Прелат Крючкова Ольга

Глава 8

До настоящего момента Жиль никогда не видел призраков или приведений[42], и понятия не имел, что они из себя представляют, и вообще – одно ли это и тоже?

В том, что перед ним возник призрак, он не сомневался. Некое внутреннее чутьё подсказывало ему: женщина неестественно бледна, её тело слишком уж воздушно… Неужели – это та несчастная, останки которой, обглоданные крысами, висят на стене? Рука Жиля невольно сжала распятие, единственное оружие, которым он владел.

В этот момент призрак, словно решив что-то, – если вообще они способны мыслить, – развернулся, направившись прямо на стену, за которой находилась темница юной графини, полностью растворился в ней. Жиль услышал крик Элеоноры: ещё бы не испугаться! – надо быть либо мёртвым, либо сумасшедшим, дабы не испытать страх!

Жиль слышал как кричала Элеонора:

– Уйдите! Прошу вас! Нет! Не трогайте меня! Пощадите!

Ему стало жутко, а вдруг призрак затем примется и за него? А что эта таинственная женщина вообще с ним может сделать? Мысли лихорадочно сменялись одна другой: «Призраки просто пугают… Приведения тоже…Приведения летают… А призраки? – пьют кровь? Нет – это вампиры … Тогда отчего так кричит графиня? Что призрак с ней сделал?»

Наконец Элеонора затихла, Жиль услышал шуршание мышей и крыс в противоположном углу темницы. Его рубашка взмокла от холодного пота. Неожиданно рядом с ним раздался приятный женский голос:

– Храбрый рыцарь!

Перед ним стояла Элеонора де Олорон, в испачканной ночной сорочке, её длинные чёрные волосы струились по плечам, ниспадая почти до колен.

– Почему ты не защитил меня? – наивно поинтересовалась она.

Жиль растерялся:

– Но как, ваше сиятельство? Я не умею проходить через стены! А где же призрак? И как вы попали сюда? – недоумевал юноша.

Элеонора рассмеялась. Её смех показался Жилю неестественным и даже страшным. Он поёжился, предчувствуя недоброе, ещё крепче сжимая крест в правой руке.

«Это не Элеонора, и так просто не может здесь оказаться, ведь она заперта в соседней темнице!»

На глазах Жиля мнимая графиня начала видоизменяться: её кожа потрескалась и облупилась, словно кора со старого сухого ствола дерева, ногти на руках и ногах резко удлинились и загнулись.

Юноша в ужасе вжался в сырую стену, прижимая к груди крест. Из плоти Элеоноры на свет появилось чудовище: его красные глаза смотрели прямо на испуганного узника, безобразная слюнявая зубастая морда скалилась, появившийся сзади из-под женской рубашки длинный хвост бил о пол, словно кожаный хлыст.

Жиль зажмурился от страха: «Вот и смерть моя пришла… Он сожрёт меня, а душу отправит Сатане…» Но юноша был истинным католиком, верящим в чудо, которое может совершить крест – символ христианской веры.

– Господи, молю тебя! Помоги, укрепи мою веру! Не допусти, дабы душа моя сгинула в Аду… – взмолился он.

Чудовище издало омерзительный рык и медленно, растягивая удовольствие начало наступать на Жиля. Юноша собрался с силами, почувствовав, что сжимаемый им в руке крест стал почти горячим, выставил его вперёд и выкрикнул срывающимся от страха голосом:

– Изыди! Вернись в свой мир! Со мною – Бог!!!

Чудовище возопило так, что у Жиля заложило уши от его страшного рыка, оно отступило и постепенно начало растворяться в воздухе, становясь всё прозрачнее и прозрачнее, и в то же время приобретая вид женщины-призрака.

Наконец женщина исчезла. Холод парализовал все члены Жиля, серебряный крест покрылся изморозью. Юноша почувствовал сильную слабость, затем осел на гнилую вонючую солому и повалился на бок.

Сквозь оцепенение Жиль услышал, как дверь соседней темницы, где томилась прекрасная Элеонора, отворилась, судя по приглушённым голосам, туда вошли несколько монахов. Графиня безмолвствовала, и даже в таком состоянии, сие обстоятельство показалось юноше странным.

«Они пришли убить её… – молниеносно пронеслось у него в голове. – Значит и меня ждёт подобная участь…»

Юноша нащупал на полу кожаный ремень, которым были связаны руки, затем примотал им крест к правой ноге, грязная широкая штанина полностью закрыла сие «оружие».

– Что ж раз мне суждено умереть, то прихвачу с собой пару монахов!

Едва он успел это сказать, как дверь его темницы отворилась. Юноша приготовился достойно принять смерть.

Вошли два монаха.

– А щенок! Небось, развязал руки! – хрипло воскликнул один из них. Жиль узнал его по голосу: «Тот самый, с постоялого двора…»

– Не вздумай брыкаться! Разрежу на ремни! – добавил второй, выставив перед собой длинный боевой скрамасакс[43]. – Иди вперёд! – приказал он.

Жилю ничего не оставалось делать, как подчиниться.

– А что с графиней? – не выдержал и спросил он.

– С ней – всё впорядке. Сейчас увидитесь! – ответил хриплый и как-то криво усмехнулся.

У Жиля возникла уверенность, что он примет смерть одновременно с прекрасной Элеонорой, и сие обстоятельство несколько придало ему сил и храбрости.

Жиля привели в просторное помещение, в котором царил полумрак. Стены, задрапированные чёрным шёлком, усиливали ощущение таинственности. Невольно у юноши возникло чувство нереальности происходящего, ему казалось, что всё это ему сниться. Серебряный крест, привязанный к ноге, начал снова самопроизвольно нагреваться, и вот он уже почти обжигал кожу, что вернуло юношу к сознанию: монахи, стоявшие вокруг него – не сон, а, увы, – явь, которая может стоить ему жизни.

Посередине зала стоял стол, также накрытый чёрным шёлком, на нём возлежала Элеонора. Вдоль стола, повторяя его контуры, горели свечи, расточавшие весьма странный дурманящий запах.

Жиль взглянул на юную графиню: обнажённая она лежала на импровизированном ложе, раскинув ноги в разные стороны. Её тело на чёрном шёлке казалось неестественно белым. «Опоили какой-нибудь гадостью», – подумал он и несколько смутился, до сих пор он видел лишь обнажённых крестьянок и то украдкой, подглядывая, когда те купались летом в Луаре.

– Что щенок, любуешься? – раздался хриплый голос над самым ухом Жиля. – Ну, насладись, немного тебе осталось. Скоро появиться Арастот, вот тогда и начнётся…

– Что? – невольно поинтересовался юноша.

Монах рассмеялся:

– Тебя принесут в жертву слуге самого Сатаны! Считай это за честь!

Внутри Жиля всё похолодело… «Вот значит зачем, меня похитили!!! – дабы скормить какому-то Арастоту! А Элеонора?! Зачем они её раздели? Хотят надругаться все по очереди? Животные!»

– Я не хочу такой чести!!! – воскликнул Жиль.

Почти все монахи повернулись в его сторону, один из них произнёс:

– Ты – свадебный подарок! Это решено! Ничто не поможет тебе: ни мольбы о пощаде, ни чудо… После соития с нашей госпожой, Арастот возьмёт тебя в свой мир, а если будешь сопротивляться, лишь усугубишь свою участь.

Жиль понял: всё кончено, его подадут некоему демону Арастоту, как свиную отбивную, на ужин, возможно даже с вином или – с человеческой кровью!

Юношу подвели к жертвенному столбу, роль которого выполняло стропило, подпирающее свод крыши и привязали верёвкой за лодыжку; серебряный крест-кинжал размещался на ноге выше, почти у колена, поэтому не вызвал ни малейших подозрений.

Монахи окружили импровизированный алтарь, на котором возлежала Элеонора, и начали нараспев говорить речитативом по латыни. Жиль не понимал их речей, от горящих свечей исходил сладковатый дурман, голова его начала кружиться. Он отгонял от себя пелену, пытающуюся накрыть и парализовать его сознание: сначала он мотал головой, затем же полностью сосредоточился на кресте, снова почувствовав тепло, распространяющееся от металла.

Настоятель Арман уже не произносил свою адскую речь, а буквально кричал, войдя в экстаз.

Неожиданно свечи, окружавшие ложе Элеоноры начали гаснуть, вокруг него образовалось красное свечение, которое усиливалось с каждой минутой. Свечение поднималось с пола в виде пятиконечной звезды, постепенно охватывая весь зал.

Монахи рухнули на колени, опустили капюшоны, так чтобы они скрывали лица, продолжая латинский речитатив. Жиль понял: это шанс извлечь самодельный кинжал, некое чувство подсказывало ему, что он ещё приходиться. Он внимательно огляделся: монахи стояли на достаточно близком расстоянии от него, – пожалуй, можно сразить одного или двух, – и только! И что же потом? – выход из зала расположен слишком далеко, и даже, если он перережет верёвку, то всё равно падёт от рук монахов-сатанистов. Оценив ситуацию, Жиль принял единственно правильное решение: следует ждать!

Чудовищный рёв огласил зал: пентаграмма запылала неистовым красно-белым огнём. По телу юноши пробежал холодок: вот он – Арастот, это его рык; ещё немного и всё будет кончено! Но Жиль решил не размениваться на мелочи – одурманенные монахи были всего лишь марионетками в руках тёмных сил: что изменится от смерти нескольких из них? Мало… Юноша собрал последние силы и волю, приготовившись атаковать чудовище, если то попытается затащить его в адскую бездну.

Наконец в зале стало невыносимо жарко: из пола, рядом с алтарём, на котором возлежала Элеонора, появилась рогатая голова демона. Она медленно вырастала из пола, ставшего тёмно-красным. Затем появились плечи демона с огромными шипами, за спиной уже виднелись сложенные чёрные крылья.

Несмотря на сильную жару, Жиль покрылся испариной, ему стало чутко. Но только – не монахам. Они окончательно вошли в дьявольский экстаз, продолжая произносить свои речитативы.

Через некоторое время Арастот в полной красе стоял рядом с дьявольским алтарём. Он обвёл пылающим взглядом присутствующих и… взгромоздился прямо на Элеонору. Она даже не вскрикнула, принимая демона в свои объятия. Жиль буквально оторопел от происходящего: юная графиня не сопротивлялась, не проклинала своих мучителей, призывно протянув руки к Арастоту. И они слились в страстных объятиях…

Монахи дружно взвыли, наслаждаясь этой страшной картиной. Жиль не мог более думать, его мысли путались, он не находил объяснений поведению юной графини.

Арастот сполна насладился телом и красотой своей земной невесты, теперь настало время Жиля. Демон спустился с алтаря, медленно наступая на свою жертву, из его отвратительной пасти струилась слюна. Жиля передёрнуло от отвращения: мгновенно воображение нарисовало ему страшную картину, как в адской бездне демоны, подобные Арастоту впиваются кривыми зубами в его молодое тело, исходя при этом слюной от удовольствия…

Он крепко сжал крест, готовясь нанести удар.

Неожиданно нечто пролетело почти через весь зал, Жиль едва ли смог уловить полёт этого предмета, настолько тот быстро проделал свой путь и…впился прямо в плечо демона под огромным шипом.

Арастот издал истошный рёв, глаза его засверкали пуще прежнего, но ничто уже не могло остановить исчадие Ада: он продолжал наступать на Жиля, намереваясь схватить и увлечь вслед за собой.

Среди монахов началась паника, некоторые из них упали, как подкошенные, другие же испуганные появлением некоего молодого человека попытались бежать.

– Рене! Де Шаперон! – пронеслось между монахами. Это последнее, что они могли сказать. Прелат невозмутимо наступал на своих бывших собратьев по Ордену, метко сражая их метательными ножами. Арбалет же пришлось бросить – времени на зарядку нового болта просто не было. В левой руке, прелат сжимал меч, уже обагрённый кровью вероотступников.

Демон получил нож в спину, но всё равно устоял – земное оружие не могло повергнуть его – и уже протянул когтистую лапу, дабы схватить Жиля. Но тот не растерялся и со всего размаха вонзил в лапу чудовища крест-кинжал. Арастот на миг остановился, выдернул крест, отбросил его, собираясь прыгнуть на свою жертву. Жиль почувствовал смрадное дыхание преисподней, и пытаясь хоть как-то защититься сжал кулаки, выставив их вперёд, как в кулачном бою со сверстниками. Почти сразу же юноша ощутил резкую боль в правом запястье – перед глазами всё поплыло – и потерял сознание. Арастот схватил его за ногу и потащил по направлению к алтарю, где ещё виднелась пентаграмма.

Наконец рана, нанесённая крестом, возымела действие: Арастот начал слабеть, ослабив хватку когтистой лапы он выпустил Жиля, тот упал на горячий пол, очерченный магической пентаграммой. Демон попытался ещё раз схватить юношу, но безуспешно, медленно растворяясь в воздухе, покидая земной мир.

В это время Рене, пребывая в диком состоянии, не чувствуя боли и страха, продолжал расправляться с монахами. И только убив последнего доминиканца, остановился и перевёл дух. Его меч, правая рука, кожаные штаны, рубашка и куртка приобрели красный оттенок от политой крови монахов.

Неожиданно Рене ощутил сильную жажду. Он тяжело дышал, стоя среди изуродованных трупов.

Элеонора неподвижно сидела на своём ложе, пока в зале происходило побоище. Её обнажённое тело было прекрасно и безукоризненно, девичья грудь выглядела столь обольстительно, что Рене не выдержал подобного зрелища, приводящего его мужское естество в трепет, даже после столь утомительной битвы. Он сдёрнул со стены кусок чёрного шёлка и произнёс:

– Сударыня, здесь – невыносимый сквозняк. Я опасаюсь за ваше драгоценное здоровье, – прелат протянул ткань Элеоноре. Девушка послушно прикрыла свою наготу, она была подавлена и не могла ничего говорить. Рене прекрасно понимая, что свидание с демоном не может доставить благородной девушке ни малейшего удовольствия, предложил:

– Недалеко от монастыря, в Шоле живёт моя семья. Там мы сможем отдохнуть. Затем я сопровожу вас до Орлеана, где передам лично в руки вашему жениху, маркизу де Турней.

Он подал левую руку юной графине, та же послушно спустилась с алтаря. В это время Жиль пришёл в себя и попытался сесть.

– О, вот ещё один уцелевший. Вероятно, ты – сын Леона, хозяина постоялого двора. – Рене приблизился к юноше. – Так ты, парень, ранен… – из руки юноши сочилась кровь. – Я перевяжу тебя.

Рене извлёк из ближайшего мёртвого тела один из своих метательных ножей, сдёрнул с алтаря шёлк и разрезал его на узкие полоски, перевязав ими рану Жиля.

– Пустяки, всего лишь царапина. Непременно заживёт, – подбодрил прелат юношу.

– Благодарю вас, господин… Вы мой – спаситель. Появись вы чуть позже – меня бы растерзали демоны…

– Всё позади… Как твоё имя?

– Жиль Гринье.

– Отлично, Жиль! Мы живы, а это сейчас – самое главное… Позаботься о девушке, мне же надо кое-что проверить.

Рене прошёлся по залу, внимательно вглядываясь в лицо каждого убитого монаха, и вынимая из окровавленных тел свои метательные ножи, увы, но среди них не было настоятеля Армана.

Внимание прелата привлекло распятие, напоминавшее кинжал, лежащее на полу около алтаря. Он поднял его, внимательно рассмотрев, понимая, что этот предмет не мог принадлежать доминиканцам в их последней ипостаси.

– Жиль, не твоя ли это вещица? – поинтересовался он, протягивая крест юноше.

– Да, господин. Я нашёл этот крест в темнице и заточил основание о камень.

– Держи, храни его. Твой кинжал прошёл боевое крещение, сразив плоть демона. Теперь он – истинное оружие веры.

Жиль принял крест, затем снял с одного из убитых монахов кожаный пояс с кошельком, который и приспособил под ножны.

Графиня, закутанная в простой монашеский плащ, Жиль, страдающий о нестерпимой боли в руке, разместились в карете. Юноша нежно обнял графиню, она ещё пребывала в шоке, смутно понимая, что происходит. Рене вывел из конюшни своего Лангедока и мула, привязав их позади кареты, и сев на козлы, хлестнул кнутом сытых, отменных, испанских лошадей, – кавалькада тронулась, покидая монастырь Святого Доминика.

Сердце Рене сжималось от боли: место, где он вырос – проклято; все, кому он верил – погибли как изменники и вероотступники. Неизвестно, когда монастырь возродиться снова. Впереди его ждала неопределённость, увы, он потерял способность чувствовать и предвосхищать события.

Глава 9

Небольшая часовня при въезде в Шоле робко отзвонила хвалу[44]. Ночные сумерки ещё не уступили рассвету, и ни кем не замеченная карета графини подъехала к дому палача. Рене спустился в козел, толкнул калитку, она подалась и легко отворилась. В Шоле было достаточно спокойно, поэтому горожане редко закрывали калики и ворота своих жилищ на ночь. Затем он вытащил засов с внутренней стороны ворот и распахнул их.

Рене и Жиль, превозмогающий боль в руке, распрягли лошадей, расположив их в конюшне. Элеонора всё ещё пребывала в забытьи, прелат помог ей выйти из кареты, затем взял на руки, и остановившись перед дверью дома повелел Жилю:

– Стучи, как можно громче. Ещё все спят…

Жиль постучал несколько раз подряд: ответа не последовало.

– Стучи ещё…

Но, увы, никто так не открыл дверь. Тогда Рене опустил Элеонору на землю.

– Пригляди за ней. Я заберусь в окно.

Прелат обошёл вокруг дома, к своему удивлению обнаружив открытыми ставни окна, располагавшегося в небольшой трапезной. Сердце Рене сжалось от дурного предчувствия.

Он ловко подтянулся и через мгновенье оказался в доме.

В трапезной стоял мрак, два небольших оконца, – одно из которых было затворено ставнями, а через другое он проник в дом, – в это время суток не давали никакого света. Поэтому Рене передвигался на ощупь, наконец, ему удалось зажечь огнивом свечу. Он осмотрелся: вроде ничего подозрительного; затем направился в комнату «родителей», хотя уже знал, что таковыми они ему не являются. Но Рене был привязан к Шаперонам, носил их фамилию, пусть теперь даже с дворянской частицей «де».

Он толкнул дверь в комнату, где спали Гийом и Соланж, и при скудном отблеске свечи увидел страшную картину: «отец», видимо пытавшийся защитить жену, был буквально исколот ножом или кинжалом, кровь залила всю постель. Что стало с матерью? – Рене пока не разобрал.

Он быстро поставил свечу на пол и бросился к «родителям», увы, но Соланж, которую Гийом защищал своим телом, также была мертва.

– Настоятель Арман! Будь ты проклят!!! – взревел Рене, словно раненный зверь. – Я найду тебя! Ты за всё заплатишь!

Прелат опустился на пол рядом с кроватью четы Шаперон, беспорядочные чувства и воспоминания детства нахлынули на него, впервые в жизни он разрыдался.

До утра оставалось несколько часов. Рене с трудом, превозмогая душевную боль, взял себя в руки, разместив графиню в небольшой комнате, которую он порой делил с братом Жульбером, тот женился два года назад и теперь обитал в доме своей супруги. Девушка, пережившая столь много за короткий отрезок времени, сразу же заснула. Жиль так и не смог заснуть, у него начался сильный жар, тело содрогалось от судорог, из раненой руки сочился гной.

Рене снял с него повязку и внимательно осмотрел рану.

– Тебя ранил демон, не так ли?

Жиль уже не мог говорить, лишь кивнул. Рене разместил юношу в трапезной, на скамье, ибо в доме было всего две комнаты, в одной из которых спала Элеонора, в другой же лежали тела зверски убитых Шаперонов.

– Боюсь, что дело худо: руку придётся отсечь. Иначе ты умрёшь, – констатировал прелат. – Ты готов?

Юноша снова кивнул: ему так хотелось жить! – и стать таким храбрым, как Рене де Шаперон! – но как же он – без руки?

Рене развёл в камине огонь, и пока тот, разгораясь, набирал силу, достал из погреба домашнего вина, которое покойный Гийом изготавливал из семян ржи. Вино было разлито по глиняным кувшинам, горлышко которых плотно обвязывалось холщёвой тряпицей.

Рене принёс один из таких кувшинов в трапезную, развязал тряпицу: моментально по помещению распространился хмельной запах. Затем он отлил ржаного напитка в чашу, слегка пригубил и закашлялся от его крепости.

– Ох, отец, – упокой Господь твою душу – и как же ты это пил? Но сейчас, то, что надо…

Жиль начал бредить, Рене понимал: нельзя терять ни минуты, иначе юноша будет обречён. Он вылил всё содержимое чаши прямо в рот Жилю, затем достал меч из ножен и раскалил до красна на огне.

Рука юноши покоилась на табурете, что стоял рядом с его импровизированной постелью. Рене, не раздумывая, не дожидаясь пока остынет меч, хладнокровно отсёк юноше кисть чуть выше запястья.

Тело Жиля скрутила судорога, он сильно застонал… Рене придерживал своего подопечного, боясь, что то может упасть. Через некоторое время Жиль затих, его кисть валялась тут же на полу. Рене подобрал её и бросил в огонь.

– Несчастный, потерять руку в таком юном возрасте, – сочувствовал Рене, хотя по возрасту был всего на три года старше юноши, но исходя из жизненного опыта, – между ними царила огромная пропасть.

Рана Жиля запеклась, Шаперон ловко перевязал культю холщёвым полотенцем. Жар спадал, судороги перестали скручивать тело несчастного юноши, он ровно задышал, погрузившись в относительно спокойный сон: опасность миновала.

Рене безумно устал, уже рассвело, но в связи с последними событиями об отдыхе не могло быть и речи. Действие зелья уже прошло, и он, чтобы как-то взбодриться глотнул отцовского вина. По телу разлилось тепло, оно окупало храброго прелата, и тот заснул прямо сидя за столом.

Ему приснились Гийом и Соланж Шаперон. Они стояли молодые и красивые посреди поля, усеянного цветами. «Мать» улыбалась:

– Помни, Рене, мы любили тебя как родного, даже больше непутёвого Жульбера.

– Прости меня, сынок, что не смогу помочь… Твоя главная битва ещё впереди… Мой меч, которым я приводил в исполнение все городские казни, спрятан в погребе… Найди его… – говорил «отец».

Рене очнулся, сквозь открытые ставни вовсю светило осеннее солнце. Жиль мирно посапывал в углу на скамейке. Наступил новый день…

Рене не пришлось одеваться, завтракать также не хотелось. Он зачерпнул ковшом воды из ведра, стоявшего на кухне, слегка освежил лицо и направился к Жульберу. Дом брата находился на окраине города и выглядел вполне справно. Жена Жульбера, Мари, на пять лет старше него, женщина хозяйственная и деловая, вдова с двумя детьми, уже поднялась и управлялась по дому, затем она по обыкновению шла в небольшой магазин цветочника, где служила продавщицей.

Жульбер же спал. Он поднимался ближе к полудню и занимал себя тем, что ничего не делал. По началу Мари мирилась с подобным положением дел, всё-таки, она – вдова, но затем начала раздражаться, а в последнее время и вовсе насела на мужа с упрёками. Тот же отшучивался, потом заявил, что она, мол, должна быть благодарной, ибо досталась ему с двумя детьми и не молоденькой. Мари окончательно обозлилась и заявила, что Жульбер забыл в чьём доме и за чей счёт живёт. Настал его черёд обидеться…

Рене открыл дверь, в доме пахло свежими медовыми лепёшками, именно такими, как он любил ещё с детства.

– Мари! – позвал он.

Из кухни появился пятилетний мальчик в длинной домотканой рубашке, без штанишек, и, увидев гостя, убежал к матери на кухню. Рене последовал за сорванцом, застав хозяйку за завтраком: на столе стояла глиняная тарелка, до верху наполненная лепёшками, и кувшин парного молока.

– Здравствуй, Мари!

Женщина оглянулась, она прекрасно знала Рене и очень уважала своего шурина.

– О, сударь! Доброго здоровья! – она чинно ему поклонилась, ибо в Шоле все знали о том, что младший сын старого палача получил дворянство за особые заслуги перед королевством. – Откушайте с нами, прошу вас, не побрезгуйте.

Запах выпечки приятно щекотал в носу и Рене не устоял.

– Пожалуй, но немного. Я – не надолго.

– Как жаль, сударь, вы – не частый гость в Шоле, – затараторила хозяйка. – На днях я заходила к вашей матушке Соланж, она…

– Она мертва, – перебил её Рене. – И отец тоже…

Мари осела на табурет и перекрестилась.

– Господи помилуй, как же это так? – искренне удивилась она.

– Их убили, вероятнее всего – нынешней ночью. Благодарю за лепёшки. Я направляюсь к гробовщику Огюсту, затем в церковь – к священнику. Передай Жульберу, когда он соблаговолит проснуться, что родители покинули этот бренный мир. Все расходы по их погребению я беру на себя…

Гийома Шаперона, бывшего палача, знал весь Шоле. Гробовщик Огюст, сморщенный седой старик, прослезился, услышав скорбную новость.

– Да, зажился на этом свете, вот и Гийома не стало, – он отёр рукавом рубахи глаза. – Не волнуйтесь, господин де Шаперон, для вашего отца и матушки будет предоставлен самый лучший гроб. Вот прошу вас в мастерскую, извольте сами убедиться.

Рене выбрал два гроба, расплатился с Огюстом и направился в церковь к отцу Филиппу. Он также был стар и помнил Гийома ещё молодым и сильным юношей. Известие об убийстве четы Шаперон мгновенно облетело весь город. Не успел Рене закончить все приготовления к погребению, как к нему пожаловал сам прево. И тщательно записав все обстоятельства дела, он предположил:

– Наверняка – старая месть. Упокой Господь душу Гийома Шаперона, но за сорок лет, что он служил палачом, многие желали ему смерти…

Рене ничего не сказал: пусть прево думает как ему угодно. Он точно знал, кто убийца Шаперонов – настоятель Арман.

Вскоре пришли Мари и Жульбер. Несмотря на свою непутёвость и скверный характер, старший брат был безутешен. Женщина вызвалась привести в порядок тела покойных перед погребением, братья не возражали. Общее горе сблизило их.

Версия о старой мести мгновенно облетела Шоле, горожане, знавшие Гийома, были с ней согласны.

Рене совершенно забыл о графине, она же не покидала комнаты. Жиль по-прежнему спал в трапезной, громкие голоса и плач разбудили его. Очнувшись, юноша ощутил резкую боль в правой руке, машинально прижал её к груди и… тут же понял, что он – калека.

Рене отдавал распоряжения, Мари также занималась приготовлениями к похоронам, один Жульбер сидел за столом в трапезной, постепенно осушая кувшин с ржаным напитком.

Завидев Жиля, он тут же предложил:

– Давай, парень, выпьем, за упокой души моих отца и матери… Да, покарает Господь их убийцу…

Юноша подсел за стол.

– Кто вы, сударь?

– Жульбер Шаперон, брат, видимо небезызвестного тебе Рене, но – де Шаперона, – мужчина намеренно сделал ударение на частице «де». – Два брата: один – пьяница и бездельник, это как ты понимаешь, – я; другой – прелат, обласканный самим Главным инквизитором Денгоном, получивший дворянство из рук самого короля… – жаловался мужчина уже изрядно опьянев. Он налил ржаного напитка в чашу, поставив её перед Жилем. – Пей, ядре-е-еный, дух захватывает…

Жиль недоумевал: Рене ничего не сказал ему об убийстве, да и в том не было смысла – ведь юноша, можно сказать, сам находился между жизнью и смертью.

Он отпил из чаши и тут же закашлялся.

– Простите, я не могу.

– Ну, ладно, тогда я сам, один… – Жульбер наполнил свою чашу в очередной раз. Вскоре он валялся под столом. Юноша пытался привести его в чувство, но безуспешно.

– Жиль! Ты очнулся?! – в трапезную вошёл Рене. – Как твоя рука?

– Благодарю вас, господин прелат, лучше. Только дергает очень…

– Ничего, главное – ты уже на ногах, а руку мы тебе новую сделаем!

Жиль округлил глаза:

– Это как, господин?

– Закажу оружейнику специальный механизм, будет лучше прежней.

– Простите меня, господин, ваш брат, – Жиль глазами указал под стол, где храпел Жульбер, – рассказал о вашем несчастье. Мне очень жаль.

Рене напрягся.

– Это сделал тот человек, который приказал похитить тебя и графиню: настоятель Арман! Я найду и убью его!

– Я с вами! – воскликнул юноша, но тотчас испугался своей инициативы.

Прелат задумался.

– А что?! Пожалуй, из тебя выйдет толк.

Элеонора проснулась далеко за полдень, колокола отзвонили нону. Она огляделась, встала с кровати и спустилась на первый этаж. В доме было тихо, она ощутила сильный голод, да и кусок чёрного шёлка, в который прикрывал её наготу, совершенно не удовлетворял представлениям о приличной одежде.

Она направилась на кухню, нашла в небольшом котелке холодную кашу, зачерствелую лепёшку, и отведала простую пищу с удовольствием. Насытившись, Элеонора ещё раз прошлась по дому, в просторной комнате на втором этаже, где ничего уже не напоминало о произошедшей трагедии, стоял сундук. Девушка открыла его, надеясь найти хоть какое-нибудь женское платье. Наряды, представшие перед её взором, были достаточно скромны и подходили скорее зажиточной горожанке, но никак – графине. Но, увы, ничего другого Элеонора не нашла, и облачилась в тёмно-синее платье с большим белым воротником, его рукава, едва достигавшие локтя, были скроены по последней фламандской моде, вместо привычных шёлковых чулок и мягких кожаных или бархатных туфелек ей пришлось надеть полосатые чулки и башмаки. Но девушка была рада и этому.

В таком виде она села на скамейку в трапезной, дабы терпеливо дождаться своего спасителя – Рене де Шаперона.

Чету Шаперонов придали земле. Священник прочёл молитву, Мари и Жульбер, обнявшись, плакали. Рене еле сдерживался, со стороны казалось, что его лицо выражает печаль и только. На самом деле его душа разрывалась от горя на части. Рядом с прелатом стоял Жиль, также почтивший память Гийома и Соланж.

Когда гробы скрылись под последними горстями земли, юноша подумал о том, что события развиваются столь стремительно: сначала его похитили, бросили в темницу, где являлся отвратительный призрак; затем его чуть не утащил в преисподнюю демон, потом он потерял кисть правой руки, и вот хоронит зверски убитых родителей своего спасителя, бесстрашного прелата.

Поразмыслив, Жиль решил, что всё это – промысел Божий, и должен он служить прелату верой и правдой, а если потребуется, то и достойно умереть.

С кладбища Рене и Жиль возвращались понурые и молчаливые. Уже на подходе к дому они почти одновременно вспомнили о графине. Элеонора даже не услышала их возвращения, тихая словно монахиня, соединив ладони на груди, сидя на скамье, она истово молилась.

Рене увидел перед собой хрупкую девушку, одетую в простое платье горожанки и пышный чепец, отделанный кружевом. Неожиданно его внимание привлёк браслет из красного золота, надетый на левую руку Элеоноры. Некое беспокойство шелохнулось в нём, но, увы, тотчас исчезло.

Графиня дочитала молитву до конца, и наконец обратила внимание на Рене и Жиля. Она покорно встала и поклонилась, прелат также ответил ей глубоким поклоном.

– Сударь, я не знаю, как выразить вам свою искреннюю благодарность, – начала она, волнуясь. – Вы так храбро сражались, подобного даже менестрели не описывают. Если вы поможете мне достичь Орлеана, где мой жених маркиз де Турней, наверняка, уже волнуется, то… простите, может быть, мне не стоит говорить об этом, но… Словом, я считаю, что всякая храбрость должна быть вознаграждена соответствующим образом.

– Благодарю, ваше сиятельство. В деньгах, особенно в золоте, нет ничего оскорбительного.

Элеонора улыбнулась, понимая, что её спасение обойдётся маркизу в кругленькую сумму. Впрочем: отчего такая мелочь, как например, тысяча золотых монет, должна её волновать? – в конце концов, жизнь графини Элеоноры де Олорон Монферрада бесценна!

Глава 10

На следующее утро Рене направился к оружейнику Блезу Морвилю, у которого приобрёл арбалет, почти пять лет назад. Блез прекрасно знал о горе, постигшем прелата, и выразил ему искренние соболезнования.

Де Шаперон выслушал излияния Морвиля достаточно терпеливо, особенно когда тот упомянул ремесло его покойного «родителя» и версию прево о свершении некой мести.

– Простите меня, сударь, – опомнился Блез, – наверняка, вы – по делу. Хотите что-либо приобрести из амуниции или оружия?

– Да, пожалуй, из того и другого. Я слышал, что есть боевые перчатки из отменной дамасской стали. Есть ли у вас нечто подобное?

Морвиль по опыту знал: де Шаперон просто так интересоваться не будет, а непременно приобретёт понравившуюся вещь.

– Есть у меня такая вещица, говорят, принадлежала известному германскому ландскнехту[45]. В качестве можете не сомневаться.

Блез принёс из своего запасника металлическую рукавицу: её длинные пальцы чем-то напоминали когти монстра. Рене внимательно её осмотрел, обратив внимание на клеймо, принадлежавшее Альдеграверу Генриху.

– Отменная перчатка… – заметил он. – Сколько вы за неё хотите?

Блез, прекрасно знавший о платёжеспособности своего постоянного клиента, тут же объявил цену:

– Пять золотых францисков[46].

– Что ж… – Рене понимал, что цена непомерно высока, но у него не было времени искать подобное приспособление, скажем, в Сомюре или Орлеане. – А могли бы вы сделать в этой перчатке специальное отверстие для облегчённого арбалета, так, чтобы его можно было при необходимости заменить, например, на скрамасакс?

Блез задумался.

– Вы имеете в виду такой же арбалет, как я продал вам когда-то?