За это можно все отдать Тушнова Вероника
- Все в доме пасмурно и ветхо,
- скрипят ступени, мох в пазах…
- А за окном – рассвет
- и ветка
- в аквамариновых слезах.
- А за окном
- кричат вороны,
- и страшно яркая трава,
- и погромыхиванье грома,
- как будто валятся дрова.
- Смотрю в окно,
- от счастья плача,
- и, полусонная еще,
- щекою чувствую горячей
- твое прохладное плечо…
- Но ты в другом, далеком доме
- и даже в городе другом.
- Чужие властные ладони
- лежат на сердце дорогом.
- …А это все – и час рассвета,
- и сад, поющий под дождем, —
- я просто выдумала это,
- чтобы побыть
- с тобой вдвоем.
«Что-то мне недужится…»
- Что-то мне недужится,
- что-то трудно дышится…
- В лугах цветет калужница,
- в реке ветла колышется,
- и птицы, птицы, птицы
- на сто ладов поют,
- и веселятся птицы,
- и гнезда птицы вьют.
- …Что-то неспокойно мне,
- не легко, не просто…
- Стремительные, стройные
- вокруг поселка сосны,
- и тучи, тучи, тучи
- белы, как молоко,
- и уплывают тучи
- далёко-далеко.
- Да и меня никто ведь
- в плену не держит, нет.
- Мне ничего не стоит
- на поезд взять билет
- и в полночь на разъезде
- сойти в глуши лесной,
- чтоб быть с тобою вместе,
- чтоб стать весне весной.
- И это так возможно…
- И это так нельзя…
- Летит гудок тревожно,
- как филин голося,
- и сердце, сердце, сердце
- летит за ним сквозь мглу,
- и горько плачет сердце:
- «Как мало я могу!»
Шишка
- Я в снегу подтаявшем,
- около ствола,
- гладенькую, мокрую
- шишку подняла.
- А теперь в кармане
- я ее ношу,
- выну, полюбуюсь,
- лесом подышу.
- Выну и порадуюсь,
- что тогда, в лесу,
- может быть, последнюю,
- может, предпоследнюю,
- а может быть, просто
- встретила весну.
- Там в снегу лосиные
- глубокие следы,
- как ведерки синие,
- полные воды,
- свежие проталины,
- муравьи у пня, —
- маленькие тайны
- мартовского дня.
«Сияет небо снежными горами…»
- Сияет небо снежными горами,
- громадами округлых ярких туч.
- Здесь тишина торжественна, как в храме,
- здесь в вышине дымится тонкий луч.
- Здесь теплят ели розовые свечи
- и курят благовонную смолу.
- Нам хвоя тихо сыплется на плечи,
- и тропка нас ведет в густую мглу.
- Все необычно этим летом странным:
- и то, что эти ели так прямы,
- и то, что лес мы ощущаем храмом,
- и то, что боги в храме этом мы!
«День был яркий, ветреный…»
- День был яркий, ветреный.
- Шум кипел березовый.
- В рощице серебряной
- цвел татарник розовый.
- Земля была прохладная,
- влажная, упругая,
- тучи плыли по небу
- громоздкие, округлые…
- Быть может, слишком часто я
- зеленым брежу летом,
- но если это счастье,
- то как молчать об этом?
- Если я такими
- богатствами владею —
- зачем же, зачем же
- их спрячу от людей я?
- Ссорятся влюбленные,
- грустят, и невдомек им,
- что есть края зеленые,
- где все бывает легким.
- А редко ли встречаются
- хмурые, усталые,
- вздыхают, огорчаются,
- думают, что старые.
- Ходят в поликлиники,
- вздорят там с врачами…
- А в чащах есть малинники,
- овраги есть с ручьями.
- Там есть трава и синева,
- роса и запах тминный,
- и стоит это целиком,
- с водой, цветами, ветерком,
- какой-нибудь полтинник.
- И каждому, кто забредет
- в лесное это царство,
- от всех невзгод, от всех забот
- отыщется лекарство.
- Помнишь? День был ветреный,
- шум кипел березовый,
- в рощице серебряной
- цвел татарник розовый…
Осень в Крыму
I
- Ранняя нынче
- осень в Крыму,
- смутное море,
- горы в дыму,
- пухлые тучи,
- дождем налиты,
- переползают
- через хребты.
- Рыжий лишайник,
- седая полынь,
- ветки ломает
- жгучий норд-ост,
- только в ущельях —
- тишь да теплынь,
- свищет по-летнему
- глупенький дрозд.
- Впрочем, кто знает, —
- глуп или нет,
- кто разберет,
- что у птиц на уме?
- Может, и нам
- не считать бы примет,
- жить и не думать
- о близкой зиме…
- Ранняя нынче
- осень в Крыму,
- зябкое море,
- дали в дыму…
- Как мне живется
- светло и легко,
- а почему,
- сама не пойму.
II
- Норд-ост осенний с гор летел
- и щеки жег румянцем.
- Шиповник рыжий шелестел,
- алея твердым глянцем.
- И было гнездышко в кусте,
- в колючей чаще ржавой.
- Пять красных ягод
- в том гнезде,
- в сухой листве лежало…
- Могли не верить лишь глупцы,
- что совершится чудо,
- что красноперые птенцы
- проклюнутся оттуда.
- Но мы с тобой не стали ждать
- с надеждой и тревогой,
- взглянули только
- и опять
- пошли своей дорогой.
- Все представляю, как потом
- снега на горы лягут,
- как занесут в гнезде сухом
- пять бездыханных ягод.
III
- За валом вал
- идет на берег,
- бурля зеленым кипятком,
- и каждый
- в смерть свою не верит,
- и каждый
- падает ничком.
- И, растекаясь пеной млечной,
- сбегает медленно
- с камней,
- чтоб снова слиться
- с глубью вечной
- и обрести бессмертье
- в ней.
Тень
- Приглушает птичий гам
- тишина еловая,
- проплывает по снегам
- тень моя лиловая.
- На снегах и в облаках
- синева прозрачная,
- в белых пухлых башлыках
- спят домишки дачные.
- Тень идет сама собой,
- в чащи забирается,
- о штакетник голубой
- пополам ломается…
- Хоть сугробы глубоки —
- просто нет возможности,
- хоть навешаны замки,
- из предосторожности,
- залезает тень плечом
- в окна золоченые,
- тени сроду нипочем
- зоны запрещенные…
- Я шагаю колеей,
- потная, усталая,
- лед бугристый подо мной,
- мешанина талая.
- Ноги бедные мои
- тяжелы немыслимо,
- я от этой колеи
- целиком зависима.
- Поскользнувшись на ходу,
- локоть тру с обидою,
- тени, пляшущей в саду,
- от души завидую!
1953 год. С дочерью.
«Не сули мне…»
- Не сули мне
- золотые горы,
- годы жизни доброй
- не сули.
- Я тебя покину очень скоро
- по закону матери-земли.
- Мне остались считанные весны,
- так уж дай на выбор,
- что хочу:
- елки сизокрылые, да сосны,
- да березку – белую свечу.
- Подари веселую дворняжку,
- хриплых деревенских петухов,
- мокрый ландыш,
- пыльную ромашку,
- смутное движение стихов.
- День дождливый,
- темень ночи долгой,
- всплески, всхлипы, шорохи
- во тьме…
- И сырых поленьев запах волглый
- тоже, тоже дай на память мне.
- Не кори, что пожелала мало,
- не суди, что сердцем я робка.
- Так уж получилось, —
- опоздала…
- Дай мне руку!
- Где твоя рука?
«Шагаю хвойною опушкой…»
- Шагаю хвойною опушкой,
- и улыбаюсь, и пою,
- и жестяной помятой кружкой
- из родничка лесного пью.
- И слушаю, как славка свищет,
- как зяблик ссорится с женой,
- и вижу гриб у корневища
- сквозь папоротник кружевной…
- Но дело-то не в певчих птицах,
- не в роднике и не в грибе, —
- душа должна уединиться,
- чтобы прислушаться к себе.
- И раствориться в блеске этом,
- и слиться с этой синевой,
- и стать самой
- теплом и светом,
- водой,
- и птицей,
- и травой,
- живыми соками напиться,
- земную силу обрести,
- ведь ей века еще трудиться,
- тысячелетия расти.
«Я прощаюсь с тобою…»
- Я прощаюсь с тобою
- у последней черты.
- С настоящей любовью,
- может, встретишься ты.
- Пусть иная, родная,
- та, с которою – рай,
- все равно заклинаю:
- вспоминай! вспоминай!
- Вспоминай меня, если
- хрустнет утренний лед,
- если вдруг в поднебесье
- прогремит самолет,
- если вихрь закурчавит
- душных туч пелену,
- если пес заскучает,
- заскулит на луну,
- если рыжие стаи
- закружит листопад,
- если за полночь ставни
- застучат невпопад,
- если утром белесым
- закричат петухи,
- вспоминай мои слезы,
- губы, руки, стихи…
- Позабыть не старайся,
- прочь из сердца гоня,
- не старайся,
- не майся —
- слишком много меня!
«Мне говорят…»
- Мне говорят:
- нету такой любви.
- Мне говорят:
- как все,
- так и ты живи!
- Больно многого хочешь,
- нету людей таких.
- Зря ты только морочишь
- и себя и других!
- Говорят: зря грустишь,
- зря не ешь и не спишь,
- не глупи!
- Все равно ведь уступишь,
- так уж лучше сейчас
- уступи!
- …А она есть.
- Есть.
- Есть.
- А она – здесь,
- здесь,
- здесь,
- в сердце моем
- теплым живет птенцом,
- в жилах моих
- жгучим течет свинцом.
- Это она – светом в моих глазах.
- Это она – солью в моих слезах,
- зрение, слух мой,
- грозная сила моя,
- солнце мое,
- горы мои, моря!
- От забвенья – защита,
- от лжи и неверья – броня…
- Если ее не будет,
- не будет меня!
- …А мне говорят:
- нету такой любви.
- Мне говорят:
- так и ты живи!
- А я никому души
- не дам потушить.
- А я и живу, как все
- когда-нибудь
- будут жить!
«Пускай лучше ты не впустишь меня…»
- Пускай лучше ты не впустишь меня,
- чем я не открою двери.
- Пускай лучше ты обманешь меня,
- чем я тебе не поверю.
- Пускай лучше я в тебе ошибусь,
- чем ты ошибешься во мне.
- Пускай лучше я на дне окажусь,
- чем ты по моей вине.
- Пока я жива,
- пока ты живой,
- последнего счастья во имя,
- быть солнцем хочу
- над твоей головой,
- землей —
- под ногами твоими.
«Не опасаюсь впасть в сентиментальность…»
- Не опасаюсь впасть в сентиментальность,
- для нас с тобой такой угрозы нет.
- Нас выручает расстояний дальность,
- число разлук, неумолимость лет.
- Нам ничего судьба не обещала,
- но, право, грех ее считать скупой:
- ведь где-то на разъездах и причалах
- мы все-таки встречаемся с тобой.
- И вновь – неисправимые бродяги —
- соль достаем из пыльного мешка,
- и делим хлеб, и воду пьем из фляги
- до первого прощального гудка.
- И небо, небо синее такое,
- какое и не снилось никому,
- течет над нами вечною рекою
- в сплетеньях веток, в облачном дыму.
1955 год.
«А может быть, останусь жить…»
- А может быть, останусь жить?
- Как знать, как знать…
- И буду с радостью дружить?
- Как знать, как знать?
- А может быть, мой черный час
- не так уж плох?
- Еще в запасе счастья часть,
- щепотка крох…
- Еще осталось: ночь, мороз,
- снегов моря
- и безнадежное до слез —
- «Любимая!»
- И этот свет, на краткий миг,
- в твоем лице,
- как будто не лицо, а лик
- в святом венце.
- И в три окна, в сугробах, дом —
- леса кругом,
- когда февраль, как белый зверь,
- скребется в дверь…
- Еще в той лампе фитилек
- тобой зажжен,
- как желтый жалкий мотылек,
- трепещет он…
- Как ночь души моей грозна,
- что делать с ней?
- О, честные твои глаза
- куда честней!
- О, добрые твои глаза
- и, словно плеть,
- слова, когда потом нельзя
- ни спать, ни петь.
- Чуть-чуть бы счастья наскрести,
- чтобы суметь
- себя спасти, тебя спасти,
- не умереть!
«Человек живет совсем немного…»
- Человек живет совсем немного —
- несколько десятков лет и зим,
- каждый шаг отмеривая строго
- сердцем человеческим своим.
- Льются реки, плещут волны света,
- облака похожи на ягнят…
- Травы, шелестящие от ветра,
- полчищами поймы полонят.
- Выбегает из побегов хилых
- сильная блестящая листва,
- плачут и смеются на могилах
- новые живые существа.
- Вспыхивают и сгорают маки.
- Истлевает дочерна трава…
- В мертвых книгах
- крохотные знаки
- собраны в бессмертные слова.
«Терпеливой буду, стойкой…»
- Терпеливой буду, стойкой,
- молодой, назло судьбе!
- Буду жить на свете столько,
- сколько надобно тебе.
- Что тебе всего дороже,
- то и стану я дарить.
- Только ты меня ведь тоже
- должен отблагодарить —
- молодым счастливым взглядом
- в тихом поле, при луне,
- тем, что ты со мною рядом —
- как с собой наедине.
- Правдой сердца, словом песни,
- мне родной и дорогой,
- даже если, даже если
- ты отдашь ее другой.
«Нельзя за любовь – любое…»
- Нельзя за любовь – любое,
- нельзя, чтобы то, что всем.
- За любовь платят любовью
- или не платят совсем.
- Принимают и не смущаются,
- просто благодарят.
- Или (и так случается!)
- спасибо не говорят.
- Горькое… вековечное…
- Не буду судьбу корить.
- Жалею тех, кому нечего
- или некому
- подарить.
«Знаю я бессильное мученье…»
- Знаю я бессильное мученье
- над пустой тетрадкою в тиши,
- знаю мысли ясное свеченье,
- звучную наполненность души.
- Знаю также быта неполадки,
- повседневной жизни маету,
- я хожу в продмаги и палатки,
- суп варю, стираю, пол мету…
- Все-таки живется высоко мне.
- Очень я тебя благодарю,
- что не в тягость мне земные корни,
- что как праздник
- праздную зарю,
- что утрами с пеньем флейты льется
- в жбан водопроводная вода,
- рыжий веник светится как солнце,
- рдеют в печке чудо-города…
- Длится волшебство не иссякая,
- повинуются мне
- ветер, дым,
- пламя, снег и даже сны,
- пока я
- заклинаю именем твоим.
«За водой мерцает серебристо…»
- За водой мерцает серебристо
- поле в редком и сухом снегу.
- Спит, чернея, маленькая пристань,
- ни живой души на берегу.
- Пересвистываясь с ветром шалым,
- гнется, гнется мерзлая куга…
- Белым занимается пожаром
- первая осенняя пурга.
- Засыпает снег луга и нивы,
- мелкий, как толченая слюда.
- По каналу движется лениво
- плотная, тяжелая вода…
- Снег летит спокойный, гуще, чаще,
- он летит уже из крупных сит,
- он уже пушистый, настоящий,
- он уже не падает – висит…
- Вдоль столбов высоковольтной сети
- я иду, одета в белый мех,
- самая любимая на свете,
- самая красивая на свете,
- самая счастливая из всех!
Звезда
- Было, было – ночи зимние,
- черных сосен купола…
- Невообразимо-синяя,
- надо всем звезда плыла.
- На путях преград не ведая,
- навсегда себе верна,
- над обидами, над бедами,
- над судьбой плыла она.
- Над холмами, над пригорками,
- над гудроном в корке льда,
- над бессонницами горькими,
- над усталостью труда,
- опушенная сиянием,
- в ледяной пустынной мгле,
- добрым предзнаменованием
- утешая душу мне.
- Не сбылись ее пророчества,
- но прекрасней, чем тогда,
- над последним одиночеством
- синяя плывет звезда.
Полдень
- Я сама себе кажусь девчонкой,
- ни о чем не думая, живу.
- Хлеб макаю
- в банку со сгущенкой,
- воду пью – и навзничь, на траву.
- И лежу.
- И отплываю в небо.
- В небе тучек перистых косяк.
- Их березы ловят, ловят в невод,
- а они не ловятся никак.
- Ускользают, уплывают тучки.
- Пахнет сеном.
- Около виска
- серебрится пряжею паучьей
- два колючих, сизых колоска.
- Иногда уже привычный рокот,
- грохот, рев на части воздух рвет.
- Колесницею Ильи-пророка
- небо прорезает самолет.
- Косокрылый ТУ летит к столице.
- Встряхнута земля, оглушена.
- Но минута-две – и устоится
- взбаламученная тишина.
- Только слаще станет и бездонней,
- только синь синей над головой…
- И опять, опять твои ладони,
- сны, заполоненные тобой.
«Над скалистой серой кручей…»
- Над скалистой серой кручей
- плавал сокол величаво,
- в чаще ржавой и колючей
- что-то сонно верещало.
- Под румяною рябиной
- ты не звал меня любимой,
- целовал, в глаза не глядя,
- прядей спутанных не гладя.
- Но сказать тебе по чести,
- я ничуть не огорчалась, —
- так легко нам было вместе,
- так волшебно тень качалась,
- так светло скользили блики,
- так вода в камнях сверкала…
- Уж такой ли грех великий,
- чтобы нам такая кара?
- День беспечный, быстротечный…
- Так ли мы виновны были,
- чтоб друг к другу нас навечно
- за него приговорили?
В Таллине.
«Просторный лес листвой перемело…»
- Просторный лес листвой перемело,
- на наших лицах – отсвет бледной бронзы.
- Струит костер стеклянное тепло,
- раскачивает голые березы.
- Ни зяблика, ни славки, ни грача,
- беззвучен лес, метелям обреченный.
- Лесной костер грызет сушняк, урча,
- и ластится, как хищник прирученный.
- Припал к земле, к траве сухой прилег,
- ползет, хитрит… лизнуть нам руки тщится…
- Еще одно мгновенье – и прыжок!
- И вырвется на волю, и помчится…
- Украдено от вечного огня,
- ликует пламя, жарко и багрово…
- Невесело ты смотришь на меня,
- и я не говорю тебе ни слова.
- Как много раз ты от меня бежал.
- Как много раз я от тебя бежала.
- …На сотни верст гудит лесной пожар.
- Не поздно ли спасаться от пожара?
«Ты ножик вынул не спеша…»
- Ты ножик вынул не спеша,
- гордясь своим искусством,
- и с маху сталь в кору вошла
- с тугим и сочным хрустом.
- Береза белая была,
- как тоненькое пламя.
- Я сок березовый пила,
- к стволу припав губами.
- Еще несладкий ранний сок
- из треугольной раны тек
- капельками светлыми,
- частыми, несметными…
- По каплям жизнь ее текла,
- лесная кровь сочилась…
- Но чем помочь я ей могла
- в беде, что приключилась?
- Лишь помня о судьбе своей,
- своей полна печали,
- я чувствовала вместе с ней
- мертвящий холод стали.
«Все равно ведь, поздно или рано…»
- Все равно ведь, поздно или рано, —
- чем позднее, тем нужней вдвойне, —
- ты отправишь мне радиограмму
- на известной нам двоим волне.
- Все равно ведь, поздно или рано,
- времени не тратя на ответ,
- в очередь к билетной кассе встану
- и кассирша выдаст мне билет.
- Все равно – на море или суше,
- пусть еще не знаем – где, когда,
- все равно – «спасите наши души!»
- песни, самолеты, поезда!
Дагестанская ночь
- Желто-тусклые фары,
- рек невидимых гул,
- в черной бездне —
- янтарный,
- словно соты,
- аул…
- В чьем-то доме ночевка,
- тишина… темнота…
- Монотонно, как пчелка,
- песню тянет вода.
- Ядра завязей плотных
- холодны и тверды:
- гордость сердца чьего-то,
- чьей-то жизни труды…
- Сонно листьями плещет
- сад, незримый в тиши,
- но не лечит, не лечит
- горный ветер души,
- только хуже тревожит,
- память мне бередя…
- Нет, не будет…
- Не может
- счастья быть без тебя.
- Поздно, поздно,
- ах, поздно!
- Все равно не помочь.
- Раскаленные звезды…
- Дагестанская ночь.
«Пусть друзья простят меня за то, что…»
- Пусть друзья простят меня за то, что
- повидаться с ними не спешу.
- Пусть друзья не попрекают почту —
- это я им писем не пишу.
- Пусть не сетуют, что рвутся нити, —
- я их не по доброй воле рву.
- Милые, хорошие, поймите:
- я в другой галактике живу!
«Спор был бесплодным…»
- Спор был бесплодным,
- безысходным…
- Потом я вышла на крыльцо
- умыть безмолвием холодным
- разгоряченное лицо.
- Глаза опухшие горели,
- отяжелела голова,
- и жгли мне сердце, а не грели
- твои запретные слова.
- Все было тихо и студено,
- мерцала инея слюда,
- на мир глядела удивленно
- большая синяя звезда.
- Березы стыли в свете млечном,
- как дым клубясь над головой,
- и на руке моей
- колечко
- светилось смутной синевой.
- Ни шороха не раздавалось,
- глухая тишь была в дому…
- А я сквозь слезы улыбалась,
- сама не зная почему.
- Светало небо, голубело,
- дышало, на землю сойдя…
- А сердце плакало и пело…
- И пело…
- Бог ему судья!
«Бывало все: и счастье, и печали…»
- Бывало все: и счастье, и печали,
- и разговоры длинные вдвоем.
- Но мы о самом главном промолчали,
- а может, и не думали о нем.
- Нас разделило смутных дней теченье —
- сперва ручей, потом, глядишь, река…
- Но долго оставалось ощущенье:
- не навсегда, ненадолго, пока…
- Давно исчез, уплыл далекий берег,
- и нет тебя, и свет в душе погас,
- и только я одна еще не верю,
- что жизнь навечно разлучила нас.
«Я поняла…»
- Я поняла, —
- ты не хотел мне зла,
- ты даже был
- предельно честен где-то,
- ты просто оказался из числа
- людей, не выходящих из бюджета.
- Не обижайся,
- я ведь не в укор,
- ты и такой
- мне бесконечно дорог.
- Хорош ты, нет ли —
- это сущий вздор.
- Любить так уж любить —
- без оговорок.
- Я стала невеселая…
- Прости!
- Пускай тебя раскаянье не гложет.
- Сама себя попробую спасти,
- Никто другой
- спасти меня не может.
- Забудь меня.
- Из памяти сотри.
- Была – и нет, и крест поставь
- на этом!
- А раны заживают изнутри.
- А я еще уеду к морю летом.
- Я буду слушать, как идет волна,
- как в грохот шум ее перерастает,
- как, отступая, шелестит она,
- как будто книгу вечности
- листает.
- Не помни лихом.
- Не сочти виной,
- что я когда-то в жизнь твою вторгалась,
- и не печалься —
- все мое – со мной.
- И не сочувствуй —
- я не торговалась!
В. М. Тушнова, С. С. Смирнов и А. Н. Максимова.
«Лес был темный, северный…»
- Лес был темный, северный,
- с вереском лиловым,
- свет скользил рассеянный
- по стволам еловым,
- а в часы погожие
- сквозь кусты мелькало
- озеро, похожее
- на синее лекало.
- И в косынке беленькой,
- в сарафане пестром,
- шла к тебе я берегом,
- по камушкам острым.
- И с тобой сидела я
- на стволе ольховом,
- ночь дымилась белая
- сумраком пуховым.
- Сети я сушила
- за избой на кольях,
- картошку крошила
- в чугун на угольях.
- До восхода в сенцах
- не спала, молчала,
- слушала, как сердце
- любимое стучало.
«Там далёко…»
- Там далёко,
- за холмами синими,
- за угрюмой северной рекой,
- ты зачем зовешь меня по имени?
- Ты откуда взялся?
- Кто такой?
- Голос твой блуждает темной чащей,
- очень тихий,
- слышный мне одной,
- трогая покорностью щемящей,
- ужасая близостью родной.
- И душа,
- как будто конь стреноженный,
- замерла, споткнувшись на бегу,
- вслушиваясь жадно и встревоженно
- в тишину на дальнем берегу.
«Письма я тебе писала…»
- Письма я тебе писала
- на березовой коре,
- в реку быструю бросала
- эти письма на заре.
- Речка лесом колесила,
- подмывала берега…
- Как я реченьку просила,
- чтобы письма берегла.
- Я бросала, не считая,
- в воду весточки свои,
- чтобы звезды их читали,
- чтобы рыбы их читали,
- чтоб над ними причитали
- сладким плачем
- соловьи,
- и слезами обливалась,
- и росою умывалась,
- и тропинкой подымалась
- в тихий домик на горе.
- – Где бродила-пропадала?
- – На реке белье стирала.
- – Принесла воды? Достала?
- – Ну а как же – два ведра!
- – Что печальна?
- – Так, устала.
- – Что бледна?
- – Крута гора.
Голубка
- Она хрупка была и горяча
- и вырывалась, крыльями плеща.
- А у меня стучало сердце глухо,
- и я ему внимала не дыша,
- и мне казалось – это не голубка
- на волю рвется, а моя душа.
- Разжав ладонь, я выпустила птицу
- в осеннем парке, полном тишины,
- и отперла душе своей темницу:
- – Лети на все четыре стороны!
- Еще не веря в то, что совершилось,
- растерянная, робкая еще,
- она взлетела к небу,
- покружилась
- и опустилась на твое плечо.
«Будет, будет, будет дом…»
- Будет, будет, будет дом,
- не останемся без крова.
- Будет дом моим трудом
- возведен, дыханьем, кровью,
- мужеством и теплотой,
- преданностью и смиреньем…
- Будет, будет – мой и твой,
- в соснах, в зарослях сирени,
- возле родника, в логу,
- на прибрежном косогоре,
- дом в тайге и дом на взморье,
- дом в барханах, дом в снегу…
- Не навеки – на два дня
- будет дом всегда и всюду,
- если буду я, а я
- буду,
- буду,
- буду,
- буду!
На выступлении. С чтецами П. Ярославцевым и Н. Эфросом.
«Я люблю выдумывать страшное…»
- Я люблю выдумывать страшное,
- боль вчерашнюю бережу,
- как дикарка,
- от счастья нашего
- силы темные
- отвожу.
- Не боюсь недоброго глаза,
- а боюсь недоброго слова,
- пуще слова – недоброго дела…
- Как бояться мне надоело!
- Хоть однажды бы крикнуть мне,
- как я счастлива на земле.
- Хоть однажды бы не таиться,
- похвалиться,
- да вот беда —
- сердце, сердце мое
- как птица,
- уводящая от гнезда.
На море
- Я шла сюда с душою темной,
- лишенной мужества и сил,
- но ветер шумный и огромный
- меня схватил и ослепил.
- Валы грозили и гремели
- и наступали на меня,
- и скользко вспыхивали мели
- в шипенье красного огня.
- К закату несся парус медный,
- надменно выгнут и упрям,
- и я припомнила, что дед мой
- всю жизнь скитался по морям…
- И я подумала о сыне,
- как он, от всех морей вдали,
- упорно, с крыльями косыми
- выстругивает корабли.
- Швыряя водорослей плети,
- вскипали пенные горбы,
- и в душу мне ворвался ветер
- неуспокоенной судьбы.
- И так смеялся, так гремел он,
- закатным пламенем обвит,
- что я припомнить не посмела
- вчерашних маленьких обид!
«Поблескивает полотно…»
- Поблескивает полотно
- прогретой сталью рельс…
- Давным-давно,
- давным-давно
- мы шли сквозь этот лес.
- Он от дождя тогда намок,
- но, ветерком гоним,
- пыльцы мерцающий дымок
- уже всплывал над ним.
- День был янтарно золотист,
- и птичий свист
- в ушах звенел,
- и первый стебель зеленел,
- буравя прошлогодний лист.
- Шел по верхам тяжелый гуд,
- и нарастал,
- и гас…
- …А ландыши-то отцветут
- без нас на этот раз!
- Без нас, без нас
- завяжут плод
- черемуха и терн,
- и земляника отойдет,
- и пожелтеет дерн.
- Не буду я считать недель,
- не стану ждать вестей…
- А та раскидистая ель
- все ждет к себе гостей.
- Все ждет, все ждет
- под хвойный свод…
- Не позабудь примет:
- за балкой – первый поворот,
- четвертый километр.
Вертушинка
- Хороша, говоришь, красива?
- Что ж клянешь ты ее с тоской?
- Не кори, а скажи спасибо
- быстрине ее колдовской.
- И в погоду, и в непогоду
- над речонкою склонена,
- пьет осинка живую воду,
- через то и жива она.
- Вертушинке ли не струиться?
- Нет иных у нее примет…
- Если речка угомонится,
- значит, речки на свете нет.
- То мелеет, то прибывает, —
- любо-дорого поглядеть…
- Реки старыми не бывают,
- им не надобно молодеть.
- Не страшись ее круговерти,
- не беги от воды хмельной,
- успокоится после смерти,
- нету вечных рек под луной!
Погода плохая
- Как тугие жгуты кудели
- в проводах повисают тучи…
- Дождик сыплется не скудея,
- неразборчивый и колючий.
- То он сыплется, то он сеется,
- то по стеклам забарабанит…
- За работу берусь – не клеится,
- подремать бы чуть-чуть,
- так сна нет.
- Вспоминаются все заботы,
- все обиды и все печали:
- вот неласков ты нынче что-то,
- ты внимательней был вначале.
- Быть со мной тебе неприятно,
- разлюбил ты меня, похоже…
- Впрочем, что же, вполне понятно,
- есть красивее
- и моложе…
- Что мне делать теперь – не знаю!
- Вот и дождик заладил назло.
- Дребедень его жестяная
- за пять суток в ушах навязла.
- Одиночество неизбежно…
- Но не знал ты о том, не ведал,
- постучался влюбленный, нежный,
- и конца мне придумать не дал!
Бессонница
- Ночи… ночи… пустынные, синие…
- Мыслей вспененная река.
- А слова – до того бессильные,
- что за горло берет тоска.
- Обжигает подушка душная,
- и вступает рассвет в права,
- и тяжелая, непослушная,
- в дрему клонится голова.
- И когда уж глаза слипаются,
- где-то около четырех,
- воробьи в саду просыпаются,
- рассыпаются как горох…
- Скачут, мечутся, ошалелые,
- жизнерадостно вереща.
- Пробивается солнце белое
- из-за облачного плаща.
- Зашуршали дворники метлами,
- и, прохладой цветы поя,
- шланг над брызгами искрометными
- извивается как змея.
- Не заснуть, как я и предвидела…
- Все слышней за окном шаги.
- Ночь сегодня меня обидела.
- Утро доброе, помоги!
С поэтом Я. Акимом.
«Зачем судьбу который раз пытаешь…»
- Зачем судьбу который раз пытаешь?
- Любовь, как ветку, гнешь да гнешь в дугу?
- Ты без нее счастливее не станешь,
- а я прожить на свете не смогу.
- Да, все идет неладно,
- криво, косо,
- да, время нам
- к закату, под уклон…
- А ветке что?
- Она цветет без спроса,
- и никакой закон ей
- не закон!
- За то ты так ее и ненавидишь,
- ты хочешь, чтобы все —
- как надо быть,
- ты в ней противоречье смыслу видишь
- и все-таки жалеешь загубить.
- Брось, не жалей,
- сгибай и перекручивай,
- мол, все равно когда-нибудь зима…
- Ты только оправданий не вымучивай,
- я для тебя их подыщу сама.
- Сломай – и все!
- И крест поставь на этом,
- а лучше кол осиновый забей.
- Уж вот когда она
- зеленым ветром
- пойдет хозяйничать
- в душе твоей!
Удельная. 1957 год.
«И вот ты купе закрываешь…»
- И вот ты купе закрываешь,
- включаешь ночник голубой…
- Ты знаешь,
- ты только скрываешь,
- что еду я вместе с тобой.
- То колкий, то мягкий не в меру,
- то слишком веселый подчас,
- ты прячешь меня неумело
- от пристальных горестных глаз.
- Названья полуночных станций
- дежурные сонно твердят…
- О если бы выйти, остаться,
- пропасть, воротиться назад…
- Но вместе, да, вместе мы выйдем
- на утренний влажный перрон,
- и бледное небо увидим
- с оравой орущих ворон,
- дорогой, подернутой дымкой,
- мы в хвойные дали пойдем,
- и стану я жить невидимкой
- в неласковом доме твоем,
- и будут недели молчанья
- медлительны и горьки,
- и буду я плакать ночами
- на бревнышке возле реки.
«Нам не позволено любить…»
- Нам не позволено любить.
- Все, что с тобою связано,
- мне строго-настрого забыть
- судьбой моей приказано.
- Но помню я всему назло
- любви часы беспечные,
- и встречи памятной число —
- мое. На веки вечные!
- И низко стелющийся дым
- с мерцающими искрами,
- и поле с деревом седым
- под облаками низкими…
- Вагон, летящий в темноту,
- покачиванье мерное…
- И гаснут искры на лету, —
- ты помнишь их, наверное?
- Так каждый миг, и час, и год
- мои. На веки вечные,
- пока наш поезд не придет
- на станцию конечную!
Дорогая Вероника Михайловна!
От всего сердца поздравляю Вас, замечательную поэтессу, стихи которой давно притягивают и волнуют меня своей оригинальностью, человечностью, красотой и теплом, с Вашим славным юбилеем. Я рад, что в Вашем творчестве сильно прозвучала также тема нашей Литвы.
С чувством радости я всегда вспоминаю наши встречи в Москве, в Вильнюсе и Каунасе и мечтаю о новых встречах и дружеских беседах.
Желаю Вам, дорогая Вероника Михайловна, много здоровья, счастья, негаснущего вдохновенья для новых прекрасных книг!
Ваш Антанас ВенцловаВильнюс 10.4.1965
Снова Литве!
- Я была с тобою рядом,
- может, слишком мало,
- но ведь я тебя не взглядом —
- сердцем увидала.
- Я была такой богатой,
- столько я имела:
- темный, плотный, кисловатый
- хлеб литовский ела.
- Сладкий сок литовских вишен,
- солнца хмель пила я,
- под гостеприимной крышей
- сладким сном спала я.
- Я летала, словно птица,
- лаской обогрета,
- я заглядывала в лица,
- полные привета, —
- все хотела убедиться,
- что не снится это.
- Как меня ты одарила
- прелестью земною,
- сколько счастья разделила,
- радуясь со мною.
- И в недобрый час печали
- не была одна я,
- ты стояла за плечами,
- как сестра родная.
- С глаз моих обиды слезы
- вытерла не ты ли?
- Не твои ль снега и звезды
- мне в пути светили?
- Первый луч на черепицах,
- первый ветер с юга…
- Так возможно ль разлучиться,
- позабыть друг друга?
«Я без тебя училась жить…»
- Я без тебя училась жить,
- я принялась за дело.
- Костер сумела я сложить —
- гудело, а не тлело.
- Я без тебя училась жить…
- Как сердце ни болело, —
- сумела песню я сложить,
- не плакала, а пела.
- На озаренные кусты
- глядела ясным взглядом…
- Но вышел ты из темноты
- и сел со мною рядом.
«Я стою у открытой двери…»
- Я стою у открытой двери,
- я прощаюсь, я ухожу.
- Ни во что уже не поверю, —
- все равно
- напиши,
- прошу!
- Чтоб не мучиться поздней жалостью,
- от которой спасенья нет,
- напиши мне письмо, пожалуйста,
- вперед на тысячу лет.
- Не на будущее,
- так за прошлое,
- за упокой души,
- напиши обо мне хорошее.
- Я уже умерла. Напиши!
- Сто часов
- счастья
Сто часов счастья
- Свежие проталины, муравьи у пня,
- маленькие тайны мартовского дня…
Снимок В. Тушновой.
«Сто часов счастья…»
- Сто часов счастья…
- Разве этого мало?
- Я его, как песок золотой,
- намывала,
- собирала любовно, неутомимо,
- по крупице, по капле,
- по искре, по блестке,
- создавала его из тумана и дыма,
- принимала в подарок
- от каждой звезды и березки…
- Сколько дней проводила
- за счастьем в погоне
- на продрогшем перроне,
- в гремящем вагоне,
- в час отлета его настигала
- на аэродроме,
- обнимала его, согревала
- в нетопленом доме.
- Ворожила над ним, колдовала…
- Случалось, бывало,
- что из горького горя
- я счастье свое добывала.
- Это зря говорится,
- что надо счастливой родиться.
- Нужно только, чтоб сердце
- не стыдилось над счастьем трудиться,
- чтобы не было сердце
- лениво, спесиво,
- чтоб за малую малость
- оно говорило «спасибо».
- Сто часов счастья,
- чистейшего, без обмана…
- Сто часов счастья!
- Разве этого мало?
«Не знаю – права ли…»
- Не знаю – права ли,
- не знаю – честна ли,
- не помню начала,
- не вижу конца…
- Я рада,
- что не было встреч под часами,
- что не целовались с тобой
- у крыльца.
- Я рада,
- что было так немо и прямо,
- так просто и трудно,
- так нежно и зло,
- что осенью пахло
- тревожно и пряно,
- что дымное небо на склоны ползло.
- Что сплетница сойка
- до хрипу кричала,
- на все побережье про нас раззвоня.
- Что я ничего тебе
- не обещала
- и ты ничего не просил
- у меня.
- И это нисколько меня не печалит, —
- прекрасен той первой поры
- неуют…
- Подарков не просят
- и не обещают,
- подарки приносят
- и отдают.
«Одна сижу на пригорке…»
- Одна сижу на пригорке
- посреди весенних трясин.
- …Я люблю глаза твои горькие,
- как кора молодых осин,
- улыбку твою родную,
- губы, высохшие на ветру…
- Потому – куда ни иду я,
- и тебя с собою беру.
- Все я тебе рассказываю,
- обо всем с тобой говорю,
- первый ландыш тебе показываю,
- шишку розовую дарю.
- Для тебя на болотной ржави
- ловлю отраженья звезд…
- Ты все думаешь – я чужая,
- от тебя за десятки верст?
- Ты все думаешь – нет мне дела
- до озябшей твоей души?
- Потемнело, похолодело,
- зашуршали в траве ежи…
- Вот уже и тропы заросшей
- не увидеть в ночи слепой…
- Обними меня, мой хороший,
- бесприютные мы с тобой.
«Почему говорится…»
- Почему говорится:
- «Его не стало»,
- если мы ощущаем его
- непрестанно,
- если любим его,
- вспоминаем,
- если —
- это мир, это мы
- для него исчезли.
- Неужели исчезнут
- и эти ели
- и этот снег
- навсегда растает?
- Люди любимые,
- неужели
- вас
- у меня не станет?
«Дождик сеет, сеет, сеет…»
- Дождик сеет, сеет, сеет,
- с полуночи моросит,
- словно занавес кисейный
- за окошками висит.
- А в лесу кричат кукушки,
- обещают долгий век…
- Мне не грустно
- и не скушно,
- я счастливый человек.
- Из раскрытой настежь двери
- пахнет глиной и травой.
- А кукушкам я не верю,
- врать кукушкам
- не впервой!
- Да и что считать без толку,
- лишним годом дорожить?
- ну недолго,
- так недолго,
- только б счастливо прожить.
- Так прожить,
- чтоб все, что снится, —
- все сбывалось наяву,
- так прожить,
- чтоб петь, как птица,
- так прожить,
- как я живу!
«Небо желтой зарей окрашено…»
- Небо желтой зарей окрашено,
- недалеко до темноты…
- Как тревожно, милый,
- как страшно,
- как боюсь твоей немоты.
- Ты ведь где-то живешь и дышишь,
- улыбаешься, ешь и пьешь…
- Неужели совсем не слышишь?
- Не окликнешь? Не позовешь?
- Я покорной и верной буду,
- не заплачу, не укорю.
- И за праздники,
- и за будни,
- и за все я благодарю.
- А всего-то и есть:
- крылечко,
- да сквозной дымок над трубой,
- да серебряное колечко,
- пообещанное тобой.
- Да на дне коробка картонного
- два засохших с весны стебля,
- да еще вот – сердце,
- которое
- мертвым было бы
- без тебя.
«Без обещаний…»
- Без обещаний
- жизнь печальней
- дождливой ночи без огня.
- Так не жалей же обещаний,
- не бойся обмануть меня.
- Так много огорчений разных
- и повседневной суеты…
- Не бойся слов —
- прекрасных, праздных,
- недолговечных, как цветы.
- Сердца людские так им рады,
- мир так без них
- пустынно тих…
- И разве нет в них
- высшей правды,
- на краткий срок цветенья их?
«Осчастливь меня однажды…»
- Осчастливь меня однажды,
- позови с собою в рай,
- исцели меня от жажды,
- подышать немного дай!
- Он ведь не за облаками,
- не за тридевять земель, —
- там снежок висит клоками,
- спит апрельская метель.
- Там синеет ельник мелкий,
- на стволах ржавеет мох,
- перепархивает белка,
- будто розовый дымок.
- Отливая блеском ртутным,
- стынет талая вода…
- Ты однажды
- ранним утром
- позови меня туда!
- Я тебе не помешаю
- и как тень твоя пройду…
- Жизнь такая небольшая,
- а весна – одна в году.
- Там поют лесные птицы,
- там душа поет в груди…
- Сто грехов тебе простится,
- если скажешь:
- – Приходи!
Вальдшнеп
- Влетел он в полымя заката
- и замелькал, и зачернел,
- и не слыхал,
- как в два раската
- гром над поляной прогремел.
- Свинца горячие крупицы
- ударили наперерез,
- и люди радовались птице,
- упавшей на землю
- с небес.
- Среди осин и елей мрачных,
- зарывшись в прошлогодний лист,
- лежал крылатый неудачник,
- весны подстреленный связист.
- И длинный клюв
- торчал, как шильце,
- из горстки пестрого пера…
- Кто знал, что этим завершится
- весны любовная пора?
- Какая радость им владела,
- как жизнь была ему легка,
- и как бы я его жалела,
- когда б не гордость
- за стрелка!
«Бывают весны разными…»
- Бывают весны разными:
- стремительными, ясными,
- ненастными и грустными,
- с облаками грузными…
- А я была бы рада
- всякой,
- любой,
- только бы, только бы,
- только бы с тобой.
- Только б ветки влажные,
- талая земля,
- только хоть однажды бы:
- «Хорошая моя!»
- Только хоть однажды бы
- щекой к щеке
- да гудки протяжные
- вдалеке…
«Это было где-то…»
- Это было где-то
- далеко вначале:
- как скворцы кричали!
- Как скворцы кричали!
- Как кружило голову
- апрельское тепло,
- как по лесу голому
- блестело, текло…
- Но апрель доверчивый
- метелью замело.
- Снова стало к вечеру
- белым-бело.
- Одни следы чернели
- от ботиков моих,
- скворцы закоченели
- в домишках продувных…
- Теперь они летают,
- теплом дыша.
- А вот душа не тает.
- Не тает душа.
Лето
- Как пахнет пыль, прибитая дождем,
- как поле дышит
- сладостно и вольно…
- А в мире существуют смерть и войны,
- тоска и одиночество вдвоем.
- Разлука тоже существует в мире:
- гудок… три красные огня вдали…
- И телефон журчит в пустой квартире,
- как будто где-то на краю земли.
- Звонит – и ни ответа, ни привета.
- Слой пыли на столе. Дверь заперта.
- Какое нескончаемое лето…
- Какая духота и маета…
- Наверное, клянут меня соседи
- за эти бесконечные звонки.
- Пыль на столе. Хозяева в отъезде.
- А где-то – жаворонки, васильки…
«Быть хорошим другом обещался…»
- Быть хорошим другом обещался,
- звезды мне дарил и города.
- И уехал,
- и не попрощался.
- И не возвратится никогда.
- Я о нем потосковала в меру,
- в меру слез горючих пролила.
- Прижилась обида,
- присмирела,
- люди отступили
- и дела…
- Снова поднимаюсь на рассвете,
- пью с друзьями, к случаю, вино,
- и никто не знает,
- что на свете
- нет меня уже давным-давно.
Дом мой – в сердце твоем
I
- Знаешь ли ты,
- что такое горе,
- когда тугою петлей
- на горле?
- Когда на сердце
- глыбою в тонну,
- когда нельзя
- ни слезы, ни стона?
- Чтоб никто не увидел,
- избави боже,
- покрасневших глаз,
- потускневшей кожи,
- чтоб никто не заметил,
- как я устала,
- какая больная, старая
- стала…
- Знаешь ли ты,
- что такое горе?
- Его переплыть
- все равно что море,
- его перейти
- все равно что пустыню,
- а о нем говорят
- словами пустыми,
- говорят:
- «Вы знаете, он ее бросил…»
- А я без тебя
- как лодка без весел,
- как птица без крыльев,
- как растенье без корня…
- Знаешь ли ты, что такое горе?
- Я тебе не все еще рассказала,
- знаешь, как я хожу по вокзалам?
- Как расписания изучаю?
- Как поезда по ночам встречаю?
- Как на каждом почтамте
- молю я чуда:
- хоть строки, хоть слова
- оттуда… оттуда…
II
- Мне казалось, нельзя,
- чтоб «Выхода нет».
- А вот оказалось, случается.
- На год,
- на два,
- на десять лет
- выхода нет!
- А жизнь не кончается.
- А жизнь не кончается все равно,
- а люди встречаются,
- пьют вино,
- смотрят кино,
- в автобусах ездят,
- ходят по улицам
- вместе… вместе…
- Называют друг друга:
- «Моя!»
- «Мой!»
- Говорят друг другу:
- «Пойдем домой!»
- Домой…
- А ты мне: «Куда пойдем?»
- У бездомных разве бывает дом?
III
- Дом – четыре стены…
- Кто сказал, что четыре стены?
- Кто придумал, что люди
- на замок запираться должны?
- Разве ты позабыл,
- как еловые чащи темны
- и какие высокие звезды
- для нас зажжены?
- Разве ты позабыл, как трава луговая
- мягка,
- как лодчонку рыбачью
- качает большая река,
- разве ты позабыл
- полыханье и треск
- сушняка?
- Неужели так страшно,
- если нет над тобой
- потолка?
- Дом – четыре стены…
- Ну, а если у нас их нет?
- Если нету у нашего дома
- знакомых примет,
- ни окон, ни крыльца,
- ни печной трубы,
- если в доме у нас
- телеграфные стонут столбы,
- если в доме у нас,
- громыхая, летят поезда?..
- Ни на что, никогда
- не сменяю я этой судьбы,
- в самый ласковый дом
- не войду без тебя
- никогда.
IV
- Помню первую осень,
- когда ты ко мне постучал,
- обнимал мои плечи,
- гладил волосы мне
- и молчал…
- Я боялась тебя,
- я к тебе приручалась с трудом,
- я не знала, что ты
- мой родник,
- хлеб насущный мой,
- дом!
- Я не знала, что ты —
- воскресение, родина, свет!..
- А теперь тебя нет,
- и на свете приюта мне нет!
- Ты не молод уже,
- мой любимый?
- А я молода?
- Ты устал, мой любимый?..
- А я? – хоть бы день без труда,
- хоть бы час без забот…
- Все равно —
- в самый ласковый дом
- без тебя не войду…
- Дом мой – это с тобою вдвоем,
- дом мой – в сердце твоем!
- Ты не думай, я смелая,
- не боюсь ни обиды, ни горя,
- что захочешь —
- все сделаю, —
- слышишь, сердце мое дорогое?
- Только б ты улыбнулся,
- только б прежним собой
- становился,
- только б не ушибался,
- как пойманный сокол не бился…
- …Знаешь ли ты,
- что такое горе?
- Его переплыть
- все равно что море,
- его перейти
- все равно что пустыню,
- да ведь нет другой дороги
- отныне,
- и нашлась бы – так я не пойду
- другою…
- Знаешь ли ты,
- что такое горе?
- А знаешь ли ты,
- что такое счастье?
«Всех его сил проверка…»
- Всех его сил проверка,
- сердца его проверка,
- чести его проверка —
- жестока, тяжка, грозна,
- у каждого человека
- бывает своя война.
- С болезнью, с душевной болью,
- с наотмашь бьющей судьбой,
- с предавшей его любовью
- вступает он в смертный бой.
- Беды, как танки, ломятся,
- обиды рубят сплеча,
- идут в атаки бессонницы,
- ночи его топча.
- Золой глаза запорошены, —
- не видит он ничего,
- а люди: «Ну что хорошего?» —
- спрашивают его.
- А люди – добрые, умные
- (господи им прости) —
- спрашивают, как думает
- лето он провести?
- Ах, лето мое нескончаемое,
- липки худенькие мои,
- городские мои, отчаянные,
- героические соловьи…
- Безрадостных дней кружение,
- предгрозовая тишина.
- На осадное положение
- душа переведена.
- Только б, в сотый раз умирая,
- задыхаясь в блокадном кольце,
- не забыть —
- Девятое мая
- бывает где-то в конце.
Утро
- Вся ночь без сна…
- А после, в роще, березовая тишина,
- и все приемлемее, проще,
- и жизнь как будто решена.
- Боль приглушенней, горе выше,
- внимательней душа моя…
- Я в первый раз воочью вижу:
- не солнце движется —
- земля.
- Налево клонятся березы,
- налево падают кусты,
- и сердце холодеет грозно
- на кромке синей пустоты.
- Все так ничтожно – ссоры, споры,
- все беды и обиды все.
- Еще пустынно, знобко, сонно,
- трава купается в росе.
- Шмелиной музыке внимаю,
- вникаю в птичью кутерьму…
- Я прозреваю, понимаю,
- еще чуть-чуть —
- и все пойму.
- письмо
- Просто синей краской на бумаге
- неразборчивых значков ряды,
- а как будто бы глоток из фляги
- умирающему без воды.
- Почему без миллионов можно?
- Почему без одного нельзя?
- Почему так медлила безбожно
- почта, избавление неся?
- Наконец-то отдохну немного.
- Очень мы от горя устаем.
- Почему ты не хотел так долго
- вспомнить о могуществе своем?
Костер
- Ни зяблика, ни славки, ни грача.
- Стволы в тумане.
- Гаснет день короткий.
- Лесной костер
- грызет сушняк, урча,
- и греет нас – услужливый и кроткий.
- Рожденное от хищного огня,
- с орешником заигрывает пламя…
- Ну, что молчишь? Что смотришь на меня
- такими несчастливыми глазами?
- Как много раз ты от меня бежал,
- как много раз я от тебя бежала…
- Мы жгли костер.
- Гудит лесной пожар.
- Не поздно ли спасаться
- от пожара?
Дорогая Вероника!
Пишу Вам под огромным впечатлением от Вашей новой книги, которую я только сегодня достала и прочитала.
Ваши стихи всегда были отмечены человечностью, чистотой, добротой, отсутствием позерства, поучительности и самолюбования, естественностью и высоким строем чувства. Но такой силы, как в этой книге, Вы не достигали никогда. Здесь такое могущество мужества, нежности, прямоты, беспощадности к себе, – в полноту дыханья, в полноту голоса, во весь размах души.
Эти стихи не ждет судьба трудная и неприютная – как Вы пишете о них. Они – более, чем все другие Ваши стихи – будут признаны и любимы и всегда дороги каждому, в ком есть живая душа. Русская народная поэзия сказалась в них легко и естественно, потому что это Ваша стихия, Ваше родное. Это стихи своего времени, но в них такая даль, такая глубь России, так неуловимо и естественно звучит во многих мелодия русского сказа!
Меня потрясает и покоряет бесстрашие Вашего совершенно открытого сердца, бесстрашие доверия, нежности. Это могучие стихи, которые написаны навсегда. Написаны словами точными, незаменимыми. В этой книге мир Вашей поэзии, как никогда, светел, чист, могуществен и прекрасен.
Дорогой друг мой, от всего сердца хочу Вам здоровья.
Благодарю Вас не только за себя, но за многих, кого поразила Ваша книга. Благодарю всей душой.
М. Петровых 7.6.65
Вероничка, родная!
Что ж это Вам взбрело в голову хворать, да еще на весну глядя?! Извольте поскорее исправить допущенные ошибки.
Мы Вас очень давно не видели по-настоящему и не слышали. А ведь за это время небось в живом потоке стихов столько новых излучин и новых плесов… Грешно забывать верных и любящих читателей-почитателей. Кстати, где-то на этих днях у меня своеобразный юбилей – 15 лет как увидел Вас впервые на телевизионном экране и мгновенно совершенно средневеково влюбился в стихи и в автора. Выздоравливайте скорее – мы в этом году хотим опять наконец выбраться в Коктебель, а этот благодатный заповедник в моем представлении неотделим от Вас – давайте и в этом году поедем вместе. Ладно?
В больнице, конечно, невесело, особенно в эти начально-весенние дни. Но ведь у Вас есть могучая подруга – Ваша поэзия. Пришлите и нам стихи – те, которые сами захотите. Пожалуйста.
Вот уже пятый месяц нашего переделкинского сидения я все пишу о Брехте (книгу для «Жизни Замеч. Людей»), «брежу Брехтом», в эти дни в 20-х годах, восхищаюсь полетом Линдберга, мучусь и бешусь из-за Сак-ко и Ванцетти, увлечен первым планом пятилетки, и больно и горько от измены Чан-Кай-Ши.
А Брехт в это время пишет «Трехгрошовую оперу» и великолепные стихи. Все прошло – и полеты, и бои, и пятилетки, радости и страдания, а стихи остались. Очень это всегда укрепляет душу грустным и светлым сознани —
ем – стихи-то в конечном счете оказываются самым сильным, важным, бессмертным, жизненно необходимым.
Ну вот видите, о чем бы ни писал, куда бы ни ехал, а все сворачиваю в литературоведческую колею. Верю, будет еще и поэтическое литературоведение. Было ж такое у Гейне, есть у Ахматовой-пушкинистки.
Что Вы об этом думаете?
И не забудьте хоть немножко стихов.
А главное – будьте здоровы.
Целую Вас нежно и почтительно.
Ваш Лев Копелев
Вероничка, дорогая, по собственному печальному опыту знаю, что это – лежать в больнице, очень Вас понимаю. Но, вот, я забыла, хотя и совсем недавно было это. Я все принимала так: произошла остановка, спешные дела отпали, все, что не давало подумать, вздохнуть, – все ушло, движется за этими стеклами окон, а меня не касается… А я, зато, могу, наконец, сосредоточиться, подумать о самом главном, о человеческой жизни, о душе, о всем, что самое дорогое.
Вы – поэт, у Вас, наверное, по-другому, Вам чаще – не то, что приходится обо всем этом думать, – просто нельзя без этого писать стихи… А все же и Вам, наверное, нужно временами отъединение.
Я помню Вас в Коктебеле, когда впервые увидела, на горных дорожках, и всегда окруженную большим количеством псов: первый и безошибочный признак хорошего человека. И очень красивую. Мне тогда поначалу показалось – недоступную. А потом это прошло.
Живем в Переделкине, много работаем, стараемся – хоть и без большого успеха – отъединяться. А может, и не надо стремиться? Что же может быть лучше хороших людей? Нежно Вас обнимаю. Про нас всех одна моя приятельница сказала: собабки. Вы тоже моя со-бабка.
Выздоравливайте!
Ваша Рая Орлова
Дорогая Вероника!
Мы с Инной прочитали твою книжку и не можем не написать тебе, как она нам понравилась. Вообще, все последние годы ты – с каждым годом и с каждым сборником – пишешь все лучше, но эта маленькая книжечка не просто плавно, но резко лучше других, – такая она глубокая, человечная, тонкая (в смысле тонкости души, не объема) и поэтичная. В этой книге нет неудачных стихов, она вся удивительна и прекрасна. Это почувствовали и поняли все и – сразу! Б. Я.Шиперович рассказал мне, что типография недодала книготоргу 5 тыс. экземпляров! – они украдены по одному, по два экземпляра, расхищены читателями, работниками типографии. Четверть тиража! Он же сказал мне, что сам встречал там, в Туле, людей, приехавших в Москву (молодежь, студенты) специально в надежде на то, что им удастся достать твою книгу на месте. Вот такие пироги.
Нежно обнимаем тебя.
Твои Костя и Инна (Ваншенкин-Гофф) 19.6.65
Дорогая Вероника Михайловна.
Не успела я сказать, что меня сильно интересует Ваша новая книга – как Вы уже ее прислали мне в подарок. Спасибо Вам большое за Вашу доброту, а главное, за самую книгу.
Удивительная, таинственная, каждый раз заново поражающая вещь – путь поэта. Ведь давно знаю Ваши стихи, давно и искренне многими любуюсь, знаю Ваш голос – правдивый и чистый, – но они так не трогали, не пронзали меня, как те, что собраны в Вашей новой книге. (Я назвала бы ее по-блоковски: «Радость-страданье».) Прежние я читала, хвалила и – расставалась с ними. С этими же, знаю, уже никогда не расстанусь. Они мне нужны, необходимы, они метко и беспощадно попадают в какую-то болевую точку, они делают Вашу
боль нашей общей болью, читательской. Вы победоносно перешли грань – от простой искренности к искренности в искусстве. Грань эта узкая, волосяная, но от нее, видно, зависят пронзительность и долгая жизнь стиха.
- … Поднял бы
- и вынес бы из горя,
- как людей выносят из огня.
Этого уже не забудешь, это совершенно, как точная, наполненная чувством и смыслом словесная формула…
…Вы написали чудесную книгу, правдивую, сильную, тревожащую, тревожную.
Слышала я, что Вы хвораете. Помните же: предстоит 9 мая – Вы это сами сказали. Желаю Вам, чтобы Вы победили болезнь, и чтобы Ваше новое 9 мая настало скорее.
Будьте здоровы. Спасибо Вам.
Ваша Л. Чуковская 20.6.65 Москва
«Не о чем мне печалиться…»
- Не о чем мне печалиться,
- откуда же
- слезы эти?
- Неужели сердце прощается
- со всем дорогим на свете —
- с этим вечером мглистым,
- с этим безлистым лесом…
- А мне о разлуке близкой
- ничего еще не известно.
- Все еще верю:
- позже,
- когда-нибудь…
- В марте… в мае…
- Моя последняя осень.
- А я ничего не знаю.
- А сны все грустнее снятся,
- а глаза твои все роднее,
- и без тебя оставаться
- все немыслимей!
- Все труднее!
«Глаза твои хмурятся…»
- Глаза твои хмурятся,
- горькие, мрачные,
- тянется, курится
- зелье табачное,
- слоятся волокна
- длинные, синие,
- смотрится в окна
- утро бессильное.
- Сердце не греется,
- дело не ладится,
- жизнь драгоценная
- попусту тратится.
- Может быть, кажется,
- может быть, чудится,
- что ничего уже в жизни
- не сбудется…
- Думаю с грустью:
- чего я стою?
- На что гожусь я?
- Место пустое!
- Чего я стою
- с любовью моею,
- если помочь тебе
- не умею?
«Гонит ветер…»
- Гонит ветер
- туч лохматых клочья,
- снова наступили холода.
- И опять мы
- расстаемся молча,
- так, как расстаются
- навсегда.
- Ты стоишь и не глядишь вдогонку.
- Я перехожу через мосток…
- Ты жесток
- жестокостью ребенка —
- от непонимания жесток.
- Может, на день,
- может, на год целый
- эта боль мне жизнь укоротит.
- Если б знал ты подлинную цену
- всех твоих молчаний и обид!
- Ты бы позабыл про все другое,
- ты схватил бы на руки меня,
- поднял бы
- и вынес бы из горя,
- как людей выносят из огня.
«Не охладела, нет…»
- Не охладела, нет,
- скрываю грусть.
- Не разлюбила —
- просто прячу ревность.
- Не огорчайся,
- скоро я вернусь.
- Не беспокойся,
- никуда не денусь.
- Не осуждай меня,
- не прекословь,
- не спорь
- в своем ребячестве
- жестоком…
- Я для тебя же
- берегу любовь,
- чтоб не изранил насмерть
- ненароком.
«Так уж сердце у меня устроено…»
- Так уж сердце у меня устроено —
- не могу вымаливать пощады.
- Мне теперь – на все четыре стороны…
- Ничего мне от тебя не надо.
- Рельсы – от заката до восхода,
- и от севера до юга – рельсы.
- Вот она – последняя свобода,
- горькая свобода погорельца.
- Застучат, затарахтят колеса,
- вольный ветер в тамбуре засвищет,
- полетит над полем, над откосом,
- над холодным нашим пепелищем.
«Все было до меня: десятилетья…»
- Все было до меня: десятилетья
- того, что счастьем называем мы.
- Цвели деревья,
- вырастали дети,
- чередовались степи и холмы,
- за ветровым стеклом рождались зори
- очередного праздничного дня,
- был ветер,
- берег,
- дуб у лукоморья,
- пир у друзей, —
- все это без меня.
- Моря и реки шли тебе навстречу,
- ручной жар-птицей
- в руки жизнь плыла…
- А я плутала далеко-далече,
- а я тогда и ни к чему была.
- Ты без меня сквозь годы пробивался,
- запутывался и сплеча рубил,
- старался, добивался, любовался,
- отпировал, отплакал, отлюбил…
- Ты отдал все, что мог, любимой ради,
- а я? —
- всего глоток воды на дне,
- сто скудных грамм в блокадном
- Ленинграде…
- Завидуйте,
- все любящие,
- мне!
«Мне на долю отпущены…»
- Мне на долю отпущены
- все недуги твои и невзгоды,
- с холодами и тучами
- дни уныния и непогоды.
- Я беру, я согласна,
- я счастлива долей моею,
- уступаю все «ясно»
- и всеми «ненастно»
- владею!
- Разжигаю костры,
- и топлю отсыревшие печи,
- и любуюсь, как ты
- расправляешь поникшие плечи,
- и слежу, как в глазах твоих
- льдистая корочка тает,
- как душа твоя пасмурная
- рассветает и расцветает.
- Ничего мне другого
- не нужно, не нужно, не нужно,
- хорошо, что так часто бывает
- дождливо и вьюжно,
- что порог твой то снегом,
- то мертвой листвой
- заметает,
- хорошо, что так часто
- меня тебе
- не хватает!
«Опять утрами – лучезарный иней…»
- Опять утрами – лучезарный иней
- на грядках, на перилах, на траве.
- Оцепененье.
- Воздух дымно-синий.
- Ни ласточки, ни тучки в синеве.
- Сияющая обнаженность рощи,
- лиловых листьев плотные пласты.
- Наверно, нет
- пронзительнее, проще
- и одухотворенней красоты.
- Все чаще думается мне с тоскою,
- что впереди не так уж много дней.
- Я прежде не любила Подмосковья.
- Кого винить мне
- в бедности моей?
- А это все существовало. Было.
- Лес. Первый иней. Талая вода.
- Шел дождь.
- Шиповник цвел.
- Метель трубила.
- …Я тебя когда-то не любила.
- Где я была?
- Кто я была тогда?
«Помнишь, как залетела в окно…»
- Помнишь, как залетела в окно
- синица,
- какого наделала переполоху?
- Не сердись
- на свою залетную птицу,
- сама понимаю,
- что это плохо.
- Только напрасно меня ты гонишь,
- словами недобрыми ранишь часто:
- я недолго буду с тобой —
- всего лишь
- до своего последнего часа.
- Потом ты плотнее притворишь
- двери,
- рамы заклеишь бумагой белой…
- Когда-нибудь вспомнишь,
- себе не веря:
- неужели летала,
- мешала
- пела?
«Где-то чавкает вязкая глина…»
- Где-то чавкает вязкая глина,
- и, как было во веки веков, —
- разговор журавлиного клина
- замирает среди облаков.
- Тальники вдоль размытого лога
- по колено в осенней грязи…
- …Увези ты меня, ради бога,
- хоть куда-нибудь увези!
- Увези от железного грома,
- от камней, задушивших меня.
- Как давно не бывала я дома,
- не видала живого огня.
- Как давно я под сумраком хвойным
- не бродила в намокшем плаще,
- не дышала спокойно и вольно,
- засыпая на верном плече.
- Ах, дорога, лесная дорога!
- Сколько этих дорог на Руси…
- …Увези ты меня, ради бога,
- хоть куда-нибудь увези!
«Еду я дорогой длинной…»
- Еду я дорогой длинной…
- Незнакомые места.
- За плечами сумрак дымный
- замыкает ворота.
- Ельник сгорбленный, сивый
- спит в сугробах по грудь.
- Я возницу не спросила —
- далеко ли держим путь?
- Ни о чем пытать не стала, —
- все равно, все равно,
- пограничную заставу
- миновали давно.
- Позади пора неверья,
- горя, суеты людской.
- Спят деревни, деревья
- в тишине колдовской.
- В беспредельном хвойном море
- беглеца угляди…
- Было горе – нету горя, —
- позади! Позади!
- Русь лесная ликом древним
- светит мне там и тут,
- в тишину по снежным гребням
- сани валко плывут.
- Будто в зыбке я качаюсь,
- засыпаю без снов…
- Возвращаюсь, возвращаюсь
- под родимый кров!
Наследство
- Глухо шумят деревья
- царства лесного…
- Мне отпирают двери,
- отодвигают засовы.
- У крыльца – сугроб по колено,
- в сенцах – кадка с водою…
- Помогите мне, стены,
- запах дыма и запах хвои,
- помоги мне, вечер туманный, —
- в этот мир незнакомый
- вхожу я не гостьей званой —
- дочерью незаконной.
- Будьте великодушны,
- отдайте мое наследство,
- отдайте – мне очень нужно —
- снег моего детства,
- свет моего детства
- на темных смолистых бревнах,
- теплую память детства,
- прибежище душ бездомных.
- Не пожалейте, отдайте
- дочери незаконной
- это старое мамино платье,
- этот снежный мрак заоконный.
- Отдайте мне этот фикус,
- этот пышный китайский розан…
- Никак я с мыслью не свыкнусь,
- что поздно все это, поздно…
- Тоскую я, и ревную,
- и плачу, и снова, снова
- воду пью ледяную
- из ковшика жестяного.
«Вот говорят: Россия…»
- Вот говорят: Россия…
- Реченьки да березки…
- А я твои руки вижу,
- узловатые руки,
- жесткие.
- Руки от стирки сморщенные,
- слезами горькими смоченные,
- качавшие, пеленавшие,
- на победу благословлявшие.
- Вижу пальцы твои сведенные, —
- все заботы твои счастливые,
- все труды твои обыденные,
- все потери неисчислимые…
- Отдохнуть бы,
- да нет привычки
- на коленях лежать им праздно…
- Я куплю тебе рукавички,
- хочешь – синие, хочешь – красные?
- Не говори «не надо», —
- мол, на что красота старухе?
- Я на сердце согреть бы рада
- натруженные твои руки.
- Как спасенье свое держу их,
- волнения не оси ля.
- Добрые твои руки,
- прекрасные твои руки,
- матерь моя, Россия!
Звуки дома
- Все очень легко и странно,
- знакомо и незнакомо.
- Я просыпаюсь рано,
- слушаю звуки дома:
- дрова перед печкой брошены,
- брякнул дверной замок,
- одна за другой
- картошины
- падают в чугунок.
- Торжественный и спокойный
- звук наполняет дом,
- словно дальний звон
- колокольный:
- дон! дон! дон!
- Гремит печная заслонка,
- трещит береста в огне,
- стучат торопливо, ломко
- ходики на стене.
- Лежу, ни о чем не думая,
- слушаю, как легки
- старческие, бесшумные,
- войлочные шаги.
- Страшно пошевелиться мне:
- слушаю не дыша —
- поскрипывает половицами
- дома душа.
С внуком Мишей.
Полнолуние
- Стемнело. По тропинкам снежным
- хозяйки с ведрами пошли.
- Скрипят таинственно и нежно
- колодезные журавли.
- Смех, разговор вдоль длинных улиц,
- но враз пропали голоса,
- и словно бы плотней сомкнулись
- кольцом дремучие леса.
- Я прохожу пустой деревней,
- я выхожу за крайний дом.
- Мир обретает облик древний
- в сиянье млечно-золотом.
- А небо-то и вправду купол!
- С непостижимой вышины
- стекают медленно и скупо
- лучи невидимой луны.
- Они переполняют тучи,
- просачиваются в снега,
- они бесплотны, вездесущи,
- они – веками… на века…
- Нездешнее сиянье льется,
- мерцают срубы в глыбах льда,
- и смутно светится в колодцах
- животворящая вода.
«О, эти февральские вьюги…»
- О, эти февральские вьюги,
- белесый мятущийся мрак,
- стенанья и свист по округе,
- и – по пояс в снег, что ни шаг…
- О, эти ночные прогулки,
- уходы тайком со двора,
- дремучей души закоулки,
- внезапных открытий пора.
- Томящее нас ощущенье,
- что вдруг – непонятно, темно —
- раздельное мыслей теченье
- вливается в русло одно.
- И все растворяется в мире
- кипящих лесов и снегов,
- и счастье все шире и шире,
- и вот уже нет берегов!
Мельница
- Стоит в сугробах мельница,
- ничто на ней не мелется,
- четыре с лишним месяца
- свистит над ней метелица…
- От ветра сосны клонятся,
- от снега ветви ломятся,
- спит омут запорошенный
- под коркой ледяной,
- на мельнице заброшенной
- зимует водяной.
- До самой этой мельницы
- два лыжных следа стелется,
- у самой этой мельницы
- дорога на две делится:
- ты идешь направо,
- я иду налево…
- Никогда обратно
- не вернусь, наверно!
- А зима-то кончится,
- капелью снег источится,
- весна польется балками,
- распустится фиалками,
- заблещет омут под луной,
- спросонья крякнет водяной,
- от счастья ошалевшие,
- опять запляшут лешие,
- и светляки засветятся,
- и жернова завертятся,
- и соловьи рассыпятся
- по чащам, зазвеня…
- … Да ты-то к речке выйдешь ли?
- Услышишь ли, увидишь ли
- все это без меня?
Поют петухи
- Я все о своем, все о своем —
- знаешь, когда поют петухи?
- Перед рассветом,
- перед дождем,
- перед весной
- поют петухи.
- За полночь выйду
- в снег, в тьму…
- Спит мое счастье
- в теплом дому.
- Снег под ногами
- летит, свистит
- в черном разводье
- звезда блестит…
- Хорошо, что пурга,
- хорошо, что звезда,
- хорошо, что не ходят сюда
- поезда,
- что с самого неба —
- леса, леса,
- что случаются все-таки
- чудеса!
- Где-то далеко запел петух, —
- наверно, сейчас около двух.
- Снега глубоки.
- ночи глухи,
- наверно, к весне
- поют петухи.
Лиственница
- Снег мерцает полночью лунной,
- то светлея, то потухая…
- Признайся – разве ты думал,
- представлял, что она такая?
- Сбросив свое сожженное
- стужею одеяние,
- стоит она, обнаженная,
- не дерево – изваяние.
- Как стремительна в блеске тусклом
- ветвей ее долгих сила,
- какой красотой нерусской
- лиственница красива.
- Древним востоком веет
- от начертанных тушью линий,
- глядят глаза и не верят
- яркости их незимней.
- В сердце моем поныне
- облик ее летящий
- в небесной светлой пустыне
- над деревенькой спящей.
«Ты все еще тревожишься – что будет…»
- Ты все еще тревожишься – что будет?
- А ничего. Все будет так, как есть.
- Поговорят, осудят, позабудут —
- у каждого свои заботы есть.
- Не будет ничего…
- А что нам нужно?
- У Ж нам ли не отпущено богатств:
- то мрак, то свет, то зелено, то вьюжно,
- вот в лес весной отправимся, бог даст…
- Нет, не уляжется,
- не перебродит!
- Не то, что лечат с помощью разлук,
- не та болезнь, которая проходит,
- не в наши годы…
- Так-то, милый друг!
- И только ночью боль порой разбудит,
- как в сердце – нож…
- Подушку закушу
- и плачу, плачу,
- ничего не будет!
- А я живу, хожу, смеюсь, дышу…
Кисловодск. 1965 г. С А. Я. Яшиным и Г. С. Грицаенко.
«Не боюсь, что ты меня оставишь…»
- Не боюсь, что ты меня оставишь
- для какой-то женщины другой,
- а боюсь я,
- что однажды станешь
- ты таким же,
- как любой другой.
- И пойму я, что одна в пустыне, —
- в городе, огнями залитом,
- и пойму, что нет тебя отныне
- ни на этом свете,
- ни на том.
«Вот уеду, исчезну…»
- Вот уеду, исчезну,
- на года, навсегда,
- кану в снежную бездну,
- пропаду без следа.
- Час прощанья рисую,
- гладкий след от саней…
- Я ничем не рискую,
- кроме жизни своей.
Раскаяние
- Я не люблю себя такой,
- не нравлюсь я себе, не нравлюсь!
- Я потеряла свой покой,
- с обидою никак не справлюсь.
- Я не плыву – иду ко дну,
- на три шага вперед не вижу,
- себя виню, тебя кляну,
- бунтую, плачу, ненавижу…
- Опамятуйся, просветлей,
- душа! Вернись былое зренье!
- Земля, пошли мне исцеленье,
- влей в темное мое смятенье
- спокойствие твоих полей!
- Дни белизны… чистейший свет…
- живые искры снежной пыли…
- «Не говори с тоской – их нет,
- но с благодарностию – были».
- Все было – пар над полыньей,
- молчанье мельницы пустынной,
- пересеченные лыжней
- поляны ровности простынной,
- и бора запах смоляной,
- и как в песцовых шубах сучья,
- и наводненное луной
- полночной горницы беззвучье…
- У всех бывает тяжкий час,
- на злые мелочи разъятый.
- Прости меня на этот раз,
- и на другой, и на десятый, —
- ты мне такое счастье дал,
- его не вычтешь и не сложишь,
- и сколько б ты не отнимал,
- ты ничего отнять не сможешь.
- Не слушай, что я говорю,
- ревнуя, мучаясь, горюя…
- Благодарю! Благодарю!
- Вовек
- не отблагодарю я!
«У всех бывают слабости минуты…»
- У всех бывают слабости минуты,
- такого разочарованья час,
- когда душа в нас леденеет будто
- и память счастья
- покидает нас.
- Напрасно разум громко и толково
- твердит нам список радостей земных:
- мы помним их, мы верить в них
- готовы —
- и все-таки не можем верить в них.
- Обычно все проходит без леченья,
- помучит боль и станет убывать,
- а убивает
- в виде исключенья,
- о чем не стоит все же
- забывать.
«Ну пожалуйста, пожалуйста…»
- Ну пожалуйста, пожалуйста,
- в самолет меня возьми,
- на усталость мне пожалуйся,
- на плече моем усни.
- Руку дай, сводя по лесенке,
- на другом краю земли,
- где встают, как счастья вестники,
- горы дымные вдали…
- Ну пожалуйста, в угоду мне,
- не тревожься ни о чем,
- тихой ночью сердце города
- отопри своим ключом.
- Хорошо, наверно, ночью там —
- темнота и тишина…
- Мы с тобой в подвале сводчатом
- выпьем местного вина.
- Выпьем мы за счастье трудное,
- за дорогу без конца,
- за слепые, безрассудные,
- неподсудные сердца…
- Побредем по сонным дворикам,
- по безлюдным площадям,
- улыбаться будем дворникам,
- будто найденным друзьям.
- Под платанами поблекшими
- будем листьями шуршать,
- будем добрыми, хорошими,
- будем слушать осень позднюю,
- радоваться и дышать!
«Наверно, это попросту усталость…»
- Наверно, это попросту усталость, —
- ничто ведь не проходит без следа.
- Как ни верти,
- а крепко мне досталось
- за эти неуютные года.
- И эта постоянная бездомность,
- и эти пересуды за спиной,
- и страшной безнадежности бездонность,
- встававшая везде передо мной.
- И эти горы голые,
- и море
- пустынное,
- без паруса вдали,
- и это равнодушие немое
- травы и неба,
- леса и земли…
- А может быть, я только что родилась,
- как бабочка, что куколкой была?
- Еще не высохли, не распрямились
- два беспощадно скомканных крыла?
- А может, даже к лучшему, не знаю,
- те годы пустоты и маеты?
- Вдруг полечу еще
- и засверкаю,
- и на меня порадуешься ты?
В самолете
- Молчали горы – грузные и грозные,
- ощеря белоснежные клыки.
- Свивалось их дыхание морозное
- в причудливые дымные клубки.
- А в синеве, над пеленой молочной,
- как божий гром
- «Ту-104» плыл,
- уверенный в себе,
- спокойный, мощный,
- слепя глаза тяжелым блеском крыл.
- Он плыл над неприступной цитаделью
- отвесных скал,
- лавин,
- расселин,
- льда…
- Он неуклонно приближался к цели
- и даже без особого труда.
- Следила я, как дали он глотает, —
- цель! Только цель! – и больше ничего.
- И думала:
- как сердцу не хватает
- непогрешимой точности его.
Звезда
- Река текла
- тяжелая, как масло,
- в ней зарево закатное
- не гасло,
- и я за блеском неба и воды
- не разглядела маленькой звезды.
- Померкла гладь
- серебряная с чернью,
- затихла птичья сонная возня,
- зажгли костер…
- И звездочки вечерней
- не разглядела я
- из-за огня
- Истлели угли,
- теплый и густой,
- распространился сумрак по откосу…
- Я за багровой искрой папиросы
- звезды не разглядела
- золотой.
- Потом окурок горький затоптали,
- погас последний уголь,
- и тогда,
- я увидала, что из дальней дали
- мне в сердце смотрит
- вечная звезда.
Сновидение
- Вижу сон: у окошка
- сидишь ты в бревенчатом доме,
- подаешь мне сережки
- на старушечьей темной ладони.
- Два грошовых цветочка,
- со стеклянного сердцевиной,
- и тоскливо мне, точно
- я не в гости пришла,
- а с повинной.
- И тревожно мне, будто
- какое-то горе нависло,
- будто эти минуты
- исполнены тайного смысла.
- Ты напомнить мне хочешь?
- Так я ж ничего не забыла,
- все, что я полюбила,
- я раз навсегда полюбила…
- Но навечно, навечно
- таежная глушь между нами,
- бесконечные версты
- с полями,
- лесами,
- снегами.
- Никогда не приеду,
- заволглую дверь не открою,
- твои старые плечи
- пуховым платком не укрою,
- не скажу тебе доброго слова,
- не приласкаюсь…
- О, как я пожалею когда-нибудь,
- как я покаюсь!
«Сколько же раз можно терять…»
- Сколько же раз можно терять
- губы твои, русую прядь,
- ласку твою, душу твою…
- Как от разлуки я устаю!
- Холодно мне без твоей руки,
- живу я без солнца и без огня…
- Катятся воды лесной реки
- мимо меня… мимо меня…
- Старые ели в лесу кряхтят,
- к осени тише птичья возня…
- Дни твои медленные летят
- мимо меня… мимо меня…
- С желтых берез листья летят,
- и за моря птицы летят,
- и от костра искры летят
- мимо меня… мимо меня…
- Скоро ли кончится – мимо меня?
- Скоро ли вечер долгого дня,
- плащ и кошелку – и на вокзал,
- как приказал ты,
- как наказал…
- Будет, ах будет лесная река,
- кряканье утки, треск сушняка,
- стены тесовые, в окна луна,
- и тишина, тишина, тишина…
- Буду я гладить русую прядь,
- сердце твое целовать, отворять,
- будут все горести пролетать
- мимо меня… мимо меня…
«Как часто лежу я без сна в темноте…»
- Как часто лежу я без сна в темноте,
- и все представляются мне
- та светлая речка
- и елочки те
- в далекой лесной стороне.
- Как тихо, наверное, стало в лесу,
- раздетые сучья черны,
- день убыл – темнеет в четвертом часу, —
- и окна не освещены.
- Ни скрипа, ни шороха в доме пустом,
- он весь потемнел и намок,
- ступени завалены палым листом,
- висит заржавелый замок…
- А гуси летят в темноте ледяной,
- тревожно и хрипло трубя…
- Какое несчастье
- случилось со мной —
- я жизнь прожила
- без тебя.
«Много счастья и много печалей на свете…»
- Много счастья и много печалей на свете,
- а рассветы прекрасны,
- а ночи глухи…
- Незаконной любви
- незаконные дети,
- во грехе родились они —
- это стихи.
- Так уж вышло, а я ни о чем не жалею,
- трачу, трачу без удержу душу свою…
- Мне они всех рожденных когда-то милее,
- оттого что я в каждом тебя узнаю.
- Я предвижу заране их трудную участь,
- дождь и холод у запертых глухо дверей,
- я заране их долгой бездомностью мучусь,
- я люблю их – кровиночки жизни моей.
- Все равно не жалею.
- Мне некогда каяться.
- Догорай, мое сердце, боли, холодей, —
- пусть их больше от нашего счастья останется, —
- перебьются!
- Земля не без добрых людей!
«Сутки с тобою…»
- Сутки с тобою,
- месяцы – врозь…
- Спервоначалу
- так повелось.
- Уходишь, приходишь,
- и снова
- и снова прощаешься,
- то в слезы, то в сны
- превращаешься,
- и снова я жду,
- как во веки веков
- из плаванья женщины ждут
- моряков.
- Жду утром, и в полдень,
- и ночью сырой,
- и вдруг ты однажды
- стучишься: – Открой! —
- Тепла, тяжела
- дорогая рука…
- …А годы летят,
- как летят облака,
- летят-пролетают,
- как листья, как снег…
- Мы вместе – навек.
- В разлуке – навек.
Черемуха
- Дурманящей, росистой чащею
- черемуха —
- дыши, гляди,
- ласкай, ломай…
- И боль щемящая —
- как мало весен впереди!
- А стоит ли уж так печалиться,
- прощаясь с миром дорогим?
- Ничто на свете не кончается,
- лишь поручается другим.
- Другим любовь моя завещана,
- в других печаль моя горька…
- Сто тысяч раз
- другая женщина
- все пронесет через века.
- Ничто не пропадет, не минется.
- Все праздничнее, все милей
- цветет черемуха —
- любимица
- покойной матери моей.
О поэзии[1]
Меня часто спрашивают: «А когда вы начали писать стихи?» И мне всегда бывает трудно ответить на этот вопрос. Что понимать под словом «писать стихи»? Складывать фразы в правильно чередующиеся, зарифмованные строки и строфы? Если так, то я начала писать в самом раннем детстве, лет в шесть-семь…
- …Солнышко светит и греет,
- птичек слышны голоса…
Стихи у меня получались такими же гладкими и аккуратными, как многие из тех, которые я читала в детских книжках. И слова в них те же, и писать их было очень просто и легко. Я иногда брала тетрадку и говорила себе: а теперь я запишу про зиму. А теперь про весну. И это всегда удавалось.
Своим уменьем писать стихи я гордилась, но мысль о том, что, став взрослой, я буду продолжать это увлекательное, но отнюдь не серьезное занятие, мне и в голову не приходила. Повторяю – писать мне было очень легко.
Но вот однажды пропал без вести престарелый черный кот Буська, и мне захотелось увековечить в стихах это печальное событие. К своему немалому удивлению, я вдруг поняла, что написать об этом гораздо труднее, чем о зиме, весне или ручейке. И вполне понятно: ведь никто до меня не писал об этом. Никто, кроме меня, не знал нашего грузного, облезлого кота, его привычки спать в печке, его хриплого мяуканья, разорванного уха, манеру, привставая, толкать лбом в колени.
В данном случае я уже не могла пользоваться чужими и удобными и красивыми словами. Приходилось придумывать свои. Кроме того, мне было жалко кота и хотелось, чтобы другие пожалели его тоже. Все это налагало ответственность.
Я писала долго, и стихи получились гораздо хуже, чем обычно. Зато впервые в жизни закралось в меня подозрение, что все «сочиненное» мной ранее – совсем не хорошо и гордиться этим, пожалуй, не стоит. Во всяком случае, читать прежние стихи вслух мне было неловко и стыдно. С тех пор я начала прятать свои тетрадки подальше от посторонних глаз.
Было бы неверно сказать, что с этой минуты я стала поэтом. Сколько раз я еще поддавалась соблазну сложить стихотворение из чужих гладеньких и так хорошо, впритирку ложащихся кирпичиков.
Я была школьницей старших классов, когда ощутила необходимость написать замечательные стихи о любви. Только несколько лет спустя я смогла оценить действительные размеры постигшей меня неудачи. Стихи-то опять были не мои! Их наполняли грезы, слезы, луна, страданья. В них были удачные рифмы и редко-редко проскальзывала живая строка, согретая живым и подлинным чувством. И о любви и о страданиях я писала чисто отвлеченно, а поэзия этого не прощает.
Впоследствии, испытав и любовь, и горе, и разочарование и написав об этом стихи – в достаточной мере теплые и сердечные, я снова огорчилась: несмотря на «свои» слова, «свою» интонацию – это были все-таки неудачные стихи. В них говорилось о чувствах и переживаниях, сотни раз описанных до меня, и ничего нового нельзя было в этих стихах обнаружить. В них не было мыслей. А ведь мысль – это тот стержень, на котором держится все стихотворение.
Не надо понимать этого примитивно. Мысль не должна назойливо выпирать из каждой строки, иногда в хороших стихах на первый взгляд она вообще отсутствует. Но это только на первый взгляд. Мысль существует, как говорится, в «подтексте». Читатель настолько проникается настроением, мироощущением автора, что сам делает необходимый и единственно возможный вывод, то есть мысль рождается за пределами стихотворения, и читатель становится как бы соавтором поэта. И такого рода поэзия, где автор щедро делится с читателем правом и радостью открытия, для нас очень дорога. Поэт как бы посылает читателя: иди вот этой тропинкой! А сам отлично знает, куда эта тропинка приведет.
Это не значит, что мысль не может быть выражена в стихотворении вполне открыто, в виде афоризма, заключенного в одной-двух строках. Существуют отличные стихи и такого рода. Одно только недопустимо – это чтобы мысль была назойлива, чтобы она насильственно навязывалась, чтобы она плавала на поверхности, а не вытекала органически из всей ткани поэтического произведения.
Если нет в стихотворении поэтической мысли, вокруг которой группируются поэтические образы, последние начинают рассыпаться, многие из них при всей своей яркости оказываются лишними, немыми. Нет в таких стихах своего выраженного отношения автора к изображенным фактам и событиям, стихи получаются безыдейными.
Настоящая поэзия не может быть безыдейной. Пейзажные стихи, заставляющие читателя еще раз с еще большей остротой почувствовать, как он любит родные поля и леса, – это глубоко идейные стихи. Стихи, написанные о важнейших стройках, о героических делах, если они написаны не горячим сердцем поэта, а холодной рукой ремесленника, – безыдейны и вредны!
Чувства и мысли – вот что такое стихи. И, конечно, мастерство, потому что оно позволяет полнее и свежее выразить и чувства и мысли.
Так вот, когда я поняла, что опять пишу плохие стихи, я стала придумывать, а что бы такое оригинальное сказать. Надо ли объяснять, что из этого ничего не получилось. Думаю, что по-настоящему я стала писать во время войны.
Я работала в госпитале с утра до ночи и очень редко бралась за карандаш. Но сколько я передумала и перечувствовала за это время! И что самое удивительное, у меня появилось новое, никогда еще не испытанное мною чувство: мне вдруг захотелось, чтобы стихи мои узнали, прочли, мне хотелось своими стихами вмешаться в жизнь, что-то изменить в ней. Я понимала, как это трудно и ответственно, и все-таки эта мысль меня не покидала.
В 1944 году, когда я напечатала свои первые стихи, произошло событие, имевшее для меня громадное значение. В «Комсомольской правде» был опубликован цикл моих стихов под названием «Стихи о дочери». Я написала их действительно о своей маленькой дочке, и они мне казались слишком личными. Но их напечатали, и я была этим обрадована и встревожена. Но это не главное.
Главное то, что через некоторое время я стала получать письма со штемпелями полевой почты. Писали их самые разные люди. Были письма, написанные неуклюжим, корявым почерком, со множеством орфографических ошибок (самые для меня дорогие!). Но во всех этих письмах, в тех или иных словах, говорилось одно: «Хорошо, что вы написали о наших детях!» Каким счастьем было для меня читать слово «наших»!
Значит, что же получилось? Я писала стихи о своей девочке, о своей Наташе, а они – бойцы, приславшие мне свои письма, считают, что я писала про их детей! Это была такая удача, о которой я не могла и мечтать.
Думая об этом, на первый взгляд непонятном явлении, я впервые столкнулась с силой поэтического обобщения. Впоследствии я неоднократно получала письма читателей – добрые и сердечные, но ни одно не доставило мне той радости, которую я испытывала, раскрывая треугольные конверты с номерами полевой почты. Как эти незнакомые люди помогли мне на моем творческом пути! Наверное, здесь и надо искать его начало.
Ну, что же сказать еще? Война прошла, а жизнь продолжала течь со всеми своими сложностями, тревогами, противоречиями. Вырастало новое поколение. Я написала много новых стихов – удачных и неудачных, снова и снова убеждаясь, как нелегко создать что-то действительно ценное. Я ни минуты не обольщалась надеждой чему-то научить своих молодых читателей. Мне просто хотелось поделиться с ними своими размышлениями о жизни, воспоминаниями своей юности. Ведь даже у людей разных поколений есть много общего и дорогого.
И еще мне хотелось бы, чтобы это молодое поколение полюбило поэзию, чтобы оно видело в стихах не ряды зарифмованных строк, а живое сердце человека, в котором эти строки родились.
Вероника Тушнова