Кромешник. Книга 2 О`Санчес
Геку не доводилось ещё бывать здесь, в легендарной тюрьме, и он с любопытством изучал окружающее. Его развеселили почему-то металлические подступенки на тюремных лестницах, выполненные в форме пентаграмм, как и оба основных здания. Ну прямо монограммы на бельё, метки владельца. Всего крупных построек было три: две «звезды» и «больничка». В одной «звезде» была тысяча камер и в другой тысяча. В одной сидели подследственные и «переследственные», в другой разматывали срок полноправные сидельцы.
Камеры строились в основном как одиночные и малопоместные, но это было давно. Администрация умело размещала в каждой «звезде» по пяти и более тысяч человек, по тысяче на луч. Гека и мужика (протестантского пастора, как выяснилось позднее) развели, естественно, по разным камерам, и Гек вошёл в свою.
В камере, маленькой и узкой, стояли три двухъярусные кровати. Одна, посередине, была занята, две наполовину свободны. Ту, что у входа, самую близкую к параше, занимал молодой косоглазый субъект с узкой продавленной грудью (по пьяни убил пьяную же мамашу). Среднюю, занятую, населяли двое молодых парней (поножовщина и хулиганка), а на последней, у окна, расположился не старый ещё мужик, не близко под сорок, с татуированной грудью (залётный скокарь из Картагена, отягощённый розыском за убийство и побег и прихваченный прямо на флэту). Все были белые. Тот, который лежал у окна, бросил взгляд на Гека и тотчас подозвал его, указав место на верхней шконке. Гек без лишних разговоров принял приглашение, и уже через четверть часа они мирно беседовали на разные интересные темы. Гек держался ровно, ничем себя не выдавая, в смысле «образованности», его «дело» было пустяковое, и непонятен был пока интерес к нему этого урки, вероятно, из ржавых или под них канающего. Гек упростился по максимуму, чтобы снять с Джима, так тот себя назвал, осторожность и опаску. И тот потихоньку раскрылся. Но не сразу. После ужина Джим хитро улыбнулся и достал колоду карт. Однако ни с кем, кроме Гека, играть не пожелал. Играли в «блэк-джек» по пенсу, без права поднятия ставок. Игра шла в основном честно, но поскольку Гек решил играть плохо, то Джим время от времени передёргивал, чтобы улучшить Гекову карту и выровнять счёт. А тем временем он беззаботно болтал о том о сём, перемежая рассказы вопросами. Поначалу Гек заподозрил в нем дежурную «крякву», какие бывают порою в следственных камерах, но потом его озарило: Джим примеривал на себя биографию новичка, особенно воодушевившись, когда узнал о недоразумении с «кассой». Теперь все становилось ясным. Джим должен его или обыграть и заиграть, или запугать, или уговорить подо что угодно и попытаться смыться, представившись им, Томом Гуэррой (Гек носил такой паспорт, способный выдержать самую поверхностную проверку). Джим, словно подтверждая это, время от времени косился на цивильный костюм Гека. Вдохновение подсказало Геку дальнейшее.
Сокамерники давно уже спали, когда Джим предложил поднять ставки (за три часа выигрыш Гека составил два пенса). Гек согласился…
Когда ставки поднялись до сотни талеров, а проигрыш разгорячившегося Гека до тысячи, Джим окончательно обнаглел в тасовке колоды, и без того меченой. Вдруг он выкатил глаза из орбит и захрипел: Гек левой рукой схватил его за горло и уверенно сжал с нужной силой.
– Ты, порчак, ты какие стиры катаешь? Битые. Это неправильно. И почему у тебя два туза по низу ходят второй раз за одну талию? Бубны в тыкву ударили, что метёлки мечешь перед незнакомыми людьми? – Гек правой рукой разжал Джиму ладонь со злополучными тузами. – Знаешь ли, что положено за такое? Что таких – к крысам приравнивают, знаешь?
– Ты что, офонарел? – прохрипел испуганно Джим. – Я же просто шутил, в виде фокусов…
– Не толки парашу. Перед игрой этой, фратецкой кстати, договаривались – честно играть, то есть без исполнений. Было?
– Да кто ты, свой, что ли? Или куму служишь? – вместо ответа хрипел ему Джим.
– Следи за базаром, я тебе не фратец-лопушатец… Горло отпускаю сейчас, но только пикни громко – удавлю. Понял, я спрашиваю?
– Понял…
– Рассказывай…
Гек угадал: Джим (ржавый, кличка Дельфинчик) хотел сделать отчаянную попытку – отвалить из «Пентагона».
«Терять нечего – или вышак отмерят, или заставят в „парочке“ сидеть. А там, сам знаешь, с нашими разговор короткий, – как псины беспредельного толка действуют».
Про себя Гек сказал лишь, что в непознанке, надеется уйти. Заварили чаек. Гек попил из вежливости. Потом приказал Джиму раздеваться и сам принялся стаскивать с себя пиджак и брюки. Гек захватил неоспоримое лидерство, и Джим подчинился, только спросил причину. Гек объяснил ему, что поддержит его попытку и что в таком виде Джиму даже дёргаться не стоит, надо меняться. Сняв рубашку, Гек обернулся на внезапно окаменевшего Джима: тот смотрел, разинув рот, на медведя и звезды.
– Что вылупился, Джим, не видел никогда, что ли?
– Видел. Очень давно… И звезды с… секретом, точно? От Субботы?
– Точно. Видел и забудь. А то я тебя и в Антарктиде среди пингвинов найду.
– Ой, слушай, только не бери на голос. Мне ведь в моем положении некого бояться. Своего я и так не сдам. А что-то я тебя не знаю вовсе и не слыхал… Кто и где тебя подтверждал?… Если не секрет?
– Не придуривайся… секрет… Меня не подтверждали, меня – нарекли. В Сюзеренском централе. Тот же Суббота, а с ним и Варлак. Тот самый. Понял ли разницу? – Джим замер на несколько секунд, булькнул горлом, но ничего не сказал, лишь усиленно затряс головой, все ещё не усвоив до конца невероятную новость. – Вот и хорошо. Теперь спать. И да поможет нам фарт!… И помни: до поры – молчи. Пока ты один знаешь. Когда надо будет – сам объявлюсь.
Гек, не вдаваясь во временны2е подробности, рассказал немного о Варлаке и Субботе, по просьбе Джима показал ему бесцветную татуировку, резко растерев для этого грудь. Урка Джим Дельфинчик таращился во все глаза, с почтением и завистливо цыкал…
Не говоря больше ни слова, они поменялись и одеждой, и местами. Гек лёг внизу, приняв это как должное. Помолчали. Джиму не спалось, а Гека вскорости разморило. Уже путались причудливыми сочетаниями мысли в голове, мышцы распускались для ленивого отдыха… Стоп!
– Джим! Спишь?
– Нет, чего тебе?
– Ботва. Стричь надо. Мойка есть?
– А точно, я и не подумал. Есть, но маленький обломок.
– Ладно, у меня есть. (Гек после вановской «академии» всегда носил с собой лезвие безопасной бритвы, листок бумаги, моточек ниток без шпули, иголку и тому подобную дребедень, включая карандашный грифель, компактно упакованные и заначенные в подходящие элементы одежды.) Сначала срежь, потом добреем…
Управились часа за полтора. Гек смочил воспалённую кожу под краном, голову сразу защипало в порезанных местах. Джим тем временем собрал клочки волос и спустил их в унитаз. Сокамерники либо спали, либо благоразумно решили не проявлять любопытства.
Пришло утро. С ним побудка и завтрак. Дальнейший ход зависел от везения.
Брякнула форточка, в ней показался глаз тягуна. Камера притихла, чтобы не пропустить шёпот надзирателя.
– Буква «Гж»? – Гек с досадой подпихнул зазевавшегося Джима.
– Гуэрра, – откликнулся тот вполголоса.
– Имя?
– Томас.
– С вещами. Приготовиться. Выходи…
Морок ли навалился на тюремщиков, или скандала с банком, трясущимся за своих клиентов, они убоялись… К тому же пастора явилась вызволять без малого рота визгливых и бесстрашных старух. Операторша, привезённая для опознания, с трудом, а все же признала и служителя Господа, и гековские костюм с кепкой. Перед обоими извинились, вернули шнурки, ремни, галстуки и отпустили, внушительно напомнив им о государственных интересах и порекомендовав молчать о случившемся.
К обеду Гек точно знал, что идиотский по своей сути побег удался на все сто. Иначе камеру давно бы уже на уши поставили. А тихо, даже кормят… Поскольку Гек не мог заранее всерьёз рассчитывать на такой удивительный исход, ему пришлось думать, куда двигаться дальше, коли первая половина так неожиданно, пусть и приятно, удалась.
Он с отвращением похлебал баланду, успевшую остыть, пока её развозили по другим камерам, уловил недоуменные поглядывания сокамерников, но не посчитал нужным общаться с ними и объяснять метаморфозы.
Через час после обеда тягловый сунул губы в форточку и вызвал на букву Ф, то есть Джеймса Фолка, за которого отозвался Гек. Гек помнил, что «его» должны везти на допрос в Генеральную прокуратуру, как особо важную птицу.
Все вчерашние служивые уже сменились с дежурства, вероятность, что Гека разоблачат по пути, была минимальна. Никому и в голову не приходило, что кто-то захочет примерить на себя подрасстрельный венец или, по крайней мере, получить статью за содействие в побеге. «Как бы их удар не хватил, когда они меня увидят», – Геку почти не терпелось посмотреть на предстоящую немую сцену. Однако здравый смысл возобладал, и уже в «воронке» Гек взялся воплощать наскоро перекроенный план действий.
Он ехал один, если не считать шофёра в кабине и двух охранников – в кабине и рядом, в кунге, но за решёткой-перегородкой. На Геке были наручники со специальной дополнительной цепью, прикреплённой к скобе, которая, в свою очередь, была приварена к металлическому полу.
Гек без особых мучений поочерёдно освободил руки из наручников, кратким и энергичным массажем унял боль во вправленных на место суставах и попросил у распустившего слюни конвойного купить ему пачку сигарет «без сдачи». Дело обычное. Конвойные очень мало получают за свою службу и не видят ничего зазорного в том, чтобы слегка скрасить сидельцу его незавидную участь. За деньги, разумеется.
Конвойный отпер решётку и полез внутрь, чтобы достать из указанного верхнего кармана десятку. Гек держал освобождённые руки между коленей, конвойный почему-то не ждал подвоха и вырубился прежде, чем увидел купюру. Чтобы навести тень на плетень, Гек порвал металлическую цепь, пусть, мол, думают, что и как. Физической силой он был отнюдь не обделён, но по-тупому, «в лоб», с толстой цепью даже ему было бы не справиться. Патрик научил его, как применить правило рычага в подобном случае, когда, провернув цепь «улиткой», цепляешь звеном за звено на излом и резко дёргаешь. Сила и сноровка при этом требуются, безусловно, однако слоном быть не обязательно. Такие штуки способен проделать любой силач из цирковых, вызывая при этом неизменное восхищение публики.
На первом же перекрёстке Гек ударом ноги высадил заднюю дверцу, выпрыгнул из машины и таким образом сбежал, захватив с собою цепь (для понта).
Визг тормозов, крики, выстрелы – все это осталось позади. Гека окружал мирный осенний Бабилон, с лужицами, облаками, солнечными зайчиками на пожухлой листве. Не верилось, что по городу началась облава, тем не менее так оно было на самом деле, и Гек торопился на Яхтенную, с ближайшей «пещерой» под ней, где можно было спокойно отсидеться денёк-другой.
Однако уже к вечеру Гек в очередной раз все перерешил. Существовало два варианта, которые следовало учесть, в зависимости от того, поймают в ближайшее время истинного Джима или не поймают, но тут уж – как будет, так и будет.
Гек решился на очень чёрную шуточку – сдаться властям и легализоваться через отсидку. Срок он поднимет за содействие побегу либо за фальшивые документы, что даст максимум пару лет, а то и год. Имя и фамилию он придумает, происхождение возьмёт магиддское, стандартное для бродяг и непознанщиков, пусть ищут и сверяют. Главное, чтобы его пальчики на самом деле исчезли из картотеки, как обещано было ещё Дядей Джеймсом. Это, в общем, терпимо будет. Да и год впустую не пройдёт – связи нарастут, то да се…
Геку ни разу не приходила в голову простая мысль о том, что честная, мирная, размеренная жизнь почему-то никак не даётся ему в руки либо теряет свою привлекательность при сколько-нибудь длительном, неделю превышающем, пользовании.
Весь кругозор его, все интересы крутились возле потребностей и целей животного мира, класса хищников. Пожрать, потрахаться, поспать, доказать своё я, убежать, догнать, урвать добычу… Это хорошо было видно со стороны – но не было никого в той стороне, чтобы раскрыть Геку глаза. Это было вполне объяснимо для тех, кто знал его прошлую жизнь, но не было живых свидетелей той его жизни. Другой человек выбрал бы другой путь, потому что этого человека выбрала бы другая судьба.
Однако и хищник предпочитает луга с жирными стадами, но не клетку в зоопарке и не охотничий капкан. Хищник будет убивать от голода и жрать в три горла, пока еда имеется. Он будет убивать из озорства, но не станет добровольно отказываться от воли, добычи и жратвы. Он сожрёт своих детёнышей, но не откажется от самки, пока здоров и в силе…
Что же Гек, в зверинце рождённый и в зверя выращенный, что же он решил променять скотское счастье на не менее скотский кошмар? Пусть даже временно, как ему кажется… Зачем? Сакраментальный вопрос, на который нет внятного ответа. Или сто тысяч самых разных ответов, что, по сути, одно и то же.
Рискну дать свой: будучи зверем, Гек сохранил в себе то великое проклятье, которое почуяли в нем старые Ваны и которое обозначили, в меру своего разумения, горьким прозвищем Кромешник… Обречённый на мглу.
Имя тому проклятью – неизбывная жажда познания, стремление отринуть покой, разорвать пределы возможного и увидеть никем не виденное, и понять никем не понятое.
Но утолить эту свою жажду в этот раз он решил не в публичной библиотеке, а в местах не столь отдалённых – видимо, не умел иначе.
С утра Гек навестил старичка-адвоката Айгоду Каца, некогда обслуживавшего цвет уголовного мира. Старичок уже давно не практиковал, но пять тысяч принял легко и пообещал найти для Гека требуемое – молодого, борзого, умного и знающего меру адвоката. С перспективой на постоянное обслуживание, за хорошие деньги, само собой. Необходимые установочные данные он подготовил для Каца заранее, на листочке, добавил кое-что устно и после успешного визита направился в вокзальный ресторан. Повязали его сразу же после обеда, когда он выходил из зала. Полиция сработала оперативно: был составлен добротный фоторобот, который раздали соответствующим работникам на всех «горячих» участках. А вокзальный ресторан безусловно к таковым относился. Гек подстраховался и перед вокзалом облачился в джимовский клифт, узнаваемый за километр из-за своего «зонного» покроя. Гек боялся только, что искать будут не его, а Джима, что сулило дополнительные хлопоты по попаданию в тюрьму.
Однако опасения его на сей счёт были совершенно напрасны, поскольку Джима завернули в «стойло» через сутки после побега: заложила бандерша одной из хат, где решил отлежаться Дельфинчик. Но Дельфинчик не очень-то и расстраивался: он успел связаться по межгороду с Картагеном, и ему уже готовили «дублёра» – того, кто живым или мёртвым возьмёт на себя подрасстрельный эпизод. Таким образом дело выскочит из рук бабилонской прокуратуры и уйдёт на доследование в Картаген. А значит, и сидеть получится не в Пентагонской конуре, а в нормальных условиях. Так что искали адресно Гека, но не знали – кто он такой.
Его крепко отметелили в привокзальном полицейском участке, пока ждали вызванную спецмашину. Но Гек знал порядки и только старался, чтобы ему не повредили важные участки родного организма – печень, зубы, глаза, ребра. Выждав удобный момент, он грянулся оземь от очередного удара, выгнулся дугой, закатил глаза, потом обмяк и захрипел, конвульсивно содрогаясь.
Оперативники вовсе не были садистами и мучителями. Толковые молодые парни нормально делали своё дело, стараясь придерживаться уголовного кодекса. Однако они придерживались и неписаных традиций, передаваемых в розыске из поколение в поколение. Сел – сиди, и вдругорядь не бегай! Деньги, у Гека изъятые, они записали и сдали до пенса. А вот если бы при нем случайно оказалась бы коньячина… ну, тогда она непременно бы «разбилась при задержании».
…Старший опер сразу же испугался – ему основной ответ держать, если этот припадочный галоши отбросит. Дежурный фельдшер пощупал сердце и пульс и сокрушённо кивнул старшему – все в натуре, не симулирует. Гек не пережимал, довольно быстро очнулся от нашатыря, стуча зубами о стакан напился и в изнеможении откинулся на лежак, куда его перенесли после начала «припадка». Тем временем подкатила машина. Гек самостоятельно поднялся, устало подмигнул фельдшеру, заложил руки за спину и пошёл к машине, слегка пошатываясь. Перед посадкой на него надели наручники, чтобы было к чему крепить цепь.
– Уж извини, папаша, не знали мы, что ты такой хлипкий, – старший лейтенант Борис Крогер собственноручно проверил наручники и цепь, располагаясь в кунге рядом с Геком. – По ориентировке-то мы подумали, что ты человек-гора, железо перекусываешь, как нитку, а ты вон как – чуть богу душу не отдал… – Потом окинул взглядом плечи и руки Гека и добавил: – Хотя, видать, в молодости ты был ничего, крепенький… Как же ты все-таки с цепи-то сорвался?
– Цепь? Да ты бы её видел, ту цепь… Дохлого кота на ней таскать – и то не выдержит…
– Бывает. И мы тоже так подумали. Ну а браслетики как снял?
– Молча. Мы пока живём в свободной стране – кругом напильники продают.
– Тоже верно. Куришь? И правильно. И я потерплю, пока в машине. Ну, пока едем, рассказывай, кто ты, что ты?
– Вот дела! – изумился Гек. – Что же ты – ловишь, а кого – не знаешь?
– Только мне и дел знать о вас, мазуриках! Вы все одинаковые, как дубовые чурки одна возле другой. Прихватывать таких – как два пальца… По стандарту действуете, по стандарту и ловитесь. Только не парь мне мозги, что ты Дельфинчик. Его поутру повязали, ещё раньше, чем тебя. Как тебя, запамятовал, Гуэрра?
– Гуэрру освободили, он небось сутки как дома, чай пьёт, детей по головкам гладит…
– Стоп. Это же ты Гуэрра, и тебя освоб… Тьфу, черт! Ты же сбежал из кунга. Стоп, что за бред. Ну-ка, напомни, как дело было, а то я, видать, не выспался.
– А я, думаешь, помню? Ты мне лучше сам объясни, за что ты меня подстерегал и избивал?
Старлей рассмеялся:
– Во-первых, я тебя не избивал, ты припадочный, вот и ушибся. А во-вторых – вот как дело было, я врубился: тебя, как якобы налётчика, привезли на денёк в «Пентагон». Дельфинчик отвалил в твоей одежде и под твоим именем. А ты поехал под его именем в прокуратуру и – настроил лыжи из машины. Вспоминаешь?
– Ты, начальник, совсем меня за дурака держишь. Если я не налётчик – зачем мне бежать. Ведь меня и так бы отпустили?
– А может, ты и есть их сообщник. Или за тобой грехи имеются. Сразу видно – ты не чужой в наших авгиевых конюшнях.
– Это другая тема. Я говорю, зачем бежать – и так бы отпустили, если все было, как ты рассказываешь?
– А может быть, и не отпустили бы. Проверить – пять минут делов. И – ку-ку.
– Ты и впрямь, начальник, не выспался. Отпустили ведь. Факт.
– Кого отпустили?
– Меня.
– Не тебя, а Гуэрру. А ты в побеге был.
– Гм… гм… – Гек с сочувственной улыбкой покрутил головой и вздохнул: – Вот видишь. А только что утверждал, что не Гуэрру, а как его… Графинчика… И отчего же я бегал?
У Крогера руки зачесались – врезать припадочному казуисту в лобешник так, чтобы пеной изошёл. Нельзя, вот-вот на место прибудут… Хотя, если вдуматься, действительно путаница… Мы их ловим, ни пожрать ни выспаться, а они их то под залог отпускают, то в побег… Хрен с ними, мне сдал-принял – и хорош на сегодня. Пожрать, пивка и выспаться.
– …Все. Приехали. Потерпи, папаша, сейчас я тебя отстегну…
– Да ладно, я сам… – Гек небрежно с виду ухватился за цепь, заранее подготовленную, и рванул что было силы. Звено, взятое на излом, не подвело – послушно лопнуло.
– Ы… ы… – Крогер, вытаращив глаза, силился связно высказать свои соображения по данному поводу, но безуспешно. Руки его оказались быстрее языка, кольт был направлен в грудь Геку, но тот сидел смирно и ждал, пока пригласят выйти.
– Сидеть! Выходи, руки за спину. Руки за спину, я сказал! – Гек покорно перекрутил и порвал цепочку наручников, заложил руки за спину и полез из машины. Мера ошалелости Крогера превысила предельную, и он даже не попенял Геку за послушание неправильному приказу, повлекшему порчу служебного инвентаря. Конвойные, услышав истошные крики, тотчас приняли карабины на изготовку. Прохожие служаки во внутреннем дворе остановились посмотреть, словно самые последние штатские зеваки…
Крогер с испугу мог бы и стрельнуть в Гека. Но его остановила неясность со статусом задержанного. Был бы на его месте Дельфинчик – без колебания грохнул бы: на земле только чище бы стало без одного гада.
Ни Варлак, ни Суббота, ни Патрик, ни Дудя, ни дон Паоло в подобных обстоятельствах не пошли бы на подобное глупое бахвальство, но Геку, в его обличье пожившего мужика, было всего лишь двадцать лет, и ему порою очень хотелось дешёвых эффектов, привлекающих внимание к его персоне. Умом и воспитанием он это понимал, сдерживаясь в большинстве случаев. Но ретивое иногда брало верх – уж так хотелось похвастаться удалью и силой… Что сделано – то сделано. Умный человек и из ошибок умеет или пытается, по крайней мере, извлечь пользу. Случай с Геком впоследствии неведомыми путями получил известность среди обитателей «Пентагона» и стал одним из первых кирпичиков, положенных в основу легенд о новом сидельце. Гек вскоре понял это и уже осознанно постарался подрегулировать механизм возникновения таких легенд.
…Теперь уже Гека по полной программе осмотрели – от одежды до заднепроходного отверстия. Были найдены и опустошены все тайники, кроме одного: Дебюн в своё время постарался на совесть и оставил в морщинах за ушными раковинами два маленьких «кармашка». Опыт Субботы, нашедшего применение своему увечью, даром не пропал. В кармашках уместилась вшестеро сложенная пятисотенная купюра, костяная иголка и кусочек грифеля. Металлические предметы помещать туда Гек не рискнул, опасаясь металлоискателя. Можно было бы поставить для таких случаев металлические коронки на дальние зубы, но Гек додумался до этого задним числом.
Шмональщики знали толк и в татуировках. Когда унтера все осмотрели, а Гек наприседался и назалуплялся, к нему приступил мужичок лет тридцати в белом халате поверх цивильного костюма. Он восхищённо поцокал языком, осматривая медведя и звезды:
– Любопытно, весьма любопытно, я бы сказал. На снимках видел неоднократно нечто подобное, но вживую – не доводилось до нынешнего дня. А можно я пошлёпаю вам по груди?
– Жену свою шлёпай, если не пидор! А если пидор – шлёпай мужа, а не меня.
Мужик сделал вид, что не расслышал, и вдруг ладонью резко хлопнул Гека между звёздами. В следующий же момент он уже корчился на полу, придерживая руками сильно ушибленные яйца. Впрочем, Гек был достаточно осторожен в ударе. Двое дюжих унтеров кинулись заламывать ему руки, но Гек не сопротивлялся, только старался, чтобы связки не повредились от резких рывков.
– Чудак человек, ведь ясно же сказал – нельзя.
Гек глядел в каменный пол и держал спокойную интонацию, стараясь не шипеть и не кривиться от резкой боли в локтях и плечах.
– Отпустите его, хватит фиксировать. Хватит! – повторил мужик, кряхтя поднимаясь с пола. – Мы ещё сочтёмся обидами. Не будешь буянить? Или на тебя спецсорочку натянуть?
– Да я и не буянил. Ты не приставай, как баба себя не веди – и нормально поговорим тогда.
– Да уж я сам решу, как мы будем говорить, если будем. Вы уж мне разрешите, надеюсь, обойтись в этом деле без ваших советов. Господин?…
– Стивен Ларей.
– Он же Томас Гуэрра, он же неудавшийся Дельфинчик, он же… Сами продолжите ряд, или нам в картотеке посмотреть?
– Какой ещё ряд? Извините, доктор, что-то я вас не пойму.
– Белый халат на мне доктора из меня не делает, как и придурь с вашей стороны не делает из вас честного человека. Представлюсь: старший следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры майор Фихтер Томас. Давайте экономить своё и наше время. Таких наколочек, татуировок, я имею в виду, случайным людям не делают. Аббревиатурка на вашей груди в лучшем случае расшифровывается как сомнение в успехе миссии государственного обвинителя. Что нехорошо, конечно, однако же по-человечески понятно. А в худшем случае… о-о-о…
– Это не ко мне вопрос. Мне за бутылку конины какой-то хлыщ сделал эти звезды – красивые уж очень, всю жизнь о них мечтал. А ни про какие «бритуры» знать ничего не знаю.
– Ясненько. И медведя оскаленного он же колол, тот хлыщ?
– Он, кто ж ещё? Но не помню, как дело было, пьяный был. А разве это медведь? Я думал, что этот… ну… певец… Пресли, да!
– И тюльпанчик – хлыщ?…
– Нет. Это я в детстве, по глупости. Все мальчишки во дворе делали, и я с ними заодно.
– И где этот двор сейчас? Мальчишки небось выросли уже. Подтвердить ваши слова могут?
– А как же, если найти да спросить. А двор под лавой остался, на веки веков, вместе с домом. Из Магиддо я родом. Теперь бомж и сирота.
– Ах, да. Ну конечно, как я мог забыть. Вы… вот что: отдохните пока, посидите денёк, а мы пока поможем вашей памяти нашими средствами. С вас уже сняли пальчики?
– Пальчики? А, да! Что-то такое делали – все руки в краске извозили, как преступнику какому! Вы бы хоть объяснили мне, в чем меня обвиняют да подозревают?
– Всенепременно, в своё время. У нас в запасе для этого целых девять дней, согласно процессуальным нормам. Обвинение будет предъявлено.
– Восемь. Вчерашний день – за полный считается.
– Вот видите: знакомы ведь с нашими порядками, а дурака из себя корчите. Несолидно, господин «Стивен Ларей»… Уведите…
Томас Фихтер был очень настырным следователем. Именно поэтому он до сих пор носил майорские погоны на подполковничьей должности. Если речь шла о деле – только строгий ошейник мог оторвать его от следа и притормозить. Благодаря его неуёмному рвению группа столичных чиновников, успешно разворовавших за год четверть процента городского бюджета, села на скамью подсудимых и получила сорок пять лет на восьмерых. Это при том, что нажаты были все кнопки противодействия. Ан нет: в хорошо отлаженный и тонко настроенный механизм круговой и вертикальной поруки попал некрупный камушек алмазной твёрдости и пустил систему под откос. Эти своё отворовали. На их место сели другие, с заранее наточенными вилками. Но они уже были осторожнее…
После того громкого дела прошёл год, но Фихтеру, кроме благодарности в приказе, никаких иных вознаграждений не предусмотрели, чтобы не зазнавался. И чтобы в следующий раз думал, прежде чем начать махать топором в лесу, в котором сам живёт…
Фихтер повздыхал, но рвения не утратил. Вот и теперь – восемь суток он мурыжил все архивные службы Бабилона – и города, и страны. Этот тип не поддавался идентификации. Что пальчики он затёр каким-то чудом – случается, не на Марсе живём… Но после дактилоскопических архивов пришёл черёд всех остальных. Фихтер лично перебрал тысячи и тысячи личных дел живых и мёртвых преступников от двадцати пяти до шестидесяти лет, чтобы уж с запасом, если отчитываться придётся. Не было там никакого Ларея (ишь ты, имя-то выбрал – как из бабилонских древних саг). Он выборочно перебрал донесения источников (на все жизни бы не хватило, отбирал «перспективные») – по нулям!
Оставалось изучить татуировки, особенности речи, телосложения, манеру поведения…
Вывода напрашивалось всего два. Или это тот самый легендарный последний Ван – что чушь и сказки для кабинетных дегенератов (да и слишком молод и здоров он: зубы только сносились и сердечко, а телом – как тридцатилетний бык), или нелегал, заброшенный к нам с очень оригинальным способом внедрения. Первое – невозможно. Второе – маловероятно. Следовательно – истинно, если выбирать из двух. Минусов много в этой гипотезе – хотя бы и татуировки взять. Их подделать – немыслимо на таком качестве исполнения. Уж это Фихтер знал доподлинно – двадцать лет он страстно коллекционировал татуировки, толстенный альбом с фотографиями собрал, вызывая зависть коллег и экспертов-знатоков. (Злые языки поговаривали, что он и оригиналами не гнушался, заведя особый альбом для кожаных лоскутов.) Да и внедриться к сидельцам за своего, причём прожжённого, не простого, – ничуть не легче, на язык так и просится слово – невозможно. Тем не менее, как учил старик Оккам из вражеской Британии, – не фиг бесперечь плодить сущности. Второе – внедрение – всего лишь трудно осуществимо технически, а первое – Ван… Нет, машину времени и анабиозную камеру ещё не изобрели.
Фихтер, в отличие от начальства и немногочисленных сторонников, знал, что и его кумулятивным способностям есть предел. Может быть, хотя и маловероятно, что ему поверят насчёт английского шпиона (а может и не английского, мне – бара-бир). Но не простят. Мало того что он сбежал из тюрьмы. Он ведь туда попал. А как? Какой такой Томас Гуэрра? Да его отродясь и не было в Бабилоне. Даже тёзок не нашлось, Фихтер проверил. Это значит, что из камеры вышел некто по поддельным документам. А до этого вошёл как к себе домой. Что получается – Дельфинчик вышел-вошёл. На Гуэрру, кроме записи в книге «приёма посетителей», вообще ничего нет. Но тоже – вошёл-вышел. А неведомый Ларей – из тюрьмы бежал. Из тюрьмы, в которой не числился. Паспортная служба, контрразведка, администрация «Пентагона», наконец, – оказывается, мышей не ловят (и даже упускают!). Профессионалу легко показать нехитрую связь событий Ларей-Гуэрра-Дельфинчик. Но беда в том, что ответственные решения принимают высокопоставленные невежды. Поскольку они невежды, то решения принимают случайным образом, не все понимая. Когда жена на них повлияет, когда изжога, а порою и красивее оформленный доклад, подготовленный на ту же тему конкурентной службой. А как же. Наверху ведь и умные люди нередки, осознающие своё невежество и не полагающиеся на одного спецповодыря: заставляют разрабатывать одну и ту же тему разных, не знающих друг о друге, людей.
Ну, если добраться до Господина Президента, можно его спустить на заветное слово «английский шпион». Тогда никто явно не осмелится оспорить. Но – головы полетят: и в тюрьме, и в контрразведке… Сначала их, а потом, когда тайфун уляжется, и его не забудут. Это тебе не зажравшиеся хомяки из министерства. Здесь своя каста зароет – им отступать некуда. Да черта ли мне в том шпионе! Пусть себе живёт… на нарах. Там его быстро на место поставят. Там роль на все голоса не вызубришь. Посадим мы его за бродяжничество. Ай, нет: год – это слишком мало. За побег из следственного изолятора. В случае чего – администрация ответит, я-то при чем? Судить будет Мари-Анна Витторно, это её епархия. Она хорошо подмахивает, стервочка длинноногая, и здесь подмахнёт. Я её потом на море свожу, на весь уик-энд. Кивалы – дадут вердикт, какой им скажут. А я потом, через месячишко-другой, а то и через годик, сомнениями поделюсь с Дэном (то есть с Доффером, однокашником, за счёт связей пролезшим в большие шишки). И у Дэна отныне будут мои… сигналы. Если все будет тихо – то и сигнал угаснет. А если что – я не молчал и не сидел сложа руки. Можно было бы припаять ему дополнительно нападение при исполнении, ну да бог с ним. Начнётся – за что напал, почему шлёпал, как расшифровывается, почему не доложил… Бог с ним, будем считать, что это я сам себя коленом в пах ударил. От усердия. И ещё мыслишка. У меня на руках десяток дел. Могу я отвлечься от бродяги ради особо важных дел? Ответ ясен. Пусть пока попарится в предвариловке, может быть, наскучит ему, не Гайд-парк. А скучать начнёт – говорить захочет. Подсадим кого-нибудь, авось… И Хорхе (начальник режима «Пентагона» Хорхе Домино) надо будет впиндюрить по самый мозжечок за такие подарки – «особо важное, никто не сбегал!…» Подставил, сволочь…
Все получилось как по писаному. Стивен Ларей, родства не помнящий, получил требуемое имя и три года за побег из следственного изолятора. Никого не смутила противоречивость парадигмы «ранее не судимый, под следствием и на учёте не состоявший», но тем не менее сбежавший из мест заключения. Присяжные не понимали и не желали вникать в существо рутинного дела, судья в свои двадцать шесть все ещё была не замужем, а Фихтер, вроде, склоняется… Никому ни до чего не было дела. Защитник, сообразительный парнишка, вёл себя дисциплинированно, упирал, как велено, лишь на пережитое потрясение (трагедия в Магиддо), на слабое здоровье подзащитного. Тщетно. Три года – срок небольшой, но ощутимый. Полгода уже отсижено в предвариловке, а два с половиной предстояло сидеть во второй «звезде».
Глава 2
Оводы поют,
Леска звенит… Жизнь щедра -
Всем еды хватит.
Томас Фихтер напрасно рассчитывал, что Гек будет скучать по второй «звезде», сидя в первой. Нет уж, предварительный срок засчитывается в основной, в подследственном корпусе – лучше будет. Мелькали дни, менялись соседи, камеры, и было скучновато, по правде говоря. Кормили плохо, однако можно было покупать. Или отовариваться официально в тюремном магазине, покуда деньги имеются на тюремном лицевом счёту, или втридорога через обслуживающий персонал. Подследственные к работам не допускались, а нетрудовые накопления могли переводиться на лицевой счёт в размере 25 талеров ежемесячно. Гек работать не собирался, голодать тоже. Пятисотенную бумажку он постепенно проел с помощью сговорчивых надзирал, так что через месяц, когда деньги кончились, один из служивых, наиболее прикормленный Геком, с энтузиазмом ринулся выполнять его поручение – перегнать весточку адвокату Айгоде Кацу. Нет ничего предосудительного в том, что заключённый хочет есть и готов платить, тем более что чифира, спиртного и наркоты не заказывает. И адвоката хочет нанять – что тут такого противозаконного, почему не помочь?
Естественно. Если бы Гек, гнусно ухмыляясь и цинично подмигивая, предложил бы этому надзирале, «омеге» среди своих собратьев, за кругленькую сумму нарушить присягу, продаться с потрохами и предать товарищей-сослуживцев, тот отказал бы ему в резкой форме и потом долгие годы гордился бы своей неподкупностью. А так – мало-помалу, колбаска да сахарок, да тёплые носки, да списочек книг из тюремной библиотеки, да свежая газетка… Благодарю, голубчик, уважил пожилого человека… И постепенно Норман Вильский, двадцати трех неполных лет, привык в свою смену шестерить перед спокойным, внушительным, богатым, а главное – не мелочным узником. Говорят – уголовник, пробы ставить негде… Так все бы сидельцы такими были, горя бы мы с ними не знали. Попроси тот что-нибудь запретное – доложил бы по команде и глазом не моргнул, но ведь не просит…
Айгода Кац помнил, что ему придёт весточка от щедрого заказчика под именем Стивен Ларей и он должен будет прислать ему молодого и прыткого адвоката со способностями. Способности бывают разные. Его внучатый племянник по младшей сестре был молод (тридцать лет), шустр и обладал невероятной способностью вытрясать из родственников деньги, подарки, услуги и всякую иную материальную выгоду. Молодой Менахем Кац, член районной коллегии адвокатов, крепко раздражал своего дедушку, но сейчас был на мели и являлся единственной опорой бабки, его, Каца, выжившей из ума сестры. Старый Кац вкратце обрисовал ему ситуацию, напичкал на скорую руку дельными советами и отправил в «Пентагон» на заработки.
Первое же свидание оказалось и последним. Менахем Кац решил, видимо, сразу дать понять этому пентюху, какую ему оказывают честь. Обращаясь к своему клиенту на «ты» с первых же слов, он держался глупо и спесиво, совершенно вразрез с той линией, которую порекомендовал ему дедушка. Мало того, спрашивая Гека, он постоянно его перебивал своими комментариями и замечаниями типа «…ну, тебе, родной, этого не нужно знать, я это сам продумаю…»
Гек сначала вообразил, что его разыгрывает администрация тюрьмы, потом, в ходе встречи, убедился, что адвокат – действительно посланец старого Каца. После этого Гек взял себя в руки и спокойно выслушал все рассуждения этого наглого индюка, сводившиеся к тому, что теперь ему придётся платить и делать это много, часто и с глубокими поклонами в сторону своего благодетеля, Менахема Каца.
– …таким вот образом, дружок! На сегодня хватит. Есть ещё пожелания? (Оговорённую заранее тысячу он и не подумал передать – в первый раз, мол, опасно. У него репутация.)
– Есть. Рекомендации у тебя хорошие, но сам ты говно. Пшел вон и навеки. Да!… Не забудь вернуть деду тысячу и моё о тебе мнение. – С этими словами Гек встал и повернулся в сторону надзирателя, сидящего поодаль и наблюдающего за встречей, и таким образом закончил свидание. Вильский получил последние полсотни «на транспортные расходы» и повёз записку по тому же адресу. Старый Кац уже успел выслушать до слюней возмущённого родственничка и теперь читал записку, освещающую позицию другой стороны.
«Ты кого прислал, старая ты сволочь? Мне нужен компетентный, с мозгами и знающий меру. Вспомни себя в молодости и поищи как следует. Плюс двадцать. Подателю сего дай тысячу, нашинкованную по десять и двадцать. Остальное – под отчёт. Стив».
– Что верно, то верно, – подумал вслух Айгода, бросая письмо в камин, – и жадный, и дурной у меня внучек-племянничек. – Кац не знал, как ему реагировать на это лапидарное командирское послание: хотелось оскорбиться за «сволочь», но ведь тут же и лести таки подсыпал, уравновесил…
Оскорбление и лесть долго бы ещё качались в коромысле весов друг против друга, но на сторону лести бухнулось увесистое и звенящее «плюс двадцать» – ещё двадцать тысяч наличными в абонированном сейфе аграрного банка, с номером ячейки на двадцать единиц бо2льшим, чем семизначный номер, заранее оставленный ему Геком. Старик знал, что будут ещё номера с посланиями, Гек его предупредил об этом. (У него было абонировано шесть таких ячеек на общую сумму восемьсот тысяч талеров, с предоплатой – почти сто тысяч, – внесённой на пять лет вперёд.) Что ж, придётся поискать…
Новый адвокат, молодой коротышка Джозеф Малоун, пришёлся Геку по душе. Холерик и непоседа, он сразу засыпал Гека сотней терминов и ссылок на уголовный и гражданский кодекс, доказывая, что по отношению к Геку было допущено беззаконие вопиющее, подлежащее расследованию и наказанию виновных. Но Гек не хотел без надобности ворошить муравейник и велел Малоуну не встревать в ход следствия, ограничиться тщательным сбором и изучением материалов по данному делу. Наружу – ни гу-гу, никаких протестов.
– Господин Ларей! Мне чётко объяснили, что вы не любите платить деньги за просто так (Гек поморщился при этом выражении). Извините, но я привык, если не на процессе, говорить и действовать напрямик. Так вот, я тоже не привык получать деньги за просто так…
– Сделай милость, говори «ни за что»…
– …Получать деньги ни за что. А вы…
– Брек. Не тараторь. Я буду говорить тебе «ты», если не возражаешь. Я старше, необразованнее, и я заказчик. Не против?… Благодарю. Как бы там дальше ни было – ты уже гораздо лучше того парня, что был до тебя. Быть хуже – очень трудно. Кроме того, ты не родственник старому Кацу и появился через месяц после рекламации. Значит, старик искал тщательно. А его мнение очень ценится среди… ценителей его таланта. Я ищу парня, которого намерен знать долгие годы, по обе стороны «колючки». Работы хватит, равно как и денег за неё. А покривился я на некоторые твои выражения, имеющие здесь иной смысл, чем на воле. Я буду всецело доверять твоим знаниям, но и ты доверяй моим. Постарайся впредь избегать выражения «просто так» – при мне хотя бы. Тут его применяет всякое шакалье по гнусному поводу. Дальше. Чтобы тебе спокойнее жилось на этом свете, некоторые ответы я проговорю вперёд твоих вопросов: мой адвокат должен быть честным человеком, это очень выгодно. И я не побеспокою тебя просьбами пропулить мне что-либо запретное. Бабу, деньги, жратву, записки – найдётся кому обеспечивать помимо тебя. Единственное отступление – гонорар. Я буду пока платить наличными, но, в случае чего, откажусь это признать. Ну, если, к примеру, налоговая полиция затеет выяснять, откуда я беру деньги. На воле потом я легально утрясу данный вопрос. Пока же – не обессудь, разбирайся с налоговой декларацией сам. Теперь ты говори…
Малоун, давно уже сопящий от нетерпения, заговорил. Смысл его горохом скачущей речи укладывался в «спасибо, вы резкий, но умный человек, я согласен, с декларацией разберусь». Оба расстались довольные друг другом.
Больше всего, как неожиданно выяснилось, Гека допекла сексуальная проблема. На воле все решалось просто – Гек посещал один из борделей – и все как рукой снимало на пару дней. А здесь… Первый месяц было не до того, потом – хоть на стены лезь. В конце концов Вильский решился на очередное нарушение и поставил для Гека женщину, надзирательницу из женского отделения. Гек разово заплатил ему двести монет, а бабе платил двести за встречу, отныне договариваясь с ней напрямую. Ещё сотня уходила дежурной смене, обеспечивающей свободную камеру, а чаще дежурный кабинет. Время – час. Хочешь дольше – плати больше. Некрасивой толстомясой бабе было уже под тридцать, но выбирать не приходилось. Трахаться на лежаке Гек отказывался, предпочитая ставить свою избранницу «в позу прачки». Кончив раз – отдыхал пятнадцать-двадцать минут (обычно они заваривали кофе и выпивали по чашечке) и кидал ей вторую палку. Две недели после этого можно было жить более или менее, потом опять становилось туго…
В камере Гек жил, стараясь соблюдать все понятия, хотя и знал, что на территории «Пентагона» многое трактуется иначе. Однако местные «законы», неукоснительные в «парочке», здесь, в первой предварительной, размывались, с одной стороны, неопытными новичками, а с другой – залётными урками, имеющими опыт отсидки на периферийных зонах. Геку сажали в соседи всяческую шантрапу и случайных людей, но ни разу не попался кто-нибудь, подобный Дельфинчику. Неделю в месяц, как по расписанию, подсаживали «крякву». Гек обострившимся чутьём, помноженным на знания и опыт, раскалывал таких в один день. Но виду не подавал, чтобы не возникло «обратной тяги», по выражению Ванов, – чтобы лягавые не просекали, когда и в чем прокалывался их человек, а также чтобы легче было проследить за их намерениями.
Дважды попадались бандитствующие, но оба раза они признавали старшинство Гека и оба раза мирным путём, почти без эксцессов. Они вовсе не горели желанием раскрутиться «на ещё» за разборки в предвариловке. Придёт время – и в «парочке» все станет на места.
А «парочка» – вот она, на пороге. Полгода – и суд. Распишись и досиживай.
Малоун рвался в бой, ибо собрал для процесса гигантский букет нарушений со стороны прокуратуры и следствия, обещал добиться оправдательного или хотя бы отсроченного приговора, но Гек решил иначе. Он внимательно изучил все доводы своего адвоката: действительно – если нет каких подводных камней – дело чистое почти, остаётся одно бродяжничество и недоказанные фальшивые документы (где они, где свидетели?). А раз так, то пусть отсидка будет, но подконтрольной: в случае чего Джо пустит в ход собранное, вытащит его в предвариловку на переследствие, а там и вовсе того…
С пакетом в руках, наголо свежестриженный (оброс за полгода), Гек вступил в камеру 2-3-31, что означало второй луч, третий этаж, тридцать первую камеру – нечет.
Первое, что он увидел, – полотенце, брошенное у входа на цементном полу, неподалёку от параши. Гек хорошо знал предания и легенды зонного мира. Предания, потому что в реальной жизни на нарах ни сам он, ни Чомбе, ни Ваны, ни иные серьёзные люди не применяли полотенце для встречи новичков. Здесь явно сидела оборзевшая мелкая и подлая шушера, не имеющая правильных понятий о поведении «в доме». Считалось, что новичок, обтёрший о полотенце ноги – претендует на лидерство, переступивший – свой, но нейтральный, а поднявший – поднимал вместе с полотенцем судьбу шестёрки, а то и хуже…
Гек решил не принимать дурацкие правила камерных гнид. Он прошагал над полотенцем, мгновенно отметил, что свободных приличных мест на шконках нет, и ощутил, как кровь застучала в висках и захолодело под ложечкой. Он представился, ни с кем не встречаясь взглядом, прикинул обстановку и начал:
– Ребята, а чьё это полотенце там валяется? – Ребят в большой (видимо сдвоенной одиночке) камере было семь морд, он восьмой. У окна внизу сидел плечистый парень в тельняшке, со шрамом на лбу. На вопрос Гека среагировал его верхний сосед, дылда лет двадцати:
– Подбери, твоё будет.
– А? Чьё, ты говоришь?
– Твоё, говорю, деревня. – Гек приободрился – парень-то совсем дурак, никакой осторожности в словах.
– За деревню – прощаю, а за парашное оскорбление ответишь. Я хочу получить твоих глубоких извинений насчёт полотенца.
Х-хоба! Клещ попал в непонятное! Незнакомец моментально выкрутил его в виноватые. Говорит, правда, как урка, но тюремные правила для всех одинаковы.
Клещ и сам почувствовал, что спорол большого косяка. Ситуацию следовало немедленно гасить. Если бы он набрался духу и покаялся со всем своим усердием, то вполне бы мог отделаться ударом по рылу и временным падением своего камерного статуса из основного в нижнесредний. Но Клещ был выше ростом, вдвое моложе и не один – кенты рядом. (А в этой ситуации кентов не было: по крайней мере начальный узел он должен был рубить или распутывать сам.) Он спрыгнул со шконки вниз и якобы лениво двинулся к Геку.
– Дядя, ты офонарел. Сейчас я возьму тебя за ручку и отведу к параше. Там ты будешь жить, возле полотенец… а!
Гек ударил его вполсилы в губы, так, что обе сразу лопнули. Клещ отлетел, спиной задев шконку, и бросился на Гека. Но Гек поймал его челюсть крюком левой, вывернув её так, чтобы ударить не костяшками пальцев, а торцевой мякотью кулака, со стороны, противоположной большому пальцу. Встречный удар нейтрализовал напор Клеща до нуля. Тот замер, все ещё на ногах, но оглушённый. Гек стал несильно и быстро бить его в лицо с таким расчётом, чтобы рассечь до крови как можно больше тканей. Затем ухватил за кисть руки и сдавил в нужном месте. Боль была неимоверная, и Клещ заорал во всю мочь. Дело было сделано, и Гек ударом под дых согнул Клеща, развернул и пинком направил его в сторону параши.
– Знать, твоё это полотенце… тётя!
Многоопытные надзиратели быстро среагировали на истошный страдальческий крик. Стукнул-звякнул ключ, и в камеру с дубинками ворвались трое вертухаев. Клещ, ругаясь по-чёрному, пытался привстать с пола, Гек спокойно стоял, опустив руки, один, посреди камеры. Остальные не успели стронуться со своих мест, а если кто и был рядом с полем битвы – уже благоразумно убрался под защиту шконок. По заведённому обычаю надзиратели сначала били, а потом уже спрашивали. Так и здесь: град сильных ударов резиновых палок обрушился на плечи, живот и спину Гека – голова имеет обыкновение кровяниться и покрываться синяками – все потом жалобы пишут…
Было очень больно, и Гек не стерпел, как решил поначалу. Двумя ударами – в шею и в живот – он вдруг выключил двоих надзирателей и поймал взглядом глаза третьего. Тот моментально обмяк: «Убьёт… побег… расследование… выпрут…»
– Начальник, бить не надо, неправильно. Забирай этих двоих. Задумают мстить – передай: их потом в дворники не возьмут, уж я позабочусь… – Гек угрожал на арапа. Главное – это продемонстрировать собственное верховенство (в данном случае – физическое) и, сохраняя внушительный и уверенный вид, пообещать служебные неприятности. Ваны объясняли ему, что люди в форме, служивые, отдрессированы службой и жизнью так, что всегда готовы склониться перед силой, если внутренне ощутят её превосходство над собой. Правда, если номер не проходит, топчут особенно жестоко (как, впрочем, и всякого поверженного идола). Дверь все ещё была открыта, замяукал сигнал тревоги на этаже, послышался топот ног…
Гека, как зачинщика беспорядков, спустили в шизо на пятнадцать суток, но бить не били. Когда заковывали – народу было много из разных подразделений, а когда расковали – в карцер бить так и не пришли. Видимо, сработал финт.
Горячую баланду давали через два дня на третий. Она ненадолго согревала пустой желудок, остальное время живущий в ожидании куска плохо пропечённого хлеба и воды, беззастенчиво именуемой в инструкции кипятком. После зачтения приговора Гек, предвидя разное, в том числе и карцер, съел за один раз, впрок, не менее двух килограммов вареной говядины. Но на сколько хватило той сытости – на сутки, может двое? Очень холодно было и ночью, и днём. Лампа дневного света своим мерцанием приводила Гека в исступление, у него болела голова, рябило в глазах, мысли путались. Он был уверен, что эта лампа – негласный элемент издевательств, и всегда завидовал окружающим и на воле, и на зоне, которых, как ни странно, моргание ламп дневного света доставало куда меньше, чем его.
Деревянный лежак давали к отбою, в десять тридцать пополудни, забирали через шесть с половиной часов, в пять утра. Верхнюю одежду у него отняли, оставили майку и тренировочные штаны. По-настоящему трудно было только первые трое-четверо суток. Дальше все неприятные ощущения словно бы притупились – организм приспосабливался к неблагоприятным условиям. Гек следил только за тем, чтобы не расходовать силы понапрасну – экономно двигался, ночью вгонял себя в некоторое подобие анабиоза, так, что сердце билось медленно, а температура тела снижалась на несколько градусов. Обучая этому, Ваны предупредили Гека, что никто при этом не должен его тормошить, может серьёзно разладиться сердце и печень с почками. Это не было полноценным сном, но его Гек добирал днём, восстановив и усовершенствовав навыки сна с открытыми глазами. Чтобы поддержать силу в мышцах и в то же время не расходовать энергию понапрасну, он стал «гонять волны», по выражению Патрика: сидя у стены, представлял себе мышцы, одну за другой, и поочерёдно же их напрягал. Медленно, потом быстро. Сверху вниз, справа налево… Так что, когда срок кончился, Гек был относительно свеж, только похудел килограмма на три. Но оставалось ещё восемьдесят, все нормально.
А в тридцать первой камере жизнь шла своим чередом. Клещ, оклемавшись в санчасти, вернулся в камеру, с порога поделился вслух своей жаждой мести по отношению к мужику-обидчику и направился было к своему месту. Однако его ждал отвратительный сюрприз: пинком в живот его старший кореш и сосед по шконкам, главкамерный по кличке Сторож, отбросил Клеща к входной двери.
– Назад! Твоё место отныне там! – Он указал на парашу.
– Ты что, Сторож… Обалдел, да? Я же нигде не… Кто-то меня облыжно…
– Цыц, б…! Мы тут посоветовались про тебя. Поскольку вместе жили, я даже перестукивался с другими. Все. Сам виноват – взвесил мужика на парашу, да вес не взял… А в таком случае, сам понимаешь, – твой ответ. С тем чуваком – отдельная тема, разберёмся, но ты – фить! – уже свершился… Тётя. Теперь ты Тётя, а не Клещ. Молчи, говорю, б…! Не то зубы вышибу до единого! Единственное, что могу, в память, так сказать, и по доброте душевной: пидорасить тебя не станем. Будешь жить объявленным парафином… Ну, если, конечно, по доброму согласишься, тогда – никто не запретит! – Сторож расхохотался, остальные напряжённо подхватили. – Уборка, вынос параши – отныне твои. С мужиком мы разберёмся. Но если ты его коснёшься, пока он не перешёл официально в твою пробу и ниже, – замесим начисто тебя, прежде всего. Ты знаешь порядки: не смей даже пикнуть против любого не из опущенных. Врубился?
– Но… Ребя, как же… Вместе же ку…
Один из парней, Квакун, подскочил и с размаху врезал ему в лоб рукой, обутой в ботинок:
– Пшел на место паскуда! Ещё раз вспомнишь – будешь кушать у меня из штанов. Ну-ка, тряпку в руки – и пошёл мыть полы. Да на четвереньках! На ногах – люди ходят…
У Клеща началась тяжёлая истерика: он закатил глаза, начал трястись… и горько зарыдал. Звякнул глазок в форточке, но все были порознь, никто никого не бил, кроме рыдающего сидельца на полу у входа – никаких происшествий, сами разберутся.
Да, Клещ всегда был хулиганом и забиякой в своих краях. И попух он за злостную хулиганку – бутылкой избил директора своей бывшей школы. В «Пентагоне» сиделось ему неплохо, поскольку Сторож был «земеля» – с того же винегретного района, много общих знакомых и воспоминаний. Матка с сеструхой каждые две недели приносили «дачку», сидеть оставалось год да месяц… Ах, как он любил унизить и потоптать какого-нибудь недотёпу из опущенных. Неизъяснимо приятно наблюдать, как трепещет и боится тебя это слякотное существо, которое вот, через секунды будет языком начищать твои ботинки, плакать, умолять сжалиться… А ты – возьмёшь своё, обязательно возьмёшь, но сначала потомишь неизвестностью, замахнёшься и… сдашь назад… И в чреслах набухает сладостью Он… Теперь можно и начинать… А придёт пора, придёт воля. Попадётся это существо у тебя на пути – боже мой! Тоже будет клево и очень смешно… Ещё лучше, чем здесь. А опустить – во-още, наверное, кайфово: снять первую пенку…
Клещ плакал. Никогда не предполагал он, что сам угодит в обиженные. Это теперь он должен будет под страхом изнасилования и смерти прислуживать сокамерникам. Это его будут заставлять петь и плясать для их увеселения. И будут теперь избивать каждый божий день, как он избивал. А потом и… А на воле куда деться от пересудов… И вдруг открылась его сознанию истина: нельзя поступать с другим так, как не хочешь чтобы поступали с тобой. Он понял её как откровение Господне и почувствовал прилив сил и жажду объяснить это другим, товарищам своим… бывшим… Он поднял глаза, и красноречие его, не успев родиться, утонуло в омуте мерзкого страха: во взглядах его сокамерников разгорались предвкушающие огоньки – ох и многие держали на него зло за пазухой.
Через дней десять он уже созрел для чего угодно, – избивали его, гада трусливого, не утомляясь и жалости не ведая. Но одна мысль билась у него голове: с обидчиком нельзя сидеть в одной камере – он не выдержит – и его убьют. И однажды он постучал в дверь и попросил перевести его в другую камеру… Там было не легче – много, много труднее: неизбежное свершилось, и его опустили до конца, в девочки.
…Сторож во всеуслышанье пообещал разобраться с новеньким – Лареем. Этого же от него ждали авторитеты «парочки». Однако на душе у главкамерного было тяжело. Пообещать – куда проще, чем выполнить. Он видел, как машется этот Ларей. И как держится. И не про него ли слухи – про мужика, который сумел отсюда уйти в побег и цепи рвал? Его даже надзиралы перебздели. И ребята из-за стенок какую-то парашу несут: первая судимость – за побег из крытки! Чудно2. Что делать?
Гек вновь переступил порог камеры, в которой поселился за пятнадцать дней до этого. Линия времени, сделав двухнедельную петлю, распрямилась, словно и не было той петли, и действие продолжилось, как после антракта. Только не было уже полотенец на полу, не было полноопущенного Тёти, на месте которого, над Сторожем, жил другой сиделец, самбо по кличке Аврал.
Гек в полной тишине поприветствовал всех и направился прямо к Сторожу, каменно сидевшему на своей шконке. Гек видел страшное напряжение парня, готового к немедленной разборке, и устало ему улыбнулся:
– Ты главный? Ты. Как же ты допустил эти крысиные игры с полотенцами? Я ведь тебе не мальчик-дошкольник. Я тебе в отцы гожусь. А в шизо болтаться по нынешним временам – ничего хорошего для здоровья, увы, нет. Или у тебя тоже претензии ко мне? – Голос Гека, хрипловато-добродушный в первых словах, вдруг налился отчётливой, но ещё неблизкой угрозой.
– У меня-то лично нет… – начал Сторож, пытаясь нейтральными словами выиграть время и перехватить ситуацию в свои руки.
– А у кого есть? – Гек медленно развернулся, чтобы дать время глазам, сверлящим его затылок и щеки, сделать выбор. Все выбрали пол и стены.
– Но вот у…
– Подожди, не тарахти, дай отдышаться. Угу. Извини, что перебил. У кого-то ко мне претензии есть? Да?
– Претензии не претензии, а вопросы к вам имеются… у людей… Они…
– Мы не на приёме у английской королевы. Моё имя Стив, можешь обращаться на ты. Это ничего, что я стою тут перед тобою, не мешаю?
Сторож растерянно двинул рукой, и Гек тотчас (но неторопливо) истолковал это как предложение садиться.
– Благодарю… Э-э, как тебя звать-величать? Ст… Нет, я имя имею в виду. Тони? Хорошее имя, знавал я кое-каких Тони, все неплохие попадались. Вот так. Теперь можно и поговорить, без спешки и серьёзно…
Тони Мираньо был младшим братом известнейшего в определённых кругах человека из банды Дяди Сэма. А Дядя Сэм, в свою очередь, возглавлял крупнейшую бандитскую организацию в одном из правобережных районов Бабилона. (Дяде Сэму настолько понравилась его официальная кличка-титул, что он даже отрастил себе жидкую рыжую бородку, чтобы походить на символьные карикатуры. За это, кстати, и получил заглазную кличку Индюк, которая нравилась ему гораздо меньше.) Паул Мираньо был у Дяди Сэма предводителем боевиков, специалистом по междоусобным проблемам. В тридцать два года он так и не завёл семью, мотая направо-налево денежки, но своими «подвигами» досрочно свёл в могилу мать-сердечницу; отца и след простыл ещё двадцать лет назад. Пришлось взять на воспитание младшего братишку – и братишка воспитался. Тони, пребывая в тени своего знаменитого брата, успел тем не менее повидать свет, получив два года на малолетке в Песках за грабёж. После отсидки его впрягли в дело, пристроив по блату на рынок, наблюдающим в розничную торговлю героином. Но однажды Тони решил подработать в свободное время и взять кассу – захолустное отделение сберегательного банка на пустынной улочке неподалёку от рынка. Дали ему шесть лет, три он уже отсидел. Всякое бывало в эти три года – и ножи, и «понял-понял», – но с его характером и связями сиделось, в общем, неплохо. Сила была, постоять за себя мог, разумом бог не обидел, ну и братан не забыл, поддержал своей мохнатой лапой. Нормально. Впервые, однако, заробел он чужого человека на своей территории. Тони почувствовал нечто вроде стыда за свою слабость – но ведь не зуботычины же он, в самом деле, испугался…
– Давай, поговорим. Может, похаваешь? Напостился поди? Тогда погоди с разговорами, сейчас чайку заварим да разберёмся, что к чему. Стив, говоришь, тебя зовут?
«Тёртый парнишка», – отметил про себя Гек. Ситуация грозила выходом из-под контроля: Сторож-Тони явно нацелился перехватить инициативу. Но первый раз сидел он пацаном, судя по перстню…
– Стив, Стив. С памятью, я вижу, у тебя все в порядке. Но тогда скажи мне, Тони, прежде чем заваривать чай, откуда ты возьмёшь заварку – не из того ли буфета? – Гек указал на общий стенной шкафчик для продуктов.
– А в чем дело?
– Не хотелось бы тебя оскорблять отказом, но оттуда, – Гек кивнул на стенной шкафчик – я жевать не стану, все в нем дерьмом пропахло.
Сторож непонимающе наморщился и вдруг врубился: только что на унитаз взгромоздился один из парней, а шкафчик был открыт всем ветрам.
– Ну, ты знаешь, это же не на дальних зонах, здесь других правил придерживаются… А моё – вот, в тумбочке, закрыто как положено, не волнуйся.
– Это уже лучше. И все-таки – кто тут у тебя придерживается других правил, чтобы я для себя знал: я-то, по старости лет, на своих стою.
Сторож твёрдо посмотрел было в немигающие глаза Гека, и холодок страха опять заворочался в его груди. С этого – станется, сейчас начнёт пробирную палатку раскладывать…
– Тех уж нет. Это Тёти хаванина, когда он ещё Клещом был. Наши не ели, а ему не позволили общий ящик лапать. Гусь! Собери парашу из комода и сгрузи в мусор. Стенки протри. Мухой, скотина! – взревел он, увидев, что Гусь уже открыл рот для вопроса.
Гек легко дал обвести себя вокруг пальца. Ему – да, не положено было бы есть из незакрытого продхрана, а простым ребяткам – кроме неодобрения и насмешек – подобное нарушение по незнанию ничем бы не грозило на первый раз в нормальной крытке. Но пусть Тони понервничает с мокрым рогом, пусть вспомнит малолетку. Достигнуто было главное – он победил. На некоторое время.
Читать бесплатно другие книги:
