Укротители лимфоцитов и другие неофициальные лица Павлова Елена
– Что, Л., тебе тоже плохо? – отзываюсь я.
Л, не ответив, бросает рюкзак под стол, я слышу, как он идет по пустому коридору к кофейному автомату, как звенит монетками, ссыпая в карман сдачу, и возвращается. Открываю окно, мы садимся на подоконник и болтаем ногами в мокрой весенней пустоте, грея руки о тонкий пластик коричневых стаканчиков. Напротив ярко светятся операционные, там действо: мы только что подтвердили совместимость, и бригада, стоявшая у стола, пришла в движение. Все как на ладони, особенно вечером. Пахнет весной. Значит, скоро сюда, прямо к нам под окна, ведомые каким-то непонятным инстинктом, станут приходить линяющие муфлоновые мамы, и человеческие доктора, вышедшие покурить, будут принимать роды – маленьких муфлонят – и смотреть, смеясь, как мокрая малышня встает на длинные тонкие ноги и делает первые шаги по жиденькой, кое-где с залысинами, траве внутреннего больничного двора. Так было в позапрошлом и в прошлом году, будет и в этом. Л. рассказывает что-то об окнах “Виста”, айфоне и о подготовке к собственной свадьбе.
– Л., ты насколько умеешь планировать?
Смеется:
– Хоть до конца жизни: в июле женюсь, потом заведу детей, стану заведующим иммуногенетики, когда Дэни уйдет на пенсию, починю мотоцикл, заведу собаку и наконец-то поставлю дома кофейный автомат, как у нас в лаборке.
– Ты счастливец.
Он снова смеется:
– Да, конечно, – а потом вдруг серьезнеет: – У тебя седой волос, знаешь?
Теперь смеюсь я:
– Да, конечно, только не вздумай выдергивать, в них вся моя мудрость, как у тебя в восьмых зубах.
Звонит будильник – закончилась очередная инкубация клеток, мы сползаем с подоконника, и каждому как будто стало немного легче…
Кстати, вот уже третий год Солнечный Л. чинит мотоцикл. Он купил его на какой-то барахолке за смешные деньги и разобрал по винтику. Разобрать-то разобрал, а собрать никак не соберет, и это неизменный повод для брюзжания со стороны Доктора К., который, узнав о приобретении Л., немедленно обзавелся роскошным шлемом и даже записался на курсы вождения мотоциклов, несомненно рассчитывая потом выманить у Л. его любимца. Однако не тут-то было: Л. напрочь отказывается собирать мотоцикл обратно, мотивируя это недостатком времени и средств. Доктор К. долго мучился, а потом подарил Солнечному Л. набор отверток. Дорогущий, надо сказать, набор, от сердца буквально оторвал. Спустя еще полгода Солнечный Л., кажется, так и не понявший намека, на очередной вопрос от кого-то из нас: “Когда же, драгоценный Л., мы прокатимся на твоей чудо-машине?” – обронил: “Ну и что? Ну соберу я его, но ведь у меня даже шлема нет, а без шлема ездить нельзя…” На следующий день рождения Доктор К. подарил Солнечному Л. шлем, правда, значительно скромнее, чем тот, что купил для себя. Все коварство Л. стало очевидным, когда однажды, сидя на подоконнике и болтая ногами, он долго и сосредоточенно прикидывал что-то в уме, а потом озабоченно спросил: “Как вы думаете, если я скажу, что не могу собрать мотоцикл, потому что у меня нет спального мешка, чтобы ездить на природу, нет гриля, чтобы жарить на природе сосиски, и нет шарфа, чтобы защищаться на природе от сквозняков, Доктор К. подарит мне хотя бы гриль?..” На следующий день рождения Солнечный Л. получил от Доктора К. тринадцать совершенно одинаковых книжек с говорящим названием “Совесть как психологический феномен”.
Солнечный Л. входит в лабораторию и стоит надо мной грустной птицей. Я дочитываю абзац и снимаю очки.
– Ну, что, Л., грустится? Внутренний конфликт, обед был плох, циклер барахлит?
Он вздыхает, падает на стул и трижды молча проезжается из одного конца комнаты в другой – успокаивается.
– Саша, у тебя ничего случайно по гематологии нет? Только на чешском.
Ни одной хорошей книги по гематологии на чешский не переведено. О чем я ему и говорю.
Досадливо морщится:
– Да я знаю, но экзамен на носу, а я ни в зуб и даже хуже. Зачем, зачем мне, иммуногенетику со стажем, знать, как считается седиментация эритроцитов, в них же даже ДНК нет, что мне там ловить?! Зачем мне возиться с молекулами кальция? Кому нужен гематокрит, высчитанный вот этими руками? – он картинно заламывает руки.
Я утешаю его бормотанием о том, что знания требуются поверхностные и никто с него ничего сверхъестественного спрашивать не станет, в конце концов, это аттестационный экзамен, а не выпускной на факультете естественных наук. Он затихает, снова катается, шурша стулом, от центрифуги к окну, от окна к термостату, и в глазах его безнадежность.
– Л., – говорю я, – мне лично известны три человека, которые к любому экзамену учат только один вопрос, и он им обязательно попадается, даже если тянут его из пятидесяти возможных. Может быть, тебе тоже рискнуть?
– Нет, я не могу, – грустно говорит Л. и смотрит в пространство, – мне всегда попадается тот самый, последний, невыученный…
– Тогда у меня был еще один знакомый, он всегда перед экзаменом читал первую главу учебника и последнюю. И, что бы ему ни попадалось, выруливал либо на историю дисциплины, либо на новейшие в ней веяния.
Л. останавливается и некоторое время взвешивает услышанное. Потом говорит:
– Да, это вариант… Но тоже крайний, – сознательному Л. хочется уверенности и покоя.
И тут меня осеняет:
– Л., ты знаешь, что такое Халява?
Л. оживляется: ученый до мозга костей, на всякое новое знание он реагирует навостренными ушами и вытянутой шеей, как хорошо натренированная гончая – на зайца.
– Нет.
– Слушай сюда, птичка, – вдохновляюсь я, – это два в одном, явление и существо, покровительствующее русским студентам. Без ее благосклонного взгляда, пусть на секунду, пусть искоса, никто никогда экзамен не сдавал.
– Богиня? – деловито осведомляется Л.
– Не совсем. Но главное – ее можно поймать…
Следующие десять минут мы вникаем в тонкости определения халявы, записываем в чешской транскрипции слова “Халява, приди!”, а также подробные инструкции, когда и как открывать окно, насколько громко кричать и что делать потом с аттестационным листом.
Л. успокаивается, довольно смеется, на прощание рассказывает горячие новости о подготовке лаборатории к аккредитации в ЭФИ и, крепко зажав в руке листок с Халявой, отправляется в библиотеку брать очень хорошую книгу по гематологии на английском языке.
Мораль: что бы кто ни говорил, поддержка высших сил и атеисту помогает, а бесполезных знаний в природе нет…
Однажды у Солнечного Л. приключилась экзистенциальная колика. Вообще это случается с ним довольно редко, но уж если – то всерьез. В такие моменты он бросает свои дээнковые гели на произвол судьбы, приходит к нам, садится на стол и начинает вслух размышлять о жизни. И единственный способ отвлечь Л. от вселенской скорби и вечных вопросов – немедленно привлечь его к работе. Вот я и предложила на свою голову поиграть с новым набором реагентов для теста тканевой совместимости. Мы сдали друг другу по пробирке крови и через полтора часа выяснили, что совместимы. Это значит, что в случае чего мне есть у кого почку подзанять. Но еще это значит, что и Л. мои почки-сердце-печень могут пригодиться, поэтому он мгновенно оживился:
– Значит так, с сегодняшнего дня ты питаешься по расписанию и исключительно здоровой пищей. Надеюсь, ты бегаешь не только по утрам, но и по вечерам? Минералочкой не увлекаешься? Так, не куришь и не пьешь, это хорошо…
И замолчал. Ибо мне не оставалось ничего другого, как подойти, вынуть у него из рук стаканчик с растворимым кофе и простукать его почки на предмет положительного симптома Пастернацкого.
Обеденные перерывы в нашем богоспасаемом отделении проходят так: на четверть часа все быстренько снимаются и убегают в столовую, чтобы потом сорок минут, оставшихся от положенного на обед часа, пить кофе в комнате отдыха и беседовать на самые разнообразные темы от видов на урожай до высокой литературы. А однажды речь зашла о смерти.
– Знаете, – оживился Солнечный Л. в середине разговора, – а я уже дискографию составил, что будут играть на моих похоронах. Вот только – тут же загрустил он, – там почти на два с половиной часа музыки. А ведь это я еще до середины жизни не добрался…
– М-да, – сказал Доктор К, – давай-ка я порекомендую тебя Академику Н. Он занимается вопросами бессмертия клеток, может, капнет тебе какого-нибудь эликсирчику. Поверь мне, учитывая твои музыкальные вкусы, родные и близкие будут тебе очень благодарны, если ты переживешь их всех и им не придется присутствовать на твоих похоронах.
Солнечный Л. приобрел мышь. Потом он приобрел для мыши колесо. Потом, не в силах видеть, как мышь бессмысленно бегает в своем колесе, он соорудил небольшую динамо-машину, которая превращала кинетическую энергию движения мыши в энергию электрическую, от которой у Л. на столе тускло светилась лампочка. Посмотрев на лампу, мышь и колесо, Солнечный Л. сказал: “Что-то нехорошо получается… Я же не рабовладелец!” – и разобрал всю конструкцию. Колесо отдал старому геккону, живущему у него в кабинете, лампочку отдал Доктору К., а мышь большую часть времени проводит у Л. в нагрудном кармане или на плече.
Однажды Солнечный Л. купил лецитин – таблетки, улучшающие память.
– Л., зачем тебе таблетки для памяти, если у тебя с нею нет проблем? – изумилась Ленка.
– Мне не хватает ресурсов, – отрезал Л., – хочу запоминать все с первого раза и навсегда.
Через две недели Л. ворвался в лабораторию бледный и в отчаянии.
– Что случилось, Л.? Кто-то умер? – полюбопытствовала Ленка, запивая морковку утренним кофе.
– Случилось! – трагически молвил Л., – я забыл, как называются мои таблетки для памяти и куда я их положил!
– Лучшее – враг хорошего! – довольно резюмировала Ленка, наблюдая, как Л. мечется по лаборатории в поисках своего чудодейственного средства.
Солнечный Л. – убежденный консерватор в вопросах архитектуры и гордится этим. Точнее, гордился до недавнего времени. Стоило ему попасть в город, где много неординарных строений, особенно если они перемежаются в беспорядке, а не выстроены по ранжиру, Л. мрачнел и принимался ворчать.
– Эти люди посходили с ума, – обычно заявлял он, прежде чем по полочкам разложить, что не так с конструкцией здания и с эстетическим чувством того, кто его придумал.
А вот образчики старинного зодчества вызывают у Л. неизменный восторг и приступы энтузиазма.
– Ну вот, умели же строить, умели видеть красоту четких, симметричных линий! – восхищается он, рассматривая какую-нибудь очередную “пламенеющую готику”.
Однажды Л. за каким-то бесом занесло в поликлинику нашего медицинского центра, ведущую самый обычный прием самых обычных граждан. Подозреваю, что он просто сбежал туда, чтобы посидеть и подумать какую-нибудь внезапно настигшую его потенциально гениальную мысль. С Л. это бывает: обрушится ему на голову идея, которая кажется ему стоящей раздумий и времени, и он тотчас тащит ее в какое-нибудь шумное место, в зоопарк, например, в метро или, на худой конец, в поликлинику. Садится посреди кипящей и бьющей во все стороны жизни и начинает крепко думать. Вот и теперь он сидел и думал, когда его боднул пальцем в бок какой-то средних лет гражданин.
– Что вы об этом скажете? – спросил он, протягивая Л. какой-то листок со схематичным изображением смутно знакомого Л. силуэта.
– Урод, а не миоцит[8], – мрачно констатировал Л, который, размышляя, становится особенно лаконичным.
– Правда? – оживился его собеседник, который, кажется, не отличался душевной чуткостью, а потому не заметил, что Л. не до него. – Мне и самому кажется, что тут какой-то косяк. Вот только не пойму, в чем дело. А что такое, кстати, миоцит?
– Ну как что? – слегка удивился Л. – Вот же, – он указал на схему.
– И что с миоцитом не так? – не отставал навязчивый незнакомец.
Л., который уже не чаял избавиться от него, протянул ладонь, молвив:
– Ручку, пожалуйста.
– У меня только карандаш, вот, – гражданин отдал Солнечному Л. карандаш и зачарованно наблюдал, как Л. твердой рукой человека, изучавшего гистологию под началом пана Профессора Прохазки, а потому практически любую разновидность клеток помнящий визуально со всеми деталями и даже возможными отклонениями от нормы, поправлял линии. В качестве бонуса увлекшийся в процессе рисования объяснениями, что там к чему, Л. добавил от себя в углу увеличенное изображение фрагмента стенки миоцита со схемами обменных каналов.
Не очень краткую лекцию о жизни миоцитов, которую Л., рисуя детали миоцита, самозабвенно читал своему благодарному слушателю, прервало появление медсестры. Незнакомец забрал листок, бережно уложил его в карман и, сердечно поблагодарив Л., отправился на процедуры.
Вернувшись в отделение, Л. рассказал нам между делом о пане с миоцитом, довольно присовокупив: “Ну вот видите, наконец-то чешский обыватель начал интересоваться действительно интересными вещами!”
А месяца через четыре после эпизода к Л. подошел Доктор К.
– Слушай, ты не помнишь, как звали того пана, с которым вы обсуждали подробности строения миоцитов?
– Да я как-то и не спрашивал, – Л. нехотя оторвался от графика и посмотрел на Доктора К. с подозрением. – А что, он пришел требовать, чтобы я объяснил ему особенности строения нейронов?
– Не совсем, – нехорошо усмехаясь, сказал Доктор К. и потащил Солнечного Л. к компьютеру, где показал ему фрагмент новостного сюжета о конкурсе архитектурных проектов. Среди прочих макетов Л., к своему ужасу, узнал знакомый миоцитный силуэт, выполненный в точном соответствии с его рисунком, правда, из серебристого пластика.
– Мы поговорили об архитектуре будущего с одним из призеров конкурса, – бодро рапортовала хрупкая ведущая, придерживая за рукав давешнего незнакомца Л. – Как вы думаете, на что должны обращать внимание современные архитекторы прежде всего?
– Ну, я… хм… – архитектор обернулся на свое творение, и, вдохновившись его внушительным изяществом, выпалил: – Я полагаю, мы должны как можно больше брать от природы. Вот, например, образцом для моего проекта послужила человеческая клетка. Я как раз находился в поиске совершенно новых форм, когда знакомый ученый случайно показал мне рисунок самого обыкновенного мицита, и его совершенные и эргономичные очертания вдохновили меня.
– МиОцита! – взвыл Солнечный Л., бросаясь вон из комнаты. – Какой подлец! – неслось по коридору.
– Спасибо, что ты ему не открыл восхитительных тайн строения нейрона![9] – ехидно крикнул вслед Солнечному Л. Доктор К.
Больше насчет современной архитектуры Солнечный Л. никогда не высказывался.
Раз в полгода в нашей лаборатории проводят тесты контроля качества. Это значит, что все мы получаем по образцу крови, о котором ничего не знаем, и должны провести типизацию на HLA. Образцы разные – кому что досталось, знает только одна лаборантка, которая набрала кровь частично от сотрудников, частично от пациентов, протипировала и раздала тем, для кого качество и контроль оного is must.
Солнечный Л., добравшийся до теста позже всех, сидит за компьютером и анализирует свой “слепой” образец. Некоторое время, глядя на гель с полосками ДНК, он бормочет: “А – двадцать четыре, Б – двадцать семь…” – потом радостно поднимает глаза: “Клара, ты, что ли?!”
Вот так иммуногенетики узнают друг друга: не по голосу (попробуйте позвонить в лабораторию, и, пока взявший трубку догадается, кто звонит, он переберет всех, кто в данный момент не околачивается у него перед глазами), не по шагам (то и дело из рабочих помещений выскакивают на звук шагов люди с криком “Ты-то мне и нужен / нужна!”, приводя в изумление ни в чем не повинного кого-то другого), а по девяноста шести полоскам на черно-белой фотографии…
Ну а помимо всего прочего Солнечный Л. стал случайным зачинателем одной из самых приятных традиций в нашем отделении: он первым придумал писать в лабораторный дневник.
Лабораторный дневник
Порой нам катастрофически не хватает времени на то, чтобы обговорить подробности экспериментов, договориться о встрече или обсудить какую-нибудь штуку, имеющую к работе весьма косвенное или, напротив, самое прямое отношение, вот тогда-то мы и прибегаем к стихийно образовавшемуся лабораторному дневнику.
Чтобы было понятно, “из какого сора” он берет свое начало, вот краткая вводная: согласно правилам безопасности и всеобщей стандартизации к каждому, даже самому крошечному, прибору в лаборатории должен прилагаться технический дневник. В дневнике каждая страница разбита на три графы: “Проблема”, “Решение” и “Комментарии”. То есть понятно, что, например, в случае возгорания прибора метаться по лаборатории с криками “Пожар!” не должно, а необходимо спокойно взять дневник и записать: “В N часов N минут наблюдалось неожиданное самовозгорание прибора N”. Потом, не теряя присутствия духа, дойти по коридору до противопожарного стенда, пинками прикатить оттуда гигантских размеров огнетушитель, потушить вверенный вам пожар, взять дневник и описать в главе “Решение” свою героическую борьбу с огнем. После чего в графе “Комментарии” каждый желающий может высказаться по поводу вашего героизма и оплакать затопленный из огнетушителя прибор, а техник, чинивший оставшийся от прибора металлолом, сказать свое веское слово на предмет “негодяи, доколе?!”.
И все бы ничего, но однажды в техническом дневнике возле робота-пипетора “Квикстеп” в разделе “Проблема” появилась следующая запись:
“е выспался. Сильно. Чувствую, что озвереваю. Л.”
На запись немедленно отозвались:
“Ути-пуси, и кто ж мы теперь, озверевшие, хомячок или мышка?” (Без подписи.)
И пошло-поехало:
“Бедный Л, у меня есть двадцать крон на кофе и рогалик. А еще контакты в цирке. Так что ничего не бойся: либо приведем тебя в чувство, либо будешь служить искусству. Ива”.
“Я не понял, это теперь технический дневник нашего завлаба? Если да, то к кому обращаться за техподдержкой?! И где лежит гарантийный талон – вдруг нам его еще бесплатно починят? А проапгрейдить его можно? P. S. То, что я не жалуюсь, не значит, что я не хочу рогалик и кофе за чужой счет. Доктор М.”
“Меня уже не починишь: но за кофе спасибо, я снова верю в отдельных людей. Л.”
“Он в меня верит, аллилуйя! И.”
“Ребята, подскажите, с кем можно Вашека оставить. Мы с мужем в театр вечером, бабушка в Париже, у няни вчера двойня родилась. Я в панике. Габина”.
“Габи, не волнуйся. Ребенка тащи сюда, завтра дежурим я, Доктор К. и Клара. Все будет в лучшем виде. Я даже кашу варить умею. Договоримся лично после обеда. Саша”.
“Веди-веди ребенка, я тут кое-какой тест придумал на сообразительность. Докторантам пока опасаюсь давать, могут не осилить… Доктор К.”
“Негодяи! Кто вчера рассказал ребенку сказку про супергероя-клетку-убийцу?!! Г.”
“А что, разве плохая сказка?!!” (Левой рукой и без подписи.)
“Сказка даже слишком хорошая, ребенок рыдает, требует костюм – цитирую со слов ребенка – “супергероя-клетки – натуральной убийцы, которая своими ста рецепторами уничтожает любой вирус и злобного рака”. Заметьте, ДО общения с вами из всех этих слов он знал только слово “супергерой”. Габина”.
“Неправда, я его тестировал, прежде чем сказку рассказать, словарь у него побогаче, чем у некоторых, не буду пальцем тыкать. И вообще, очень сообразительный ребенок”. (Левой рукой, без подписи.)
“Доктор К., вы не только спалились. Вы теперь будете искать костюм супергероя-клетки-убийцы. Со ста рецепторами. Разноцветными. P. S. Господи, как все было мило, пока нашими кумирами были Бэтмен и Человек-Паук… Г.”
“Да, нехорошо получилось… А давайте ему костюм ежика купим, иголки в разные цвета покрасим, скажем, что рецепторы. Клетку-то я ему в микроскоп показать не успел… Доктор К.”
“Кто красить будет? У меня контроль качества на носу и сто плазм надо протестировать. Г.”
“Докторанты. Dixi. Доктор К.”
«??? Ни фига себе… С уважением, докторанты”.
“Доктор К., мы дописали статью и помыли холодильник для реактивов. Может, все-таки не будем красить ежа? Докторанты”.
“Ну все, все. Уже покрасили. Что мы, звери – не порадовать бедного ребенка, травмированного сказкой?! Докторанты”.
“Габи, скажите спасибо, что он ему про макрофаги сказку не рассказал. А то бы ваш ребенок жевал все подряд, а пережеванное бы по лицу размазывал – именно этим в грубом приближении занимаются макрофаги. Кстати, тот, кто варил кашу в электрочайнике, пусть завтра подойдет к пани Шульцевой (она вчера звонила) подписать бумажки на покупку нового чайника из его (ее) зарплаты. Дэни”.
“А я виновата, что последнюю кастрюлю кто-то увел, не сказать хуже? Даже кашу ребенку не в чем сварить… Саша”.
“Мне была срочно нужна паровая баня. Идеальные условия позволяла создать только наша кастрюля. Мне жаль. Верну после опыта. Л.”
“Ага, и она будет светиться в темноте, потому что ты ее использовал для перегонки урана? Лучше купи новую. С.”
“Фи, про уран несмешно. Купил пароварку, потому что она была одна, а кастрюль в магазине сотни. Почему меня никто не предупредил, что в посудных магазинах столько посуды?! А продавцы не могут даже диаметр назвать с точностью до миллиметра, я уже не говорю о вместимости с точностью до миллилитра. Вопиющая некомпетентность! Л.”
“Классная пароварка. В ней клетки хорошо размораживать, спасибо, Л.
С.”
“Эй, а суп-то в чем разогревать? Доктор М.”
“Ну, теоретически можно использовать тазик для стерилизации инструментов… Но я не настаиваю. С.”
“И хорошо, что не настаиваете. Тазик взял я. Дэни”.
“Черт, в этой лаборатории ничего нельзя оставить без присмотра, все непременно растащат, и конечно, с благими намерениями… Кстати, кто поедет на гору Ржип[10] в следующую субботу? Доктор М.”
“А тебе что, жалко тазика для завотделением?! На гору Ржип едут все. Все, я сказал! Восходить будем пешком, по юго-восточному склону. Доктор М. отвечает за провиант, Л. – за информационную часть. Пересказ легенды о праотце Чехе в лицах обязателен, фривольные воспоминания о княжне Либуше[11], как это было в прошлый раз, не приветствуются: с нами будут дети. Саша отвечает за документирование поездки (особо проследите, чтобы на всех фото я был в профиль – он у меня несколько римский). Доктор К. отвечает за присутствие Доктора К. на мероприятии. Дэни”.
“Как всегда, всем достались легкие задачи, меня же ставят перед невыполнимой. Пребываю в унынии. Доктор К.”
“Я ваших намеков в упор не вижу. Я кто? Завотделением. А значит что? Все без исключения послезавтра на горе будем петь чешский гимн и любоваться красотами родного края. Ибо сказано. Дэни”.
“Господи, накажи всех тех, кто пытается сотворить из себя кумира… С уважением, Доктор К.”
“А вот это уже подлость – обращаться в вышестоящие инстанции через голову непосредственного начальства. Да еще и с кляузой. Дэни”.
“Напоминаю всем заинтересованным лицам: дневник – квикстеповый. Квикстеп сломался.
о чем и делаю запись. Клара”.
“Квикстеп я починил. А вот что делать с занудами, резвящимися в этой лаборатории, ума не приложу… Еще одна запись про квикстеп в этом бумажном приюте творческой мысли, и я за себя не отвечаю. Доктор К.”
“Ребята! Мы потеряли смысл жизни пробирку с пометкой “А. Фенилкетонурия1853”. Нашедшего прошу не вскрывая выбросить. Докторант Т.”
“Бедная женщина! С такой фамилией и дожить до столь преклонного возраста. Преклоняюсь. Доктор К.”
“Доктор, ну хоть не подкалывайте… Да, мы перемудрили с маркировкой образцов для изучения фенилкетонурии[12]. Мы уже поняли свою ошибку. Работаем и самосовершенствуемся. Докторант В.”
“Нашла пробирку. Выбросила. И.”
“А смысл жизни для вас нашел я. Приходите, заберите вместе с десятистраничным техзаданием, шутники. Доктор К.”
“Ребята, кто-нибудь умеет сны в руку толковать? Мне приснилась наша лаборатория. Ива”.
“Видеть сны в руку ненаучно. Еще раз повторится – выгоню. P. S. Надеюсь, я был не в белых тапках. Дэни”.
“Эй, кто-нибудь, дайте, пожалуйста, двести крон до пятницы, а то у меня экзистенциальный конфликт и денег не осталось. Докторант В.”
“Деньги в долг усугубляют проблемы экзистенции. Вкушайте пищу духовную. Что касается пищи земной – Доктор М. хранит в морозильнике за стопкой китов для КИР-типизации мороженые гамбургеры. До пятницы продержитесь. А денег и сам не дам, и, если узнаю, что кто-то дал, накажу. Доктор К.”
“Да мне не себе, а девушке на цветы. Д-т В.” “Девушке можете подарить лабораторную герань. Она в горшке и к тому же приспособилась выживать в таких условиях, что еще вашу девушку переживет – как черепаха. Дэни”.
“Как девушка и эксперт скажу честно: если ты ей подаришь эту герань, ты ее (девушку) больше не увидишь. С.”
“Я подарил ей четыре культивационные фалконки[13] с разноцветными крышками. Под специи. Ей понравилось. Это даже лучше цветов. У меня очень хозяйственная девушка. Д-т В.”
“Была. Доктор М.”
“Почему “была”?! Д-т В.”
“Фалконки использованные. Она поймет это, как только снимет крышку с любой из них. По запаху. По очень сильному запаху. Доктор М.”
“Боже, наука разрушила мою личную жизнь: д-т В.”
“Личная жизнь возвращает вас науке! Выше голову – вас ждет микроскоп и восхождение на гору Ржип послезавтра. По-моему, это блистательное будущее…” (Без подписи.)
Ну и в том же духе еще страниц пятьдесят. Для квикстепа завели новый технический дневник, а эта тетрадь, исписанная десятком почерков, с иллюстрациями и схемами – иногда там обсуждаются новые идеи, проекты или как добраться до лучшей пивнушки в Городе – уже подходит к концу и, кажется, будет заменена новой, потому что все в лаборатории привыкли, что “пойди-запиши-а-я-почитаю” стало универсальной формулой и ответом почти на все.
А теперь еще немного о серьезном, которое имеет непосредственное отношение к нашей работе. На этот раз я вам немного расскажу о костном мозге и пуповинной крови.
Клетки, от которых зависит жизнь
Не возникает никаких ассоциаций? Тогда я скажу, что сейчас мы поговорим о стволовых клетках крови – об этой животрепещущей и живо обсуждаемой всюду, включая самые что ни на есть далекие от науки издания, проблеме.
Итак, откуда, вы думаете, у вас берется кровь? Вы режете пальцы, разбиваете коленки, позволяете удалить свой аппендицит, а некоторые при случае даже неосмотрительно подписывают сомнительные договоры этой красной водичкой из вен, а кровь продолжает самовосполняться, самовосстанавливаться и верой и правдой служить вам, выполняя массу уникальных функций, любая из которых жизненно важна для целостности и благополучного существования вашего любимого организма.
Кровь берется из костного мозга. У маленьких детей этот мозг находится внутри всех костей тела, а у нас с вами, уже отползших от детства на порядочное расстояние, костного мозга меньше, и в крупных трубчатых костях вроде бедренных, например, он заменен таким же точно жировым желе, какое многие любят вытряхивать из мозговой косточки, плавающей в домашнем борще. Но в плоских костях – лопатках, грудине и костях таза – красный мозг остается навсегда, если только не… Но о “не” чуть позже.
Пока же давайте отправимся внутрь лопатки. Преодолев костную оболочку, мы оказываемся в пространстве, наполненном пористой тканью – чем-то вроде губки: масса переплетающихся нитей, тончайших перегородок, волокон, и все это пронизано многочисленными крохотными сосудами. И повсюду клетки очень разного вида, потому что костный мозг – это детский сад и школа для будущих компонентов крови. Начинается все со стволовых клеток – всеобщих предшественников, которые практически не дифференцированы и совершенно не специализированы, в норме никогда не выходят за пределы костного мозга и могут дать начало любой линии клеток крови. То есть живет себе такая клетка, живет, не особо задумываясь о самоидентификации, но при определенных обстоятельствах вдруг осознает, что она должна стать лимфоцитом, или эритроцитом, или нейтрофилом, и начинается ряд делений, во время которых клетки, происходящие от той самой первой, стволовой, изменяются до неузнаваемости: старые рецепторы почти все исчезают с их поверхности, новые вылезают, как грибы после дождя. С каждым делением меняется форма ядра, размер, содержимое дочерних клеток: например, могут появиться гранулы с токсичными веществами, которые при необходимости используются для переваривания бактерий.
Или, скажем, в случае с эритроцитами ядро постепенно исчезает вовсе, а все пространство клетки под завязку нагружается гемоглобином, способным связывать и отдавать кислород. Что же касается тромбоцитов, то это вообще не клетки на самом деле: сидит себе в костном мозге большая клетка-мегакариоцит, обхватив всеми своими конечностями проходящий невдалеке сосуд, и время от времени фрагменты конечностей отрываются и улетают в кровоток. Вот вам и тромбоциты. Но сама клетка-мегакариоцит образовалась из все той же стволовой клетки. Таким образом, в костном мозге резвится куча детворы и всяческой клеточной малышни, которая находится в процессе созревания и превращения в профессиональные клетки крови. В норме незрелым клеткам запрещено оказываться в кровотоке, а в костном мозге поддерживается тонкий баланс: ни одна из популяций кровяных клеток не угнетает и не вытесняет остальные, а деление и специализация происходят в строгом соответствии с законами природы и требованиями организма.
А теперь самое время обратиться к обещанному выше “не”, когда случается НЕнорма, называемая также лейкемией или раком крови. На самом деле лейкемий известно несколько десятков – в зависимости от того, какой вид кровяных клеток и на каком этапе своего развития вдруг взбунтовался. Но суть всегда одна и та же: ополоумевшие предшественники одного типа кровяных клеток начинают неконтролируемо делиться, вытесняя из костного мозга предшественников всех остальных клеточных разновидностей, сами выпадают в кровоток незрелыми, мутировавшими, неспособными выполнять свои прямые обязанности и устраивают в организме эдакий праздник непослушания, который заканчивается весьма и весьма печально. Поэтому путь здесь один – уничтожать эти клетки на корню, пока они не уничтожили своего хозяина.
Так что человек, заболевший лейкемией, проходит лечение, назначаемое в зависимости от типа и стадии болезни: химиотерапию – прием лекарств, способных обрывать процесс деления клеток (кстати, именно поэтому во время химиотерапии выпадают волосы: клетки волосяных луковиц – одни из самых быстро делящихся в организме, поэтому прекращение их деления заметно в первую очередь, правда, к счастью, они и восстанавливаются очень быстро), лучевая терапия – направленное облучение очагов патологического кроветворения, иммунная терапия – когда в организм больного вводят антитела, то есть специальные белки, способные распознать раковые клетки и, связавшись с ними, “натравить” на них иммунную систему организма.
Вот здесь наше отделение тоже пригождается лечащим врачам: мы можем определить вид лейкемии, а это решающий фактор при выборе стратегии лечения. Как мы делаем этот нехитрый фокус? Берем клетки от пациента, берем белки, которые называются “моноклональные антитела” и которые способны распознавать строго определенный, характерный для той или иной опухоли вид клеточных рецепторов. Да не только распознавать, но и накрепко к ним прицепляться.
А еще к такому антителу привязана молекула красителя – гламурно-розового, вызывающе-красного или какого-нибудь другого впечатляющего цвета. И вот к клеткам крови пациента добавляется смесь таких разноцветных антител. Потом клетки как следует выполаскиваются: все лишнее и не прилипшее к ним смывается, и клетки прогоняются через любимый всеми нами и глубоко уважаемый аппарат – проточный цитометр, в котором куча лазеров. Их свет отражается от утыканных окрашенными антителами клеток, рассеивается, улавливается детекторами и анализируется. В результате на экране мы видим россыпь точек, некоторые из которых светятся гламурно-розовым, иные – вызывающе-красным, ну и так далее, смотря что мы там понамешали. В итоге по преобладанию тех или иных клеток можно сказать, какая из ветвей кроветворения вышла из-под контроля.
Во многих случаях невозможно провести “зачистку” от лейкемических клеток, не затронув при этом весь остальной красный костный мозг, поэтому врачи идут на сознательное полное уничтожение кроветворных клеток. Но уничтожить мало – нужно еще чем-то заменить, потому что иначе пациент останется без иммунитета, а также с нарушениями свертываемости крови и прочими неприятностями, справиться с которыми самостоятельно он не в состоянии. И единственным выходом из сложившейся ситуации является заполнение опустевшей ниши новыми стволовыми клетками, которые можно взять из трех источников.
Первый – это донор костного мозга. И здесь можно либо пошерстить семью и родственников, потому что вероятность найти совпадения HLA среди кровных родственников выше, либо обращаться в международные регистры доноров костного мозга. И да позволено мне будет воскликнуть: люди, становитесь донорами костного мозга! Особенно если у вас сложнопереплетенные этнические корни – в последнее время появляется все больше пациентов с редкими и необычными наборами HLA, для которых найти подходящих доноров очень сложно. Поэтому чем больше будет потенциальных доноров в регистрах, тем больше вероятность для каждого конкретного больного, что он все-таки получит в подарок жизнь. Возможно, именно от вас, читающего сейчас эту книгу.
Кстати, если вас мучают страшные сцены из “Скорой помощи” и “Доктора Хауса” и вы думаете, что для того, чтобы взять у вас стволовые клетки, вам непременно вгонят в кость вот такущую иглу, вы глубоко и крайне досадно заблуждаетесь: сейчас есть препараты, после введения которых стволовые клетки сами повылезут в некотором количестве из костного мозга в кровоток, и у вас как у обычного донора возьмут несколько десятков миллилитров крови в пакетик. Вторым бредовым заблуждением является испуганное: “А вдруг у меня возьмут ВСЕ стволовые клетки, и мне самому ничего не останется?!” Такого быть не может. Доза препарата подобрана таким образом, что для стимуляции всех тех тысяч и тысяч стволовых клеток, которые весело и беззаботно живут в вашем костном мозге, его попросту не хватит, и большая часть этих клеток останется там, где и была.
В общем, не жадничайте, пожалуйста, и не бойтесь: ничего страшного в донорстве костного мозга нет, а жизнь кому-то спасти не каждый день представляется случай, правда? К тому же ведь и вам однажды может понадобиться помощь… И кстати, теперь можно обратиться ко второму источнику стволовых кроветворных клеток. Это сам больной.
Дело в том, что некоторое время назад у очень деловых людей, не чуждых медицине, возник вопрос: почему бы не предоставить людям возможность хранить свои стволовые клетки настолько долго, насколько им хватает денег? Вот вы, например, здоровый веселый человек со своими радостями и печалями, но ведь никто и никогда не может дать гарантии, что через год, два, десять любого из нас не настигнет какой-нибудь страшный, ни по-русски, ни на латыни с первого раза не произносимый диагноз. Так почему бы не обеспечить себя здоровыми стволовыми клетками, которые идеально вам подойдут на том простом основании, что они лично ваши? Тем более что все как нельзя просто: у вас производят забор стволовых клеток, их замораживают и укладывают в специальный контейнер. Сколько вы оплачиваете содержание контейнера, столько ваши стволовые клетки в нем и хранятся, и в любой момент их можно без труда извлечь, разморозить и вам же влить, если вам вдруг вздумается заболеть лейкемией. Впрочем, в то время как в некоторых странах бум коммерческих банков стволовых кроветворных клеток только начинается, в других уже звучат голоса в пользу запрета такого бизнеса на том основании, что стволовые клетки, взятые у больного в период ремиссии его заболевания, ничуть не хуже тех, что взяты у данного человека в период полного здоровья.
Еще одним, постепенно входящим в моду источником кроветворных стволовых клеток является пуповинная кровь, и новоиспеченным мамам во многих акушерских центрах даже дарят плюшевых медведей и прочие бесполезные штуковины в знак благодарности за добровольный взнос в дело спасения больных. В этой процедуре приятно то, что никто не травмируется даже крошечным шприцевым уколом: плацента и пуповина, которые отделяются при родах и утилизируются как никому не нужный материал, отслуживший свое, на самом деле богатейший источник стволовых клеток. Поэтому кровь из пуповины откачивают и замораживают в герметичных пакетах, чтобы потом при необходимости влить ее подходящему больному, нуждающемуся в стволовых клетках. В некоторых странах мама может опять же воспользоваться услугами коммерческого банка пуповинной крови, который будет хранить клетки исключительно для ребенка, из чьей пуповины они были извлечены.
А напоследок снова немного о нас: наша лаборатория умеет определять набор пяти пар HLA антигенов у донора и реципиента и на основании этого подтверждать их совместимость, отвергать ее и даже предполагать осложнения, если совместимость неполная. Кроме того, мы типируем кровь для банка пуповинной крови и новичков, подавших заявку на включение в регистр доноров костного мозга.
Вот такая у нас работа. Впрочем, как совсем несложно догадаться, к лабораторной стороне вопроса любых трансплантаций имеют отношение не только иммуногенетики, но и целый ряд других людей с пробирками: круглыми сутками биохимики принимают на анализ кровь и мочу, иммунологи гремят своими элизами, а микробиологи, радостно бормоча утешительные и ободрительные нежности, неутомимо высевают на чашки Петри микробы. Вот как раз с микробиологами, нашими ближайшими соседями, у нас и вышла нешуточная война.
А ля гер ком а ля гер
Война началась с того, что микробиологи повадились таскать у нас большие, пятидесятимиллилитровые, пластмассовые пробирки при полном попустительстве своего завотделением Доктора С., который, несмотря на аристократическое происхождение (серьезно, его пра-пра-пра владели когда-то замком в центральной Чехии и от жен сбегали исключительно в крестовые походы), англофильство, корсарскую бородку и тонкую, чуть усталую улыбку, которая разит женщин наповал, деньги считать таки умеет. И еще лучше умеет их экономить за чужой счет. Хотя на самом деле, конечно, микробиологам было просто лень оформлять отдельный заказ на пробирки.
Доктор К. очень быстро вычислил, куда исчезают ресурсы отделения иммуногенетики, но никому ничего не сказал, а просто взял штук десять таких пробирок, тщательно промазал суперклеем резьбу на крышках и оставил герметично заклеенную посуду на видном месте – эдакий вежливый намек. Пробирки исчезли, а потом снова появились, причем непотребно грязными, потому что дерзкие микробиологи сначала отрезали у них донышки, потом вырастили в пробирках какую-то дрянь, а потом запаяли донышки обратно. На нетронутых крышках всех пробирок были аккуратно нарисованы смайлы. Доктор К. расценил это однозначно – нам объявили войну.
Через пару дней с доски, на которой размещены портреты сотрудников всего лабораторного отсека, исчезла фотография Доктора С. Куда она исчезла, было совершенно ясно, потому что на ее месте обнаружился портрет Мечникова, весь в дырках и с пририсованным в районе макушки яблоком. Как раз тот самый портрет, в который Доктор К. имел до сего момента обыкновение бросать свои обожаемые ножи, когда бывал не в настроении.
Доктор С. в долгу не остался: из уст в уста по отделению микробиологии расползлась настоятельная рекомендация варить питательные среды для микробов при отключенной вытяжке. Как известно, любая система вентиляции, оставленная без присмотра, работает в соответствии с законом подлости, то есть доставляет дым и запахи туда, где их меньше всего ждут, например к нам в комнату отдыха, где люди, на минуточку, не только пьют кофе, но и вкусности едят, поэтому жизнь в нашем отделении превратилась в ад. Микробиологам-то наплевать, они, во-первых, к этому амбре привычны, во-вторых, респираторы им положены по долгу службы, а вот мы очень быстро научились отличать понедельник от среды и четверг от пятницы по запаху. Причем в среду все норовили взять выходной, потому что по средам эти изверги варили какой-то особо ядреный бульон с добавлением, судя по всему, рыбьих останков, тухлых яиц и иприта (на факте присутствия последнего компонента настаивал наш лаборант, в армейской юности увлекавшийся отравляющими веществами).
Дэни в тщетной попытке предотвратить всеобщее бегство мужественно встал под вентиляционным отверстием.
– Ну и что? Ну, пахнет немножко, но так ведь это питательные среды! У нас теперь и воздух питательный и наверняка полезный, можно экономить на еде и витаминах! Освежает и оздоравливает! – говорил он с наигранной бодростью, демонстративно вдыхая то, что выползало из вентиляции, – вот я дышу, и мне ничего, – продолжал он, медленно зеленея, – уже и придышался совсем…
А потом вдруг с отчаянным криком: “Идите же наконец работать!” – кинулся в сторону туалета, и до вечера его больше никто не видел.
Доктор К. призвал к труду докторантов. Несчастные докторанты, рыдая и выкрикивая непечатное, сначала заткнули все отдушины и вентиляционные щели, потом плюнули, скинулись и со своих грантов заказали респираторы на всех. Когда микробиологи увидели нас в респираторах, они поняли, что эта битва проиграна. Доктор К. даже расщедрился докторантам на выходной.
Несколько дней пошли в напряженном бездействии. (Кстати, крохотное техническое пояснение: ключи от всех дверей в обоих отделениях абсолютно одинаковые, так что недоступных территорий в принципе не существует, что, с одной стороны, облегчало во время военной кампании наступательные движения, с другой – затрудняло оборонительные маневры.)
И вот однажды, когда мы немного поутратили бдительность, в дивный утренний час, когда Эос, цепляясь розовыми перстами, карабкалась на небосклон, когда Доктор К. уже покинул свой горячо любимый стул на колесиках, а остальные еще не огласили лабораторию шумными взаимными приветствиями, микробиологи проникли на нашу территорию. Их план был коварен и хитроумен: насобирав по торрентам двадцать семь альбомов кантри и чешских национальных песен, они залили все это на компьютер Доктора К., аккуратно переименовав все песни в соответствии с докторовыми плей-листами, особенно обращая внимание, чтобы самые разухабистые образчики народного и полународного творчества получили имена наиболее достойных произведений мировой классики. На следующее утро Доктор К., привыкший начинать день Игги Попом и “Металликой”, с воем пронесся по коридору, а вслед ему гремели из кабинета удалые чешские частушки про какую-то грушу, произрастающую в широком поле, и милого, ускакавшего на коне черт-те куда.
“Да, послушал, называется, музычки”, – говорил Доктор К., брезгливо прохаживаясь напротив своего кабинета, в который наотрез отказался заходить до тех пор, пока докторанты не поклялись на крови, что вылизали от меломерзости всю машину, вернули на место “Металлику”, Игги Попа, Баха и прочих и продезинфицировали корзину.
Обдумывая план мести, Доктор К. решил воспользоваться всеми грязными приемами своего достопочтенного коллеги сразу: он тоже проник на территорию противника, он тоже бил по самому больному месту. Его действия основывались на двух простеньких и, казалось бы, не связанных между собой фактах. Факт первый: микробиологи, наварив питательных сред, которые представляют собой желе, разлитое по чашкам Петри, хранят их в холодильнике, расходуя запас по мере надобности. Когда чашки засевают микробами, их выставляют на ночь рядами по двенадцать штук на столе у батареи – потому что чашек много, термостатов на всех не напасешься, а микробам, чтобы расти, нужно тепло. Факт второй: Доктор С., как уже говорилось, англофил, причем оголтелый. Он прожил в Англии десять с половиной лет (рассказывая об этом всем желающим, он никогда не забывает про половину) и прекрасно говорит по-английски, более того, его коробит малейшая неточность в формах английских глаголов, он морщится, услышав чешский, русский или, боже упаси, американский акцент в речи собеседника, он через слово вставляет англицизмы или просто англоподобные конструкции, нарушая журчание чешских фраз.
И вот Доктор К. в течение недели, как только заканчивается каждый рабочий день, уводит у микробиологов по нескольку чистых чашек Петри с питательными средами и сначала забивает ими весь наш холодильник, потом колдует над ними и никого не подпускает к термостату. И наконец, в одно прекрасное утро он вытаскивает стопку своих чашек, относит их на вражескую территорию и все чашки на микробиологическом “культивационном” столе подменяет своими. А спустя час с наслаждением слушает вопли и ругательства, доносящиеся от соседей. Сбежавшиеся на шум в отделение микробиологии видят следующее: вокруг стола вкругаля мечется Доктор С., разом утративший всю свою вальяжность, и размахивает руками, а на столе ряды чашек Петри, в которых заботливо выращенная плесень складывается в кривые, но читабельные слова: Helow! Tzisiz Big brozer. I am wotching yu, men, rimemberrr zet!!! Задыхаясь от хохота, все разбегаются, когда Доктор С. начинает швырять чашки в корзину.
На следующий день уже Доктор К. мечется вокруг телефона и на чем свет стоит ругает изобретателей и-мейла, потому что телефон разрывается от звонков, а ящик завален письмами. И после короткого расследования выясняется, что кто-то из микробиологов случайно слышал уж не помню чью неумную фразу про гадание по геному. И натурально написал на одном из оживленных чешских девочковых форумов что-то вроде: “Девочки, мне тут по ДНК судьбу предсказали!!! Сбывается все!!! По работе уже повысили. Начальник заваливает цветами. Друзья подарили йоркшира. Жду принца на белом “Ленд Крузере” – обещали не позже четверга!!!” – и на возбужденные вопросы софорумниц, где водятся такие кудесники и раздают такие чудеса, в ответ даны все до единой координаты Доктора К. И Доктор К. сначала терпеливо втолковывает, что все ошибка, потом пытается не брать трубку, потом берет и грубит, а потом начинает объявлять всем желающим, что расплатой за гадание на геноме является скорая смерть: “Вот та, которая это написала, как раз сегодня утром и умерла. Да, скончалась лично у меня на руках и в страшных муках”.
– Ну, косяк технологии, – разводит он руками в ответ на робкие стоны ужасающихся, – ДНК – это же еще так слабо изученная область: гены, протеины, интерфероны, знаете ли, – сыплет он на головы легкомысленных принцессок замогильным голосом умные слова, и те соглашаются, что таки да, знают. – Но мы работаем над этим! – утешает их Доктор К. Вечером запись исчезает с форума.
Ночью Доктор К. меняет во вражеских микроскопах все лампочки с нормальных на красные, микробиологи растерянно и недоуменно смотрят утром в окуляры, видят странное, и только спустя сорок минут до них доходит, в чем дело. На следующий день у Доктора К. в качестве скринсейвера появляется бегущая строка “А Прохазка-то успел раньше!”, намекающая на историю полуторамесячной давности, когда пан Профессор Прохазка опередил Доктора К. с публикацией статьи.
Обстановка, очевидно, накалялась бы и дальше, но нас всех спас безвестный повар из институтской столовой – то ли суп его оказался густ, то ли кнедлик недопечен, но только в самый разгар войны Доктор С. однажды подавился на глазах у Доктора К., и Доктор К., движимый чувством долга, любовью к ближнему своему и смутными воспоминаниями о клятве Гиппократа, изо всех сил шлепнул Доктора С. по спине. Откашлявшись, Доктор С. сказал, утирая слезы:
– Благодарю вас, мне уже лучше!
– Вы знаете, а мне тоже! – с энтузиазмом откликнулся Доктор К., – Пойдемте-ка к нам пить кофе.
Это был первый и последний диалог между докторами за всю историю скоротечной войны. Далее последовало братание отделений за кофе, а еще далее Доктор К. заказал от щедрот душевных из своего гранта три упаковки больших пятидесятимиллилитровых пробирок для отделения микробиологии, договорившись с отделом доставки, что на каждой коробке они напишут красным маркером Helow! Tzis iz Big brozer. I am wotching yu, men, rimemberrr zet!!!
Веселый автобус
Если вы полагаете, что жизнь вообще и научная мысль в частности кипит, шипит и пенится исключительно в нашей лаборатории и прилегающих к ней окрестностях, то этот мой рассказ послужит безоговорочным доказательством обратного.
Немногие знают, что бегает по одному из районов Праги веселый автобус. Точнее, про автобус-то знают, отчего же не знать, он ведь в расписании указан под совершенно конкретным номером, но вот о том, что от станции метро “Будейовицка” до конечной своей остановки и в обратном направлении этот самый автобус превращается в веселый, знает от силы сотня человек плюс те редкие очумевшие пассажиры, которые однажды попадают в него случайно и больше стараются не попадать.
Маршрут этот заканчивается у грандиозного комплекса Микробиологического института Академии наук Чехии, а продолжается нашим институтом – экспериментальной и клинической медицины. В результате до метро в нем едет куча-мала ученых-естественников, и почти каждая поездка превращается в трогательную смесь научной конференции и посиделок старинных знакомых. Не далее как в пятницу мы с Доктором К. и Солнечным Л. ехали благословенным маршрутом к метро, и выглядело это так.
Доктор К., вступив в автобус, объявил:
– Коллеги, добрый вечер, можете не вставать, я еще не настолько стар, чтобы уступать мне место. Я со скромным изяществом постою в уголке. Но напоминаю, у меня отличная память на лица.
Бакалавры и магистры (а их в салоне человек шесть) поднимаются с мест и жестами приглашают нас сесть, докторанты и постдокторанты (их больше, чем студентов, потому что они все уже научились уходить с работы только после третьего пинка вахтера) улыбаются во весь рот и продолжают сидеть.
Вредный голос из передней части салона:
– Самый старый тут я. И я уже с комфортом сижу, а ты мне до сих пор докторанта не вернул.
– И не верну, – невозмутимо отзывается Доктор К., взгромождаясь на сиденье как на трон и приглашая нас с Л. последовать его примеру. – Он потерялся. Я его отправил в Голландию антителами заниматься, а он увлекся секвенированием микросателлитов, заметьте, даже не на шестой хромосоме. Вы воспитали предателя!
– Неправда! – возмущается вредный голос. – Докторант Грушек просто очень увлекающийся человек – однажды он у меня отпросился на три месяца в отпуск. Знаете зачем?
Автобус затаивает дыхание.
– Он увлекся квазарами! – торжествующе говорит голос из передней части салона. – И, пока не перелопатил всю литературу о них, на векторы и трансфекты смотреть не мог – говорил, тошнит.
Насмешливый голос откуда-то из середины:
– Что, в его микроскопе случайно отразилось звездное небо, как в колодце?
– В ученом должно быть благородное безумие, – заявляет Солнечный Л., – я, например, живописью увлекаюсь. Абстрактной.
– Я помню, – откликается скрипучий голос тоже откуда-то спереди. – Вы еще на гистологии таких уродов вместо клеток в тетради рисовали, что они мне снились по ночам, и только благородное сострадание к вашим родителям помешало мне на экзамене поставить вам неуд.
– Профессор Прохазка! – радуется Л. – Я так давно вас не видел! Как ваши дела?
– Скверно, – отзывается Профессор Прохазка (строго говоря, Л. и сейчас его не видит – профессор совсем маленького роста, особенно когда сидит). – Нынешние студенты рисуют еще хуже вас, а для того, чтобы выдавать свою бездарность за стиль, им не хватает вашего кругозора и вашего нахальства.
– Зато у профессора статья новая вышла в Transplantation, – говорит счастливый девичий голос совсем рядом с нами.
Читать бесплатно другие книги:
