Будут неприятности (сборник) Щербакова Галина
– Ты так говоришь, будто считаешь, – Ольга Николаевна нервно засмеялась, – что мне лучше умереть?
– Лучше, – ответила Лена.
– Тебе это покажется странным, но мне не хочется умирать, – невесело засмеялась Ольга Николаевна. – Мне всего двадцать шесть лет. Я еще даже моря не видела… Да что моря! Я в Эрмитаже не была! Я на Елену Образцову еще ни разу не попала!..
– Я видела море – вода, и все. Была в Эрмитаже – скучно. Вашу Образцову чуть не каждый день показывают по телевизору.
– Я поняла. Ты хочешь сказать – ради такого не живут… Лена! Я люблю твоего папу!
– Он всегда любил маму! Всегда! Он ей вот такие, – развела руками, – букеты приносил… Он давал ей свою кровь! А когда лифт сломался, он ее на руках поднимал по лестнице… При чем тут вы?
– Я понимаю, – тихо говорит Ольга Николаевна. – Я очень тебя понимаю. Но любовь… Она ведь и уходит…
– Куда? – кричит Лена. – Куда?
– Этого никто не знает, – отвечает Ольга Николаевна. – Она не спрашивает…
– Я знаю, – жестко говорит Лена. – Вам двадцать шесть лет, а замуж вас никто не берет. Вы не имеете права любить моего папу! Он не ваш! Он – наш!
– Хорошо, – сказала Ольга Николаевна, – хорошо! Давай спросим у него!
– Я сама у него спрошу! Сама! Без вас! – кричит Лена. – Вы не так спросите… Вы нарочно все сделаете…
Лена бежит из музыкальной школы, дорогу ей преграждает Митя.
– Пошли в кино? – предлагает он. – Название смешное. «Кукарача».
– Оставь меня в покое, – говорит Лена, – и иди своей дорогой…
– Ленка, почему ты такая, ходишь как перевернутая? Как будто тебя взболтали…
– Слушай… Иди, а? Ну по-хорошему… Не до тебя!
– Но я же за тобой ухаживаю, как ты не понимаешь?
– Понимаю. Но не хочу этого…
– Почему?
– Я это ненавижу.
– Как это можно ненавидеть? – Митя говорит это очень торжественно.
– Всем сердцем! Уходи! – жестко сказала Лена. – Иди за Веркой… Она давно тебе глазки строит.
Мимо них лениво, делая вид, что она никого не замечает, прошла Вера Кузнецова.
– Верка – глупая, – сказал Митя.
Лена стоит у института, где работает отец, ждет его. Высыпали сотрудники, растеклись в разные стороны. Отец вышел на высокое крыльцо один, и вид у него – как у человека, который не знает, куда ему идти.
Медленно, медленно Лена подымается к нему, и он наблюдает, как она замирает на каждой ступеньке.
– Привет! – сказала она.
– Привет! – ответил он.
– Ты домой? – спросила она.
– Естественно! – ответил он.
Они идут молча.
– Мне один мальчишка в любви объяснился, – сказала Лена. Отец вздрогнул.
– Уже?
– А что? Это у меня уже было не раз. Еще в детском саду.
– Ну, если в детском саду… – облегченно засмеялся отец.
– Я не верю в любовь! – сказала Лена.
– Напрасно! – тихо сказал отец.
– Я не верю в любовь, которая то приходит, то уходит… Любовь ведь то, что навсегда?
– Это как повезет, – ответил отец.
Лена закусила косичку. Сейчас она должна сказать что-то важное…
– Папа! – сказала она. – Мне один человек сказал, что меня будто взболтали. Совершенно верно… У меня все перевернулось…
– Знаешь, – тихо сказал отец, – может, это хорошо и нужно, чтоб время от времени в нас все переворачивалось? Душа, она же живая… Должна быть живая…
– Нет, – упрямо сказала Лена. – Пусть тогда она будет неживая…
Отец обнял ее.
– И все-таки… Пусть живет… – сказал он. – И пусть болит. Знаешь, в боли душа мудреет, приобретает опыт… – Смеется. – Вот разлюбит тебя Митя, и ты обязательно поймешь что-то для себя новое…
– Разлюбит? – спросила Лена. – Да пожалуйста! Сколько угодно! Только как это все гадко!
– Ты у меня маленькая максималистка… А я твой старый, мудрый отец…
– Папа! Мама сегодня посолила чай… Представляешь…
– Вот этого от нее я совсем не ожидал, – с грустью сказал отец.
Лена входит в зал, где занимаются фехтованием. Володя Климов ее увидел, снял маску, подошел.
– Привет, старая знакомая!
– Я пришла записаться, – говорит ему Лена. С интересом смотрит на фехтующих ребят. – Скажите, а женщины когда-нибудь дрались на дуэлях?
– Судя по всему, – сказал Володя, – это у них впереди.
– Дадите мне шпагу?
– Ни за что, пока не узнаю, что ты за человек.
– Обыкновенный человек, – отвечает Лена.
– Обыкновенных людей нет. Все люди необыкновенные, все люди – чудо, – говорит Володя.
– Это нескромно думать о себе: я – чудо, – твердо сказала Лена.
– Тут надо вот о чем договориться, – ответил Володя. – Я о себе так думать не буду – я, мол, чудо, – но ты обо мне так думай… Непременно.
– О вас? Лично?
– А что ты думаешь? И обо мне? И обо всех. Вот о нем… И о нем… И о нем… – Он показывает на занимающихся ребят. – Думай о человеке хорошо… Сочувствуй ему. Наступил на ногу человеку – и тебе же больно… Не обижайся, но ты еще не очень это понимаешь. Вот Оля – очень хорошая девушка, а ты вела себя с ней как бандитка…
– Такая хорошая, а замуж не вышла, – говорит Лена.
– Но ей еще не сто лет, – смеется парень.
– Она дрянь, эта ваша хорошая девушка! – кричит она парню. – Не нужен мне ваш кружок! Если хорошие у вас такие плохие!
– Ладно. Оставайся, – говорит Володя. – Тебя еще надо учить уму-разуму.
– Не надо меня учить, и одолжений ваших мне не надо, – ответила Лена и пошла сквозь зал, сквозь фехтующих, руками разводя рапиры.
У бабушки в коммуналке. Бабушка и ее соседка стоят на кухне у газовых конфорок. У каждой варится что-то свое. Возле них, в коридоре в инвалидной коляске, старик читает книжку.
– Я бы на ее месте ушла не думая! – говорит соседка бабушке. – Ей ходить в брошенных? Да это смех какой-то! Я в суд хожу на нее смотреть. Как говорит! А держится! Если таким женщинам начнут изменять, тогда лучше Всемирный потоп! Ты сходи к… этой самой… Если она порядочная – поймет… А с непорядочной и считаться нечего. Припугнуть можно. Правильно я советую, Ваня?
Старик, оторвавшись от книги, с сомнением покачал головой.
– Оно… дело тонкое, Аня…
– Вы уж молчите, Христа ради… Я ведь от отчаяния вам сказала, – бабушка уже не рада, что начала этот разговор. – Время пошло какое-то… Неверное, что ли… Раньше такого не было.
– Время как время, – твердо говорит соседка. – И всегда такое было. А за Любу надо – стеной. И объяснить ей самой, какая она женщина! И сказать ей, что она главная. Все в семье от нее, от женщины! Какую она заведет музыку, такая и будет играть. Правильно?
На сей раз старик утвердительно кивнул.
Возле музыкальной школы. Бабушка в шляпке, перчатках, с квадратной сумочкой под мышкой чувствует себя неуютно. Но почему-то она решила, что должна выглядеть именно так, а не иначе, на этом предстоящем свидании.
Она ждет Ольгу Николаевну. Вот вышли ребята, разбежались во все стороны, а потом вышла она. Бабушка поправила воротничок у кофточки и пошла ей навстречу.
– Здравствуйте! – сказала бабушка.
– Здравствуйте, – торопливо ответила Ольга Николаевна и, радостно замахав кому-то рукой, быстро прошла мимо: мало ли родителей здороваются с ней возле школы.
Бабушка растерянно посмотрела ей вслед. Ее собственный зять совсем недалеко от нее ждал с букетом цветов учительницу, и лицо его было молодым и счастливым.
Бабушка подошла к первому попавшемуся дереву и ухватилась за него, как за спасение. Давила пуговичка этой дурацкой старомодной кофточки, давила шляпка.
Она расстегнула пуговичку, а потом зачем-то сняла шляпку, повесила ее на дерево и беспомощно опустилась на скамью. Нечем было дышать.
Вечер. Зарывшись лицом в собаку, сидит на диване отец. Мать в том самом красивом халате, который мы уже видели, кончает мыть посуду. Моет ее в резиновых перчатках, и видно, что ей это непривычно. Закончила, с отвращением сдернула их и придирчиво посмотрела на маникюр. Лена в коридоре снимает кеды и внимательно смотрит то на отца, то на мать. Поняла, что они молчат. Обратила внимание на брошенные в раковину резиновые перчатки, на затихшего в умилении Капрала.
– Буду заниматься фехтованием, – сказала она громко, выбрасывая вперед руку, как при игре. Отец поднял голову.
– Не переходи, дочь, границу, фехтование – дело исконно мужское. Женщинам драться не надо.
– А что им делать? – мать спросила с вызовом. Но тут же стушевалась, потому что, видимо, решила не спорить. – Иди ешь! – сердито сказала она дочери. – И посуду после себя помой. Устала я…
Она села в кресло напротив отца, а тот снова спрятался за собаку.
– Иди ко мне, Капраша! – позвала мать.
Заерзал Капрал, лизнул отца и пошел к матери. Открытый теперь для глаз, отец занервничал, стал искать трубку.
Мать протянула ему ее, лежавшую тут же, под газетой.
– А я принесла тебе подарок, – громко сказала Лена.
Она полезла в портфель и достала коробку с табаком.
– Спасибо! – поспешно сказал отец, пряча коробку.
– Откуда у тебя деньги на такие подарки? – спросила мать. – Мне не нравится, что ты ходишь по табачным киоскам… – Отцу: – И ты ей это скажи…
– Мне не нравится, что ты ходишь по табачным киоскам, – повторил отец в той же интонации. – Я повторил…
– Что ты все иронизируешь? – закричала мать. – Ты что, не знаешь, что они все в этом возрасте начинают курить?!
– Я не курю, – сказала Лена.
– Она не курит, – повторил отец.
Залаяла собака, и тут же раздался звонок в дверь. Лена бросилась открывать. За дверью стоял Митя, а за Митей старуха – соседка бабушки, держа в руках квадратную сумочку и шляпку.
– Я тебя звал мысленно, – сказал Митя, – но, видимо, в космосе были помехи…
– Ее взяли прямо с улицы, – сказала соседка. – Она упала в обморок. До вас невозможно было дозвониться…
Бабушка лежит на кровати дома. Рядом сидит мать. На столе фрукты, молоко, конфеты, соки, цветы. Все брошено навалом.
– Ну что я с этим буду делать? – спрашивает бабушка.
– Есть и пить, – говорит мать. – Зачем ты к ней шла? Зачем?
– Я хотела на нее посмотреть…
– Ну?
– Молоденькая она…
– Я старая?
– Что ты такое говоришь?
– Я старая, старая, – говорит мать. – Это не от лет… От состояния души… Ведь было у нас с ним все, было. Почему я не берегла все это? Почему я думала, что все навсегда? Как мне объяснить Ленке, когда она вырастет, что это надо беречь… Что не бросают любовь на произвол судьбы, что с ней надо носиться, как с писаной торбой. Она стоит того…
– А он? Он говорит что-нибудь?
– Только с собакой! С ней у него полное взаимопонимание. Она… очень хорошенькая?
– Ты в сто раз лучше, доченька!
– Иногда такая во мне злость поднимается… Ну, думаю, все! Пусть уходит… Смотрю – Ленка… Я столько этих брошенных девчонок насмотрелась, столько этих страдальческих лиц видела… Не проходит для них это даром… Никому… Надо стерпеть, думаю, надо. Но скажи мне, мама, надо или не надо? Скажи!
– Стерпи, доченька! – тихо говорит бабушка.
– Господи! А тут еще заранее на день рождения назвала… А может, это во мне и не любовь вовсе? Самолюбие проклятущее? Гордость? – сказала мать серьезно, раздумчиво и решительно встала.
– Все одно – любовь, – тихо сказала бабушка. – Все оно вместе, детка…
Квартира Лениных родителей. День рождения матери. Мать очень хороша в этот вечер, просто красавица.
– Любушка! Красавица ты наша! – говорит тот самый Коля, заседатель, которого мы видели в суде. Он исполняет роль тамады. – Ты сейчас в возрасте акме. Объясню для темных. По-гречески это означает время расцвета. Ты у нас народный судия в расцвете… И не зря народ весь, как один, шел и бросал за тебя в щель свои бюллетени.
– Судью на мыло! – кричит подвыпивший гость.
– Народ изъявляет, – продолжает тамада. – Хотим Любу! Пусть нас судит Люба! Люба! Народ за тебя!
– Это и есть акме! – смеется бабушка.
Она чувствует себя не очень хорошо, но старается, чтобы это было незаметно.
– Почему меня перебивают в этом доме? – обижается тамада. – Что такое акме по-вашему? По-старинному?
– Говори, говори, – смеется бабушка. – Ты ведь, пока свое не скажешь, не остановишься.
– Спасибо! Вы меня поняли. Значит, первое. Люба служит народу.
– Судью на французское мыло, – кричит гость.
– Спасибо, родной! – смеется мать. – Ты меня повысил в цене.
– Второе слагаемое акме – семья, – упорно продолжает тамада. – Любимый муж… Встань, Сережа, пусть на тебя люди посмотрят…
– Избиратели, – уточняет пьяный.
Сережа неловко приподнимается.
– Сережа – замечательный человек. Он инженер. На своем ящике он обеспечивает нам безопасность… Возможность так сидеть, рожать детей…
– Сидя не рожают, – сказал пьяный.
– Они оба защитники наши. Любушка и Сережа, – гнет свою линию тамада. – Любушка – от зла внутреннего, а Сережа – внешнего. И есть дочь! Елена! Представитель нового поколения, – вопит тамада. – Молодого, незнакомого… Прекрасный, гармоничный треугольник.
Все повернулись к Лене.
– Как она выросла!
– Дите! Скажи слово!
Ее подтолкнули, заставили встать, вложили ей в руки бокал шампанского. Бабушка отобрала бокал, потом раздумала, отлила немного себе, а остальное вернула Лене.
– Ишь, разошлись! – сказала бабушка.
– Ну, Ленка, за что пьем?
– За здоровье мамы! – тихо и смущенно сказала Лена и добавила: – И папы…
– Простенько, но со вкусом…
Все потянулись к ней с бокалами, рюмками.
– Выпьем за них! – совершенно трезвым голосом сказал пьяный гость. – Они лучше нас. Они обязаны быть лучше нас. За тебя, девчонка! Я забирал тебя из роддома. Ты вопила всю дорогу, как резаная. Видимо, мы тебе не очень нравились…
Мать встала со своего места, подошла к дочери, обняла ее.
– Она у меня на самом деле хорошая! – сказала она.
– А ты сегодня очень красивая, – сказала Лена. – Тебе идет это все. – Она показала на яркое платье до полу, и волосы, рассыпанные по плечам, и обнаженные красивые руки, и смелую косметику. – Почему ты это не делаешь каждый день? Правда, папа, ей надо это делать каждый день?
Но отца на месте не было.
– Как же я могу быть такой на работе? – ответила мать. – Суд – место строгое, невеселое…
– Как крематорий, – снова начал придуряться гость.
– Подрыгаемся! – закричал кто-то.
– Надо утрамбоваться.
Лена находит отца по шнуру телефона, который тянется в ванную. Поставив телефон на колено, отец набирает один и тот же номер, один и тот же номер. Лена видит это.
– Дозвонился? – спрашивает она, выходя в коридор.
– Нет… То есть… Да… – в смущении пробормотал отец и вышел из ванной.
Лена смотрит, как танцует отец в кругу. Танцует сам с собой, благо теперь так можно. И улыбка у него отрешенная, но, с другой стороны, и насмешливая, будто он танцует и смотрит на себя со стороны: как это я ловко выделываю коленце, когда мне удавиться хочется.
В круг вошла мать, подняла вверх руки и закружилась. Все стали ей аплодировать, дали ей место, так они и танцевали вдвоем, потому что отец, находясь в своем расчетверении, не заметил, что им предоставили солировать.
– Горько! – закричал тамада.
Мать положила отцу руки на плечи и приблизила к нему лицо. «Меня надо поцеловать», – говорили ее глаза. Отец смущенно улыбнулся и прикоснулся к щеке жены целомудренно и чисто. «Идиот», – прокричали ее глаза. И мать сама, властно и по-хозяйски, поцеловала мужа в губы.
Лена сдернула с вешалки плащ, свистнула Капралу и выскочила из дома.
Она звонит в дверь учительницы.
– Кто там? Кто? – спрашивают ее.
Лена не отвечает, а давит и давит на пуговичку звонка.
– Кто? Кто? – голос у учительницы испуган.
Лена стучит ногой в дверь.
Мы видим, как, запахиваясь в халатик, учительница открывает дверь.
– Господи! – говорит учительница. – Господи! Ну что тебе от меня надо?
Лена беспомощно, словно пьяная, вошла в квартиру и опустилась на ящик для обуви, что стоял у двери. Возле ящика стояли мужские клетчатые тапочки, которые покупал отец при Мите. Именно их, и только их, видела сейчас Лена.
Учительница присела возле Лены, подняла на нее измученные глаза.
– Я не виновата перед тобой ни в чем, – сказала она. – Это правда. – И тихо добавила: – Уже правда. Я уезжаю…
– Если вы из-за меня, – говорит учительнице Лена, – то мне это не надо.
Учительница смотрит на нее с горечью.
– Почему вы ему по телефону не ответили? – спросила Лена.
– Вероятно, не услышала звонка, – как бы оправдываясь, говорит учительница.
– Это неправда! – крикнула Лена.
Лена мгновенно поднялась на ноги, распахнула дверь и, дернув за поводок Капрала, побежала вниз.
…Домой первым ворвался Капрал. Гостей уже не было, а отец с матерью в четыре руки мыли посуду.
– Явилась, – сказала мать. – Не можешь без эксцессов…
Небрежно бросила отцу:
– А ты дергался. У нас просто фокусы. Нрав… – Мать засмеялась. – Переходный возраст.
Лена зубами вцепилась в верхнюю пуговицу плаща, та застряла в петле, не расстегивалась. Тогда обеими руками она ухватилась за воротник и со всей силой с ожесточением дернула плащ в обе стороны так, что застежки треснули, и все пуговицы плаща сверху донизу мгновенно оборвались и посыпались на пол.
– Ты что? – закричала мать. – Сошла с ума?
Она шагнула к дочери и как-то деловито дала ей пощечину.
– Опьянела, что ли?
– Нет, – неожиданно спокойно ответила Лена, сбросила плащ и отправилась к себе в комнату. – Спокойной ночи, – сказала она и хлопнула за собой дверью.
Капрал свернулся в комочек возле порога ее комнаты.
…Отец и мать лежат в своих кроватях.
– Ни грамма! – говорит мать. – Ни грамма нельзя лить ей даже самого слабого вина в этом возрасте.
– Не в этом суть, – сказал отец. – Видишь, я думаю… Дело в нас с тобой… В нас…
– Не в нас, – чеканит мать, – а в тебе…
– Ну, пусть… Во мне… – покорно соглашается отец.
– Я бы дала себя скорей убить, – говорит мать, – чем дать повод, основание мучиться своему ребенку из-за меня. Но ты-то мужчина… Как же ты можешь позволять, чтобы она из-за тебя страдала?
– Ты настолько права, что мне просто нечего сказать, – тихо сказал отец. – Просто нечего…
– Ты мог бы меня при всех поцеловать, как человек?.. Мужчины пошли!
– Не надо со мной во множественном числе.
– Еще бы! Ты индивидуальность! Тебя надо сохранять! А меня? А Ленку?
– Что ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты понял… Ленка чуткая… Она все понимает… – Тихо кричит: – За что ей это?
– Все, – сказал отец. – Все. Ради нее я тебе обещаю…
Перрон вокзала. Володя Климов провожает Ольгу Николаевну.
– Поливай цветы, – говорит она ему.