Любовь живет три года Бегбедер Фредерик

III

День X – 5

Официантку в платье с голой спиной зовут Матильда. Хоро-о-ошая девушка. Жан-Жорж спел ей песню Гарри Белафонте: «Matilda she take me money and run Venezuela»[29].

Я, пожалуй, мог бы в нее влюбиться, если бы не скучал так сильно по Алисе. В баре «Сес Рокес» мы пригласили ее потанцевать. Она хлопала в свои матовые ладошки и покачивала бедрами, длинные волосы колыхались. У нее были небритые подмышки. Жан-Жорж спросил:

– Простите, мадемуазель, мы ищем, где бы переночевать. У вас не найдется местечка, por favor?[30]

Она носила тонкую золотую цепочку на талии и такую же – на лодыжке. Жаль, но Матильда не взяла наши деньги и не сбежала в Венесуэлу. Но косяки с нами крутила, пока все мы не уснули под открытым небом. У нее были длинные ловкие пальцы. Она старательно лизала папиросную бумагу. Кажется, нас всех забрало, даже ее.

Когда мы вернулись в Касу, Матильда сграбастала мой член. Киска у нее была огромная, но мускулистая и пахла каникулами. Ее волосы воняли коноплей. Она орала так громко, что Жан-Жоржу пришлось занять ее рот, чтобы заткнулась; потом мы поменялись местами, а в итоге дружно эякулировали на ее большие крепкие сиськи. Я кончил и тут же проснулся – весь в поту, умирая от жажды. Настоящему отшельнику не следует увлекаться экзотическими травками.

Через пять дней будет ровно три года, как я живу с Алисой.

IV

День X – 4

Мужчина без женщины дичает: несколько дней одиночества – и он перестает бриться, мыться, урчит по-звериному. Человеку понадобилось несколько миллионов лет, чтобы прийти к цивилизации, а вернуться в неандертальское состояние можно дней за шесть. Я все больше похожу на обезьяну. Чешу между ног, ковыряю в носу и ем козявки, хожу раскорякой. За столом набрасываюсь на жратву, ем руками, закидываю в себя, как в помойку, все подряд: колбасу со жвачкой, сырные чипсы с молочным шоколадом, кока-колу с вином. После еды рыгаю, пукаю и харкаю. Вот вам портрет молодого французского писателя-авангардиста.

Алиса явилась сюрпризом. Она закрыла мне руками глаза на рынке в Моле, хотя я ждал ее приезда только через три дня.

– Угадай, кто это?

– No se[31]. Матильда?

– Мерзавец!

– Алиса!

Мы упали друг другу в объятия.

– Ну ты даешь, вот это сюрприз так сюрприз!

Черт, кто меня тянул за язык?

– Признайся, ты ведь не ждал меня, а? Кстати, кто такая Матильда?

– Да так… Жан-Жорж вчера подцепил аборигенку.

Если это и не называется счастьем, то, во всяком случае, очень на него смахивает: мы лакомимся местной ветчиной на пляже, вода теплая, Алиса загорела, и глаза у нее стали совсем зелеными. После обеда мы ложимся вздремнуть. Я слизываю морскую соль с ее спины. Сна у нас ни в одном глазу. Пока мы занимаемся любовью, Алиса мне перечисляет, сколько парней в Париже умоляли ее бросить меня. А я подробно рассказываю вчерашний эротический сон. Почему у всех женщин, которых я люблю, такие холодные ноги?

Жан-Жорж с Матильдой присоединяются к нам перед ужином. Вид у них очень влюбленный. Они успели выяснить, что оба потеряли в этом году отцов.

– Но для меня это тяжелее, потому что я женщина, – вздыхает Матильда.

– Терпеть не могу женщин, влюбленных в своих отцов, особенно в покойных, – говорит Жан-Жорж.

– Не влюблены в своих отцов только фригидные женщины и лесбиянки, – уточняю я.

Алиса и Матильда танцуют вдвоем – ни дать ни взять, две сестрички-кровосмесительницы. Хорошо, мы не успели ничего испортить, расстаемся с сожалением и отыгрываемся каждый у себя в комнате.

Перед тем, как уснуть, я совершаю наконец революционный поступок – снимаю часы. Чтобы любовь жила вечно, достаточно забыть о времени. Это современный мир убивает любовь. Может, тут нам и поселиться? Здесь все недорого. Я буду посылать статьи в Париж по факсу, возьму аванс в нескольких издательствах, время от времени можно проворачивать рекламную кампанию через Интернет…

И будем мы подыхать со скуки.

Черт, опять эта тревога. Я чую близкую опасность. Я сам себе осточертел. Вот бы кто-нибудь сказал мне, чего я хочу. Никуда не денешься, временами наша страсть становится нежностью. Неужели механизм опять запущен? Надо восполнять эндорфины. Я люблю ее – и все-таки боюсь, как бы мы не заскучали. Иногда мы нарочно играем в зануд. Она говорит мне:

– Ладно, схожу-ка я в магазин… Скоро вернусь…

Я отвечаю:

– А потом пойдем гулять…

– Собирать розмарин…

– Обедать на пляже…

– Покупать газеты…

– Ничего не делать…

– Или покончим с собой…

– На Форментере – умереть красиво можно только одним-единственным способом – упасть с велосипеда, как певица Нико[32].

Если мы шутим на эту тему, говорю я себе, значит, все еще не так страшно.

Напряжение возрастает. Через четыре дня будет ровно три года, как я живу с Алисой.

V

День X – 3

С Алисой мы занимаемся любовью не так часто, зато все лучше и лучше. Я до квадратного сантиметра знаю ее излюбленные местечки. Она закрывает мне глаза. Раньше она кончала через раз, теперь – не пропускает ни разу. С обеда до вечера она не мешает мне писать. Пока я работаю, жарится на солнышке на пляже. Возвращается к шести, и я готовлю ей ледяной коктейль. Проверяю, везде ли одинаково хорош ее загар. Пью сок ее грейпфрутов. Она сосет меня, потом я ей вставляю сзади. После этого она через мое плечо читает написанное и просит убрать «вставляю сзади». Я уступаю, пишу «беру ее», а когда она отворачивается, делаю одну маленькую операцию на своем «Макинтоше». Такова цена изящной словесности, История Литературы – длинная цепь предательств, надеюсь, Алиса меня простит.

Я не хочу дочитывать «Ночь нежна»; у меня какое-то нехорошее предчувствие: по-моему, не все ладно у Дика Дайвера с Николь. Я слушаю «Крейцерову сонату» и вспоминаю одноименный роман Толстого. Обманутый муж убивает жену. Скрипка и фортепьяно Бетховена навеяли ему этот дуэт. Я слышу, как они сходятся, заглушают друг друга, взмывают, расстаются, мирятся, ссорятся и, наконец, сливаются в финальном крещендо. Это музыка жизни вдвоем. Скрипка и фортепьяно не могут звучать поодиночке…

Если из нашей истории ничего не выйдет, я стану законченным скептиком. Никогда и никому я уже не смогу дать так много. Неужели на старости лет мне останется только ублажаться с дорогими шлюхами и видеокассетами?

Нет, у нас должно получиться.

Мы должны миновать трехлетний рубеж. Ну что я за человек, меняю мнение каждую секунду.

Может, нам лучше пожить врозь. Жизнь вдвоем так выматывает.

Для меня не существует никаких табу, и обмен партнерами меня не шокирует. В конце концов, если уж быть рогоносцем, так лучше устроить это самому. Свободный союз – это выход: адюльтер под контролем.

Нет. Я знаю: нам надо завести ребенка, и поскорее!

Я боюсь сам себя. Обратный отсчет пошел, истекают Дамокловы дни. Через три дня будет ровно три года, как я живу с Алисой.

VI

День Х-2

Глупо желать незыблемой жизни. Мы хотим, чтобы время остановилось, чтобы любовь была вечной и ничто никогда не угасало, – хотим всю жизнь нежиться в золотом детстве. Мы возводим стены, чтобы оградить себя, и эти самые стены станут когда-нибудь тюрьмой.

Теперь, когда я живу с Алисой, я не строю больше стен. Я принимаю каждое мгновение с ней как подарок. Оказывается, тосковать можно и по-настоящему. Иногда мне бывает так хорошо, что я говорю себе: «Надо же! Я ведь буду потом об этом жалеть: надо постараться не забыть эти минуты, чтобы было что вспомнить, когда все станет плохо». Я понял одну вещь: чтобы любовь не прошла, в каждом должно быть что-то неуловимое. Не допустить пресности – нет, это не значит подстегивать себя искусственно созданными дурацкими встрясками, просто надо уметь удивляться чуду каждого дня. Быть щедрым и не мудрить. Ты точно влюблен, когда начинаешь выдавливать зубную пасту на другую, не свою щетку.

Я узнал главное – чтобы стать счастливым, надо пережить состояние ужасной несчастливости. Если не пройти школу горя, счастье не может быть прочным. Три года живет та любовь, что не штурмовала вершины и не побывала на дне, а свалилась с неба готовенькая. Любовь живет долго, только если каждый из любящих знает ей цену, и лучше расплатиться авансом, не то предъявят счет апостериори. Мы оказались не готовы к счастью, потому что были не приучены к несчастью. Нас ведь растили в поклонении одному богу – благополучию. Надо знать, кто ты есть и кого ты любишь. Надо завершиться самому, чтобы прожить незавершенную историю.

Я надеюсь, что лживое название этой книги вас не слишком достало: конечно, любовь живет вовсе не три года; я счастлив, что ошибся. Подумаешь – книга опубликована в издательстве «Грассе», это не значит, что в ней написана непременно правда.

Я не знаю, что готовит мне прошлое (как говаривала Саган), но иду вперед, трепеща от ужаса и восторга, потому что выбора у меня нет, вперед, не так беспечно, как прежде, но вперед, несмотря – вперед, вопреки – вперед, и клянусь вам, это прекрасно.

Мы любим друг друга в прозрачной воде безлюдной бухточки. Танцуем на верандах. Обнимаемся на углу плохо освещенного переулочка, потягивая «Маркес де Касерес»[33]. И все время едим. Вот она наконец, настоящая жизнь. Когда я попросил Алису выйти за меня замуж, она дала мне ответ, полный нежности, романтики, проницательности, красоты и теплоты:

– Нет.

Послезавтра будет ровно три года, как я живу с ней.

VII

День Х-1

Неотвратимо светит солнце. Может быть, мало кто заметит, но я не один час бился над этой фразой. Щебечут птицы, и только поэтому я замечаю, что уже день. В это лето «Фуджиз» исполнили «Killing me softly with his song» Роберты Флэк, и я знаю, что буду об этом вспоминать.

– Ты знаешь, Марк, что завтра у нас годовщина, три года, как мы вместе?

– Тс-с! Замолчи! Плевать на годовщины, и знать ничего не хочу!

– А по-моему, это здорово, не понимаю, с какой стати ты хамишь.

– Ничего я не хамлю, просто мне надо работать.

– Сказать тебе? Ты – самовлюбленный эгоист, до такой степени зациклился на себе, что просто тошно.

– Чтобы любить кого-то, надо сначала полюбить себя.

– Ты так любишь себя, что больше тебя ни на кого не хватает, вот в чем твоя проблема!

Она укатила на моем мотороллере, оставив за собой волшебный шлейф пыли на ухабистой дороге. Я не пытался ее догнать. Через несколько часов она вернулась, и я попросил прощения, целуя ей ноги. Обещал, что мы устроим барбекю вдвоем, чтобы отпраздновать нашу годовщину. Цветы в саду были желтые и красные. Я спросил ее:

– Через сколько времени ты меня бросишь?

– Через десять килограммов.

– Эй! Я-то тут при чем, если от счастья толстеют?

В это самое время в Париже один артист по имени Бруно Ришар записал в своем дневнике такую фразу: «Счастье – это молчание несчастья». Он может спокойно умирать.

Завтра будет ровно три года, как я живу с Алисой.

VIII

День Х

Вот и настал последний день лета. Конец, конец ощущается во всем на пляжах Форментеры. Уехала, не оставив адреса, Матильда. Ветер протискивается за каменные оградки и путается под ногами. Непреклонно синеет небо. Ширятся владения тишины на Балеарских островах.

Эпикур призывает жить одним днем, полнотой простого удовольствия. Вправду ли стоит предпочесть удовольствие счастью? Чем задаваться вопросом, сколько живет любовь, наслаждаться минутой – не лучший ли способ ее продлить? Мы будем друзьями. Друзьями, которые держатся за руки, загорают, целуясь взасос, нежно овладевают друг другом, прислонясь к стене виллы и слушая Эла Грина, – но все же друзьями.

Великолепный денек выдался в честь нашей годовщины. Мы были на пляже, купались, спали, счастливые из счастливых. Бармен-итальянец в пляжном киоске узнал меня:

– Hello, me friend Marc Marronnier![34] Я ответил ему:

– Марк Марронье умер. Я убил его. Отныне здесь только я, а меня зовут Фредерик Бег-бедер.

Он ничего не расслышал из-за музыки, которая орала на всю катушку. Мы поделили на двоих дыню и порцию мороженого. Я снова надел часы. Я стал наконец самим собой, примирившись с Землей и со временем.

И наступил вечер. Мы зашли к Ансельмо выпить джинкас и послушать, как плещется море о волнорез, а потом вернулись в Касу.

В ночи светились звезды и свечи. Алиса приготовила салат из авокадо с помидорами. Я зажег ароматическую палочку. Потрескивающий радиоприемник передавал старые записи фламенко. Отбивные из ягненка жарились на мангале. На стене между голубыми плитками прятались ящерицы. Сверчки вдруг разом заткнулись. Она села рядом со мной, улыбаясь от полноты чувств. Мы выпили розового вина, по две бутылки. Три года! Обратный отсчет закончился! Вот чего я не понимал: ведь обратный отсчет – это начало. Конец обратного отсчета – и взлетает ракета. Аллилуйя! О радость! О чудо! А я-то, дурак, боялся!

Удивительно в этой жизни то, что она продолжается.

Мы целовались, неспешно, переплетя руки, под оранжевой луной, на пороге будущего.

Я посмотрел на часы: было 23.59.

Вербье-Форментера, 1994-1997