Будут неприятности (сборник) Щербакова Галина
ДАША. Правда? Вот ты и женись на ней!
СЕРГЕЙ. Бегу!
ДАША. Я серьезно.
СЕРГЕЙ. А чего ты меня разыгрываешь?
ДАША. Господи! Сережечка! Я говорю серьезно! Женись на Кате. Фиктивно! Ш-ш-ш… Катька. (Уходят.)
КАТЯ (задумчиво). За далью лет какая-то тайна? Господи, какое мне до них дело? Мне надо не приходить в этот дом. Никогда. Или… Или разломать здесь все к чертовой матери. И пусть меня осудят современники, правнуки все равно простят. Любовь всегда прощают. Потом.
Входит Громов.
ГРОМОВ. Я все время ждал, чтоб вас оставили одну.
КАТЯ (решительно, скороговоркой). Алеша, я беру свои слова обратно. Я не хочу вас обманывать. Я вас действительно преследую. Это выше моих сил – не видеть вас. Поэтому я тут. Часто. Можете мне ничего не говорить – это не имеет значения… Хотя вру… Имеет… Огромное… Я готова с вами на край света… Я сволочь. Но у меня нет ощущения вины перед вашей знаменитой женой. Ни капли. Считайте, что я вам сделала предложение.
ГРОМОВ. Катя! Катя! Этого не может быть. Это слишком прекрасно, чтоб быть правдой.
Бросаются друг другу в объятия.
КАТЯ. Мы уедем? Уедем? Сразу же… Сейчас…
ГРОМОВ. Да, да… Все, как ты хочешь. Все…
КАТЯ. Когда?
ГРОМОВ. Я скажу. Скоро. Предстоит многое сделать.
КАТЯ. Ты не будешь тянуть?
ГРОМОВ. Я не могу без тебя.
Последние слова слышит Даша, которая входит в комнату. Она несколько секунд смотрит на них, потом выходит. Затемнение.
Там же. Звонок в дверь. Ольга Константиновна идет открывать и возвращается с Росляковым.
РОСЛЯКОВ. Чертова жара! Чертова гонка с препятствиями! Объясни мне, Ольга, почему я, приехав сюда, начинаю зачем-то метаться с реактивным ускорением? Злиться на подобных себе только за то, что они обгоняют меня?
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Урбанизация. Стресс.
РОСЛЯКОВ. Ну а ты как живешь с этими иностранными словами? Ладишь?
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Лажу. Ты когда приехал?
РОСЛЯКОВ. Да я здесь несколько дней мечусь. Уже надо возвращаться, но я ведь не могу вернуться без полной информации о Кате. Она у вас, конечно?
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. У них какой-то нежный разговор с Алексеем.
РОСЛЯКОВ. А тебе это до лампочки?
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А что, твоя свояченица – опасная женщина?
РОСЛЯКОВ. Не замечал.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Я тоже.
РОСЛЯКОВ (после паузы). Придется нам их прервать. У меня через три часа самолет…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Ты всегда к нам только на минутку. Я могу подумать…
РОСЛЯКОВ. А ты не думай, Оля.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (насмешливо). Извини, ради Бога, и иди прерывай их чириканье.
РОСЛЯКОВ. Мне только данные: как ест, как спит, что носит.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А с кем – это тебя не волнует?
РОСЛЯКОВ. Ты знаешь – я любопытен. От природы. Но Инна у меня таких сведений не собирает.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Тебе крупно повезло с женой, Росляков.
РОСЛЯКОВ. Крупно. Это точно.
Уходят. Входит Даша.
ДАША. Когда раньше я читала об этом или видела в кино, мне казалось, что страсти-мордасти детей по этому поводу несколько преувеличены. Ни фига… Действительно больно… За маму… И за отца тоже… Ему все это не по силам… Мне кажется… И как я должна себя вести? Как? На Катьку я не обижаюсь… Я даже догадываюсь… Самое главное – мама. Чтоб ей не досталась жалкая роль покинутой. Это не для нее. Она сильная… Ей зубы рвут без анестезии. И она даже не стонет…
Входит счастливый Громов.
ГРОМОВ. Я тебе хочу сказать о Сереже. Ты ведешь себя с ним неблагородно.
ДАША. Я? Впрочем, это, отец, исключительно мое личное дело.
ГРОМОВ. Ты им играешь, как мышью. А он дельный и умный мужик. И, между прочим, интеллигентный. Тонкий. Не допускает мысли, что в симпатичных ему людях может быть замаскировано хамство, неискренность.
ДАША. Далее, далее…
ГРОМОВ. Не торопи меня. Этой истории уже не первый год. И каждый день, который он живет с мыслью о тебе, каждый день привязывает его к тебе еще одной ниточкой. Тебя не смущает это?
ДАША. Ничуть. Это мое личное дело.
ГРОМОВ. Нет. Раз ты это принимаешь, значит, берешь в долг.
ДАША. Но ты говоришь, он не дурак. Значит, видит. Пусть плюнет.
ГРОМОВ. Не ломайся. Ты знаешь: он не видит.
ДАША. Папочка, но ты-то что о нем так печешься? Он сам большой.
ГРОМОВ. Я не о нем. Я о тебе.
ДАША. Ну, уезжает он, уезжает – вот тебе и конец.
ГРОМОВ. Он уезжает с надеждой. И твой долг будет расти каждый день. А ну как в один прекрасный день ты почувствуешь его тяжесть? Раздавить может.
ДАША. А ну как не почувствую?
ГРОМОВ. Этого я и боюсь.
ДАША. А ты не бойся.
ГРОМОВ. Ты поймешь кое-что насчет человеческой души, когда сама по-настоящему полюбишь.
ДАША (с иронией). Очень свежая, скорее даже только что освежеванная мысль.
ГРОМОВ. Понимаешь? Нелюбившие – есть бедные, ущербные приматы. Их пожалеть надо. За обделенность. И за то, что к некоторым понимание приходит поздно… И какой-то кусок жизни прожит без света… Без тепла…
ДАША. Папа! Я никого не сужу. Но я видела. Тебя и Катю. Поэтому ты больше не говори ничего. Прости, но мне неприятен такой всплеск эмоций. Я видела, как ты вот тут подключался к батарее…
ГРОМОВ (с ужасом). Ты видела?
ДАША. Зачем же такой священный ужас. Должны мы были с матерью это узнать или нет?
ГРОМОВ. Да, конечно… Но ты могла все не так понять… И потом мама…
ДАША. А маме надо сказать… Если всю жизнь без света и тепла, то о чем тут и говорить…
ГРОМОВ. Вот видишь, ты все не так поняла, все не так…
Даша, махнув рукой, уходит. Входят Катя и Росляков.
КАТЯ. Я провожу тебя до Внуково. Дорогой расскажешь, как вы там.
ГРОМОВ. Я с вами.
РОСЛЯКОВ. Я тронут. Пошли.
Уходят. Некоторое время сцена пуста. Входят Ольга Константиновна и Даша.
ДАША. Гнусно…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Не драматизируй. Как я понимаю, еще ничего не случилось.
ДАША. Я о другом.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Милая, другого сейчас нет. Есть информация, на которую я должна реагировать.
ДАША (вяло). Ну, не реагируй…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (страстно). У него все по-идиотски. Ну, заведи любовницу, ну, побегай на сторону, ну, укрась себя аморальным поступком, чтоб было что вспомнить в старости, – так нет же!
ДАША. Мать! Все ведь не так…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А! Так… Не так… Эдак…
ДАША. Я, дура, кинулась в панику. А он тебе совсем не нужен? Тогда отпусти его.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Когда ты была маленькая, у меня был человек, ради которого, казалось, я на все могу пойти. Но слышишь – казалось… И еще я рисовала картинки. И я мечтала, безумно мечтала показать их в Москве. И я плюнула на то, что мне мешало попасть в Москву. Я тут. В мои картинки одевается полстраны.
ДАША. Повторяю: я последняя идиотка… У тебя действительно все без анестезии…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (нежно). Доченька, ты умница. Ты поступила так, как должна была поступить. Ты у меня хорошая… Умная… И крепкая. (Обнимает ее.) Плюнь на это все. Перебесится отец. Перебесится. Раз в жизни – это почти закон природы.
ДАША. Мамка! Значит, всю жизнь картинки – и ты его не любила?
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Любила. И сейчас люблю. Ты думаешь, на свете один вид любви? По-польски любовь – милость… И еще есть коханье… А у русских – бабья жаль…
ДАША. Не морочь мне голову. Любовь или есть, или ее нет.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А может, милость и жаль – это выше любви?
ДАША. Мать! Ты или великая актриса, или…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Я, Дашенька, или… Для актрисы у меня излишек веса и ума. А они больше по части души и эмоций специалистки. (Кричит.) Ты уйдешь или нет?
ДАША. Я ушла. (Уходит.)
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (устало). А что я могла ей сказать? (Ходит по комнате. Раздумчиво.) Она – мне – ничего – не – говорила. Вот это самое главное. Ибо если говорила, я должна выяснять отношения. Не хочу! Не буду! (Тихо.) Вот, Алена, и тебя прихватило… А тогда – я помню, я все помню, – когда меня саму жизнь вывернула наизнанку… Между прочим, я за неделю без всяких ухищрений похудела на восемь килограммов. Моя мать сходила с ума. Думала, рак… Это и был рак… Краб… Да! Алеша, Божий человек, даже не заметил, как я стала рядом греметь костями… Он тогда переходил на какую-то новую систему то ли оплаты, то ли работы, приезжал поздно и говорил в основном по телефону… Мама подключила всех знакомых, и меня поволокли к врачу… Мысль, что человек сохнет от любви, не пришла им в голову… И я никому не могла сказать… В один прекрасный момент я сама сделала себе операцию… Без анестезии. И никто не поставил мне памятник. Меня поили тогда какой-то гадостью. Одно знаю, там был собачий жир… Но это было правильно… Мне тогда чего-то собачьего явно не хватало. А выть хотелось. Громко так выть. Во всю ивановскую… Но это я тоже не умела… Только однажды на фильме «Дама с собачкой» я в самом деле заревела… Музыка там доконала меня совсем. Алеша был очень удивлен… Все объяснял мне, что я искусство воспринимаю больше шкурой… Я с ним соглашалась… А ему очень нравились его изящные наблюдения за моей шкурой и музыкой… Пошлость это была невероятная… А чего я, собственно, хотела? К чему это я все? К тому, что скотина он, что дал все увидеть Дарье… А Дашка теперь ждет… И как бы мы ни поступали, для нее все равно будет плохо… Вот в чем беда. Но главное – пусть она не видит смятения. И пусть она думает, что все это чепуха… Все устроилось, все успокоилось… Но не заслуживаешь ты, Громов, ничего хорошего уже за одно то, что Дашка видела. Я бы тебя, Громов, убила за это… А себя? За что бы я убила себя?
Затемнение. Высвечено решительное лицо Ольги.
ОЛЬГА. Все. Конец. Я тщеславная баба. Это сильнее меня и любви.
ГОЛОС. Брось! Если это сильнее любви, то любви и нет, и не было.
ОЛЬГА. Я тебя люблю. Я никого не буду любить. Но я остаюсь с Алексеем. Все.
ГОЛОС. Ну почему? Ну не из-за этих же чертовых модных картинок? Ну рисуй их тут!
ОЛЬГА. Нет! Не трави мне душу. Сказала. (Нервно.) Женщина поступает нравственно, не уходит от собственного мужа, и ее же клеймят.
ГОЛОС. Ты меня любишь?
ОЛЬГА. Да.
ГОЛОС. Ты понимаешь, что все остальное чепуха? Ведь мы же молодые, зачем же все уродовать?
ОЛЬГА. Я все сказала. Будь! Я тебе желаю всего… Пожелай и ты мне чего-нибудь.
ГОЛОС (страстно). Я желаю, чтобы ты жалела об этой минуте всю жизнь.
ОЛЬГА. Господи! Я не знала, что ты такой жестокий. Мне ведь и так…
ГОЛОС. Прости. Но ты этого сама хочешь. Ну, ладно! Не хочешь быть счастливой, будь богатой и знаменитой.
Аэропорт. Катя и Громов машут вслед уходящему Рослякову.
КАТЯ. Первый раз я не чувствую себя в порту одинокой. Это потому что с тобой…
ГРОМОВ. Мы третий раз здесь вместе.
КАТЯ. Да. Но тогда было совсем другое.
ГРОМОВ. Даша нас видела в комнате.
КАТЯ. Это ведь к лучшему, да? Не надо ничего объяснять. Она поймет. Она умная. Современная.
ГРОМОВ. Ты права. Но меня это разволновало. Детям не все полагается видеть.
КАТЯ. Это уже случилось, Алеша.
ГРОМОВ. Я понимаю. Но мне хотелось, чтоб это не выглядело обычным адюльтером… Чтоб усматривалась какая-то пошлость.
КАТЯ. Господи! Да какое это имеет значение! Пусть мне измажут подъезд дегтем, пусть меня стриженую проволокут по всему шоссе до Внуково. Веришь? Ну, не волнует меня это!
ГРОМОВ. Да, да… Так и надо… Я тебя понимаю… И стыжусь себя…
КАТЯ. Мы уедем – и все.
ГРОМОВ. А твоя аспирантура?
КАТЯ. Скажи еще – а сапоги в починке… Зачем мне все без тебя?
ГРОМОВ. Я не стою такой любви. Ты разочаруешься во мне. Я не герой.
КАТЯ. Я все про тебя знаю. Все. Я даже знаю, что ты сейчас очень боишься. Скажи мне – чего…
ГРОМОВ. Вины… Я не привык чувствовать себя виноватым.
КАТЯ (тихо). Привыкай. Теперь говорить об этом поздно… Ты обречен быть виновным – или перед ними, или передо мной.
ГРОМОВ. Да, да… И тут ты права. Но неужели нельзя иначе? Неужели великое человечество не додумалось…
КАТЯ. Великое человечество не додумалось, Алеша…
ГРОМОВ. Я говорю глупости…
КАТЯ. И Каренину было тяжело. И Вронскому, и Анне…
ГРОМОВ. Верно ведь? Как верно, да? Действительно, вся литература…
КАТЯ. Не дала ответа…
ГРОМОВ. Я люблю тебя.
КАТЯ. А я тебя. Обопрись об это, Алеша, обопрись!
Действие второе
Через две-три недели. Квартира Громовых. Здесь провожают в Набережные Челны Сережу.
ДАША. А тебе идет черная пара. Ты похож в ней на пингвина. И на жениха.
СЕРГЕЙ. Я давно не видел Катю. Я тут как-то подумал и решил: в общем, если ей это действительно надо для работы в Москве, то я могу расписаться… Действительно, так делают…
ДАША. Ах, какое открытие… И деньги берут… Ты с нее мог взять за это рублики… Только теперь вопрос отпал… Отвалился…
СЕРГЕЙ. Да я и не сомневался, что это треп… Такая девушка… Зачем ей химичить? Я одного парня видел… Мартын. Красивый, бородатый, усатый и говорит с ней только по-французски… При мне, конечно, по-русски… Тут я пардон…
ДАША. Давно ты их видел?
СЕРГЕЙ. Давно…
ДАША. Сейчас она говорит только по-русски.
СЕРГЕЙ. Другой, значит?
ДАША. А тебе, собственно, какое дело?
СЕРГЕЙ. Никакого. Просто ты сама когда-то приставала с ножом к горлу: помоги ей, помоги!
ДАША. А тебе хотелось, но ты ломался.
СЕРГЕЙ. Раз, два, три, четыре, пять…
ДАША. Сорок семь, сорок восемь…
СЕРГЕЙ. Аут… Ты будешь мне писать?
ДАША. Как ты хочешь – из любви, из милости, из жалости?
СЕРГЕЙ. Все равно. Только пиши.
ДАША. А если я буду писать тебе все-таки из жалости?
СЕРГЕЙ. Я буду все равно рад…
Звонок телефона. Даша берет трубку.
ДАША. Да. Привет. Тебе, конечно, папу? Сейчас… (Кричит.) Папа, тебя к телефону! (Сереже.) Выйдем.
Уходят.
ГРОМОВ (входит быстро, вид у него не здоровый). Да, это я… Прости меня, прости, я не мог… Нет, нет, не то… Дома все делают вид, что ничего не произошло… Я ждал скандала как спасения. В этом стыдно признаться, но я тебе говорю… Но я не могу видеть тебя, пока не объяснюсь… Ты сама? Ради Бога, ни в коем случае… Я, только я… Я все сделаю сам… Я думаю только о тебе… Выглянуть в окно?.. Ты рядом… Да, я выгляну. Выйти?.. Да, я сейчас выйду, я сейчас… Жди меня, жди, я бегу… (Кладет трубку.)
В дверях появляется с претензией одетая пожилая женщина. Алевтина Федоровна, тетка Сергея.
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Ах, извините, ради Бога! У вас все двери нараспашку, а Сережи нет. И тоже дверь открыта, я ждала, ждала и решила…
ГРОМОВ (с трудом возвращаясь к реальности). Вы тетя Сережи? Да, конечно, правильно… Так что? Сережи нет?
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Я думала. Он у вас и вот…
ГРОМОВ. Ну что ж… Бывает…
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Извините. (Хочет уходить.)
ГРОМОВ. Господи! Да что это я… (Кричит.) Да, у нас он, у нас… Вы проходите, проходите…
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА (с достоинством). Значит, я правильно мыслю… Если, думаю, он не дома, значит, у соседей… Я всегда понимала молодежь… Меня любили они за это.
ГРОМОВ. Кто вас любил?
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Я в институте работала. Много лет… Все время с молодыми.
ГРОМОВ. Да? Вот бы не подумал… Извините, я не так выразился… Не подумал бы, что вы уже не работаете…
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Мне никто не дает моих лет… Не вы первый… А я вот пришла попрощаться с Сережей. Это же надо – надумал куда-то ехать…
ГРОМОВ. Вы меня простите, но мне надо идти… Вы подождите здесь… Они с Дашей…
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. О! Даша! Сережа о ней только в превосходной степени… Но я ему сказала – она еще молода и совсем не помеха, если оформить этот брак…
ГРОМОВ. Простите, я что-то не понял – какой брак?
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. От мужчин всегда скрывают все самое существенное… У вас есть какая-то знакомая аспирантка, ну, вот ей нужна постоянная прописка, а Сережа – между нами говоря – гол как сокол. Сирота с двенадцати лет. Я ему сказала: «Нечего стыдиться того, что делают все. В конце концов, если бы это было незаконно, загсам бы спустили указание… У нас строгая страна, она бы не позволила нарушать…» Вы очень бледный… У вас сердечная недостаточность… Пейте пустырник… Вы не бегаете? Я не поклонница бега от инфаркта… Вы могли бы себе представить бегущего Толстого? Или Некрасова? Или, извините, Маркса? На кого же мы равняемся?
Входит Ольга Константиновна.
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Вы мама Даши! Я сразу поняла. Великий модельер. Кристиан Диор пятилеток. Сережа о вас только в превосходной степени. Я его тетя. Пришла и проводить, и пожурить. Гол как сокол. Сирота с двенадцати лет…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Простите… (Громову.) Там, возле аптеки, стоит Катя. Она ждет?
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Вот, вот, ее зовут Катя. Катя – аспирантка. Конечно, ей нужна московская прописка. Это ж так понятно. Тяга к источникам… И культурным ценностям. Третьяковка… Кармен-Плисецкая… На это не пожалеешь…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Что, Сережа с Дашей куда-то ушли?
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Нет. Квартира открыта. Он у вас. Но где-то скрывается.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (кричит). Сережа! К тебе пришла тетя!
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Я у него одна. Я обо всем должна за него думать. И я такая. Я думаю.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (Громову). Ты бледный. Мне пойти и сказать, что ты бледный?
ГРОМОВ. Ничего не надо. При чем тут ты? Где у нас валидол? (Уходит.)
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. Берегите мужчин. Совершенно справедливо. Я вам скажу, чего я пришла.
Входят Даша и Сережа.
СЕРГЕЙ. Я ведь нарочно не запер дверь. Думал, ты придешь и подождешь…
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА. А я хочу познакомиться с твоими друзьями… Они тебе желают счастья…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Простите… (Уходит.)
СЕРГЕЙ. Идем, тетя.
АЛЕВТИНА ФЕДОРОВНА (Даше). Конечно, вы еще очень молоды выходить замуж… А ему уже можно… И это было правильное предложение…
Сережа почти силой выталкивает Алевтину Федоровну из комнаты.
ДАША. Какая мерзкая тетка.
Входит Ольга Константиновна со шприцем.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. У отца 140.
ДАША. Вызвать неотложку?
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Я сама сделаю укол. Да, кстати, там у аптеки стоит Катя. Она, наверное, ждет его…
ДАША. Не допускаешь же ты, что я пойду к ней объяснять ситуацию?
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Да, пожалуй. Замерзнет и уйдет…
Уходит. Входят Сережа и Маруся.
МАРУСЯ (восторженно). Дашка! (Целует ее.) У меня сегодня не день, а праздник. Мне профессор Московского университета руку жал и говорил (окает): «Ваша, деточка, курсовая поглубже некоторых кандидатских. Интересно мыслите, интересно. Даже лихо». Лихо! Я мыслю лихо! Ой, Дашка! Я сейчас окочурюсь от радости. Представляешь, сами меня вызвали. Телеграммой.
СЕРГЕЙ. А я узнал вас по фотографии. Катя показывала. Хвасталась вами.
ДАША. Я рада за тебя, мартышка. Меня вот никуда не вызывают телеграммой.
МАРУСЯ. Ты не волнуйся, вызовут…
Читать бесплатно другие книги:
