Евангелие рукотворных богов Вознесенский Вадим

Пролог

Сгорбленный батрак роет канаву для орошения умирающего поля. Быть может, каждым ударом мотыги, дробя комья сухой земли, он порождает вселенные. Где истина?.. Ребенок, одетый в тряпье, увлеченно играет грубо выструганными фигурками. Возможно, переставляя своих зверей, он сталкивает в беспощадной битве величайшие армии одного из множества существующих миров. Познай необъятное. Змея в бессильной злобе пожирает свой хвост. Бесконечной чередой, подобно миражам в пустыне, возникают, растворяются в дымке и вновь возрождаются цивилизации.

Горячее дыхание пустыни отнимало остатки сил, несло жар и песок, впивающийся тысячами игл в обветренные лица, срывающий лохмотья кожи с иссушенных губ. Гром действительно походил на сына бога, как и пели менестрели на городских ярмарках, восхваляя его многочисленные подвиги. Семи футов роста и богатырского телосложения, с развевающимся плащом венедийского шелка, парой мечей за спиной и упруго перекатывающимися мышцами под кожей. Таким даже на самых темных улицах портовых городов стараются не переходить дорогу. Да, он выглядел внушительно, этот северный варвар, вождь многочисленного уже союза племен, осмелившийся бросить вызов могучей империи.

– Мы прошли, – и голос его так же был подобен рыку льва, как похожи на гриву длинные пепельные волосы, – всего одиннадцать дней…

Одиннадцать дней безумного перехода, броска через равнодушную пустыню, одиннадцать дней под взором безжалостного Бога Солнца.

– Ведун умирает. – Я посмотрел на Грома (с уважением, единственный из отряда он, казалось, смог бы пройти еще столько же и в том же темпе). – Мы потеряли связь.

– Мы все равно не успеем. – Вождь прикрыл глаза, повернулся лицом к барханам и медленно втянул воздух.

Приподняв нос и раздувая ноздри, он несколько раз повел головой из стороны в сторону, как степной волк, выслеживающий добычу.

– Я чувствую их, они все так же не страдают от жажды и полны сил, в их мыслях лишь азарт охотника, настигающего дичь. Через три часа они будут здесь.

– Они сыновья пустыни, их верблюды могут обходиться без воды… И у них нет женщин и детей.

Пять тысяч черных наездников – серьезная сила, особенно если противостоит двум сотням измотанных северян. Гром ощущал их, слышал оттенки эмоций, мог даже оценить физическое состояние дромадеров. И видел своих людей. Легко ступив с бархана, он заскользил по осыпающемуся песку. Я еще раз обернулся – вдали сквозь плывущее марево поднимались клубы пыли. Даже без Ведуна, без сверхъестественного нюха Грома было ясно: преследователи наступают нам на пятки и после перевала мы сможем рассмотреть орнамент на их попонах.

Вождь остановился у носилок, привьюченных между двух лошадей. Выразительно посмотрел на сопровождающего бойца. Дорогие трофеи – неуязвимые доспехи, плоды побед и грабежей, были брошены в пути. Одежду большинства воинов составляли длинные, ниже колен, туники, платки, повязанные на кочевничий манер вокруг лица, сандалии с высокой шнуровкой. Я устало улыбнулся, нет нужды читать мысли – Гром не одобрял такой экипировки, но сам отдал приказ избавиться от лишнего груза.

– Плохо, князь, – отрапортовал солдат.

Ведун действительно умирал – впалые щеки, выпирающие глазные яблоки под пергаментными веками, еле ощутимые движения грудной клетки. Он выглядел глубоким старцем, вся его сила, вся энергия ушла на открытие Пути. Он подарил нам два дня, благодаря которым мы опередили преследователей, а у нас не нашлось для него такой малости, как глоток воды. Гром склонил голову и положил мозолистую ладонь на лоб волхва, но, не успев прикоснуться, резко отдернул руку, словно обжегшись. Гримаса боли исказила лицо, он вздохнул и передернул плечами.

– В нем нет сил, чтобы удержать жизнь, – вздохнул я. – Без Ведуна наши и без того мизерные шансы сводились к нулю.

– Ты не понимаешь. Он очень глубоко погрузился. Когда я пытаюсь дотянуться до его сознания – как в воронку затягивает. Он был на той стороне один слишком долго.

– Нас догнали бы еще в начале пути, если б Ведун не морочил.

Тенью пронеслась мысль, что все мучения перехода и все старания волхва пропали впустую. Что, приняв бой в начале бегства, мы бы избавили себя от этой пытки пустыней, да и отдали свои жизни гораздо дороже. Тогда, еще опьяненные горячкой резни у стен дворца Секретной столицы, возможно, мы могли организовать оборону захваченной цитадели. Там не было надежды на спасение. В сердце враждебного государства неоткуда ждать помощи. Но это была бы красивая смерть. Такой конец пути чертовски льстил моим спутникам. Религия этого смелого народа поощряет подобный переход. К сожалению, это противоречит моим личным принципам, и за жизнь я буду цепляться до последнего.

– Мы встретим имперцев на перевале, – тихо сказал Гром, – женщины и дети на лошадях могут попробовать успеть до отлива.

Истощенные женщины на не менее истощенных лошадях… Северяне – неплохие лучники, и на стенах ущелья можно продержаться какое-то время. Попробовать устроить оползень? Я кивнул – не стоять же на месте.

– На перевал! – рявкнул вождь. – Там спешимся.

Воины приободрились – новость о предстоящей, пусть и последней, драке придала сил. С улыбкой помогли детям и наиболее слабым из женщин сесть верхом, взяли под уздцы лошадей. До цепи невысоких гор было около пяти миль – есть время не спеша пройтись, привести в порядок мысли, отдохнуть и подготовиться к битве. Все-таки они мне нравились, эти люди, за десяток лет ставшие моими новыми родичами. Наверно, когда-то давно я сам был таким, смелым и безрассудным, открытым и честным, умел любить и ненавидеть. Когда-то давно… очень, очень давно.

Тронулись: Гром с Проводником во главе колонны, обсуждая, вероятно, план защиты перевала, и тонкой цепочкой растянувшиеся чуть больше трехсот человек и двух сотен лошадей.

– Славный был поход, – со мной поравнялся Дед – самый старый дружинник Грома, – и богатая добыча.

– Которую пришлось бросить в пустыне, – отозвался кто-то сзади.

– Не поверю, чтоб Старый не припрятал несколько сотен монет в седельной сумке, – весело послышалось спереди.

– Да пару наложниц! – хохотнули в строю.

– Семьи старейшин. Лет двадцать назад – за такой выкуп мы бы себе по клану купили, – вздохнул Дед.

Лет двадцать назад племена еще и не думали объединяться, а молодой Гром ходил оруженосцем у кого-то из князей. Теперь другое время, старик. Теперь эта горстка измученных женщин и старающихся казаться невозмутимыми подростков – залог целостности союза, кровью и потом скрепившего многочисленные общины.

– Мы не для этого их спасали, Дед, – протянул я, – но они действительно многого стоят.

– Просто… просто великий был поход.

– Да, о нас сложат красивые баллады, матросы будут распевать их в трактирах, и прекрасные девы уронят слезу, а безусые юнцы, очистив от ржи дедовские мечи, уйдут из дома в поисках славы.

– Не смейся, это достойно пера барда. Другой раз из кабацкой драки рождается поэма, а здесь такое дело…

– Хотелось бы самому пожать плоды популярности и поднять добрую кружку эля в приличной таверне.

– Ты ведь наш родич, брат, – улыбнулся ветеран, – в Валгалле все попируем.

– Попируем, – согласился я и мотнул головой назад, – вместе с теми детьми шайтана.

– Откуда они взялись, не пойму, – вздохнул Дед. – Почему Ведун не почувствовал, у Грома тоже дар не слабый, да и так наши многие могут…

Интересный вопрос. Только поставлен неправильно. Почему не заметили – у них тоже маги есть, и кто же знает, какими они фокусами владеют. Иное дело, откуда пять тысяч отборных имперцев ни с того ни с сего оказались у стен Секретной столицы, вдали от Дельты – места высадки варваров, от основного войска, сдерживающего прорыв вверх по Реке?

– Похоже, предали нас, – понизил голос собеседник, – рейд в тайне готовился, не многие знали. Вожди, и то не все.

– Ловушка? Смерть Грома сейчас ничего не даст – слишком поздно.

– Смерть Грома и заложники, не забывай.

– Ты мудрый воин, Дед.

– Я старый воин. Помоги Грому, он мне как сын.

– Я буду сражаться с ним плечом к плечу. – Наш разговор все больше переставал мне нравиться.

– Ты приносишь удачу… – Дед промолчал. – Я видел, как ты дрался в цитадели.

Скверно, не думал, что остались свидетели. Приношу удачу – нашел любимца богов, от других братьев я такого не слышал. Мне-то мнилось, что я – скорее источник неприятностей.

– В бою мы все были как берсерки.

Я хлопнул старика по плечу и прибавил шагу, давая понять, что разговор закончен. Лопатками и затылком чувствуя буравящий взгляд голубых глаз Деда, поспешил догнать Грома.

Вождь уже отпустил Проводника и шел один, спокойно рассматривая приближающиеся скалы. Я всегда поражался его умению править. Не отдавать команды, не манипулировать людьми, а именно править. Он был прирожденный лидер, и порой я тоже попадал под действие его харизмы. Такие становятся основателями великих династий, через века достойно несущих героическую кровь первого в роду, а также героями многочисленных легенд, будоражащих слух праздных обывателей.

Некоторое время мы шли молча.

– Погоня слишком близко, мы успеем закрепиться? – наконец не вытерпел я.

– Успеем. Имперцы тоже не торопятся. У подножья нас догонит передовой разъезд, там и сменим порядки.

– Ты видишь будущее, Гром?

– Это очень редкий дар. Я слышу и оцениваю расстояние.

– Ты слышишь их количество?

– Да, сотня.

Вряд ли они станут нападать – попытаются, держась за пределами досягаемости стрел, трепать нам нервы короткими наскоками. Оставить несколько десятков воинов и ограничить их передвижение – достаточно тяжело на открытой местности. К тому же верная смерть. Несколько раньше, чем на перевале.

– Это будет у входа в ущелье, достаточно тридцати дружинников, скорее всего они не сунутся. – Гром полуулыбнулся на мой вопросительный взгляд. – И я не умею читать мысли. А тебя я даже не чувствую.

А вот это интересно, полезную информацию узнаешь за несколько часов до смерти.

– Вообще?

– Никогда не говорил об этом. Наверно, во всех наших прежних переделках всегда оставалась надежда. Может, расскажешь?

– О чем, Гром? До того, как ты меня освободил, я помню лишь каменные нары, вонь нечистот и гнилую похлебку через день.

Я был почти честен с вождем – разве можно назвать воспоминаниями те обрывки кошмаров, что посещали каждую ночь. А о темнице тем более думать не хотелось.

– Надо было порасспросить твоих тюремщиков, прежде чем их убивать. Свет с тобой, сегодня все мы унесем свои тайны в могилы.

– Нам нечем платить возницам колесниц, доставляющим души погибших в бою к воротам рая.

– Ты научился говорить как истинный северянин. Мы рассчитаемся смертями врагов.

– Такой вид оплаты всегда в ходу у богов.

– Ты в них не веришь.

– Я им не верю.

Перевал приближался. Красная, безжизненная и раскаленная, как сама пустыня, цепь гор, разрезанная, словно кривым кинжалом местных кочевников, неровной полосой ущелья. Путь был достаточно удобным – еще Древние проложили здесь дорогу. Местами загроможденная оползнями и осевшими промоинами, она, тем не менее, была проходима и представляла собой идеальное место для засад. Не поверю, что Гром, разрабатывая этот вариант отхода, не предусмотрел сложившегося поворота событий. Отступление в пустыню, выход к морю, к ожидающему флоту, и, в случае близкой погони, защита перевала. Никогда не стоило недооценивать его талант стратега.

У начала подъема мы остановились. Несколько миль, пройденных в спокойном темпе, дали возможность отдохнуть и восстановить силы. Однако пыль, поднимаемая преследователями, теперь взвивалась в воздух практически за соседним барханом.

– Близко, – прошептал Гром. – Это хорошо. Может, и влетят в ущелье не раздумывая.

Он дал команду спешиться всем, чтобы лошади не перетруждались на подъеме, вызвал трех десятников, распорядился рассредоточить их отряды среди многочисленных насыпей камней на дороге. Подумал, добавил по отряду лучников на стены. Мы лишились четверти отряда. Один к двум, при явном позиционном превосходстве – неплохой расклад, быть может, часть из них еще сможет присоединиться к нам наверху. Чуть прибавив шагу, оставшиеся потянулись вперед, я пристроился в конце колонны, хотел обдумать в одиночестве сложившееся положение.

Семьи обязательно должны спастись, и нам действительно необходимо принять последний бой. Причем держаться долго, минимум часа два-три, лучше полдня и в любом случае – пока всех не перебьют. Пять тысяч, пусть растянутых в колонну, против полутора-двух сотен – верная смерть, отступать некуда. Проводник идет со спасенными. На сотню человек его маловато, еще двое-трое сопровождающих были бы не лишними. Для северян попасть в охрану будет наказанием, несмываемое пятно позора – бросить братьев погибать, спасая свою жизнь. Напроситься самому, чем вызвать презрение товарищей и стать отверженным предателем по возвращении? Ну, эту беду я бы пережил. Остаться и вытащить Грома, попытаться уйти в горы, понадеявшись на собственную способность к выживанию и репутацию счастливчика?

Внизу уже завязалась схватка с разъездом местных. Они все-таки сунулись в ущелье – крохотные фигурки наездников, сбившихся беспорядочными островками, отмахивались с высоты своих верблюдов от стрел и наскакивающих пеших варваров. Вверху узким голубым клином в багровую стену гор врезалась полоска чистого неба. Почти вертикальные откосы мрачно нависали над дорогой. Горстка людей, казавшаяся еще меньше в угрюмой тени скал, упорно продвигалась навстречу источнику света, словно уходя в безоблачные небеса…

На высоте порядка двух сотен футов в верхней точке ущелья к правой стене непостижимым образом, будто ласточкино гнездо, прикрепилось серое грубое строение. Главенствующее над дорогой, оно, вероятно, открывало вид на обе стороны перевала. Я не помнил, чтобы бывал в этих местах, но вид его определенно навевал смутные воспоминания. Почти бегом нагнал Грома, шедшего вместе с десятниками и внимательно изучавшего окружающий рельеф в поисках удобных позиций.

– Видишь форт? – указал я в сторону стены.

– Крепкие стены, горизонтальные бойницы – для самострелов в самый раз. А лучникам неудобно, два-три человека, а больше туда и не поместится. Оставшиеся в живых отходить туда будут, хорошее место для встречи с вечностью.

– Храм забытого бога, – подсказал Проводник, – руны на стенах.

– Древних?

– Из новых, Одан, – всмотрелся в знаки кто-то из воинов.

– Безумца… Одан Хан – его почитали на востоке, говорят, это он развязал Сумеречную Войну.

«…И вызвал он гнев богов, и скрылся на земле, и покарали боги землю, принявшую непокорного, и погрузили землю во Тьму…»

Безумцу просто положено быть параноиком. Я знал это, знал о гонениях на приверженцев, знал о культе сопротивления. И еще знал о тайнах его святилищ, которые, будучи приспособленными для войн, никогда не отличались размерами. Вот и этот, расположенный в ключевом месте, мог скрывать в себе секрет. Если не был разграблен профессионалами. Одан был солдатом, его алтари не отличались богатым убранством и не привлекали простых грабителей.

– Мне нужно его осмотреть, Гром.

– Возьми с собой лучников, пусть займут позицию.

– Я должен быть один.

– Ты же не общаешься с богами.

– И сейчас не собираюсь.

– Не задерживайся. – Гром отвернулся и занялся расстановкой дружинников.

К форту вела узкая крутая тропинка-лесенка. Раньше она была оснащена перилами, о которых теперь свидетельствовали лишь остатки железных крючьев в стене, поэтому маршрут был весьма рискованный, и преодолел я его, упираясь всеми конечностями, минуты за три.

С небольшой площадки у входа в помещение открывался величественный вид. На западе – бескрайняя пустыня, рябью песчаных волн скрывающаяся за горизонтом. Практически у входа в ущелье – кулак имперцев. Они еще задержатся здесь, увидев разбросанные тела и одиноко кричащих верблюдов. Они не бросятся сломя голову, будут идти медленно и осторожно, заглядывая под каждый камень, даря нам драгоценные минуты. Они знают, что победят, но каждый из них в отдельности очень хочет остаться в живых. Я видел около десятка наших; шатаясь, они поднимались наверх, вытирая мечи песком. Они победили в одном бою и спешили погибнуть в другом, для того чтобы выиграть главную битву. На востоке, переливаясь в лучах солнца, густой синевой раскинулось море, прекрасное на протяжении множества эпох. Оно подступало почти к самым горам, лаская их подножье приливом. В четверти перехода на юг, я знал, в уютной бухте нас ждала часть флота, на отдохнувших лошадях они могут спастись, наши подопечные. Свежий ветер приятно холодил лицо, я забыл, как это восстанавливает силы. Внизу торопливо суетились дружинники Грома, а поредевший караван уходил дальше. Еще есть время, и его надо использовать с толком – я шагнул в прохладный полумрак храма.

Дверей не было, вглубь вел проход настолько узкий, что пришлось протискиваться боком. От стен веяло стариной, даже не веками – тысячелетиями. Мощные каменные блоки толщиной порядка четырех футов, швы соединений подогнаны с идеальной точностью, и лишь тончайшие, с волос, щели выдавали их наличие. Внутри, как и следовало ожидать, никаких украшений. Четыре ряда каменных ступеней-скамей у четырех стен единственного тесного помещения и массивный куб алтаря посередине. Скудным источником света служили три узкие бойницы, расположенные, в нарушение современных требований фортификации, не вертикально, для лучников, а горизонтально. Я мельком заглянул в западный проем – пройденная нами часть перевала была как на ладони.

Быстрее. Тайник есть, я был уверен в этом. Вопрос – где он может находиться и на месте ли содержимое. Под плитой алтаря – банально и слишком очевидно, однако я присел, уперся спиной в его шероховатую поверхность, ногами – в единственную ближайшую ступень. Он был чертовски тяжелый, этот камень, пришлось напрячься. Превозмогая боль в связках, почувствовал знакомый прилив бешенства и выброс в кровь дозы адреналина. Алтарь сдвинулся больше чем на фут. Пусто. Я поднялся и обошел камень вокруг. Думай! Ладонью смахнул песок на полу, упал на колени и начал быстро расчищать поверхность. Похоже, алтарь двигали и до меня, следы на плитах указывали, что его перемещали в том же направлении, но еще дальше. Я вернулся, взялся за камень руками, рывком выпрямил полусогнутые ноги. Раз! Плита стала на определенное царапинами место. Зачем адепты храма устанавливали ее сюда? Я вскочил на алтарь и осмотрел потолок. Ничего. Бросил взгляд по сторонам. Вот! А ведь простая задачка – используя сдвинутый камень в качестве опоры, теперь я мог таким же методом переместить в сторону ступень, расположенную у глухой стены, что примыкала к скале. Еще одно неимоверное усилие, и моему взору открылся неширокий проем в плитах, вырубленный более грубо и намного позднее самого строения, чуть выше уровня пола. Ничего не видно. Я просунул внутрь руки, углубление, уходившее резко вниз и вглубь, было заполнено вязкой маслянистой жидкостью с резким неприятным запахом. И там я нащупал тяжелый сверток.

Посмотрим, что за подарок оставил мне забытый безумный бог. Массивный и длинный, многократно обернутый промасленными тряпками и пергаментом предмет. Ну не мумия же священника, в самом деле.

Бережно я разрезал стягивающие узлы, развернул расползающиеся в руках клочья материи. Очень, очень хорошо. Признаться, я ожидал чего-то попроще. А это… царский дар – я ласково погладил лишенную инкрустаций ребристую поверхность рукояти. Шесть футов смерти и разрушения для всего окружающего. Мощный и эффективный в умелых руках древний артефакт. Передо мной в ворохе тряпья, излучая уверенность в завтрашнем дне, матово поблескивал вороненой сталью мой очень старый знакомый – Корд.

Глава 1

Спроси у уличного проповедника, собирающего когда медяки подаяний, а когда и тумаки стражников, спроси его – каким путем приходят боги в обреченный мир. И зачем. Для спасения? Не стоит слепо доверять пророку, ведь он может оказаться и шарлатаном в поисках подачки на пропитание. Известно одно: боги не приходят просто так. Или вот. Знахарь на поле битвы врачует смертельно побитого воина, надежды нет, и тот корчится в страшных муках. Но лекарь в раздумье: прервать его пытку или потянуть время в надежде на чудо? Дрогнула ли рука, державшая инструмент хирурга, если б знала – в страданиях тела рождается агония Мира?

Удар грома заставляет живность бросаться в лес в поисках защиты.

Так и люди, кроме тех, кто носит оружие, при первых признаках беды стремятся спасти себя и семью в местах, кажущихся безопасными. Они бросаются в глубины рукотворных пещер и пережидают гибель города. Они ютятся там, питаясь плесенью и грибами, взращенными в темноте катакомб. И вот у двоих из них, еще не совсем утративших человеческий облик, появляется ребенок, что само по себе уже чудо – большинство женщин бесплодно. Девочка. Здоровая и нормально развитая. Проходит десятилетие. Люди робко выходят на поверхность – город покинула Смерть. Остались лишь банды пришлых, словно гиены, роющихся в развалинах. Люди находят в городе свое место под солнцем. После ужасов тоннелей существование на поверхности кажется раем. Девочка растет нелюдимой и скоро уходит с какими-то бродягами. Родителям все равно – красивый ребенок может накликать беду на их мирную общину. Зачем нужна девочка банде бродяг? Ее пользуют. В двенадцать лет – первый выкидыш. Ее продают, выменивают, проигрывают. Хозяева девочки зачастую больны чумой, но ее судьба милует, она лишь хорошеет. И поднимается в цене. Молчаливый ребенок, она безропотно терпит, словно ждет чего-то. Но иногда говорит странные вещи. Бывает, что они сбываются. Хозяева не обращают внимания – сейчас все сумасшедшие предсказывают и пророчествуют. И продолжают пользовать тело. Только стараются никогда не заглядывать в пропасть ее синих глаз…

А время идет, время не останавливается по малозначительным поводам – оно лишь череда событий на нити судьбы Мира.

Зима заканчивалась. Морозы в наступившем году выдались на редкость лютые. В этих диких местах – Свободных Землях, конечно, всегда было поспокойнее: не так бесчинствовали шайки многочисленных мародеров, разбредшиеся по окрестностям после войны, не так распространялись голод и эпидемии, вызванные нарушением системы поставок и отсутствием сколько-либо действенной системы управления. Война вообще обошла край стороной, а коренные жители издавна привыкли полагаться на свои собственные силы. Большей частью население располагалось в небольших поселках, способных самостоятельно обеспечить потребности в продуктах питания и средствах обогрева.

Остальной свет кипел. Начавшие появляться последние несколько лет торговцы, единственный источник сведений о внешнем мире, рассказывали отцу, что запад теперь представляет собой выжженную пустыню, остатки населения ютятся чуть ли не в подземельях погибших городов, лишенные солнечного света, постепенно перерождаясь под действием неизвестных болезней. Жители пожирают друг друга в беспощадной борьбе за выживание.

Север – тот вернулся к первозданной природе. Война, как и здесь, носила там эпизодический характер. Народу, однако, жило не в пример меньше, поэтому выжившие племена аборигенов, на протяжении последних лет ста приучаемых Империей к цивилизации, со спокойной совестью вернулись к полудикому существованию. Они с незапамятных времен умели справляться с полярными морозами, поэтому наступление ледника лишь немного изменило маршруты их кочевий и местоположение стойбищ.

Свободные Земли тянулись на восток, покрытые многочисленными лесами, разрезаемые, словно рубцами от ударов кнута, руслами могучих рек. Реки были как живительные артерии – вдоль их берегов тут и там возникали независимые общины, способные успешно противостоять невзгодам военного лихолетья и сурового климата. Они использовали для торговли и общения водные пути и, по сути, являли собой очаги цивилизации. Такое положение дел сохранялось на всех восточных территориях.

Южнее пролегал Великий Восточный Путь. Война прокатилась по нему сметающей все волной, оставив после себя руины городов, запах пожаров да стаи раздобревших на мертвечине хищников. И это была единственная дорога на запад, который словно распространял по ней свои тлетворные миазмы. Также этот Путь отделял Земли от южных стран.

До войны в том направлении леса постепенно сходили на нет, вытесняемые сначала буйной степью, затем, за цепью гор, переходящей в суровую пустыню. Соседние страны пострадали от войны не в меньшей степени. Испокон веков являвшиеся колыбелью древнейших цивилизаций, южные державы отличались высокой плотностью населения. Потому и выжившие после Удара принялись делить оставшийся кусок хлеба с обреченной жестокостью, методично приумножая количество жертв. Местная растительность и животный мир, соответствующие более теплому климату, намного болезненней перенесли приближение ледников и уменьшение солнечной активности. Что представляли теперь территории процветающих ранее государств, толком не знал никто, однако со слов беженцев, время от времени просачивающихся через Путь, было понятно, что дела там немногим лучше, чем на западе. Старожилы не препятствовали расселению пришельцев, справедливо полагая, что лишние руки могут только послужить на пользу общему делу.

О более дальних краях Мира и вовсе никакой информации не было.

С начала войны прошло уже 18 лет, и многим начинало казаться, что жизнь начинает возвращаться в спокойное, пускай и сильно изменившееся русло.

Двенадцатилетнего мальчишку, сына старейшины, проснувшегося ранним утром в главной избе небольшого хутора-острога, в прошлом поселка, носящего название Ручей, наверное, мало интересовали особенности существующей карты мироздания. Он, родившийся После, историю До воспринимал словно красивую сказку о непостижимых чудесах, и только таинственные артефакты, иногда извлекаемые взрослыми из тайников, отчасти подтверждали легенды о том, что Было. Те, кому трудно было поверить в их сверхъестественные качества, изредка, в периоды наибольшей активности Стаи, получали возможность убедиться в правоте рассказчиков. Гораздо больше паренька волновали простые ребячьи сплетни, одной из наиболее обсуждаемых новостей, например, было появление дракона, замеченного высоко в небе над одним из соседних поселков. А сильнее всего в этот предрассветный час его волновала необходимость-нужда идти на улицу.

Ни он, ни его спящие братья, ни отец и соседи не знали, не могли предположить, череде каких происшествий послужат началом события этого утра. И уж тем более лишь единицам существ в этом Мире было известно, к каким чудовищным, непоправимым последствиям это приведет.

В зимние месяцы солнце пробивалось сквозь пепельную дымку всего на 5–6 часов, но и сейчас о наступающем утре подсказывал лишь какой-то врожденный внутренний механизм, скрупулезно отсчитывающий пробегающие часы и минуты. Паренек с неохотой потянулся, сел на постели из шкур, сунул босые ноги в теплые меховые сапоги, поднялся, набросил теплую длиннополую шубу и выскочил на улицу. За толстыми двойными дверями, обитыми плотным войлоком, вовсю трещал мороз. Не удивительно, что так лютует Стая в последнее время. Меньше луны остается до ярмарки, знаменующей пришествие короткого и прохладного лета, а погода стоит такая, что плевок застывает на лету. Весенние ярмарки-торжища устраивались практически во всех крупных поселениях Свободных Земель. Туда приезжали отовсюду, чтобы продать собственные товары, пополнить необходимые запасы на следующую зиму, а также поучаствовать в разнообразных гуляниях и обмене новостями. К счастью, хуторянам до Устья, местного торгового центра, было рукой подать – пару дней вниз по реке на просторных лодках. Мальчишка с нетерпением ждал схода льдов, в этом году его впервые обещали взять на торжище.

Покончив с делами, паренек задержался на улице. Спать совершенно не хотелось – такой морозище освежал получше ушата холодной воды, и он пробежался до дозорной вышки. Там караулил ночь старший брат, двадцатидвухлетний Слав, родившийся еще до войны, а потому незаменимый член общины и уважаемый человек. Слав сидел на ворохе шкур, закутавшись поверх кожуха в толстый тулуп, и полудремал-полубодрствовал, попыхивая парком из-под низко надвинутого капюшона.

– Ванко, не спится тебе, – поприветствовал он младшего, мгновенно собравшись, лишь заскрипели под ногами мальчика ступени лестницы. – Подежурить хочешь? Намерзнешься еще, беги в избу.

– Как оно тут, – поинтересовался Ванко, – озорует?

– Спокойно, не шелохнется, – пожал плечами брат и переложил со сгиба локтя на настил тяжелый самострел с железными листами-излучинами. Еще три таких же, взведенных, стояли прислоненными к ограждению.

Хорошо было так, упершись в перила, оглядывать окрестности, осознавая, что от тебя сейчас зависит благополучие целого рода. На расстояние двух арбалетных выстрелов от стены хутора тянулась полоса выжженной земли. Летом на ней успевали собрать нехитрый урожай, зимой открытое пространство предупреждало нападения обнаглевших волков и, в любое время года, вместе с пятисаженным частоколом спасало от бродяжьих ватаг. Ванко осмотрелся. С трех сторон хутор обступал лес, в который вело около десятка охотничьих троп, теряющихся глубоко в чащобе, южнее несла свои воды Кута. Вдоль реки летом тянулась дорога на восток – в другие поселки, до Устья, на запад, вверх по течению – к похожим маленьким хуторам, за истоком то пропадая, то вновь появляясь, сворачивающая на юг и доходившая, по словам старших, аж до Пути. Зимой роль тракта выполняло закованное в лед русло.

Мальчишка вдруг напрягся и толкнул брата:

– Глянь!

На границе видимости в темноте на белом фоне льда мелькнула на мгновенье и замерла черная точка.

– Где? Не вижу, – пружинисто вскочил Слав и начал всматриваться в направлении, указанном младшим братом. – Померещилось, иди досыпай.

– Не померещилось, смотри же, оно двигается!

Едва различимое пятно на границе между черной ночью и белым панцирем льда с какой-то упрямой настойчивостью, медленно, дергано приближалось. Теперь и Слав заметил движение. Сжав покрепче самострел, он напряженно всматривался во тьму. Внезапно это «что-то» рванулось, приподнялось вверх, приняло форму человеческой фигуры и вновь опало.

– Человек! Ты видел? – дернул за рукав Ванко. – Там человек.

– Может, оборотень какой, – хмыкнул Слав. – Стрелой, что ли, пощекотать?

– Слав, там человек! Может, ему помощь нужна?

– Ну да, человек – ночью, один. Тварь это, – вскинул к плечу самострел брат.

– Не надо, Слав, ты же видел – человек. Вдруг соседи, вдруг беда случилась, а ты его…

Дозорный на секунду задумался, опустил оружие:

– Буди Сивого и старших.

Через небольшой промежуток времени отец и еще четверо дюжих поселенцев стояли на вышке в компании со Славом и настырным Ванко.

– Ну что там?

– Затих, не шевелится. Пару раз поднимался. Похоже, правда человек, – доложил старший брат.

– Надо вытаскивать, прикрывайте. – Старейшина взмахом руки приказал двоим мужикам остаться наверху.

Вышли за стену – двое по сторонам, со взведенными самострелами, Слав и отец с факелами в центре. Каждый шаг отзывался звонким треском наста, нарушая безмолвие ледяной пустыни. Сопровождающие нервно водили арбалетами по сторонам – ночь и стужа несли ощущение опасности и безысходности.

– Не суетись, – вполголоса прикрикнул старейшина, – друг друга перебьете.

Расстояние, казавшееся с высоты частокола небольшим, на деле оказалось приличным. Постепенно в лежащей бесформенной куче стали проявляться черты распластанного человеческого тела. К нему из темноты вели взрыхленные борозды снега, щедро окропленные кристаллами замерзающей крови. Внезапно шкуры, прикрывающие несчастного, зашевелились, тот резко встал на колено и рывком поднялся, опираясь двумя руками на кривой посох-корягу, подобранный, вероятно, где-то на берегу. Спасатели отшатнулись – всем своим видом, суровым и обреченным, путник напоминал старуху Смерть, как ее описывали в ночных рассказах при свете огня. Достаточно высокий и широкоплечий, он стоял, пошатываясь, явно стараясь не ступать на правую ногу. Длинная накидка из волчьих шкур, делавшая фигуру еще более сгорбленной и зловещей, была изодрана в клочья и беспорядочно свисала, беззвучно колыхаясь в порывах ветра. В изрытом под ногами снегу отчетливо проступали следы крови, маслянистыми багровыми отблесками отливали в свете факелов остатки одежды и меховая оторочка унтов. Глубокая страшная рана с рваными краями и свисающими ошметками кожи перечеркивала подбородок, щеку и уходила вверх, в тень низко надвинутого широкого капюшона. Оттуда, словно из бездны, зловеще полыхали глаза. Руки, держащие посох, были обнажены и явно отморожены. Незнакомец проклокотал что-то невнятное, попытался расправить плечи, но его повело, и он рухнул навзничь, не издав больше ни звука.

Все это заняло мгновенья, многократно растянувшиеся для присутствующих, но сухой скрип снега под упавшим телом вызвал уколы озноба даже у привыкших к лютому морозу охотников.

– Берите, ребяты, потащили, – скомандовал Сивый.

В избе, в неровном свете свечей удалось внимательнее осмотреть гостя. Вид его действительно был жуток. Само по себе сухое и изможденное, тело пришельца было изодрано местами до кости чьими-то острыми зубами.

– Под Стаю попал, не иначе, – присвистывали видавшие виды охотники, бережно отмачивая задубевшие и примерзшие к коже кровавые ошметки одежды.

Правую часть лица, руки и ноги словно тупой бритвой располосовали мощные челюсти.

– От Стаи не уходят, – пробормотал Слав, отжимая окровавленную тряпку.

– А этот ушел, сам посмотри – такие раны ни с чем не спутаешь.

– Да ладно, все равно не жилец. Сюда глянь, это не их работа – кость перекусить волколаку не по силам.

Правая нога распухла, голенище унта пришлось аккуратно разрезать – чуть ниже колена из посиневшей плоти белел осколок кости.

– Досталось охотнику.

– Да не похож он на охотника, скорее воин. Броня вон, тесак знатный.

Грудь, живот, спина незнакомца практически не пострадали, действительно защищенные безумно дорогим доспехом из Прошлого. Мягкий, удобный и легкий, он, тем не менее, способен был выдержать прямое попадание арбалетного болта. Огромный, в локоть длиной, нож был закреплен на груди в странных ножнах, рукоятью вниз.

– Воин, – подтвердил старейшина.

Он бережно снял с пострадавшего доспех, извлек и рассмотрел оружие. Кровь была видна и на нем, однако, в отличие от остального имущества, лезвие было тщательно вычищено. Впрочем, кроме одежды да ножа, иной поклажи у гостя и не было, видно растерял в пути.

– Самого можно по частям собирать, а нож вытер, прежде чем убрать, – воин, уважение к оружию имеет.

Словно возмущенный тем, что чужак прикоснулся к его снаряжению, странник повернул обезображенное лицо в сторону старосты и захрипел.

– Ну, мужики, давайте ему шкуру зашивать. Ты уж не серчай, родной, если где криво получится, – угрюмо пошутил старейшина.

Привычные к такому, охотники взялись за иголки, и первые неровные стежки легли на тщательно промытые раны. Спасенный бредил, шептал что-то неразборчивое, но боль переносил спокойно, не дергался, не метался, не кричал – словом, не мешал работать. Будто в довершение всех его злоключений, вдобавок к многочисленным ранам, ушибам да к перелому проступали на коже конечностей белые пятна обморожения.

– Держись, братишка, нам тебе еще кости править.

Появление раненого стало самым знаменательным событием зимы в бедном на новости хуторе. Ванко сутками просиживал возле спасенного, смачивал ему губы водой, пытался поить горячим бульоном и помогал менять компрессы. Состояние больного не улучшалось, пунцовым цветом налились края зашитых ран, потемнели обмороженные руки, не уменьшалась опухоль в привязанной к доске-шине ноге. Знающие люди посматривали и лишь качали головами: «Крепко за жизнь цепляется, другой бы давно отошел».

С другой стороны, явных ухудшений тоже не наблюдалось. «Куда уж хуже?» – пожимали плечами скептики, но потом бред стал внятнее и разборчивее, со временем отрывочные фразы начинали складываться в бессмысленные, но связные выражения. Мальчишке нравилось слушать бесконечное бормотание незнакомца. Словно тебе досталось несколько измятых, обожженных листков-фрагментов, вырванных из большой книги. Ты читаешь их, и каждый интересен, но не имеет ни конца, ни начала и сам по себе не связан ни с одним из других.

Несчастный часто общался с невидимой собеседницей, то задавая непонятные вопросы, то умоляя простить за предательство. Иногда с его уст срывались короткие команды, подтверждающие его былую принадлежность к служивому племени, выкрики, будто душа все еще продолжала воевать где-то на забытом поле брани. Бывало, он проклинал кого-то уже ушедшего, до кого никак не могли дотянуться его безжизненные руки.

Паренек вечерами пересказывал услышанное взрослым, но обрывки бреда не могли пролить свет на главный вопрос – откуда в зимнем ночном лесу взялся израненный одинокий человек. Нельзя сказать, что хутор был оторван от мира – он находился на пути в Устье Куты и к Елене, и летом в обе стороны сновали караваны торговцев, изредка останавливающиеся на ночлег. Несколько раз охотникам приходилось отбиваться от разбойников, банды которых прорывались дальше от Пути в поисках наживы. Но все, даже бродяги и паломники, перемещались сплоченными группами, способными противостоять опасности, – в новом жестком мире не было места одиночкам.

К середине второй седмицы все уже привыкли к раненому, к его стонам и свистящему надрывному дыханию. Балансирующий на грани между смертью и жизнью человек воспринимался окружающими практически как член общины. Мороз не торопясь, но с каждым днем все ощутимее, отступал. На ледоход в скорое время, правда, надеяться не приходилось, потому ярмарка в этом году могла отложиться дней на десять. Вечерами охотники начали доставать из сундуков рыбачьи снасти, пришло время проверять их состояние, править и чинить в ожидании короткого лета. Работу свою они сопровождали однообразными байками да привычными шутками, женщины время от времени развеивали скуку красивыми, но печальными песнями. В один из таких унылых вечеров в главную избу вломился дозорный:

– Чужие на дороге, человек тридцать верхом!

В нынешние времена отряд из тридцати воинов представлял собой серьезную силу. Боеспособных мужчин хутор мог противопоставить целых шестнадцать человек, за высоким частоколом можно относительно безопасно отсидеться, отстреливаясь из самострелов, но если гости смогли позволить себе иметь лошадей, то и вооружены они уж наверное соответствующе. Хорошего мало, проехали б лучше мимо, по своим делам, да кто на ночь глядя от теплого угла откажется? Молча мужчины похватали оружие и высыпали на улицу.

Изнутри к частоколу вела насыпь, охотники занимали позиции, пританцовывая на морозе да поудобнее устраивая самострелы. Отряд уверенно свернул с русла реки и ровной колонной направился к запертым воротам хутора. Почти три дюжины всадников на укутанных в длинные стеганые попоны лошадях!

– Хозяева, – привстал на стременах головной, ехавший по правую руку, – что смотрите хмуро? Впустите погреться.

– Всех пускать – больно кровью ссать, – мрачно отозвался старейшина.

– Мы люди мирные, разве что бражкой угостить можем – от нее и правда ночью побегаете, – засмеялся собеседник. – Тебя звать-то как, батько?

– А батькой и зови, сынок, – не менял тон Сивый. – Ехали б вы и дальше, если по-мирному.

– В Каймонке вчера ночь гостевали, так Кулак говорил: хороший Сивый хозяин, радушный. Выходит, соврал, куркуль толстожопый?

– От такой оравы избавиться, соврал, как есть соврал, – охотно подтвердил отец. – А может, вы Кулака на углях от его же хутора пытали, я почем знаю?

– Зачем на углях? У камина, за доброй кружкой. Впускай, батько, в долгу не останемся.

– Уж вы-то заплатите, с такими должниками голой задницей в снегу ночевать буду.

– Не кипятись, хозяин, – подал голос второй наездник, до этого молча слушавший перепалку, – пусти меня одного, поговорим, а там решишь.

Сивый задумался. Похоже, этот чужак отдавал приказы в отряде, хуторяне вряд ли рисковали, впустив одного человека. Да и заложником может стать в случае чего.

– Скажи своим, чтоб отошли на выстрел, – принял решение старейшина.

Вожак кивнул и сделал знак своим. Так же молча, словно призраки, сопровождающие его воины разделились на два рукава, разъехались в стороны, по широкой дуге развернулись, вновь собрались в колонну и откатились на порядочное расстояние.

«Ишь, словно на параде, как в старые времена, – промелькнуло у Сивого, – видно, перед каждым зимовьем так выкаблучиваются».

Когда гость остался один, старейшина приказал открыть ворота. Массивная дубовая створка отошла ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель смог пройти всадник. Под пристальными взглядами охотников и хищно нацеленными самострелами, не спешиваясь, незнакомец въехал во двор. Слав, стоявший на насыпи у самого входа, нервно снял ладони с пускового рычага, вытер о штанину, перехватил основание поудобнее. Раньше умели готовить бойцов – голыми руками десяток народу положить могли, боли не чувствовали, от оружия уворачивались. Ну попробуй, порыпайся, посмотрим, как от болта уйдешь! Сивый спустился вниз и стоял посреди двора, сложив руки на груди. Всадник неспешно подъехал, легко соскочил с коня, отбросил капюшон и стащил теплую шерстяную шапочку-маску с прорезями, не позволяющую морозному ветру добраться до щек. Среднего роста, не коренастый, в отличие от старейшины, а скорее сухощавый, но крепко сбитый и подтянутый, возрастом он не уступал Сивому. Волевое лицо, покрытое сетью морщин, спокойный и цепкий взгляд – похоже, что командовать этот человек научился еще до войны. Он распахнул полы длинной шубы, демонстрируя отсутствие оружия:

– Я с добром пришел, Сивый.

– Сивый-то Сивый, а тебя я знать не знаю.

– Мы с тобой свои имена, старик, еще до войны забыли, зови Полком, меня под этим прозвищем весь Путь знает.

«Ну точно бандюги, на Пути нормальных всех давно вырезали, – перешепнулись мужики на насыпи, – эти добром не уйдут»

– Ну пойдем в тепло, Полк. Ты своих предупредил, чтоб не нервничали?

– Час подождут.

– А потом?

– Не бойся, хозяин, раньше управимся.

Сивый пожал плечами, распорядился не спускать глаз с чужаков и повел гостя в избу. Там они уединились в тесной каморке старейшины, прикрыли поплотнее дверь и около получаса беседовали о чем-то. Когда вожаки вышли, мрачновато-задумчивый Сивый буркнул Славу, чтобы тот отворял ворота, бабам – собирать на стол, одному из охотников – помочь управиться с лошадьми. Невозмутимый Полк взметнулся в седло и выехал встречать своих.

– Чего он хотел, отец? – наклонил пониже голову Слав.

Сивый лишь махнул рукой, мол, глупость, внимания не стоящая.

Гости и в самом деле оказались компанией веселой и шумной, потрапезничали от души, угостили хозяев медом, те в долгу не остались, принесли из кладовой брагу. Допоздна сидели, болтали о всякой всячине, хвастались охотничьими трофеями, не задирались. Большинство приезжих были парнями молодыми и незлобивыми, беспрекословно подчинялись каждому жесту Полка. Вместе с тем по внешнему виду, по снаряжению было ясно, что бойцы они серьезные, подобранные и подготовленные с умом. Глубоко за полночь, когда сморенные люди начали укладываться – хозяева по своим закуткам, гости в центральной избе кто на лавах, кто так на полу, внимание Полка привлекли стоны раненого за ширмой в углу.

– Путника подобрали десять дней как, – пояснил расслабленный, захмелевший Слав. – Стая подрала, ноги переломал, обмерз весь – доходит.

– Не уходят из-под Стаи, – повторил когда-то уже сказанное самим Славом Полк.

– И этот не уйдет, – пьяно подтвердил Слав, – задержался он на этом свете, крепкий мужик, но Старуха свое возьмет – не жилец.

– У меня Лекарь есть толковый, моих с того края вытаскивал, скажу, чтобы завтра глянул, – пообещал вождь.

– Ну, пусть глянет, если денег не возьмет, – зевнул охотник.

– Когда ты их последний раз видел, деньги-то?

– И то правда…

Рано утром отряд стал собираться в путь. Полк вновь перешептывался с Сивым, а к Славу подошел высокий плечистый боец. Слав, охотник бывалый, обратил внимание и на почти кошачью грацию, не вязавшуюся с массивной фигурой, и на бесноватый, хищный взгляд гостя. С кем, с кем, а с этим один на один, да, пожалуй, и вдвоем с напарником, не отважился бы выйти не обделенный силой Ванков брат. Было в госте что-то зловещее и в то же время печальное, словно волка на цепь посадили, из блюдца жрать заставляют, а мимо овцы ходят. Рядом совсем, но не достать, вот он и не дергается, да и сытый вроде, а только натура да инстинкты спокойно жить не дают. Еще больше удивился Слав, когда этот волчара представился Лекарем и попросил к больному проводить; такими руками шеи сворачивать, чтоб не мучились, а он, видишь, кости правит.

Они зашли в отгороженный угол, потеснили Ванко, дежурившего у раненого. Лекарь спокойными отточенными движениями ощупал тело.

– Ну, портные, вам бабы кожухи лучше штопают, – мрачно вздохнул он, вытирая руки о тряпицу.