Зиэль О`Санчес

Глава 11

Время — божество предательства и измены, ибо, в конечном итоге, оно изменяет всем и предает всех. Кроме меня.

Покойный император был всего лишь человек, пророчества о наступающем конце света поступали темны и неясны, тем не менее, каким-то чудом, рукотворным чудом — старик и его приближенные сумели выстроить боеспособную заграду на западе своих границ. Почему именно на западе? Потому. Потому что их чутьё оказалось немногим хуже моего: с запада должна была возникнуть главная опасность, она же для меня — главная приманка! Морево надвигалось со всех четырех сторон света, слепой всесокрушающей мощью сметало оно любое живое на своем пути… Будучи слепо, оно, однако же, чуяло это самое живое — плотское и магическое. Когда я давеча сидел, там, на востоке, посреди разоренной деревни и созерцал предрассветную луну, сгустки Морева, не ведая, кто я такой, пытались добраться до меня сквозь защиту созданных мною каменных великанов, а поскольку доступ был надежно перекрыт — грызли что придется, то есть, моих волшебных каменных мальчуганов, отнюдь не трогая никакие иные валуны и булыжники. И сгрызли бы, если бы я им это позволил… Одним словом, живое они чуяли и к живому стремились. С бескорыстными, но недобрыми намерениями. Этим и сумели воспользоваться люди, выполняющие волю обоих императоров, покойного и ныне здравствующего. Немногочисленное войско при Когори Тумару должно было послужить приманкой тогда еще неведомому врагу, разжечь его жажду сокрушать и убивать. А далее от людей требовалось соблюдать предначертание, посланные им в помощь в виде предсказаний: Морево узким потоком хлестало через мост, ибо чуяло впереди живую и магическую плоть, люди сдерживали сей натиск и было их немного, жалкая горстка. А будь их побольше (никто заранее не знал, насколько допустимо это «побольше», даже я) — Морево, чувствуя труднопреодолимость препоны, потекло бы черными рукавами направо и налево от моста, вдоль ущелья, до тех пор, пока ущелье бы не сменилось равнинами, и обойдя ущелье, вновь сомкнулось бы в черную лавину, губительную для всего живого (Почему оно не могло преодолевать пропасти, спрыгивая в бездну и карабкаясь по стенам — я не ведаю, не я его создавал.)… Каюсь, я поленился догадываться до всего этого, а самым бессовестным образом подслушал то, что решалось на императорских тайных советах…

Короче говоря, своей хитростью люди императора сумели на какое-то время сдержать натиск конца света, проявленного нам всем полчищами странных черных воинов… Предполагалось также, что с помощью магической и птеровой связи столица будет оповещена о происходящем и вовремя развернет защитные меры по всем просторам империи… Люди не знали, помогут ли меры сии против неизбывного, однако пытались честно делать все, что им по силам… Вестовые птеры погибли, с оповещательной магией вблизи Морева что-то не получалось, и Когори Тумару вынужден был действовать по своему разумению. Он уже понял, что никакие императорские войска, никакое ополчение не помогут против Последнего Ужаса, однако решил сопротивляться до последнего: гонцы мчатся на восток, в Океанию, авось Его Величество Токугари успеет получить донесение и что-нибудь придумает в ответ, а они впятером… вшестером, считая своевольного барона Камбора, будут служить у моста приманкой и защитой, покуда все не выбьются из сил и не погибнут. Татеми Умо — седьмой, равноправный седьмой, ибо своим магическим искусством он пытается следить за зыбким равновесием воинского приема приманка-защита и, по возможности, поддерживать его. Эх, если бы можно было нагнать сюда два-три десятка проверенных бойцов, друзей, рыцарей, таких как Лавеги Восточный, граф Лефи Ураган… И дрались бы в охотку, и пили бы, ели и спали, хоть целую вечность попеременно рубя эту странную бескровную падаль… Нельзя рисковать: почует Морево задержку, закупорку — в обход уйдет… Может все и не так на самом-то деле, вполне возможно, что и само дело идет иначе, нежели рассчитано в императорском кабинете, и от Империи за спиной уже остались рожки да ножки, но только как об этом узнать, кого спросить, как проверить предначертанное?… Стой себе, дурак-дураком, и бейся до последнего, пока тебя не убьют… Когори Тумару отошел от костра вплотную к пропасти и попытался вглядываться в сумрак на той стороне моста… Глаза никудышные: мрак и мрак. И тишина, от которой мороз не переставая дерет по коже, и этот зловещий нескончаемый поток через мост… Мост бы обрушить… — запрещено строжайше! Запрещено даже вслух обсуждать сие! Самим императором, да пощадят его душу боги, там, в божественных уделах… Когори Тумару попытался предугадать — кто из них падет последним? Наверное, маркиз Короны — ну, а кто еще?… Нет, нет, нет, если думать только строго о собственной судьбе, то она складывается очень даже ничего, очень даже светла, ибо ты не гибнешь мгновенно, осознать ничего не успев, а совсем напротив: голова работает ясно, противник известен, засады никакой, то есть, и смерть свою знаешь, и поразмышлять время оставлено… Даже посозерцать… Но какое тут созерцание, со слезящимися глазами, при этаком мраке. Хоть бы тучи ушли, луну со звездами бы показали…

— Боишься, Санги?

— Я-то? Не-ет, за себя ничуточки не боюсь. Да и… честно сказать… вообще мало чего боюсь в сей судьбоносный для всего человечества миг… — Санги Бо сплюнул в пропасть и тоже попытался что-то высмотреть на той стороне… — Я хотел увидеть Морево своими глазами — я его увидел, вот самое главное. Это ты у нас человек служебный, семейный, с достатком, это тебе есть о чем горевать и печалиться…

Сгустившаяся темнота милосердно сокрыла от возможных свидетелей то, как густо, от шеи до бровей… и выше, на весь жирный лоб, покраснел герцог Когори Тумару: о своих родных и близких в этот час он, озабоченный судьбами империи и своего маленького отряда, просто ну напрочь забыл! Стыд-то какой!

— Гм… Да… И не говори…

— Пойдем, Когги, глотнем взварчику погорячее да послаще… Эх, дождемся ли рассвета, увидим ли еще одно утро? Вряд ли. Устал я что-то и отдохнуть уже не успеваю…

— Все устали. Пойдем. Гм… Авось и дождемся…

На севере, точнее на северных Плоских Пригорьях, битва с Моревом продолжалась и никак не могла закончиться, несмотря на полное отсутствие людей — их заменили звери и разномастная нечисть. Все обитатели Пригорья были обречены в этой неравной войне: сахиры, оборотни, горули, драконы, церапторы, цуцыри, тургуны… охи-охи. Волшебные звери охи-охи, с их подземными городищами — особь статья: они приняли на себя основную тяжесть черного слепого удара и ярости их не было предела, ибо впервые за всю историю существования бесчисленных поколений охи-охи, чужая сила превзошла их силу, совершила нападение, грызла и сокрушала грозных хищников в их собственном доме! Случалось цуцырям и драконам, и даже тургуньим «свадебным» ватагам по ошибке забредать в места коренного обитания охи-охи — всё пожирались подчистую, не оставалось от пришельцев ни костей, ни перьев, ни демонической маны, брали свирепостью и количеством, а тут впервые… Ближе к местному полудню, на какое-то короткое время мне даже показалось, что охи-охи уравняют чаши весов — это когда две огромных банды охи-охи, по пять тысяч хвостов в каждой, одновременно с двух сторон ворвались в подземное городище, откуда их незадолго до того изгнали, однако, вместо защитников оного напоролись на чужаков, черных безглазых захватчиков!.. Тут уж не до счетов между своими — сначала надо прикончить невкусных безглазых! Но Морево не орало, не стонало, не истекало пеной ярости — оно молча и бесстрастно перемалывало своих неожиданных и упрямых противников… А все же молодцы охи-охи, вот уж воины — так воины! Если бы вся черная лавина хлынула на Плоские Пригорья — давно бы уж затопила их от края до края, а так — ничего подобного! Тот сравнительно узкий рукав Морева, что изначально пошел поверху — потихонечку, по ковру из собственного праха, то есть — с превеликими потерями, движется дальше, сквозь ночь и рассвет, приправляя останками местных демонов и зверей свои останки, а также земли, травы и камни, но вот самая большая и самая мощная часть Морева, как вползала внутрь, в подземные городища зверей охи-охи, так и продолжает вползать тысячами струй — а наружу ничего не выходит! Ни одного сгустка! Вот оно — истинное чудо! Впрочем, как я полагаю, когда закончатся эти два отряда, то неизбежное продолжится…

Мрак на мрак, ужас на ужас — красиво!

… Черные волны теперь уже не сменялась серыми… Измученная и истерзанная до смертного предела, молодая мама охи-охи прислушалась, понюхала тьму — нет, никого живого из своих, только она и дети… И эти черные твари, которые тычутся к ней в нору, а она их убивает, а они не отстают, и снова… и снова… И сил больше нет… Охи-охи в отчаянном рывке высунулась наружу, закричала, безнадежно взывая о помощи того, кто уже никогда ее не услышит, и вцепилась в бескровную обжигающую плоть и больше не стала размыкать челюсти, упав так, чтобы закупорить своим телом, лежащим на кучках вражеского тлена, вход в нору и тем самым хотя бы на чуть-чуть, еще на несколько мгновений защитить своих ненаглядных крошек…

Молодой князь Докари Та-Микол находился, как и все остальные гости и обитатели Гнезда, в самом большом помещении замка, в так называемом «тронном» зале. Было довольно людно, однако осторожный гам людской не мешал князю слушать пронзительный фальцет почтенного Вавура, предводителя гномов, прибежавших искать защиты от Морева (это именно ОНО, все уже догадались) у своих сюзеренов и защитников, маркизов Короны. Гномы — народец маленький, верткий и наполовину легкомысленный: когда все у них благополучно, они мгновенно забывают о своих вассальных обязанностях, а как припрет не на шутку — тотчас вспоминают о святом и неотъемлемом праве на защиту со стороны сюзерена…

Вавур, обуреваемый горечью и страхом, раз в четвертый, наверное, рассказывал всем желающим об ужасе, который им удалось пережить, когда Морево нагрянуло в подземелье и окончательно их обездолило. Для гномов ужас выглядел как войско, состоящее из черных безглазых гномов великанского роста. И, по свидетельству Вавура, это войско запросто сокрушило все магические преграды, которые гномы выставили против нафов и щур, разорвало в мелкие клочья тех же нафов… Были убиты одна за другой четыре огромные щуры, самой богиней Уманой выращенные и поселенные в пещерах, тянущихся на юг, в горы… выращенные не иначе как для защиты от Морева…

— …орстка моих подданных и я — вот и все, что осталось ныне от некогда сильномогучего народа, одно упоминание о котором повергало в трепет королевства, царства, империи и бо… гм… демонов! Да, демонов и всех остальных, сударь мой рыцарь!

Докари покорно кивнул в ответ, поймал за хвост Гвоздика, безо всяких церемоний подтянул поближе (благо каменный пол гладок, охи-охиным лапам не уцепиться — но, все равно, пришлось напрячь силы, даже привстать) и молча заглянул тому в глаза.

— Да, вот теперь хозяин точно не шутит… Ладно, можно и просто полежать, а он и не против! И нечего на него так глядеть, он послушный, он очень послушный и смирный! — Гвоздик захныкал на всякий случай, показывая, как ему обидно от этих несправедливых нападок и подозрений, тут же брякнулся брюхом на пол, поближе к Докари. — И не собирался он этих маленьких пугать, и на горулей он не целился — просто зевнул, а когти сами выпустились!.. И камни от этого сами поцарапались!.. Всё!.. все!. - он уже лежит, тихо-претихо!.. Вообще теперь никогда не шевельнется, раз его считают таким плохим! А что это за мешочек такой возле стола, а что в нем пищит и ерзает, и так вкусно пахнет?…

Ночь ушла из Гнезда, а мрак остался. Маркиза Тури то и дело вскакивает с тронного кресла, шепотом отдает приказания слугам и ратникам, глаза ее сухи, движения решительны. Ее сын Веттори тут же, в тронном зале, в непосредственной близости от мамы. Говорить он пока не выучился, но зато вооружен деревянным мечом, однако мамки и няньки, во главе с Нусой, не очень-то боятся меча юного маркиза: Нуса хвать его сиятельство на толстые руки — и носик вытерла! И опять к маме выпустила! Он, в отличие от светлейшей маркизы, выспался, накормлен и готов к подвигам!

— Сударь Докари! Пожалуйста, держитесь ко мне поближе! Еще, чуть-чуть, мне надобно обсудить с именно вами, а вы все отойдите!..

— Готов служить, ваша светлость!

— Ах, Кари, оставьте этикет до лучших времен, прошу вас! Что вы чувствуете? Дело в том, что я… Я доверяю вашим способностям к магии, тем более, что ваши силы вплетены в ауру замка… И немалые силы! Вы просто чудо!

— Это заслуга не моя, как я уже вам говорил когда-то… Надо благодарить за сие наставника и родителей. Я ощущаю растущее напряжение вокруг магической защиты замка. Я ощущаю, что скорость роста этого напряжения заметно возросла.

— Все сходится, ибо мои чувства — те же. Кари, мне страшно! Я нарочно убежала из кабинета, ибо силы мои на исходе, я не могу более смотреть на гаснущие знамена и рыдать от ужаса!.. Знамена баронских дружин потемнели до единого, ни одно не светится… Ах, если бы он был здесь…

— Все его помыслы, дорогая Тури, только о доме и о вас, я это знаю доподлинно! И если бы существовала в этом мире хотя бы крошечная, самая мельчайшая возможность… Но император возложил на него… Империя надеется…

— А для меня самая главная империя — это он! И наш сын… Собственно говоря, я позвала вас не для того, чтобы расплакаться на вашем плече… Хочу попрощаться, на всякий случай… И попросить извинения за то, что в этот горький час вы подверглись сему испытанию именно здесь, в нашем замке…

— В свою очередь, и вы оставьте ненужные извинения, сударыня Тури. Я рыцарь и охотно умру в любом месте, где можно это сделать с честью для себя и своих близких, но с уроном для врага. А защищать ваш замок, вас, вашего сына — это превеликая честь для меня, воина и рыцаря, который совсем недавно еще был неграмотным затюканным мальчишкой Лином из придорожного трактира!

Докари Та-Микол говорил искренне и честно, хотя высказывал далеко не все, что скопилось в душе его. Да, он бездетен, ибо женат совсем недавно, однако он любит свою жену, любит без памяти, а она любит его! И матушка! О, матушка! И отец с братом! О, как бы он хотел… увидеть их… хотя бы просто увидеть, в последний раз, магическим зрением, каким угодно!.. Да, он умрет с честью — и это вполне достаточное утешение для воина, тем более рыцаря… Но горше всего думать ему и прощаться мысленно с Уфани, с женой, которую он, ко взаимному удовольствию обоих, продолжал называть, втайне от слуг и родных, вернее, поддразнивать — простонародным именем Уфина… Именно так она, маленькая графиня Гупи, когда-то, на шиханском базаре, из озорства представилась безродному и бездомному мальчику Лину… Он, до сих пор — не то что день этот — рисунок помнит, вытканный по ткани простенького платья…

— Мечи наголо, судари воины! Тури… вы позволите?… Я чувствую…

Гномьи голоса вдруг стихли на мгновение и зазвучали на весь зал, слившись в нестройный визгливый хор: гномы тоже почуяли приливающую волну.

— Я тоже. Командуйте, ваше сиятельство, сударь Докари, и да помогут вам боги!

Маленький отряд Когги Тумару продолжал сражаться, посменно защищая вход на мост, переброшенный через пропасть, вернее сказать, защищая выход с моста, убивая и сбрасывая в пропасть все то, что двигалось по нему в сторону империи — и не было в том потоке ничего, кроме этих отвратительных сгустков. Их даже рубить скучновато — да, Брызга? Мы с тобой недавно рубили, мы помним: рука совершает один и тот же набор движений, и в нее отдаются одни и те же ощущения… Такая битва приедается очень быстро… А их невероятно много, уродов слепошарых… как их Когори называет… Теперь уже и сам Когори Тумару не сомневался, что никому из них до рассвета не дожить — очень уж быстро вытекают силы из защитников моста, очень уж велика эта безглазая рать! Санги Бо все ж таки расщедрился и потратил часть своих сил на колдовской обзор, дабы удовлетворить боевое любопытство: такое ощущение, что пространство по самый горизонт забито этой безглазой гнусью…

— Да пусть и по самое небо, Санги, лишь бы за края ущелья не захлестнуло… Впрочем, есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Умирать — так или сяк — все равно всем однажды придется, но когда сей прискорбный миг сидит на носу, уже у самых ноздрей, да еще тебя точит мысль о напрасности подобной смерти, то… Тем не менее, вилять не стоит: встали — стоим. Кончатся силы — умрем, во славу империи. Остальное в руках богов и судьбы.

— Тебе бы в столичные златоусты надобно было подаваться, Когги, в утешители разбитых сердец, а не в царедворцы. Жил бы немногим беднее, но безмятежно, среди всеобщей любви, с ног до головы в цветах и поцелуях.

— Угу. Твоя очередь мечом махать. Пусть хоть язык отдохнет.

— Что, опять моя??? Ох, грехи наши тяжкие… И не мечом пока, а секирою. Цаги, Керси, приготовились: кричу «принял» — отскакивайте!.. Принял!

Понимание того, что их всех ждет в самом ближайшем будущем, ко всем сражающимся пришло довольно быстро, неумолимость черного воинства и ночной мрак очень уж хорошо этому способствовали! Одну смену рубишься — три смены отдыхаешь, силы восстанавливаешь… С каждым оборотом сего смертельного круга отдых становится все более скудным, радости и сил приносит все меньше… Поясница, плечи болят, ноги дрожат, легкие горят… Рано или поздно — и ждать уже недолго — на ком-нибудь из них это колечко разомкнется, а там уже все пойдет стремительно, по нарастающей. Смерть словно играет с ними в игру: стоит рядом и вращает колесо, и терпеливо ждет… Кто первый не выдержит? Где лопнет первое звенышко? С кого ей начинать скромный завтрак? Тут уж вопрос воинской гордости: паду, но не первым! (Цаги Крикун, как черная рубашка и предводитель черных рубашек, по общему умолчанию был принят своим среди рыцарей, с рыцарским же обращением в разговорах. "Рыцарь войны" — в исключительных случаях подобное свершается на поле брани без решения венценосных особ. Пожизненно и ненадолго честь сия дарована, и никто об этом не узнает, однако воину Крикуну она весьма погрела сердце, с нею умирать гораздо легче, равному среди равных!). Судя по всему, воинам даже понравилась эта угрюмая, чисто рыцарская игра, последняя в их послужных списках. Сия забава их развлекала и отвлекала от естественного человеческого ужаса перед смертью.

Все боятся Смерти… А она — меня. Ну, может быть, и не дано ей, гадине бесстрастной, испытывать человеческое чувство страха перед кем бы то ни было, но — мои приказы не оспаривает, спину предо мною гнет, мои пожелания учитывает…

Второе существенное отличие этой игры от обычных людских заключалось в том, что каждый из шестерых не пытался схитрить, исподтишка переложив часть собственного груза на чужие плечи… скорее, напротив… Однако, в силу многолетнего боевого и царедворческого опыта, предводитель отряда, его высокопревосходительство глава имперского сыска, его светлость герцог Когори Тумару, терпеть не мог, когда чувства и страсти — светлые ли, темные — примешиваются к делу, к работе, поэтому лично следил и определял долготу и очередность воинских смен… И сам исправно пыхтел — жирный пот ливнем — на пару с бароном Камбором, бессчетно стряхивая в пропасть проклятую черноту!

Татеми Умо единственный не принимал непосредственного участия в мрачной забаве, но вряд ли ему было от этого легче, нежели сражающимся рыцарям: худые, по плечи обнаженные руки его то и дело взлетали над головой, сильные пальцы чертили по воздуху одному ему внятные знаки, голос его то утихал до еле слышного бормотания, то взлетал каркающим птером над маленьким полем битвы. Вероятно, колдун тоже пытался исполнить свой долг, вряд ли надеясь остаться в живых… Пусть колдует — всё какая-то поддержка.

— Я думал, тут весело будет, а тут стоишь и месишь мечом да секирою… Без толку. Когори, а Когори?… Ну, ладно, отдышись сперва… Ой, плечи мои!..

Когори Тумару едва успел унять хриплое дыхание, как руки его сами потянулись к кувшину и жирному ломтю кабаньего мяса… Пока жрать хочется — жить можно…

— Ну, чего тебе? Ты чего, рыжий, думал небось, что мы тут танцуем? Соскучился уже по теплой печке? Тоже ешь, не зевай! Наша очередь опять не за горами.

— Нет, не хочу. Попить — попью. На той стороне все наши полегли? Все войско твое?

— Да.

— А почему тогда падалью оттуда не несет?

— Гм… Ну… Так не успели еще разложиться, холодно ведь — видишь, иней!

— Не вижу, я в темноте плохо вижу. То есть, ты хочешь сказать, что они их не жрут?

— Нет.

Оба рыцаря не сговариваясь обернулись на мага: что-то странное с ним началось, голос дрожит, в голосе мука, будто немыслимая тяжесть давит ему на грудь…

Стены Гнезда, старинного замка маркизов Короны, словно бы застонали от стыда и унижения, не в силах более сдерживать напор невиданного доселе врага: безликого, безглазого, бессловесного… и неумолимого… Послушные приказу рыцаря Докари Та-Микол, немногочисленные ратники, оставленные для непосредственной охраны внутренних покоев замка, сомкнулись в узкую подкову, разомкнутым основанием к «тронной» площадке, внутри этого пространства обрели свою последнюю защиту гномы, женщины и дети замка…

— Сейчас начнется. Всем тихо! Похоже, наша совокупная магия изрядно примораживает тварей сих, поэтому уничтожать их будет легко и приятно! Судари, напоминаю еще раз: бить только в голову, ибо колоть и обрубать конечности никакого смысла нет, боли они не чувствуют, кровью не истекают. Каждый бьется по тому артикулу, что я назначил, отклоняться от него только в самом крайнем случае! Всяк на своем месте, я же буду затыкать бреши по всей линии защиты. Судари Дувоши и Мируи! Вам выпала честь первыми встретить врага, ибо вы уже приобрели боевую сноровку именно по ним! Держите вон ту дверь, они сначала туда полезут, там стык заклятий, там защита слабее всего! Потом откатываетесь в строй, либо… по желанию…

Понятно: по желанию — это лечь на месте. Разумно и по-воински. Оба кивнули и ринулись к двери, она уже трещала и осыпалась щепками…

Охи-охи Гвоздик весь дрожал от нетерпения: хвост нещадно лупит по бокам, маленькая голова попискивает на лету и тоже скалится во все десны… Очень уж хочется добраться до этих странных тварей без запаха…

— Гвоздик, друг мой, Гвоздик… Всё, всё, облизал и хватит! Ты очень и очень хороший!

— Да!

— Сейчас начнется бой… охота… Ты любишь охоту?

— Да, да!

— Ну конечно любишь! И я люблю. И тебя еще больше, чем охоту. Одним словом… Гвоздик… Я не хочу видеть, как тебя… И равно не желаю, чтобы меня на твоих глазах… Сейчас я подам знак и ты можешь поохотиться вволю. Без ограничений, сколько захочешь… Понятно? Ступай, мой дорогой. Марш-марш!

— Да, да, да!.. — Гвоздику все было ясно и понятно! Дверь лопнула и повалилась внутрь, черная волна, чуть более медленная, чем обычно, однако по-прежнему смертоносная, плеснулась, было, внутрь зала, но ее первый натиск встретили и погасили в три меча: слева сударь Дувоши, справа сударь Мируи, а в корне рыцарь Та-Микол. Гвоздик не медля ни мгновения разогнался, на ходу скусив голову одной из тварей, и невероятным прыжком скакнул поверх безглазых голов туда, за пределы зала, где этой черной несъедобной пакости побольше, погуще…

Ночь даже на прощание не захотела подарить людям лунное и звездное ночное небо: бесконечные тучи сбились в единое стадо не менее плотно, нежели черные сгустки там, внизу, на окровавленной земле. Проступивший от морозца иней, на камнях и на травах, окрестности не осветляет, его и самого видно лишь неподалеку от костра… Но что это?… Неужели до рассвета дотянули? Словно бы зарево какое-то восходит над равниной по ту сторону моста… Только это сияние — не заря. Низкое, неяркое, но привораживающее взор… Умо, что с тобой? Сударь Татеми!?

Великий маг и колдун земель восточных, дворянин, с детства принявший жреческую судьбу, сударь Татеми Умо захрипел, беспорядочно замахал руками и упал навзничь, почти у самого костра. Черная жидкость толстою струей выплеснулась у него изо рта — кровь, по виду и запаху! Вот кто из защитников моста погиб первым! Что с ним? Что там такое светится? Твари! Бей!..

В эти мгновения вахту держали барон Камбор и Когори Тумару. Они первые почувствовали на себе ускорение атаки: безглазые словно стали вдвое сильнее… Этот напор… Его не удержать… Бей, рыжий! Держись!

Вдруг барон Тивери Камбор распрямился и замер на мгновение, перестав махать мечом и богохульствовать. И упал ничком, с разрубленной головой. Когори Тумару немедленно переступил два шага вправо, чтобы заткнуть собою образовавшуюся брешь. Болели руки, плечи, болела шея, в легкие словно кто заливал дым с кипятком вместо свежего воздуха, а рыцарю даже голову не повернуть, глаза не скосить, чтобы позвать, чтобы помогли… Ладно, чего там… все на пределе, все устали… Когори Тумару беззаветно рубился и не мог видеть, как старинный друг его, Санги Бо, упал на колени, выронил перед собою двуручный меч и отчаянно колдует, пытаясь хотя бы частично перехватить на себя магический груз, который до этого безропотно держал Татеми Умо. Конечно, Санги славный маг и колдун, я неоднократно имел возможность убедиться в силе его заклинаний, однако до этого Татеми даже ему далеко. Кровь двумя струйками побежала из ноздрей Санги — долго ему не выдержать… И еще одна, из губы прокушенной… Я очень хорошо отношусь к Санги, гораздо лучше, чем он ко мне… Но это не моя война, почему я должен им помогать?

Не успев как следует отдохнуть, Керси Талои и Цаги Крикун стремительно, почти наперегонки бросились к выходу с моста, чтобы подменить изнемогшего Когори Тумару… и опоздали на считанные мгновения: рыцарь пропустил удар… зашатался, его повело вправо, потом вперед, а лицо кровью залито… Явно, что он уже ничего не видел и не соображал… Еще шаг и старый рыцарь, его высокопревосходительство герцог Когори Тумару полетел вниз, в бездонную предрассветную мглу, на встречу с богами.

— Маркиз! Хоггроги! Давай! — Оказывается, мой приятель Санги Бо, несмотря на почтенный по человеческим меркам возраст, сохранил в себе не только воинские и колдовские силы, он еще и орать умел погромче иного молодого!

— Да!!! Вижу!!! — Хоггроги Солнышко отбросил секиру великолепной гномьей ковки, дабы не сковывала движений и не висела мертвым грузом, выхватил меч в две руки без перчаток и ринулся к мосту. Как ему удалось промчаться между своими, никого не задев? Но — сумел и уже рубился на середине моста, на диво проворно, едва ли не бегом сметая на своем пути черный поток. Какая же мощь живет в этом человеке? Даже представить трудно, учитывая, что своим колдовством он эти силы не подпитывал и чужого не задействовал! Я проверил, не поленился: что в нем, в непобедимом доселе, было — с тем и воевал! Уважаю.

Хоггроги прошел весь мост насквозь, а меч его вращался, взлетал и опускался неустанно, все с той же чудовищной скоростью, вот маркиз уже врезался вглубь этого черного молчащего омута и движется дальше… И куда его понесло? К сиянию к этому, что ли?… Что за сияние такое, зачем оно ему?… А «слепошарые» не зевали, они сомкнулись за спиной маркиза и потянулись обычной чередой, через мост, но вроде бы — или то чудится мне? — чуть ленивее… Рыцарь Керси Талои и рыцарь войны Цаги Крикун остались рубиться вдвоем, Санги Бо стоял на коленях, в двух шагах от них и пытался колдовать: кровь побежала у него из ушей, не только из носа, кровь заполняла рот, мешала твердить заклинания, но старый рыцарь все еще был очень силен и очень упрям…

— Меняться более незачем, — прохрипел он оставшимся воинам, — или так, или эдак… ждать недолго…

И чего они там ждут?…

Почти одновременно упали трое защитников замка и цепь обороны уже не сомкнуть… Пора. Докари Та-Микол подбежал и, уже никуда не отходя, взялся рубиться во всю мощь, закрывая своим мечом образовавшуюся брешь. Оборона — это было ясно — доживала последние мгновения, ее слово бы сминало, отодвигало все ближе к «трону», перед которым стояла молодая маркиза Тантури, невысокая, бледная, простоволосая, в своих лучших украшениях поверх праздничных одежд, в каждой руке по обнаженному кинжалу. Маленький сын ее был вооружен игрушечным деревянным мечом и взмахивал им, во все глаза наблюдая бой, левой же рукой он держался за мамину юбку… В глазах маркизы теперь не было слез, а дрожащие губы шептали одному мне слышную молитву, довольно бессвязную, обращенную в этом смертный миг отнюдь не к богам:

— Хогги, спаси нас пожалуйста… приди, ну пожалуйста…

И вдруг я понял, чего они там ждали!!! С глаз моих и разума моего словно пелена спала, пелена, которою, по моей же прихоти, я как глупец все себе и прикрыл, стараясь почаще быть человеком! Да, я понял!.. Нет, я не был глупец! Однако, и тут меня отвлекли… на несколько очень важных мгновений отвлекли…

Когда режут кабана — он верещит, но иначе, нежели когда режут свинку или малого поросенка. Чем кабан матерее — тем хрюки-крики гуще, басовитее… Вот с таким полурыком-полухрюком выскочил к мосту здоровеннейший малый — двое рыцарей едва успели отскочить — и, как до этого маркиз Короны, тоже туда, на мост! Высоченный, жирный, без доспехов, если не считать сапог, портков, рубахи да матерчатого треуха на круглой башке! По-моему, я где-то его видел… В руках только секира, но он ею чистит мост впереди себя едва не на бегу! А не много ли богатырей собралось в том странном месте…

Сияние возросло и свет его словно бы исподволь, по лучику, стал смешиваться с зарей будущего рассвета… Я узнал это летучее зернышко, ибо постиг природу его сияния… Я взревел так, что содрогнулась гора Безголовая! Впрочем, она и без меня продолжала содрогаться, ей одним грохотом больше, одним меньше… Ждать было некогда, я летел раздирая в клочки встречные ветра и самое пространство, воздушные лохмотья жарко пылали и осыпались вместе со звуками куда-то назад и вниз, не поспевая за мною… Скорее! Еще скорее!.. Я должен это зернышко добыть, времени для этого совсем-совсем немного… Сейчас оно осядет на камни, даст ростки… в миг между светом и тьмою, а он еще не настал… Но я успею…

Я летел, но продолжал внимательно смотреть за происходящим, ибо во мне, кроме лютого голода, вспыхнувшего при виде моей судьбы, все еще жило то человеческое, что зовется любопытством…

Хоггроги Солнышко рубился в самой гуще черной твари и оставался при этом невредим! Он совершенно явно подбирался к плывущему по воздуху огонечку, испускающему сияние, огонечек искал место и мгновение, где бы опуститься на землю… И невесть откуда прибежавший толстенный молодец рубится, и тоже пока жив… Нечасто мне доводилось встречать людей выше меня или Хоггроги Солнышко, ибо в каждом из нас росту — четыре локтя с пядью, а в этом увальне — четыре локтя и две полных ладони… И весом в полтора Когори Тумару! Ох, странный человек… Человек ли? Не бог и не демон, точно нет: весь из сала, мяса и крови. А буйный-то какой!

Маркиз Короны устал, он очень устал, так устал, как до этого лишь однажды, когда выполнял просьбу-приказ Матушки-Земли подать ей котомочку на клюку… Он вдруг вспомнил тот случай и удивился своей забывчивости… Ну, же!!!

Маркиз Короны, оказывается, сохранил в себе достаточно сил, чтобы подпрыгнуть, да так лихо, что и одному моему знакомому охи-охи не пришлось бы стыдиться! Маркиз прыгнул высоко и стремительно, по направлению к оседающему зернышку… К моему зернышку, для одного меня предназначенному! Скорее!!! Маркиз скакнул не просто, а с вывертом, усиливая вращением туловища скорость прощального бойцового прыжка, а взмахом обеих рук в развороте и без того чудовищную мощь и быстроту мечевого удара! Сам он при этом презрел защиту и был обречен закончить свой полет кусками окровавленной плоти на мечах и секирах черного воинства, но, похоже, это отнюдь не мешало его расчетам: главное — прыжок и удар, то, ради чего все они, здесь, на западной границе, потратили жизни свои! НЕТ!!! О, нет! А вот и да… Что-там зазвенело и грянулось вниз, вместе с маркизом — я даже смотреть не стал — а сияние взвилось высоко и исчезло… Этот жирный тоже ворочался и орал неподалеку. После маркизова прыжка на равнине хлопнуло так, что жирного, вместе с целой охапкой повисших на нем сгустков, кубарем снесло в пропасть благо она была всего в десятке локтей от него… Хваком этого малого зовут, я вспомнил, хотя и не видел его ни разу. Вернее, звали. Все кончено. Прошел мой искус, некуда лететь. Можно устроиться прямо здесь, на пару десятков долгих локтей восточнее места событий, сесть на камешек, разогнать по сторонам эти глупые тучи и еще разок посозерцать во весь голос рассвет, полную луну…

Докари Та-Микол понял, что отступать уже некуда и сил взять неоткуда, он заорал, вычерпывая через крик остатки жизни, которые он потратит на последний двойной удар мечом и секирою, прыгнул на черных, ударил… и не попал, и полетел, неуклюже загребая ногами, вперед и вниз, пока не грянулся грудью, лбом и носом в каменные плиты пола.

— Как же так! — успел напоследок подумать рыцарь, — я не должен был промахну… ться… А где они???

Зыбкий грязный туман выкурился из черного праха, постоял несколько мгновений и растворился в душном воздухе "тронного зала". Все здесь успело пропитаться кровью, тленом, ужасом людским, но… Но это были живые запахи… Живые! Докари Та-Микол, каким-то звериным или колдовским чутьем, пробившимся в мысли сквозь напрочь ошалевшее сознание, понял главное: все кончено — а они живы! Все закончилось, и среди целой горы человеческих трупов сохранилась жизнь! Морево исчезло! Кровь? Это можно выплюнуть и вытереть, дело военное, а вот меч и секиру надо подобрать, негоже им на полу валяться…

Почти одновременно с ним, оглушающую истину постигла и блистательная маркиза Тантури: она стояла недвижно — кинжалы вывалились из внезапно онемевших рук — и смотрела… куда-то туда… в гобелен на стене… или дальше… далеко-далеко на невидимый закат… Хогги…

Зашевелились на полу немногие уцелевшие домочадцы, зазвенели доспехами двое ратников — тоже почему-то живы… Гномы все еще молчат, недоверчиво оглядываются… Маленький Веттори выронил деревянный меч, обеими руками вцепился в мамину юбку и ударился в рев: ему тоже вдруг стало страшно.

От сгустков один прах остался… вернее, уже дым… Видом он похож на зловонный, да только я знаю, что нет в нем запахов… Зато человеческая плоть, в изобилии расплесканная по западную сторону моста, обречена гнить и вонять… Но не сейчас, а поближе к весне, когда сойдут холода. В иные бы времена ее вчистую бы подобрали падальщики, выгрызли бы изо льда и снега, еще задолго до наступления весны, но нет больше падальщиков на многие и многие долгие шаги вокруг… Им еще расплодиться нужно и заселить опустевшие земли…

Цаги Крикун умер, а Керси Талои остался жив. Последнюю черную волну Цаги принял на себя, но не потому что хотел погибнуть побыстрее, а потому что всплеск ее пришелся на Цаги. Плесни она левее — Керси бы погиб. Нет больше Цаги — шея перерублена. Керси Талои понял сие за один взгляд, поэтому не стал останавливаться и прыгнул к телу Санги Бо. Лежит ничком, тоже, небось… Нет, стонет! Стонет — значит, дышит! Дышит — стало быть жив! А где все?

Керси Талои втянул ноздрями ледяную сырость: никаких посторонних чудес, кроме запахов дерьма и крови! Все кончилось. Ему бы радоваться, что он сам жив и тоже дышит, и завтра будет дышать, а он…

— Да, радуюсь я… радуюсь, — вяло ответил сам себе Керси и понял, что не врет: есть в душе великая радость. А главная составляющая ее в том, что тяжесть с сердца сошла, рассвет в душе наступил… Просто сил мало.

— Санги, а Санги? Ты слы… Вы слышите меня, рыцарь Санги?

— Да.

Санги Бо внезапно разлепил окровавленные глаза и сел. Его немедленно вывернуло наизнанку, однако он успел отвернуться и рукой молча махнуть в сторону моста. Странным, глубоким наитием, Керси без слов понял все, что повелел ему старый рыцарь: он вскочил и, пошатываясь на обессиленных ногах, побежал к мосту, чтобы перейти его, а там, на той стороне, попытаться найти маркиза Короны, либо тело его…

На середине моста бег и дыхание его замедлились, а на чужую землю он даже и ступить с моста не сумел: замер неподвижно. И вся природа замерла. Почти вся. Старая горбатая бабка шла, помогая себе клюкой против неровностей почвы, шла и остановилась. Синие глаза ее задержались на бездыханном теле.

— Вот ты где лежишь, мальчик. Когда-то ты думал, что нет предела сил твоим и мощи твоей — а вот же он, предел-то… Сил в тебе совсем-совсем не осталось и жизни тоже. Хотя… Надо же! Одна единственная искорка запуталась, глупая, и никак выхода не найдет, я ее чую… Да ведь и немудрено заблудиться, вон тело-то какое огроменное. Не то ты сделал, мальчик, что бы мне надобно, ох, не то… А все же услужил. Потрафил старухе, уважил… Помог как умел, меча не пожалел. Нешто попробовать?…

Старуха наклонилась над окровавленным, словно уснувшим, богатырем и потрясла за плечо.

— Эй, мальчик, силушка твоя злосчастная, вставай!.. Расти, искорка. Вставай же! Я велю! Погоди. А это что за дрянь к тебе прилипла? Да накрепко! А, помню. Ох, не мое это дело, чужие заклятья снимать, тем более — это. Ох, не мое… Ларро, сынок, явись.

— Да, матушка!

— Можешь эту его финтифлюшку починить?

— Да, матушка, запросто! Коли я его ковал — так и труда в том нет.

Возникший из пустоты детина был совершенно гол, пузат, клыкаст, нечесаные лохмы до пояса. Он подхватил в когтистые лапы половинки сломанного меча, примерился…

— Матушка, а разреши, я крови приправлю? А то непрочно сращивать, а окропишь хозяйскою, так оно и…

— Возьми.

Детина ткнул обломанным лезвием в безвольную ладонь лежащего рыцаря, проступившая кровь жарко зашипела на кончике клинка.

— Во! Укрепил, теперя не хуже прежнего будет! Знатная забавка! Бог среди мечей… гы-гы-гы… А ведь и то, матушка, я ведь полагал, что разрушить оный нельзя…

— Сделал? Тогда брысь отсюда, не мешай.

Детина исчез, а старуха занесла сморщенные пальцы над неподвижным телом, помолчала, помедлила…

— Вставай уж. Ах, кто бы мне мои печали исцелил…

И исчезла. Тотчас вернулись звуки в неприветливый мир, лента дыхания изо рта бегущего Керси Талои порвалась на мелкие клочки и растаяла в морозном утре.

— Ваша светлость!

— Моя… вроде бы… У-ух… Это ты, Керси… Жив, это… хорошо…

— Я ваша светлость! Я!

— Ох… Ух, тяжко мне… Ну-ка… помоги подняться… Холодно лежать… Ты чего это? Никак, хнычешь?

Керси Талои, упав на колени подле маркиза, попытался размазать булатной рукавицей слезы по бледным щекам — только нос исцарапал.

— Никак нет, ваша светлость! Просто… что вы живы!

— Да?… Ну, а что… со мною… сделается?… Слабость… руки не поднять… Керси! Меч!!! — Все еще лежавший навзничь маркиз подпрыгнул — со спины и прямо на ноги! — его шатнуло локтя на четыре в сторону… Устоял.

— Что такое, ваша светлость!?

— Где мой… А… я на нем лежал, оказывается! Цел-целехонек… Давно я… так… не уставал. Похоже, мы победили. А, Керси?

Керси Талои неловко взмахнул мечом в правой руке, поколебался и сунул его за спину, в ножны.

— Похоже на то, ваша светлость.

Хоггроги Солнышко лизнул ладонь и стал оглядываться.

— Похоже. Только вот, от врагов — нам, в победу и радость — ни трупа, а вся окрестность нашими усеяна. Еще кто жив? А, вижу. Пойдем туда, к Санги, и тоже умоемся. Что там — кони?

Оказалось, что в буре последних событий не выдержали и кони, погибли от непонятной магии все до одного. Эх, Кечень, Кечень…

Трое оставшихся в живых рыцарей более всего на свете хотели спать. Не горевать по погибшим друзьям, даже не радоваться неожиданной победе, подарившей им троим жизнь, а всему сущему окрест избавление от Морева, но просто спать, здесь же, у огня, прямо на мерзлой земле… Нельзя, сначала необходимое. Тела чародея Татеми Умо, рыцарей Цаги Крикуна и Тивери Камбора положили рядом, укрыли походными одеялами. Знамена свернули и заложили камнями…

— Хогги, Керси, хватит того. Все равно вокруг на десяток долгих локтей ни зверя, ни демона, не тронут. Сюда идите, я еще немного вас подлечу, бодрости впрысну — и пешочком…

Маркиз Короны восстанавливал силы прямо на глазах: его уже не шатало на ходу, лицо постепенно утрачивало синюшную бледность, принимая прежний цвет, а вот Керси двигался так, словно бы он никакой не рыцарь, а сонная муха зимой — это напряжение сошло с него и увело за собой остаток сил. Санги Бо приготовил на костре какие-то страшные колдовские отвары — и сам ожил, и юного рыцаря взбодрил, но маркиз Хоггроги, с подозрением нюхнув от котелка, фыркнул и отказался.

— Ну, что пора, дядя Санги?

Санги Бо хотел было кивнуть, но осекся и прислушался к себе… вытянул руки вперед — трясутся. Глянул на молодых рыцарей и скривился горько. Морево закончилось, но последствия зловещей моревной магии убьют всех троих еще до полудня, если они вот тотчас не сделают передышку… Выбирать не приходится.

— Нет. Как главнокомандующий и посланник империи я имею право в исключительных случаях — под ответ перед империей и государем и на благо империи и государя — отменять в походе даже императорские указы. В силу этого, я приказываю вам обоим лечь и заснуть. Сие не промедление, но — воинская необходимость. Сейчас утро. Где-то через час после полудня я вас разбужу, и вот тогда уже — поход. Ясно?

— Но…

— Отставить, маркиз! Всем всё понятно?

— Так точно!

— Так точно!

— Выполнять.

Солнце медленно катилось по небу где-то там, над облаками, земля чуть подтаяла и образовался тончайший слой слякоти поверх промерзшей за ночь почвы: вроде бы и не скользит, и ступать не мешает, а устаешь… Или это прежняя усталость новою прикинулась?

— Судари рыцари, Хогги, Керси! Вот перепутье имперских дорог. Какие будут мнения?

— Пусть Керси говорит, дядя Санги, я в этих местах знаю только то, что на придорожных метах начертано.

— Гм. Мы стоим на перепутье имперских дорог. Вот эта вот — как бы окружная, идет вдоль всех сухопутных границ империи. Та, по которой мы до сего мига путь держали — идет вглубь империи, в столицу. Чуть далее по ней, с разрывом в один долгий локоть устроены один за другим два отростка, две удельные дороги. Справа от нас та, что поведет в удел Камборам, а слева — к князьям Та-Микол. — Керси помешкал мгновение и не удержал колючку на языке. — Я бы побился об заклад с кем угодно, что мы пойдем одесную.

— Ты угадал, щенок лопоухий. Только не оттого, что я чего-то там помню или боюсь, но барону-наследнику надобно весть объявить. Да и ближе туда на пару долгих локтей, а для меня сейчас это во сто крат важнее любой вековой вражды. Будь наоборот — к князьям бы нагрянули, спать хочу.

Утро окончательно проснулось и съело мою полную луну, и не на что стало выть. Надо… ну… двигаться дальше куда-то… Теперь мне и искать-то ничего особенно не надо. Я хоть и не добыл зернышка, я выдал себя, проявил себя. Теперь меня будет видно и оно само меня найдет. Но это не значит, что я собираюсь лежать год или столетие на деревенской печи, в тихом ожидании, пока свершится предначертанное. Вовсе нет, я сам буду его искать. Просто ездить туда-сюда, как раньше ездил, и искать, как раньше искал. Вся разница в том, что жажда моя, любопытство мое — поубавились. То есть, к зернышку поубавились, а земные — жажда и любопытство — остались, хотя уже и ненадолго…

Терпеть не могу личинную магию, она меня унижает, словно бы равняет с людишками, которые, познав таковую, пыжатся до небес перед себе подобными… Стоящее предо мною дерево называется липа, рубить его легко. Ветви срубать еще легче. Ну а выколдовать из подходящего обрубка ствола конягу для верхового путешествия — вообще раз плюнуть! Доеду до ближайшего базара… до ближайшего хорошего, конечно же, и приобрету себе живого коня… И назову его Мор! Я долгое время хотел себе ловчего птера завести и этим именем назвать, да все как-то не с руки было: то лень, то некогда… А теперь как бы и незачем.

Да… да… да… Куда бы я не прыгал, какие бы отговорки себе не выдумывал, а неизбежное — оттого оно и неизбежное, что не отвергнуть его, не оттолкнуть, не перехитрить. Черная безглазая муть готова была сравнять с прахом все живущее на Земле, чтобы найти то, что было необходимо зернышку летучему… Как я его называю про себя на человеческий лад: посланцу сияющих небес! Или иным каким способом поймать меня в ловушку. Я и сам его искал, потому что мне этого хотелось… и уворачивался от него, потому что мне это было забавно… Ускользал, играл в догонялки и в прятки — и вдруг воочию увидел его… почти воочию… там, на западной границе, а увидев — люто взалкал! Ах, если бы я присутствовал там — оно бы от меня не ушло, никакой маркиз бы мне не помешал! На какие-то считанные мгновения не успел. Теперь жди другого такого рассвета, и вполне возможно, что он не завтра созреет, и не послезавтра.

То зернышко — это и есть моя окончательная судьба, должная воссоединить меня с тем, кого я отринул в гордости своей и в желании собственного бытия. Зернышко — это семечко, готовое дать росток, который я должен сорвать… Это венец, который я должен возложить на свое чело… Эта капля, коей должно омочить мои возжаждавшие губы… Это оконце в вечность, которую я покинул однажды, в прежней половине бесконечного далёка, чтобы погрузиться в бренность и суету мимолетных тысячелетий…