Пациент скорее жив Градова Ирина

– И вот врач говорит: «Заходите, больная, раздевайтесь… Ой, погодите-погодите, я хоть музыку включу, что ли!» – вещал мужчина в белом халате, сидящий спиной к дверям на одной из коек.

Старушки зашлись от хохота, и я предположила, что они так развлекаются уже как минимум минут десять.

– Ой, Анечка пришла! – заметила меня одна из них, уже успевшая запомнить мое имя. – А нас тут Антоша веселит…

Мужчина в халате обернулся. Я уже встречалась сегодня с Антоном Головатым, единственным медбратом в отделении. Медбрат в больнице – вообще редкость невероятная: работа тяжелая, порой неприятная, да и оплачивается не соответствующим образом. Молодых людей здесь можно встретить в основном в пору их обучения в медицинском колледже, когда они проходят практику. Куда они потом деваются – один бог знает, но похоже на то, что они, как Зорро, растворяются в закате, едва получат диплом о среднем образовании. Удивительно было видеть Антона не только потому, что он являлся существом противоположного пола, но и в силу возраста. Я, конечно, не великая физиономистка, но могу предположить, что возраст Головатого уже давно перевалил за тридцать, а медбратья обычно ребятки совсем молоденькие.

Антон – невысокого роста, стройный и физически крепкий молодой мужчина с копной светлых непокорных волос, которые топорщились в разные стороны, как иглы у дикобраза, – смотрел на меня, слегка улыбаясь. Его спокойные серые глаза казались непроницаемыми, как поверхность лесного озера в пасмурный день. Слава богу, подумала я, что в этой больнице с такой отвратительной материальной базой, с медсестрами, не желающими выполнять свои непосредственные обязанности, со старыми комковатыми матрасами, заштопанными во многих местах и с проложенными в них полусгнившими клеенками, с отвратительной едой, которую мне уже довелось попробовать, все же есть что-то хорошее! Антон, похоже, пытается хоть как-то скрасить унылое существование пациентов, старых людей, до которых, в сущности, никому нет никакого дела. Я заметила, что в восьмую палату посетители сегодня приходили только к одной женщине, да и ту никак нельзя считать старушкой – ей, наверное, не больше пятидесяти пяти. Остальные лежали, либо уставившись в стену напротив себя, либо разгадывая кроссворды и беседуя вполголоса о своем житье-бытье. Две женщины в палате оправлялись после инсульта. Их движения были ограничены, а подать воды или поднести судно, как правило, некому. Ходячие соседи по палате, конечно, водички-то принесут, но вот «уточку», пардон-те, никто не подержит! Да и не их это обязанность, строго говоря. Нельзя же требовать, чтобы менее тяжелые пациенты выполняли работу за нянечек и медсестер!

И все же что-то во внешности Антона меня настораживало. Когда я впоследствии вспомнила о своем первом ощущении, то ясно поняла, что именно: когда медбрат улыбался, его глаза оставались не задействованы в этой мимической манипуляции.

– Что, Маришка тебя уже в оборот взяла? – приподнял светлые брови медбрат. – Ты смотри, будь с ней поосторожней!

– Чего так? – удивилась я. Не его предупреждению, но тому, что Антон в курсе предложения старшей посидеть в баре.

– Да так… Не пей много. Маришка любит человека напоить, а потом тянуть информацию – о личном, о сокровенном. Я тебя предупредил!

– Что ж, спасибо, – пробормотала я, раскладывая лекарства на тумбочки.

Выйдя из палаты, я обдумала короткий разговор с медбратом. Вернее, наш короткий обмен репликами, который, вообще-то, вряд ли можно назвать разговором. Однако меня заинтриговали две вещи. Во-первых, Антон дважды назвал старшую медсестру Маришкой – этого, насколько я успела понять за сегодняшний день, не позволял себе никто, даже врачи. Должна ли я сделать вывод, что у Антона со Звонаревой особые отношения? Во-вторых, Головатый по какой-то причине решил меня предупредить не болтать лишнего при Марине. Почему?

Ко всему перечисленному добавлялся еще один вопрос: почему Марина Звонарева, занимая самую высокую среди нас, медсестер, должность, внезапно так заинтересовалась моей скромной персоной? Да не просто заинтересовалась, но и решила перевести наши отношения в личную плоскость, пригласив вместе выпить? Хотя, может, она забыла о своем предложении?

Честно говоря, эта мысль нравилась мне все больше: понимая, что не просто здесь работаю, а выполняю задание ОМР, я все же, кажется, чувствовала себя не вполне готовой к решительным действиям. Как мне разобраться, кто мне друг, а кто враг? Да и вообще, есть ли здесь враги или подозрения высосаны из пальца?

Мне еще предстояло узнать, что Марина Звонарева никогда и ни о чем не забывала. Едва стрелка часов остановилась на отметке «7», старшая медсестра появилась в коридоре, решительно направляясь к посту.

– Ну, жива? – спросила она.

В ее голосе я не уловила ни малейшего сочувствия – это был обычный вопрос, требовавший ответа, а не риторический.

– Вроде бы жива, – улыбнулась я как можно простодушнее.

– Ну и умница! Собирайся-ка скорей, а то через полчаса в бар офисный планктон из бизнес-центра нахлынет, и яблоку будет негде упасть.

Обстановка в баре «Вотель» никак не соответствовала моему вкусу. Вот начать хотя бы с названия. Что за «Вотель»? Может, конечно, хозяева имели в виду Вателя, устроителя королевских торжеств при французском дворе, но тогда им следовало бы свериться со словарем, прежде чем писать имя. Клубы сизого табачного дыма, встречавшие посетителей прямо у входа и сопровождавшие на всем пути до барной стойки и столиков, мешали как следует разглядеть мебель и людей, которых, как и предсказывала Марина, становилось все больше. Она, как бульдозер, проталкивалась через довольно плотную стену клиентов у барной стойки в глубину, а я, «как след за кораблем» из известной в свое время песни, шагала за ней, стараясь не отставать.

Усевшись за самый дальний столик, мы наконец перевели дух. Мои легкие при этом заполнил едкий дым, и я едва сдержалась, чтобы не закашляться. «Вотель» располагался в подвальном помещении, поэтому прямо рядом с нами находилось фальшокно, занавешенное шторами. За занавеской была голая стена с кирпичной кладкой. Марина, не спрашивая о моих предпочтениях, удалилась в сторону бара и через пять минут возвратилась с двумя бокалами и бутылкой коньяка. Честно говоря, коньяк – не мой напиток. Я предпочитаю сухие красные вина или, на худой конец, хорошее шампанское, но в данном случае выбирать не приходилось, и я с благодарностью приняла предложенное начальницей.

– Ну, давай, – сказала Марина, залпом осушив свой бокал и вновь наполнив его, – рассказывай!

– Что рассказывать? – не поняла я.

– Про жизнь свою сиротскую, разумеется! – фыркнула старшая медсестра. – Чего не пьешь-то? Хороший же коньяк…

– Да я не сомневаюсь, – ответила я и отпила глоток, едва удерживаясь, чтобы не скорчить «козью морду» от его неожиданной крепости.

«Легенда» Лицкявичуса всплыла в моем мозгу и встала перед глазами, словно стихи из «Илиады». Во всяком случае, она была столь же мифической, что и бессмертное творение Гомера!

– Мы с… бывшим, – начала я, – прожили вместе больше десяти лет. Двенадцать лет и одиннадцать месяцев, если точно. Детей не нажили – он не мог, а я не настаивала. Вроде бы хорошо жили, дом – полная чаша и все такое… А потом вдруг узнаю, что у него есть любовница. Не кто-нибудь, а моя лучшая подруга! Ну, вот и все, наверное.

– Как – все? – воскликнула Марина. – Ты дальше рассказывай: как оказалась на съемной квартире, почему работу сменила… Вы ведь с мужем не вместе работали, надеюсь?

– Да нет, не вместе, – покачала я головой, одновременно раздумывая, пришла ли пора рассказать начальнице все. Или стоит пока придержать компрометирующую Анну Евстафьеву информацию?

– В общем, у меня там были проблемы, на прошлой работе, – все же решила состорожничать я. – Развод меня сильно подкосил…

Я сделала паузу, словно воспоминания причиняли боль. Мой расчет оказался верен: Маринины глаза затуманились, а ее шершавая рука легла поверх моей ладони.

– Я понимаю, – сказала она, опрокидывая в себя бокал коньяка (уже, между прочим, третий по счету!). Слава богу, она не заметила, что мой напиток оставался практически нетронутым. – Уж как понимаю, ты даже не представляешь! Пойду-ка еще бутылочку возьму…

Не успела я отреагировать, как Марина, слегка покачиваясь, уже посеменила в сторону бара. Вернувшись, она сказала, продолжая прерванный разговор:

– Мой тоже слинял – я даже понять не успела, как это произошло. Вот мы сидим на диване и смотрим телик, дети играют на ковре, и все чудесно, как на лубочных картинках. И вот – я уже одна, сижу на кухне и реву белугой, потому что Генка оставил записку, что уходит, так как наша с ним семейная жизнь, видите ли, не заладилась, он, бедненький, устал, а я его не понимаю – и все в таком духе. Сначала я, как водится у нас, у баб, во всем себя винила. Все думала: если б я этого не сделала, того не сказала, все могло обернуться по-другому. Потом, когда снова обрела способность анализировать, поняла, что в случившемся только Генкина вина. Он, оказывается, нашел себе любовницу, молодую и красивую. Ну, ты знаешь, как это бывает: я ухаживала за детьми и за домом, пахала в больнице и в институте… Я ведь хотела врачом стать, представляешь?

Я изобразила на лице удивление, смешанное с восхищением. Во всяком случае, хотелось думать, что мне его действительно удалось изобразить.

– Да-да, врачом! – закивала Марина, очевидно, довольная моей реакцией. – Только вот не вышло ничего: пришлось детей поднимать. Как же я пахала… Что твоя лошадь, честное слово! Все у Ленки с Олежкой было – одежда, игрушки, парки аттракционов… И тут, через восемь лет, появляется это чмо и заявляет, что детям с ним будет лучше!

– Твой муж решил вернуться? – обрадовалась я.

– Да нет, возвращаться он не планировал, а вот Лену и Олежку решил к себе забрать. Генка ведь женился на своей девке, а детей бог не дал – отлились им мои слезы, не иначе!

– Но ты, конечно же, не согласилась?

– Да кто меня, Анютка, спрашивал? – пожала плечами Марина, крутя в руке полупустой бокал. – Зато Генка поинтересовался у детей, а они взяли да и согласились к папке переехать.

– Да ты что?! – не поверила я.

– Он, понимаешь ли, за прошедшие годы здорово приподнялся, – вздохнула Марина. – У девицы-то, оказывается, папаша денежный был, помог зятю свое дело организовать, и оно пошло, так что Генка вернулся к детям королем, завалил подарками. А то, что я в одиночку их растила, от себя последнее отрывала, чтоб они в школе бедными не выглядели, это как?! Конечно, у него дом за городом – комнат двенадцать или пятнадцать, огромный участок с лесом у реки, дорогие автомобили… А у меня что? Двухкомнатная квартира в блочном доме и зарплата старшей медсестры? Олегу был нужен новый компьютер да прибамбасы к нему всякие, Ленка хотела косметику покупать, шубку норковую, опять же, требовала…

Марина замолкла, словно давая мне время оценить весь ужас жизни, которую ей приходится вести. На самом деле, я ее прекрасно понимала: первое время после возвращения «нового» Славки, мне тоже приходилось нелегко. Видеть, как он покупает Дэну вещи, о которых тот мог только мечтать, и понимать, что я, даже работая без выходных и сутки напролет, никогда не смогу обеспечить сына тем, чем может мой бывший муж, было порой почти невыносимо. Однако Славку, слава тебе господи, ни разу не посещала идея о том, чтобы Дэн переехал жить к нему. Более того, я ничуть не сомневалась, что сын и не согласился бы на такое. Хотя, с другой стороны, с чего бы мне быть такой самоуверенной? Вот взять хотя бы Марину. Разве не имела она права рассчитывать на преданность собственных детей, растя их в одиночку и одновременно справляясь со всеми рабочими и бытовыми проблемами? И что она получила в результате?

– А к нам ты, честно скажу, зря пришла, – со вздохом говорила между тем Марина. Она уже порядком набралась, и язык у нее слегка заплетался. – Не надо бы мне тебе этого говорить, но ты такая… как бы поточнее выразиться… В общем, не для нашей ты трущобы, вот что! Жизнь тебя не пощадила, да и здесь ты ни денег не заработаешь, ни чего другого не приобретешь… Начальство у нас себе на уме – уж они-то точно знают, как деньгу зарабатывать, да только с нами секретами не делятся! Вместо того чтобы денег на премии выделить побольше, наш главный нанимает специалистов, работающих на коммерческой основе. Вот возьми хотя бы нашего местного «шринка» Урманчеева…

– Кого-кого? – переспросила я.

– Ну, это он себя так величает – по-иностранному. Психоаналитик он, короче говоря.

– Надо же, – удивилась я, – не в каждой больнице в штате есть такой специалист!

В моей, например, не было, хотя наш главный тоже любил всяческие новшества и радовался каждой возможности отличиться перед начальством из Комитета.

– Да уж точно, – усмехнулась Марина.

– И что, Урманчеев работает с пациентами, оказывая психологическую поддержку? Так это же, насколько я понимаю, хорошо!

– Хорошо-то хорошо, да вот только бюджетников он не больно-то обихаживает. Я бы даже сказала, что он и зарплату свою вряд ли отрабатывает. Так, заскочит раз в неделю, спросит, как дела, поговорит о погоде – и сваливает. Ведь надо уделить время тем, кто платит.

– А платят?

– Еще как! – развела руками Марина. – Он же не только в нашем отделении работает – по всей больнице Урманчеев такой один, и у нас случаются денежные пациенты. Им нравится идея сеансов с настоящим психоаналитиком – с кушеткой, кассетами и всеми делами, как в западных фильмах. Некоторые ходят к нему каждый день на протяжении всего срока пребывания в больнице. Я точно не скажу, но слышала, что он по двести долларов сшибает за полчаса своей так называемой «работы». А что за работа-то? Боже мой, пациенты лежат себе, смотрят в потолок и рассказывают Урманчееву всякие глупости о себе – о мужьях, о проблемах с начальством и так далее, а он сидит себе да релаксирует… Вот кем надо в жизни быть, а не медсестрой, бегающей взад-вперед по этажам за пять тысяч рублей без премий! В других больницах народ хотя бы приплачивает за беспокойство, а у нас… Так что, Анька, в неправильное ты место пришла!

– У меня, Марина, выхода нет, – вздохнула я.

Похоже, пришло время рассказать о моей «подноготной». С одной стороны, она давала старшей медсестре дополнительные козыри, вздумай та мне навредить, но с другой стороны, таким образом я могла добиться от нее безоговорочного доверия, поскольку Звонарева будет считать, что я сообщила ей страшную тайну.

– Я ведь не просто так со старого места работы ушла… – продолжала я, чуть понизив голос. – Напортачила здорово… человек из-за меня погиб…

– Да ты что?! – не поверила Марина, подавшись вперед всем своим тощим телом. – А чего ж раньше молчала?

– Боялась, что тогда на работу не возьмут.

– Ну, это ты правильно боялась, – закивала старшая медсестра, – таких вещей нигде не любят. А что натворила-то?

– Понимаешь, – я попыталась сделать так, чтобы мой голос звучал виновато, – я как раз тогда проходила через развод. Это было так… унизительно! И еще я понимала, что мне негде будет жить после развода: однокомнатная квартира, в которой мы прожили вместе столько лет, оформлена на мужа. Я, конечно, могла бы судиться, но он сказал: «Попробуй! Как, думаешь, разделят однушку? Тебе – кухня и ванная, нам – гостиная и туалет? Нет, тебе достанется половина каждого метра в квартире. Ты сможешь жить с нами вместе?» Я как представила себе, что придется существовать на одной площади с бывшим и его любовницей… В общем, в те дни я ни о чем другом и думать не могла, вот и перепутала дозировку атропина. И пациентка умерла. К счастью, подруга – не та, что с мужем, а другая – нашла мне отличного адвоката, и мне дали два года условно без лишения права работать медсестрой.

Марина долго молчала, но не пила, и я никак не могла решить, хороший это знак или плохой. Звонарева смотрела в одну точку у меня за спиной, и я даже не вполне была уверена в том, слышала ли она меня, а если слышала, то поняла ли. Наконец старшая медсестра посмотрела прямо на меня и сказала:

– Да, подруга, ну ты и попала! Не волнуйся, дальше меня это не пойдет: я – могила.

– Спасибо! – как можно искренне воскликнула я.

В глубине души я начинала испытывать странные ощущения – словно постепенно вживалась в образ Анны настолько, что забывала о том, кто я есть на самом деле. Мне казалось, будто история, пересказанная со слов Лицкявичуса, стала жить отдельной жизнью, и личность Анны Евстафьевой постепенно превращалась в мое второе «я». Пойдет ли это на пользу делу, или мне не следует так уж стараться? До того как я облекла идею в слова, Анна была всего лишь именем, несуществующим персонажем, легендой, теперь же становилась для меня все более реальной. Я вспомнила один из психологических семинаров, которые так любил устраивать наш главврач. Для иллюстрации своих слов лектор упомянул о сотрудниках правоохранительных органов, работающих под прикрытием, и назвал термин – «перекрывание личности». Два этих слова означали, что личность реального человека, вынужденного долгое время выдавать себя за кого-то другого, постепенно исчезает, уступая место новому персонажу – тому, чьей жизнью сотрудник живет в настоящее время. Еще тот психолог говорил, что частенько у таких агентов впоследствии возникают психологические проблемы, связанные с самоидентификацией.

Возвращаясь утром со смены, я снова размышляла о том же. Меня обогнала какая-то девочка, но я шла, уткнувшись взглядом в мокрый от дождя асфальт, а зонтик перекрывал мне обзор.

– Агния, привет! – раздался знакомый звонкий голос.

Подняв голову, я увидела Вику – улыбающуюся, как обычно. На ней красовалась очередная мини-юбка – из сине-зеленой шотландки, на сей раз надетая поверх джинсов, заправленных в голубые резиновые сапоги. Ярко-желтый хлопчатобумажный пуловер довершал образ в стиле Пеппи Длинныйчулок.

– Ой, привет! – пробормотала я. – Ты как здесь?

– Да вот, проверяю, как прошел первый день, – ответила девушка, беря меня под руку и прячась под мой же зонтик.

Только сейчас я заметила, что у нее совсем мокрые волосы, а тушь слегка размазалась от капель дождя, стекающих по лицу.

– Тебя Лицкявичус прислал? – поинтересовалась я.

– Н-нет, – замялась Вика. – На самом деле, Андрей Эдуардович приказал несколько дней вас не беспокоить. Но мне показалось…

– Да? Что именно?

– Показалось, что вам нужна поддержка от кого-нибудь знакомого, раз уж нельзя общаться с семьей, – закончила Вика смущенно.

Умница, девочка! И как же она догадалась? Больше всего на свете мне сейчас хотелось бы отправиться на собственную квартиру, где все такое родное и знакомое, поделиться с мамой впечатлениями от событий прошедшего дня, спросить у Дэна о новостях… Ничего этого сделать я не могла, и присутствие Вики хоть немного скрашивало мое одиночество.

– Есть какая-нибудь новая информация? – спросила я. – Например, об Орбах?

Вика отрицательно затрясла дредами, от чего они стали извиваться, словно маленькие разноцветные змейки.

– Актриса все еще в коме. Андрей Эдуардович ездил в больницу и разговаривал с врачами: они не уверены, что старушка вообще когда-нибудь придет в себя. Однако новость о ее пребывании в реанимации каким-то образом попала в СМИ – такое впечатление, что кто-то сидел под дверью и слышал все разговоры! Вы телик сегодня не смотрели?

– Да не до телика было! – отозвалась я.

– Во всех новостях сейчас мусолят эту историю и строят предположения о том, что могло произойти со старой актрисой. В одной передаче даже отыскали ее подругу – другую актрису, с которой они вместе работали в одном театре почти полвека. Ее зовут Элеонора Кочетова. Может, слышали? Она сказала, что Орбах рассказывала ей о каких-то людях, которые интересовались предметами искусства, находившимися в ее доме. Вроде бы Орбах даже просила Кочетову найти экспертов по антиквариату, но потом отказалась от их услуг и сама кого-то отыскала. А вскорости пропала, и никто не знал, куда она делась.

– Может, просто совпадение? – предположила я.

– Ой, я же вам главного не сказала! – всплеснула руками Вика. – Об этом репортеры не знают, потому что только Андрей Эдуардович обратил внимание на один интересный факт: Орбах при госпитализации была одета в халат, тапочки и ночную рубашку, а в кармане у нее находилась пеленка – из тех, что выдают пациентам для физиотерапии и капельниц, если у них нет собственных. Так вот, на той пеленке имеется штамп Светлогорской больницы!

– Да ну? Значит, та пациентка не ошиблась, она действительно лежала в Светлогорке вместе с Орбах?

– Но есть и плохая новость, – продолжала Вика. – Андрей Эдуардович звонил в больницу, и ему сказали, что в их компьютере никакой Орбах не значится. Ее не принимали по предварительной записи и, судя по записям, не привозили по «Скорой».

– Интересно… – пробормотала я.

– Более чем! С другой стороны, вы не представляете, что творится в записях данных о пациентах в большинстве больниц: часть их хранится в электронном виде, а вторая, причем гораздо большая, все еще остается на бумаге. Разумеется, все это пылится на полках, и никто не станет никого искать просто по запросу, без ордера из прокуратуры. У нас нет уверенности в том, что все пропавшие люди лежали в Светлогорке. О некоторых из них нам все же удалось добыть кое-какие сведения, но пациенты, сами понимаете, весьма пожилые, лежали в разное время в разных больницах. Кроме того, нет никаких доказательств, что они пропали именно из больницы, а не по дороге оттуда или вообще гораздо позже. Просто никто их не хватился вовремя! Пока наша единственная ниточка – Александра Орбах и то, что о Светлогорке ходит дурная слава. В любом случае, если вы сможете покопаться в файлах на пациентов, это будет здорово.

– В одно из ближайших дежурств я попробую что-нибудь выяснить, – сообщила я Вике. – В каком отделении лежала та женщина, что рассказала о своем знакомстве с Александрой Орбах?

– В кардиологии.

– Плохо, потому что я-то в неврологии… Но я попытаюсь порыться в бумагах в приемном отделении, если получится.

– Только очень осторожно, – попросила меня Вика. – Рисковать не стоит: вы не оперативник, наше расследование полуофициальное, поэтому просто сделайте, что возможно. Но если почувствуете опасность, сразу же сваливайте!

– Спасибо за беспокойство.

Еще я рассказала Вике, с кем успела познакомиться в свой первый день на новой работе. Она слушала внимательно, время от времени задавая вопросы. Распрощались мы, не доходя одного квартала до моего нового жилища.

Поднявшись на свой этаж, я сразу ощутила пустоту. Обычно меня встречала мама, или Дэн, или, на худой конец, Куся, когда никого не было дома. Сейчас меня никто не встречал, никто не ждал. Первым делом, чтобы преодолеть щемящее чувство одиночества, я устроила иллюминацию везде, включая ванную и туалет. И еще врубила погромче телевизор – так создавалось ощущение присутствия в доме кого-то еще. Шла передача о собаках, и я не стала переключать. Вместо этого я довела звук практически до полной мощности, чтобы слышать на кухне, куда отправилась готовить себе еду. Еще до того, как открыла дверцу холодильника, я с ужасом сообразила, что вчера он был почти пуст, а я, поглощенная мыслями об Анне Евстафьевой и своих обязанностях, совершенно забыла зайти в магазин. Сегодня же, болтая с Викой, проскочила как минимум две торговые точки.

К моему удивлению, холодильник оказался наполнен всем необходимым! В морозилке лежали пухлые куриные окорочка и мороженые котлеты, в дверце стояли бутылки с соком и два пакета молока. Также я обнаружила несколько видов сыра, зеленый салат, помидоры и огурцы, а в нижнем ящике – десятка три яиц.

Я люблю готовить, но в данный момент не испытывала ни малейшего желания практиковать свои кулинарные способности, поэтому ограничилась яичницей на скорую руку и салатом. Поужинав под аккомпанемент телевизора, оравшего в гостиной, я взяла мобильник и позвонила маме.

– Алло!

Боже, как же здорово слышать в трубке ее голос! Мы немного поболтали. Честно говоря, я потратила бы на разговор с мамой и больше времени, но она волновалась за то, во сколько мне обойдется звонок из-за границы, она слышала, что в Скандинавии очень дорогие тарифы.

Повесив трубку, я легла на диван, приглушила звук телевизора и взяла блокнот. Подумав пару минут и собравшись с мыслями, набросала коротенький план действий на будущее. Получилось следующее:

1) познакомиться с как можно большим количеством народа в собственном отделении и попробовать их разговорить – возможно, кто-то из сотрудников знает нечто, интересное для ОМР и Лицкявичуса; в больнице явно не все в порядке, судя хотя бы по настроению Марины, так что слухи о темных делах, творящихся там, вполне могут оказаться правдивыми;

2) выяснить, лежал ли в отделении неврологии кто-то из пропавших пенсионеров;

3) для этого необходимо проникнуть в компьютер Марины;

4) если в неврологию никто не попадал, то узнать насчет других отделений;

5) для этого придется влезть в компьютер приемного отделения…

Хватит ли мне квалификации? Конечно, за последние несколько месяцев мои знания в области высоких технологий несколько улучшились, благодаря Дэну и Шилову, однако… Моя рука сама потянулась к трубке и набрала первые несколько цифр номера Олега, но я вовремя себя остановила. Что я ему скажу? Тем не менее я еще пару минут подержала трубку около уха, словно надеясь, что аппарат сам догадается, какие еще цифры следует набрать, и все-таки соединит меня с Олегом.

У меня снова не было шанса предпринять шаги по расследованию: беготня занимала большую часть моего рабочего времени, и только к четырем часам пополудни все немного улеглось и я смогла перевести дух. Присев за стойкой сестринского поста, я начала листать журнал, надеясь обнаружить в нем информацию о тех, кто лежал в отделении некоторое время назад. К сожалению, на посту не было компьютера – еще одно упущение, принижающее статус Светлогорки по сравнению с моей больницей. Если бы машина там стояла, я смогла бы найти сведения – пусть даже только по отделению неврологии.

– О, милое новое лицо в нашем болоте, полном лягушек! – услышала я приятный голос и вскинула голову.

Передо мной, облокотившись на стойку, стоял невысокий мужчина лет сорока с небольшим. Не слишком красивый, он тем не менее выглядел чрезвычайно ухоженным – даже его руки с безупречным маникюром и тонкими длинными пальцами говорили о принадлежности к элите медицинского персонала. Кроме того, у него оказались черные гладкие волосы и пронзительные карие глаза, которые, казалось, видели тебя насквозь, и я ни минуты не сомневалась в том, кем именно является этот человек: несомненно, психоаналитиком, о котором упоминала Марина.

– Как вас зовут, милая дама? – продолжал мурлыкать он.

– Анна, – ответила я и улыбнулась, напомнив себе, что должна заводить как можно больше знакомств, чтобы выполнить свою задачу, для чего мне следует быть дружелюбной со всеми, кто проявляет к моей персоне хоть какой-то интерес. – А вы…

– Ильяс, – представился мужчина и тоже улыбнулся. – Вообще-то – Ильяс Ахатович, но для красивых медсестер – просто Ильяс.

– Очень приятно.

– Читаешь что-то интересное? – спросил он, с ходу переходя на «ты» и перегибаясь через стойку, чтобы заглянуть в журнал. Я прикрыла его игривым жестом.

– О, секреты? – поднял он густые брови. – Обожаю таинственных женщин! В женщине обязательно должна присутствовать загадка, иначе становится скучно.

– А вы быстро начинаете скучать, Ильяс Ахатович? – предположила я.

– Просто Ильяс, – напомнил психоаналитик. – А ты, по-моему, из тех, с кем не заскучаешь?

Я лишь неопределенно повела плечами: при желании этот жест можно было истолковать как угодно. То, что пытался делать мужчина, выглядело как одно из самых липких приставаний, что мне довелось испытать за всю жизнь. Я сразу раскусила его – в нем-то для меня не было никакой загадки! Ильяс любит женщин и в Светлогорке чувствует себя, как кот в молочной лавке. Наверное, у него в каждом отделении имеется хотя бы одна любовница из среднего медицинского персонала, несмотря на то что он почти наверняка женат. Психоаналитик пользуется успехом у противоположного пола, потому что ухожен, умен, образован и состоятелен в отличие от большинства работающих здесь, однако в глубине души он презирает своих любовниц, так как считает их доступными и корыстными особами, в чем, несомненно, отчасти прав. Больницы бывают разными, но в отношениях между сотрудниками редко можно встретить сколько-нибудь заметные отличия. Врачи напропалую изменяют своим женам, на которых женились, как правило, еще в институте, с медсестрами и врачами-женщинами. Хотя чаще всего, разумеется, именно с сестрами, потому что у них низкая самооценка, и в этой цепочке ниже них стоят только нянечки. Медсестры втайне надеются на удачный брак с врачом. Многие из них приехали из глубинки и мечтают зацепиться в Питере, другие живут в ужасных жилищных условиях и имеют мало шансов заполучить мужа, способного обеспечить их всем необходимым. Запросы девушек, особенно симпатичных, порой невероятно велики! Тем не менее чудеса все же случаются. Примерно к сорока – сорока пяти годам врачи частенько разводятся со своими половинами и, если, конечно, не найдут никого более достойного, иногда женятся на медсестрах. Это не останавливает их от измен, потому что медсестры постоянно меняются, и новые тоже мечтают хотя бы, на худой конец, о романе с врачом, ну а если правильно разыграть карты, то и на брак. Одним словом, круговорот медсестер в природе никогда не прекращается.

– Чем занимаешься в свободное время? – продолжал между тем свою игру психоаналитик.

Я про себя усмехнулась. Вообще-то, у меня взрослый сын, мама, собака, бывший муж и любовник – мне есть с кем провести вечерок! Но я ответила иначе, скромно потупив глаза:

– Да так, ничем особенным.

Вполне возможно, Ильяс окажется именно тем, от кого я смогу почерпнуть необходимые мне сведения. Он свободно перемещается по всей больнице, так как является единственным в своем роде специалистом, а потому видит и слышит все, что происходит в других отделениях. Может, он видел Александру Орбах и даже разговаривал с ней?

– Как насчет чашечки кофе с коньяком? – предложил он.

– Почему бы и нет? – пожала я плечами.

– Отлично! Тогда приходи в мой кабинет часиков в шесть, – быстро произнес психоаналитик и, улыбнувшись на прощание, отчалил в сторону палат.

Вот это да: он даже не потрудился пригласить меня в кафе или бар, а сразу взял быка за рога, предложив прийти прямо к нему на рабочее место! Очевидно, именно там все и происходит – в смысле, «любовь». Молодец, Ильяс Ахатович, снимаю шляпу!

Я уже собиралась вернуться к изучению журнала, но тут, откуда ни возьмись, нарисовался Антон. Приняв ту же самую позу, что до него психоаналитик, медбрат спросил:

– Клеился к тебе наш Ильяс, да?

Я лишь махнула рукой, показывая, что мне не впервой.

– Смотри, будь осторожна, – сказал Антон серьезным тоном.

– Ты уже во второй раз предупреждаешь меня об осторожности, – заметила я, устремив на него пристальный взгляд. – Почему?

– И тебе лучше следовать моим советам, – не отвечая, заявил медбрат. – Таким, как мы, лучше держаться вместе и не связываться с врачами. Ты понимаешь, о чем я?

Я вновь махнула рукой.

– Так ты пойдешь к нему сегодня? – задал следующий вопрос Антон.

Не знаю почему, но у меня возникло странное ощущение, что он спрашивает не просто так. Тем не менее отвечать я не сочла нужным и снова опустила глаза в журнал. А когда через несколько секунд снова подняла голову, Антона и след простыл.

Этот парень вызывал у меня противоречивые чувства. С одной стороны, я видела его, как говорится, «в деле»: он и в самом деле умеет общаться с пациентами – даже с теми, на которых, судя по отношению большинства медсестер, тратить время считается просто нерациональным, ведь старики и старухи – народ не денежный, а значит, поиметь с них нечего. С другой, Антон, кажется, внимательно следит за происходящим в отделении, и причину его внимания я пока определить не могла. Почему он решил, что имеет право разговаривать со мной так, словно я ему подружка? Да мы, черт подери, едва знакомы! Но в одном я все же собиралась последовать совету Антона: Ильяс сегодня напрасно прождет меня в своем кабинете с коньячком наготове!

Можно сказать, мне повезло: в последний день недели все врачи спешат разбежаться по домам, поэтому коридоры опустели еще до пяти. Марина, выглядевшая уставшей и помятой, уходила последней.

– Жаль, что ты сегодня дежуришь, – посетовала она, хотя сама же и «удружила» мне с дежурством. – Мы могли бы снова сходить в бар и немного расслабиться…

Вот уж чего мне совсем не хотелось! Я готова была выдержать пьяные откровения старшей медсестры в первый раз, потому что почерпнула от нее много интересной информации, но проводить с ней все вечера совершенно не входило в мои планы! И тем не менее произнесла я огорченно:

– Да, действительно жаль!

– Здесь по выходным ночью спокойно, – решила утешить меня Марина. – Так что закончишь с бумажками и можешь с чистой совестью ложиться спать.

– Спасибо, – улыбнулась я. – Так и сделаю.

Разумеется, я вовсе не собиралась следовать совету старшей. Это – мой первый шанс оказаться в отделении одной, и я никак не могла его упускать. Надо постараться хоть что-то выяснить, потому что я провела в больнице уже почти неделю, но мне пока абсолютно нечего сообщить Лицкявичусу.

Вскоре пациенты разбрелись по своим палатам. Часы посещения закончились, и свет приглушили. Я сидела за стойкой и выжидала, пока все успокоится. Я уже раздала пациентам вечернюю порцию лекарств и сделала необходимые уколы. Пятница хороша еще и тем, что многие уходят домой на выходные, ведь все равно нет никаких процедур. Значит, сегодня в отделении будет примерно на треть меньше народу, чем обычно.

После разочарования с журналом (там не обнаружилось ни одного имени из списка Лицкявичуса) я пришла к выводу, что мне просто необходимо порыться в компьютере Марины и ее бумагах. Если и это не даст никаких результатов, то придется рискнуть в приемном отделении. Глава ОМР обозначил мою задачу просто: смотреть в оба и докладывать обо всех подозрительных вещах, происходящих в больнице. Он не просил меня искать пропавших пенсионеров, а лишь сказал, чтобы я сообщила ему, если кого-то увижу. Тем не менее я решила уделить данному делу особое внимание.

Едва дождавшись, пока все улягутся, я встала и прошла к кабинету Марины. Никого из медперсонала в отделении не осталось, дежурный ординатор уже спустился в приемный покой. А если в коридор невзначай выйдет кто-то из пациентов-полуночников, то он и понятия не имеет о том, что мне в кабинете старшей медсестры, вообще-то, делать нечего.

К счастью, Марина разбрасывала ключи где попало. Чаще всего они просто лежали на столе в ее кабинете, обычно незапертом, когда она находилась в больнице. Поэтому мне не составило труда в один из дней умыкнуть всю связку на некоторое время, договорившись предварительно с Викой, которая за двадцать минут сделала мне необходимые копии, и ключи старшей благополучно вернулись на свое место.

Едва усевшись в кресло и включив компьютер и настольную лампу, я выяснила, что Марина, несмотря на явное пристрастие к выпивке и обиду на весь белый свет, является человеком аккуратным. Информация содержалась в папках, выведенных на «рабочий стол» в виде иконок, так что мне не пришлось долго разыскивать необходимые записи. Я просмотрела календари за два предыдущих месяца и ничего подозрительного не нашла, но, перейдя к календарю за апрель, едва не подскочила от радости, заметив в списке поступивших в отделение пациентов две знакомые фамилии – Тихомирова и Стариков. Инициалы соответствовали пропавшим пенсионерам, и я стала читать скудную информацию.

Судя по записям, Стариков лежал в неврологии с гипертоническим кризом, а Тихомирова, являясь постоянным «клиентом» больницы, проходила плановую госпитализацию. В записях Марины значилось, что Илья Петрович Стариков поступил двенадцатого апреля, аккурат в День космонавтики, а Елена Андреевна Тихомирова – двумя неделями позже. Однако я так и не смогла понять, выписались пациенты или нет – в графе «выписка» было пусто. Правда, Тихомирова и Стариков оказались отнюдь не единственными, у кого отсутствовали сведения о выписке.

Я откинулась на спинку сиденья и задумалась. В данный момент этих двух людей в отделении нет. Да и не может быть, учитывая срок давности. Так куда же они делись и почему Марина не потрудилась внести в календарь информацию о них? Конечно, могло быть и так: бумажная документация оформляется первой, и только потом сведения заносятся в компьютер. Возможно, Марина не успела или просто забыла? Следовательно, требуется найти бумажные журналы: в них определенно должно быть указано, что же все-таки произошло с Тихомировой и Стариковым.