Не вместе: Россия и страны Центральной Азии Бисенбаев Асылбек

Ведение

Нельзя собрать «факты» и получить «историю».

Иммануил Валлерстайн

25 декабря 1991 года Михаил Горбачев зачитал на советском телевидении свое последнее заявление и покинул пост президента СССР. Над Кремлем был спущен красный флаг, а вместо него без лишних церемоний поднят российский триколор.

Длительная история пребывания Центральной Азии в составе Российской империи и СССР также завершилась. Но точка в цепи событий была поставлена отнюдь не в Беловежской пуще и не отречением Михаила Горбачева.

Ослабление СССР вызвало распад социалистической системы. Это привело к глобальным изменениям в Европе, получившей целую группу государств, в том числе и распадающуюся Югославию, и разводящуюся Чехословакию. Самые серьезные проблемы вызвал вопрос о единстве Германии. Старые страхи, порожденные мировыми войнами, возникли с новой силой. Маргарет Тэтчер выражала глубокую обеспокоенность появлением на карте Европы прежней объединенной и сильной Германии. Но единство Германии осуществлялось на демократической основе. Хотя и не все шло гладко, но объединение состоялось.

Еще больший шок вызвал скоропостижный распад СССР. Это была огромная имперская общность, которая объединяла, казалось бы, несоединимое. В составе Советского Союза пребывали ламаистская Бурятия, католическая Литва, протестантская Эстония, суннитский Туркменистан, шаманистская Якутия. На сессиях Верховного совета СССР соседствовали земледельцы, кочевники, промышленные рабочие и интеллигенты, военные и гражданские, островитяне и жители пустынь.

Крах СССР был столь стремительным, что практически стал для всех, в том числе и для аналитиков, и для политиков, и для разведчиков, полной неожиданностью. Большинство исследователей все-таки предполагали, что кризис примет затяжной характер, а советское руководство сможет принять меры, даже самые жесткие, для сохранения первого в мире социалистического государства. Тем более что консервативная попытка Ю. Андропова придать системе дополнительный импульс расценивалась как вполне вероятный сценарий для нового руководства страны. Не менее привлекательным, хотя бы на словах, был пример КНР.

Мягкое реформирование единой страны выглядело вполне предпочтительно и вероятно.

События августа 1991 года можно считать началом конца СССР. Победа путчистов могла остановить распад страны, законсервировать существующий советский режим на неопределенный период времени. Поражение ГКЧП означало, что никто и ничто не сможет противостоять краху СССР.

В пылу борьбы с ортодоксами, возглавлявшими Коммунистическую партию, демократы не считали необходимым обращаться к ленинскому завещанию, в котором вождь мирового пролетариата обращал внимание на особую роль партии в сохранении федеративного Советского государства. В своих «Последних письмах и статьях» он говорил о роли партийного авторитета, который сможет преодолеть трения государственных органов и национальных республик. Более того, вождь мирового пролетариата прямо называл Коммунистическую партию стержнем СССР, который позволяет преодолевать инерцию распада. Поэтому ликвидация 6-й статьи Конституции СССР, принятой при Л. Брежневе, в которой говорилось о том, что КПСС является ядром политической системы страны, была на деле борьбой против единства государства.

Август 1991 года покончил с Коммунистической партией Советского Союза, возглавлявшей и объединявшей общесоюзные государственные структуры. Закончилось и существование коммунистической доктрины как государственной идеологии СССР.

Монолитности КПСС в августе 1991 года уже не было. Известную самостоятельность по отношению к центральным партийным органам проявляли компартии прибалтийских республик и Закавказья. Положение было весьма серьезным. Настолько, что делегаты, представлявшие коммунистические партии Узбекистана, Казахстана, Киргизии, Таджикистана и Туркменистана на XXVIII съезде КПСС приняли заявление, в котором наряду с традиционной поддержкой курса партии, осуждением раскольнической деятельности некоторых коммунистов выделялось несколько моментов. Они выступили за сохранение СССР, за обновленную федерацию. «Выступая за полную самостоятельность компартий союзных республик, мы принципиально высказываемся за единую КПСС». Делегаты также выступили за «совмещение должностей Генерального секретаря КПСС и Президента СССР».[1] В то время было понятно, что сохранение единства страны зависит от сохранения единой правящей партии.

Но самый сильный удар по единству страны нанесло формирование самостоятельной компартии Российской Федерации. Ортодоксальные коммунисты сделали то, чего не смогли все вместе взятые демократические группировки. Этот шаг нарушил баланс между центральными и республиканскими органами, по сути поставив под сомнение деятельность ЦК КПСС как полномочного руководящего органа. Несомненно, что кумир ортодоксальных коммунистов И. В. Сталин немедленно расстрелял бы их за подобную инициативу. Тем более что такой прецедент в советской истории уже был. Послевоенное «Ленинградское дело», сфабрикованное в отношении видных деятелей ленинградской партийной организации и руководящих работников, выходцев из Ленинграда, ставило им в вину сепаратизм, противопоставление себя ЦК ВКП(б) и попытку создания компартии РСФСР[2]

Победа над ГКЧП и видное невооруженным глазом шаткое положение М. Горбачева, отражавшее очевидную сомнительность властных полномочий общесоюзных государственных органов, повлекли лавинообразную суверенизацию союзных республик. Несомненный лидер борьбы с ГКЧП Борис Ельцин еще за год до трагических событий, 6 августа 1990 года, в столице Татарстана Казани говорил: «Берите столько суверенитета, сколько сможете». И это пожелание запомнилось всем. А поскольку суверенитет бывает только полным, то и союзные республики сочли, что ход событий просто обязывает их двигаться к независимости.

Парад суверенитетов набирал скорость и стал необратимым. Пример подавала Россия, Декларация о государственном суверенитете которой была принята 12 июня 1990 года. 16 июля 1990 года Верховный совет Украинской ССР провозгласил государственный суверенитет. 3 августа 1990 года был принят закон «Об экономической самостоятельности Украины». Аналогичные документы принимались в других республиках.

Тон задавали также прибалтийские республики, которые были признанными лидерами «тихой борьбы» за выход из состава СССР. Они были признаны независимыми 6 сентября

1991 года. 31 августа 1991 года были приняты Декларации государственной независимости Узбекистана и Кыргызстана. 9 сентября 1991 года на внеочередной сессии Верховного Совета Таджикистана были единогласно приняты: Заявление о государственной независимости Республики Таджикистан, Постановление о внесении изменений и дополнений в Декларацию о суверенитете Таджикской Советской Социалистической Республики (принятую 24 августа 1990 года) и Постановление о провозглашении государственной независимости Республики Таджикистан. Позже идею национального суверенитета стали реализовывать в Туркмении (соответствующая Декларация была принята в октябре 1991 года) и в Казахстане (16 декабря 1991 года).

Как писал впоследствии российский премьер Е. Гайдар: «Первое, что произошло после крушения коммунистического режима, стержнем которого были КПСС и КГБ, – объявление бывших союзных республик о своей независимости».[3] Западные республики бывшего СССР были достаточно известны в мире. Украина и Белоруссия, пусть даже формально и под нажимом Сталина, были членами ООН. Прибалтика уверенно рассчитывала на свое место в Европе. Но вот восточные республики Закавказья и Центральной Азии были практически неизвестны и непонятны для внешнего мира.

В начале 90-х годов XX века интерес к внезапно возникшим новым государствам Центральной Азии обусловливался целым рядом причин негативного свойства. В сборнике «Центральная Азия и мир», изданном на основе материалов симпозиума «Международные отношения Центральной Азии», государства региона отнесены к третьему миру. Соответственно и причины интереса к Центральной Азии можно было свести к следующим факторам:

1) ядерное оружие в Казахстане;

2) кризис и культурная дезориентация могут породить антизападные движения фундаменталистского толка;

3) катастрофические ситуации (война в Таджикистане, экологические последствия монокультуры хлопка, полигон в Семипалатинске);

4) возможные территориальные споры (с Китаем, Ираном);

5) возможное вмешательство России в защиту русского населения.

Все эти обстоятельства нежелательны и порождают нестабильность в регионе.[4]

Моя первая попытка проанализировать процессы, происходящие в регионе, была предпринята в книге «Другая Центральная Азия» (Алматы, 2003). С тех пор прошли годы. «И мне стало казаться, что я либо написал не ту книгу, либо лишь малую часть нужной книги».[5]

За это время в странах Центральной Азии произошли большие изменения. Но в исследованиях многое осталось прежним, в том числе и стереотипы, которые мешают понять регион.

Прежде всего, продолжаются споры о том, что такое Центральная Азия. Каковы ее географические границы? Какие государства или регионы составляют это понятие? Существует несколько версий. Но пока что можно констатировать следующее: «никто, ни внутри региона, ни вовне его этого не знает (или, что то же самое, все ключевые игроки дают на этот вопрос разные ответы)».[6]

Известно, что название «Центральная Азия» стало общеупотребительным после появления одноименного сочинения А. Гумбольдта. В этом фундаментальном труде территории к югу от Алтая вплоть до северного склона Гималаев были отнесены к Центральной Азии. Ф. Рихтгофен в книге «Китай» дал определение Центральной Азии как «континентальной области древних водных бассейнов, не имеющих стока в океан», он же наметил западную и восточную границы края, включив в него земли от водоразделов Памира на западе до водоразделов исполинских рек Китая и Большого Хингана на востоке.[7]

До революции российские исследователи оперировали понятиями «Центральная Азия», «Средняя Азия» и «Туркестан». В советское время, исходя из новых политических и идеологических реалий, использовалось определение «Средняя Азия и Казахстан». Отличительной чертой советских восточных республик было проведение уникального эксперимента по строительству социализма, минуя капитализм, в то время как соседние народы и государства, отставшие в своем развитии, продолжали существовать в условиях колониальной или полуколониальной зависимости от европейских держав. Таким образом, наименование «Средняя Азия и Казахстан» в советское время было политической категорией, определяющей границы социалистического прогресса и колониальной стагнации. Поэтому понятие «Центральная Азия» не входило в перечень терминов, одобренных коммунистической идеологией и принадлежало зарубежной, буржуазной науке.

В то же время и в европейской литературе шли дискуссии о географических границах Центральной Азии, которые также не были свободны от идеологических стереотипов. Расширительные толкования включают в регион не только пять восточных государств СНГ, но и Синьцзян, Афганистан, Алтай, Монголию, Поволжские республики и области России, частично Иран, Сибирь, Пакистан, Индию.

В силу политических или иных соображений могут быть обиды по поводу включения или, наоборот, исключения того или иного региона из Центральной Азии. Например, В. С. Бойко в своей статье «Российский Алтай в геополитике Центральной и Внутренней Азии в 1990-е – начале 2000-х годов (к постановке проблемы)» пишет: «Столь же неоправданно исключение российского Алтая из Центральной/Большой Центральной Азии. Такая практика используется рядом финансовых и иных транснациональных (образовательных и иных) институтов при разработке программ международного сотрудничества ориентированного лишь на постсоветские государства – бывшие среднеазиатские республики СССР, реже – Монголию. Аналогичная ситуация складывается и в отношении Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР, столь же бесспорной части Центральной Азии, но данная "нестыковка" объясняется скорее изоляционизмом самой китайской стороны, чего нельзя сказать о России, которая через Алтайский край и Республику Алтай в силу исторических обстоятельств и современных реалий естественно и сознательно "интерферируется" с другими территориально-государственными анклавами Большой Центральной Азии через формализованные (Координационный совет государств Алтайского региона и др.) и иные механизмы международного сотрудничества». Автор включает в понятие Большая Центральная Азия наряду с республиками южного пояса бывшего СССР северные регионы Ирана и Афганистана, Синьцзян, Монголию, южносибирские окраины России и часть Поволжья.[8]

Дискуссия по поводу наименования региона, но не его географии, была закончена политиками. В 1991 году президент Республики Казахстан Нурсултан Назарбаев на саммите глав государств тогда еще Средней Азии предложил отказаться от формулировки советского периода «Средняя Азия и Казахстан» в пользу словосочетания «Центральная Азия», охватывающего все постсоветские страны этого региона. Такую самоидентификацию новых государств, избравших для своего географического «адреса» общепринятое в западной литературе определение, отрицать бессмысленно. Она уже стала не только официально употребляемой, но и общепринятой. Тем самым Н. Назарбаев и его коллеги – руководители государств региона – хотели не только подчеркнуть свое стремление к западным оценкам, региональную идентификацию, но и отказ от российско-советского периода истории как главенствующего в национальной истории.

Итак, в силу данных резонов в настоящей книге понятие «Центральная Азия» означает пять бывших советских республик, а ныне независимых государств – Узбекистан, Казахстан, Туркменистан, Таджикистан, Кыргызстан.

До настоящего времени Центральная Азия рассматривалась прежде всего как поле «Большой игры». Англо-российское соперничество, породившее этот термин, уже давно кануло в Лету. Центральная Азия стала группой независимых государств. В течение XX века менялся и состав игроков. Поэтому российско-советскому или британскому представлению о регионе пришлось уступить место американскому, российскому и вновь оценить китайский взгляд на регион. Естественно, что многочисленные хитросплетения политики привели к тому, что регион рассматривался как объект внешней политики с точки зрения тех или иных игроков. Даже через двадцать лет независимости исследователи центральноазиатских государств продолжают следовать в фарватере зарубежной, прежде всего российской, методологии и политических интересов. И это ставит вопрос об идентичности региона, совпадении официальных и реальных оценок собственной истории и современности.

Игра продолжается? Игра окончена? Что впереди? Ответов может быть предостаточно. И в этой книге, надеюсь, самый верный…

Глава первая

Свои и чужие в Центральной Азии

Отдельные группы людей должны чем-то пожертвовать, чтобы всем остальным стало лучше.

Милтон Фридман

Независимость так независимость, решили руководители центрально-азиатских государств и стали формировать государственность со всеми ее атрибутами. К настоящему времени все страны региона – члены ООН, СНГ, ШОС и многих других международных организаций, в том числе и региональных объединений. Практически в каждой из республик государственные органы заняты формированием национального патриотизма. Одновременно, хотя и в разной степени, сохранилась значительная инерция сознания. Люди по привычке называют «нашими» всех спортсменов из государств СНГ, особенно если реальные «свои» в соревнованиях не участвуют. «Нашими» за границей государств СНГ считаются все выходцы из бывшего Союза. При обсуждении международных событий большинство жителей азиатских республик на стороне России. «Наши» туристы с их специфическим поведением стали головной болью для курортных стран и героями скандальных историй и анекдотов. Лидеры Центральной Азии были солидарны с руководством России во время войн западной коалиции против Саддама Хусейна и выражали недовольство американцами. Хотя все они знали, что иракский диктатор сукин сын, но это был «наш сукин сын», союзник еще с советских времен. Операции западного блока против террористов в Афганистане также вызвали недовольство. Хотя СССР и воевал против тех же афганских моджахедов, но вторжение западных военных было демонстрацией силы в «нашем» регионе. Российская пропагандистская машина осуществляет новый вираж, и афганские боевики вдруг стали почти что «нашими», воюющими против американцев. Таким образом, все, кто против США, автоматически становились «нашими».

Таких чудес достаточно много. Но оставим эмоции в стороне и посмотрим на реальность. Должны ли США осуществлять активное проникновение в Центральную Азию? Или американцы по-прежнему должны оставаться внерегиональной силой? Какова роль США в Центральной Азии? И нужны ли они здесь вообще? Остается ли Центральная Азия зоной национальных интересов России? Является ли переориентация внешнеполитического курса стран региона на другие государства, например США и Китай, предательством по отношению к России? Или это объективный процесс поиска и реализации собственных интересов центрально-азиатских стран? Должны ли государства Центральной Азии неизменно поддерживать действия России? Можно ли расценивать давление России по различным вопросам как продолжение политики СССР и Российской империи?

Много вопросов, которые требуют своих ответов. Но большинство из них отпадают, когда сравнивается реальная политика США и России в Центральной Азии. А делается это часто и необъективно. В свою очередь, сама постановка вопроса о том, кого выберет Центральная Азия – Россию или Америку, – является отражением политических пристрастий и конъюнктуры. Ведь выбор внешнеполитической ориентации определяется не референдумом или постановлением правящей элиты. Он зависит от многочисленных факторов, их суммы, взаимодействия и противодействия, изменения ситуации и перемены в соотношении сил. Аргументы о том, что 100–200 или более того лет назад народы сделали свой выбор в пользу России, ничего не весят на весах политики. Можно вспомнить заклинания партийных руководителей периода Перестройки, считавших неотразимым аргументом то, что «наши деды сделали свой выбор в Октябре 1917 года в пользу социализма, и мы сохраним верность этому выбору». Но каждое поколение все-таки имеет право на собственный выбор. Например, лозунг Фиделя Кастро «Социализм или смерть», магически действовавший на несколько поколений кубинцев, утратил свою притягательную силу. Теперь они выбирают жизнь без социализма. Во всяком случае, такие намеки можно найти в политике Рауля Кастро, сменившего на боевом посту своего старшего брата.

В XIX веке в феодальных государствах Центральной Азии были элиты или части элит, которые способствовали продвижению России на Восток и включению своих народов и государств в состав империи. Но таковые находились у любых колонизуемых народов и во все времена. Успех испанских конкистадоров в Америке объясняется не только превосходством их оружия, но и тем, что они смогли консолидировать вождей, недовольных существующим положением в империях ацтеков и майя. Эти государства были разрушены собственными подданными, которые поддержали испанцев, составлявших ничтожное меньшинство.

Для некоторых представителей правящих классов Центральной Азии это был добровольный выбор. Но, строго говоря, у них не было альтернативы. Россия упорно шла на Восток. Она сокрушила Казанское и Астраханское ханства, покорила Крым. Движение подхватили дружины вольных казаков и «служилых людей», которые присоединили Сибирь и Дальний Восток. Инициативное завоевание восточных государств и территорий продолжили в XVIII–XIX веках местные губернаторы и военные начальники. Когда российские войска захватили Ташкент, один из российских министров писал: «Генерал Черняев взял Ташкент. Зачем и почему, никто не знает».

Другая часть политической элиты Центральной Азии до конца боролась за независимость. Можно перечислить огромное количество антирусских и антиколониальных восстаний, прокатившихся по Центральной Азии, от частных до самого мощного, разразившегося в 1916 году. После падения самодержавия народы региона пытались создать независимые государства или автономии в составе демократической России – казахскую автономию «Алаш-Орда», кокандскую автономию, и даже казаки объявляли себя автономными образованиями. Коллективизация вызвала несколько сот крестьянских восстаний только в Казахстане. До середины 30-х годов XX века советской власти сопротивлялись басмачи.

Нельзя забывать, что вплоть до XX века центрально-азиатский регион был объектом «Большой игры» Британской империи и России. Считалось, что если Центральную Азию не «возьмет» Россия, то там непременно окажутся англичане. Сто пятьдесят лет назад тогда еще среднеазиатские феодальные государства были объектом игры. Они не были ни английскими, ни русскими. В начале 1858 года полковник Н. П. Игнатьев, направлявшийся с посольством в Хиву и Бухару, получил инструкцию Министерства иностранных дел. В ней особый пункт ставил задачу: «уничтожение вредного вмешательства англичан, которые стараются проникнуть в Среднюю Азию и привлечь ее на свою сторону».

Бухары и Хивы «справедливые опасения насчет образа правления Англии в Азии», растолковать «как мало следует иметь доверия к словам и обещаниям державы, которая под всеми предлогами ищет случая проникать в страны для того только, чтобы обращать их в колонии и извлекать из них одну пользу для себя»; примером здесь служила Индия, «системой Англии доведенная до самого жалкого существования».[9] Аналогичные миссии выполняли многочисленные английские агенты.

Но британцы не смогли продвинуться в Афганистан, а Россия остановилась на Памире. Аргумент «если не мы, то другие» сыграл свою роль во время обсуждения вопроса о вторжении СССР в Афганистан. Политбюро ЦК КПСС руководствовалось тем, что если не ввести советские войска, то в Афганистане непременно окажутся американцы. И они там оказались, правда, через двадцать лет после вывода советских войск.

Оценка политического влияния СССР и Великобритании на ситуацию в регионе основывалась на идеологии. Тем не менее можно говорить о том, что политика была все-таки принципиально схожей – колониальной экспансией в традициях растущего империализма. Советские историки доказывали, что российский колониализм все-таки лучше, чем британский. Ведь захват Россией Центральной Азии в конечном счете привел населяющие ее народы к победе социалистической революции, образованию социалистической государственности в составе равноправного Союза ССР, к социализму, минуя капитализм. В то время как британские колонии продолжали оставаться эксплуатируемыми окраинами, сырьевыми придатками метрополии. Даже после распада Британской колониальной империи и образования независимых государств эти аргументы оставались в силе. Советские востоковеды и африканисты продолжали доказывать, что колониальное прошлое не позволяло освободившимся странам получить реальную политическую и экономическую независимость.

Провалы экономической политики стран социалистической ориентации и существующие в этих странах диктаторские режимы объяснялись колониальным прошлым.

В советское время идея интернационализма и дружбы народов, формирования «новой исторической общности – советского народа» была мощным фундаментом для ориентирования исторических исследований на добровольность вхождения государств, народов и территорий в состав Российской империи. Например, принятие ханом казахского Младшего жуза Абулхаиром в 1731 году российского подданства стало основанием для широкомасштабного празднования 250-летия добровольного присоединения Казахстана к России в 1981 году, хотя сам Абулхаир совершал затем набеги на русские населенные пункты и крепости, а присоединение всей территории Казахстана произошло через 150 лет. В угоду политической конъюнктуре аналогичные искажения истории осуществлялись во всех советских республиках. Поэтому неизбежный рост национального самосознания народов, прежде всего вне рамок советской идеологии, беспощадно подавлялся.

После недолгого времени осуждения колониальной политики России сталинизм предпочел восстановить имперскую идеологию в социалистической оболочке. В годы Второй мировой войны были даже попытки опереться на национальные чувства и историческое прошлое тюркских народов. Но уже в конце войны они были практически сразу свернуты. В постановлениях ЦК ВКП(б) «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организации» (1944) и «О состоянии и мерах улучшения агитационно-пропагандистской работы в Башкирской партийной организации» (1945), продублированных во всех центральноазиатских союзных республиках, указывалось на необходимость «устранить серьезные недостатки и ошибки националистического характера в освещении истории Татарии (приукрашивание Золотой Орды, популяризация ханско-феодального эпоса об Идегее)».[10]

Постановления 1944–1945 годов стали основой для идеологических погромов и новой волны репрессий в национальных республиках после Второй мировой войны. Они не были отменены ни в годы хрущевской оттепели, ни в годы развитого социализма, ни в годы Перестройки. Виток репрессий в отношении деятелей национальной культуры в послевоенные годы покончил с попытками рассмотреть историю народов вне контекста российской истории, как самостоятельное явление.

В течение последних 20 лет мы наблюдаем новый этап борьбы за Центральную Азию. В ней участвуют новые силы – Россия как наследница СССР, США как лидер западного мира и гигантский Китай.

Политика США в Центральной Азии стала вычленяться из общего внешнеполитического курса на постсоветском пространстве не сразу. В конце 80-х – начале 90-х годов XX века приоритетным для западного мира был все-таки восточноевропейский вектор. Сломавшийся «брежневский зонтик» раскрыл перед Западом новые возможности в реализации идеи общеевропейского дома и европейского единства. Естественно, что стремление государств Прибалтики к независимости было поддержано безоговорочно. И это понятно, ибо три балтийские сестры укладывались в представление о цивилизационной идентичности Большой Европы. В перспективе просматривается вхождение в Европу Украины, Молдавии, Беларуси.

С пятью республиками азиатской части СССР было сложнее. Казахстан попал в поле зрения западных политиков в основном из-за гигантских ядерных арсеналов. На его территории размещались 104 межконтинентальные баллистические ракеты с 1040 боезапасами. Дислоцировались 40 тяжелых бомбардировщиков с 320 боезапасами.[11]

В условиях нарастания исламского фундаментализма появление в ядерном клубе неустойчивого Казахстана с огромным запасом смертоносных боеприпасов совсем не приветствовалось Западом. Исламская атомная бомба стала кошмаром для мира. Высказывались опасения о возможности похищения террористами ядерного оружия с помощью коррумпированных чиновников. Это было достаточно близко к истине, если вспомнить все скандалы, связанные с торговлей остатками советского оружия и боевой техники государствами постсоветского пространства, в том числе и странами Центральной Азии.

Казахстан использовал наличие ядерного оружия на своей территории для получения гарантий собственного существования как независимого государства и экономической помощи. Естественно, что оба требования в то время были обращены к США. В октябре 1993 года конгресс США принял «Закон о сотрудничестве в целях уменьшения угрозы» (закон Наина – Лугара). Закон явился развитием ранее действовавшей программы «Сокращения советской ядерной угрозы». Он предусматривал оказание помощи новым независимым государствам в «уничтожении и надежной и безопасной транспортировке и хранении ядерного, химического и другого оружия и их средств доставки», «надежном и безопасном хранении расщепляющихся материалов, извлеченных при уничтожении ядерного оружия», предотвращении распространения оружия массового поражения, его компонентов и технологий производства, демилитаризации и конверсии оборонных отраслей промышленности. Под определенным давлением, а также экономическим стимулированием со стороны США Казахстан стал неядерным государством. 13 декабря 1993 года парламент республики ратифицировал Договор о нераспространении ядерного оружия.

Казахстан, так же как Украина и Белоруссия, подписал Лиссабонский протокол к Договору о стратегических наступательных вооружениях (СНВ-1), взяв на себя обязательства стать неядерным государством. Демонтаж ядерной инфраструктуры Казахстана продолжался до середины 1990-х годов. В феврале 1994 года в Россию были перемещены стратегические бомбардировщики, а к концу мая 1995 года – все оставшееся ядерное оружие.

Важным достижением для Казахстана стало подписание во время Будапештского саммита ОБСЕ в декабре 1994 года Меморандума о гарантиях безопасности в связи с присоединением к Договору о нераспространении ядерного оружия. Великобритания, Россия и США подтвердили «свое обязательство воздерживаться от угрозы силой или ее применения против территориальной целостности или политической независимости Республики Казахстан, и что никакие их вооружения никогда не будут применены против Республики Казахстан, кроме как в целях самообороны».[12]

Позднее, 8 февраля 1995 года, Китай также предоставил ядерные гарантии Казахстану. Позиция Казахстана получила высокую оценку со стороны США, президент Б. Клинтон назвал ее «примером для подражания» для других стран. Казахстан объявлялся «единственной страной в Центральной Азии, получившей статус партнера Соединенных Штатов».

Таким образом, уже в начале 90-х годов XX века политика США в регионе была сформулирована достаточно ясно и конкретно: «ведение наступательной войны против терроризма и создание замкнутых на США инфраструктур безопасности»; «стимулирование демократических политических систем, способных служить образцом для других стран с многочисленным мусульманским населением».

В своем выступлении 12 апреля 1995 года посол США в Казахстане Уильям Кортни сказал: «Поскольку Казахстан прокладывает свой экономический курс в будущее, будет прекрасно, если он будет проводить демократические и экономические реформы вместе. Это был тот урок, который Горбачев усвоил слишком поздно. Если этот урок не будет усвоен сегодня, страны, находящиеся в переходном этапе, могут попасть в ловушку между небольшим шоком и небольшой терапией. Когда это случается, поддержка людей реформам может быть поколеблена, и коррупция временно заполняет пустоту и затем омрачает восприятие реформ людьми».[13]

Польза для Америки заключается, по мнению посла, в том, что американские «инвесторы получат большую возможность полагаться на долгосрочную стабильность, и Казахстан будет более сильным экономическим партнером. Регион вокруг Казахстана будет менее склонен к конфликтам. И в-третьих, будет меньшая вероятность возрастания внутренней враждебности или ее разрастания на соседние с Казахстаном страны».[14]

Нужно отметить, что риторика представителей США и западного сообщества отличается деликатностью и последовательностью. Более того, реакция на различные события неизменно своевременна и оперативна. Например, во время грузино-российской войны Дж. Кролл, заместитель помощника госсекретаря США, выразил позицию США по отношению к странам Центральной Азии в тех словах, которые ожидались ими с нетерпением: «Я уверен, что центральноазиатские лидеры обеспокоены действиями России в Грузии в той же степени, что и США. Во время моей поездки в Центральную Азию они были обеспокоены тем, как бы российско-американские отношения вновь не вступили в фазу холодной войны. В таком случае этим странам пришлось бы сделать выбор в поддержке той или иной стороны. Наша позиция такова: мы не желаем развития новой холодной войны и считаем, что возможность ее возобновления осталась далеко в прошлом. Мы стремимся к тесному сотрудничеству со странами Центральной Азии, а также к продолжению сотрудничества с Россией в нейтральных зонах, таких как, например, Афганистан. Я думаю, что у нас с Россией много взаимных интересов в таких сферах, как стабильность, безопасность, экономическое процветание. Существует расхождение мнений между Россией и США, которое тем не менее не должно влиять на дальнейшее развитие наших совместных отношений с Центральной Азией. Наше послание странам региона таково: США уважают их независимость и будут в дальнейшем работать с ними во имя общих интересов. И мы ни в коем случае не ищем поводов для начала новой холодной войны с Россией. Я не думаю, что нынешние натянутые отношения с ней смогут как-то повредить нашему сотрудничеству со странами Центральной Азии».[15]

Россия заняла диаметрально противоположную позицию. Основная проблема в том, что Россия никак не может привыкнуть к тому, что бывшие республики СССР стали суверенными государствами. Это старая болезнь. В ноябре 1986 года на заседании Политбюро министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе сетовал на то, что «наши товарищи и тут, и там, в Афганистане, – никак не могут привыкнуть, что имеют дело с суверенным государством. И МИД, и Минобороны, и прочие ведомства к этому не привыкли».[16]

Характеристики бывших советских республик, в том числе центральноазиатских государств, и их лидеров в российской прессе, а иногда и в устах высокопоставленных политиков не отличались деликатностью и дипломатичностью. Либеральные реформаторы и ортодоксальные почвенники сходились во мнении, что «пять тюбетеек» – так высокомерно называли Узбекистан, Казахстан, Туркменистан, Кыргызстан и Таджикистан – мешают нормальному развитию России, являются паразитирующим наростом на теле российской экономики. Пять республик, по их мнению, просто обречены на экономический провал и погружение в пагубный тоталитаризм. Отцепить центральноазиатский балласт и быстро въехать в Европу – таким был план российских реформаторов.

Но Европа вовсе не желала распространяться от Атлантики до Урала. Она не против включения в свои ряды Украины, Беларуси и Молдовы, естественно, после реальных политических и экономических трансформаций в этих странах. Что касается России, то большинство членов ЕС солидарны с тем, что она – не Европа. Например, министр иностранных дел Франции А. Жюппе писал, что принять Россию в Европейский Союз означало бы убить европейское строительство.[17]

Только после отказа признать Россию в качестве европейского государства и члена ЕС, многочисленных претензий с Запада на отсутствие в России демократии, гигантскую коррупцию, появление реваншистских и даже фашистских тенденций пришло понимание значения восточного направления в российской политике. С середины 90-х годов XX века начинается активизация политики Кремля в СНГ. И не совсем удачно.

Например, в декабре 1993 года в Ашгабате было подписано соглашение между Туркменистаном и Россией о двойном гражданстве. При этом российский президент Борис Ельцин заявил: «Я первым получаю двойное гражданство». Двойное гражданство было в начале 90-х годов XX века одной из основных целей российской политики в Центральной Азии. Парадокс был в том, что сама Россия законодательно отрицала возможность двойного гражданства для своих граждан. Такие известные ученые, как В. Тишков, указывали на то, что приобретение двойного гражданства не будет способствовать стабильности в новых государствах и гражданской лояльности лиц, имеющих двойное гражданство.

Казахстан отказался от такой чести. И это было понятно: двойное гражданство в многонациональной стране просто размывало само понятие гражданства. В то же время достаточно многочисленное русское население региона рассматривалось как важный фактор психологической защиты. Они видели в двойном гражданстве шанс вернуться в Россию в качестве полноправных граждан, а не иностранцев или лиц без гражданства. Двойное гражданство многими трактовалось как возможность избирательно подходить к обязанностям того или иного государства и в то же время в полной мере пользоваться привилегиями обеих стран.

Несмотря на свой радикальный шаг, Туркменистан в дальнейшем фактически прекратил интеграционные игры в СНГ, занял позицию нейтралитета, а русское население не получило никаких дополнительных привилегий от своего двойного статуса. Скорее наоборот, политика властей стала более жесткой.[18]

В апреле 2003 года вышел указ президента Туркмении Сапар-мурата Ниязова об урегулировании вопросов, связанных с прекращением действия соглашения о двойном гражданстве между Туркменистаном и Российской Федерацией. Указ гласил, что лица, имеющие двойное гражданство Туркменистана и Российской Федерации, постоянно проживающие в Туркменистане, должны подать свои заявления о выборе статуса гражданства в органы внутренних дел Туркменистана в течение двух месяцев. Лица, которые не сделают уведомления о своем выборе гражданства в указанный срок, станут туркменскими гражданами.

Иными словами, президент Сапармурат Ниязов отменял двойное гражданство, но при этом нарушалось российское законодательство. Дело в том, что законодательно гражданин России не может быть лишен гражданства. Несмотря на это, дело доходило до конфискации российских паспортов у лиц, постоянно проживающих в Туркмении. В сообщениях туркменских оппозиционеров говорилось о том, что в стране запрещено продавать билеты на международные авиарейсы российским гражданам, им не разрешается продавать свои квартиры, их увольняют с работы, а их детей исключают из школ.

В российских политологических кругах и средствах массовой информации возобладала тема русскоязычного населения в государствах СНГ. Ими прогнозировался массовый отток из стран Содружества практически всех 25 млн русских, который должен был принять характер панического бегства. Все эти публикации болезненно воспринимались в постсоветских государствах, в том числе в Центральной Азии. В 1989 году доля русских в Казахстане составляла 37,8 % от 16,5 млн населения; в Узбекистане – 8,3 % от 19 810 тыс. человек; в Туркменистане – 9,5 % от 3,5 млн; в Таджикистане – 7,6 % от 5 млн населения; в Кыргызстане – 21,5 % от 4,2 млн человек. Общая доля русских в регионе составляла 10,1 % от 32,6 млн человек. Выездные настроения русских были выше, чем в Прибалтике. И как пишет В. И. Переведенцев, они объяснялись резким перепадом в качестве и уровне жизни.[19]

Парадокс был в том, что никто и никаким образом в России не содействовал людям, которые возвращались на свою историческую родину из Центральной Азии. В то же время и государственные органы, и средства массовой информации активно защищали русское население Прибалтики, которое, в свою очередь, подвергалось реальной дискриминации, но не спешило возвращаться на родину. Перспектива стать гражданами европейского государства перевешивала ностальгию.

Проблема так называемого русскоязычного населения оказалась далекой от того трагизма, который предполагался исследователями и политиками. Расчеты реальной миграции на основе статистических данных выполнили ученые Института социально-политических исследований РАН. Согласно полученным результатам, в 1989–2004 годы в Россию из ближнего зарубежья прибыло 5430 тыс. русских, из которых свыше 2 млн затем вернулись обратно, столкнувшись на исторической родине «не только с материальными трудностями, но и с неблагожелательным отношением со стороны государства».[20] Как пишет М. Пальников: «Российские власти, в отличие от властей Германии, сумевших благодаря программе репатриации так называемых аусзидлеров (зарубежных этнических немцев) вернуть на родину около 10 млн соотечественников, так и не смогли решить две, в сущности, элементарные задачи: во-первых, немедленного предоставления гражданства реальным соотечественникам, желающим вернуться на родину, и, во-вторых, максимально быстрого обеспечения репатриантов дешевым социальным жильем».[21]

Политизированный взгляд на проблему русскоязычного населения не учитывает того, что отток начался не в 90-е годы. Госкомитет по статистике и анализу в докладной записке «О демографической ситуации в Казахской ССР» от 30.09.91 года констатировал, что «приток мигрантов с северо-запада СССР, оказавших довольно активное влияние на формирование народонаселения Казахстана начиная с 1968 года, прекратился. Если доля миграции в общем приросте населения в 60-е годы составляла 18 %, то в 70-х годах – отрицательное сальдо миграции было уже настолько велико, что перекрывало часть естественного прироста, а в 80-х годах – уже 1/3. Всего за 1970-1990-е годы отток населения в другие районы страны превысил 1,6 млн человек, из которых 998 тыс., или 62 %, приходится на 80-е годы». Пик миграции за пределы республики падает на 1984–1987 годы, когда ежегодные потери в обмене с другими республиками составляли 82–92 тыс. человек. О высокой миграции в Казахстане писала еще в советское время Ф. Н. Базанова. По ее расчетам, за 1968–1969 годы в Казахстан прибыло 421 907 человек (механический прирост 41,2 %), за это же время выбыло 444 474 человека (42,4 %).[22]

Таким образом, можно говорить о том, что распад СССР лишь активизировал процессы, начавшиеся в период развитого социализма и формирования новой исторической общности – советского народа.

Несмотря на неприятные игры с защитой русских в государствах СНГ, в начале 90-х годов XX века центральноазиатские государства практически безоговорочно поддерживали внешнеполитические акции России. Вполне вероятно, что не всегда они делали это охотно или искренне. Скорее они исходили из соображений экономической выгоды и безопасности.

В начале 90-х годов XX века проблема выбора геополитического поведения была для России ключевой. Угроза распада витала над Россией. Например, во время конференции «Россия в современном мире: геополитические и внешнеполитические аспекты стратегии», организованной в конце 1992 года Центром стратегических проблем Российской академии управления, профессор О. Феофанов высказал мысль о том, что «все рассуждения о каких-либо ее (России) геополитических интересах не имеют под собой оснований. Ведь если Россия распадется на Восточную Сибирь, Дальневосточный край, Центральную Россию, то о какой политике по отношению, например, к Курилам можно говорить?». В подтверждении своего вывода о существовании сепаратистских тенденций он сослался на собственный опыт пребывания в Красноярском крае, который налаживает прямые, минуя Москву, связи с Китаем, Южной Кореей, Германией, и где в кулуарах работники администрации края ставят под вопрос целесообразность его вхождения в состав России в настоящее время.[23]

Но даже при этом Россия, теряя позиции в Содружестве, заняла неконструктивную позицию, занимаясь подсчетом своих союзников. Осуществлялось давление на страны СНГ, в том числе на республики Центральной Азии. Для Казахстана, например, был весомым аргументом вопрос о так называемых северных областях, которые предлагали отторгнуть А. И. Солженицын и другие. Северный Казахстан для него и других апологетов «обустройства России» был Южной Сибирью, исконной российской территорией. Но Южная Сибирь была все-таки территорией Казахских ханств, тюркского Сибирского ханства, а русские появились здесь, по историческим меркам, совсем недавно. Таджикистан постоянно сталкивался с вопросом охраны своих южных рубежей российскими пограничниками, а также пребывания 201-й дивизии. Для всех стран находился все тот же аргумент о защите русскоязычного населения, стоило руководителям азиатских республик проявить мнимую или реальную самостоятельность. Серьезным был вопрос транспортной зависимости, поскольку все пути в дальнее зарубежье вели через Россию. Находились и другие аргументы для пяти стран, которые под давлением поддерживали позицию России. Но со временем поддержка стала осуществляться в таких определениях, которые можно было истолковать как угодно.

И сегодня, через два десятилетия после распада СССР, позиция России по отношению к бывшим республикам СССР не отличается взвешенностью и дипломатичностью. Они по-прежнему считаются находящимися хотя уже не в Союзе, но в зоне интересов России. Следовательно, любая самостоятельность в политической линии, а тем более в оценках внешнеполитической линии России, считается враждебным актом.

Для тюркских государств и Таджикистана многозначительным был урок отношения России к Украине, которая еще в советской традиции характеризовалась как братское, славянское государство, естественный и многовековой союзник. Тем более что идея славянского союза во главе с Россией после исторического сидения в Беловежской пуще едва ли не стала национальной идеей.

И вот братская, хотя и «оранжевая» Украина подверглась массированной информационной атаке, в ходе которой российскими политиками самого высокого ранга ставилась под сомнение территориальная целостность, легитимность избранных властей, существующие оценки исторического прошлого, даже психическая адекватность руководителей государства. Оскорбительные эпитеты российских политиков в отношении украинских руководителей были вовсе шокирующими для восточных лидеров, которые даже в самые напряженные моменты отношений внутри региона не прибегали к таким оценкам. Но если они звучат из Москвы в адрес руководства братских народов, то чего ждать им в кризисной ситуации?

Трудно себе представить, чтобы мэр Вашингтона, Парижа, Берлина или Лондона позволил себе высказывания с претензиями на территорию другого государства. Это просто не придет им в голову. А если все-таки подобное произойдет, то повлечет за собой немедленную отставку. Но мэру Москвы позволительны грубые выпады в адрес прежних и действующих руководителей государств и призывы к пересмотру признанных границ. «То, что происходит с Севастополем и с Крымом, – это не популизм. Это – наша история, это наши потери, которые каждый россиянин считает потерями, несправедливыми для нашей страны. Двести двадцать пять лет назад Екатерина, понимая государственные интересы России, отвоевала Крым, отвоевала Севастополь, образовала этот город, и сейчас мы по пьяни, одним росчерком пера взяли и отдали Севастополь, когда делили страну», – подчеркнул Ю. Лужков. На вопрос, правильно ли выступать с позицией, которая не вызывает восторга у украинских властей, Ю. Лужков подчеркнул: «(Меня это) не волнует. Первое, я говорил это, понимая и воспринимая позицию россиян, второе,…почему вы сказали, что я свое выступление делал на территории Украины? Севастополь – военно-морская база РФ. Севастополь никогда не был территорией Украины. Я стоял на русской земле, я стоял на территории русской военной базы, потеря которой равносильна потере или серьезным осложнениям по Кавказу и в Черном море».[24] И подобные высказывания не вызывают никакой реакции в Кремле или в российском Министерстве иностранных дел.

Надо сказать, что некорректные оценки положения в республиках СНГ со стороны российских аналитиков, писателей, политиков даются достаточно давно. Например, в статье С. М. Самуйлова, старшего научного сотрудника ИСКРАН, запросто предвещался распад двух тогда дружественных России государств: «Уже сейчас результаты парламентских и президентских 1994 года выборов отчетливо показывают, что разноцивилизационная Украина по-прежнему разделена политически на православные Восточную и Южную, тяготеющие к России, и униатскую и католическую Западную, тяготеющую к Европе. В перспективе вполне логично ожидать распада Украины в ее нынешних границах, в первую очередь в силу ее разноцивилизационности. Сходная ситуация наблюдается в Казахстане, северо-восточные регионы которого в этнокультурном отношении фактически являются частью России. В основном они были колонизованы русскими еще до принятия казахами российского подданства. С другой стороны, южные регионы Казахстана несколько столетий выступали северной оконечностью исламского мира Средней Азии. "Казахизация" государства, проводимая президентом Н. Назарбаевым, т. е. стремление создать государство на основе этнического национализма "коренной нации", лишь только ускоряет его этнокультурное и цивилизационное размежевание».[25]

Можно говорить о том, что определение внешнего вектора России являлось проблемой, широко обсуждаемой все последние 20 лет. В частности, еще в 1994 году во время одной из дискуссий российскими экспертами отмечалось, что «теории сближения России с Азией или с "тюрко-исламским миром" в частности догматически игнорируют как наблюдаемый массовый отток русских из Средней Азии и Казахстана, вместе с ростом бытового шовинизма в нашей стране, так и то напряжение между российской умеренной рождаемостью и фертильностью южных республик, которое стало вторым по значению стимулом к демонтажу СССР вслед за перенапряжением от нашего "похищения Европы"… Нам совершенно не должно быть интересно насаждать демократию в Средней Азии, учитывая уже прошедший эксперимент с "посевом" демократических идей в Таджикистане и Закавказье, а равно и опыт прошлого, когда Запад не уставал науськивать азиатов против русских, пытавшихся притязать на часть "бремени белого человека"».[26]

Таким образом, появление независимых государств, которые ранее были частью империи, оказалось болезненным прежде всего для самой бывшей метрополии. «СССР умер! Да здравствует СНГ!» – таким был и остался подход Кремля. Объективные интересы новых государств оцениваются Кремлем без желания понять, что они все-таки существуют и могут иметь собственную специфику.

Естественно, что при такой позиции России как локомотива евразийской интеграции СНГ со временем все больше превращался в бракоразводную контору, которая позволяла избежать прямых столкновений, и в переговорную площадку для выражения и возможного согласования позиций. С течением времени обозначились варианты практического прекращения членства в СНГ: от выхода из состава участников, как это сделала Грузия, до абсолютного нейтралитета, означающего отказ от пребывания в интеграционной структуре, демонстрируемого Туркменистаном.

Оценки политики России и США в Центральной Азии разнятся самым существенным образом. Дело не только в политике, но и в методологии. Обе стороны страдают приверженностью к определенной группе ценностей. Но восприятие западной методологии и оценок выглядит для выходца из тоталитарной системы как стремление к хаосу и беспорядку.

Выходцам из тоталитарной системы рай представляется абсолютной версией порядка. Все ходят строем и имеют одинаковые суждения. Все выходящее за пределы утвержденных норм причесывается и равняется. Можно даже гильотиной.

Тем не менее сравнение политики России и США в регионе выглядит далеко не в пользу России. Лидеры Центральной Азии воспитаны на культуре торговли, взаимных уступок и понимания, что уступка позволяет надеяться на аналогичный шаг партнера по переговорам. Внешняя политика, политика в целом, воспринимается как своеобразный торг, во время которого можно договориться по конкретным вопросам, а в противном случае отложить совершение сделки до лучших времен. В этом процессе атрибуты не менее важны, чем кредиты, тарифы или товары. Приглашение с визитом в Белый дом и встреча с президентом США порой даже более важны, чем получение крупного кредита, поскольку повышают авторитет и легитимность власти. И меркантильная американская позиция оказывается более понятной, нежели предложение «любить Россию», пусть даже в самую большую «непогоду». Как пишет Сергей Марков, заместитель председателя Комиссии Общественной палаты РФ по международному сотрудничеству и общественной дипломатии, член Совета по внешней и оборонной политике: «Американцы – торговая нация, они привыкли к торговле, в том числе во внешней политике. Американцы ведут себя на переговорах как бизнесмены, а мы ведем себя как любовники на свидании: требуем честности, рассчитываем на взаимность, хотим, чтобы нас любили. Они этого не понимают, хотят более четкой и ясной формулировки своих требований».[27]

Позиция самих центральноазиатских государств не отличается единством. Сразу после распада СССР формулировались различные версии интеграции и принимались многочисленные программы сотрудничества. Но практически все они потерпели фиаско. Слова об интеграции по-прежнему звучат во время взаимных визитов, на различных форумах и в политических заявлениях. Но реальное положение дел весьма плачевно. Государства находятся в стадии разбегания друг от друга. Многочисленные интеграционные союзы не смогли решить ни одну реальную проблему.

Один из главных вопросов – координация водной политики – остается нерешенным. Арал по-прежнему нуждается в спасении. Усилия по координированию стока двух великих рек – Амударьи и Сырдарьи – практически не предпринимаются. Показателем провала попыток формирования единой водной политики является принятое Казахстаном решение о строительстве Коксарайского контррегулятора.

Еще более болезненны вопросы границ и их охраны. Узбекистан просто устанавливал на границах мины, мотивируя это борьбой с терроризмом. На них подрывались мирные жители, но не боевики. Туркменистан объявил себя нейтральным и не участвовал в работе многочисленных интеграционных институтов, первым ввел визовый режим. Многочисленные поборы и коррупция пограничных и таможенных служб, препятствия для передвижения и пребывания граждан сопредельных государств характерны практически для всех стран региона. В связи с этим мы не можем говорить о единой или даже координированной политике государств Центральной Азии.

Опыт региона еще раз показал, что экономическая интеграция возможна на основе рыночных отношений и в условиях открытых экономических систем. Можно в этой связи вспомнить мнение Генерального секретаря Совета Европы Вальтера Швиммера, который считает, что «демократическая безопасность» представляет собой важнейший элемент более широкой концепции безопасности. В политической плоскости она дополняет военную и экономическую. А все дело в том, что «диктатуры, точнее диктаторы, оказались крайне ненадежными и непостоянными партнерами для так называемого свободного мира».[28] Можно добавить, что диктаторы – ненадежные союзники и друг для друга.

Противоречия здесь достаточно велики. Даже отдельные и на первый взгляд вполне справедливые заявления могут привести к росту напряженности. Например, стоило президенту РФ Д. Медведеву выразить озабоченность проблемой сброса воды великих центральноазиатских рек в зимний период и затоплением узбекских сельскохозяйственных угодий, как пошли круги по воде. Посол Таджикистана позволил себе резкие высказывания в адрес России. Затем они прозвучали из уст президента Эмомали Рахмона. Он стал игнорировать мероприятия в рамках СНГ, что вызвало нервную реакцию Москвы. В Кремле просто не учли, что сброс воды для получения электроэнергии является важным условием выживания для кыргызов и таджиков, не имеющих иных энергоресурсов, в том числе и для элементарного зимнего обогрева жилищ.

Будущее Центральной Азии отнюдь не представляется туманным или бесперспективным. Самостоятельное развитие стран Центральной Азии, пока как авторитарных государств, вполне возможно. Но насколько сильным будет влияние России, США, Китая? Будет ли катастрофическим для центральноазиатской мозаики вытеснение или сокращение присутствия одного из великих государств? В многочисленных книгах содержится множество фактов в пользу той или иной страны. Но «задача науки не в накоплении отдельных фактов, а в выдвижении гипотез, способных выдержать систематические попытки их опровергнуть».[29]

На мой взгляд, присутствие России, Китая и США в Центральной Азии является положительным фактором. Если в регионе присутствует только одно крупное государство, то оно доминирует. Если два – то у региональных государств есть возможность маневра. А если три великих державы ведут свою политику в Центральной Азии, то поле маневра для малых государств серьезно расширяется. С этой точки зрения все три центра притяжения – Россия, Китай и США – уже давно «наши». Либо во времени, либо в пространстве.

Что касается самих государств Центральной Азии, то здесь существует определенное соревнование и борьба за лидерство. И хотя президенты Узбекистана и Казахстана отрицают свои амбиции «порулить» в регионе, а Туркменистан имеет свое мнение на этот счет, тема для обсуждения все-таки сохраняется. Средства массовой информации, контролируемые правительствами, подчеркивают выдающиеся успехи своих стран и неудачи соседей. Но споры о лидерстве Казахстана и Узбекистана в регионе бесплодны. В военном отношении вооруженные силы Узбекистана и Кыргызстана далеки от совершенства. Исламские боевики оказались более подготовленными и боеспособными, на голову выше военнослужащих этих стран. Скандальная коррупция в казахстанской армии также позволяет сделать вывод о состоянии ее боеготовности. Низки оценки состояния вооруженных сил в Таджикистане и Туркменистане.

Современное лидерство определяется экономическим, научно-техническим, технологическим и интеллектуальным потенциалом, который может способствовать росту всех стран. Но такового нет ни в Казахстане, ни в Узбекистане. Основным источником пополнения бюджета являются сырьевые ресурсы. Как писал Вильгельм Райх: «Руководство страны не виновно в том, что происходит социальный регресс. Но руководство, несомненно, способствует регрессу, когда: 1) выдает регресс за прогресс; 2) объявляет себя спасителем мира и 3) расстреливает тех, кто напоминает ему об его обязанностях».[30]

Казахстан и Узбекистан не подают пример демократических новаций, которые могут сблизить страны. Обе страны являются авторитарными, что исключает добровольную и взаимовыгодную интеграцию. Поэтому о негласном лидерстве в регионе можно сказать, что быть лучшим из худших – не самое великое достижение.

Глава вторая

Зарубежные партнеры и экономическое развитие

Плохо проведенные реформы часто оказываются хуже полного отсутствия преобразований.

Марио Варгас Льоса

Самостоятельное экономическое существование государств Центральной Азии начинается с момента крушения СССР. Трактовки причин краха социалистической системы существуют самые разнообразные – от мирового заговора до естественного вымирания геронтократического режима в Советском Союзе. Понятно, что Союз начал распадаться не в 1991 году, а экономический кризис разразился не в 1992 году, как следствие этого акта. Начало 80-х годов XX века даже советские экономисты, ощущающие на себе тяжелую пяту государственной цензуры, характеризовали как период «нарастания кризисных явлений в экономике». Следствием стали гигантский дефицит товаров первой необходимости, введение тотальной карточной системы. Так или иначе, Советский Союз не смог решить проблему нарастающего продовольственного и товарного дефицита, а затем и общего кризиса. Положение усугубляли гигантские внешнеполитические затраты, основанные на реализации идеологических установок. В первую очередь это военные расходы: война в Афганистане, содержание военных баз за рубежом, финансирование различных коммунистических, национально-освободительных или просто террористических организаций, окрашенных в красные цвета и использующих марксистскую риторику. Кризис в странах социалистического лагеря также ударил по экономике СССР. В 1980 году Польше была предоставлена помощь в размере 4,35 млрд рублей, а в 1981 году – 5,59 млрд рублей. В 1981 году СССР оказывал экономическую и техническую помощь 69 странам мира. Наибольший объем помощи приходился на Монголию (430 млн рублей), Кубу (357 млн рублей) и Болгарию (332,5 млн рублей). В первой половине 80-х годов СССР осуществлял военные поставки в 39 стран.[31]

Кризис усугублялся ежегодной ротацией умирающих старцев во главе СССР, которая стала символом приближающейся кончины советской партийной и государственной системы. Всем в стране и за ее пределами было понятно, что нужно менять очень многое. Но строительство социализма с человеческим лицом в виде Перестройки, осуществляемой без плана, по наитию Генерального секретаря Михаила Горбачева, привело к краху СССР.

В перестроечный период много неприятных слов было высказано демократами и прогрессивной прессой в адрес «агрессивно-послушного большинства» народных депутатов, представлявших среднеазиатские республики и Казахстан. «Татаро-монгольские» депутаты, по мнению московских демократически настроенных обозревателей и аналитиков, тормозили демократические преобразования, представляли погрязшие в коррупции национальные окраины. Но ведь коррупцией были больны не только окраины, но и вся советская верхушка. Следы многих коррупционных преступлений вели в Кремль. Все знали, что поток подношений, бравший начало с хлопковых полей, целины, строительных площадок или перерабатывающих предприятий, шел в высшие партийные и советские органы.

Представители восточных республик прекрасно понимали, что ослабление центральной власти повлечет за собой самые непредсказуемые последствия для Средней Азии и Закавказья. Уже тогда было понятно, что Прибалтика будет пользоваться поддержкой Европы. Точно так же как бывшие восточноевропейские сателлиты СССР, три балтийские сестры войдут в Европейский Союз. Украина и Белоруссия имели достаточный экономический потенциал для самостоятельного существования и выгодное географическое положение. Для этих республик была вполне ясная и даже радужная перспектива.

В то же время в случае распада СССР аграрно-сырьевые азиатские республики, не имевшие выхода к мировым центрам экономики, окруженные зонами конфликтов, столкнулись бы с огромными трудностями.

Вся идеологическая машина, научные труды и авторитетные мнения обрекали центральноазиатские республики в случае распада СССР на экономический и политический крах. Считалась аксиомой неспособность восточных союзных республик сформировать самостоятельную экономику, внутренний рынок, адаптироваться к научно-техническому прогрессу.

Одновременно советские идеологи официально провозглашали равенство республик, достигнутое в годы социалистического строительства. Практически все говорили о мощном экономическом и научном потенциале, который создала Коммунистическая партия на восточных окраинах. Благодаря этому они достигли экономического прогресса и вершин культурного расцвета.

Но в реальности политика КПСС, направленная на выравнивание уровня экономического развития республик, не привела к желаемому результату. Отдельные передовые предприятия, построенные в Центральной Азии, не изменили картины. Тем более что все они подчинялись центральным министерствам, минуя правительства республик, а местные кадры здесь были скорее исключением, нежели правилом. Правительство СССР по-прежнему развивало здесь сырьевые отрасли. В 80-е годы XX века в Казахстане доля добывающих отраслей в промышленности была в 1,7 раза выше, чем в целом по стране. При этом больше половины экономического потенциала Казахской ССР было в ведении союзных министерств. При общей прибыли их предприятий в 15 млрд рублей в год в республиканский бюджет они вносили лишь 30 млн рублей.[32]

В погоне за валом подрывались и традиционные виды хозяйственной деятельности. За послевоенные годы поголовье овец в Киргизии выросло в 4 раза, а система использования пастбищ осталась прежней, более того, их площадь даже сократилась. Возросшая почти в 2 раза плотность поголовья скота предопределила деградацию пастбищных угодий, свыше 69 % из них стали малопригодными. И в 1985 году овцеводство впервые в республике стало убыточным.[33]

Естественно, что и социальное положение в Центральной Азии было близко к трагическому. Бюджетные исследования 1989 года показывали, что за чертой бедности оказалось 44 % населения Узбекистана, свыше 50 % в Таджикистане, свыше 30 % в Туркмении, Кыргызстане и Казахстане. В то же время в европейских республиках СССР этот показатель не превышал 10 %. Бедными были названы семьи с доходом ниже 75 рублей на 1 человека.[34]

Монокультурное сельское хозяйство привело к экологической и гуманитарной катастрофе. Средний бригадир в среднем колхозе в Средней Азии в среднем высыпал на гектар пашни от 400 до 600 кг химических удобрений в год. В 1988 году первый секретарь Каракалпакского обкома компартии Узбекистана К. Салыков сообщил, что за 20 лет на землю Каракалпакии было вылито и высыпано 118 тыс. тон ядохимикатов.[35]

Парадоксальные оценки сочетания отсталости и успехов в строительстве социализма, минуя капитализм, были основой для появления новых стереотипов. В годы Перестройки уже как аксиома звучало утверждение о том, что восточные республики не способны войти в современный рынок. Парадокс был в том, что на советских рынках в эти годы практически господствовали выходцы из кавказских и центральноазиатских республик. Конечно, колхозный рынок и рыночная система – это далеко не одно и то же. Но предприимчивость «кавказцев и среднеазиатцев» вызывала немалое раздражение покупателей. Стереотип антирыночной Центральной Азии был поставлен под сомнение с принятием закона «О кооперации», который позволял создавать кооперативные банки. Первый такой банк был зарегистрирован 24 августа 1988 года. Это был банк «Союз» из казахстанского города Чимкента. 26 августа зарегистрирован банк «Патент» в Ленинграде, третьим стал Московский кооперативный банк.[36] Создание первого негосударственного банка в Казахстане, а не в Москве, рассматривалось скорее как курьез, нежели как показатель предпринимательских возможностей местного населения.

Но если взглянуть на бизнес-элиту сегодняшней России, то здесь вполне различима «азиатская» прослойка.

В те годы писали, что «республики, представляющие традиционное общество, более заинтересованы в сохранении редистрибутивных функций союзного (или федеративного) "Центра". Это подразумевает тенденцию к сохранению прежних общественно-политических структур. Таким образом, в глазах части русских националистов коммунистическая реакция приобретает азиатский облик. До этого отечественный расизм базировался на двух моментах – на низкопробной антипатии к "богатым и пронырливым азиатам" и на высоколобых рассуждениях о несовместимых типах культуры, религии, ментальности и даже темперамента. Сейчас сюда подключается политический тезис: "Азия – это коммунизм". Как только русский национализм полностью расстанется с коммунистической идеологией, этот тезис будет немедленно актуализирован».[37]

Восточные депутаты понимали также, что зарубежье – это не только мирная Финляндия или Норвегия, Австрия или Греция. С востока Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан граничили с КНР. Взаимоотношения императорской России, Советского Союза с Китаем и КНР были полны идеологических и политических противоречий, взаимных территориальных притязаний. Еще были свежи в памяти военные конфликты на границе, в том числе и на территории Семипалатинской области в Казахстане. Советская пропаганда создала образ «коварного восточного дракона», который нацелен на захват соседних земель. На южных рубежах СССР все еще полыхает война, и многочисленные аналитики соревнуются в предсказаниях сроков от разрастания гражданской войны в Афганистане до центральноазиатской битвы народов и государств. Каспий из моря дружбы превращался в зону противоречий и территориальных споров. Северный Кавказ, прежде всего Чечня, стал зоной военных действий сепаратистов. Армения и Азербайджан фактически воевали за Карабах.

Все это накладывало свой отпечаток на осторожную позицию центральноазиатских депутатов на съездах народных депутатов. Они понимали, что взорвать регион достаточно просто. И причин для этого достаточно. События в Казахстане в декабре 1986 года, межнациональные столкновения в Фергане, земельно-водные конфликты между кыргызами и таджиками, ошские события показали, что война может вспыхнуть в любой момент и по любому поводу. Обычная базарная перепалка могла стать началом массовых беспорядков. И такой горький опыт уже был.

Нельзя говорить о том, что восточные депутаты смотрели дальше и предвидели распад СССР, но они были осторожнее в суждениях и предпочитали знать результат, прежде чем вступить в сражение.

Как и вся страна, они хотели ознакомиться хотя бы с концепцией Перестройки. Но в действительности никакого плана политических и экономических преобразований или хотя бы какой-нибудь концепции ни у руководства СССР, ни у демократического лагеря, ни у ортодоксальных сторонников коммунистической идеологии просто не было. Даже самые прогрессивные и демократические силы не представляли себе развития вне рамок СССР и идеи обновленного социализма с человеческим лицом. Весь спектр дискуссий по вопросам политической реформы шел вокруг вопроса: «Какой социализм нужен народу?»[38]

Возможность выхода за пределы плановой социалистической экономики также не рассматривалась. Академик С. Шаталин писал: «Полностью принять "рынок" – это значит перейти к капиталистической экономике, этого не будет, так как наши и политические, и социальные задачи совсем другие». Более того, академик решил, что «считать, что у рыночной экономики большое будущее, – неверно».[39]

Распад СССР привел к парадоксальной ситуации. Премьер-министр Егор Гайдар призвал расстаться с «центральноазиатским подбрюшьем», тормозящим развитие России, и быстро въехать в Европу. Окончательный обрыв экономической пуповины, связывавшей уже бывшие республики с Россией, произошел в конце 1993 года, когда Центральный банк России ввел в обращение новые рублевые банкноты, одновременно заявив, что старые банкноты более не являются законным средством расчетов. Тем самым Россия практически прекратила существование единой рублевой зоны и установила монетарную границу с теми странами, которые еще не ввели собственную валюту.

Аргументы в пользу отказа российского локомотива от центральноазиатских вагонов заключались в том, что они были дотационными. Но таковыми они были в условиях советской плановой экономики с ее причудливыми тарифами и ценами, необъяснимым планированием и своеобразной экономической географией. Кроме того, считалось, что бывшие республики, получившие независимость, не готовы к рынку. Но как определить меру этой готовности? Утверждалось, что центральноазиатские республики будут сдерживать развитие демократии в России. Но будущее показало, что Россия, стремясь войти в Европейское сообщество, оказалась весьма далека и от демократии, и от нормального рынка.

Конечно, хозяйственный комплекс Центральной Азии на момент распада СССР был далек от совершенства. Например, А. М. Хазанов считал, что «модернизация, проведенная в Центральной Азии в советский период, была неэффективной, неполной, в известной мере колониальной. Коренному населению была отведена в ней лишь минимальная роль. Неслучайно ни один из основных процессов модернизации: индустриализация, демографическая революция, революция в образовании и профессиональная мобильность – никогда не был полностью осуществлен в регионе».[40]

Хотя технологическое отставание центральноазиатских республик признавалось всеми и констатировалось как мощная преграда независимому существованию, советские аналитики также лукавили. Разрыв хозяйственных связей вовсе не мог привести к краху экономики новых государств региона, во всяком случае, не всех. Здесь были значительные запасы энергоресурсов – нефти, газа, электроэнергии. Не говоря уже о запасах других полезных ископаемых. Аграрные республики оказались способными обеспечить себя продуктами повседневного спроса. Низкий уровень притязаний населения дал властям дополнительный политический ресурс в осуществлении реформ.

СССР к концу своего существования уже перестал быть передовой технологической державой. Его экономика основывалась на добыче и продаже энергоресурсов, минерального и природного сырья. Именно нефть и газ, которые продавались за валюту, стали ресурсом власти для систематических закупок продовольствия за рубежом, строительства и модернизации оборонного комплекса, поддержания бюджетов дотационных республик. Рост цен на нефть продлил существование социалистической системы.

Время показало, что для выживания вовсе не обязательно овладевать современными технологиями. Нужно идти проторенной дорогой и включиться в международную систему торговли энергоресурсами и сырьем. На этом пути, естественно, было много ошибок и просчетов. Ведь ни один лидер и ни одна республика Центральной Азии не имели опыта внешнеэкономической деятельности. И этот опыт пришел с «Большого Запада».

Казахстан, Узбекистан, Туркменистан быстро превратились из дотационных республик плановой советской экономики в достаточно благополучные независимые страны, способные закупать самую современную технику и технологии. Конечно, в самом трудном положении оказались две страны, не имевшие запасов энергоносителей и экспортного сырья, – Таджикистан и Кыргызстан. Но прогнозы западных и российских специалистов о том, что они прекратят свое существование, не сбылись. Переживая политические баталии, экономические и социальные проблемы, обе республики находятся в перманентном кризисе, но не на грани распада. Считавшиеся немобильными и привязанными к кишлакам и аулам, а следовательно не воспринимающими новации, сегодняшние кыргызы, таджики, узбеки являются едва ли не главной рабочей силой России. Мобильность, способность преодолевать препятствия в борьбе за оплачиваемую работу разрушают прежний стереотип инертного азиата. Естественно, что такая мобильность вызвана отнюдь не позитивными обстоятельствами. Довольно высокий процент миграционных настроений в Узбекистане дает больше оснований для тревоги, чем для оптимизма. Как считают авторы обзора «Трудовая миграция в Республике Узбекистан: социальные, правовые и тендерные аспекты», подготовленного при содействии ПРООН и Тендерной программы посольства Швейцарии в Узбекистане, «около 30 % из числа принявших участие в опросе в той или иной форме желают выехать из страны. Трудовые мигранты, проработавшие несколько лет за рубежом, часто не желают возвращаться обратно».[41] Как видим, миграционный потенциал в прежние годы сдерживался во многом искусственно, например институтом прописки. Сейчас, к сожалению, высокая миграция – показатель плачевного состояния социальной и экономической политики в странах региона.

Не российские, а американские и европейские компании стали инвестировать огромные средства в экономику центральноазиатских стран. Запад стремился создать систему стабильности и безопасности на месте рухнувшего СССР. Азиатские республики были военным, а Казахстан и ядерным арсеналом. Близость Афганистана и пресловутое ирано-турецкое соперничество в регионе могли привести к непредсказуемым последствиям. Погрузившийся в гражданскую войну Таджикистан, массовые выступления различных, преимущественно происламских, сил в республиках на деле могли серьезным образом дестабилизировать ситуацию. Поэтому первая причина активной американской и европейской политики – безопасность, стабильность. На ее основе можно было строить и демократию. Еще одно слагаемое – энергоносители, сосредоточенные на Каспии, они тоже составили экономический компонент западной политики в регионе.

Эту мысль вместе со своими коллегами сформулировал экс-помощник президента Джорджа Буша-старшего в Совете национальной безопасности Роберт Блэкуилл: «Сейчас, когда из Казахстана выведено все ядерное оружие, у Трехстороннего сообщества не осталось жизненных интересов ни на Кавказе, ни в Центральной Азии. Единственный интерес Запада в этих регионах заключается в крупных запасах энергоносителей в бассейне Каспия».[42]

Перед азиатскими республиками стояла одна важная проблема – транспортировка энергоносителей. Камнем преткновения здесь стала политика России, которая в начале 90-х годов XX века отличалась большой непредсказуемостью и непоследовательностью. Попытка решения вопроса путем переговоров не приводила к желаемым результатам. Россия сама была крупнейшим экспортером нефти и газа и не желала, чтобы южные республики составляли ей конкуренцию. Решить вопрос за счет интеграционных инициатив, прежде всего со стороны Казахстана, не удалось. В проекте Евразийского союза, выдвинутого Н. Назарбаевым, предлагалось выработать скоординированную политику в области экспорта энергоресурсов, сформировать своего рода ОПЕК для СНГ Но российский президент Б. Ельцин прохладно отнесся к этой идее. Видимо, тогда российские руководители считали, что Центральная Азия «никуда не денется», тем более что надежды на интеграцию в Европу у России все еще не развеялись. Поэтому вернуть азиатские республики в зону российских интересов, как считали в Кремле, можно было и без экономических реверансов.

Казахстан, имевший значительные запасы энергоресурсов, в силу отсутствия внутриреспубликанских трубопроводов был вынужден «импортировать значительные объемы бензина и нефтепродуктов из России. Россия использует свое монопольное положение не только как потребитель казахстанской нефти, но и как транзитная страна; в результате Россия платит намного меньше за бензин по сравнению с тем, что Казахстан платит России за поставки нефти. Так, например, осенью 1993 года экспортная цена на российский бензин составляла около 58 000 рублей за тонну, в то время как Казахстан получал от 20 000 до 40 000 рублей за тонну своих поставок в Россию. По оценкам Всемирного банка, потери от этого составляли в 1993 году около 150 млн долларов. Кроме того, Казахстан сталкивался и продолжает сталкиваться с отказом российской стороны от перекачки казахстанской нефти через российские трубопроводы, что отрицательно сказывается на продаже казахстанской нефти в третьи страны».[43]

Об этом говорили и казахстанские аналитики и нефтяники. Например, один из руководителей нефтегазовой отрасли Казахстана К. Кабылдин пишет о том, что «поставка нефти, газа и нефтепродуктов из стран СНГ, в первую очередь России, в любой ситуации будет невыгодна для Республики Казахстан из-за применения дискриминационных цен и сохранения всех видов косвенных доходов стране – производителю энергоресурсов». Кроме того, проблемы с экспортом нефти по российским трубопроводам показали «слабость этого пути», и «должна быть создана возможность экспорта напрямую, независимо от существующей сети российского трубопровода».[44]

Ослабление позиций России в регионе связано с ослаблением привлекательности и возможностей российской экономики. Приверженность СНГ в первые годы независимости во многом и объяснялась идеей о том, что экономическое развитие государств возможно преимущество в прежних рамках при ведущей роли России. Но этого не случилось.

Как отмечает В. А. Мельянцев в работе «Россия, крупные страны Востока и Запада: сравнительная оценка индексов международной конкурентоспособности, производительности и качества жизни», парадоксальность экономического развития России в 1999–2004 годы в том, что она, войдя в группу тридцати быстро растущих стран (в среднем более 6 % ежегодного увеличения ВВП), имеет по-прежнему сравнительно низкий рейтинг по общему индексу международной конкурентоспособности: в 2004 году – 70-е место из 104 стран. На РФ, доля которой в мировом населении и ВВП (измеренном в ППС) составляет соответственно 2,3 и 2,5 %, приходится лишь 1,6 % мировых расходов на НИОКР, 1 % пользователей Интернета, 0,5 % глобального притока прямых иностранных инвестиций и экспорта готовых изделий и менее 0,3 % (!) мирового экспорта высокотехнологичных товаров. Невысокий уровень международной конкурентоспособности и динамики производительности, отмечаемые в России в последние годы, ассоциируются с весьма низким рейтингом РФ по композитному индексу качества жизни (ИКЖ). Подчеркнем, мы вовсе не считаем отмеченный индекс идеальным. Но поскольку его важнейшими компонентами являются индикаторы материального уровня жизни, здоровья населения, политической стабильности и безопасности, отмеченный комплексный показатель в целом способен отразить общую тенденцию. По состоянию на конец 2004 года РФ по ИКЖ занимала 105-е место (из 111 стран), располагаясь между Ботсваной и Узбекистаном. Уровень неравенства распределения доходов в РФ, измеряемый коэффициентом Джини, как известно, резко вырос: с 0,26 в 1991 году до 0,40-0,46 в начале 2000-х годов. Такой или еще более высокий уровень неравенства характерен главным образом для африканских и латиноамериканских стран с их огромным уровнем социальной поляризации (в Нигерии – 0,506, в Бразилии – 0,591)[45]

Монополия России на транспортировку энергоносителей в условиях непредсказуемой политики по отношению к центрально-азиатским республикам представляла собой значительную проблему. Начались поиски альтернативных путей доставки нефти и газа на Запад. Запад, просчитавший последствия высокомерного поведения России, не упустил свой шанс. Усилия основных западных и китайских нефтегазовых компаний привели к тому, что появилось несколько экспортных маршрутов и богатый выбор клиентов.

Появление альтернативных трубопроводов вызвало нервную реакцию России. Нарушалась российская монополия на транзит энергоносителей. А значит, и ослабевало влияние на политику южных соседей. Но главным стало то, что нефть и газ проложили дорогу западным компаниям и их правительствам в Центральную Азию.

И этому в немалой степени способствовали США. В оценках каспийской политики США все-таки много стереотипов. Если рассмотреть временные рамки, то окажется, что каспийский бум пришелся на период между двумя иракскими войнами. Это было время определения приоритетов, когда еще казалось, что Каспий – альтернатива Ближнему Востоку. Но со временем стало ясно, что запасы здесь невелики, транзит дорог и опасен, правящие режимы нестабильны. Поэтому установление контроля над энергоносителями Центральной Азии и соответствующими трубопроводами – это не главная цель США. Это средство, промежуточная задача на пути установлению стабильных, желательно демократических, правительств, способных обеспечить безопасность в регионе. Хотелось бы, чтобы эти правительства были способны противостоять авторитарным тенденциям как в своем составе, так и в обществе. Не допустили превращения центральноазиатских стран в диктаторские нестабильные государства, служащие опорными пунктами международного терроризма. Направленность этой политики – предотвратить разрастание талибского Афганистана до размеров Центральной Азии.

Каспийская политика США основывалась еще на одном значительном политическом аспекте, который называется – Иран. В своих воспоминаниях бывший президент США Билл Клинтон пишет: «Я также подписал соглашения с лидерами Казахстана, Туркменистана, Азербайджана и Грузии об участии Соединенных Штатов в строительстве двух нефтепроводов, которые дадут возможность экспортировать каспийскую нефть в обход Ирана. Поскольку политика этой страны на тот момент была непредсказуемой, соглашение о строительстве нефтепроводов стало очень важным шагом как для стран-производителей, так и для стран-потребителей нефти».[46]

Известное высказывание Дэн Сяопина о том, что все равно какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей, в Центральной Азии было услышано и реализовано. Туркменский нейтралитет и казахстанская внешнеполитическая многовекторность означали, что они готовы продавать свои ресурсы тому, кто даст за них соответствующую цену. Например, решение России отказаться от импорта туркменского газа привело к тому, что в дело вмешался Иран, который решил закупать туркменский газ в объеме до 8 млрд кубометров.

Туркмения и Казахстан, учитывая российские уроки, не стали ориентироваться только на Запад. Потребителем газа, как уже говорилось, стал Иран, а в ближайшем будущем резко возрастет роль Китая, который уже участвует в дележе нефтяного пирога в Казахстане. Сами китайцы начали строительство газопровода по переброске природного газа с запада на восток Китая в феврале 2008 года. Его сдача в эксплуатацию планируется в конце 2011 года. На западе он берет начало от контрольно-пропускного пункта Хоргос на границе с Казахстаном и тянется на восток через 14 провинций, городов и районов, таких как Чжэцзян, Шанхай, Гуандун и Гуанси-Чжуанский автономный район. Общая протяженность трубопровода составляет 9102 километра.

Президент Туркменистана Г. Бердымухамедов лично инспектировал строительство второй ветки газопровода Довлетабад – Салыр Яп. Торжественная церемония ввода в строй проходила с участием глав государств КНР, Казахстана и Туркменистана. Экспорт туркменского газа возрастет с 8 до 14 млрд кубометров, а в дальнейшем и до 20 млрд кубометров. Россия, закупавшая по низким ценам около 50 млрд кубометров газа из 80 млрд кубометров, добываемых ежегодно, конечно, серьезно потеряла как транзитное государство. Благодаря появлению китайского потребителя Туркменистан смог добиться пересмотра российских условий и вновь вернуться к российскому экспорту в объеме 30 млрд кубометров газа в год.

Естественно, что в ряду торговых и экономических партнеров государств Центральной Азии Китай уверенно выходит на первые позиции. И это касается не только Туркменистана и Казахстана, которые получили миллиардные кредиты. По объему товарооборота Кыргызстана с другими странами КНР заняла в 2008 году второе место. Сумма 772,6 тыс. долларов США, конечно, для Китая небольшая, но политическое влияние в регионе позволяет иметь достаточно хорошее.

Распад СССР привел к тому, что нефтью и газом стали распоряжаться сами государства Центральной Азии. Но наличие значительных запасов природных ресурсов вовсе не означает автоматического экономического процветания государства и, как показывает опыт стран третьего мира, вовсе не приводит в обязательном порядке к демократии или политической стабильности. Для Туркменистана и Казахстана энергоресурсы превращаются в препятствие для развития. Незаработанные доходы являются источником огромного богатства и влияния, укрепления неподотчетности власти. Они не стимулируют развитие, поскольку гарантированные доходы позволяют режимам не утруждать себя созданием современной экономики.

Проблемы в странах региона имеют все-таки разный характер. Если отвлечься от энергоносителей, то существует разница в обеспеченности земельными и водными ресурсами. По всем данным демографический рост в Узбекистане является самым высоким в регионе. Растущему государству катастрофически не хватает пригодных для использования земельных ресурсов, источников поливной и питьевой воды. Перенаселенность резко обостряет социальные проблемы и переводит их порой в межнациональную плоскость. Изгнание турок-месхетинцев на закате существования СССР стало первым сигналом о серьезных проблемах в регионе. Столкновения между таджиками, кыргызами, узбеками по поводу воды стали систематическими. Плотность населения в Ферганской и Зарафшанской долинах достигает 140 человек на квадратный километр. В то же время низкой плотностью населения и даже его сокращением в 90-е годы XX века характеризовались Казахстан, Кыргызстан и Туркменистан. Численность населения в Казахстане практически не менялась в течение последних 20 лет, что говорит о тяжелой социальной ситуации, массовой миграции, сокращении рождаемости и росте смертности.

Уличный торговец. Бишкек. Кыргызстан

Но не нужно думать, что Запад, США пришли в Центральную Азию и согласны мириться с любым режимом. По их мнению, развитие экономики и укрепление стабильности ставит вопрос о развитии демократии. Авторитарный режим, тем более двигающийся в сторону репрессивного, – а эта черта присутствует в той или иной степени во всех государствах региона, – не может быть стабильным. Рост внутренних экономических и социальных проблем в сочетании с международной напряженностью в регионе, при наличии альтернативы в виде организованных оппозиционных сил, стоящих на позициях политического исламизма, только увеличивают степень неустойчивости.

Поэтому отношения и инвестиции носят различный характер. Кыргызстан получал инвестиции для формирования гражданского общества, развития партий и независимых средств массовой информации до тех пор, пока Аскар Акаев культивировал образ центральноазиатского «островка демократии». Но даже до его изгнания было ясно, что кыргызская демократия является не более чем декларацией. Скорее режим был слаб для того, чтобы стать репрессивным, а оппозиция была слаба для того, чтобы свергнуть существующий режим. Баланс был нарушен в результате краха экономической и социальной политики, когда массы пришли в Бишкек и, учинив массовый разгром, заодно и изгнали действующего президента. К власти пришел К. Бакиев, тоже весьма далекий от демократии.

В начале 90-х годов XX века Узбекистан рассматривался как потенциальный лидер региона. Это была самая крупная по численности населения республика. Узбекистан имел серьезный экономический потенциал, древние традиции земледелия и торговли, наукоемкое производство, зачатки политических партий и движений, в том числе и демократических. Все это могло стать серьезным преимуществом в развитии. Правящий режим, еще не ставший вполне авторитарным, декларировал приверженность рынку и демократии.

Но страны региона не смогли реализовать существенные экономические реформы. Государство в Центральной Азии стало инструментом установления контроля над системой распределения национальных ресурсов и накопления богатств членов правящих групп. Корпус государственных служащих формируется на основе личной преданности, а компетентность в ряду их оценок занимает далеко не первые места. Коррупция, неэффективность, пренебрежение государственными интересами, безответственность и неподотчетность обществу стали отличительными чертами центральноазиатской бюрократии.

Иммунитет собственности в странах региона, как и в СНГ, совершенно не развит. Многочисленные изъятия собственности у предпринимателей с использованием власти или самими властями наглядны и показательны. Практически мы можем говорить о возобновлении традиций средневекового Востока. «Наличие на Востоке сильной государственной власти и разветвленной системы налогов обусловили медленные темпы развития административного и судебного иммунитета, а также преобладающую роль податного иммунитета. Напротив, на Западе, как известно, административный и судебный иммунитет играли решающую роль в системе иммунитетных привилегий».[47]

Взаимоотношения бизнесменов и власти сегодня поразительно напоминают отношения средневековых правящих властителей и купцов. Как писали русские путешественники, бухарский эмир «на основании понятий по восточному праву обирает капиталистов, богатство которых высказывается наружу, а для этой цели или просто отписывает на себя все имущество возбудившего в нем зависть богача, или церемонно оповещает купцов о доставлении к нему такой-то суммы денег, сверх обыкновенных в краю налогов». Конечно, в этих условиях «считаться богатым капиталистом в Средней Азии чрезвычайно опасно; таковой господин подвергается ежечасной опасности лишиться по приказанию хана не только всего богатства, но и головы».[48]

В наши дни американский Госдепартамент предупреждал, что «в истории (независимой) Туркмении немало случаев конфискации собственности местных бизнесменов, включая иностранных инвесторов, без всяких объяснений». Такие конфискации характерны для всех стран региона. Бизнесмены вынуждены уступать свое имущество членам правящих кланов и их приближенным под давлением государственных органов, обслуживающих интересы правящей элиты. Тем более что государственный аппарат практически ставит бизнесменов в положение, когда несовершенное законодательство, противоречивые инструкции министерств и ведомств делают их заведомыми нарушителями. Неслучайно президент Казахстана Н. Назарбаев не раз заявлял, что может за нарушения закона посадить за решетку любого предпринимателя. Такое же заявление может сделать и президент любой другой центральноазиатской страны.

Успешное осуществление реформ предполагает наличие базовых элементов. И все они создаются при реальной политической воле правящих групп и поддержке общества. Л. Бальцерович в свое время говорил: «Экономическая система должна опираться на четырех китов: законодательно обоснованную систему собственности, свободную конкуренцию, экономическую открытость, здоровую финансовую политику и, наконец, крепкую, единую исполнительную власть».[49]

В Центральной Азии первые перечисленные «базовые киты» практически отсутствуют. Упор сделан на сильную исполнительную власть, которая превратилась в суперсильную и единственную. Естественно, что и реформы были осуществлены в угоду этой власти. Приватизация необходима для развития нации, строящей рыночные отношения. Но по странному капризу судьбы чудовищно обогатились те, кто был во власти или рядом с ней. Осуществляемые в странах Центральной Азии экономические реформы по своей сути не были либеральными, они были карикатурой на либеральные реформы.

Существующие режимы вполне соответствуют традициям третьего мира, и их можно оценить как политизированные системы распределения ресурсов. Территория освободившихся стран стала превращаться в продолжение их частных угодий и поместий.

Естественно, что граждане, не имеющие возможностей влиять на систему распределения ресурсов и даже иметь достоверную информацию о ней, не доверяют властным элитам. Отсюда и сокращение социальной базы правящих режимов.

Правящие режимы декларируют своей целью создание рыночной экономики, но отрицают независимую от их воли «невидимую руку рынка». Рынок предполагает независимость экономических субъектов, а это недопустимо с точки зрения существующих режимов, ибо экономическая свобода неизбежно ставит вопрос о расширении круга лиц, участвующих в управлении государством. Рынок, по мнению действующих руководителей, должен быть создан по воле и замыслу и во имя правящей элиты, а не в результате действий многих людей. Поэтому в кризисные периоды в странах СНГ усиливается критика фразы Адама Смита о «невидимой руке рынка». Но кризис углубляется именно в силу отсутствия реальных возможностей этой самой «невидимой руки». И в этом заключаются проблемы.

Экономика в результате чрезмерного и неэффективного государственного вмешательства становиться неэффективной. Например, такой традиционный для региона вид деятельности, как производство продуктов питания, несмотря на или благодаря усилиям государственных органов, оказывается неконкурентным. В Узбекистане так называемые частные предприниматели не могут самостоятельно выбирать, что им выращивать. Они вынуждены в ущерб себе производить стратегически важные для государства хлопок или пшеницу. В случае отказа они не получают воду для полива, а земля может быть конфискована. Цены на сельхозпродукцию устанавливаются государством и составляют обычно треть рыночной цены. В то же время владельцы небольших участков, имеющие большую свободу, имеют в своем распоряжении 10 % пахотных земель, при этом производят около 40 % сельскохозяйственной продукции. В 2003 году свыше 90 % мяса, молочных продуктов и картофеля поставляли маленькие фермы.[50]

Экономическая свобода не может вырасти самостоятельно. Она является результатом либо доброй воли и политики правительств, либо борьбы за права личности, права человека, права собственников против правительств, либо понуждения правительств к реализации этих прав. Политика сокращения экономической свободы уже приводит к негативным последствиям. Об этом явлении писал Л. Бальцерович: «На мой взгляд, вряд ли стоит сомневаться, что более широкое и лучше защищенное пространство экономической свободы способствует росту, а масштабное ограничение этой свободы государством приводит к катастрофическим последствиям. Развивающаяся страна не может жертвовать экономической свободой ради социального благосостояния – отказавшись от свободы, она закрывает себе путь к благосостоянию».[51]

Кстати, в различных теориях построения демократии существует идея первоначального формирования гарантированной от посягательств государства частной собственности, на основе которой будет развиваться демократия.[52] Но проблема в том, что недемократичное правительство никогда не будет добровольно гарантировать нерушимость собственности граждан. И это будет продолжаться до тех пор, пока государственная машина не будет ограничена в своих действиях оппозиционной партией, объединениями влиятельных граждан, неполитическими объединениями, профсоюзами и т. д. Как только власть, нарушающая права граждан, сталкивается с реальным сопротивлением, угрожающим основам этой власти, только тогда она вынуждена гарантировать нерушимость собственности и прав. А пока нет такого противовеса, никто и ничто не защищено от посягательств властей. И это касается не только традиционных режимов, но и постреволюционных, поскольку всякая революция сопровождается переделом собственности и ресурсов. Уже после революции, когда права и собственность граждан перестают быть гарантированными, начинается резкий упадок экономики. Например, лидер Эфиопии Менгисту Хайле Мариам на Втором пленуме ЦК РПЭ в апреле 1985 года отмечал, что «люди подчас ведут себя безразлично и пассивно, видя, что их богатством и правами распоряжаются отдельные индивидуумы, избранные самим народом руководители».[53]

Парадокс в том, что репрессивные режимы Центральной Азии, не гарантирующие неприкосновенности частной собственности, пугают своих граждан цветными революциями, которые приведут к новому переделу собственности.

Важной стороной кризиса экономики стал и кризис управления. Распад Советского Союза привел к тому, что в постсоветских государствах на самом верху властных эшелонов оказались люди без соответствующей подготовки. И речь вовсе не о том, что в коридорах власти появились представители рабочего класса, крестьянства, науки и культуры. Появились и они. Но главными стали те, кто занимался распределением и дележом бывшей государственной собственности.

Обладать неконтролируемой властью – непосильное испытание для властителя, следовательно, гигантское бремя для подвластных. В странах СНГ сформировалась новая группа «неприкосновенных» управленцев. Почти все встретили свое высокое положение и связанные с этим высокие доходы с нескрываемым удовольствием. Они не видели необходимости жертвовать чем-либо из полученного во имя населения. Они никак не подавали пример бережного отношения к государственному бюджету и сокращения собственных расходов. Скорее наоборот. Этим самым они непроизвольно создавали новый стиль поведения в условиях суверенитета и новые этические стандарты, вернее, отсутствие таковых как норму жизни. Естественно, что остальная часть населения воспринимает это уже как жизненный ориентир. Подрыв моральных устоев вызывает лавинообразное падение эффективности экономики и рост коррупции. В условиях авторитаризма чиновник ориентирован на основополагающий принцип личной преданности. Леность и неэффективность вовсе не являются причиной для увольнений. Зато подозрение в нелояльности могло повергнуть с вершины любого бюрократа. Пожалуй, через много лет, когда период становления государств будет казаться эпическим, полным драматизма и героизма, молодое поколение вряд ли поверит, какие люди стояли во главе государственных органов Центральной Азии. Это время, когда правительства неизменно вставали на сторону богатых, которые желали стать еще богаче, тем более что и сами принадлежали к этому классу.

Такова традиция, скажут некоторые исследователи. И они будут правы, потому что принадлежность к высшим классам означала вседозволенность и безнаказанность во все времена. Например, казахские старшины жаловались императрице Екатерине II на насилия хана Нуралы и султанов в октябре 1785 года: «Ханские дети, с позволения ево, хансково, или без позволения, хороших наших лошадей, меринов и жеребцов нагло и сильно вымогают и многие беды делают…».[54]

Поэтому нельзя говорить о том, что это явление возникло с распадом СССР. На деле одной из причин крушения СССР и Коммунистической партии была коррупция. Пропаганда в массах высоких идеалов сочеталась с беспардонным личным обогащением политической и государственной верхушки Советского государства. История коррупции в Центральной Азии, Российской империи и СССР имеет давние и глубокие традиции. Реформатор Петр Великий боролся с взяточниками при помощи дубины. После него создавались самые разные карательные и проверяющие органы. Но болезнь оказалась неистребимой. При строительстве Сибирской железной дороги первоначальная проектная стоимость магистрали исчислялась в 329 млн рублей, фактическое проведение обошлось казне почти в 1 млрд рублей, или втрое дороже. Министр финансов С. Ю. Витте, курировавший строительство, по воспоминаниям сотрудников министерства, «не брезговал никакими средствами для осуществления всевозможных дел "протекционного характера"». И это один из самых прогрессивных руководителей страны![55]

После Октябрьской революции 1917 года, казалось бы, с коррупцией будет покончено. Но уже в 1921 году один из руководителей ЦКК РКП(б) А. А. Сольц констатировал, что «выработалась и создалась коммунистическая иерархическая каста».[56]

В годы Перестройки много писали о «предельной разнузданности ряда деятелей и должностных лиц, беззастенчиво использовавших доверенную им власть для личного обогащения (Брежнев, Щелоков, Насриддинова, Воронков, Рашидов и иже с ними). В тоталитарной стране процветала и так называемая теневая экономика. По данным специалистов НИЭИ при Госплане СССР, в середине 80-х годов годовой оборот «теневой экономики» достиг в стране 60–80 млрд рублей.[57]

Но явление перестало быть таковым после 1991 года и превратилось в образ жизни. В совокупности моральный фактор оказал разрушающее воздействие на экономику новых независимых государств, в том числе государств Центральной Азии. Отсюда та черта предпринимательства, которую отметил 3. Бжезинский еще в 1994 году: «Нарождающийся капиталистический класс в России удивительно паразитичен, склонен скорее припрятывать свои прибыли за границей, чем делать ставку на будущее России; российские банки инвестируют во внутреннее развитие лишь около 450 млн долларов, тогда как примерно 15,5 млрд долларов отправляются храниться за границу».[58] Это замечание вполне применимо к любому из государств СНГ.

Традиция коррупции кажется бесконечной во времени. Но, как и любая традиция, она может уйти в прошлое и уступить место новому образу жизни. В этом не должно быть никаких сомнений. История может привести множество аргументов в пользу этого утверждения. Но борьба предстоит серьезная и непростая.

Попытки США и европейских государств, международных институтов подтолкнуть страны СНГ к созданию прозрачной рыночной экономики столкнулись с массовой коррупцией, которая разрушила планы стабилизации экономических систем. Американские политологи в специальной передаче «Радио Свобода» 16 сентября 1998 года все как один отмечали безрезультатность попыток помощи российской экономике. Збигнев Бжезинский говорил: «Я давно уже понял, что прямая финансовая помощь правящей в Москве элите дает два результата. Во-первых, та помощь, которая предназначается для всей России, присваивается и крадется исключительно внутри самой Москвы. Во-вторых, большая часть этой помощи оказывается в карманах нового элитарного класса олигархов, которые не заинтересованы в развитии России. И они направляют большую часть украденных средств на свои счета в западных банках». Поэтому он предложил направлять эту помощь непосредственно в регионы, а сама Россия будет успешно развиваться, если преобразуется в конфедерацию. Но опыт показал, что программы помощи, будучи направлены непосредственно в регионы, расхищаются не менее умело, нежели в центре. Бывший директор Агентства национальной безопасности США, генерал-лейтенант в отставке Уильям Одом считает, что «размеры капиталов, поступавших в страну (Россию), сравнимы, если не равнозначны, тем суммам, которые расхищались и вывозились из страны». Причина, по мнению отставного генерала, в том, что «те кредиты, которые частный сектор и МВФ предоставили России, были растрачены напрасно. И это произошло потому, что в России отсутствуют институты, которые призваны организовывать эффективную работу свободного рынка… Меня потрясли признания некоторых россиян, которые честно и откровенно заявляли, что российские лидеры не заботятся о судьбах России. На словах они говорят, что болеют за Россию. На деле же они крадут из государственной казны, стремясь извлечь для себя пользу из создавшейся ситуации. К сожалению, дела обстоят именно так».

Аналогичная ситуация сложилась и в Центральной Азии. По оценкам «Траспэренси интернэшнл», в 2008 году по индексу восприятия коррупции Казахстан занял 145-е место среди 180 стран, Кыргызстан – 166-е, Таджикистан – 151-е, Туркменистан и Узбекистан – 166-е место.[59] Отсутствие прозрачности экономики из-за коррумпированности властей привело к тому что объемы западных инвестиции будут снижаться. В то же время основным партнером становится Китай, который активно использует негативные жизненные стандарты для продвижения собственных интересов. А такой поворот событий далеко не однозначен и имеет множество непредсказуемых последствий.

Глава третья

Армии, военное сотрудничество и иностранные базы в центральной азии

Политическая «необходимость» во многом создается нами самими.

Фридрих Август фон Хайек

Распад СССР означал для государств Центральной Азии необходимость создания национальных вооруженных сил. Армия является для стран региона жизненно важным инструментом, а не просто атрибутом полноценного государства. Тем более что традиция военной службы и собственных вооруженных сил имела глубокие корни. Армии великих тюркских каганатов, государств Саманидов, Караханидов, империи Чингиз-хана и Тимура были известны всему миру. Но уже в позднее средневековье армии государств Центральной Азии утратили былую славу и величие. Вооруженные силы среднеазиатских ханств в XIX веке были угрозой только для собственных народов и таких же закосневших соседей.

Вот как описывается русскими исследователями, например, армия Хивинского ханства: «Хивинцы не имеют постоянного войска, но в случае надобности узбеки и туркмены, составляющие у них собственно воинственное народонаселение, принимаются, по приказанию хана, за оружие. Дисциплины в таком сборном войске, разумеется, нет никакой, а вследствие того нет порядка и подчиненности… Списков солдат не ведут… Каждый воин обязан сам заботиться во время похода о содержании своем…».[60] Постоянное войско Кокандского хана состояло из 2 тыс. сарбазов и 300 артиллеристов. «И она не могла похвастаться ни дисциплиной, ни хорошей организацией. Она набирается большей частью из бездомных бродяг, ищущих лишь готового пропитания и не годных ни к какой деятельности».[61]

Только географические и климатические условия были препятствием для проникновения завоевателей. Например, суровая зима 1839–1840 годов стала основной причиной неудачи хивинского похода Оренбургского военного губернатора В. А. Перовского. Четырехтысячный отряд пехоты с 12 пушками и 10-тысячным верблюжьим обозом к 20 декабря добрался до Эмбенского укрепления, потеряв до 2 тыс. верблюдов. 1 февраля Перовский вышел к Ак-Булаку К этому времени множество участников похода было обморожено, пало еще 5 тыс. верблюдов, а впереди находилось суровое плато Устюрт, заметенное глубокими снегами. Запасы топлива, продовольствия и фуража были на исходе; подножного корма не было. Дальнейшее движение могло привести к гибели всего отряда, и его командир приказал повернуть назад.[62]

Слабость была очевидна и для кочевых государств. Например, междоусобица ойратских феодалов в Джунгарском ханстве, вторжение многочисленной армии Цинской империи и эпидемия оспы привели страну и народ к гибели. Из 600 тыс. ойратов в живых осталось 30–40 тыс., спасшихся бегством в пределы Российской империи. Это был важный урок для народов и государств региона. И своеобразное предупреждение на будущее. Но уроки истории чаще всего проходят впустую.

Во второй половине XIX века регулярная российская армия достаточно легко преодолела сопротивление местных властителей и установила господство русских царей над этой частью Азии.

После падения самодержавия и начавшегося экспорта революции средневековая по своей сути армия бухарского эмира не смогла оказать длительного сопротивления Красной армии. Тем не менее взять Бухару за сутки, как предполагал М. Фрунзе, не удалось. Акция, длившаяся с 29 августа по 8 сентября 1920 года, вошла в историю как Бухарская народная революция. Да и после завоевания сопротивление не прекратилось, а продолжалось в форме басмаческой партизанской борьбы еще почти полтора десятилетия. Как писал впоследствии известный советский дипломат Л. М. Карахан: «По опыту Хивы, Бухары (да и самого Туркестана) мы знаем, что степень признательности (восточного) населения к образовавшимся вместо эмиров (советским) правительствам определяется количеством русских штыков, находящихся в этих (новых) республиках».[63]

В период колониального господства России казахи, кыргызы, узбеки и туркмены, а также представители других восточных народов Центральной Азии не призывались на службу. Исключение составляли дворяне, лица, имеющие европейское образование, принявшие православие, вошедшие в состав российской бюрократии.

Попытка осуществить массовый призыв «туземного населения» на тыловые работы в 1916 году привела к массовому восстанию, которое подавлено было весьма жестоко. Призыв противоречил условиям подданства народов Средней Азии и Казахстана. Например, в грамоте, высочайше пожалованной султанам Большой Киргиз-кайсацкой (казахской) орды о принятии их в подданство, говорилось, что «султаны и весь киргиз-кайсацкий народ, им подвластный», будут «совершенно свободны от рекрутской повинности во всякое время». Грамота была скреплена Государственной печатью и выдана 13 мая 1824 года в Санкт-Петербурге.[64]

Освобождение от воинской повинности не касалось народов Поволжья. Накануне войны представителей тюркско-мусульманских народов (татар, башкир, мещеряков и тептярей), служивших в регулярной российской армии, насчитывалось: нижних чинов – 38 тыс. (3,1 %), из которых признавали себя мусульманами 35,8 тыс.; штабс-капитанов, поручиков, подпоручиков и прапорщиков – 37; полковников, подполковников и капитанов – 186, генералов – 13 (в том числе «магометанского» вероисповедания – 10). Всего в России было 269 офицеров-мусульман.[65]

Одновременно в царской армии появились и добровольческие части из мусульманских народов. Известна была храбрость текинского (туркменского) полка, татарского (азербайджанского) полка в составе так называемой Дикой дивизии.

Представители народов Центральной Азии после установления советской власти стали призываться на службу. Здесь даже формировались национальные части, особенно в годы Второй мировой войны. Германия и Япония также создавали воинские формирования из колонизированных своими противниками народов, которые должны были бороться против своих угнетателей. В Германии, например, был сформирован Туркестанский легион.

Распад системы социализма означал и окончание военного противостояния между двумя мировыми системами, ликвидацию межгосударственных структур социалистического блока и, прежде всего, Организации Варшавского договора. Страны Восточной Европы освободились от советского военного присутствия и постепенно трансформировались по большей части в «Новую Европу» с активным участием в НАТО. Ликвидация советских военных баз походила больше на бегство, чем на вывод войск, и создала дополнительные проблемы для экономики СССР.

Второй частью ликвидации некогда единой системы вооруженных сил стало разрушение Советского Союза. Метод был предельно простым. Территория республики определяла и границы раздела Советской армии. Все, что находится здесь, принадлежит нам, считали во всех странах СНЕ в том числе и в Центральной Азии. Правда, расположение единого командования в Москве и неуверенность региональных руководителей в собственных силах в начале 90-х годов XX века позволили России вывезти из республик очень и очень многое. Затем раздавались жалобы на то, что Российская Федерация провела несправедливый раздел общего имущества. В то же время в горячих точках – на Северном Кавказе и в Закавказье, Таджикистане – происходило разграбление советских военных складов и даже разоружение воинских частей местными военизированными формированиями и криминальными группами.

На основе советских частей, соединений, объединений и округов создавались национальные вооруженные силы. И в этом была своя необходимость. Центральная Азия в любой момент могла превратиться в крупный очаг войны – гражданской, как это было в Таджикистане, или между республиками. Встал вопрос о вероятности вторжения моджахедов с территории Афганистана в Таджикистан, Туркменистан, Кыргызстан и Узбекистан. Падение поддерживавшегося СССР режима Наджибуллы в апреле 1992 года означало прекращение российского политического присутствия в Афганистане. Центральноазиатские исламские оппозиционные движения получили возможность использовать территорию Афганистана для формирования боевых групп. Для Раббани и Масуда таджикские беженцы и вооруженные бойцы создавали особенно болезненную дилемму, ибо они претендовали на статус муджахеддинов или мухаджиров, т. е. борцов против атеистического режима. Но при этом оценка их религиозности и соблюдения исламской обрядности была далека от желаемой. Тем не менее Северный альянс, прежде всего узбекские формирования, стали использоваться Узбекистаном как щит, прикрывающий страну от вторжения талибов с юга. Президент И. Каримов оказывал поддержку генералу Дустуму бензином, снаряжением, финансами. Но эта поддержка не могла обеспечить безопасность достаточно эффективно и надежно.

Еще одной проблемой стала общая нестабильность, вызванная формированием новых мировых отношений. Появление новых независимых государств стало стимулом для роста сепаратистских устремлений в разных государствах. В КНР резко обострилась проблема СУАР[66], где уйгурские движения активизировали свои выступления за воссоздание независимого от Китая государства. Северный Кавказ, прежде всего мятежная Чечня, также воздействовал на общую ситуацию в регионе. Гражданская война в Таджикистане вызывала серьезную тревогу в соседних республиках – Узбекистане и Кыргызстане.

В начале 90-х годов XX века вновь образованные государства Центральной Азии получили в наследство от СССР приграничные проблемы с Китаем, а также между странами региона. Земельно-водные, ресурсные противоречия, существовавшие и в советское время, вырвались наружу и могли спровоцировать межгосударственный конфликт. И в этом плане регион отнюдь не был одинок. Дефицит природных ресурсов к тому времени стал причиной вооруженных конфликтов во многих частях развивающегося мира.

На этом фоне все теоретизирования о создании общих вооруженных сил стран СНГ под фактическим российским командованием отнюдь не успокаивали. Тем более что шла война между Азербайджаном и Арменией, Молдовой и Приднестровьем, шел тяжелый спор о разделе Черноморского флота. В конфликтах, которыми сопровождался распад СССР, было ясно видно вмешательство России. Создание национальных армий, наряду с переговорами о единых вооруженных силах СНГ, стало стратегией практически всех стран бывшего СССР.

Исключение составляли ракетные войска и их вооружение. В Центральной Азии единственным ядерным государством мог стать Казахстан. Но получив гарантии ядерного клуба и экономическую помощь, испытав на себе мощное дипломатическое и информационное давление, Казахстан расстался с ядерным потенциалом. Это был единственно верный шаг.

Как уже говорилось, строительство армий осуществлялось на основе военных округов и армий, сопутствующей инфраструктуры. Исключением стал Таджикистан, вооруженные силы которого являются интегрированными из правительственных сил и сил оппозиции, рождавшихся в ходе формирования ополчений и отрядов полевых командиров.

Материальное положение армий Центральной Азии длительное время было незавидным. Немногие выделяемые средства расхищались коррумпированными чиновниками. Это был процесс выживания, в том числе и за счет торговли доставшимся в наследство оружием и военным имуществом. Частые смены командного состава, коррупция, систематические реорганизации не позволили армиям стать реальной военной или политической силой. «В большинстве новых независимых государств военные не являются важной политической силой, и главной проблемой вооруженных сил является то, что они не готовы к ведению боевых действий по отражению сколько-нибудь существенной военной угрозы», – считают эксперты.[67]

Разрушение биполярной системы международных отношений привело не только к расширению НАТО и ЕС, распаду СССР, системы социализма, но и к проникновению США на территорию бывшего Советского Союза. США и НАТО прочно обосновались в Восточной Европе. Поначалу это вызывало протесты России и ряда пророссийских организаций в этих странах. Но дело закончилось тем, что выбор между НАТО и Россией был решен не в пользу последней.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Александра Лескова давно чувствует, что в ее жизни не все складывается так, как она мечтала. Ей за с...
Владимир Михайлович Жухрай получил генеральское звание, будучи… 22 лет от роду. И произошло это не н...
Конец такого длинного пути по Файроллу уже близок. Для этого осталось всего лишь прогуляться по Югу ...
Как началось восхождение к славе звезды советской эстрады? Кто писал для будущей Примадонны стихи и ...
Правят Севером Золотые рода. Стоит над ними кёниг Вилхо. Крепок его трон клинком Черного Янгара, о к...
Даже самый лучший план действует лишь до начала его осуществления. Эту мудрость в очередной раз ощут...