За это можно все отдать Тушнова Вероника
Она родилась в Казани
Все начинается с детства…
Родилась Вероника Тушнова 27 марта 1911 года в Казани, крупном университетском, промышленном и торговом городе на Волге, городе своеобразном, где соединились Восток и Запад…
Дом на Большой Казанской улице, ныне Большой Красной, в котором жили тогда Тушновы, располагался на взгорье. Вверху над всем пейзажем господствовал Кремль. Здесь башня Сююмбеки соседствовала с куполами церквей. Внизу, под горой, протекала река Казанка, а вблизи устья Казанки и за ней раскинулись пригороды-слободы. Вероника любила бывать в Адмиралтейской слободе, в доме деда Павла Хрисанфовича – потомственного волжанина. В живых его Вероника не застала, но судьба деда-капитана занимала воображение девочки.
Ранней весной она с подругами наблюдала захватывающую картину ледохода. Летом Тушновы жили на Волге в Шеланге, утопавшей в яблоневых и вишневых садах. Волга вошла в жизнь и судьбу Вероники Тушновой. Позднее она много ездила по родной стране, видела немало красивых мест, очень полюбила море, но даже оно не заслонило собою память о родных волжских просторах.
- Волга, Волга моя,
- всюду ты, вечно ты,
- сколько в жизни тобою
- расставленных вех.
Отец Вероники, Михаил Павлович, рано лишился родителей, рано встал на самостоятельный путь. Он окончил Казанский ветеринарный институт, один из старейших институтов России. Прошел нелегкую службу военного врача на Дальнем Востоке… Вернувшись в Казань, Михаил Павлович начал работать в Ветеринарном институте, через несколько лет защитил докторскую диссертацию, стал профессором, впоследствии получил звание академика ВАСХНИЛ. Мать Вероники, Александра Георгиевна, родом из Самары, была художницей-любительницей.
В Веронике Михайловне много как отцовских, так и материнских черт. Высокий интеллект отца, его мятежная прямота соединялись в ней с душевной теплотой матери, с ее страстной увлеченностью искусством. Было время, когда Вероника Михайловна серьезно задумывалась, не посвятить ли себя живописи. И не случайно любовь к краскам – одна из отличительных черт ее поэзии… Веселая, остроумная, благожелательная к людям и в то же время правдивая до резкости – такой была Вероника в жизни, такова она и в поэзии.
В 1924 году Тушновы переехали на улицу Миславского. Двор их дома соприкасался с территорией цирка. Утром Вероника «просыпалась от великолепного, важного, грозного рыка львиного», потихоньку пробиралась в этот мир чудес. Спустя много лет она в рисунках запечатлеет своих друзей: клоуна, зверей, птиц. В доме Тушновых, кроме кота, жил верный дог – «Я с детства зверей любила…».
Привязанности к животным, как и любви к цветам, В. Тушнова остается верна всю жизнь. «По-прежнему вожусь с цветами и люблю зверье. В доме два кота и Чапа, рыжая китайская лайка, лохматая, коренастая, с ангельским характером и адовой силищей. Мордой похожа на Симону Синьоре», – пишет она с присущим ей юмором подруге по Казанскому университету Диноре Аксаровне Шейхали.
Значительную роль в формировании личности будущей поэтессы сыграли школьные годы. Училась Вероника в одной из лучших тогда школ города Казани – в школе № 14 имени А. Н. Радищева. В школе большое внимание уделялось иностранным языкам, французскому и немецкому, которые изучались с младших классов. Вероника обладала исключительной восприимчивостью к языкам. Позднее в университете ей впервые пришлось выступить в роли переводчика. На 125-летний юбилей университета приехал японский ученый, владевший немецким языком, и Веронике поручили сопровождать его. Со своими обязанностями переводчика она справилась превосходно. В знак признательности ученый подарил ей старинную японскую вышивку…
Непререкаемым авторитетом в школе пользовался Борис Николаевич Скворцов, преподаватель литературы, любимый учитель В. Тушновой. Широко образованный (он преподавал и в высшей школе), внимательный педагог, он один из первых заметил одаренность девочки, сочинения ее нередко читал в классе как образцовые. Стихи Вероники часто появлялись в общешкольной стенной газете, ее шутки и пародии знала вся школа, многие из них сохранились в памяти ее однокашников.
Казань славилась своим театром. Юношеские стихи Вероники дают представление об увлечениях молодежи театром, концертами. Сама Вероника любит и понимает музыку, неплохо поет, играет на рояле.
Большим событием в жизни казанской молодежи были приезды В. Маяковского и С. Есенина. Так два больших поэта стали близки В. Тушновой с юношеских лет и оказали в дальнейшем немалое влияние на ее поэзию.
В 1928 году окончена школа.
В том же году под влиянием отца Вероника поступает на медицинский факультет Казанского университета. В университетских коридорах звонкое разноязычие: русские, татары, чуваши, мари, мордва… Чувство интернационализма впитывалось в кровь, входило в сознание.
В 1931 году М.П. Тушнов переходит на работу во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ) и вместе с семьей переезжает в Ленинград, где Вероника Михайловна заканчивает Первый Ленинградский медицинский институт. По окончании института она проходит аспирантуру в Москве при кафедре гистологии ВИЭМа под руководством профессора Б. И. Лаврентьева, воспитанника Казанского университета. Готовит диссертацию. В научном сборнике появляются ее статьи.
Но увлечение поэзией не оставляет Веронику Тушнову. В 1939 году ее стихи появляются в печати. Она делает окончательный выбор и в 1941 году подает заявление в Литературный институт имени Горького. Но учиться не пришлось. Началась война. В ноябре 1941 года военная судьба вернула Веронику Михайловну в родной город. Здесь она работает палатным врачом нейрохирургического госпиталя, созданного на базе неврологической клиники ГИДУВа. Перед ее глазами проходят судьбы многих людей.
- Я за годы войны
- Побывала во всех городах,
- Потому что вот тот
- Из Тбилиси, а тот из Орла,
- Потому что у этого мать
- В Бухаре умерла.
- Кто-то пишет в Москву,
- У кого-то в Армении дочь.
- И чужую тоску
- Я баюкала каждую ночь.
За военные годы в Казани напечатано только одно стихотворение. Но приметы времени и детали быта в ее стихах убеждают, что казанские впечатления дали жизнь целому ряду ее стихотворений. Среди них такие прекрасные стихи, как «Яблоки», «Салют», «Мать».
В феврале 1943 года Вероника Михайловна возвращается в Москву. Снова госпиталь; она работает врачом-ординатором.
Исключительное значение в творческой биографии поэта имел 1944 год. В «Новом мире» появляется ее стихотворение «Хирург», посвященное Н. Л. Чистякову, хирургу московского госпиталя, в котором работала Вероника Тушнова. В том же году в «Комсомольской правде» печатается цикл «Стихи о дочери», получивший широкий читательский отклик.
В 1945 году выходит сборник В. Тушновой «Первая книга». Одним из тех, кто увидел в начинающей поэтессе талант, был В.И. Качалов. По словам его биографа В.В. Виленкина, В.И. Качалов «зачитывал» домашних и гостей ее стихами…
…Есть еще одна очень важная сторона творчества В.Тушновой – это ее неустанная переводческая деятельность. Она переводила поэтов Прибалтики, и Кавказа, и Средней Азии, поэтов Польши и Румынии, Югославии и Индии… Переводческая работа была важной и нужной: она делала доступными для русского читателя стихи многих и многих зарубежных поэтов.
…Свою последнюю книгу В. Тушнова назвала «Сто часов счастья». Пафос ее – в программных строках первого стихотворения:
- Это зря говорится,
- Что надо счастливой родиться.
- Нужно только, чтоб сердце
- Не стыдилось над счастьем трудиться…
Последние годы В. Тушновой были очень трудны – тяжелая болезнь, сложная, неустроенная личная жизнь. Ее прощание с жизнью светло и мудро:
- А стоит ли уж так печалиться,
- Прощаясь с миром дорогим.
- Ничто на свете не кончается,
- Лишь поручается другим.
- Другим любовь моя завещана,
- В других печаль моя горька…
По материалам Казанского литературного музея им. М. Горького
Память сердца
Казанский Кремль. Башня Сююмбеки.
Голуби
- Тусклый луч блестит на олове,
- мокрых вмятинах ковша…
- Чуть поваркивают голуби,
- белым веером шурша.
- Запрокидывают голову,
- брызжут солнечной водой,
- бродят взад-вперед по желобу
- тропкой скользкой и крутой.
- Бродят сонные и важные,
- грудки выгнуты в дугу,
- и блестят глаза их влажные,
- как брусника на снегу.
- Сад поник под зноем парящим,
- небо – синьки голубей…
- – Ты возьми меня в товарищи,
- дай потрогать голубей. —
- Верно, день тот был удачливым —
- ты ответил: – Ладно, лезь… —
- Дребезжать ступеньки начали,
- загремела гулко жесть…
- Мне расти мальчишкой надо бы —
- у мальчишек больше льгот…
- А на крыше – пекло адово,
- сквозь подошвы ноги жжет.
- Целый час с тобой стояли мы
- (неужели наяву?),
- птицы в небо шли спиралями,
- упирались в синеву…
- Воркованье голубиное,
- смятый ковш, в ковше – вода…
- А часы-то в детстве длинные —
- и такие же года.
- Кто их знал, что так прокатятся,
- птичьей стайкой отсверкав…
- Я ли это – в белом платьице,
- с белым голубем в руках?
Стихи о гудке
- Я с детства любила гудки на реке,
- я вечно толклась у причала,
- я все пароходы
- еще вдалеке
- по их голосам различала.
- Мы часто таким пустяком дорожим,
- затем что он с детства привычен.
- Мне новый гудок показался чужим,
- он был бессердечен и зычен.
- И я огорчилась,
- хотя я сюда
- вернулась, заведомо зная,
- что время иное, иные суда
- и Волга-то, в общем, иная.
- А все-таки он представлялся в мечте,
- как прежде, густым, басовитым…
- Мы вышли из шлюзов уже в темноте
- и двинулись морем открытым.
- Я не узнавала родные места,
- где помнила каждую малость.
- В безбрежности
- пепельных вод широта
- с темнеющим небом сливалась.
- Рвал ветер низовый
- волну на клочки,
- скитался равниною пенной,
- и только мигали в ночи маячки,
- как звездочки в безднах вселенной.
- Барометр падал,
- и ветер крепчал,
- зарница вдали полыхала,
- и вдруг нелюбимый гудок закричал,
- и вдруг я его услыхала.
- С чего же взяла я? Он вовсе не груб,
- он речью своей безыскусной
- похож на звучанье серебряных труб,
- пронзительный, гордый и грустный…
- Он, как тетива, трепетал над водой,
- под стать поражающей шири,
- такой необычный, такой молодой,
- еще не обвыкшийся в мире.
- И так покоряло его торжество,
- его несвершенности сила,
- что я не могла не влюбиться в него
- и прежней любви изменила.
- И нет сожаленья о прошлом во мне,
- в неверности этой не каюсь…
- Что делать – живу я
- в сегодняшнем дне
- и в завтрашнем жить
- собираюсь!
Капитаны
- Не ведется в доме разговоров
- про давно минувшие дела,
- желтый снимок – пароход «Суворов» —
- выцветает в ящике стола.
- Попытаюсь все-таки вглядеться
- пристальней в туман минувших лет,
- увидать далекий город детства,
- где родились мой отец и дед.
- Утро шло и мглою к горлу липло,
- салом шелестело по бортам…
- Кашлял продолжительно и хрипло
- досиня багровый капитан.
- Докурив, в карманы руки прятал
- и в белесом мареве зари
- всматривался в узенький фарватер
- Волги, обмелевшей у Твери.
- И возникал перед глазами
- причал на стынущей воде
- и домик в городе Казани,
- в Адмиралтейской слободе.
- Судьбу бродяжью проклиная,
- он ждет – скорей бы ледостав…
- Но сам не свой в начале мая,
- когда вода растет в кустах
- и подступает к трем оконцам
- в густых гераневых огнях,
- и, ослепленный мир обняв,
- весь день роскошествует солнце;
- когда прозрачен лед небес,
- а лед земной тяжел и порист,
- и в синем пламени по пояс
- бредет красно-лиловый лес…
- Горчащий дух набрякших почек,
- колючий, клейкий, спиртовой,
- и запах просмоленных бочек
- и дегтя… и десятки прочих
- тяжеловесною волной
- текут с причалов, с неба, с Волги,
- туманя кровь, сбивая с ног,
- и в мир вторгается свисток —
- привычный, хрипловатый, долгий…
- Волны медлительный разбег
- на камни расстилает пену,
- и осточертевают стены,
- и дом бросает человек…
- С трехлетним черноглазым сыном
- стоит на берегу жена…
- Даль будто бы растворена,
- расплавлена в сиянье синем.
- Гремят булыжником ободья
- тяжелых кованых телег…
- А пароход – как первый снег,
- как лебедь в блеске половодья…
- Пар вырывается, свистя,
- лениво шлепаются плицы…
- …Почти полсотни лет спустя
- такое утро сыну снится.
- Проснувшись, он к рулю идет,
- не видя волн беспечной пляски,
- и вниз уводит пароход
- защитной, пасмурной окраски.
- Бегут домишки по пятам,
- и, бакен огибая круто,
- отцовский домик капитан
- как будто видит на минуту.
- Но со штурвала своего
- потом уже не сводит взгляда,
- и на ресницах у него
- тяжелый пепел Сталинграда.
Веронике 14 лет.
Старый дом
- Сколько раз я мечтала
- в долгой жизни своей
- постоять, как бывало,
- возле этих дверей.
- В эти стены вглядеться,
- в этот тополь сухой,
- отыскать свое детство
- за чердачной стрехой.
- Но стою и не верю
- многолетней мечте:
- просто двери как двери.
- Неужели же те?
- Просто чье-то жилище,
- старый розовый дом.
- Больше, лучше и чище
- то, что знаю о нем.
- Вот ведь что оказалось:
- на родной стороне
- ничего не осталось, —
- все со мной и во мне.
- Зря стою я у окон
- в тихой улочке той:
- дом – покинутый кокон,
- дом – навеки пустой.
«Нынче детство мне явилось…»
- Нынче детство мне явилось,
- приласкало на лету.
- Свежим снегом я умылась,
- постояла на ветру.
- Надышалась, нагляделась, —
- ну какая красота!
- Дня бессолнечного белость,
- далей хвойная черта…
- Снежно-снежно.
- Тихо-тихо.
- Звон в ушах – такая тишь.
- В темных сенцах пахнет пихтой,
- у порога – пара лыж.
- Пара струганых дощечек,
- самоделье детских рук.
- Сколько вещих и не вещих
- снов скитается вокруг…
- Где таилось,
- где хранилось?
- Вдруг припомнил человек:
- хлебным квасом пахнет силос,
- спелой клюквой пахнет снег.
«У каждого есть в жизни хоть одно…»
- У каждого есть в жизни хоть одно,
- свое, совсем особенное место.
- Припомнишь двор какой-нибудь, окно,
- и сразу в сердце возникает детство.
- Вот у меня: горячий косогор,
- в ромашках весь и весь пропахший пылью,
- и бабочки. Я помню до сих пор
- коричневые с крапинками крылья.
- У них полет изменчив и лукав,
- но от погони я не уставала —
- догнать, поймать во что бы то ни стало,
- схватить ее, держать ее в руках!
- Не стало детства. Жизнь суровей, строже.
- А все-таки мечта моя жива:
- изменчивые, яркие слова
- мне кажутся на бабочек похожи.
- Я до рассвета по ночам не сплю,
- я, может быть, еще упрямей стала —
- поймать, схватить во что бы то ни стало!
- И вот я их, как бабочек, ловлю.
- И с каждым разом убеждаюсь снова
- я в тщетности стремленья своего —
- с пыльцою стертой, тускло и мертво
- лежит в ладонях радужное слово.
…желтый снимок – пароход «Суворов» выцветает в ящике стола…
«Еще шуршат, звенят и шепчут капли…»
- Еще шуршат, звенят и шепчут капли,
- с листвы катясь в пахучую траву.
- И каждый звук в молчанье сада вкраплен,
- как зерна звезд в ночную синеву.
- Перед окном черемух горьких чащи,
- как будто вниз упали облака.
- На этот мир цветущий и звенящий
- я не могу смотреть издалека.
- Мне мало звезд – десятков, сотен, тысяч.
- Моя тоска тревожна и остра.
- Я так хочу хотя бы искру высечь
- для твоего неяркого костра.
- Далекие лучистые кристаллы.
- Холодные небесные огни.
- Мне мало звезд, мне лучших песен мало,
- когда не мною созданы они.
«Резкие гудки автомобиля…»
- Резкие гудки автомобиля,
- сердца замирающий полет.
- В облаках белесой крымской пыли
- прячется нежданный поворот.
- Полны звона выжженные травы.
- Ветром с губ уносятся слова.
- Слева склоны, склоны, а направо —
- моря сморщенная синева.
- Ветер все прохладнее. Все ближе
- дальних гор скалистое кольцо.
- Я еще до сумерек увижу
- ваше загорелое лицо.
- Но когда б в моей то было власти,
- вечно путь я длила б, оттого
- что минуты приближенья к счастью
- много лучше счастья самого.
Ночь
- Ночь, как быть мне и как рассчитаться с тобою
- за холодный закат, за асфальт голубой,
- за огни, за твое колдовство молодое
- над речной, смоляной, шелестящей водой?
- Набегающий дождь, фонари и скольженье
- маслянистых разводов по руслу реки…
- Ты пришла, как внезапное опроверженье
- всех сомнений моих, всей тоске вопреки.
- Глухо плещет вода о бетонное ложе.
- Дождь рванулся по крышам. Уныло, темно…
- Да… И все-таки так ты на счастье похожа,
- что мне кажется – может быть, это оно.
«Да, ты мой сон. Ты выдумка моя…»
- Да, ты мой сон. Ты выдумка моя.
- Зачем же ты приходишь ежечасно,
- глядишь в глаза и мучаешь меня,
- как будто я над выдумкой не властна?
- Я позабыла все твои слова,
- твои черты и годы ожиданья.
- Забыла все. И все-таки жива
- та теплота, которой нет названья.
- Она, как зноя ровная струя,
- живет во мне. И как мне быть иною?
- Ведь если ты и выдумка моя —
- моя любовь не выдумана мною.
Тропинка
- Ночами такая стоит тишина,
- стеклянная, хрупкая, ломкая.
- Очерчена радужным кругом луна,
- и поле дымится поземкою.
- Ночами такое молчанье кругом,
- что слово доносится всякое,
- и скрипы калиток, и как за бугром
- у проруби ведрами звякают.
- Послушать, и кажется: где-то звучит
- железная разноголосица.
- А это все сердце стучит и стучит —
- незрячее сердце колотится.
- Тропинка ныряет в пыли голубой,
- в глухом полыхании месяца.
- Пойти по тропинке – и можно с тобой,
- наверное, где-нибудь встретиться.
«И знаю все, и ничего не знаю…»
- И знаю все, и ничего не знаю…
- И не пойму, чего же хочешь ты,
- с чужого сердца с болью отдирая
- налегших лет тяжелые пласты.
- Трещат и рвутся спутанные корни.
- И вот, не двигаясь и не дыша,
- лежит в ладонях, голубя покорней,
- тобою обнаженная душа.
- Тебе дозволена любая прихоть.
- Но быть душе забавою не след.
- И раз ты взял ее, так посмотри хоть
- в ее глаза, в ее тепло и свет.
«Помню празднество ветра и солнца…»
- Помню празднество ветра и солнца,
- эти лучшие наши часы,
- и ромашек медовые донца,
- побелевшие от росы.
- Помню ржавые мокрые листья
- в полусвете угасшего дня.
- Горьких ягод озябшие кисти
- ты с рябины срывал для меня.
- Помню, снежные тучи повисли,
- их кружила седая вода.
- Все улыбки, и слезы, и мысли
- я тебе отдавала тогда.
- Я любила и холод вокзала,
- и огней исчезающий след…
- Я, должно быть, тогда еще знала —
- так рождается песня на свет.
Сон
- Мне все это снилось еще накануне,
- в летящем вагоне, где дуло в окно…
- Мне виделся город в дыму полнолунья,
- совсем незнакомый, любимый давно.
- Куда-то я шла переулком мощеным,
- в каком-то дворе очутилась потом,
- с наружною лестницей
- и освещенным
- зеленою лампой
- чердачным окном.
- И дворик, и облик старинного дома —
- все было пугающе, страшно знакомо,
- и, что-то чудесное вспомнить спеша,
- во мне холодела от счастья душа.
- А может, все было не так, а иначе,
- забыто, придумано…
- Будем честны:
- что может быть неблагодарней задачи
- невнятно и длинно рассказывать сны?
- Коснись – и от сна отлетает дыханье,
- с мерцающих крыльев слетает пыльца.
- И – где оно, где оно? – то полыханье,
- которое в снах озаряет сердца?
- Но жизнь мне послала нежданную помощь:
- я все отыскала – и город, и полночь,
- и лестницу ту, и окошко в стене…
- Мне память твердила: теперь-то ты помнишь?
- А мне все казалось, что это во сне.
Первый снимок.
«Всплески мерные…»
- Всплески мерные
- за бортами,
- посвист свежего ветерка,
- смутно дизелей бормотанье
- долетает изглубока.
- Берега обступают тесно
- темным ельником и сосной,
- удивительны и прелестны
- тишиною своей лесной.
- После долгих просторов моря,
- где и берега не видать,
- очень ласковы
- эти взгорья,
- сел прибрежная благодать.
- И на нашем пути пройденном
- представляется это мне
- часом праздничным,
- проведенным
- с кем-то близким
- наедине.
«В альбомчике школьном снимки…»
- В альбомчике школьном снимки:
- Сосны. Снега. Стога.
- В рыже-лиловой дымке
- давние берега.
- Все, что тогда любила, —
- выцвело, отошло.
- Помнится только – было.
- Ну, было – и хорошо!
- Вечером на закате,
- в особый июньский день,
- девочки в белых платьях
- в школу несут сирень.
- Прошлое на закате
- солнцем озарено.
- Девочки в белом платье
- нет на земле давно.
- Это не боль, не зависть, —
- юности милой вослед
- смотрит не отрываясь
- женщина средних лет.
- Давнее теплое счастье
- мимо нее прошло.
- Кивнуло ей, усмехнулось
- и скрылось… И хорошо!
- И хорошо, что годы
- изменчивы, как река.
- Новые повороты,
- новые берега.
Прощанье
- У дебаркадеров лопочет
- чернильно-черная вода,
- как будто высказаться хочет,
- да не умеет – вот беда!
- Как будто бы напомнить хочет
- о важном, позабытом мной,
- и все вздыхает, все бормочет
- в осенней теми ледяной.
- Мой давний город, город детства
- в огнях простерт на берегу.
- Он виден мне, а вот вглядеться
- в себя, былую, не могу.
- Чувств неосвоенная область,
- смятенных дум круговорот.
- Напрасно старенький автобус
- меня на набережной ждет.
- Ах, если б не рассудка строгость
- и не благоразумья власть!
- Но тонко просвистела лёгость,
- и связь, как нить, оборвалась.
- И вот уже клубит сугробы
- и за кормой шумит вода,
- и город в ночь уходит, чтобы
- не воротиться никогда.
- И не сказать, как это грустно,
- и взять бы кинуться вослед…
- Но жизнь с трудом меняет русло,
- когда тебе не двадцать лет.
«Я помню, где-то…»
- Я помню, где-то,
- далеко вначале,
- наплававшись до дрожи поутру,
- на деревенском стареньком причале
- сушила я косенки на ветру.
- Сливались берега за поворотом,
- как два голубо-сизые крыла,
- и мне всегда узнать хотелось:
- что там?
- А там, за ними,
- жизнь моя была.
- И мерялась, как водится, годами,
- и утекали годы, как вода…
- Я знаю, что
- за синими горами,
- и не хочу заглядывать туда.
«Память сердца! Память сердца…»
О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной…
К. Батюшков
- Память сердца! Память сердца!
- Без дороги бродишь ты, —
- луч, блуждающий в тумане,
- в океане темноты.
- Разве можно знать заране,
- что полюбится тебе,
- память сердца, память сердца,
- в человеческой судьбе?
- Может, в городе – крылечко,
- может, речка, может, снег,
- может, малое словечко,
- а в словечке – человек!
- Ты захватишь вместо счастья
- теплый дождь, долбящий жесть,
- пропыленную ромашку
- солнцу можешь предпочесть!..
- Госпитальные палаты,
- костылей унылый скрип…
- Отчего-то предпочла ты
- взять с собою запах лип.
- И теперь всегда он дышит
- над июньскою Москвой
- той военного тревогой,
- незабвенною тоской…
- А когда во мгле морозной
- красный шар идет на дно —
- сердце бьется трудно, грозно,
- задыхается оно…
- Стук лопаты, комья глины,
- и одна осталась я…
- Это было в час заката,
- в первых числах января.
- А когда в ночи весенней
- где-то кличет паровоз,
- в сердце давнее смятенье,
- счастье, жгучее до слез!
- Память сердца! Память сердца!
- Где предел тебе, скажи!
- Перед этим озареньем
- отступают рубежи.
- Ты теплее, ты добрее
- трезвой памяти ума…
- Память сердца, память сердца,
- ты – поэзия сама!
Тревога. Грусть…
Но я все та же, та же, что бывало…
Ночная тревога
- Знакомый, ненавистный визг…
- Как он в ночи тягуч и режущ!
- И значит – снова надо вниз,
- в неведенье бомбоубежищ.
- И снова поиски ключа,
- и дверь с задвижкою тугою,
- и снова тельце у плеча,
- обмякшее и дорогое.
- Как назло, лестница крута, —
- скользят по сбитым плитам ноги;
- и вот навстречу, на пороге —
- бормочущая темнота.
- Здесь времени потерян счет,
- пространство здесь неощутимо,
- как будто жизнь, не глядя, мимо
- своей дорогою течет.
- Горячий мрак, и бормотанье
- вполголоса. И только раз
- до корня вздрагивает зданье,
- и кто-то шепотом: «Не в нас».
- И вдруг неясно голубой
- квадрат в углу, на месте двери:
- «Тревога кончилась. Отбой!»
- Мы голосу не сразу верим.
- Но лестница выводит в сад,
- а сад омыт зеленым светом,
- и пахнет резедой и летом,
- как до войны, как год назад.
- Идут на дно аэростаты,
- покачиваясь в синеве.
- И шумно ссорятся ребята,
- ища осколки по примятой,
- белесой утренней траве.
Кукла
- Много нынче в памяти потухло,
- а живет безделица, пустяк:
- девочкой потерянная кукла
- на железных скрещенных путях.
- Над платформой пар от паровозов
- низко плыл, в равнину уходя…
- Теплый дождь шушукался в березах,
- но никто не замечал дождя.
- Эшелоны шли тогда к востоку,
- молча шли, без света и воды,
- полные внезапной и жестокой,
- горькой человеческой беды.
- Девочка кричала и просила
- и рвалась из материнских рук, —
- показалась ей такой красивой
- и желанной эта кукла вдруг.
- Но никто не подал ей игрушки,
- и толпа, к посадке торопясь,
- куклу затоптала у теплушки
- в жидкую струящуюся грязь.
- Маленькая смерти не поверит,
- и разлуки не поймет она…
- Так хоть этой крохотной потерей
- дотянулась до нее война.
- Некуда от странной мысли деться:
- это не игрушка, не пустяк, —
- это, может быть, обломок детства
- на железных скрещенных путях.
1930 год.
В Кудинове
- Небо чисто, зелено и строго.
- В закопченном тающем снегу
- танками изрытая дорога
- медленно свивается в дугу.
- Где-то на лиловом горизонте
- низкий дом, запорошенный сад…
- Ты подумай только: как о фронте,
- о деревне этой говорят, —
- где в то лето солнечные слитки
- падали в смолистый полумрак,
- где у сделанной тобой калитки
- как-то утром распустился мак.
- Где ночами, за белесой пряжей,
- ухала унылая сова,
- где у маленькой девчурки нашей
- складывались первые слова.
- Как душе ни трудно и ни тяжко,
- все равно забыть я не могу
- шелковую мокрую ромашку,
- девочку на солнечном лугу.
- Как теперь там странно, незнакомо,
- каждый куст на прежний не похож,
- как, наверное, страшна у дома
- пулемета бешеная дрожь.
- Как, наверное, угрюм и мрачен,
- слыша дальний, все растущий вой,
- у калитки старой нашей дачи,
- стиснув зубы, ходит часовой.
Ночь
(Зима 1942 г.)
- Смеясь и щуря сморщенные веки,
- седой старик немыслимо давно
- нам подавал хрустящие чуреки
- и молодое мутное вино.
- Мы пили все из одного стакана
- в пронзительно холодном погребке,
- и влага, пенясь через край, стекала
- и на землю струилась по руке.
- Мы шли домой, когда уже стемнело
- и свежей мглою потянуло с гор.
- И встал до неба полукругом белым
- морскою солью пахнущий простор.
- От звезд текли серебряные нити,
- и на изгибе медленной волны
- дрожал блестящим столбиком Юпитер,
- как отраженье крохотной луны.
- А мы купались… И вода светилась…
- И вспыхивало пламя под ногой…
- А ночь была как музыка, как милость —
- торжественной, сияющей, нагой.
- ………………………………..
- Зачем я нынче вспомнила про это?
- Здесь только вспышки гаснущей свечи,
- и темный дом, трясущийся от ветра,
- и вьюшек стук в нетопленой печи.
- Проклятый стук, назойливый, как Морзе!
- Тире и точки… точки и тире…
- Окно во льду, и ночь к стеклу примерзла,
- и сердце тоже в ледяной коре.
- Еще темней. Свеча почти погасла.
- И над огарком синеватый чад.
- А воткнут он в бутылку из-под масла
- с наклейкой рваной – «Розовый мускат».
- Как трудно мне поверить, что когда-то
- сюда вино звенящее текло,
- что знало зной и пенные раскаты
- замасленное, мутное стекло!
- Наверно, так, взглянув теперь в глаза мне,
- хотел бы ты и все-таки не смог
- увидеть снова девочку на камне
- в лучах и пене с головы до ног.
- Но я все та же, та же, что бывало…
- Пройдет война, и кончится зима.
- И если бы я этого не знала,
- давно бы ночь свела меня с ума.
Яблоки
Ю. Р.
- Ты яблоки привез на самолете
- из Самарканда лютою зимой,
- холодными, иззябшими в полете
- мы принесли их вечером домой.
- Нет, не домой. Наш дом был так далеко,
- что я в него не верила сама.
- А здесь цвела на стеклах синих окон
- косматая сибирская зима.
- Как на друзей забытых, я глядела
- на яблоки, склоняясь над столом,
- и трогала упругое их тело,
- пронизанное светом и теплом.
- И целовала шелковую кожу,
- и свежий запах медленно пила.
- Их желтизна, казалось мне, похожа
- на солнечные зайчики была.
- В ту ночь мне снилось: я живу у моря.
- Над морем зной. На свете нет войны.
- И сад шумит. И шуму сада вторит
- ленивое шуршание волны.
- Я видела осеннюю прогулку,
- сырой асфальт и листья без числа.
- Я шла родным московским переулком
- и яблоки такие же несла.
- Потом с рассветом ворвались заботы.
- В углах синел и колыхался чад…
- Топили печь… И в коридоре кто-то
- сказал: «По Реомюру – пятьдесят».
- Но как порою надо нам немного:
- среди разлук, тревоги и невзгод
- мне легче сделал трудную дорогу
- осколок солнца, заключенный в плод.
«Словно засыпающий ребенок…»
- Словно засыпающий ребенок,
- бормотал невнятное родник.
- И казался трогательно тонок
- полумесяц, вышедший на миг.
- Помнится неловкое объятье
- у приволжских шелковистых ив,
- и как долго не могла понять я,
- отчего со мной ты молчалив.
- ……………………….
- Как невесел месяц на ущербе,
- как поля озябшие пусты,
- как мертвы на постаревшей вербе
- свернутые в трубочку листы!
- Мы с тобою тоже постарели:
- каждому дорога нелегка…
- От шершавого сукна шинели
- разгорелась у меня щека.
- Но спроси, и я тебе отвечу,
- что за встречу, посланную нам,
- за подаренный судьбою вечер
- я любую молодость отдам.
«Ты ложишься непривычно рано…»
- Ты ложишься непривычно рано.
- Прихожу, а комната темна.
- Верно, спишь – я спрашивать не стану.
- Света нет. И печка холодна.
- Знаю, стосковалась ты по доме
- долгою сибирскою зимой.
- Взять тебя бы в теплые ладони,
- отнести бы сонную домой.
- Чтобы утром, как не расставались, —
- круглый столик, снимок на стене…
- Все, как раньше, все – любая малость,
- издали любимая вдвойне.
- Чтобы, воду зажигая в кружке,
- ластясь у знакомого плеча,
- пролегли от окон до подушки
- два косых смеющихся луча.
- Чтобы ты, глаза от света жмуря,
- озадаченная тишиной,
- поняла, что отгремела буря,
- что прошла, не тронув, стороной.
- За тебя, за твой беспечный вечер,
- за покой усталого лица
- всю бы тяжесть я взяла на плечи
- и дошла бы с нею до конца.
- За окном морозного тумана
- мутная глухая пелена.
- Я тебя обманывать не стану:
- продолжается война.
Дорога
- До города двенадцать километров.
- Шоссе как вымерло – ни человека…
- Иду одна, оглохшая от ветра,
- перехожу взлохмаченную реку.
- Мы на реке с тобой бывали вместе,
- когда-то шли по этой вот дороге…
- Как увязают в чавкающем тесте
- усталые по непривычке ноги.
- Как больно хлещут ледяные плети,
- какой пронзительный, угрюмый вечер,
- и ни огня на целом божьем свете,
- и от мешка оцепенели плечи.
- В нем розовая крупная картошка,
- пронизанная сыростью осенней.
- Приду и стукну в крайнее окошко,
- и мать с огарком отопрет мне сени.
- Огонь запляшет, загудит в железке,
- вода забулькает. А я раскрою дверцу
- и сяду возле. И при жарком блеске
- письмом вчерашним отогрею сердце.
- И долгий путь сквозь мокрое ненастье
- осенней ночью – хриплой и бездомной
- мне кажется ничтожно малой частью
- одной дороги – общей и огромной.
Разлука
I
- В руке сжимая влажные монеты,
- я слушаю с бессмысленной тоской,
- как в темноте, в слепом пространстве где-то,
- звонок смеется в комнате пустой.
- Я опоздала. Ты ушел из дома.
- А я стою – мне некуда идти.
- На ветровой простор аэродрома
- в такую ночь не отыскать пути.
- И я шепчу сквозь слезы: «До свиданья!
- Счастливый путь, любимый человек!»
- Ничтожная минута опозданья
- мне кажется разлукою навек.
II
- Утром на пути в аэропорт
- улицы просторны и пусты.
- Горизонт туманом полустерт,
- розовеют почками кусты.
- Вся в росе, младенчески мягка
- вдоль шоссе топорщится трава.
- В сердце с ночи забралась тоска —
- каждая разлука такова.
- На перроне – голубой забор,
- тени бродят, на песке скользя…
- Дальше – ветер, солнце и простор.
- Дальше провожающим нельзя.
- В облаках, стихая, как струна,
- «Дуглас» чертит плавный полукруг.
- Радость встреч была бы не полна
- без щемящей горечи разлук.
- За разлукой есть далекий час.
- Как мы станем ждать его с тобой!..
- Он всегда приходит в первый раз,
- заново подаренный судьбой.
Осень
- Нынче улетели журавли
- на заре промозглой и туманной.
- Долго, долго затихал вдали
- разговор печальный и гортанный.
- С коренастых вымокших берез
- тусклая стекала позолота;
- горизонт был ровен и белес,
- словно с неба краски вытер кто-то.
- Тихий дождь сочился без конца
- из пространства этого пустого…
- Мне припомнился рассказ отца
- о лесах и топях Августова.
- Ничего не слышно о тебе.
- Может быть, письмо в пути пропало,
- может быть… Но думать о беде —
- я на это не имею права.
- Нынче улетели журавли…
- Очень горько провожать их было.
- Снова осень. Три уже прошли…
- Я теплее девочку укрыла.
- До костей пронизывала дрожь,
- в щели окон заползала сырость…
- Ты придешь, конечно, ты придешь
- в этот дом, где наш ребенок вырос.
- И о том, что было на войне,
- о своем житье-бытье солдата
- ты расскажешь дочери, как мне
- мой отец рассказывал когда-то.
Мать
- Года прошли,
- а помню, как теперь,
- фанерой заколоченную дверь,
- написанную мелом цифру «шесть»,
- светильника замасленную жесть,
- колышет пламя снежная струя,
- солдат в бреду…
- И возле койки – я.
- И рядом смерть.
- Мне трудно вспоминать,
- но не могу не вспоминать о нем…
- В Москве, на Бронной, у солдата – мать…
- Я знаю их шестиэтажный дом,
- московский дом…
- На кухне примуса,
- похожий на ущелье коридор,
- горластый репродуктор,
- вечный спор
- на лестнице… ребячьи голоса…
- Вбегал он, раскрасневшийся, в снегу,
- пальто расстегивая на бегу,
- бросал на стол с размаху связку книг —
- вернувшийся из школы ученик.
- Вот он лежит: не мальчик, а солдат,
- какие тени темные у скул,
- как будто умер он, а не уснул,
- московский школьник… раненый солдат.
- Он жить не будет.
- Так сказал хирург.
- Но нам нельзя не верить в чудеса,
- и я отогреваю пальцы рук…
- Минута… десять… двадцать… полчаса…
- Снимаю одеяло – как легка
- исколотая шприцами рука.
- За эту ночь уже который раз
- я жизнь держу на острие иглы.
- Колючий иней выбелил углы,
- часы внизу отбили пятый час…
- О, как мне ненавистен с той поры
- холодноватый запах камфары!
- Со впалых щек сбегает синева,
- он говорит невнятные слова,
- срывает марлю в спекшейся крови…
- Вот так. Еще. Не уступай! Живи!
- …Он умер к утру, твой хороший сын,
- твоя надежда и твоя любовь…
- Зазолотилась под лучом косым
- суровая мальчишеская бровь,
- и я таким увидела его,
- каким он был на Киевском, когда
- в последний раз,
- печальна и горда,
- ты обняла ребенка своего.
- В осеннем сквере палевый песок
- и ржавый лист на тишине воды…
- Все те же Патриаршие пруды,
- шестиэтажный дом наискосок,
- и снова дети роются в песке…
- И, может быть, мы рядом на скамью
- с тобой садимся.
- Я не узнаю
- ни добрых глаз, ни жилки на виске.
- Да и тебе, конечно, невдомек,
- что это я заплакала над ним,
- над одиноким мальчиком твоим,
- когда он уходил.
- Что одинок
- тогда он не был…
- Что твоя тоска
- мне больше,
- чем кому-нибудь, близка…
Люблю зверье…
Хирург
Н. Л. Чистякову
- Порой он был ворчливым оттого,
- что полшага до старости осталось.
- Что, верно, часто мучила его
- нелегкая военная усталость.
- Но молодой и беспокойный жар
- его хранил от мыслей одиноких —
- он столько жизней бережно держал
- в своих ладонях, умных и широких.
- И не один, на белый стол ложась,
- когда терпеть и покоряться надо,
- узнал почти божественную власть
- спокойных рук и греющего взгляда.
- Вдыхал эфир, слабел и, наконец,
- спеша в лицо неясное вглядеться,
- припоминал, что, кажется, отец
- смотрел вот так когда-то в раннем детстве.
- А тот и в самом деле был отцом
- и не однажды с жадностью бессонной
- искал и ждал похожего лицом
- в молочном свете операционной.
- Своей тоски ничем не выдал он,
- никто не знает, как случилось это, —
- в какое утро был он извещен
- о смерти сына под Одессой где-то…
- Не в то ли утро, с ветром и пургой,
- когда, немного бледный и усталый,
- он паренька с раздробленной ногой
- сынком назвал, совсем не по уставу.
Письмо
- Хмуро встретили меня в палате.
- Оплывала на столе свеча.
- Человек метался на кровати,
- что-то исступленное крича.
- Я из стиснутой руки солдата
- осторожно вынула сама
- неприглядный, серый и помятый
- листик деревенского письма.
- Там, в письме, рукою неумелой
- по-печатному писала мать,
- что жива, а хата погорела
- и вестей от брата не слыхать.
- Что немало горя повидали,
- что невзгодам не было конца,
- что жену с ребенком расстреляли,
- уходя, у самого крыльца.
- Побледневший, тихий и суровый
- в голубые мартовские дни
- он ушел в своей шинели новой,
- затянув скрипучие ремни.
- В коридоре хрустнул пол дощатый,
- дверь внизу захлопнулась, звеня.
- Человек, не знающий пощады,
- шел вперед, на линию огня.
- Шел он, плечи крепкие сутуля,
- нес он ношу – ненависть свою.
- Только бы его шальная пуля
- не задела где-нибудь в бою…
- Только не рванулась бы граната,
- бомба не провыла на пути,
- потому что ненависть солдату
- нужно до Берлина донести!
«Летел сквозь бурю лунный круг…»
- Летел сквозь бурю лунный круг,
- и ветер тучи рвал.
- Письмо мне передал твой друг
- проездом на Урал.
- Спеша, конверт, промокший весь,
- я тут же сорвала.
- И не могла письма прочесть —
- такая тьма была.
- И только свет, неверный свет
- октябрьской луны
- упал на маленький портрет
- с летящей вышины.
- И поняла я по чертам
- неясного лица,
- что ты, конечно, будешь там
- до самого конца.
- И пожалела об одном:
- что разный путь у нас,
- что я не в городе родном
- в такой тяжелый час.
«В оцепененье стоя у порога…»
- В оцепененье стоя у порога,
- я слушаю с бессмысленной тоской,
- как завывает первая тревога
- над черною, затихшею Москвой.
- Глухой удар,
- бледнеющие лица,
- колючий звон разбитого стекла,
- но детский сон сомкнул твои ресницы.
- Как хорошо, что ты еще мала…
- Десятый день мы тащимся в теплушке,
- в степи висит малиновая мгла,
- в твоих руках огрызок старой сушки.
- Как хорошо, что ты еще мала…
- Четвертый год отец твой не был дома,
- опять зима идет, белым-бела,
- а ты смеешься снегу молодому.
- Как хорошо, что ты еще мала…
- И вот – весна.
- И вот – начало мая.
- И вот – конец!
- Я обнимаю дочь.
- Взгляни в окошко,
- девочка родная!
- Какая ночь!
- Смотри, какая ночь!
- Текут лучи, как будто в небе где-то
- победная дорога пролегла.
- Тебе ж видны одни потоки света…
- Как жалко мне, что ты еще мала!
«Спокойный вечер пасмурен и мглист…»
- Спокойный вечер пасмурен и мглист.
- Не слышно птиц среди древесных кружев.
- Пустынна улица. Последний ржавый лист
- в морозном воздухе легчайший ветер кружит.
- Любимая осенняя пора.
- На облаках – сиреневые блики,
- на светлых лужицах каемка серебра,
- и над землей – покой, безмерный и великий.
- Как лживо все: и эта тишина,
- и мягкий полог облачных волокон…
- Как пристально в глаза людей война
- глядит пустыми впадинами окон.
- Мне с каждым днем милее ты,
- все тверже взгляд, все звонче лепет,
- как будто новые черты
- рука невидимая лепит…
Из цикла
«Стихи о дочери»
Наташе
I
- Душная, безлунная
- наступила ночь.
- Все о сыне думала,
- а сказали: «Дочь».
- Хорошо мечтается
- в белизне палат…
- Голубые лампочки
- у дверей горят.
- Ветер стукнул форточкой,
- кисею струя.
- Здравствуй, милый сверточек,
- доченька моя!
- Все такое синее,
- на столе – цветы.
- Думала о сыне я,
- а родилась – ты.
- Ты прости, непрошеный
- ежик сонный мой.
- Я тебя, хорошую,
- отвезу домой.
- Для тебя на коврике
- вышита коза,
- у тебя, наверное,
- синие глаза…
- Ну… а если серые —
- маме все равно.
- …………………
- Утро твое первое
- смотрится в окно.
III
- Ты счета не ведешь годам,
- встречая только третье лето.
- Твоих мгновений череда
- туманом солнечным одета.
- Уколы маленьких обид
- тебя еще не могут ранить,
- и огорчений не хранит
- твоя ребяческая память.
- И, милой резвости полна, —
- как знать ребенку тяжесть ноши? —
- ты слово новое – «война» —
- лепечешь, хлопая в ладоши.
IV
- Вагон бросало и качало.
- Молчали все. А вечер гас.
- И каждый знал: еще начало,
- еще неясный первый час.
- Казалось мне: за далью алой
- гремят грядущие бои…
- Но как бессильно я сжимала
- ручонки пыльные твои!
- А после ночь. Без искры света
- свершался необычный путь.
- Скажи, ответь – ты помнишь это?
- И если помнишь – позабудь.
- Живи, цветам и песням рада,
- смеясь, горюя и любя,
- а помнить этого не надо:
- я буду помнить за тебя.
V
- Тревога. Грусть. Приходит почтальон —
- ни весточки о милом человеке…
- А городок метелью занесен
- до самых крыш. И, кажется, навеки.
- Наш новый дом в сугробах под горой,
- к нему бежит петлистая дорожка,
- в нем есть окно за ледяной корой,
- печурка есть, горячая картошка.
- Есть девочка. Зеленые глаза,
- лукавый рот и бантик цвета мака.
- Есть девочка. При ней нельзя заплакать,
- при ней нельзя о горьком рассказать.
- Она поймет. С недетской теплотой
- ладошки мягкие ко мне на плечи лягут…
- Нельзя при ней, при маленькой такой, —
- ей рано знать печаль житейских тягот.
- Я напишу ей буквы на листе,
- я нарисую зайчика в тетради.
- Я засмеюсь – ее улыбки ради.
- Я буду плакать после, в темноте…
VII
- А круг все ширится. В него вовлечены
- природа, люди, города и войны.
- Теперь ей книжки пестрые нужны,
- упав, она не говорит, что больно.
- Не любит слово скучное «нельзя»,
- все льнет ко мне, работать мне мешая.
- Как выросла! Совсем, совсем большая,
- мы с ней теперь хорошие друзья.
- Она со мною слушает салюты,
- передвигает красные флажки
- и, Прут найдя на карте в полминуты,
- обводит пальцем ниточку реки.
- Понятлива, пытлива и упряма.
- На многое ответы ей нужны.
- Она меня спросила как-то: «Мама,
- а было так, что не было войны?»
- Да. Было так. И будет, будет снова.
- Как хорошо тогда нам станет жить!
- Ты первое услышанное слово
- еще успеешь в жизни позабыть.
На этюдах. 1935 год.
Салют
- Мы час назад не думали о смерти.
- Мы только что узнали: он убит.
- В измятом, наспех порванном конверте
- на стуле извещение лежит.
- Мы плакали. Потом молчали обе.
- Хлестало в стекла дождиком косым…
- По-взрослому нахмурив круглый лобик,
- притих ее четырехлетний сын.
- Потом стемнело. И внезапно, круто
- ракетами врезаясь в вышину,
- волна артиллерийского салюта
- тяжелую качнула тишину.
- Мне показалось, будет очень трудно
- сквозь эту боль и слезы видеть ей
- цветенье желтых, красных, изумрудных
- над городом ликующих огней.
- Но только я хотела синей шторой
- закрыть огни и море светлых крыш,
- мне женщина промолвила с укором:
- «Зачем? Пускай любуется малыш».
- И, помолчав, добавила устало,
- почти уйдя в густеющую тьму:
- «…Мне это все еще дороже стало —
- ведь это будто памятник ему».
Беженец
- Он из теплушки на траву горячую
- по-стариковски спрыгнул тяжело.
- В косых лучах столбы вдали маячили,
- и все в степи жужжало и цвело.
- Внезапная прохлада наплывала,
- вода журчала в чаще ивняка,
- и эту воду пили у привала
- и брали в чайник вместо кипятка.
- Старик лежал, глазами безучастными
- следя за колыханьем колоска.
- Десятками травинок опоясанный,
- зеленый мир качался у виска.
- Июльский воздух, раскаленный, зримый,
- над степью тек. Старик лежал на дне.
- Все, не касаясь, проходило мимо.
- Он жил все там – в своем последнем дне.
- Такое же вот солнце заходящее,
- бормочущего сада забытье,
- мычанье стада и в кустах блестящее
- днестровское тяжелое литье.
- От памяти нам никуда не деться,
- не выжечь в мыслях прошлого огнем,
- но если лучше в прошлое вглядеться,
- увидеть можно будущее в нем.
Городок
- Не прозвучит ни слово, ни гудок
- в развалинах, задохшихся от дыма.
- Лежит убитый русский городок,
- и кажется – ничто непоправимо.
- Еще в тревожном зареве закат
- и различимы голоса орудий,
- а в городок уже приходят люди.
- Из горсти пьют, на дне воронки спят.
- И снова дым. Но дым уже другой —
- теперь он пахнет теплотой и пищей.
- И первый сруб, как первый лист тугой,
- из черного выходит корневища.
- И медленная светлая смола,
- как слезы встречи, катится по стенам.
- И верят люди: жизнь благословенна,
- как бы она сурова ни была!
В лесу
- Навстречу сосны. Нет конца им…
- День ярче, выше, горячей,
- но хвойный кров непроницаем
- для ливня солнечных лучей.
- Лишь кое-где во мраке вкраплен
- как будто золота кусок.
- И с веток солнечные капли
- сочатся в розовый песок.
- В лесу торжественно и тихо…
- Но я не слышу тишины, —
- еще не умер отзвук дикой,
- железной музыки войны.
- И с молодой березкой рядом,
- ее шуршанием одет,
- стоит расщепленный снарядом
- сосны обугленный скелет.
Птица
- Бои ушли. Завесой плотной
- плывут туманы вслед врагам,
- и снега чистые полотна
- расстелены по берегам.
- И слышно: птица птицу кличет,
- тревожа утреннюю стынь.
- И бесприютен голос птичий
- среди обугленных пустынь.
- Он бьется, жалобный и тонкий,
- о синеву речного льда,
- как будто мать зовет ребенка,
- потерянного навсегда.
- Кружит он в скованном просторе,
- звеня немыслимой тоской,
- как будто человечье горе
- осталось плакать над рекой.
Костер
- Чахлый лес, сквозной, багряно-рыжий,
- заткан солнцем вдоль и поперек.
- Как сейчас я этот полдень вижу,
- красный от брусники бугорок.
- Корчится атласная берёста
- на почти невидимом костре.
- Мне с тобою весело и просто,
- как девчонке, школьнице, сестре.
- Наверху негреющая просинь,
- зябких листьев вековечный спор.
- Мы придем на будущую осень
- в эту рощу разложить костер.
- А на осень бушевала буря.
- Ты вернулся без меня, один.
- Потерялся в непривычном гуле
- лепет перепуганных осин.
- И в шинели серой, с автоматом
- у березовых атласных ног
- ты прилег за круглый и примятый
- красный от брусники бугорок.
- И пошли, пошли пути-дороги
- колесить на тысячи ладов.
- И стоишь теперь ты на пороге
- незнакомых прусских городов.
- Верно, скоро выйдет срок разлуке.
- И, придя в знакомые места,
- отогреем мы сердца и руки
- у родного русского костра.
Домой
- Сквозь дрему глухую, предутренний сон
- я чувствую: поезд идет под уклон.
- Прильнула к окну шелестящая муть,
- легчайшим изгибом свивается путь.
- И в свете февральских расплывчатых звезд
- в двенадцать пролетов над Волгою мост.
- В мерцанье рассвета уходит река.
- Лесами скользит эшелона змея.
- На запад, на запад, где дремлет Москва,
- где в облаке сизом – родная моя.
- Я завтра увижу покинутый дом,
- я завтра приду к дорогому крыльцу —
- приду и немного помедлю на нем,
- дорожный платок прижимая к лицу.
- Я вспомню о щелях в садовой тени,
- о вое тревог по ночам и о том,
- как мы в беспокойные первые дни
- полоски на стекла клеили крестом.
- И самое горькое вспомнится мне:
- взволнованный, людный вечерний вокзал,
- и небо в щемящем закатном огне,
- и что мне любимый, целуя, сказал.
- Мне этого часа вовек не забыть.
- Да разве мы прежде умели любить?
- Да разве мы знали, что значит война,
- будет разлука горька и длинна?
- …На запад скользит эшелона змея,
- все ближе мой город, отчизна моя!
«Вот и город. Первая застава…»
- Вот и город. Первая застава.
- Первые трамваи на кругу.
- Очень я, наверное, устала,
- если улыбнуться не могу.
- Вот и дом. Но смотрят незнакомо
- стены за порогом дорогим.
- Если сердце не узнало дома,
- значит, сердце сделалось другим.
- Значит, в сердце зажилась тревога,
- значит, сердце одолела грусть.
- Милый город, подожди немного, —
- я смеяться снова научусь.
- Ты великая, моя любовь
Ты великая, моя любовь
В. Тушнова. 1962 год.
«Сколько милых ровесников…»
- Сколько милых ровесников
- в братских могилах лежит.
- Узловатая липа
- родительский сон сторожит.
- Все беднее теперь я,
- бесплотнее день ото дня,
- с каждой новой потерей
- все меньше на свете меня.
- Черноглазый ребенок…
- Давно его, глупого, нет.
- Вместо худенькой девушки —
- плоский бумажный портрет.
- Вместо женщины юной
- осталась усталая мать.
- Надлежит ей исчезнуть…
- Но я не хочу исчезать!
- Льются годы рекою,
- сто обличий моих хороня,
- только с каждой строкою
- все больше на свете меня.
- Оттого все страшнее мне
- браться теперь за перо,
- оттого все нужнее
- разобраться, где зло, где добро.
- Оттого все труднее
- бросать на бумагу слова:
- вот, мол, люди, любуйтесь,
- глядите, мол, я какова!
- Чем смогу заплатить я
- за эту прекрасную власть,
- за высокое право
- в дома заходить не стучась?
- Что могу?
- Что должна я?
- Сама до конца не пойму…
- Только мне не солгать бы
- ни в чем,
- никогда,
- никому!
«Насыпает камешки в ведерки…»
- Насыпает камешки в ведерки,
- носит от скамейки до ворот…
- Я стою на солнечном пригорке
- в первый раз в пилотке, в гимнастерке…
- Девочка меня не узнает.
- Я сама себя бы не узнала
- три недолгих месяца назад…
- Вдруг она вгляделась, подбежала,
- засмеялась: «Мама, ты солдат?»
- Жестяные пыльные ведерки
- раскидала посреди двора…
- Для нее пока еще игра —
- новый двор и мама в гимнастерке.
«Уходит день. В углах синее тени…»
- Уходит день. В углах синее тени.
- Бледнеют туч румяные края.
- Ко мне, как медвежонок, на колени,
- карабкается девочка моя.
- Беру ее, касаюсь шейки тонкой,
- откидываю волосы со лба.
- Она смеется беззаботно, звонко,
- она со мной, храни ее судьба!
- В такое время нелегко на свете,
- и много в жизни сожжено дотла.
- Я никогда не думала, что дети
- приносят столько мира и тепла.
Прибой
- У сутулых камней качало
- незнакомый глубинный груз:
- рыжих водорослей мочалу,
- голубое желе медуз.
- А на смуглой ворчащей гальке,
- в яркой пене, бегущей вниз,
- оставались стекляшки, гайки
- и десятки патронных гильз.
- И ребенок в белой панамке,
- торопясь, хватал из воды
- то ли камушки, то ль останки
- похороненной здесь беды.
Станция Баладжары
- Степь, растрескавшаяся от жара,
- не успевшая расцвести…
- Снова станция Баладжары,
- перепутанные пути.
- Бродят степью седые козы,
- в небе медленных туч гурты…
- Запыхавшиеся паровозы
- под струю подставляют рты.
- Между шпалами лужи нефти
- с отраженьями облаков…
- Нам опять разминуться негде
- с горьким ветром солончаков.
- Лязг железа, одышка пара,
- гор лысеющие горбы…
- Снова станция Баладжары
- на дороге моей судьбы.
- Жизнь чужая, чужие лица…
- Я на станции не сойду.
- Улыбается проводница:
- – Поглядите, мой дом в саду! —
- В двух шагах низкорослый домик,
- в стеклах красный, как медь, закат,
- пропыленный насквозь тутовник…
- (А она говорила – сад.)
- Но унылое это место,
- где ни кустика нет вокруг,
- я глазами чужого детства
- в этот миг увидала вдруг,
- взглядом девушки полюбившей,
- сердцем женщины пожилой…
- И тутовник над плоской крышей
- ожил, как от воды живой.
Бессонница
- Кряхтели рамы, стекла звякали,
- и все казалось мне:
- вот-вот
- уснувший дом сорвется с якоря
- и в ночь, ныряя, поплывет.
- Луна катилась между тучами,
- опутанная волокном,
- как мачта,
- дерево скрипучее
- раскачивалось под окном.
- Давным-давно легли хозяева,
- огонь погас.
- А сна все нет.
- И заманить ничем нельзя его.
- И долго мешкает рассвет.
- От окон тянет острым холодом,
- и хорошо и страшно мне.
- Все крепко спят.
- И с грозным городом
- я остаюсь наедине.
- Наш утлый дом по ветру носится,
- раскачивается сосна…
- И до чего ж она мне по сердцу,
- азербайджанская весна!
Прощанье
- День осенний… день ненастный,
- тучи, тучи без конца…
- Вдоль дорог шиповник красный
- от Страшен до Быковца.
- В камыше туманы ткутся,
- как в дыму холмов валы…
- По шоссе влекут каруцы
- флегматичные волы…
- И когда летит трехтонка,
- вся в пыли, за поворот,
- жмется жалобно в сторонку
- устаревший транспорт тот.
- В кукурузе бродит ветер,
- косы желтые трепля…
- Листья с шорохом на грейдер
- осыпают тополя…
- Ах, Молдавия, Молдова,
- всей душою полюбя,
- как же я останусь снова
- без хорошей без тебя?
- Как же нам с тобой проститься,
- если натвердо не знать,
- что весной с зимовья птицы
- возвращаются опять?!
- Разлетается по склонам
- лета мертвая краса…
- Фрунзе верде – лист зеленый —
- от души оторвался!
Из Вероники Порумбаку
(с румынского)
Летний дождь
- Случается, что чувства, как листву,
- Засыплет душной пылью,
- И вот, в любовь не веря, я живу
- И плачу от бессилья.
- Но, по стволу неслышно восходя,
- Льнет к веткам сок древесный.
- И вот довольно одного дождя,
- Чтобы листва воскресла.
Судьба
- Моя судьба – остаться без судьбы,
- Моя судьба – нести другие судьбы,
- Я – как стекло… Мне взором не судьи,
- А друга в души ваши заглянуть бы.
- Пускай же вздох мой не затянет гладь
- Окошка в мир завесою туманной.
- Всего тяжеле – не существовать
- И легче легкого – быть безымянной.
- Есть у меня семья и нет семьи.
- Я зря брожу в саду цветущим летом.
- В траву роняет лепестки свои
- Любовь моя, завянув пустоцветом.
- Любовь моя, всегда я в стороне,
- Все отдаю тебе и все напрасно.
- Порою только память шепчет мне:
- Ах, Вероника, радость так прекрасна!
- Хотелось бы мне только одного,
- Чтобы могла любимые черты я
- Узнать в чертах ребенка своего, —
- Но это все мечты одни пустые.
- Чужой меня не назовете вы,
- Лишь я сама себе чужда по сути.
- Моя судьба – остаться без судьбы.
- Моя судьба – нести другие судьбы.
Зеленые рощи
- О шиповник, о рощи зеленые,
- Как давно вы не видели нас
- Здесь, в горах, где, впервые влюбленные,
- Мы впервые бродили, смеясь.
- Как хватали нас цепкие ветки,
- Но никак разделить не могли.
- Сплетены оказались навеки
- Наши пальцы – его и мои.
- А теперь, ясноглазый, доверчивый,
- Крепко за руки держится сын.
- Топай, мальчик! Идти ведь далече им —
- Этим крохотным ножкам босым.
- В жизни это большое событие…
- Мы шагаем по тем же лугам…
- Усмехается ель: поглядите вы,
- Он в сравненье с травой – великан!
- Крепко-накрепко соединенные,
- Как теперь мы друг другу нужны…
- О шиповник, о рощи зеленые,
- Вы такими остаться должны!
Первое слово
- Опять весна, опять ручей журчит,
- Из двери маленький выходит мальчик,
- И тянется за солнцем, и кричит,
- Счастливый, изумленный: – Мячик! Мячик!
- Огромный… Желтый… Ты бы с ним играл,
- Потом он здесь бы во дворе валялся…
- Но он так высоко, а ты так мал,
- Что не достанешь, как бы ни старался.
- Пора цветов сменяется зимой,
- Мечтам – и тем случается разбиться,
- Но то, что произнес ребенок мой
- Впервые в жизни, может ли забыться?
- Сто новых слов ты выучил давно,
- Земля тебя цветами задарила,
- Ты и не знаешь, что обращено
- То слово первое
- К сиянью жизни было.
Твержу себе…
- Твержу себе: еще один хоть выстрой,
- Покроешь крышей – отдохнешь тогда.
- Я на лесах зимой морозной, мглистой
- Воочью вижу эти города.
- Твержу себе: еще хотя б однажды
- Отправься в горы, выше подымись,
- Там отдохнешь… Но с новым шагом каждым
- Меня все больше, больше тянет ввысь.
- Твержу себе: еще стихотворенье,
- Последнее… И лиру разобью.
- Но ведь живу-то я, пока пою.
- Движенье – вот мое отдохновенье!
Ты великая, моя любовь
- Чем дальше я шагаю по земле,
- Чем неровнее путь мой и труднее,
- Тем кажутся теплее мысли мне,
- А беглые зарницы – холоднее.
- Чем дольше пью из чаши бытия,
- Чем меньше в ней становится напитка,
- Тем явственней поэзия моя
- На дне сияет, наподобье слитка.
- О ты, в горчайшей скорлупе орех,
- Находка редкая в морских просторах,
- Ни для кого на свете и для всех
- Ты существуешь, словно ветра шорох.
- Люблю тебя, и ты всегда со мной,
- Люблю, – единая и многоликая,
- Ничья, всеобщая, мой мир земной —
- Поэзия, любовь моя великая!
10 сент. 65 г.
Моя дорогая Наташа Тушнова!
Я как раз вернулась из поездки по стране, когда нашла дома волнующе прекрасную книгу «Сто часов счастья», которую я прочитала несмотря на мои слабые языковые познания, в основном благодаря духовному единству, объединяющему незнакомые братские души.
Я должна признаться, что ничего не знала о болезни Вашей матери и о ее преждевременной смерти. Поэтому я в первые минуты не поняла Ваше посвящение. Лишь позже, когда знакомые писатели подтвердили мне то, что я подозревала и чему не хотела поверить, я плакала вместе с Вами как по родной сестре, с которой я дружила и которую любила.
Я не знаю, получили ли Вы или Ваша мама тот номер мартовского журнала, где среди произведений других поэтесс я перевела ее стихотворение. Не знаю также, известно ли Вам, что в одной передаче о поэтессах мира были зачитаны и стихи В. Тушновой.
Во всяком случае, я хочу, чтобы Вы знали, моя дорогая, что книжка «Сто часов счастья» излучает светлые чувства, теплые, человеческие, присущие той, которая останется всегда живой единственно благодаря неумирающей в мире поэзии.
С искренней любовью Вероника Порумбаку
Из окна вагона
- В сугробы осыпая блестки,
- мерцая пылью ледяной,
- белоголовые березки
- перебегают под луной.
- Они повергнуты в смятенье
- и перепуганы до слез…
- Их светло-дымчатые тени
- шарахаются под откос.
- А ели – те стоят спокойно,
- лесной, задумчивый народ,
- и смотрят из-под шалей хвойных
- вдогонку вполуоборот…
- А по обочинам зыбучим,
- почти у насыпи рябой,
- кусты, ушанки нахлобучив,
- бегут за поездом гурьбой.
- А паровоз свистит и дразнит:
- мол, не догонишь, не спеши…
- Наверно, нынче зимний праздник
- справляется в лесной глуши.
- Там все в серебряном тумане,
- в лиловом ледяном огне,
- и, верно, где-то на поляне
- танцуют зайцы при луне.
- Пойти туда бы, покружиться
- по хитрой заячьей тропе,
- но только отсветы, как птицы,
- влетают в темное купе
- и между спящими с опаской
- кружат, пока не рассвело,
- и над моей постелью тряской
- роняют светлое перо.
Мы праздник встречали в дороге
- Мы праздник встречали в дороге,
- декабрьской студеною ночью,
- в седых оренбургских степях…
- Мы мчались вдоль скатов пологих,
- и пара кудлатые клочья
- цеплялись за снег второпях.
- Мы праздник встречали в дороге.
- Мы песни хорошие пели,
- мы пили вино из стаканов
- и рюмок плохого стекла…
- Мы были одними из многих,
- которых вот так же качало,
- которых такая же сила
- по дальним дорогам влекла.
- Почти незнакомые люди,
- пришли мы друг к другу на помощь,
- и каждый старался соседа
- утешить, что, мол, не беда,
- что все еще в будущем будет
- и что новогодняя полночь
- с веселой и дружной беседой
- в пути хороша иногда!
- Мы мчались сквозь полночь и вьюгу,
- мы мчались в шипенье и гуде
- колючей уральской зимы…
- Мы счастья желали друг другу —
- почти незнакомые люди,
- почти незнакомые люди,
- друг в друга поверили мы.
- Свистки улетали далече…
- Мы пели, смеялись, молчали,
- мечтали при свете неярком,
- в вагоне, продутом насквозь…
- И был этот праздничный вечер
- моим новогодним подарком,
- а счастье, что мне пожелали,
- тотчас по приезде сбылось!
Ожидание
- Непреодолимый холод…
- Кажется, дохнешь – и пар!
- Ты глазами только молод,
- сердцем ты, наверно, стар.
- Ты давно живешь в покое…
- Что ж, и это благодать!
- Ты не помнишь, что такое,
- что такое значит
- ждать!
- Как сидеть, сцепивши руки,
- боль стараясь побороть…
- Ты забыл уже, как звуки
- могут жечься и колоть…
- Звон дверных стеклянных створок,
- чей-то близящийся шаг,
- каждый шелест, каждый шорох,
- громом рушится в ушах!
- Ждешь – и ни конца, ни края
- дню пустому не видать…
- Пусть не я,
- пускай другая
- так тебя заставит ждать!
«Биенье сердца моего…»
- Биенье сердца моего,
- тепло доверчивого тела…
- Как мало взял ты из того,
- что я отдать тебе хотела.
- А есть тоска, как мед сладка,
- и вянущих черемух горечь,
- и ликованье птичьих сборищ
- и тающие облака…
- Есть шорох трав неутомимый
- и говор гальки у реки,
- картавый,
- не переводимый
- ни на какие языки.
- Есть медный медленный закат
- и светлый ливень листопада…
- Как ты, наверное, богат,
- что ничего тебе не надо!
Осень в Латвии
- На море вода похолодела,
- кажется тяжелой и литой…
- И на узенькую Юрас-иела
- льется с вязов ливень золотой.
- Посмотри, как рассветает поздно,
- как становится с недавних пор
- все грознее по ночам беззвездным
- ветра нарастающий напор…
- А наутро замолкают сосны,
- белки верещат над головой,
- море светит синью купоросной,
- воздух дышит пылью штормовой.
- Рыбаки просушивают сети,
- дюны ослепительно белы,
- смуглые, обветренные дети
- чайками взлетают на валы.
- пахнет морем, яблоками, хвоей,
- над селеньями пернатый дым…
- Все труды оплачены с лихвою —
- свежим хлебом, медом молодым.
- Хорошо здесь осенью, и все же
- не могу я больше ждать ни дня:
- там, в Москве, тоску мою тревожа,
- осень наступает без меня…
- Мост крылатый, парк полиловелый,
- кручи башен над Москвой-рекой.
- Прохожу я тихой Юрас-иела,
- в переводе – улицей Морской.
Осень
- Как желтые звезды, срываются листья
- и гаснут на черной земле…
- А небо все ниже,
- а вечер все мглистей,
- заря – будто уголь в золе.
- Вот первый огонь засветился во мраке,
- грачи на березах кричат…
- Далеко за речкою лают собаки
- и слышатся песни девчат.
- Гуляет, поет молодое веселье,
- вздыхает влюбленный баян…
- А из лесу сыростью тянет и прелью,
- ползет по лощине туман…
- И кажется мне, что над Соротью где-то,
- в холодном белесом дыму,
- такая же ночь приходила к поэту
- и спать не давала ему.
У источника
- Тягучий жар на землю льется,
- томят извилины пути…
- К артезианскому колодцу
- бежит ребенок лет шести.
- На цыпочки на камне белом
- приподымаясь на краю,
- губами ловит неумело
- тугую, круглую струю.
- Она дугой взлетает звонко,
- спеша в орешник молодой,
- и пересохший рот ребенка
- едва целуется с водой.
- И у меня судьба такая,
- и я к источнику бегу.
- Мне счастье бьет в лицо, сверкая,
- а я напиться не могу!
«Не отрекаются любя…»
- Не отрекаются любя.
- Ведь жизнь кончается не завтра.
- Я перестану ждать тебя,
- а ты придешь совсем внезапно.
- А ты придешь, когда темно,
- когда в стекло ударит вьюга,
- когда припомнишь, как давно
- не согревали мы друг друга.
- И так захочешь теплоты,
- не полюбившейся когда-то,
- что переждать не сможешь ты
- трех человек у автомата.
- И будет, как назло, ползти
- трамвай, метро, не знаю что там…
- И вьюга заметет пути
- на дальних подступах к воротам…
- А в доме будет грусть и тишь,
- хрип счетчика и шорох книжки,
- когда ты в двери постучишь,
- взбежав наверх без передышки.
- За это можно все отдать,
- и до того я в это верю,
- что трудно мне тебя не ждать,
- весь день не отходя от двери.
За работой. 1948 год.
«Мы шли пустынной улицей вдвоем…»
- Мы шли пустынной улицей вдвоем
- в рассветный час, распутицу кляня.
- И, как всегда, под самым фонарем
- ты вдруг решил поцеловать меня.
- А нам с тобой навстречу в этот миг
- веселые студенты, как на грех…
- Мы очень, видно, рассмешили их —
- так дружно грянул нам вдогонку смех.
- Их разговор примерно был таков:
- – Видали вы подобных чудаков?
- – И впрямь чудак, ведь он не молод… – Да,
- но и она совсем не молода!
- Ты сердишься за дерзкие слова?
- Но что же делать – молодежь права.
- Попробуй на меня когда-нибудь
- пристрастным взглядом юности взглянуть.
- Давай простим их неуместный смех:
- ну где ж им знать, что мы счастливей всех?
- Ведь им прожить придется столько лет,
- пока поймут, что старости-то нет!
Зеркало
- Все приняло в оправе круглой
- нелицемерное стекло:
- ресницы, слепленные вьюгой,
- волос намокшее крыло,
- прозрачное свеченье кожи,
- лица изменчивый овал,
- глаза счастливые… все то же,
- что только что
- ты целовал.
- И с жадностью неутолимой,
- признательности не тая,
- любуюсь я твоей любимой…
- И странно мне,
- что это… я.
Ночь
- Как душно и тесно в вагонном плену!
- Но я духоты, тесноты не кляну…
- Срываются версты,
- качаются звезды,
- играет, гуляет гармошка в Клину.
- Кивает огнями далекий уют,
- кузнечики в поле спросонья куют,
- ночная прохлада,
- чужая отрада.
- Нам здесь оставаться пятнадцать минут.
- Нам колокол дважды прикажет:
- «Пора!»
- И лязгнут сомкнувшиеся буфера,
- очнется граненый стакан в подстаканнике,
- со звоном отчаянным затрепыхав,
- кусты врассыпную шарахнутся в панике,
- с обрывками пара на тонких руках…
- И свист рассечет их ударом ножа,
- а ветер закружит и бросит в пространство,
- и примутся стекла – пример постоянства —
- в расшатанных рамах плясать, дребезжа.
- Мой спутник молчит,
- с головою укрыт,
- наверное, спит,
- а может, не спит,
- а может, как я, с духотой не в ладах,
- томится, с бессонницей не совладав.
- Какое мне дело!
- Мне знать ни к чему…
- Своей я тревоги никак не уйму.
- Что там за окошком:
- платформы ли, дамбы ли,
- мосты ли кидаются в дымную мглу?
- В холодном, продутом, грохочущем тамбуре
- я лбом прислонюсь к ледяному стеклу.
- Летят закругленья,
- вагоны креня,
- ночные селенья,
- нигде ни огня,
- ночные просторы,
- нигде ни огня…
- Как встретит твой город
- назавтра меня?
- Печаль или радость?
- Любовь или ложь?
- А вдруг не захочешь?
- А вдруг не придешь?
- А вдруг это просто придумано мной?
- …В болотцах рассвет голубой пеленой…
- Пусть мысли, как версты, уносятся прочь,
- ведь что б ни случилось, теперь не помочь.
- О, только бы, только бы, только бы длилась
- вот эта на счастье похожая ночь!
«Пусть мне оправдываться нечем…»
- Пусть мне оправдываться нечем,
- пусть спорны доводы мои, —
- предпочитаю красноречью
- косноязычие любви.
- Когда волненью воплотиться
- в звучанье речи не дано,
- когда сто слов в душе родится
- и не годится
- ни одно!
- Когда молчание не робость,
- но ощущение того,
- какая отделяет пропасть
- слова от сердца твоего.
- О сердце, склонное к порывам,
- пусть будет мужеством твоим
- в поступках быть красноречивым,
- а в обожании – немым.
- И что бы мне ни возразили,
- я снова это повторю.
- …Прости меня,
- моя Россия,
- что о любви
- не говорю.
Непогода
- Нас дождь поливал
- трое суток.
- Три дня штурмовала гроза.
- От молний ежеминутных
- ломить начинало глаза.
- Пока продолжалась осада,
- мы съели пуды алычи.
- За нами вдогонку из сада,
- как змеи, вползали ручьи.
- А тучи шли тихо, вразвалку,
- и не было тучам конца…
- Промокшая, злая чекалка
- визжала всю ночь у крыльца.
- Опавшие листья сметая,
- кружились потоки, ворча,
- лимонная и золотая
- купалась в дожде алыча.
- И, превознося непогоду,
- от зноя живая едва,
- глотала небесную воду
- привычная к жажде трава.
- Вот так мы и жили без дела
- на мокрой, веселой земле,
- а море свирепо гудело
- и белым дымилось во мгле.
- Домишко стоял у обрыва,
- где грохот наката лютей,
- и жило в нем двое счастливых
- и двое несчастных
- людей.
- Ты мне в бесконечные ночи
- с улыбкою (благо темно!)
- твердил, что, конечно, на почте
- лежит телеграмма давно.
- Что письма затеряны, видно,
- твердил, почтальонов виня.
- И было мне горько и стыдно,
- что ты утешаешь меня.
- И я понимала отлично,
- что четко работает связь,
- что письма вручаются лично,
- открытки не могут пропасть…
- Однажды, дождавшись рассвета,
- с последней надеждой скупой
- ушла я месить километры
- лиловой размякшей тропой.
- Ушла я вдогонку за счастьем,
- за дальней, неверной судьбой…
- А счастье-то было ненастьем,
- тревогой,
- прибоем,
- тобой.
Молния
- На пасмурном бланке короткие строчки:
- «Не жди. Не приеду. Целую. Тоскую».
- Печатные буквы, кавычки да точки —
- не сразу признаешь в них руку мужскую.
- Обычно от молнии хочется скрыться,
- бывает, она убивает и ранит…
- Но это не молния – просто зарница.
- За этакой молнией грома не грянет.
- «Не жди. Не приеду»…
- Какое мне дело!
- «Целую. Тоскую»…
- Какое мне горе!
- И впрямь, вероятно, гроза отгремела,
- ушла стороною за синее море.
Воспоминание
- Мне жаль голубого приморского дня
- с персидской сиренью, горячей и пряной,
- с бушующим солнцем,
- соленой моряной;
- мне жаль этой встречи, короткой и странной,
- когда ты подумал, что любишь меня.
- Дымясь и блеща, закипали буруны,
- чернели на рейде тела кораблей…
- За нами пришла краснокрылая шхуна,
- но мы не рискнули довериться ей.
- Кричала сирена в порту, как тревога,
- и стонущий голос по ветру несло…
- Цыганка сказала: – Печаль и дорога… —
- Такое у них, у цыган, ремесло.
- Цыганка лукавая и молодая
- взяла твою руку:
- – А ну, погадаю! —
- Но ты побоялся ее ворожбы,
- ты думал, что можно уйти от судьбы!
- Попробуй уйди…
- Полустанок осенний,
- печаль и смятенье последних минут…
- Ни просьбы, ни слезы, ни ложь во спасенье
- уже ни тебя, ни меня не спасут.
- Но даже теперь, на таком расстоянье,
- случается вдруг, и тебя и меня
- в летящих ночах настигает сиянье
- того голубого, приморского дня.
Арык
- Глаз к сиянью такому еще не привык…
- Зной густой, золотой и тягучий, как мед…
- А за домом, в саду,
- пробегает арык,
- как живой человек,
- говорит и поет.
- Он струится, как будто в ущелье
- зажат,
- меж забором и каменной пестрой стеной.
- Распахнется калитка…
- Лучи задрожат…
- Засмуглеет рука…
- Брызнет звон жестяной.
- С мягким бульканьем вглубь окунется
- кувшин,
- И опять тишина.
- Он один ни на миг
- не стихает, сбегая с далеких вершин,
- торопливый арык,
- говорливый арык…
- В нем вода холодна и молочно-бела,
- и, как лента из шелка, упруга в горсти…
- С первой встречи я сердце ему отдала.
- Пели птицы в саду:
- «Не спеши, погости».
- Счастье ходит со мной по дороге любой…
- А покой…
- А покоя не будет нигде.
- В час, когда занимался рассвет голубой,
- я пришла попрощаться к ханларской воде.
За пишущей машинкой.
«Открываю томик одинокий…»
- Открываю томик одинокий —
- томик в переплете полинялом.
- Человек писал вот эти строки.
- Я не знаю, для кого писал он.
- Пусть он думал и любил иначе,
- и в столетьях мы не повстречались…
- Если я от этих строчек плачу,
- значит, мне они предназначались.
«К земле разрыхленной припал он…»
- К земле разрыхленной припал он,
- ловя подземный сладкий ток…
- Еще довольствуется малым
- прогрызший семечко росток.
- А уж над ним с утра до ночи
- и после, с ночи до утра,
- дожди таинственно хлопочут,
- колдуют птицы и ветра…
- Он кверху тянется.
- Нигде так
- не виден неуемный рост…
- Он вымахнул до нижних веток
- и хочет вырасти до звезд!
- Он всех развесистей и выше
- среди родных своих дубрав,
- но что ни год – смирней и тише
- его неукротимый нрав.
- Еще он крепкий и красивый…
- Звезда теперь совсем близка…
- Но в нем уже иссякли силы
- первоначального броска.
- Так и застыл он на столетья
- на прерванном своем пути,
- и шумные лесные дети
- спешат отца перерасти!
«Молодость… Старость…»
- Молодость… Старость…
- Привычно, знакомо.
- А я бы делила жизнь
- по-другому:
- я на две бы части ее делила,
- на то, что будет,
- и то, что было.
- Ведь жизнь измеряют —
- знаете сами —
- когда годами,
- когда часами.
- Знаете сами —
- лет пять или десять
- минуте случается перевесить.
- Я не вздыхаю:
- о, где ты, юность!
- Не восклицаю:
- ах, скоро старость!
- Я жизни вопрос задаю, волнуясь:
- что у тебя для меня осталось?
- Припоминаю я все, что было,
- жизнь пересматриваю сначала,
- как беспощадно меня учила,
- какие подарки порой вручала.
- Знала я счастье,
- не знала покоя,
- знала страданья,
- не знала скуки.
- С детства открылось мне,
- что такое
- непоправимость вечной разлуки.
- Руки мои красивыми были,
- нежными были,
- сильными стали.
- Настежь я сердце свое раскрыла
- людскому счастью,
- людской печали.
- Я улыбалась и плакала с ними,
- стала мудрее
- и непримиримей,
- мягче я стала,
- тверже я стала,
- лгать и завидовать
- перестала.
- Молодость – сила.
- Старость – усталость.
- Думаю —
- сила
- в запасе
- осталась!
Десятибалльный шторм на море
- Его повсюду было слышно —
- сплошной угрюмый гул валов…
- Я в темноте на берег вышла,
- ища защиты у стволов.
- Столпотворенье звуков грозных
- обрушилось навстречу мне.
- Хватаясь ветками за воздух,
- стонали сосны в вышине.
- Кипело море в мути белой…
- Гоня песчаную пургу,
- бесился ветер оголтелый
- на опустелом берегу.
- Валил он туч свинцовых горы,
- с натугой вламывался в лес
- и каждого хватал за горло,
- кто смел пойти наперерез.
- Гудело море разъяренно,
- возненавидя тишину,
- когда оно плескалось сонно
- у смирных дачников в плену.
- И, прирученное, урчало,
- песка вылизывая гладь,
- и не спеша пловцов качало,
- чтобы не слишком укачать,
- и отдыхающим в угоду
- светилось светом голубым…
- Люблю, когда свою свободу
- ты отдавать не хочешь им!
- Когда ты с берегами в споре
- и гнев твой слышен далеко…
- Десятибалльный шторм на море.
- О, как мне дышится легко!
Из Деборы Вааранди
(с эстонского)
Северное побережье
- Приходи на наше побережье,
- приходи, товарищ, в летний день…
- В летний день над взморьем ветер свежий,
- белых туч струящаяся тень…
- Гладкое шоссе от Юлемисте
- плавно выгибается дугой.
- А над ним в высоких и пушистых
- облаках проложен путь другой.
- По нему, мелькая точкой малой,
- самолет летит издалека,
- Здесь, внизу, равнины Харьюмаа,
- почва каменистая жестка.
- Эта ширь слегка грустна для взгляда…
- Огороды, васильки в овсах,
- каменные длинные ограды…
- Летний ветер вереском пропах…
- Справа лес в лиловой тени тонет,
- отличим от облаков едва.
- Слева – на слепящем небосклоне —
- темная морская синева.
- Паровоз гудит вдали. Клубится
- дым волнистый, сизый, как свинец.
- На холме, над золотом пшеницы,
- темных елей зубчатый венец.
- Лето, лето. Край родной и милый,
- вольная и щедрая страна…
- Так легко нам, словно подхватила
- нас с тобой могучая волна.
- Рдеют вишни в селах многолюдных,
- и стада в ольшанике опять…
- Мы о годах горестных и трудных
- стали постепенно забывать.
- Где б дорога по зеленым взгорьям
- ни скользила лентою витой,
- всюду рядом чувствуется море,
- ветер дышит солью и водой.
- Вот уже листва поблекла. Хлеба
- урожай богатый снят с полей.
- Но глубокий блеск воды и неба
- все стоит над родиной моей.
- На песке причудливые тени
- от сетей раскинутых видны.
- Странные чудесные растенья
- выросли на скалах у воды.
- Стаи чаек, лакомых до рыбы,
- криком будят отзвук между скал.
- А поля лиловы. Шлака глыбы
- громоздят на них за валом вал.
- И дымок, плывущий струйкой темной,
- нам о сланцах говорит, о том,
- как неутомима и огромна
- жизнь труда, царящая кругом.
- Как привольно мысли на просторе!
- Распахнув два дымчатых крыла,
- ты земли касаешься и моря
- ласточкой, летящей, как стрела.
- Осенью валы грозят и стонут,
- пенная вскипает полоса…
- И печально в темном небе тонут
- птиц, летящих к югу, голоса.
- До земли рябин согнулись ветви,
- буря крутит и ломает их,
- и трещит плитняк тысячелетний
- от ее порывов ледяных.
- Но и в день, когда под солнцем лета
- снова кроткой станет моря гладь,
- ты в тиши услышишь берег этот,
- не перестающий грохотать.
Добрая богиня жатвы
- Здесь ветер траву теребит
- и сыростью тянет из леса.
- А жаворонок твердит
- все то же, что с детства известно.
- Что песен пора коротка,
- что лес уже рдеет рябиной,
- что скоро уйдет в облака
- курлычащий клин журавлиный.
- Нет, это не песен печаль
- так сердце мое взволновала…
- Но вот прояснилось, и даль
- прозрачной и четкою стала.
- Стремителен бег колеса,
- расстались мы с зарослью темной,
- и радуги свет родился
- внезапно из тучи огромной.
- Он, тьму победивший в бою,
- стоит триумфальною аркой,
- а я все на донник смотрю —
- какой золотой он и яркий.
- Не поле, а праздничный стол,
- пчелиными яствами полон.
- И воздух медовый тяжел,
- лениво струится над полем.
- Все тропы сбежались сюда,
- все щедрость земли увенчала:
- свет мысли, упорство труда,
- нелегкие годы начала.
- Теперь вспоминаю, как сон,
- те встречи с богинею жатвы:
- залатанный комбинезон,
- травинки в косе рыжеватой,
- В ребяческих пальцах – тетрадь,
- загар на обветренной коже.
- Работы – гора! Не поднять,
- не сдвинуть… А сдвинулась все же!
- А плечи так были узки,
- так ношею тяжкой прижаты…
- С тех пор все поля – должники
- доброй богини жатвы.
Участники I Всесоюзного совещания молодых писателей.
Весна
- Туч взъерошенные перья.
- Плотный воздух сыр и сер.
- Снег, истыканный капелью,
- по обочинам осел.
- И упорный ветер с юга,
- на реке дробящий льды,
- входит медленно и туго
- в прочерневшие сады.
- Он охрипшей грудью дышит,
- он проходит напролом,
- по гремящей жестью крыше
- тяжко хлопает крылом.
- И кипит волна крутая
- с каждой ночью тяжелей,
- сок тягучий нагнетая
- в сердцевины тополей.
- Третьи сутки дует ветер,
- третьи сутки стонут льды,
- третьи сутки в целом свете
- ни просвета, ни звезды.
- Краю нет тоске несносной.
- Третьи сутки в сердце мрак…
- Может быть, и в жизни весны
- наступают тоже так?
«Вот это и есть настоящее, да…»
- Вот это и есть настоящее, да?
- Вот эта тоска, темнота и вода,
- бегущая с крыш по ста желобам,
- спросонок бормочущая в канавах,
- где скорчившись спят нерожденные травы,
- где хлюпает глина со льдом пополам.
- Весна по проселкам и городам
- проходит, тяжелые слезы роняя…
- Тоска, подступающая к губам,
- тебя никому, ни за что не отдам,
- на самое светлое не променяю.
- Лежи до поры нерастаявшим льдом.
- Я помню,
- я знаю,
- что будет потом!
«Еще недавно сосны гнуло…»
- Еще недавно сосны гнуло,
- скрипели ржавые стволы,
- над головой с округлым гулом
- катились хвойные валы,
- и вдруг спокойствие…
- Легка
- рука смирившегося ветра.
- Крутые, налитые светом,
- встают в полнеба облака.
- Раздувшиеся паруса,
- земля, готовая к отплытью…
- Невероятные событья,
- немыслимые чудеса!
- Но вот опять
- темно, туманно,
- и к ночи дождик обложной…
- Нрав у весны непостоянный,
- да и к чему ей быть иной?
- Она, как школьница-подросток,
- сейчас поет,
- сейчас грустна…
- Приноровиться к ней непросто,
- но ведь она – весна!
- Весна!
- Мы не деревья и не птицы,
- не счесть людских забот и дел,
- но как похорошели лица,
- как взгляд у всех помолодел.
- С весною опустели зданья,
- и стала улица тесна…
- Всем враз назначила свиданье
- непостоянная весна!
«Бомбою фашистской искалечен…»
ю. т.
- Бомбою фашистской искалечен,
- дом стоит над морем, на юру.
- Все выносят каменные плечи —
- дождь и холод, ветер и жару.
- А вокруг него – остатки сада:
- пни черешен, кустики лозы…
- Здесь в камнях испуганное стадо
- пряталось недавно от грозы.
- И разлукой близкой опечалены,
- попрощаться в тлене и пыли,
- в солнцем раскаленные развалины
- нежные влюбленные пришли.
- Крымское безоблачное лето,
- знойная закатная пора…
- И – когда судить по дате – это
- было не позднее, чем вчера.
- Девушка, наверно, в белом платье,
- в холодке сидела под стеной…
- Как недавно здесь гостило счастье
- и опять не встретилось со мной!
«И чего мы тревожимся, плачем и спорим…»
- И чего мы тревожимся, плачем и спорим,
- о любимых грустим до того, что невмочь.
- Большеглазые добрые звезды над морем,
- шелковистая гладь упирается в ночь.
- Спят прогретые за день сутулые скалы,
- спит распластанный берег, безлюден и тих…
- Если ты тишины и покоя искала,
- вот они! Только нет, ты искала не их.
- Спят деревья, мои бессловесные братья.
- Их зеленые руки нежны и легки.
- До чего мне сейчас не хватает пожатья
- человеческой, сильной, горячей руки!
Коктебель.
«Слабеют выхлопы движка…»
- Слабеют выхлопы движка,
- тускнеет свет…
- Погас.
- И ночь, бездонно глубока,
- обрушилась на нас.
- Под раскаленным пеплом звезд
- деревья встали в полный рост,
- слышнее стало, как ворчит
- нагретый гравий под ногой,
- и море,
- светлое, как щит,
- над бухтой выгнулось дугой.
- А мы все шли,
- в руке рука,
- вдоль низких стен из плитняка,
- вдоль темных маленьких домов,
- где спят давно наверняка.
- Сквозь пустыри
- и сквозь сады,
- где пыльный виноград вился,
- мы шли, молчание неся,
- как чашу, полную воды.
- Мы шли не глядя,
- наугад,
- и было так легко идти,
- еще не зная, что назад
- уже отрезаны пути.
«У мокрых камней выгибает волна…»
- У мокрых камней выгибает волна
- литую покатую спину.
- Над черным хребтом Карадага
- луна
- истаяла наполовину.
- Срываются звезды
- с десятков орбит,
- их росчерк мгновенен и светел.
- Тревогу,
- тревогу,
- тревогу трубит
- в ущельях полуночный ветер.
- Пока фосфорящийся след не потух,
- желанье
- шепчу я поспешно.
- Одно неизменное.
- Места для двух
- не стало в душе моей грешной.
- К осеннему небу
- прикован мой взгляд,
- авось я судьбу переспорю!
- …А звезды летят,
- и летят,
- и летят,
- и падают в Черное море.
«Твои глаза… Опять… Опять…»
- Твои глаза… Опять… Опять…
- Мне сердца стук
- мешает спать.
- Не знаю – явь то или бред,
- не знаю – был ты или нет,
- не вспомнить мне
- и не понять!
- Твои глаза… Опять… Опять…
- Волос невысохшая прядь,
- соленая прохлада рук,
- беззвучный ливень звезд…
- Ты помнишь, как скатилась вдруг
- одна из них
- на пыльный мост?
- Ты помнишь?
- Ты не позабыл
- вчерашней встречи
- краткий час?
- Теперь я знаю – это был
- подарок свадебный для нас!
- Ах, все ли ты сумел понять?
- Твои глаза… Опять… Опять…
- Дыханье обрывается…
- Поднять не в силах век…
- Так счастье начинается
- последнее
- навек!
«Я живу в постоянном предчувствии чуда…»
- Я живу в постоянном предчувствии чуда,
- и со мной происходят
- иногда чудеса.
- Воскресенье.
- Сегодня здесь шумно и людно,
- в пестрых тряпках
- сырого песка полоса.
- Ну, а море гремит,
- и горит изумрудно,
- и меняется каждые четверть часа.
- Взад-вперед я брожу
- неприкаянной тенью,
- и волна замывает прилежно следы…
- Значит, что же?
- Сегодня у нас воскресенье?
- Вечер, вечер субботний
- у звездной воды!
- Милый куст,
- пропыленный,
- жарой опаленный,
- с чьей-то сохнущей майкой
- линяло-зеленой,
- до чего ты сейчас
- неказист и уныл…
- А каким ты поистине сказочным был!
- Ты купался, в сиянье ночном трепеща,
- ты струился листвой наподобье плаща.
- И когда я на миг
- открывала ресницы,
- ты светился, как будто из синего льда,
- и прохладною веткою трогал нам лица,
- и на ветке, как птица,
- качалась звезда…
- Самолет на Москву улетел на рассвете.
- Только б в небе его не застигла гроза!
- Обнимаю шершавые пыльные ветви
- и ладонью, смеясь, вытираю глаза.
- На Святой – облаков ярко-белые груды,
- и плывут они по небу,
- как паруса…
- Я живу в постоянном предчувствии чуда,
- и со мной происходят
- иногда чудеса!
«На рассветной поре…»
- На рассветной поре
- туча спит на горе,
- залегла за хребтом
- ватным серым жгутом.
- На рассветной поре
- ветер спит на горе,
- дремлет, крылья сложа,
- сном своим дорожа.
- Я люблю эту гладь,
- я люблю эту тишь,
- дыма первую прядь
- над уступами крыш,
- первый блеск на волне,
- первый плеск в тишине…
- Буря сердца
- слышнее в молчании мне!
С Ю. П. Тимофеевым.
«Очертаниями туманными…»
- Очертаниями туманными
- горы высятся над заливом…
- Любовался ли ты бакланами
- утром солнечным и счастливым?
- Расправляют крылья ленивые,
- выгибают шейки змеиные…
- С очень долгими перерывами
- с весел капают капли длинные.
- То вытягивается, то сжимается
- на волне овальное солнце,
- а на сваях сидят, жеманятся
- темнокрылые незнакомцы.
- Мне от них уплывать не хочется,
- всплеском весел вспугнуть не хочется,
- мне ничем нарушать не хочется
- сердца светлое одиночество.
- Но бакланам сидеть наскучило.
- Тяжело поднялись и скрылись.
- Завизжали в гнездах уключины,
- волны о борт заколотились.
- На стеклянное, на зеленое
- рябь наброшена, словно кружевце…
- А внизу – глубина бездонная,
- а вверху – синева бездонная,
- поглядишь – голова закружится!
«Я поднимаюсь по колючим склонам…»
- Я поднимаюсь по колючим склонам,
- я мну в ладонях пыльный полынок,
- пылает бухта синим и зеленым,
- кузнечики взлетают из-под ног.
- В скользящих бликах света голубого,
- на обожженном темени горы,
- лепечут листья в рощице дубовой,
- жужжат шмели и плачут комары.
- Лежу. Гляжу.
- Над головою дна нет!
- Плывут на север тучи не спеша…
- И все мне душу трогает и ранит,
- так беззащитна сделалась душа.
- Она ликует и пощады просит,
- и нет ее смятению конца.
- Так, вероятно, света не выносят
- глаза у исцеленного слепца.
- Все в первый раз – долины, горы, море,
- сухой дубняк, звенящий на ветру…
- Вторая жизнь! На радость или горе?
- Не все равно ли?
- Не боюсь. Беру!
В лесу
- Осенний пожар полыхает в лесу,
- плывут паутин волоконца,
- тяжелые капли дрожат на весу,
- и в каждой по целому солнцу.
- Какой нерушимый сегодня покой,
- как тихо планируют листья…
- Хочу вороха их потрогать рукой,
- как шкурку потрогала б лисью.
- Как много их – рыжих, лиловых почти,
- коричневых и золотистых.
- Слетают на плечи, лежат на пути,
- трепещут на кронах сквозистых.
- Торжественной бронзой покрыты дубы,
- горят фонари-мухоморы…
- Я нынче с рассвета пошла по грибы,
- бродить по глухим косогорам.
- Брожу —
- и нет-нет
- да присяду на ствол,
- к осенней прислушаюсь речи.
- Почудилось – кто-то по лесу прошел.
- Не ты ли прошел недалече?
- Брожу —
- и нет-нет
- да тебя позову,
- молчанье лесное развею.
- Мне эхо ответит, лукавя: ау…
- А я вот возьму и поверю!
- На Святой облаков
- ярко-белые груды…
«Вчерашний дождь…»
- Вчерашний дождь
- последний лист багряный
- сорвал с деревьев, рощи оголя.
- Я вышла через заросли бурьяна
- в осенние пустынные поля.
- Все шло своим положенным порядком,
- заранее известным для меня:
- ботва чернела по разрытым грядкам,
- рыжела мокрой щеткою стерня,
- блестели позолоченные утром
- весенне-свежей озими ростки…
- Их ветер трогал с нежностью,
- как будто
- на голове ребенка волоски.
- А журавли,
- печальные немного,
- на языке гортанном говоря,
- летели синей ветреной дорогой
- в далекий край,
- на теплые моря…
- Ну, вот и все!
- И нету больше лета,
- когда друг друга отыскали мы.
- Но мне впервые не страшны приметы
- недальней неминуемой зимы.
- Зимы, грозящей и садам и людям…
- Ну, что она отнимет у меня?
- Ведь мы с тобою
- вместе греться будем
- у зимнего веселого огня!
О счастье
- Ты когда-нибудь плыл по широкой воде,
- обнимающей плотно и бережно тело,
- и чтоб чайка в то время над морем летела
- чтобы облако таяло в высоте?
- Ты когда-нибудь в зной
- добредал до ключа,
- что коряги и камни
- обегает журча,
- что висящие корни толкает и лижет
- и на мох
- серебристые шарики нижет?
- Ты ложился и пил этот холод взахлеб,
- обжигая им пыльные щеки и лоб?
- Ты когда-нибудь после
- очень долгой разлуки
- согревал свое сердце
- о милые руки?
- Ты когда-нибудь слышал,
- в полутьме, в полусне,
- дребезжащий по крышам
- первый дождь по весне?
- И ребячья ручонка тебя обнимала?
- И удача большая в работе бывала?
- Если так, я почти согласиться готова —
- счастлив ты…
- Но ответь на последний вопрос:
- ты когда-нибудь
- сделал счастливым другого?
- Ты молчишь?
- Так прости мне жестокое слово —
- счастья в жизни
- узнать тебе не привелось!
«Людские души – души разные…»
- Людские души – души разные,
- не перечислить их, не счесть.
- Есть злые, добрые и праздные
- и грозовые души есть.
- Иная в силе не нуждается,
- ее дыханием коснись —
- и в ней чистейший звук рождается,
- распространяясь вдаль и ввысь.
- Другая хмуро-неотзывчива,
- другая каменно-глуха
- для света звезд,
- для пенья птичьего,
- для музыки
- и для стиха.
- Она почти недосягаема,
- пока не вторгнутся в нее
- любви тревога и отчаянье,
- сердечной боли острие.
- Смятенная и беззащитная,
- она очнется,
- и тогда
- сама по-птичьи закричит она
- и засияет как звезда.
Ночь в горах
- Мы ступаем по блеску лунному,
- я и спутник случайный мой.
- Ночь холодная,
- ночь бездумная,
- в лунном инее, как зимой.
- Тускло теплятся
- горы снежные,
- невесомые под луной…
- Небо прежнее.
- Звезды прежние.
- Крылья прежние за спиной!
- Два моих молодых крыла…
- Как забыть я о них могла?
- Через скалы,
- ручьев промоины,
- речки скомканную парчу —
- «Все доступно,
- и все дозволено!» —
- пожелаю
- и полечу!
- Под ногами – трава несмятая
- в ледяной голубой росе.
- А душа-то —
- у всех крылатая.
- Только знают про то
- не все.
«Воздух пьяный – нет спасения…»
- Воздух пьяный – нет спасения,
- с ног сбивают два глотка.
- Облака уже весенние,
- кучевые облака.
- Влажный лес синеет щеткою,
- склон топорщится ольхой,
- Все проявленное, четкое,
- до всего подать рукой.
- В колеях с навозной жижею,
- кувыркаясь и смеясь,
- до заката солнце рыжее
- месит мартовскую грязь.
- Сколько счастья наобещано
- сумасшедшим этим днем!
- Но идет поодаль женщина
- в полу шал очке своем,
- не девчонка и не старая,
- плотно сжав румяный рот,
- равнодушная, усталая,
- несчастливая идет.
- Март, январь, какая разница,
- коль случилось, что она
- на земное это празднество
- никем не позвана.
- Ну пускай, пускай он явится
- здесь, немедленно, сейчас,
- скажет ей:
- «Моя красавица!»,
- обоймет, как в первый раз.
- Ахнет сердце, заколотится,
- боль отхлынет, как вода.
- Неужели не воротится?
- Неужели никогда?
- Я боюсь взглянуть в лицо ее,
- отстаю на три шага,
- и холодная, свинцовая
- тень ложится на снега.
К. Н. Кравченко. Портрет Вероники Тушновой. 1952 г.
Саломее Нерис
- Мы пришли к ней
- в тихий ее уголок,
- положили цветы у каменных ног,
- у бедных, маленьких, каменных ног,
- для которых нет на земле дорог.
- А она – я же знаю, —
- как я, как все,
- любила босой бежать по росе,
- любила ничком на траве лежать,
- в ладонях лучи любила держать.
- Я знаю все, что любила она,
- я все люблю, что любила она,
- но плита под ногами ее холодна
- и в каменном садике тишина.
- Саломея, сестра, лесной соловей,
- сколько ты не допела
- весной своей,
- сколько не досказало
- сердце твое
- в земное короткое бытие.
- Это я по дорогам твоим хожу,
- это я цветы тебе приношу,
- добрым ветром отчизны твоей дышу,
- «Помоги, помоги мне!» —
- тебя прошу.
- Чтобы видеть —
- дай мне глаза твои.
- Чтобы слышать —
- дай мне уши твои.
- Чтобы к сердцу народа путь найти —
- одари меня силой
- твоей любви.
- Никогда еще так не мечталось мне
- все узнать, угадать,
- суметь и посметь
- хоть единую песню твою допеть.
- …Очень счастлива я
- на твоей земле.
Из Саломеи Нерис
(с литовского)
Во мне желаний больше нет
- Во мне желаний больше нет,
- Нет больше боли, страха, страсти.
- Исчез тепла, отрады свет,
- Живые краски на лице погасли.
- Тиха… Я так тиха,
- Как те поля,
- Где черный мор прошел с косою,
- Я так тиха,
- Как та сосна,
- Которую сожгло грозою.
- Тиха.
- И сердца своего уже не слышу я.
- Быть может, и оно пропало,
- Сгорело, может, горсткой пепла стало
- От этих страстных мук, от этого огня.
- Крылами черными,
- С улыбкой, грусти полною,
- Как будто бы надгробие безмолвное,
- Печальный ангел осенил меня.
- До бед моих кому какое дело.
- Земля мне мачеха – не мать!
- Дотла мечта моя сгорела,
- А счастье далеко, как небо. Не достать.
По ломкому льду
- С апрелем земля повенчалась
- (А я за кого пойду?),
- Бегу я на свадьбу отчаясь
- По ломкому льду.
- Венок из фиалки душистой
- Спешит она свить.
- Долго ль земле пречистой
- Бесплодною быть?
- Без солнца прожить не могу я,
- Пристанища не найду,
- Дорогой погибших бегу я
- По ломкому льду.
- А не добегу – корите
- Бессильем моим.
- Ведь счастье хотела добыть я
- Себе и другим.
Сирень
- Еще не была я —
- Сирень зацветала,
- Когда я исчезну,
- Опять зацветет.
- И цвет ее вешний,
- От солнца завялый,
- На сердце пригоршней
- Земли упадет…
Литве
- Я разные видала
- края и города.
- С какими-то бывала
- я дружбою горда.
- Иные были суше
- и сдержанней подчас…
- У них ведь тоже души
- такие ж, как у нас.
- Встречалась, изумлялась
- и – не скрываю я, —
- как девочка, влюблялась
- в прекрасные края.
- Потом я старше стала
- и строже на слова,
- и сердце раскрывала,
- подумавши сперва,
- и замолчала вовсе,
- и, годы обвиня,
- подумала, что осень
- настала для меня,
- что сердце охладело
- и дар любви иссяк…
- Послушай, в чем же дело?
- Послушай, как же так?
- Ведь многое красивей,
- Заманчивей, щедрей
- твоих одетых в иней,
- пустых твоих полей,
- твоих лесов неслышных,
- твоих прибрежных ив…
- Застенчиво глядишь ты,
- ресницы опустив.
- Зачем же так мне помнится,
- такой зовет тоской
- твой тихий облик, скромница,
- с улыбкой колдовской?
- Я нежностью безмерною,
- как светом, налита.
- Ты знаешь, я, наверное,
- люблю тебя, Литва.
С двоюродной сестрой И. В. Постниковой.
Утро
- Снег не хлопьями падал —
- комками
- драгоценно и смутно блестел.
- Снег над нами летел,
- над веками,
- снег из вечности в вечность
- летел…
- А река была черной и быстрой
- с чешуею на гибкой спине,
- и костра одинокая искра
- красным глазом
- мерещилась мне…
- Напрямик, без дорог, без указки,
- сердца гром утишая в груди,
- мы прошли по владениям сказки,
- и остались они
- позади.
- Утро было безжалостно-трезвым
- ветер низкие гнал облака,
- город был ледяным и железным,
- снег был снегом,
- рекою река.
В аэропорту
- В холодном, неуютном зале
- в пустынном аэропорту
- слежу тяжелыми глазами,
- как снег танцует на ветру.
- Как на стекло лепя заплатки,
- швыряет пригоршни пера,
- как на посадочной площадке
- раскидывает веера.
- На положении беглянки
- я изнываю здесь с утра.
- Сперва в медпункте валерьянки
- мне щедро выдала сестра.
- Затем в безлюдном ресторане,
- серьгами бедными блеща,
- официантка принесла мне
- тарелку жирного борща.
- Из парикмахерской вразвалку
- прошел молоденький пилот…
- Ему меня ничуть не жалко,
- но это он меня спасет.
- В часы обыденной работы,
- февральский выполняя план,
- меня на крыльях пронесет он
- сквозь мертвый белый океан.
- Друзья мои, чужие люди,
- благодарю за доброту.
- …Сейчас вздохну я полной грудью
- и вновь свободу обрету.
- Как хорошо, что все известно,
- что ждать не надобно вестей.
- Благословляю век прогресса
- и сверхвысоких скоростей.
- Людской благословляю разум,
- плоды великого труда
- за то, что можно
- так вот, разом,
- без слов, без взгляда,
- навсегда!
«Все кончается на свете…»
Десанке Максимович
- Все кончается на свете…
- Где-то мчится поезд твой
- и в окно влетает ветер,
- теплый ветер
- полевой.
- За окном – столбов мельканье,
- полустанки и мосты.
- Осыпаются в стакане
- подмосковные цветы.
- Вероятно, дремлешь ты.
- Звезды тихие повисли,
- льется сумеречный дым,
- и уже другие дали,
- и уже другие люди,
- и уже другие мысли
- завладели сном твоим.
- Пусть тебе спокойно спится!
- Так и надо.
- Так и надо.
- Но не стану я таиться —
- я ревную и грущу,
- я с тобою на границе
- расставаться не хочу,
- я твое родное сердце
- от себя не отпущу.
- Я сказать могла бы много:
- что у нас одна дорога,
- что у нас одни мечты,
- что в одно с тобою верим,
- что одною меркой мерим
- счастье наше —
- я и ты…
- Но к словам предубежденье
- у меня живет в крови.
- Даже в грустный час прощанья
- я смогла сберечь молчанье,
- до последнего мгновенья
- я не выдала любви.
- До чего же сердце наше
- с расстояньями в разладе.
- Счастье, полное печали,
- мне покоя не дает…
- За горами, за лесами
- есть какой-то дом в Белграде —
- там сестра моя
- живет.
Из Десанки Максимович
(с сербскохорватского)
С югославской поэтессой Десанкой Максимович.
Мы не виноваты
- Южный ветер теплым своим крылом
- поля ласкал, пролетая,
- в этот лучший из дней, что с тобой вдвоем,
- с тобой вдвоем провела я.
- Мы хотели сперва побродить часок,
- но бродили целый день напролет,
- пока не погас закат…
- Это ветер тот,
- южный ветер тот
- во всем виноват.
- Каждая капля, как поцелуй,
- звучала, с ветки слетая.
- На плотине смеялась сотнями струй
- водопада волна крутая.
- И только однажды подумала я,
- что такая наша прогулка – грех,
- и любимого вспомнила взгляд.
- Это смех,
- вод весенних смех
- во всем виноват.
- Молчаливый подснежник в кустах притих,
- но все же, ища прилежно,
- для милой своей отыскал ты их —
- пять стебелечков нежных.
- И когда загрустили, прощаясь, мы,
- подарил ты мне собранный для меня
- ранний букетик свой.
- Это прелесть дня,
- весеннего дня, —
- вот что всему виной.
Песня о покинутом ребенке
- Сына бросила на дороге.
- Иссохшую грудь напрасно
- ручонки его искали
- и теребили властно.
- Этот ротик открытый,
- что от крика синеет,
- тонкие эти ножки,
- что ходить еще не умеют,
- и сердце, что уже любит,
- оставила я на дороге.
- Дождалась, пока опустеют
- скамьи все и дорожки,
- и на мерзлый дерн положила
- новорожденного сына.
- В драной моей жакетке,
- без пеленок и без одежки,
- он в сумрак холодный брошен,
- как в воду слепой кутенок.
- Добрая женщина! Первая
- проходящая мимо,
- возьми моего ребенка!
- Все улыбки его я дарю тебе,
- самые милые, первые годы сына.
- Я дарю тебе сладкие
- часы у детской кроватки
- и первых шагов его ликованье…
- Для тебя своею рукою
- я отламываю от сердца
- все надежды, все упованья.
- Добрая женщина! Слушай,
- возьми моего сына!
- Прижавшись к забору,
- как нищие жмутся робко,
- когда-нибудь издалека,
- на дитя свое взгляд я кину.
- Погляжу, как идет он из школы,
- как машет тебе рукою.
- Прижавшись к забору,
- как нищие жмутся робко,
- полными слез глазами
- буду глядеть виновато,
- как твой мальчик шагает тропкой —
- единственное, что в жизни
- звала я своим когда-то.
Воспоминание о родине
- Каждая пядь земли знакома мне в этом крае,
- запахи поля знакомы и запахи леса.
- Как там небо в течение дня изменяется, знаю,
- какие там беды и радости – мне известно.
- Знаю, откуда стаи тянутся к югу,
- когда куропатки в горах садятся на яйца,
- знаю заранее – в первую зимнюю вьюгу —
- на каком из холмов самый первый сугроб появится.
- Знаю, откуда туча с градом нагрянет,
- с какой стороны небо весной яснеет,
- и долго ли буковый листик, когда завянет,
- падая с ветки на землю, в воздухе реет.
- Знаю жизнь всех тропинок, камней, деревьев,
- знаю, когда серпы или косы точат,
- знаю, чем в доме, отстроенном только что, двери
- васильком или вишней крестьянин украсить хочет.
- Знаю, что говорит он, когда за налогом приходит
- сборщик из города, штрафом ему угрожая,
- какие песни девчата, с поля идя, заводят,
- как старики горюют в годы неурожая.
«Так было, так будет…»
- Так было, так будет
- в любом испытанье:
- кончаются силы,
- в глазах потемнело,
- уже исступленье,
- смятенье,
- метанье,
- свинцового тяжестью
- смятое тело.
- Уже задыхается сердце слепое,
- колотится бешено и бестолково
- и вырваться хочет
- ценою любою,
- и нету опасней
- мгновенья такого.
- Бороться так трудно,
- а сдаться так просто,
- упасть и молчать,
- без движения лежа…
- Они ж не бездонны —
- запасы упорства…
- Но дальше-то,
- дальше-то,
- дальше-то что же?
- Как долго мои испытания длятся,
- уже непосильно борение это…
- Но если мне сдаться,
- так с жизнью расстаться,
- и рада бы выбрать,
- да выбора нету!
- Считаю не на километры – на метры,
- считаю уже не на дни – на минуты…
- И вдруг полегчало!
- Сперва неприметно.
- Но сразу в глазах посветлело
- как будто!
- Уже не похожее на трепыханье
- упругое чувствую
- сердцебиенье…
- И, значит, спасенье —
- второе дыханье.
- Второе дыханье.
- Второе рожденье!
«Жизнь твою читаю…»
- Жизнь твою читаю,
- перечитываю,
- все твои печали
- пересчитываю,
- все твои счастливые улыбки,
- все ошибки,
- всех измен улики…
- За тобой,
- не жалуясь, не сетуя,
- всюду следую
- по белу свету я,
- по небесным и земным
- маршрутам,
- по годам твоим
- и по минутам…
- Ничего я о тебе не знаю!
- Разве лес —
- прогалина лесная?
- Разве море —
- только ширь морская?
- Разве сердце —
- только жизнь людская?
«Всегда так было…»
- Всегда так было
- и всегда так будет:
- ты забываешь обо мне порой,
- твой скучный взгляд
- порой мне сердце студит…
- Но у тебя ведь нет такой второй!
- Несвойственна любви красноречивость,
- боюсь я слов красивых как огня.
- Я от тебя молчанью научилась,
- и ты к терпенью
- приучил меня.
- Нет, не к тому, что родственно бессилью,
- что вызвано покорностью судьбе,
- нет, не к тому, что сломанные крылья
- даруют в утешение тебе.
- Ты научил меня терпенью поля,
- когда земля суха и горяча,
- терпенью трав, томящихся в неволе
- до первого весеннего луча,
- ты научил меня терпенью птицы,
- готовящейся в дальний перелет,
- терпенью всех, кто знает,
- что случится,
- и молча неминуемого ждет.
«Счастливо и необъяснимо…»
- Счастливо и необъяснимо
- происходящее со мной:
- не радость, нет – я не любима —
- и не весна тому виной.
- Мир непригляден, бесприютен,
- побеги спят,
- и корни спят,
- а я не сплю, и день мой труден,
- и взгляд мне горести слепят.
- Я говорю с тобой стихами,
- остановиться не могу.
- Они как слезы, как дыханье,
- и, значит, я ни в чем не лгу…
- Все, что стихами, – только правда,
- стихи как ветер, как прибой,
- стихи – высокая награда
- за все, что отнято тобой!
Я желаю тебе добра
- Улыбаюсь, а сердце плачет
- в одинокие вечера.
- Я люблю тебя.
- Это значит —
- я желаю тебе добра.
- Это значит, моя отрада,
- слов не надо,
- и встреч не надо,
- и не надо моей печали,
- и не надо твоей тревоги,
- и не надо, чтобы в дороге
- мы рассветы с тобой встречали.
- Вот и старость вдали маячит,
- и о многом забыть пора…
- Я люблю тебя.
- Это значит —
- я желаю тебе добра.
- Значит, как мне тебя покинуть,
- как мне память из сердца вынуть,
- как не греть твоих рук озябших,
- непосильную ношу взявших?
- Кто же скажет, моя отрада,
- что нам надо,
- а что не надо,
- посоветует, как же быть?
- Нам никто об этом не скажет,
- и никто пути не укажет,
- и никто узла не развяжет…
- Кто сказал, что легко любить?
«А знаешь, все еще будет…»
- А знаешь, все еще будет!
- Южный ветер еще подует,
- и весну еще наколдует,
- и память перелистает,
- и встретиться нас заставит,
- и еще меня на рассвете
- губы твои разбудят.
- Понимаешь, все еще будет!
- В сто концов убегают рельсы,
- самолеты уходят в рейсы,
- корабли снимаются с якоря…
- Если б помнили это люди,
- чаще думали бы о чуде,
- реже бы люди плакали.
- Счастье – что оно? Та же птица:
- упустишь и не поймаешь.
- А в клетке ему томиться
- тоже ведь не годится,
- трудно с ним, понимаешь?
- Я его не запру безжалостно,
- крыльев не искалечу.
- Улетаешь?
- Лети, пожалуйста…
- Знаешь, как отпразднуем
- встречу!
«Сколько дней…»
- Сколько дней
- не спалось,
- не елось,
- не плакалось мне,
- не пелось,
- не работалось,
- не гулялось, —
- все в душе своей
- разбиралась.
- Раздала что было хорошего,
- что не нужно —
- на свалку брошено,
- подмела свою душу
- дочиста,
- настоящее одиночество.
- Настежь окна,
- свежо в груди…
- Вот теперь давай
- приходи!
Синяя птица
- Ты на рынке
- мне купил голубку.
- Маленькую,
- худенькую,
- хрупкую,
- рыжевато-палевой окраски
- птицу,
- прилетевшую из сказки.
- Вытащил помятую рублевку,
- чтобы за покупку расплатиться…
- Боже, как давно
- и как далеко
- я разыскивала
- эту птицу.
- Позади, без малого, полсвета,
- скоро жизнь мою оденет иней…
- А она была
- совсем не синяя,
- рыжевато-палевого цвета.
«Я пенять на судьбу не вправе…»
- Я пенять на судьбу не вправе,
- годы милостивы ко мне…
- Если молодость есть вторая —
- лучше первой она вдвойне.
- Откровеннее и мудрее,
- проницательней и щедрей.
- Я горжусь и любуюсь ею —
- этой молодостью моей.
- Та подарком была, не боле,
- та у всех молодых была.
- Эту я по собственной воле,
- силой собственной добыла.
- Я в ее неизменность верю
- оттого, что моя она,
- оттого, что душой своею
- оплатила ее сполна!
«Хмурую землю…»
- Хмурую землю
- стужа сковала,
- небо по солнцу
- затосковало.
- Утром темно,
- и в полдень темно,
- а мне все равно,
- мне все равно!
- А у меня есть любимый, любимый,
- с повадкой орлиной,
- с душой голубиной,
- с усмешкою дерзкой,
- с улыбкою детской,
- на всем белом свете
- один-единый.
- Он мне и воздух,
- он мне и небо,
- все без него бездыханно
- и немо…
- А он ничего про это не знает,
- своими делами и мыслями занят,
- пройдет и не взглянет,
- и не оглянется,
- и мне улыбнуться
- не догадается.
- Лежат между нами
- на веки вечные
- не дальние дали —
- года быстротечные,
- стоит между нами
- не море большое —
- горькое горе,
- сердце чужое.
- Вовеки нам встретиться
- не суждено…
- А мне все равно,
- мне все равно,
- а у меня есть любимый, любимый!
Самолеты
- Запах леса и болота,
- полночь, ветер ледяной…
- Самолеты, самолеты
- пролетают надо мной.
- Пролетают рейсом поздним,
- рассекают звездный плес,
- пригибают ревом грозным,
- ветки тоненьких берез.
- Полустанок в черном поле,
- глаз совиный фонаря…
- Сердце бродит, как слепое,
- в поле без поводыря.
- Обступает темень плотно,
- смутно блещет путь стальной…
- Самолеты, самолеты
- пролетают надо мной.
- Я устала и продрогла,
- но ведь будет, все равно
- будет дальняя дорога,
- будет все, что суждено.
- Будет биться в ровном гуле
- в стекла звездная река,
- и дремать спокойно будет
- на моей твоя рука…
- Можно ль сердцу без полета?
- Я ли этому виной?
- Самолеты, самолеты
- пролетают надо мной.
«Нам двоим посвященная…»
- Нам двоим посвященная,
- очень краткая,
- очень долгая,
- не по-зимнему черная,
- ночь туманная, волглая,
- неспокойная, странная…
- Может, все еще сбудется?
- Мне – лукавить не стану —
- все глаза твои чудятся,
- то молящие, жалкие,
- то веселые, жаркие,
- счастливые,
- изумленные,
- рыжевато-зеленые.
- Переулки безлюдные,
- непробудные улицы…
- Мне – лукавить не буду —
- все слова твои чудятся,
- то несмелые, нежные,
- то тревожные, грешные,
- простые,
- печальные
- слова прощальные.
- Эхо слышу я древнее,
- что в полуночи будится,
- слышу крови биение…
- Может, все-таки сбудется?
- Ну, а если не сбудется,
- разве сгинет, забудется
- тех мгновений течение,
- душ заблудших свечение?
Птицы, листья и снег
- Утром как с цепи сорвался
- ветер,
- небо одел свинцом.
- Наш дуб облетел
- и сам не заметил,
- и, значит, дело с концом!
- По огромной спирали
- все выше, выше
- сухие листья летят,
- летят выше веток
- и выше крыши,
- в облака улететь хотят.
- Ветер вновь их сгребает, швыряет охапки,
- попробуй с ним поборись!
- У голубей застывают лапки,
- стая шумно взлетает с карнизов ввысь.
- Ветер гонит их по косой,
- все выше,
- комкает их, бесшабашно лих,
- им небо навстречу
- холодом дышит
- и роняет белые звезды на них.
- Это осень с зимой
- сошлись в поднебесье,
- там, где вьюги берут разбег,
- там, где в сумерках сизых
- летают вместе
- листья, птицы и снег.
«Морозный лес…»
- Морозный лес.
- В парадном одеянье
- деревья-мумии, деревья-изваянья…
- Я восхищаюсь этой красотой,
- глаз не свожу,
- а сердцем не приемлю.
- Люблю землею пахнущую землю
- и под ногой
- листвы упругий слой.
- Люблю кипенье, вздохи, шелест, шорох,
- величественный гул над головой,
- брусничники на рыжих косогорах,
- кочкарники с каемчатой травой…
- Труд муравьев, и птичьи новоселья,
- и любопытных белок беготню…
- Внезапной грусти,
- шумного веселья
- чередованье
- по сто раз на дню.
- Люблю я все, что плещется, струится,
- рождается, меняется, растет,
- и старится,
- и смерти не боится…
- Не выношу безжизненных красот!
- Когда январским лесом прохожу я
- и он молчит,
- в стоцветных блестках сплошь,
- одно я повторяю, торжествуя:
- «А все-таки ты скоро оживешь!»
«Как счастье внезапное – оттепель эта…»
- Как счастье внезапное – оттепель эта.
- Весны дуновеньем земля обогрета.
- Еще не начало весны, а предвестье,
- и даже еще не предвестье – намек,
- что будет,
- что рядом,
- что срок недалек.
- Нет, эти приметы меня не обманут:
- совсем по-особому
- грустно до слез,
- как самый последний оставшийся мамонт,
- трубит в одиночестве
- электровоз.
- Промчался гудок
- и за далями сгинул,
- и стихло в ночи тарахтенье колес,
- и город
- молчанье, как шапку, надвинул,
- и явственно стало дыханье берез.
- Они, возле окон на цыпочках стоя,
- глядят любопытно…
- Я чувствую их.
- Я слышу, как бьется их сердце простое,
- как соки пульсируют в почках тугих.
- Вот с крыши сосулька обрушилась вниз,
- ударилась вдребезги о карниз,
- хрустальная дробь раскатилась по жести —
- и снова сторожкая долгая тишь…
- Я знаю, я знаю: ты тоже не спишь,
- ты слушаешь тоже,
- мы слушаем вместе.
- Как оттепель – близость внезапная эта.
- Дыханием счастья душа обогрета.
- Еще не начало, а только предвестье,
- и даже еще не предвестье – намек,
- что будет,
- что рядом,
- что срок недалек.
«И живешь-то ты близко…»
- И живешь-то ты близко,
- почти что бок о бок,
- в одной из железобетонных коробок,
- а солнца не видим,
- а ветром не дышим,
- а писем любовных
- друг другу не пишем…
- И как это так получилось нелепо,
- что в наших лесах мы не бродим вдвоем,
- из ладони не пьем,
- ежевику не рвем,
- на горячей поляне среди курослепа
- не делим по-братски ржаного куска,
- не падаем в теплое синее небо,
- хватаясь беспомощно за облака.
- И в зное полуденном,
- в гомоне смутном
- не дремлем усталые в холодке
- и не слышим, как птицы наши
- поют нам
- на понятном обоим нам
- языке…
- Мы солнца не видим
- и ветром не дышим,
- никуда мы не выйдем,
- ничего не услышим,
- лишь звонок телефонный
- от раза до раза
- и всегда наготове
- стандартная фраза
- для приветствия,
- для прощания…
- Да еще напоследок
- мгновенье молчания.
- Минута молчания.
- Вечность молчания,
- полная нежности
- и отчаянья.
- Я люблю их. Всяких.
- Холеных и грязных,
- маленьких и огромных,
- красивых и безобразных.
«Все в доме пасмурно и ветхо…»