-болтаем в коварной интриге вокруг все тех же персидских интересов! Поистине, достойно уважения купеческое упрямство при достижении поставленной цели, но цена этой последовательности слишком высока!
И дело не в бесславной Крымской войне, давшей Британии лучший женский символ – Флоренс Найтингейл. Опять же, джентльмены, женщина! Дело в предопределенности действий разведки Ее Величества в России и Петербурге-Ленинграде.
Заспиртованная голова девицы Гамильтон, стоящая на полке в Кунсткамере, вусмерть накачанный водкой Кларедон, бедняга Аллен Кроми, в последний свой час бивший комиссаров на выбор, словно буйволов на сафари,– вот знаковые фигуры наших успехов!
Внезапно облако причудливой формы отвлекло Джейн от невеселых раздумий. Прямо над остывающим железным колпаком мансарды неспешно проплывал в сумеречном небе философски спокойный, гривастый Элиас. Джейн сразу же узнала своего пони, одного из лучших друзей детства. Лицо девушки осветилось улыбкой – сдержанной, но исполненной бесконечной теплоты и умиления.
Вместе с первыми солнечными стрелами наступающего дня к ней пришла жажда деятельности, усиленная осознанием своей решимости идти до конца и верой, что у нее достанет силы выполнить поставленную перед ней задачу: дискредитировать Маркова-старшего и, несмотря ни на что, сохранить случайно обретенное, но бесконечно дорогое чувство – безоглядную и ни на что другое в этой жизни не похожую любовь к Кириллу.
Каковы были истинные причины, что привели Кирилла за глухую ограду психиатрической лечебницы, Джейн приблизительно догадывалась. Его исчезновение в недрах психушки было настолько внезапным, неожиданным и обескураживающим для всех, с кем он общался, что для Джейн, человека профессионально близкого к технологиям сохранения государственных интересов, не составляло особого труда понять: именно она, скромная аспирантка Джейн Болтон, послужила тому единственной причиной.
Основные вопросы, не дававшие Джейн покоя, формулировались четко: кто, где и когда зафиксировал факт ее знакомства с Кириллом? Кто, где и когда рассмотрел в скромном частном контакте возможную угрозу государственной безопасности русских?
Откуда появился этот топтун? Профилактический надзор за вызывающе ведущей себя англичанкой? Принимать русских за идиотов – значит зачислять в идиоты саму себя. Возможно, все дело в ее поведении? Нет, нелогично. Кирилл разорвал отношения с родителями, и, даже если предположить, что наблюдение за Джейн было круглосуточным, нужно очень и очень постараться, чтобы увидеть в случайном уличном знакомстве – и ведь действительно случайном! – хищную руку иностранной разведки.
Значит, не просто здешний «дятел» впрок настучал для Джейн неприятностей, и не просто плюгавый топтун дышит ей в затылок непереносимым винным и чесночным духом.
Или же ей известно далеко не все, и существует в этой истории с ленинградскими судостроительными заводами и их директором иная подоплека? Скрытая, неясная, более сложная комбинация, полностью отличающаяся от той картины, которую ей так старательно нарисовал Арчи?
Могли ли использовать ее в отвлекающей роли? Да запросто! Но, с другой стороны, Арчи бы не позволил им разменивать такую пешку, как его единственная, пусть и дальняя, родственница.
Двурушничество или раскрытие Норвежца? Возможно. К тому же он давно не дает о себе знать. «Подарочки» от коллег из ЦРУ или «Аксьон директ»? Сколько угодно! Старинная галантность секретных служб: сделал гадость – в сердце радость.
И хотя предусмотрена на этот случай строгая инструкция по прекращению операции, малодушничать и паниковать не стоит. Там, где существуют сомнения, следует идти только теми путями, о которых, кроме тебя, никто не знает.
И если это так, то ее задачи усложняются: выполнить задание, спасти Кирилла и самой не стать жертвой разменных интриг, столь любимых в мире разведки.
А теперь – в сторону сомненья и раздумья, необходимо действовать. Джейн оглянулась. Настенные часы в виде петровского парусника показывали без пяти пять. Скоро неутомимый топтун займет свое привычное стартовое место – напротив входа в общежитие...
Девушка быстро соскользнула с подоконника в комнату и деловито засуетилась. Разобрала немногочисленные сувениры и бумаги, все старательно упаковала в небольшую сумку-портфель. Внимательно осмотрела разложенный на кровати гардероб. Впервые собственные вещи вызвали у хозяйки чувство досады: слишком хороши и приметны. От них, как говорят русские, просто за версту несет нездешностью и «чисто английским качеством». В таком гардеробе ей далеко не уйти.
Джейн присела на тоскливо взвизгнувшую кровать. Досадливо поморщилась. Каждый предмет обстановки в этой комнате имел свой голос. Стены в многослойном папьемаше из немудреных обоев шептали под тихими струйками сквозняков; пол, щедро залитый гнедой краской, умудрялся скрипеть, дискредитируя свой монолитный вид, а огромный старый шкаф...
Шкаф! Через мгновение резные створки огромного черного пенала ворчливо распахнулись и нижние, пересохшие от времени ящики, поупрямившись для приличия, подались вперед. Сначала один, потом другой... Все они были первозданно пусты. Без всякой надежды Джейн потянула на себя последний, четвертый ящик.
О, метафизическая солидарность студиозусов всех стран, времен и народов! Это именно то, что ей нужно! Старый рабочий халат, свитый в невообразимой замысловатости жгут. Некогда бывший цвета благородного индиго, застиранный донельзя, в многочисленных пятнах застывшей краски и хлорных проплешинах. Пара ссохшихся спортивных тапок – пыльные матерчатые «союзки» на гуттаперчевом рифленом ходу. Вместо шнурков какие-то веревочки жуткого буро-венозного цвета. А это что? Джейн брезгливо, двумя пальцами, потянула за цветастый краешек нечто ацетатное, в скомканном состоянии больше похожее на предмет из дамского бельевого гарнитура.
Оказалось – платок. Довольно большой и, что удивительно – чистый, обильно украшенный яхтенно-регатной символикой олимпийского Таллина.
Девушка осмотрела трофеи. Бросила мимолетный взгляд на часы.
Без двадцати шесть, временем она еще располагает.
После недолгих размышлений было решено халат оставить мятым, спортивные тапки – пыльными, а олимпийский платок, смоченный водой из вазочки с полевыми цветами, быстро прогладить миниатюрным дорожным утюжком.
Завершали маскарадный костюм Джейн привлекающие всеобщее внимание роговые оксфордские очки, а также умыкнутые из хозблока цинковое ведро и деревянная швабра.
– Разрешите, товарищ генерал?
– Гладышев? Входи...
В кабинете Ивлева царила гнетущая тишина, несмотря на то что, помимо генерала, за столом совещаний сидели Елагин и трое незнакомых товарищей. Присутствовавшие, как успел заметить Андрей, проходя к свободному месту, были удручены, даже подавлены и избегали прямых взглядов. В том числе Ивлев. Что было непонятно и странно. Андрею было слишком непривычно видеть хозяина кабинета вот таким: внезапно постаревшим и растерянным.
Он занял дальнее от начальственного стола место. Молчание присутствующих отвлекло Гладышева от переживаний из-за собственной неудачи – сегодня утром он упустил Джейн Болтон. Англичанка будто в воду канула: из общежития не выходила и на занятиях не появлялась. И это несмотря на то, что ночь она стопроцентно провела в общежитии! В этом Андрей был уверен, нештатник был юношей ответственным и серьезным. Не было ее и в столовой, и в библиотеке, и... в собственной комнате. В этом Гладышеву пришлось убедиться лично. Разложенные на кровати вещи, какие-то ничего не значащие конспекты и полное отсутствие хозяйки. Ни документов, ни действительно личных вещей. Ничего, что бы указывало на возможное возвращение Джейн Болтон в общежитие...
– Гладышев, а ты, собственно, почему здесь, а не с англичанкой? – спросил генерал. Елагин и незнакомцы, как по команде, повернули головы в сторону Андрея.
Он смутился, покраснел. Затем резко поднялся, опустил руки по швам и звенящим голосом быстро отрапортовал:
– Разрешите доложить, товарищ генерал?! – и тут же отвел глаза.
– Так...– короткое «так» Ивлева прозвучало обреченно и многозначительно.– Похоже, товарищи, сюрпризы продолжаются. Надеюсь, что приятные. А, чекист-комсомолец Гладышев?
И Андрей потерянно ответил:
– Никак нет, товарищ генерал...
Он старался докладывать «экстрактно», это словцо запомнилось ему с детства. Единожды встреченное в книжке Леонтия Раковского про генералиссимуса Суворова, оно сопровождало Андрея в самые ответственные моменты жизни. Ответственные – это когда ему приходилось отвечать за себя, за свои поступки, в основном – за промахи и неудачи.
Местами голос Гладышева предательски дрожал, с головой выдавая волнение хозяина, и мимолетная улыбка на широком ивлевском лице, мгновенная реакция старшего товарища на проявление естественной человеческой эмоциональности, обескураживала молодого сотрудника до полного отчаяния.
– Так...
– Товарищ генерал, разрешите...
– Мы тебе, Гладышев, один раз уже «разрешили». Теперь вместе исправлять придется. Ориентировку по линии МВД подал?
– Без вашей визы, товарищ генерал...
– Да, постоянно забываю, с кем приходится...– генерал не закончил мысль.– Елагин, пока я туда-сюда хожу и езжу, введи коллегу в курс дел наших скорбных и попытайтесь набросать хотя бы приблизительный план оперативных действий.
Из неторопливого рассказа Елагина, изложенного голосом усталым, глуховатым, с хрипотцой, Андрей узнал следующее: последние четверо суток Норвежец практически не появлялся в гостинице. Только благодаря агентурным сведениям его удалось обнаружить в подпольном казино в переулке Джамбула. Норвежец играл по маленькой, рассеянно и постоянно проигрывал. На выходе из казино Скворцов и Елагин взяли его под плотное наблюдение.
Вражина целыми днями кружил по городу, и в нервическом характере его перемещений чувствовалось – он когото разыскивает. Перемещался исключительно на такси. Маршруты, в основном, стандартны – места, где собираются мажоры и деловые, валютные бары, рестораны гостиниц, «Кронверк», «Роза Ветров» и «Глория» на проспекте Динамо.
Заходил, не торопясь, делал заказ, поковыряв в тарелках без аппетита, спешно расплачивался и переезжал на новое место.
По вечерам подолгу сидел в «Москве» или в «Тройке», ближе к полуночи перебирался в «Прибалтийскую». Выпивал пару чашек кофе в кафетерии возле боулинга и на целую ночь пускался в разъезды по притонам.
Вчера вечером они довели клиента до кабаре «Тройка». Вслед за Норвежцем вошел Скворцов, имевший в заведении своего человека, который должен был организовать столик в непосредственной близости к объекту. Елагин остался на улице – осмотреться, освежить в памяти обстоятельства места, входы-выходы из кабаре на Загородный проспект и в переулок.
Елагинская экскурсия по задворкам кабаре не заняла и десяти минут, когда шум, донесшийся во двор-колодец с улицы, привлек внимание чекиста. Он тут же поспешил на звук.
Высокую спортивную фигуру Скворцова он узнал мгновенно. Напарник преследовал двух мужчин, бегущих в сторону Фонтанки, и между Елагиным и бегущими было расстояние в добрых сто пятьдесят метров. На ходу извлекая пистолет из наплечной кобуры, он бросился на помощь Скворцову.
Дистанция практически не сокращалась, преследуемым явно не хотелось быть настигнутыми, а спортивный Скворцов и пожилой Елагин...
Короче – Лешка, увлеченный преследованием, не видел напарника. И судя по всему, решил полагаться только на собственные силы. Противник уходил. Беглецы почти достигли набережной Фонтанки, когда Скворцов громко – Елагин четко слышал каждое слово – приказал им остановиться и сделал предупредительный выстрел.
Преследуемые остановились, и Алексей, опустив руку с пистолетом, пошел по направлению к незнакомцам. Елагин старался бежать быстрее. Внезапно, один за другим, в ночной тишине ленинградского переулка раздались три выстрела. Лешка Скворцов, широко откинув сжимавшую пистолет руку, медленно оседал на корявый асфальт переулка. А стрелявшие моментально скрылись за угловым, выходящим на набережную домом.
– Скворцов убит?
– Нет,– Елагин с досадой ударил кулаком по столу,– тяжело ранен, в реанимации. Но вот Норвежец...
– Это он стрелял в Алексея?
Пожилой чекист отрицательно покачал головой:
– Нет. Норвежец убит. Пырнули заточкой.
– Кто пырнул? – Изумление Гладышева, по-детски непосредственное, несколько разрядило обстановку в кабинете.
– Видно, эти гады.
– Это с ними он встречался в «Тройке»?
– В том-то и дело, что нет. В кабаре он встречался со знаменитым Дахьей. Слыхал про такого?
– Да так, вскользь.
– То-то и оно, что вскользь. Слишком уж этот персонаж деловой да скользкий. Утверждает, что связывали его с Норвежцем исключительно торговые и комиссионные интересы. И пока Алексей в реанимации – мы, как слепые котята, можем двигаться только наобум.
– А как же свидетели? Нельзя же зарезать человека прямо в зале – и никто ничего не видел и не слышал!
– Если бы молодость знала...– сокрушенно проговорил Елагин.– Можно, Андрюша, еще как можно. Там, на галерейке, и интим буржуйский, и – «дым табачный, в туманы сдвинутый», сплошной угар НЭПа. Неужели не бывал никогда?
Гладышев смущенно признался:
– С каких? Так, когда в Техноложке учился, слышал что-то...
– Ладно, отвлекаемся. Неоспоримый факт – Скворцов пошел за этими двоими, потому что именно они убили Норвежца. А вот почему и отчего – знает только Алексей.
– Он тяжело ранен?
– Тяжелее некуда – все три пули в грудь. Операцию сделали, но состояние нестабильное.
– Да и я еще прокололся!
– Бог с ним, с проколом твоим. Смотри, какая тут картинка вырисовывается: был иностранный агент по кличке Норвежец, была английская подданная Джейн Болтон. Уверенности в существующей между ними связи не было, только гипотетические предчувствия генерала. И вот, в один прекрасный день...
– Ночь,– машинально буркнул Андрей.
– Да ты не только артист, ты еще и поэт! Ладно, будь по-твоему. В одну прекрасную ночь Норвежца убивают, а мисс Болтон исчезает бесследно. Вас, коллеги, эти факты не наводят на определенные размышления? Кстати, познакомьтесь: Андрей Гладышев, самый молодой и подающий надежды участник группы генерала Ивлева! Прошу любить юношу и жаловать!
Незнакомцы по очереди пожали Андрею руку, коротко представляясь:
– Смирнов, Терещенко, Драгомиров...
– А теперь, товарищи, приступим к составлению плана!
В Стране Советов, как известно, все работы хороши, только выбирай! Даже вырядившись уборщицей, Джейн не числила Владимира Маяковского среди своих любимых поэтов, но признавала за носастым и глазастым великаном право считаться неординарным культурным явлением континентального масштаба.
Неизвестно, о чем размышляют ранним утром ленинградские дворничихи и технички, спешащие прибрать на закрепленных за ними территориях мусор и навести сангигиенический глянец. Наверное, о многом и разном. Но Джейн, целеустремленно удалявшаяся от педагогического общежития, явно отличалась от них своим душевным настроем.
Прекрасно ориентируясь в историческом центре, она смело пользовалась системой проходных дворов и проходных подъездов, сосредоточенно неся атрибуты своей мнимой профессии – гулкое ведро и швабру. Со стороны все выглядело убедительно – проживающая неподалеку от места работы уборщица закончила утреннюю уборку и возвращается домой.
А вот мысли скромной труженицы были сокрыты от спешащих на работу ленинградцев.
Конечная цель ее маршрута находилась на четвертом этаже огромного старого дома на Пушкинской улице. Но Джейн не была полностью уверена в том, что известный только ей и Арчибальду контакт еще существует. Слишком много времени прошло с той поры, когда глубоко законспирированный «СТ-30» выходил в последний раз на связь с центром.
Именно поэтому, от неуверенности, Джейн предпочла сосредоточиться на личности великого пролетарского поэта и его творчестве. Переходы между улицами Плеханова и Ломоносова она посвятила уже упомянутому стихотворению про «все работы», а также знаменитому «Крошкасын к отцу пришел». За Пятью углами ее цепкая память воспроизвела пронзительные начальные строфы «Лапок елок, лапок, лапушек», а в узком каньоне Коломенской, вернее, на водоразделе Кузнечного переулка, в непосредственной близости от цели путешествия,– полный текст «Хорошего отношения к лошадям».
Ископаемый лифт, весь в зеркалах, доставил девушку на четвертый этаж. Массивные темные двери. Бронзовая табличка: «Профессор консерватории Николай Александрович Инге». Джейн решительно протянула руку к темному бронзовому рычажку поворотного звонка.
Через недолгое время из-за двери раздался приглушенный голос молодой женщины:
– Вам кого?
– Простите,– Джейн была абсолютно спокойна, ни тени акцента,– могу ли я видеть профессора Инге?
Загремели засовы и замки, старинная дверь отворилась медленно и важно, как замковые ворота.
– Да, конечно,– открывшая женщина была молода и привлекательна, но с таким недоумением смотрела на визитершу, что Джейн немного смутилась.– Только вот... Папа не очень хорошо себя чувствует, и не могли бы вы изложить суть вашего обращения к нему?
«Так закалялась сталь!» – Джейн отставила в сторону ведро и швабру, гордо подняла голову и четко произнесла:
– Я по объявлению, из яхт-клуба. Там сказано, что профессор заинтересован в приобретении масштабных моделей судов. У меня есть редкая вещь – английский морской охотник «СТ-30».
– Одну минуту,– женщина еще раз, в полнейшем недоумении, осмотрела затрапезный вид гостьи и добавила: – Вы проходите, пожалуйста, сейчас я предупрежу отца...
Внешне старик оставался спокойным и невозмутимым. За все время, пока Джейн излагала причины своего обращения и просила помощи в организации и проведении задуманного ею плана, он ни разу не повернул орлиную свою голову, не шевельнул натруженными руками музыканта, сплетенными, как казалось, из одних лишь толстых венозных жгутов.
Девушка замолчала.
– Вы голодны, мисс Болтон?
Она непонимающе посмотрела на визави.
Неужели ее догадки были верны, и роль, отведенная ей в этой ленинградской истории,– всего-навсего ширма, прикрывающая нечто... Но что именно?
– Не волнуйтесь так, милое дитя. Не в моих правилах пренебрегать служебными обязанностями. Все эти годы я пунктуально следовал инструкциям и, ей-богу, не моя вина, что только теперь мои услуги понадобились. Я знать не знаю, кем является нынешний «СТ-30», но догадываюсь, что это достойный джентльмен, не способный бросить столь юное созданье на произвол судьбы. Так что ваш визит – не самый большой сюрприз сегодняшнего дня.
– А каков самый большой? – Это не было любопытством. Просто необходимо было переключить внимание профессора на что-нибудь другое. Джейн было неуютно под его немигающим, как у черепахи, взглядом, а неожиданное известие о том, что Арчибальд успел предупредить старого разведчика, приятно взволновало ее. Вот этого она и не хотела показывать. Ни-ко-му...
– Вы очень похожи на своего деда. В этом и заключается Большой сюрприз.
– Вы были знакомы с ним?
– В далекой-далекой молодости, когда мы оба были гардемаринами Ее Величества. Но от этого сходство кажется еще более... Да, именно – пронзительным. Память, мисс Болтон,– капризнейшая и непредсказуемая леди. Впрочем, вы так и не ответили на мой вопрос, и я вынужден задать его снова: вы голодны, мисс Болтон?
Джейн только сейчас смогла осознать, что в симфонической возбужденности ее тела присутствует и эта, самая высоко звучащая нота – обостренное чувство голода.
Она коротко и утвердительно кивнула.
Глава 8
Вечером того же дня, трудного для Джейн Болтон и сотрудников группы генерала Ивлева, в тихий купчинский тупичок въехало шикарное антикварное авто – блестящая хромом самая настоящая «М-20», больше известная как «Победа». Главной деталью, которая могла бы привлечь к чудо-автомобилю внимание стороннего наблюдателя, являлся кузов – это был самый настоящий кабриолет. По ленинградским, да и вообще советским меркам описываемого периода, экипаж был настоящим раритетом.
В неспешном его движении, в утробном бархатном рокоте мотора открывались воображению возможного наблюдателя разнообразнейшие видения и картинки – от кинематографических идиллий Александрова и Рязанова до прямых аналогий с известным романом Ремарка, правда, на отечественный лад.
Бежевый, натуральной кожи верх авто был опущен, и за невысоким V-образным стеклом невозможно было разглядеть личность водителя.
Блестящие покрышки с белыми ободами тихо прошуршали по асфальтовому покрытию тупичка, тихий баритон мотора медленно угас, и машина монументально застыла на месте.
Сколько времени ей придется ожидать Иволгина, Джейн, профессионально изменившая внешность до практически полной неузнаваемости, даже предположить не могла. Она надеялась на то, что будущей маме положены продолжительные прогулки, и Вадим, так трепетно относящийся ко всему, связанному с беременностью Натальи, обязательно будет сопровождать жену на прогулке. И если эти предположения верны, то вечерний променад молодой четы не заставит себя ждать.
Удобно устроившись на сдвоенном американском сиденье «Победы», она в который уже раз мысленно выстраивала свой разговор с Вадимом. Дело даже не в сомненьях, согласится ли Домовой после всего, что он увидел на Пряжке, помочь ей. Такие моменты – сопротивление вроде бы очевидному факту – преодолимы. Это азы вербовочной работы, без обладания которыми не стоит идти в разведку. Но сможет ли добрейший и мягкий Иволгин ради спасения жизни друга (а это так!) – пойти против системы, в конце концов – против собственной страны?
Иволгин почти дошел до подъезда, когда Джейн, внезапно отвлеченная от размышлений тревожным наитием, увидела и узнала его сутулую спину. Девушка резко завела мотор, одновременно надавив левой рукой на клаксон. В уличной благости раздался рев сигнала.
В тот самый момент, когда вздрогнувший Иволгин обернулся, шикарный автомобиль рванул с места. Через мгновение «Победа» взвизгнула тормозами, и Джейн, чьи действия были стремительны, широко распахнула правую дверцу:
– Садись, быстро!
– ...?! – Обалдевший Вадим послушно и быстро исполнил приказание.
И лишь когда машина развернулась и на большой скорости устремилась прочь из тупичка, Домовой спросил:
– Извините, вы не ошиблись?
– Импоссибль, Райка! Итс ми, Джейн Болтон!
– Джейн?!
– Собственной персоной. Мне нужно с тобой поговорить, обстоятельно и серьезно.