Кромешник. Книга 2 О`Санчес
– Бела, Клям, Чекрыж, Грязный, а пятого не опознал. И бабка там.
– Жаль парней, что тут скажешь… Оставь, им это все равно теперь… Ну, Арнольд, йод и зелёнку уважаешь?…
Патрик перепрыгнул через барьерчик в холле и открыл дверцу в боковой стене. Старуха спряталась в чуланчике, больше негде было, поэтому Патрик ничуть не удивился своей находке. Он потянул из-за пояса «трофейный» пистолет с глушителем, сам же на всякий случай сошёл с прохода, чтобы спина не выглядела мишенью для какой-нибудь вооружённой случайности, и быстро осмотрелся.
– Сынок, спрячь пистолет, грех это… Не убивай, ну пожалуйста, не убивай, пожалей ты меня, старую, сынок… – Старуха повалилась перед ним на колени и тихонько заплакала.
– Сейчас, разбежалась, – рассеянно огрызнулся Патрик, прицелился в седой затылок и нажал на курок. И едва успел отскочить, чтобы кровь на брюки не попала.
Надо было поторапливаться. Пистолет он вернул на место: вставил в ладонь прежнему владельцу – не преследуя определённой цели, а просто на всякий случай. В той же комнате, стоя среди трупов, он запалил по очереди три термитные шашки и побросал их в разные стороны. Мотель строился из дерева, древесных плит и пластика, так что разгореться и сгореть должен был в два счета. Все. «Прощайте, ребята», – мысленно крикнул он мёртвым парням на втором этаже и даже задрал голову, глядя примерно в то место, где они лежали неаккуратным штабелем. Но уже затрещал паркет старого дерева, густо потянуло дымом. Патрик повернулся и бросился вон.
Дядя Джеймс не пожалел перекиси, заливая сквозную рану в плече, заклеил её специальным пластырем, перебинтовывать не стал: все равно лепила по-своему сделает, да и куртка на бинт плохо полезет. А ехать полста километров с полуголым пассажиром – спасибо, лучше не стоит! Подкидыш явно повеселел и приободрился после лошадиной дозы армейского лекарства, даже крепчайшая перекись ему была нипочём. Нарисовался Патрик, полез на заднее сиденье, рядом с Подкидышем.
– Что с рукой, где пуля?
– Навылет, кость цела, – ответил Дядя Джеймс за Подкидыша. – Поехали.
– Стой! – вдруг взревел Патрик, принюхавшись. Дядя Джеймс тотчас ударил по тормозам. – Курил, скотина! Сколько раз?
– Две штуки, – испуганно пролепетал Подкидыш.
– Гильзы собрал у крыльца?
– Нет…
Патрик выпрыгнул из «косатки», согнулся почти вдвое и закружил по стоянке. Видно было, как он дважды поднял что-то с бетонной поверхности площадки и сунул в карман. Затем он разогнулся и побежал к входной двери мотеля. Из окон первого этажа явственно тянуло дымом. Патрик сориентировался, встал на место Подкидыша и безошибочно вычислил место, куда закатились обе пистолетные гильзы. Патрик и их подобрал, оглянулся по сторонам в последний раз и побежал к машине.
– Порядок? – спросил Дядя Джеймс, снимаясь с тормоза.
– Нормально. Сейчас будет очень много дыма.
– Тогда поехали. Ничего больше не забыл, а, Патрик? – Джеймс нажал на газ и стал выруливать на шоссе.
– Арнольд, где семёрка?
– Какая семёрка?
– Трубу, говорю, куда дел?
– В кусты выкинул, ты же сам велел…
– Правильно, а то я боялся, что на место запихивать будешь. Я тебе, кстати, что ещё велел? К мотелю подъехать и внутрь не заходить, урод в жопе ноги. Курил зачем? Потерпеть до дому, что ли, не мог? Смотри – и ранен, и наследил всюду, засранец, где только мог, а чувствуешь себя боссом, наверное: сам Дядя Джеймс у тебя в шофёрах!
– Ну ладно, ладно, – зарокотал Дядя Джеймс, – хватит – совсем заклевали парня! Все же он молодцом держался: подопечных своих прибрал чисто, пальбы не испугался. К дому ведь побежал, не от дома.
– Я и не говорю, что он трус, – подхватил мяч Патрик. – Hо кроме смелости и мозги быть должны. Учишь их, учишь…
– Значит, плохо учишь. Ничего, тот не ошибается, кто ничего не делает. Все нормально, Арнольд, на войне как на войне. Патрик, у него вроде чистая ранка – сквозная и кость не задета.
– Все равно к врачу надо бы его забросить, пусть лечат по полной программе. Слышь, Арнольд, ты, конечно, лопух и все такое, и здоровому я тебе не руки, так уши точно бы пообрывал. Но большинство, кого я знаю, действовали бы не лучше на твоём месте… А может быть, и хуже.
– Ну и не скрипи тогда. Арнольд, за две недели ты должен встать на ноги в прямом и переносном смысле. Неделя тебе для ветеринара, а ещё недельку на северных пляжах погреешься, с девками погужуешься, там уже сезон. Расходы контора берет на себя. Твоё место тебя ждёт, даже если ты очень против! – Дядя Джеймс первый засмеялся своей шутке, за ним Патрик.
Подкидыш молчал и смущённо улыбался. Он участвовал в настоящей схватке, замочил троих и сам уцелел. Рана неопасная и заживёт, почти не болит – из-за лекарств, наверное. Шеф доволен им и даже Патрика заткнул; да и Патрик хоть и воет в ухо, но нет злости в его голосе, а похвалить ведь – никогда не похвалит. И главное – отнеслись по-братски, перевязали, позаботились, не считаясь, кто выше, а кто ниже. Надо будет запомнить и ребятам пенку хлестануть: мол, сам Дядя Джеймс у меня шофёром… Ой, нет – на хер такие приколы! Узнает, не дай бог… Эх, хорошо, когда все так удачно получается… Шрам тоже пригодится, жаль, что не на груди… Подкидыш так и задремал со счастливой улыбкой на разбойничьем лице…
– Сейчас дотянем до поста и объявим большую рваклю. Подкидыша стряхнём возле нашей клиники – доберётся, не маленький, – сами на дно. Пару-тройку суток поскучаем, а там видно будет. Ты как их расколол, в какой момент?
Патрик покосился на спящего Подкидыша и откашлялся:
– Бабка. Трактирщик уверял, что его сестра настолько слепошарая, что в свидетели не годится, а эта – вязала, да так бойко…
– Слепые тоже вяжут.
– Она по журналу трудилась, глянет туда и опять спицами машет. Да и ребята слишком быстро обернулись, проверяючи. Я ведь по секундам засекал, со своим временем сравнивал. Слишком быстро для добросовестной проверки. – Патрик даже резанул указательным пальцем воздух перед собой, словно подчёркивая это самое «слишком».
– Да, молодец, что тут скажешь. Но какого хрена ты с окурками представление устраивал?
– А пепельницу взять – она увесистая.
– Не те окурки, не крути дурака, будто не понимаешь! На улице ты с какой целью окурки подбирал, за ним? – Дядя Джеймс качнул затылком в сторону Подкидыша.
– Зачем лишние следы, если их можно убрать? Внутри все сгорит, значит, следопыты снаружи всю мелочь собирать будут. Да и он учиться должен, понимать, что важна каждая мелочь, что небрежность недопустима, что лопухов…
– Ну, погнал, погнал! А гранатомёт найдут – это не следы?
– Заграничный, вот в чем фокус. Даго в Европе такими пользуются. У макаронников же и куплен, все удачно сошлось. Отпечатков, надеюсь, Арнольд не оставил, а то придётся… Да спит он крепко. И ослаб от потери крови, и доза мощная. В городе разбудим.
– Ой ли? Такие-то они дураки, лягавые! Там китайцы, там, понимаешь, американцы дагообразные. Шита белыми нитками вся твоя конспирация!
– Белыми ли, чёрными, а пока работает. Джеймс, к девятнадцатому подходим.
– Вижу. Кстати, окурки да гильзы выкинь из кармашка, да?
Патрик аж перекосился от стыда за себя: действительно, спящий Подкидыш навалился на Патрика, и тому сначала жалко было его беспокоить, а потом он забыл, разговаривая с шефом. Ух, как стыдно, ексель-моксель! Он вытряхнул из левого кармана оба злополучных окурка и две гильзы, вышвырнул их в окно: пусть ищут и сверяют, кому нужно.
Дядя Джеймс свернул на просёлочную дорогу, где их ждал дежурный пост и полевая рация, настроенная для сигнала во все точки в городе.
Сигнал был дан, а это означало, что какофония субботних улиц Бабилона уже через считанные минуты пополнится треском автоматных очередей, грохотом взрывов и унылым плачем полицейских сирен.
– Пленных не брать, убытки после посчитаем! – таково было яростное напутствие Дяди Джеймса Герману, Боцману, Нестору, Мазиле и другим предводителям боевых групп, сформированных ещё на предварительном совещании. Эту фразу он произнёс по рации открытым текстом – для большей внушительности, понимая при этом, что её одну к делу не пришьёшь, даже если эти слова будут перехвачены и записаны властями. Герман также обязан был поставить в известность банды, контролирующие сопредельные территории, о возможных инцидентах в их владениях, извиниться и кратко пояснить суть происшедшего, но ни в коем случае не загодя, а по свершившемуся факту.
Поскольку дежурный пост стал бесполезен, Дядя Джеймс приказал ребятам двигаться в город, ехать впереди и в пределах прямой видимости, а за кольцевой – к Боцману, в его распоряжение. Подкидыша решено было отправить с ними – пусть домчат и сдадут с рук на руки доктору Гликману. Это было рациональнее, чем везти его с собой, когда и так времени в обрез, а забот по горло.
– Ну, теперь только держись – команду я дал, – сообщил он Патрику, залезая на водительское сиденье. – Теперь срочно на хату, пока полиция с ума не посходила: начнут хватать правого и виноватого.
– С чего бы им нас хватать – мы же за кольцом мотор сменим?
– Все равно: узнают – задержат. Допросы, вопросы, сличения-обличения, на фиг надо! Франк чего-то меня ищет срочно, а зачем? Если пенять станет насчёт переговоров – так теперь все в порядке, и даже врать почти не придётся. Я ему намекнул, где нас ждать, он ту квартиру знает. А может, ему…
– Он не должен был знать, я ему не говорил…
– Я говорил… И я показывал… Замолкни, я знаю, что делаю, и от Франка тут подлянки не жду.
– Значит, не только Франк, но ещё и бабы какие-то знают, да?
– Ты что, прокурор? Ишь допрос устроил! И всюду-то ты заговоры ищешь, всех-то подозреваешь! Да, и бабы были, представь себе. Ты пьянствовал, понимаешь, некому было меня, сироту, на путь истинный наставить…
– Не сходится. Из твоих рассказов следует, что ты недели две его не видел до последних событий, а я… Но ты же сам говорил: обеспечить абсолютно секретную точку, чтобы никто не знал!
– Ну, все! Пыль вот уляжется, ты найдёшь и обеспечишь. Не отвлекай от дорожных знаков и сам не отвлекайся, охраняй меня и зырь по сторонам.
– Несерьёзно это, Джеймс. Тебе не двадцать лет, почикают – тогда поздно будет над заговорами смеяться.
– Слушай, Патрик, морда рыжая! Ну почему я должен твоё зудение терпеть? Хуже нет, когда ты под руку нудить начинаешь. Вру: когда ты на волынке играешь, вот этого – нет хуже на свете! Я не обязан перед тобой отчитываться, я тебе бабки плачу, а не ты мне. Я руковожу всем и отвечаю за все, а не ты! Раз я говорю, что там все в порядке, значит, так оно и есть. Ты понял, я спрашиваю?
– Понял. Понял я! На твоё место не претендую и должен молчать. – Патрик обиженно замер на заднем сиденье и демонстративно повернулся к окну.
Дядя Джеймс почувствовал, что переборщил, что надо бы загладить несправедливый выговор, но не было сил на это. Лихорадочное возбуждение мало-помалу прошло, накатила усталость и апатия, хотелось поскорее добраться до «точки» и расслабиться, забыть, до следующего утра хотя бы, все проблемы настоящего и будущего. Но нет, Джеймс понимал, что как следует отдохнуть не удастся до самого вечера: Франк ждёт со своими разговорами, да за ситуацией надо следить, чтобы в случае непредвиденных осложнений пассивный контроль сменить на активный – а как иначе? Все же он пересилил себя и со вздохом извинился:
– Ну, харэ дуться! Это я промахнулся с квартирой – вольты и живчики в голову ударили. Не все тебе одному дурью маяться. – Он переложил на баранку левую руку, а правую согнул в локте и протянул назад ладонью кверху.
Патрик помедлил пару секунд и хлопнул по его ладони своею. Но обида в его душе осталась в виде мутного и трудно объяснимого словами осадка. Утром и днём он был в полной форме, работа вытеснила из сознания и подавленность, и воспоминания о ночных кошмарах, но теперь, когда все утряслось более-менее, тоска и дурные предчувствия с утроенной силой застучали в мозг и сердце. И Джеймс не по делу завёлся – тоже, видать, нервишки шалят. Да ещё этот поганый похоронный марш достал до самых почек. Что у них, другого развлечения на радио нет? Или маршал безвременно загнулся…
– Джеймс, ради бога, выруби ты кладбищенский концерт этот, невмоготу уже.
– Ты что, офонарел?! Это же полицейская частота – сейчас заговорят, залают, только относи! Авось что полезное услышим… А пока пусть шуршит; вот уж не думал, что ты такой тонкокожий.
Холодок ошеломительной догадки шевельнул корни рыжих волос, и Патрик незаметно заткнул пальцами оба уха. Так и есть – Мендельсон звучал с прежней силой…
Спинка переднего сиденья больно стукнула его по носу.
– Патрик, заснул, что ли? Побежали скоренько в подставу, а то вымокнем. – Дядя Джеймс уже выскочил из «косатки», сгорбился и затрусил к темно-вишнёвому «форду», стоящему в условленном заранее месте на платной стоянке. Мелкий и противный дождик, недавно вроде бы начавшийся, успел напрудить целые лужи, и Дядя Джеймс боялся промочить ноги. И как это обычно бывает – оступился, и левая нога его провалилась едва не по колено в выбоину, заполненную дождём. Дальше он уже распрямился и пошёл не спеша и не выбирая дороги, густо усеивая путь грязной и скудной матерщиной.
Патрик догнал его у мотора, сел рядом, на переднее сиденье. Похоронный марш утих, но Патрик стал вдруг слышать голоса людей, живущих в многоквартирном доме, что стоял напротив через улицу: они смеялись над ним и Джеймсом. Он метнул взгляд на шефа, но тот явно ничего не слышал: продолжая ругаться сквозь зубы, завёл мотор и выбрался на проезжую часть.
– Настрой пока: рисочка вот тут быть должна. Hа короткие переключись…
«Паршивейше весьма, – затосковал Патрик. – Надо будет отпроситься у Джеймса домой, хотя бы часика на четыре или пять, сконцентрироваться, мозги очистить».
Такое случалось с ним дважды за всю его жизнь, и оба раза ему удавалось выпутаться быстро и без посторонней помощи, но сейчас ситуация экстремальная и помочь некому: пожалуешься – Джеймс спишет в два счета в лунную губернию, на старые заслуги не посмотрит. Не сразу, естественно, и не в глаза, но отдаст соответствующий приказ: ха! – в затылок, и мозги на пол.
Патрик знал ещё один варварский, очень тяжёлый в исполнении способ поправиться: надо глотнуть изрядную порцию барбитуратов, а ещё лучше – аминазинчику. Потом минут десять побегать вверх-вниз по лестницам, кровь разогнать, чтобы лекарство лучше усвоилось, на глюки внимания не обращать. Потом сразу же лечь спать часа на четыре…
– Да что ты там ковыряешься так долго? Дай, я сам гляну… Вот падлы, помощнички… подсунули приёмник, он же не берет полицейскую волну. Ну, идиоты, я не могу… Чегой-то ты бледный весь из себя, укачало?
– Не жрамши со вчерашнего утра, откуда румянцу взяться?
– А только что красный был, как помидор. Голоден – это поправимо: там в холодильниках жратвы навалом, в основном, правда, консервы, но и картошка есть, и лук, и мясо, и рыба, и пиво, и яблоки. Но тебе не налью, потому как пить не умеешь. Будешь есть яблоки, они витамины содержат, а не градусы. Готовить по-мужицки будем, без изысков. Если моя кухня надоест, найдётся кому готовить, – Франк у нас известный гурман. Но он пивом брезгует, только марочные вина ему подавай, а то и коллекционные. Я взял пару литров какой-то дряни, как чувствовал, что найдётся потребитель. Но это будешь не ты, тебе не налью, потому как и вино ты пить не умеешь.
– Сам не буду, меня от одной только мысли о выпивке крутит наизнанку, отравился на сто лет вперёд.
– Да ты год хотя бы продержись, я тебе конную статую поставлю из лучших сортов бронзы… От кого это потом так разит, от тебя, Патрик? Ты что, носки поменять забыл?
– Не знаю, все у меня чистое. Подкидыш, верно, истёк потом и кровью да меня пропитал насквозь. А может, это как раз от твоих ног пахнет, от левой, например. Ты ведь ею какую-то парашу толок…
– Приехали. Вон его телега, Франка нашего. Точно. Где он нацыганил такую развалину, хотел бы я знать… Ты вот что. Мне придётся Кукишу залепухи насчёт переговоров кое-где набрасывать, если спрошу – подмахни ненавязчиво. Незачем ему все про нас знать, правильно я говорю?
– Моё дело тридесятое, гони что хочешь. Мне главное – лекарства в аптеке купить, ливер подлечить малость. Я виски почти неразбавленным пил, видимо, слизистые пожёг. Тут поблизости, в двух кварталах отсюда, аптека есть. Зайдём, может? Или я один в пять секунд обернусь?
– Нет. Порядок есть порядок, согласно твоим же указаниям. Наружу выйдем через трое суток минимум. Франк с нами. Мы даже Тобика возьмём, мало ли чего: возьмут да спросят покрепче, а человек слаб… Думаю, это будет им приятным сюрпризом! – Дядя Джеймс хохотнул коротко. – Я их в гости не звал, сами напросились. А лекарства там тоже быть должны, поищешь. И автомобильную аптечку захвати на всякий случай. Пойдём, только в темпе, Патрик, в темпе…
Глава 7
Я иду впотьмах.
И дрожит в пустых руках
Неведомое.
О, Швейцария! Страна озёр и банков, фондю и револьверов, многоязычная и благополучная… Над необъятной Британской империей в пору её расцвета никогда не заходило солнце, но и мирной жизни она не знала. А крошечная и уютная «кантония», лишённая забот по защите родной земли от прежних её владельцев, помнила слово «война» по старой привычке и потому ещё, что соседи, подарившие ей свои наречия, отличались куда более неуживчивым нравом.
А на чем, собственно, зиждется благополучие сухопутной и благовоспитанной страны? Уж не на туризме ли? И на туризме, и на трудолюбии аборигенов. А ещё Швейцария – финансовая печень Европы. Банки, банки, банки! В Цюрихе их побольше, чем в Лугано, к примеру…
В Лугано слишком много итальянцев. Гекатор крупно рисковал и поэтому стерёгся хотя бы в мелочах: он двинулся прямиком в Цюрих с американским паспортом от Механика, стараясь уже не употреблять итальянский язык. Звался он теперь Энтони Радди.
Ранним утром, выйдя с территории Центрального вокзала, он просто пошёл вдоль изумительно опрятной и не очень-то широкой улицы. Он знал из путеводителя, что называется улица Банховштрассе, что она – именно та, куда он должен был прибыть около двух лет тому назад, чтобы вместе с напарником, Червончиком гнойным, назначенным ему Дядей Джеймсом, вынуть деньги из сейфа и доставить на родину, в Бабилон, столицу Республики Бабилон, где родился и вырос Гек.
Гек решил не торопиться, благо некуда, при любом развитии событий, ознакомиться с достопримечательностями, проверить, насколько это возможно, нет ли за ним слежки, устроиться в гостинице, которая потише и подешевле. Главное же – унять трясучку нетерпения и большого страха…
Тем временем улица вывела его к небольшому симпатичному озеру, почти голубому в утреннем июньском солнце. Гек выбрал скамеечку и пристроился на ней, развернув туристскую схему. Он и так довольно чётко помнил карту – изучал такую же в Бабилоне и (украдкой) освежал память в тюремной библиотеке, но сейчас ему было любопытно сравнить непосредственное впечатление от увиденного и то, каким представлялся ему Цюрих по схемам и фотоснимкам.
В реальности город выглядел не таким пряничным, но зато буквально излучал сытую и безмятежную благожелательность. Откуда-то справа забренькал колокол – с кирхи, видимо; прохихикала мимо стайка девчачьей малышни – наверное, в школу…
И Гека отпустило, судорожное напряжение исчезло, растворилось в безмятежном, чисто вымытом утре, захотелось есть и пить. Он достал из внутреннего кармана пиджака лопатник и пересчитал наличность: за глаза и за уши – одна тысяча двести сорок один доллар «гринами» и на две сотни местных франков, и мелочь в карманах. Он упорно копил и экономил деньги в тюрьме, готовя рывок, понимая, что нет смысла рассчитывать на заначку под камнем, на берегу Кастелламарского залива. А вот – случилось, повезло, можно считать, и насколько легче дышится с деньгами на кармане. Можно было бы и не ехать сюда, не рисковать, на первое время бы хватило… Гек выпил чашечку местного кофе со сливками, чтобы заесть какую-то сладкую пакость с орехами, и пустился кружить по старому Цюриху.
Вот отель «Пальма», где четыре с лишним года назад проходило «одно очень важное совещание с нашими друзьями», в котором участвовал на первых ролях дон Паоло (о чем они совещались и как-то он сейчас?), а вот и гостиница, где он должен был тормознуться и через некоего турка передать сообщение об этом Червончику… Да, через турка. И ждать.
А этот мужик с мечом на коленях – Герман Великий. Внезапно Гек остановился, заворожённый: из-за угла вывернул трамвай – точь-в-точь как у них в Бабилоне, только номер другой! На Гека нахлынули воспоминания, заныло сердце по родине, ведь он никогда ранее не покидал её пределов, да ещё так надолго… Неожиданный этот трамвай пробудил что-то такое… непонятное, отчего становится сладко и грустно; кажется, что вот-вот вспомнится важное, заветное, без чего жизнь не в жизнь… – но нет, трамвай прогрохотал, и наваждение растаяло. И трамваи здесь тихие на удивление, не то что наши… Сколько там на часах? Пора.
Давно ему не было так хорошо. Гек выбрал гостиницу неброскую, хотя и довольно дорогую. Но это не важно, через пару часиков цена за номер не будет иметь никакого значения при любом исходе предстоящего дела. Гек потратился, заказал такси и уже на нем подобрался поближе к «Швейцарскому объединению». Мучительно хотелось разжиться пистолетом, но некогда, и денег жалко, и погореть очень легко. Хотя оружия тут навалом… К черту! Гек выбрался из такси, попросил водителя подождать, купюру положил на сиденье и свернул за угол. Через несколько секунд Гек лёгким и уверенным шагом вошёл в прохладное чрево банка…
Такси пригодилось, и ещё как! Чемодан был велик и тяжёл, Гек получил его безо всяких затруднений. Гек почему-то боялся, что даже если груз ещё никем не востребован, то потребуется доплачивать за длительное хранение, а денег не хватит, или потребуют объяснить, что там лежит и сколько его, или ещё какую дрянь придумают… Последние метры до такси пришлось тащить чемодан чуть ли не волоком. Шофёр догадался, выскочил и помог забросить в багажник. Первым побуждением Гека было не отдавать чемодан в багажник, поставить в салоне рядом с собой, но здесь не Бабилон – уж больно дико бы показалось местным. Да и мысль могла найти дурную какую-нибудь голову: «А что интересного может быть в таком тяжёлом чемодане?»
У себя в номере он прежде всего отдышался, снял пиджак, галстук, запер изнутри дверь, потом откупорил банку с кока-колой и уселся в кресло, не отрывая взора от темно-вишнёвого вместилища. Ему нравилось предвкушение открытия, даже если оно – всего лишь открытие чемодана.
«С миллион будет», – неуверенно подумал Гек, но прикинул в долларах и почувствовал, как сердце заколотилось, застучало вдвое против прежнего. Он расстегнул воротник рубашки, рука зацепилась за что-то: крестик… Гек рванул – тонкие звенышки-серебринки не выдержали и двумя обрывками замотались по сторонам потного кулака. Гек терпеть не мог побрякушек на мужчинах, но – терпел. А теперь хватит: он пропихнул сорванный крестик с цепочкой в банку – там на дне ещё бултыхались остатки – и встал, чтобы выбросить её в мусоропровод. Проходя мимо зеркала, машинально бросил туда взгляд и остановился. Волосы растрепались, глаза кровью налиты, лоб, щеки и в особенности уши огнём горят, тот ещё видок!
Гек постоял у зеркала, плюнул в него и направился в ванную. Там тоже было зеркало, но вмонтированное в стену, а не на гвоздике, как в комнате. Гек с отвращением заглянул и туда, стал нашаривать мыло; банка все ещё была в руке. Гек выругался вслух на бабилосе и по-итальянски, выскочил из ванной, выбросил жестянку в мусоропровод, вернулся. Только после того, как уши и щеки приняли более-менее обычную окраску, он разрешил себе подойти к чемодану.
«Видели бы меня сейчас дон Паоло или Суббота с Варлаком – полюбовались бы на дешёвку на этакую…» Гек присел на корточки, перекусил толстую нитку, на которой висел ключ, привязанный к чемоданному ремню, поочерёдно повернул им в замках и повалил чемодан плашмя.
«Да, а на каком языке я выругался? – почему-то подумал Гек. – Вспомнить бы надо». Но так и не вспомнил, а когда приподнял крышку, то и совсем забыл об окружающем: в прозрачном полиэтиленовом мешке плотно и тяжело лежали деньги – доллары США, упакованные в аккуратные пачки. Гек немедля принялся считать; набралось два миллиона сто семьдесят шесть тысяч долларов купюрами по сто долларов, около тридцати-сорока тысяч «грантами» и «джексонами», то есть пятидесяти– и двадцатидолларовыми бумажками. Гек поленился их считать, поскольку они лежали россыпью, прикинул на глаз. Но это был только первый слой: нижнюю половину чемодана занимали пачки каких-то разноцветных бумаг. После долгого осмотра Гек пришёл к выводу, что бумаги эти – государственные и муниципальные облигации разных выпусков, на три и пять лет. Он принялся было считать и их, но вспомнил, что их продажная стоимость может отличаться от номинала, в них указанного. Надо спуститься вниз и купить газету с биржевыми котировками, только и всего! Гек так и сделал. Он оставил на полу – как есть – груду бумажных сокровищ, только закрыл дверь на ключ. Впрочем, через пару минут он вернулся с газетами «Нойе цюрихер цайтунг» и «Ба-Бусинес», обе на немецком языке. Деньги разноцветным холмом лежали там, где он их оставил. Гек вновь закрылся на ключ, выложил из карманов блокнот и ручку, купленные в вестибюле вместе с газетами, сбросил пиджак и приступил к работе.
Облигации были что надо: общая стоимость потянула на четыре с половиной миллиончика, если перевести в доллары. Гек не владел немецким, вычитывал только цены и названия бумаг. Надписи же на бумагах, выпущенных бабилонским государственным казначейством и мэрией Бабилона, свидетельствовали о том, что вместе с не вырезанными за два года купонами они тянут дополнительно ещё на пол-лимона.
Шесть с лихером! С ума сойти! Ну, красотища! На самом деле было даже немного больше, чем думал Гек, поскольку в предвыборной суёте городские политиканы обещали в прошлом году держателям облигаций, что в случае победы пересмотрят купонные ставки за весь год в сторону увеличения на два процентных пункта. Но Гек ещё не знал об этом. Он вынул стодолларовую купюру из неполной пачки и разболтанной походочкой – такую обожает обкуренная шпана из негритянских кварталов – подошёл к зеркалу, поверхность которого пробороздил по вертикали смачный харчок. Гек аккуратно, чтобы не коснуться пальцами, принял его на ковшик купюры и бросил вместе с нею в унитаз. Потом поколебался и не выдержал – выбрал уже двадцатидолларовую, поистрепаннее, помягче: скомкал её, расправил и насухо протёр гладкое стекло. Он сбросил в унитаз и этот зелёный комочек, потянул за рычажок и тихо заулыбался, наблюдая, как рычит и беснуется маленький водопадик.
«Красиво. Ну а что? Могу себе позволить – не обеднею… Не каждый день такое бывает. А могу и каждый день. Интересно, если в золоте – сколько это будет? – Гек вернулся к столу, поднял газету и посчитал – больше полутора тонн! – Это если по лондонским ценам, а если на чёрном рынке, то и побольше. А на хрена мне побольше, да и откуда на чёрном рынке тонна золота возьмётся? Разве что я решу продать? Да и на хрена мне вообще-то и это золото, когда деньги есть? А Дуде – фиг с маслом, если он ещё жив, что маловероятно. Что же там все-таки случилось, что забыли об этаких деньжищах?»
Радостное возбуждение понемногу улеглось, и Гек впервые крепко задумался над тем, как быть дальше. Прежде всего следовало облигации обратить в наличные, а наличные разместить в двух-трех банках, чтобы проценты давали. С этим больших проблем не было. Здесь полно контор, где охотно возьмут на себя решение такой несложной, в общем-то, задачи. Дон Паоло неоднократно упоминал о том, что швейцарская «прачечная» не вечная, что многие страны пытаются подорвать вольности местных банкиров при открытии счётов и перекачивании через них преступных и полупреступных денег. Но пока все было в полном порядке, и Гек, получив уже деньги, мог не беспокоиться по поводу их будущих метаморфоз и трансформаций. Намного труднее с документами – на чьё имя класть: Энтони Радди – человек сугубо временный, долго не протянет со своей «липой», пусть и от Механика. Но Гек уже наметил примерный план; допустим, проблема и тут решена. А вот как жить дальше? Мир тесен, и если произойдёт нечаянная встреча со старыми знакомыми, то никакие миллионы не помогут. Неужто предстоит скрываться всю жизнь, дрожать, стоя по уши в деньгах? И домой при этом нельзя…
Геку вдруг опять вспомнился дон Паоло, их разговоры перед экраном тюремного телевизора.
– Можно быть самоуверенным, Тони, а можно – умным. Эти два качества природы человеческой враги между собою. И если они выросли в одной голове, то начинают бороться друг с другом, а не бороться они не могут – тесно им вдвоём, так обычно побеждает не разум, нет. Самоуверенность остаётся в победителях. Но и она становится очень лёгкой добычей для чужой головы, где разум взял верх. Ты вот давеча выдавил глаза тем двоим подонкам и доволен по самую макушку: вот, мол, раз-два и в дамки! Ну а мне после тебя досталось только дерьмо подтирать, что ты оставил. А как же: я в те дни трудился, как Санта Клаус на рождество, только мой мешок был намного больше. А ты, поди, думал, что свет не видывал такого ловкого супермена! Ты не щурься, ты слушай. Вот если бы ты посоветовался со мной, то я, глядишь, и сумел бы тебя убедить подождать более удобного случая… всеобщей потасовки во дворе, к примеру. (Как будто Гек действительно мог подойти и посоветоваться с незнакомым человеком о способе казни…) К этому, кстати, и шло. Ну ясно, ты не знал… Самоуверенный – всегда одинок. Одинокий – всегда слаб. А слабого всегда, рано или поздно, ставят раком! И никакие деньги не помогут тебе разогнуться, потому что деньги – ещё не все.
«А старый-то прав! – с досадой подумал Гек, укладывая свои миллионы в чемодан. – Горячку пороть не надо… А почему нельзя? Домой-то, если по-умному?»
Вся неделя ушла на «хозяйственные» хлопоты: надо было пристроить деньги в надёжные места и обеспечить беспрепятственный к ним доступ. Кроме того, Гек часами изучал телефонные справочники и рекламные издания, пока не наткнулся на строку, чмокнувшую его в самое сердце: «Хирург-косметолог». Да, да, да – именно это он и искал, именно это! Гек выписал на бумажку имя и телефон, теперь уже целенаправленно полистал справочник, выписал телефон господина Рокенфеллера, захлопнул фолиант, а сам подсел к телефону…
В тот же вечер он, чисто выбритый, в новом костюме, пешком добрался до указанного адреса, благо было недалеко, остановился перед входом в небольшое трехэтажное здание и позвонил в колокольчик. Ему открыл пожилой кряжистый господин. Его плотная фигура лишь немного смягчалась жировой прослойкой в области талии.
– Добрый вечер. Что вам угодно?
Гек понял вопрос, да и мудрено было не понять, ответил по-английски:
– Я звонил сегодня по телефону. Моё имя Энтони Радди.
– Очень приятно, проходите наверх, прошу вас. – Хозяин – как-то сразу чувствовалось, что он не слуга в этом доме – легко и буднично перешёл на английский, лучший даже, чем у Гекатора, рукой указал тому направление, а сам запер двери. Прямо на лестнице, тихо урча, огромная дымчато-серая кошка с опозданием намывала гостей. Гек осторожно, чтобы не побеспокоить, обогнул её, задев плечом и спиной деревянную обшивку стены, вступил на площадку и остановился в ожидании. Пожилой господин поднялся следом и вновь показал рукой:
– Сюда, пожалуйста.
Вместе они прошли в большую полутёмную комнату, неровно освещаемую огнём в небольшом камине, да ещё зеленой лампочкой в бра над креслом. Возле камина были расставлены ещё два кресла, куда они и уселись по предложению хозяина.
Гек начал первый:
– Вы господин Рокенфеллер? По-моему, с вами я сегодня беседовал?
– Со мной, да. Господин Рокенфеллер – основатель фирмы, он умер восемнадцать лет назад. Меня зовут Хитке, Манфред Хитке, к вашим услугам.
– Я решил обратиться к вам, поскольку мне рекомендовали именно вашу контору. Правда, мои знакомые пользовались услугами вашей конторы ещё во времена господина Рокенфеллера, мир праху его, но я думаю… я надеюсь, что в эпоху технического прогресса качество предоставляемых вами услуг не упало?
– Во всяком случае, могу вас уверить, что на качество наших услуг не поступало рекламаций ни в наши дни, ни во времена господина Рокенфеллера.
– Извините за дурацкие вопросы, но, откровенно говоря, я почему-то считал, что ваш офис – более оживлённое присутственное место. У вас проблемы, или вы справляетесь один?
– Нет, не один, конечно. У всякого дела своя специфика, частный сыск не исключение. Я, будучи директором-распорядителем, вращаюсь, так сказать, в обществе, всегда на виду; в то же время для оперативных работников наших известность – это «засветка», все равно как инвалидность. И клиенты стараются не афишировать того факта, что пытаются решать свои проблемы с нашей помощью. Но люди у нас есть, и квалификация у них предостаточная, уверяю вас. Надеюсь, у нас будет возможность убедить вас в этом на конкретном деле.
– Вы часом не из Калифорнии?
– Спасибо за комплимент моему английскому – нет. Я, можно сказать, местный уроженец, а в Штатах не доводилось бывать. Этот ваш вопрос – начало заказа, или сначала посмотрите прейскурант?
– Нет-нет, я ещё не начал. Кроме того, нам с вами следует определиться не только об оплате, но и о диапазоне и объёме предлагаемых вами услуг. Вдруг моя задача не для вас?
– Извольте. Мы не выполняем заказы на насильственные и некоторые иные действия, посягающие на свободу личности, а также шпионаж в пользу или против любого государства. Таковы в самом сжатом виде противопоказания, я вам передал общий смысл без казённых формулировок. Так что если вы хотите, чтобы мы помогли китайской разведке…
– Нет конечно, упаси бог!
– А в остальном объём и диапазон оказываемых нами услуг лимитируется только уровнем оплаты.
– И дорого берете?
– Странный вопрос. С чем сравнивать? Дороже, чем в такси, это бесспорно, но не больше, чем человечество способно платить за удовлетворение… э-э… своей любознательности, ибо мы пока не прогорали, да и впредь не собираемся этого делать. Вы удовлетворены?
– Вполне, благодарю вас. Но ознакомиться с тарифом мне все же необходимо, прежде чем я приму решение о размещении заказа в вашей конторе. Ведь если ваши цены окажутся выше некоей планки, то для нас не будет стоить овчинка выделки.
– Но и мы не можем выложить тариф за услуги, о сути которых не знаем. Изложите в общих чертах ваш заказ, и мы определимся. Если мы с вами перестанем ходить вокруг да около и непосредственно приступим к делу, я смогу тотчас назвать вам примерную сумму ваших расходов, с точностью плюс-минус 10 процентов, а по окончании работ – полную смету затрат с точностью до пфеннига… или до цента, если вам так будет удобнее.
– А что, вам кажется, что я привык считать в центах?
– «Кажется» – это не тот термин, которым мы привыкли руководствоваться в своём деле, особенно в пятницу вечером. Хотя лично мне, например, могло бы показаться, что вы привыкли считать в долларах, и я не удивился бы, если бы оплата произошла наличными.
– Черт возьми, – удивился Гек, – вы против долларов? Я могу чеком и франками… Но, пожалуй, вы правы. А почему вы так подумали, если не секрет?
– Сам не знаю. Но я надеюсь, что заказ вас не разорит.
– Вы уверены? А вдруг разорит?
– Янки – богатый народ. А кроме того, в Европе расценки за аналогичные услуги ниже, чем у вас.
– Я не янки, мой отец итальянец, а мать ирландка.
– В эти тонкости мы не вникаем. Для меня все американцы – янки.
– Это вы уже справки обо мне наводили в отёле, да?
– Никто ничего не наводил, – соврал Манфред Хитке. – Справки денег стоят. На вас на всех клеймо стоит: Мэйд ин Юэсэй. Перейдём к делу, если не возражаете.
– Теперь не возражаю. Нужна чёткая информация об одной женщине, она в Цюрихе, или может быть здесь в недалёком будущем.
– Её имя, гражданство, вид занятий, возраст, внешний вид, где остановилась?
– Американка, на вид лет тридцать-сорок, в зависимости от макияжа, обычно – блондинка. Как зовут – не имею права сказать, род занятий – не имею права сказать, но никакого отношения к госсекретам не имеет.
– У нас восемьдесят процентов всех дел посвящены блондинкам, брюнеткам, молодым, реже – старым, живым и мёртвым. Но если вы собираетесь ограничить нас только уже сказанной информацией, коллега, то лучше вам обратиться к кому-нибудь из ясновидящих, адрес дадим бесплатно.
Гек скроил недовольную физиономию, некоторое время делал вид, что раздумывает, затем решился:
– Ладно, черт подери, вы не волшебник, да и я тоже. Вам известен Пьер Дебюн?
– Вы имеете в виду врача?
– Да, хирурга-косметолога. У него клиника в ваших краях.
– Известный человек, специалист с европейским именем.
– Вы можете организовать наружное наблюдение за его клиникой и им самим?
– Это связано с вашим делом?
– Да. Наша дамочка могла или может обратиться к нему в ближайшее время. Там её можно засечь.
– У него нет государственных секретов. Наружка не противозаконна сама по себе… Что вас конкретно интересует?
– Сам не знаю. Если дама уже проявилась, то ничего. Если нет, то разное, без интима: привычки, вкусы, отношение к деньгам, болтливость, тяга на баб либо отсутствие тяги, семейное положение, применяет ли наркотики при операциях. Фотографии клиентов – только женщины от двадцати до соpока, фото лучше цветные.
– Цветная киноплёнка устроит, 16 мм, со звуком?
– Да, но не всех и вся подряд, только подходящих под объект. А качество?
– Гарантируем. Значит, уточняю: краткая информация по типу досье, данные о всех видах контактов с женщинами за последние три?… две недели, наружное наблюдение плюс съёмки в течение семи дней, начиная с…
– Чем раньше, тем лучше.
– Тогда начало 3 июля в 00 ч 00 мин, конец – 9 июля в 24 ч 00 мин. Так?
– Почему девятого июля? Десятого!
– Если хотите – пусть десятого, но это будет не семь, а восемь суток. Посчитайте сами: начинаем с первой секунды субботы, а заканчиваем последней секундой пятницы следующей недели. Согласны? За ночные, так называемые сверхурочные работы, мы дополнительной платы не взимаем.
– Вы правы в этом. И когда будут подготовлены результаты?
– В субботу к полудню все будет готово. Сразу после оплаты вручим то, что сумеем добыть. Плюс подробный отчёт, плюс смета по факту.
– И во что это примерно обойдётся?
– Примерно одиннадцать тысяч долларов, может, побольше, а может и поменьше, от многих факторов зависит.
– Крепко! Я так с вашими услугами в трубу вылечу…
– Ещё не поздно отказаться. Но по вам не скажешь, мистер Радди, что вы взволнованы суммой. Торговаться мы не будем, поскольку счёт, который мы предъявляем, включает в себя затраты и нашу прибыль, размеры которой отнюдь не чрезмерны. Мы представим вам подробнейший отчёт, он снимет все вопросы. К вам не будет никаких претензий, если у вас будет необходимость перед кем-нибудь отчитаться.
– Ко мне? Почему ко мне? Это у меня к вам могут возникнуть претензии, а я ни перед кем не отчитываюсь.
– Извините, это я так сказал, не подумав. Мы имеем дело с вами, вы нам платите, мы на вас работаем, а остальное нас не касается. У вас будут ещё какие-либо пожелания?
– Нет… Да! Она хотела остановиться в отёле, где… ну, чучело аиста…
– «У Аиста»…
– Точно. Это вам для большей оперативности, но вы не должны интересоваться её установочными данными, прошу по-джентльменски. Мне не следовало бы вам говорить о гостинице, но уж больно желательно получить результат… И неважно какой, – словно бы спохватился Гек, – самое главное – определённость. Мы за это платим. Росту в ней, – Гек сделал паузу, необходимую, чтобы футы перевести в метрическую систему мер, – метр шестьдесят два с половиной сантиметра, тяжёлая грудь. Действуйте. Да, а задаток?
– Не требуется. Ещё что-нибудь?
– Нет, теперь все. Ну, я пойду?
– Может, чашечку кофе?
– Нет, спасибо, я ещё буду есть и пить. До свидания, а вам – приятно провести уик-энд! Как уик-энд по-немецки?
– Так же. Но это вам уик-энд, а у нас – работа, увы! Я вас провожу до дверей, дальше дорогу найдёте?
– Не беспокойтесь. Итак, до субботы!
Гек выплюнул осточертевшую жвачку в ближайшую урну и заторопился к трамвайной остановке. Там он сел в первый вагон «двойки», доехал до Парадной площади и вышел: неподалёку он облюбовал харчевню, где неизменно заказывал отбивную из телятины, а то и две; пил же кока-колу, игнорируя знаменитый «кардинал» – горький и голова кружится.
Гек энергично жевал сочное, хорошо прожаренное мясо, переваливая пережёвываемый кусок то к левой щеке, то к правой, чтобы жвалы испытывали равномерную нагрузку. Совет как жевать он вычитал в дрянном полумедицинском журнале, ещё в Бабилоне. И как это иногда случается, рекомендация ни с того ни с сего крепко запала ему в голову, и он старался ей следовать. Патрик тогда тоже неопределённо вроде одобрил, не возражал, во всяком случае.
Гек критически перебирал проведённую беседу, фразу за фразой, жест за жестом. Получалось неважно, мысли норовили соскочить на другую тему. В конце концов он признал про себя, что напортачил в конце со своим «Hу, я пойду?». Как мальчик, ей-богу… И вообще надо было просто пойти на авось к этому Дебюну, деньги бы сэкономил.
Вместе со счётом кельнерша передала Геку записку. В момент перехватило дыхание. Гек полез за бумажником, расплатился франками, а пока та отсчитывала сдачу – прочитал написанное. Потом он поднял голову и осмотрел столики. В другом углу, метрах в пяти от него сидела молодая брюнетистая телка. Однажды он уже видел её здесь с компанией, по разговору и манерам – американцы. А теперь она сидела одна и улыбалась ему. Весь насторожённый, он с улыбкой подошёл к столику:
– Добрый вечер, сударыня! Вы мне написали…
– О, да! Здесь такая скукотища и речь незнакомая, а вы заказ делали по-английски, я слышала. Поэтому я без церемоний, как земляку. Тина, – она с улыбкой протянула ему длинную тёплую ладошку. – Садитесь же!
– А я Тони. Вы откуда?
– Из Чикаго. Знаете: гангстеры пиф-паф!
– А я из Нью-Йорка, Бруклин. – Гек немногим рисковал, выдавая себя за штатовца. Всегда можно было бы внести спасительные уточнения. Если бы дамочка оказалась из Нью-Йорка, к примеру, то он перебрался бы в Лос-Анджелес, и так далее…
При близком рассмотрении Тина оказалась не столь уж молода, около тридцатника, с веснушками на высоких скулах. И сразу было видно, что она под сильным газом.
– Ни разу не была в Нью-Йорке и не жалею: нормальному человеку там не место.
– Значит, я, по-вашему, псих?
– Ясное дело… Но у тебя акцент, ты что, иммигрант?
– Да нет, в Бруклине и родился, предки из Европы – отец с матерью, дома вся речь на итальянском… А ты из Оксфорда, что ли?
– О-у, мои предки поселились на континенте раньше индейцев… Давай чего-нибудь выпьем!
Гек заказал кока-колы. Тина тотчас же устроила ему сцену, словно их связывали два десятка лет совместного проживания, а не две минуты полупьяного знакомства. Она демонстративно потребовала вина, вынув деньги из сумочки. Принесли вино.
– О`кей, Тина, пей одна, а я пошёл, чао!
– Эй, Тони, стой! Вернись немедленно, чурбан! – Тина решительно притопнула каблучком, но Гек даже не оглянулся.
Читать бесплатно другие книги:
