Шарманщик (Предпоследний завет) Вавикин Виталий
– Чем воняет?
– Нами… Вся эта гребаная жизнь провоняла нами…
– Мерзко, правда? – говорит Майк. – Уверен, ты даже слышишь, как потрескивает табак твоей сигареты во время затяжки и как где-то тикают часы. Драгоценные секунды утекают, а ты не знаешь, как потратить это оставшееся у тебя время. Ни одной мысли. Ни одной идеи. Хотя, думаю, их и раньше у тебя не было. Прекрасный финал никчемного существования. Ведь если задуматься, то ничего другого мы и не заслужили.
– Знаешь, Майк, – говоришь ты. – А ведь я единственный, кто тогда не струсил. Единственный…
Снег падает с неба. Белый и чистый. Ты идешь по тротуару и слышишь, как кто-то выкрикивает твое имя. Обернись. Желтый аэрокэб медленно катится рядом с тобой по дороге. Пассажир на заднем сиденье знаком тебе – это тот самый мужчина, телефон которого оставила тебе азиатка.
– Есть разговор! – говорит он.
Ты садишься в машину. Майк остается на тротуаре. Он стоит и машет тебе рукой, а прохожие все идут и идут сквозь него… Аэрокэб отрывается от земли.
– Кто вы такие? – спрашиваешь ты незнакомца.
– Что ты рассказал в АНБ? – спрашивает он. Ты молчишь. – Что бы они ни сказали тебе – это неправда, – говорит он.
– Я был в «Ексодусе», – говоришь ты.
– Не верь им, – говорит он.
– Не верить чему? – спрашиваешь ты.
– Тому, что ты болен. Это ложь. Они всегда лгут, когда хотят убрать ненужных им людей. Убрать или подчинить. Подчинить и сломать. Сначала они лишили тебя медали, теперь хотят забрать у тебя твою жизнь.
– Да кто они такие? – спрашивает Майк с переднего сиденья. Майк, которого нет.
– Мне не нужна медаль, – говоришь ты. – Во мне было столько амфитаминов, что я просто не мог бояться. Я тупо бежал вперед и жал на курок. Вот и все. Не знаю, что написала обо мне ваша азиатская подруга, но если бы можно было вернуть все назад, то я бы предпочел остаться с остальными.
– И сплавить мозги под последней сброшенной нанобомбой в этой чертовой войне?
– Да.
– Похоже, военные все сдвинутые.
– Это уж точно! – смеется Майк, но тебе не смешно. Совсем не смешно…
В номере отеля, который снимает Харрис, стоят две кровати и кишат тараканы.
– Скажи мне, – говорит Харрис. – Каково это – уродовать искусство, пользуясь шарманкой?
– Почему уродовать? – спрашиваешь ты, смахивая со стула хлебные крошки, чтобы сесть. – Я всегда думал, что эти машины создают то, что нужно людям.
– Эти машины создают то, что нужно системе, – Харрис закуривает. – Знаешь, кто такой Фрай?
– Нет.
– Это доктор, который изобрел копиров. Сейчас его отдел пытается прибрать к рукам средства массовой информации, если, конечно, уже не прибрал. Телевидение, например, точно работает на проект «Хамелеон», – Харрис закуривает. – Они повсюду. В каждом доме. В каждой голове. Информационный поток вливается в мозги, превращая людей в таких же удобоваримых для правительства рабов, как и копиры.
– Где-то я все это уже слышал, – говоришь ты, вспоминая азиатку с имплантатами вместо глаз.
– Миранда наткнулась на это, когда изучала причины большого количества самоубийств среди молодого поколения, вернувшегося с войны, – Харрис жадно затягивается. Выпускает через нос дым. – Ты никогда не спрашивал себя, почему не можешь смотреть популярные телепередачи и слушать современные песни?
– Потому что в них нет смысла, – говоришь ты.
– Именно! – подхватывает Харрис. – Но ты взгляни на рейтинги! Проект Фрая работает! Сначала он нашептывал, куда лучше идти, теперь указывает! Я даже слышу, как щелкает кнут в его руке, и стадо мычит и поворачивает в нужную ему сторону, отсекая неугодных и нежелающих подчиняться. Но ведь это не война, черт возьми, в которой нужно беспрекословно исполнять приказы, пусть даже тебе и неясен их смысл. На войне мы были пушечным мясом, сейчас нас превращают в тупоголовых копиров, которые живут, чтобы угодить своим хозяевам. Взгляни на все это с верхней ВИП-ложи. Разве ты смог бы отказаться от такой власти? – он смотрит на тебя и ждет ответа.
Вспомни, что говорил тебе проповедник:
– Каждый должен подчиняться высшим властям, ибо нет власти не от Бога, та же, что существует, установлена Богом. Те же, что поступают так, навлекут на себя наказание. Ведь правители не вызывают страха у того, кто творит добро, а скорее, у того, кто творит зло. Если хочешь не бояться властей, то продолжай творить добро и услышишь от них похвалу.
Вспомни и скажи об этом Харрису.
– Верно! – смеется он. – Ночь почти миновала. День близок. Так отречемся от всего того, что принадлежит тьме, и вооружимся всем тем, что принадлежит свету. Не станем предаваться пьянству и излишествам. Не будем грешить и развратничать, не будем ссориться и ревновать друг друга. Вместо того давайте облечемся в Господа нашего и перестанем потакать нашей греховной натуре! Мне тоже все это нравится, черт возьми! Возлюби ближнего, как самого себя. Любовь вынуждает не причинять зла ближнему. Вот почему любовь – исполнение закона. Но оглянись! Разве ты где-то здесь видишь любовь?! Знаешь, как сказал один пророк: «Разумом своим я раб закона божьего, греховной же натурой своей я раб закона греха. Таким образом, я нахожу в себе, человеке, такой закон: зло – единственное, что доступно мне. Но я вижу, что закон, которому подчиняется мое тело, враждует с тем законом, который принимает мой разум. Тот закон, которому подчиняется мое тело, – закон греха, и этот закон превращает меня в своего узника». И Фрай знает об этом. Знает так же, как знаем ты и я. Ведь как говорит все тот же пророк, «у тех, кто живет, следуя греховной натуре, все мысли устремлены на то, чего желает эта греховная натура». И Фрай дает нам именно это, отсеивая ненужное и оставляя угодное ему. И чем дальше заходим мы по этому пути, тем сложнее вернуться назад. Знаешь, Ян, за семь лет войны я понял одно: нет ничего хуже войны и бессилия. Но если ради того, чтобы доказать свою правоту, я вынужден буду взяться за оружие, клянусь Богом, я сделаю это.
– Так ты тоже воевал?
– Сорок третий Эфесский взвод.
– Черт возьми! Слышал, вас сильно потрепало в первые годы.
– Мозги в кашу, как говорят психологи, – смеется Харрис.
– Да чего уж тут смешного, – говоришь ты.
– Да я не поэтому, – говорит он. – Первые нанобомбы упали на нас, а последние на тебя. И мы сейчас здесь вдвоем. Вот что меня забавляет…
Марта открывает дверь и спрашивает: «Что ты здесь делаешь?» Ты молчишь, потому что не знаешь, с чего начать, не знаешь, как рассказать о смертельном вирусе, который обнаружили у тебя, когда ты был в «Ексодусе».
– Ну проходи, раз пришел! – говорит Марта.
Она уходит на кухню и продолжает что-то готовить. Ты стоишь в гостиной и пытаешься подобрать слова.
– Может, все-таки выйдешь ко мне? – кричишь ты Марте.
– Одну минуту! – кричит она.
Закуриваешь сигарету и садишься в кресло. «Чтобы они ни сказали тебе – это неправда, – звучит в голове голос Харриса. – Они всегда лгут, когда хотят убрать ненужных им людей. Убрать или подчинить. Подчинить и сломать».
– Или просто пришло время сдохнуть, – говорит тебе Майк. – И никакого тебе обмана. И все по-настоящему.
– Ян! – говорит Марта, дергая тебя за рукав.
Ты открываешь глаза и смотришь на грязный передник с желтыми нарисованными подсолнухами.
– Ну давай, – торопит тебя Майк. – Делай то, зачем пришел, и уходи.
– Ты помнишь, как мы с тобой… – начинаешь ты, но Марта прерывает тебя.
– Ты за этим сюда пришел, да? – ее голос становится неестественно глубоким. – Тебе только это от меня и нужно?
– Не совсем.
– Что тогда? – она отворачивается, подходит к окну и смотрит на улицу. – Думаешь, то, что было между нами, что-то значит?
– Для меня нет, – признаешься ты.
– А для меня да! Каждую ночь, когда мой муж прикасается ко мне, я вспоминаю тебя, и мне становится стыдно. Каждый раз, когда я укладываю детей спать, я вспоминаю те несколько минут, и понимаю, что я никудышная мать.
– Так говорит, словно это ты во всем виноват, – возмущается Майк. – Если ей нужно кого-то винить, то пусть винит себя и всех тех, кто был до тебя.
– Я никогда не изменяла мужу, – говорит Марта. – Никогда! И если бы не ты… – она смолкает и смотрит куда-то за твою спину.
Входная дверь открыта. Муж Марты стоит на пороге и тупо молчит. Ты снова смотришь на Марту. Ненависть в ее глазах сменяется испугом. Она сжимается, словно затравленный зверек, загнанный в угол. В повисшей тишине ее вздох кажется неестественно громким. Ее тело вздрагивает, и по щекам начинают катиться крупные слезы. Рыдания настолько беззвучны, что кажется, будто ты смотришь немое кино под аккомпанемент больших настенных часов.
– Пожалуй, пора уходить, – говорит тебе Майк, и ты не споришь с ним.
Еще один дом остается позади. Еще одна испорченная тобою жизнь… Аэрокэб взлетает в небо…
– Может, стоит вернуться и рассказать Марте о том, что ты инфицирован? – спрашивает Майк.
– У нее и без того сейчас проблем по горло, – говоришь ты. – Пусть будет все как есть…
Ты закрываешь глаза, и сон забирает тебя в свое царство. Морозный воздух окутывает тело. Пара ворон сидит на кладбищенских воротах. «Плохо, наверно, умирать под новый год», – думаешь ты. Теперь закури сигарету и иди вперед. Легкий ветерок дует откуда-то с севера. Безлюдно.
– Извините, – останавливаешь ты проходящего мимо старика. – Не подскажете, где здесь можно найти тех, кого похоронили недавно.
– Друга ищешь? – спрашивает старик и с укором качает головой. – Близких людей нужно провожать, а не искать.
– Да я подругу ищу, – говоришь ты.
– Тем более, – вздыхает старик, и ты тоже вздыхаешь.
– Так где могилы, дед?
Его изъеденная временем рука указывает тебе направление.
– Спасибо, – говоришь и идешь прочь.
Кресты, ограды, могилы… Сколько же их тут! Где-то вдалеке, сквозь завесу из мелких снежинок, ты видишь небольшую группу людей. Свежая могила, грустные лица, слезы в глазах, черные повязки, дорогие венки… Поднимаешь воротник и идешь дальше, бездумно разглядывая надписи на памятниках, крестах и просто табличках, на которых иногда нет даже имени, только номер – деревянный колышек, воткнутый в небольшой холмик, вокруг которого никогда нет следов.
– Ты на правильном пути, мой друг, – говорит тебе Майк. – Но еще не время. Еще совсем чуть-чуть.
И черные вороны, срываясь с могильных крестов, кружатся над тобой и что-то кричат, оттуда, сверху… И проповедник, опрокидывая очередную стопку водки, читает что-то из Нового Завета. Ты не понимаешь, но все-таки слушаешь:
– Покончите с любовью ко всему мирскому и к самому миру. Если кто любит мирское, то нет в его сердце любви к Отцу. Ибо все, что есть в мире этом, все, чего жаждет наша греховная натура, все, чего жаждет наш взор, и все, чем люди так гордятся в этой жизни, – все это не от Отца, но от мира суетного. Мир же уходит в небытие вместе со всеми страстями, что порождает он. Тот же, кто исполняет волю Божью, живет вечно.
Глава третья
Он живет во тьме и не знает, куда идет, ибо тьма ослепила его.
Первое соборное послание апостола Иоанна
– Ты был у отца? – спрашивает тебя Харрис.
– Я не верю, что он заодно с АНБ, – говоришь ты.
Харрис закуривает и снова заставляет тебя вспоминать, как ты доказывал отцу и сестре реальность Шмидта, Дианы и Миранды Чжунг.
– Все дело в копире, – говорит Харрис. – Я почти уверен, что все вращается вокруг этой белобрысой девки. И не говори мне, что ты не веришь в причастность твоего отца к АНБ. Здесь замешаны все!
И снова история Дианы. Посредник повесился, документы врут… Харрис смотрит на тебя и идет ва-банк.
– Она не копир, Ян. Понимаешь?
Ты молчишь… Кто-то стучит в дверь. Совсем не вовремя стучит. И, как сказал Раш, сердце начинает биться сильнее, но рука всегда остается твердой.
– Я открою, – говорит Харрис. На пороге стоит Кэт.
– Что, черт возьми, ты вытворяешь? – спрашивает она тебя.
Харрис отходит в сторону, впуская ее в номер. Дверь закрывается. Кэт обвиняет тебя во всех бедах Марты.
– Не знал, что вы с ней подруги, – говоришь ты. Харрис спешно собирает вещи.
– Я ухожу, – говорит он тебе. – Ты со мной или нет? – Ты молчишь. – Если ты все еще не сделал выбор, то сейчас самое время!
– Какой еще выбор?! – кричит Кэт.
Ты смотришь то на нее, то на Харриса. Смотришь и молчишь.
– Как знаешь, – говорит Харрис.
Дверь за ним закрывается. Ты остаешься с сестрой наедине. Закуриваешь, подходишь к окну и смотришь на улицу, но Харриса нет. Он не выходит из дома. А может, уже вышел?
– Кто он такой? – спрашивает Кэт.
– Никто, – говоришь ты и все еще ждешь, что увидишь Харриса на улице…
– Извини, что пришлось врать, – говорит тебе отец.
Агент Хэнзард сидит в кресле, давая ему шанс объясниться. Кэт стоит у окна спиной к тебе и курит. В комнате царит такое напряжение, что кажется, еще немного, и ты услышишь, как в тишине потрескивают электрические разряды.
– Что рассказал тебе Харрис? – спрашивает отец.
– Ничего, – говоришь ты.
Хэнзард поднимает голову и смотрит на тебя. Смотрит и ничего не говорит.
– Сложная у нас получается ситуация, Ян, – осторожно произносит отец.
Кэт оборачивается. Синий дым окутывает ее голову, как нимб.
– Прошу тебя, Ян, не сопротивляйся, – говорит она.
– Не сопротивляться чему? – спрашиваешь ты.
– Правде, – говорит Хэнзард.
– Мы просто хотим помочь тебе, – говорит отец.
– Но ты должен сам этого захотеть, – добавляет Кэт.
Ты смотришь на Хэнзарда, но он снова предпочитает промолчать. Достань сигарету и закури.
– Почему ты молчишь? – спрашивает отец. – Ты – моя кровь и плоть. Думаешь, я смогу причинить тебе вред?
– Я ничего не думаю, – говоришь ты.
И снова пауза. Пауза и тишина. И ты уже не здесь – не в доме отца. Ты там же, где и Майк, – под ясенем, в кругу друзей, которых сегодня стало чуть меньше, чем вчера. Майк бренчит на гитаре, а ты делишь психоаптечки тех, кому они уже не пригодятся.
- Полон страха, навсегда чист,
- Я буду здесь сражаться вечно.
- Любопытного, ядовитого,
- Ты найдешь меня,
- Восходящего на небеса.
- Забудь, поверни время вспять.
- Ты будешь в порядке,
- Я же останусь позади.
- Покажи мне, как это —
- Мечтать в черно-белых цветах,
- Чтобы я смог оставить этот мир
- Сегодня ночью…
- Это больно только в самом начале.
- Это просто сломанные кости.
- Спрячь ненависть внутри…
– Ян! – кричит Кэт, но голос ее кажется далеким и каким-то ненужным.
– Ты все еще с нами, приятель, – говорит тебе Майк. – Ты все еще с нами…
Хэнзард приносит твою шарманку и говорит, что хочет посмотреть, как ты это делаешь.
– Я ничего не делаю, – говоришь ты. Хэнзард кивает, ставит на стол новенький чемодан и дает тебе ключ. – А где старый чемодан? – спрашиваешь ты.
– Старый был слишком мал, и его пришлось выкинуть, – говорит Хэнзард.
– Он принадлежал моей матери, – говоришь ты.
– Новый намного лучше и дороже, – говорит Хэнзард.
– Антидепрессанты в правом кармане, – говорит Майк – друг, которого нет.
Час назад приходил муж Марты и спрашивал, любишь ли ты его жену.
– Дурацкий вопрос! – сказал ему Майк, но муж Марты, конечно, не услышал его.
А потом ты почему-то вспомнил проповедника, который говорил:
– Не удивляйтесь, если мир ненавидит вас. Мы знаем, что перешли от смерти к жизни, ибо любим наших братьев. Тот, кто не любит, остается мертвым. Всякий, кто ненавидит брата своего, – убийца, а вы знаете, что ни один убийца не имеет вечной жизни. Вот откуда знаем мы, что такое любовь: Христос отдал за нас свою жизнь. И мы также должны отдать свои жизни за братьев своих. Если у кого есть достояние мирское и видит он, что брат его в нужде, но не сжалится над ним, то как же можно сказать, что любовь Божья остается с ним? Наша любовь не должна ограничиваться лишь словами и разговорами, она должна выражаться в поступках и быть настоящей…
Ты проглатываешь антидепрессанты и садишься за стол. Хэнзард ждет. Кэт ждет. Отец ждет…
– Какого черта?! – возмущается Кэт, читая созданные шарманкой листы.
Бурые пятна поднимаются по шее сестры к лицу. Поджатые губы дрожат. Она смотрит то на листы, то на Хэнзарда и бормочет проклятия, словно молитву…
Отец уводит тебя в свободную комнату и говорит:
– Что бы тебе ни сказали Харрис и Миранда – это неправда.
– Что неправда? – спрашиваешь ты.
– Все! – говорит отец. – Не знаю, как они добрались до тебя, но уверен, все еще можно исправить. Ты на крючке у них, ведь так? Что это: наркотики, женщины, деньги? Я знаю, Харрис бьет по самому низкому в людях.
– Нет никаких наркотиков, – говоришь ты.
– Значит, женщины или деньги, – кивает отец. – Как много ты им должен?
– Да никому я не должен, – говоришь ты и видишь, как отец нервно заламывает руки. – Только не говори мне, что ты увяз в этих грязных сутенерских играх. Нет, только не мой сын!
– Да какого хрена здесь происходит?! – кричишь ты, но отец не слышит тебя. Боль на его лице бьет сильнее, чем любые слова.
– Сначала сестра, теперь ты… – шепчет он. – Нет, я не позволю им забрать и тебя… Не позволю…
– Причем тут Кэт? – спрашиваешь ты.
Отец смотрит на тебя. И боль в его глазах подкрадывается к горлу тяжелым комом, который невозможно проглотить.
– Причем тут Кэт?! – кричишь ты.
Отец молчит. По морщинистым щекам катятся блестящие слезы. Одна, вторая, третья… Ты не помнишь, в какую сторону открывается дверь, и потому едва не срываешь ее с петель. В гостиной никого нет. Еще одна дверь. Дверь, за которой должны находиться Кэт и агент Хэнзард. Дверь в комнату, которую отец всегда оставлял для тебя. Дверь, за которой должна находиться твоя шарманка… Ты знаешь, что должна…
– Ян, не надо! – кричит отец, но ты уже поворачиваешь ручку.
Кровь! Кровь повсюду: на стенах, на потолке, на полу, даже окна – и те в крови… И нет ни Хэнзарда, ни Кэт, ни шарманки… И голова идет кругом от этого безумия… И нет этому конца и края…
Знаешь, в «Ексодусе» тебе почему-то всегда снятся цветные сны. Яркие, сочные. И сон такой глубокий и спокойный. И просыпаться никогда не хочется, потому что сновидения такие сладкие, такие чистые… И все в них иначе…
Молодая медсестра с белыми, как звезды, волосами и шикарным бюстом делает тебе укол. Яркая помада блестит у нее на губах.
– Это поможет вам не думать, – говорит она, и ты чувствуешь тонкий запах ее духов и теплое дыхание на своем лице.
И снова сон… Долгий… Почти бесконечный… Чем они накачивают тебя? А чем бы ни было, главное – не просыпаться… Никогда не просыпаться… Бродить по вечно белым, покрытым снегом горным вершинам под кристально чистым небом, и пусть солнце всегда согревает тебя. И не будет ни холода, ни жажды, ни боли…
– Тебе уже лучше? – слышишь ты голос отца, и кажется, что доносится он с самого неба.
– Мне никогда не было так хорошо, – говоришь ты и снова проваливаешься в какую-то бесконечную пустоту, где нет ничего определенного, лишь ты и яркие сочные краски, наполняющие эту жизнь. Твою жизнь. И ты часть этой жизни, и она часть тебя. И так будет, пока есть ангел с пышным бюстом и волосами – звездами. Он будет приходить каждый раз, как только ты начнешь возвращаться. И губы ее будут нежно что-то нашептывать, возвращая тебя в твой прекрасный сон. В мир без боли, слез и безумия. В мир, где есть лишь необъятная свобода снежных вершин и голубого неба… Бесконечность…
Отец держит тебя за руку, помогая сесть в кровати.
– Мы справимся, Ян, – говорит он. – Обязательно справимся.
Спрашиваешь его:
– Как долго я спал?
– Не думай об этом, – говорит он.
Ты смотришь за окно. Зимнее солнце слепит глаза.
– Я хочу знать, – шепчешь ты.
– Я знаю, – говорит отец.
– Я хочу знать! – требуешь ты.
– Я знаю, – шепчет отец.
– Я хочу знать… – и глаза закрываются. И никакое солнце не сможет рассеять этот мрак. Это безумие… – Что я наделал?!
– Это не ты, Ян. Не ты.
– Что я наделал?!
– Они заставили тебя. Они контролировали тебя.
– Что я наделал?!!! – орешь ты до хрипоты в горле и пытаешься сопротивляться медсестре-ангелу снова отправить тебя в страну грез. – Что я наделал?! Чтооооооооо?!
И нет больше глубоких и спокойных снов. Нет больше прежних красок. Ты ползешь по залитым кровью горам к недосягаемой вершине, проткнувшей жирное брюхо почерневшего, разлагающегося неба, из раны которого нескончаемым потоком вытекают кровавые выделения, смешанные с гноем и внутренностями. И боль пронзает твое истерзанное острыми камнями тело, и голод скручивает желудок. И нет шанса добраться до вершины, не утолив голод. И нет способа набить желудок, кроме как заполнив его гноем и кровью, сочащимися из неба. И нет этому конца…
– Ян!
– Я больше не могу.
– Ян, я с тобой.
– Я больше не могу!!! – и крик разлепляет склеенные веки. – Отец! Почему ты оставил меня, Отец?!
– Я с тобой, Ян.
– Почему ты позволил мне уйти?!
– Я рядом.
– Почему?! – орешь ты, пока голос не срывается на хрип.
И медсестра-демон бежит делать тебе укол… И все это не имеет смысла. И все это лишь пыль в темных углах, в которые никто не заглядывает. И нет спасения из этого дома. Дома плоти твоей. И ты заперт в нем, пока жизнь не оставит тебя. И ты кричишь, что хочешь умереть. Умереть и освободиться. Неважно как. Лишь бы уйти. Навсегда. В пустоту.
– Я мог бы вовсе не существовать, – шепчешь ты, и твой отец плачет где-то за сотни световых лет от тебя. Плачет и в бессилии сжимает твои руки.
И только поэтому ты хочешь жить. Не ради себя, а ради тех, кому ты нужен. И все друзья, которых уже давно нет, ненавидят тебя за эту трусость. И даже девочка-азиатка, которую вы насиловали и пытали под ясенем, смеется над тобой.
– Пошла к черту! – кричишь ты.
И кто-то с неба вкладывает в твои руки штурмовую винтовку. И ты бежишь вперед, убивая всех на своем пути. И небо смеется, забавляясь над твоим безумным гневом. И ему все равно…
– Расскажи мне о Харрисе, Ян. Расскажи о Миранде Чжунг, – требует небо. – Как давно ты им служишь? Как давно продал им свою душу?
– Я не помню! – кричишь ты. – Я не знаю!
– Так вспомни! – громыхает небо.
– Я не могу!
– Вспомни!
– Не могу!!!
И заклинившая винтовка обжигает руки, когда ты перехватываешь ее за раскаленный ствол, чтобы проломить прикладом голову еще одному не желающему умирать другу.
– Сдохни! – орешь ты, вколачивая его в землю. – Сдоооохниииии!!!
– Вот тебе нож, Ян, – говорит небо, протягивая в длани своей бесценный подарок.
– Я больше так не могу! – кричишь ты, но продолжаешь убивать.
Продолжаешь, потому что хочешь сдохнуть, но ты уже не принадлежишь себе. Ты разделился на сотни, тысячи тел в залитой кровью форме, которые бегут среди взрывов и мертвецов, чтобы нести смерть всем, кого встретят на своем пути. И ты убиваешь их, упиваясь этим диким экстазом бесконечного самоистязания, которое в своем однообразии уходит за горизонт. И не будет этому конца, пока ты не убьешь всех, кто был когда-то тобой. И лишь в конце тебе будет позволено умереть, а до тех пор ты обречен жить вечно. И никакие крики не помогут. Ты приговорен к пожизненному созерцанию своей собственной смерти.
– Спаси меня! Спааасии!
Но небо молчит. Вернее, не молчит, а поет как-то тупо и неуместно, сорванным голосом Майка:
- Падение!
- Нынче тьма начинает набирать силу.
- Задержи дыхание, это далеко не конец.
- Оставь потерянных и погибших позади,
- Теперь у тебя есть шанс найти укрытие.
- Я не желаю менять мир,
- Я просто хочу оставить его более холодным.
- Подожги запал и сожги все,
- Иди по дороге, которая никуда не ведет…
– Ян, очнись! – слышишь ты знакомый голос. – Очнись, я не смогу тащить тебя так долго – ты слишком тяжелый!
Ты открываешь глаза и видишь знакомую черную щетину Харриса.
– Давай же! – говорит он. – Помоги мне!
Ты послушно пытаешься переставлять ватные ноги. И это все, на что ты сейчас способен, – сил нет даже думать…
– Трогай! – кричит Харрис водителю, и желтый аэрокэб устремляется в небо… В усеянное серебряными звездами небо… Ты закрываешь глаза, но небо не исчезает. Оставив тело, ты поднимаешься к нему, в его темную непроглядную пустоту, в его густую бесконечность, и звезды ждут тебя, перешептываясь о твоих прегрешениях, которых нет… Ничего больше нет…
В пыльной комнате с задернутыми шторами пара тараканов доедает чей-то завтрак. Тело понемногу оживает, хотя пару дней назад сил не было не то что выносить нескончаемые ломки, но даже для того, чтобы просто дышать.
– Есть курить? – спрашиваешь ты Харриса.
Он подходит к тебе и дает свою недокуренную сигарету.
– Я думал, ты сначала попросишь воды, – говорит он.
Ты киваешь.
– И воды.
– Держи, – он садится на стул и смотрит, как ты жадно пьешь и не можешь напиться. – Еще?
Читать бесплатно другие книги:
