Знак Сокола Хван Дмитрий
Вильям продолжал размышлять, мучительно перебирая в памяти все обстоятельства этого тёмного и непонятного дела. Наконец, его осенило:
— Я понял! — возбуждённо прокричал он. — Готовится разлад наших союзников в европейской войне. Нам с вами нужно срочно поговорить с сэром Эдвардом. Мне нужен Патрик Дойл, срочно!
Тассер удивлённо посмотрел на Вильяма:
«А этот молокосос не так глуп» — подумал бывший член московской торговой компании. Как ему показалось, он понял что имел в виду Вильям.
— Я найду для вас отличную возможность ещё раз послужить королю и Англии, Томас, — продолжал говорить Престкотт. — Для вас и вашего молодого друга Патрика. Вы должны будете попасть на Эзель! Любыми способами, понимаете, любыми! И получить ангарский мушкет. Вы понимаете, что верным роялистам он необходим? Армия парламента более многочисленна, чем наша. В случае успеха вы не останетесь без должной щедрой награды от короля. Я надеюсь на ваш опыт купца и дипломата и думаю, дворянский титул будет вам достойной платой.
В небольшом городке, поставленном в полукилометре от крепости, начался аврал. Пришедший из Енисейска пароход «Молния», тащивший две баржи, привёз часть царского переселенческого каравана. Эти рейсом прибыло пять сотен крестьян, которых надо было разместить, накормить и обогреть, а также обследовать на предмет заболеваний да повывести кишащих на некоторых людях паразитов. Тех же, к кому не было никаких нареканий и все члены семьи здоровы, проходили, после помывки в бане из огороженной части городка в неогороженную. Причём попасть на ту сторону можно было только через одноэтажное небольшое здание пункта миграционного контроля. Выходили из него уже граждане Ангарского княжества, с карточкой семейного учёта и предписанием к поселению в том или ином посёлке. На этот раз кроме пары сотен крестьян нижегородских земель, было полторы сотни башкир и двести посадских человек из Нарымского городка, бунтовавших против новых воевод в прошлом году. Всех этих людей надо было пропустить через эту службу до того, как придёт «Гром» и «Ураган» с оставшимися в Енисейске людьми. Тем временем, на участке между Енисеем и Кетью прокладывался путь — настилались гати, мосты через многочисленные небольшие речушки, вырубались просеки, основывались дополнительные острожки — и всё это за ангарское золото. Царь Михаил желал иметь на этом, не столь длинном участке пути, что шёл посуху, хорошую дорогу. На Урале, втором пешем участке пути, от притока Тавды до притока Камы, уже всё было устроено.
На первом пароходе прибыл и боярин Беклемишев со свитой из нескольких дьяков и московских дворян. Среди прочих был и посланный лично царём Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, сын бедного псковского помещика, который совсем недавно стал служить в Посольском приказе. Михаил Фёдорович лично пожелал отправить этого молодого ещё чиновника в Ангарию, послушав дельный совет головы Посольского приказа думного дьяка Фёдора Лихачёва.
Московские гости чинно сошли с парохода и оглядываясь по сторонам, проследовали за головой Ангарского приказа Василием Беклемишевым, которого распирало от гордости. Его уверенный вид говорил о том, что, в отличие от всех остальных, приказной голова в Ангарии свой человек. Вот и с воеводой граничного городка он обнялся по-братски.
— Воевода Ярослав Ростивлавлевич! — обратился к Петренко Беклемишев. — Покуда твои люди отдарок царю нашему, Государю великому Михаилу Фёдоровичу отсчитывают, ты бы князю вашему Соколу Вячеславу Андреевичу, по радиву обсказал, дабы иль он в енту крепость пожаловал, аль мы к нему бы прибыли.
— Дело есть к князю нашему важное? — деловым тоном спросил наряженный в парадную форму владиангарский воевода. — Сей же час передам Вячеславу Андреевичу.
— Зело важное дельце у нас, — басом подтвердил мужчина в богатом кафтане, стоявший впереди прочих гостей. — Государь наш, великий царь Михаил Фёдорович, послал меня закупить в княжестве ангарском мушкетов и пистолей, а тако же и пушек.
— Плата у нас едина, — закашлялся Петренко, чтобы скрыть немалое удивление. — Соколу только люди надобны.
— Хуть какие? — прищурился московский дипломат. — А ежели ногайцев али казанцев слать будем?
— Казанцев, пожалуй, можно, а вот ногайцев — то не надо, — на всякий случай отказался от неизвестного ему народа Ярослав и улыбнулся:
— Ясно, почему царь Михаил нам башкир прислал. О том, кого присылать, с князем договоритесь.
— Лучше присылать крестьян христианской веры, можно литвинов или немцев, — Дарья встряла в разговор, вызвал оторопь у Афанасия Лаврентьевича, причём не столько самим фактом неуместного явления нового собеседника, а тем, что это оказалась женщина. Волосы её были уложены под кепи, а обычная серо-зелёная форма ангарцев не давала возможности стороннему человеку сразу признать в стоящей неподалёку фигуре женский силуэт. Дабы Ордин-Нащокин не болтнул сгоряча лишнего, Беклемишев тут же припал к его уху, рассказав, кто так бесцеремонно влез в разговор.
— Княжья жёнушка… Дарьюшка, — шептал он дипломату, который тотчас сделал благостное лицо и со сладчайшей улыбкой приветствовал жену Соколова:
— Прости меня, княгиня! Не признал я, дурень, сослепу! — начал было Афанасий, но был остановлен жестом княгини:
— Князь будет тут через седьмицу, тогда и будет разговор.
— Княгиня Дарьюшка! Пущай воевода хуть по радиву весточку ушлёт Соколу! — чуть ли не возопил Беклемишев.
— Это можно. Пошли за мной, Василий Михайлович, — после символического кивка Дарьи, Петренко позвал Беклемишева к радиовышке.
Однако тот показал майору глазами на московского посланника царя, который удивлённо нахмурился такому обороту дела.
— Афанасий Лаврентьевич, прошу тоже проследовать с нами, — пригласил и Ордина-Нащокина Ярослав.
Рассевшись по лавочкам открытого дилижанса, что появились не столь давно на Ангаре, Петренко и остальные покатили в крепости. Оставшиеся московиты довольствовались менее помпезными экипажами. Дарья же отправилась в городок для мигрантов, продолжать свою работу.
— Вона, пушки! Всю реку и берега перекрывают напрочь, — Беклемишев так хвалился ангарскими пушками, что казалось он, как минимум, участвовал в их отливке. — Ежели государь купит их, свейские крепостицы размолотим, ей-ей!
— Скоро воевать со шведами будете? — обернулся к Беклемишеву Петренко.
— Будем, — сухо ответил Ордин-Нащокин. — Когда государь изволит решение своё учинить — тогда и будем воевать.
— Михаил Фёдорович желает наши отчины вернуть в Русь-матушку, — начал объяснять Ярославу Василий Михайлович.
— Забрать Ям, Копорье и Корелу! — воскликнул Петренко. — Да, я помню.
— Ивангород ишшо, — удивлённо проговорил Афанасий. — Да Юрьев древний.
Между тем, проехали крепостные ворота, ангарский дилижанс въехал на территорию военного городка. Радиовышка вырастала из крыши небольшой по размерам, крепкой избы. Сделанная на манер знаменитой глейвицкой башни, она, конечно же, уступала ей в размерах, но службу несла исправно. Московский дипломат, всё же был сражён, несмотря на то, что поначалу он крепился. Пароход, дилижанс, прозрачные окна, черепица, оружные девки — всё это и многое другое, нахлынув на него разом, заставили Ордина-Нащокина всё же раскрыть рот. Под ухмылки Василия Беклемишева. Приказный голова, между тем, начал рассказывать царскому дипломату принцип работы радио.
Проходя в избу, Беклемишев предостерёг коллегу от опрометчивых поступков:
— Ты, Афанасий Лаврентьевич, ежели чего, ножками не сучи и глаза не пучь. Тут всё по уму, а не по волшбе. В Ангарии даже отроки малые по радиву могут разговор весть.
Петренко, приветствовав вытянувшегося молоденького сержанта пограничной стражи и капитана, начальника службы связи, приказал вызывать Соколова. Капитан, бывший рядовой морпех, жестом предоставил рацию сержанту.
— Вона, когда в енту говорят… — указывая на сержанта, продолжал свой рассказ приказной голова. — Воевода, будь ласков, напомни как евойная трубка зовётся? — обернулся к Ярославу Беклемишев.
— Микрофон, Василий Михайлович, — не поворачивая головы, отвечал Петренко.
— Во! Микрофон! В него надобно говорити, а ежели у кого ишшо радива есть, тот его услыхать может, — упёр указательный перст в потолок Беклемишев.
Царский посланец в оцепенении кивал головой.
Первым на запрос откликнулся радист удинской военной школы, молодой голос, представившись кадетом Сивцевым, отчеканил:
— Князь Сокол отбыл вчерашним утром в сторону Быковской пристани на пароходе «Тайфун».
После этого на связь вышел пароход, голосом самого Вячеслава:
— Что-то срочное, Ярослав?
— Так точно, Вячеслав Андреевич, — забрал у сержанта микрофон Петренко. — Царь Михаил затевает войну со шведами, ему срочно нужно оружие.
Последовала долгая пауза, прежде чем Соколов ответил, сквозь помехи, заглушающие его голос:
— Решу вопрос по прибытию, конец связи.
Ордин-Нащокин, тем временем, сидя на лавке, таращил глаза на ангарцев и истово крестился, с ужасом поглядывая на рацию.
— Это ли не волшба поганая, Василий Михайлович? — сипло проговорил Афанасий. — Из короба оного голоса человеческие, не иначе как волшбой и призываются.
— Ни в коем разе! О том и отец Кирилл поведать может, коли сомневаетесь, — воскликнул всё ещё озадаченный новостями Петренко. — Пойдёмте-ка лучше в столовую, гости дорогие, отобедаем, да поговорим.
В приграничной крепости день проходил за днём. Стоящее на дворе бабье лето — сухое и тёплое, радовало занимавшихся сбором урожая гарнизонных воинов и жителей городка. Картофель убрали ещё в конце августа, выбрали и семенной материал на следующий год. Репу, сушёный горох и чеснок уже убрали в подвалы крепостей и фортов, где им обеспечивались лучшие условия хранения. На владиангарских и илимских полях оставалась ещё морковь да капусту, которую надо было собрать чуть позже. В целом сельхозработы прошли ровно, без потерь урожая. Было заготовлено и достаточное количество золы для удобрения почвы на следующий сезон. Капусту ещё предстояло заквасить, с морковкой и ягодками, как вернейшее зимою средство от недостатка витамина С. Помимо гарнизона и посадских, на сборе урожая работали и окрестные тунгусы, привлекаемые на работы платой. За определённое количество трудодней каждому роду или кочевью выдавали отличный набор хозяйственной утвари — от пуговиц и иголок, до котлов и светильников.
В эти дни царские посланцы сумели осмотреть все укрепления, хозяйственные постройки и мастерские Владиангарска. Петренко не скрывал от них практически ничего, кроме оружейных складов, потому что не без оснований считал вверенное ему хозяйство образцовым. Городок свой он устраивал максимально похожим на военную часть, где он проходил службу. Только тир был не в подвале казармы, а в леске неподалёку. И естественно, царил настоящий порядок. Загорающиеся ночью прожектора, когда зажженная лампа помещалась в фокус нескольких зеркал и давала яркий свет, как и паровая машина, поднимающая без участия человека по жёлобам воду из Ангары на окружающие поля, произвели неизгладимое впечатление на московитов. По прошествии недели одним из тёплых и маловетреных вечеров к Петренко в гости напросился Беклемишев, пришедший с одним из юношей, что были в посольстве. Уже в воеводском доме Василий Михайлович представил его, как своего сына Петра. Ярослав в ответ познакомил Беклемишевых со своими детьми — четырнадцатилетним курсантом Ростиславом, девятилетней Ярославой и пятилетним Святославом. Во время ужина приказный голова учил своего сына пользоваться вилкой и усердно кормил варёной картошкой, то и дело спрашивая, нравится ли ему земляное яблоко?
Тот отвечал утвердительно, вызывая этим улыбки у Елены Мышкиной — жены Ярослава. Несмотря на кажущееся благолепие, царящее за столом, вежливые вопросы и не менее благочинные ответы, нечто тяготило воеводского гостя. Это заметила и Лена, чувствуя, что Беклемишеву есть что сказать и Василий Михайлович лишь ждёт удобного момента. Когда дети поели, а две пожилые женщины забрали грязную посуду, принеся чай и печенье с вареньем в вазочках.
— Василий Михайлович, — сказал Петренко, наливая в чашку ароматного горячего напитка. — У вас есть к нам какое-то серьёзное дело? Так вы говорите, чего ждать.
Лена переглянулась с мужем, — уйти ли ей или остаться? Ярослав в ответ налил чаю и ей, и Петру.
— Да, воевода, имеется у меня просьбишка, — посерьёзнел Беклемишев. — Сына своего, молодшенького, желаю у вас в учении оставить. Зело головастый он, ума живого. Надобно ему ратному делу, в Ангарии принятому, обучиться, дабы на Руси служить в чести.
— Это можно, — кивнул Петренко. — Князь против не будет, я думаю. Ещё что-то сказать хочешь, Василий Михайлович?
— Есть и ещё малая просьбишка, — облегчённо улыбнулся бородач. — Воевода Ярослав Ростиславлевич, друг любезный, не откажи. Продай мне земляного яблока сего, два мешка!
— Не продам, — нахмурился Петренко. — Подарю!
— Я уж отдарюсь, воевода! — благодарил Беклемишев Ярослава. — Ей Богу, отдарюсь. А то мне раз князь Сокол мешок пожаловал, так в острожке всё пожрали, ироды! Не уследил я, да и голодно в том годе было.
К концу месяца разгрузились и два других парохода. Население Ангарского княжества за счёт этого каравана пополнилось на тысячу четыреста двадцать человек. Из них было три сотни башкир. Да несколько сотен людей, называемых Беклемишевым черемисами. Сами же себя они называли мари.
— Ишь, марийцев прислали, — удивлялась тогда Дарья. — В следующий раз, интересно, кто будет?
По прибытию Соколова во Владиангарск Афанасий Ордин-Нащокин обещал к концу весны привести ещё шесть сотен черемисов-марийцев. В язычестве поганом пребывающих, сразу же оговорился он. Сокол против язычников не возражал. После чего, передав царские грамоты ангарскому князю, он пояснил их содержание, покуда они прогуливались по дорожкам военного городка:
— С сего лета, государь наш, Михаил Фёдорович, слать до вас людишек христианских зарекается. Ибо грех се есть великий. А матушка наша, церковь православная, изволила гнев учинить на оные порядки. Смуту в народе сеять с сего лета более не мочно.
«Кончилась халява» — подпёр голову кулаком Соколов. — «Или золото отыскали».
— Афанасий Лаврентьевич, Церковь против того, чтобы люди переселялись жить в наше княжество?
— Так и есть, — подтвердил дьяк. — Божиею милостию святейший кир Иосиф молвил слово своё супротив оного.
— А посылать язычников не грех? — нахмурился Соколов. — Ибо не люди они?
— Я слово передал, — Афанасий дал понять, что ему неуместно обсуждать этот вопрос.
Далее Вячеслав поднял вопрос об оплате за просимое царём оружие, чем, мол, мушкеты оплачивать будете? На что приказной дьяк ответил:
— А полоняниками — чудью, да немцами, али свеями и эстами, а хуть и лопарьми? Возьмёшь ли? — прищурившись, наклонил голову царский дипломат.
— Нет, — не согласился Вячеслав, оговорив, что в долг он отдавать ничего не будет. Да добавил, что ещё неизвестно, будут ли у русских войск полонянники. И предложил дать оружие за только что приведённый караван, обещая, как и раньше, за четырёх человек — среднюю семью, по мушкету. А за шесть сотен марийцев — две двухпудовые осадные мортиры, сработанные Иваном Репой по собственному проекту. Стреляли они бомбами, начинёнными зажигательной смесью, либо взрывчаткой.
— А золота и серебра более не дам, коли патриарх Иосиф запрет свой ввёл, — заявил решительно Вячеслав.
На что Ордин-Нащёкин разочарованно протянул, остановившись:
— На ведение войны требуемо злато!
— Мне это ведомо, — согласился Соколов. — Но у нас с Михаилом Фёдоровичем был уговор!
Было видно, что приказной дьяк и сам сильно расстроен подобным оборотом дел, а уж как ему хотелось порадеть Отечеству перед шведской войной! Поёжившись на прохладном вечернем ветру, Соколов пригласил Афанасия в воеводский дом, где у камина, да за чашкой крепкого сладкого чая можно было всё хорошенько обдумать. На что дьяк с радостью и согласился.
Спустя некоторое время с немалой помощью самого Ордина-Нащокина, Соколовым и Петренко были составлены основные принципы дальнейшего сотрудничества. Наиважнейшим для ангарцев стало предложение царю Михаилу. Отказавшись от людских караванов, в составе которых людей забирали, не интересуясь их мнением, предлагалось осуществлять найм работников в княжество. За каждого учтёного человека, который соглашался добровольно переселиться на берега Ангары, Сокол платил бы налог. Либо золотом, либо серебром, либо оружием. Дьяк посоветовал заранее не отказываться от полоняников:
— Всё одно будут, резону отказ учинить нету никакого, — убеждал Афанасий. — Пахать и всяк немец горазд, коли принудить! — рассмеялся он.
— Хорошо, Афанасий Лаврентьевич, вижу, договор мы учиним, — улыбнулся дьяку Соколов. — Вижу в тебе рвение, да желание Отчизне своей помощь учинить. Это радует. И вот ещё что, — помедлил Вячеслав. — Будут вам советники наши и рота стрелков.
На том беседа с приказным дьяком и закончилась, расстались недавние собеседники весьма довольные друг другом. Соколов молча сидел, глядя на огонь камина. Петренко тоже помалкивал, до поры:
— Полковник точно решил?
— Да, — не оборачиваясь, кивнул Вячеслав. — Отговаривать не буду.
После чего в каминном зале повисла тяжкая пауза, внезапно прерванная ангарским князем:
— У нас нет столько винтовок, Ярослав, — флегматическим тоном проговорил Соколов, всё ещё держа в руках еле тёплую чашку.
— На складах должен быть запас, — заметил Петренко, нахмурившись, — ему не нравилось такое состояние ушедшего в себя Вячеслава.
— Есть, — согласился он, начав перечислять:
— Две сотни готовых винтовок, полторы сотни карабинов для отправки на Сунгари и около шести сотен стволов-заготовок. Я связывался с Радеком в тот же день, как узнал о заказе.
— Что ты намерен делать? — владиангарский воевода встал из-за стола и положил несколько поленьев в камин, пошурудив там кочергой.
— Я сниму винтовки с вооружения ангарских посёлков, — не отрывая взгляда от огня, с радостью набросившегося на новую порцию пищи, сказал Соколов.
— Извини, не понял? — повернулся к собеседнику Ярослав.
— Посёлкам на Ангаре ничего не угрожает, пока местным гарнизонам можно сдать винтовки, — пояснил Вячеслав.
— Теперь понятно, почему в мире Матусевича даже памяти о нашем обществе нет, а об Ангарии ходят лишь мифы, которые обсуждают немногие историки! — воскликнул Петренко.
Это послезнание о незавидной участи Ангарии довлело над умами всех членов пропавшей экспедиции с того момента, как Матусевич, Сергиенко и прочие рассказали об этом всё, что они знали. Тогда казалось, что пришедшие из иной России люди сознательно сгущают краски, либо что-то недоговаривают. Ну не может быть так, чтобы Ангария занимала в учебниках по истории лишь пару строчек в канве некоего «княства» беглых казаков с их выборным князем! С тех пор все усилия ангарцев были направлены на то, чтобы такая история не повторилась, в людях говорило несогласие с таким будущим. Получалось, что все усилия были напрасны? Однако были и те немногие, кто не видел в этом ничего страшного, дескать, влились мы в родную страну, что в этом плохого?
— Влиться-то оно влились, — говорил тогда Радек, на собрании в Ангарске. — Но по уму ли? Сильно мы этим помогли себе или нашей Родине?
Насколько смог объяснить Павел Грауль, знавший, по профильному образованию, больше остальных об освоении Сибири, всех потомков ангарцев вывезли в центральную Россию, помогать государству со становлением на заводах ангарских технологий. Ведь со времени, знакомого россиянам, как век восемнадцатый, на уральских заводах Строгановых начался невиданный прогресс, стали выпускаться пушки и стрелковое оружие, которого прежде не было на Руси. Более того, не было и переходного звена в цепи эволюции оружия — то есть новые образцы появлялись ниоткуда! А такого не бывает, потому как каждому запущенному в массовый выпуск образцу вооружения должна предшествовать целая серия его предшественников. На их основе, путём постоянного улучшения показателей и характеристик, с течением времени, появляется, наконец, законченный вариант. А такого, по сути, не было! Тогда ангарцами был сделан вывод о том, что именно империя Строгановых повинна в исчезновении Ангарии. Именно поэтому посла этого государства в государстве вежливо выгнали из ангарских пределов, с сожалением сказавши, о том, что сотрудничества не получится. Дескать, Ангария хранит свои секреты производства, а ежели Строгановы будут посылать шпионов, то пусть знают, что, даже выучившись, обычный мастер не сможет организовать производства. А каждый, кто в металлургии и производстве оружия выбивается в старшие мастера или становится мастером цеха, не имеет права покидать даже городка без провожатого.
И опять же нашлись те, кого это устроило. Ведь в те года, в самом начале второго столетия[11], поднакопив силы, да воспользовавшись продукцией уральских заводов и, по всей видимости, трудами военных инструкторов-ангарцев, царь Пётр I Бельский в течение года разгромил шведов, оторвав от врага бывшие новгородские землицы. Некогда первая Шведская война, принёсшая царю Михаилу Романову в самом конце правления лавры победителя шведов, а Руси — целое ожерелье древних русских городов, некогда захваченных врагом: Юрьев, Ивангород, Ям, Копорье, Орешек, была предвестником войны второй, что вёл Бельский через семь десятков лет. А тогда царь Михаил Фёдорович вскоре после своей победы умирает от мучившей его долгие годы болезни. Но после его смерти в Москве вспыхивает боярский мятеж, инспирированный поляками и, надо полагать, Римом. Громивший до этого шведов воевода и Никита Самойлович Бельский в течение несколько дней усмиряет бунтовщиков и рубит им головы на Лобном месте. После чего скоропостижно умирает на пиру, будучи отравленным. Как и сын монарха — Алексей Михайлович. Фактически взошедший на трон Никита Романов, опекавший до поры младшего сына своего двоюродного брата, начинает через три года войну с поляками, до этого напичкав оружием и золотом казацкие курени польских украин. Речь Посполита, не выдерживая такого напора, сдаёт Руси свои некоторые юго-восточные провинции, в том числе и древний Киев. Этим Ян Казимир усугубил внутреннее состояние своего государства. В течение нескольких десяткой лет вялотекущая война с Речью Посполитой закончилась очевидным — её разделами между соседями.
— В целом, разделы Речи Посполитой в новой реальности получаются лет на семьдесят раньше. И Русь в течении сотни лет получает большие куски, нежели в вашей история, — резюмировал тогда Грауль, подводя перед ангарской верхушкой черту под экскурсом в теперь уже современную им историю. Другую историю Руси.
— Но ведь такая история неплоха, по сравнению с нашей! — воскликнули те, кто не видел ничего страшного в исчезновении Ангарии в Руси.
— Разве что вас в этой истории нет!
Был и ещё неприятный фактор. Через некоторое время, после того, как с успехом была выиграна война с поляками, а затем и со шведами, московские правители обратили свой взор на юг. После чего последовали знаменитые Южные походы, которые сбили всю спесь с царских воевод. Кичащиеся победами, добытыми с помощью военспецов Ангарии, они, не понимая и не умея с умом использовать то оружие, что попало им в руки, угробили массы людей, профукали огромные средства и опозорили своё государство. Третий царь новой династии — Курбат Бельский, устроивший три атаки на крымскую цитадель, каждый раз терпел оглушительные поражения, а на Русь возвращалась лишь ничтожно малая часть войска. Пётр II Бельский, решивший наказать персов за набег на Терки и подзуживание горцев против царских гарнизонов, предпринял Персидский поход, закончившийся полным уничтожением двадцатитысячного войска, вооружённого отличным оружием. Причём, как и Крымских походах, большая часть армии гибла от болезней в непривычном для русских климате. А всего через пару десятков лет Пётр III Бельский, вторгшийся в османские пределы, потерпел позорное поражение от турок на реке Сирет, едва сам успев спастись. Получалось, что неразумное дитя получило в свои руки серьёзные игрушки, которыми и играть-то не умело, зато щедро ими делилось с соседями.
— А для чего Матусевич устроил вам всем встряску? Сергиенко объяснил? — обведя глазами всех присутствовавших проговорил в тот момент Павел. — Никоим образом сдавать Ангарию нельзя! Ничего хорошего это не принесёт и самой Москве, надо самим вживаться в Русь. А для Ангарии необходимо оставаться центром знания.
И с тех пор все усилия ангарцев были направлены на то, чтобы об Ангарии забыть или умолчать было уже нельзя. Ради этого Карпинский поехал в Данию, а Матусевич засел на Сунгари, ради этого устроили торговлю с халхассцами и поставили Селенгинск и начали прорабатывать пути к установлению связей с Кореей.
— Уж не думаешь ли ты, Ярослав, что я этим способствую нашему будущему исчезновению? — внимательно посмотрел на сидящего на корточках у камина Петренко. — В посёлках остаётся порядком гладкоствола, повода для беспокойства нет. А нам надо будет лишь в темпе аврала собирать винтовки, одевая стволы со складских запасов.
— Динамика производства у нас не особо круто идёт вверх, — напомнил Петренко о неторопливом росте мощностей производства вооружения.
— Ярослав, на следующий год у нас запланирован ввод в строй третьей токарно-фрезерной станочной линии в главном цеху, взамен старых станков. Радек планирует увеличение плана на двадцать-двадцать пять процентов. Он сейчас в цехах днюет и ночует.
— То есть, — подумал воевода. — Выпуск составит до шести с небольшим сотен стволов? Неплохо.
— Я и говорю, опасности для нас нет, — убеждал собеседника Соколов. — Мы полностью покроем наши потребности за два-три года.
После этого Петренко молча покивал головой, соглашаясь с Вячеславом.
Утром следующего дня московским посланникам было объявлено, что к весне царский заказ на мушкеты и пушки будет готов. Самим послам предложили вернуться в Енисейск, чтобы там ожидать парохода из Ангарии. Петра Беклемишева же, с царского дозволения, полученного приказным головой заранее, оставили покуда в крепости. В Ангарск отправят его вместе с последней партией переселенцев. Крестьян, русских и марийцев, распределили по посёлкам на берегах Ангары. Весной же всех башкир отправят в Селенгинск, где всадники из равнин Предуралья вольются в казачье войско атамана Усольцева. Если конечно они не разбегутся по прибытию с забайкальские степи. Охранять их никто не будет, на что дано ясное указание Соколова. После того, как Вячеслав покинул пограничную крепость, он направился в Железногорск, где они с профессором Радеком договорились составить грамоты к царю Михаилу. В них следовало отразить все аспекты несколько пошатнувшегося сотрудничества между сибирским княжеством и державой московского государя.
Через неделю и после консультаций со Смирновым, Сергиенко и отцом Кириллом, текст, написанный ангарским священником, в окончательном варианте стал выглядеть следующим образом:
Божиею милостию, Пресветлейшему, державнейшему Великому Государю Царю и Великому Князю Михаилу Феодоровичу, всея Руси Самодержцу, Владимирскому, Московскому, Новгородскому, Царю Казанскому, Царю Астраханскому, Государю Псковскому и Великому Князю Смоленскому, Тверскому, Югорскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому и иных. Государю и Великому Князю Новагорода Низовския земли, Черниговскому, Рязанскому, Полоцкому, Витебскому, Оршанскому, Мстиславскому, Ростовскому, Ярославскому, Белоозерскому, Лифляндскому, Удорскому, Обдорскому, Кондийскому и всея Сибирския земли и Северныя страны Повелителю и Государю. Иверских земель, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинских земель, Черкасских и Горских Князей и иных многих государств Государю и Обладателю.
Пишет тебе Вячеслав Андреевич, Божиею милостию, князь Ангарский, Амурский и Зейский, Царь Даурский, Царь Солонский, Великий Князь Тунгусских земель и иных землиц государь и обладатель. Второго дня прибыл гонец твой царский Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, да привёз людишек, тобой посыланных за что тебе благодарность наша сердечная. Однако средь людишек тех христьянского пашенного люда всё меньше стало, а тако же посол твой, Афанасий Лаврентьевич сказывал, что де, не позволяет тебе, Великий Царь, Церковь наша обчая Православная, людишек христьянских болие присылывать. Отчего у нас печаль в душе образовалась. Ведомо нам, что многолюдные Смоленск и Полоцк ты себе у ляха взял, да желаешь у свея поганого древние отчины тако же под руку свою высокую привесть. С тем и мушкетов наших желаешь во множестве, да пушек. По доброте нашей, да по блаженные памяти желание твоё мы исполним сей раз, а болие ничево исполнять не будем. Оттого что людишек ты нам присылывать не желаешь. И злата и серебра давать тебе не будем.
А ещё в прошлом месяце опосля того воровского нападения казачков на Зейский наш на острожек, о коем тебе, Великий Царь было говорено, сызнова воровское нападение учинилось. Близ Дукинского зимовья на Омуре-реке людишки пятидесятника Мартына Васильева моего убили человека, а за то я взял у него пять человек. А ежели ещё раз такое преступление случится, то я буду острожки те огню предавать, а людишек тех к себе уводить.
А коль такое огорчение меж нами учинилось, то я, Князь Ангарский, желаю опричь слов недобрых и слово своё доброе молвить. Ежели дозволишь ты, Великий Царь в Новагороде Низовских земель факторию ангарскую открыть, где бы мочно нам было людишек охочих нанимати, да где бы товары, что тебе надобны, складывать, то промеж нами и любовь бы великая учинилась, как и прежде. И Божиею милостию Святейший кир Иосиф супротив оного стоять не будет, потому как принужденья люда христьянского нету вовсе. А что до шведской войны, так мы желаем помочь тебе учинить и оружием и службой. По весне уйдём мы из ангарских пределом с обозом великим и полковником нашим и иными людьми, дабы свея побить накрепко, да твои же отчины у него вернуть тебе на века. А с письмом оным к тебе прибудут люди мои верные, с коми мочно и разговор весть.
А уложена бысть и написана сия утверженная грамота за руками и за печатями великого князя нашего Вячеслава Андреевича, в княжествующем граде Ангарске, 7151-ом году от создания мира, дня 11-го, месяца октября.
Глава 7
Человек спешил. Под подошвами его мягких сапог скрипел гравий, причём в тишине, царившей вокруг, скрип этот отдавался в его ушах сущим грохотом. Огибая очередной поворот дорожки, окаймлённой камнем, он утирал выступивший пот на лице широким рукавом халата. Часто стоявшие часовые бесстрастно смотрели сквозь него, сжимая оружие. Наконец, он выбежал на широкую прямую аллею и припустил по ней, не снижая темпа. Дыхание его было хриплым и частым, в боку кололо, будто горячими иглами, во рту было сухо, словно он не пил несколько дней, а лицо его горело, наливаясь кровью. Лишь у ступеней дворца он позволил себе перевести дух и поднялся наверх, придерживая широкие полы бывшего когда-то белым халата. Его дыхание разносилось эхом в каждый угол длинного и сумрачного коридора, который он миновал, напрягая последние силы, что ещё остались у него после трудного возвращения по реке. Оставив за собой два ряда красно-зелёных резных колонн и расписанные орнаментом стены, Лифань на пару секунд застыл у высоких дверей. А страх, тем временем, липкими лапами пробирался из живота, уже хватаясь своими холодными лапами за горло. Теперь ему предстояло пробежать ещё один коридор — на сей раз ярко освещённый, с высокими белыми колоннами, с ещё более изумительной резьбой и яркими росписями на высоких стенах, где герои прошлого сокрушали кровожадных чудовищ, а воины в белых доспехах громили врагов. На одном дыхании он пробежал этот путь и упал на колени в ноги мукденского амбаня — сановника высшего ранга, на буцзы которого был вышит танцующий белый журавль. Лифань не смел поднять глаз и даже перестал дышать. Амбань же не обращал внимания на вошедшего, поскольку он был всецело поглощён своим занятием — вырисовыванием иероглифа. Наконец, он закончил и, отложив в сторону писчие принадлежности, дал знак своим помощникам.
— Подними голову и отвечай на вопросы почтеннейшего амбаня, недостойный!
Лифань медленно поднял лицо и уставился на сапожки сановника, не смея посмотреть на его лицо.
— Императорская красная кисть, — амбань с немалым волнением пододвинул к себе свиток чжу би — резолюцию императора, написанную красной тушью, — доставленная сегодня из дворцовой канцелярии говорит о том, что северных варваров необходимо наказать ещё раз. Прошлый урок не был ими выучен и они снова бунтуют.
— Это другие северные варвары, господин, — дотронулся лбом до холодного пола Лифань, — у них иное оружие и…
— Что? — изогнул бровь чиновник и проговорил мягчайшим голосом:
— Ты смеешь сомневаться в словах священного императора?
— Нет, господин! — взвизгнул Лифань.
— Любой чижень[12] смог бы наказать речных разбойников и разнести их крепостицу! — уже уничижающим тоном произнёс амбань. — Ты же, никчёмный, не смог сохранить войско, вернувшись с жалкими остатками. Вернулись только китайцы и халхасцы, большей частью раненые и слабые, а где храбрые маньчжуры?
— Они все погибли, господин. Они сражались смело, увлекая за собой прочих, — пролепетал чалэ-чжангинь.
— Лучше бы ты погиб вместе с ними. А где корейцы? Ни один не вернулся — говорят, они возвратились к мятежникам и поступили к ним на службу?
— Да, господин! — ещё раз лбом ощутил прохладу каменного пола. — Разбойники дали им корабль, чтобы они ушли в Нингуту, а те вернулись обратно. Они предали нас.
— Они предали нашего императора! — проговорил амбань, качнув головой, отчего красный рубиновый шарик, венчающий его плетёную из ротанга шляпу загорелся лучом упавшего на него света.
— Мы потеряли несколько наших гарнизонов и чиновников в землях бунтующих разбойников. Мы потеряли половину имеющегося на Сунгари флота, а также мы потеряли две трети от посланного на усмирение варваров войска, — перечислял амбань, заставляя холодеющего от страха военного чиновника вжиматься в пол при каждом его слове. — Что нам делать?
Лифань благоразумно промолчал, ожидая дальнейших слов, и они, после небольшой паузы, не замедлили последовать:
— Нам надлежит переговорить с дутуном Мукдена и с почтеннейшим цзянчаюйши[13], после чего мы решим, что нам следует затевать далее, чтобы усмирить и наказать варваров.
Лифань в ужасе застыл — сейчас он должен сказать о его участи!
— Что же касается тебя, недостойный, то ты более не чалэ-чжангинь, потому как твои способности достойны лишь звания цзолина[14]. Наказан будет тот, кто планировал поход из Нингуты на старых и слабых кораблях.
Спустя несколько дней решение высших столичных чиновников, облечённое в волю самого императора ушло в Нингуту, вместе с сотнями строителей и тысячами воинов, под началом нового военачальника. Им предстояло готовиться к походу на варваров, строить новые верфи, взамен старых. Строить новые корабли, взамен старых. А столичные чиновники должны были проинспектировать самое удалённое в земли варваров маньчжурское поселение, которое, словно авангард знамённых войск, твёрдо стояло на притоке Сунгари. После чего им надлежало решить, что ещё нужно сделать, чтобы усилить Нингуту. Ещё весной, после того, как пошли слухи о новом князе-мятежнике на Хэйлунцзяне — реке чёрного дракона, в Нингуту чалэ-чжангинем был назначен хорошо проявивший себя в землях халхасцев военачальник Дюньчэн, бывший командир знамённого гарнизона. Поскольку ему пришлось задержаться в столице, Дюньчен отправил свою семью на новое место службы, под защитой отборной сотни воинов. А ещё он не медля ни дня, вызвал к себе Лифаня, командовавшего неудачным походом на разбойников. Дюньчэн понимал, что на этот раз спрос будет с него, а в случае неудачи военного чиновника может ожидать лишь чжэнфа, казнь через отсечение головы. Расставаться с ней честолюбивый военачальник не желал, поэтому надо было узнать как можно больше о будущем противнике. Признаться, Дюньчэн был поражён словами Лифаня — тот говорил о множестве пушек и аркебуз у врага. На это чалэ-чжангинь удивлённо заметил, что в землях халхасцев, кои несомненно более цивилизованны, нежели в лесные варвары, пушек и вовсе нет.
— Откуда же они могут быть у этих дикарей?
— Господин, им помогают чужеземцы из-за дальнего моря. Это христиане, я видел крест на их знамени! — воскликнул Лифань. — Они были среди амурских жителей, они не похожи на них.
— Дальние варвары главенствуют над амурцами? — внимательно посмотрел на собеседника Дюньчэн.
— Да, господин! Один из них прикрикнул на дахура, что хотел прирезать меня и тот покорно отошёл, — проговорил Лифань. — У дахура была и аркебуза.
— Стало быть, нам необходимо как можно больше стрелков! — военачальник стукнул кулаком по невысокому столику. — Нам нужны корейские аркебузиры.
— Они ненадёжны теперь, господин, — Лифань счёл свои долгом предупредить чалэ-чжангиня о недостойном поведении воинов вассала Цин.
— Откуда ты можешь знать это точно? — насмешливо посмотрел на него Дюньчэн. — Быть может они вернулись, чтобы умереть вслед на маньчжурами?
Лифань счёл за лучшее промолчать. Дюньчэн же, подозвав писца, приказал тому записывать свои пожелания в комплектовании войска. Он испрашивал большее количество пушек и солдат, вооружённых аркебузами, нежели было в своё время у Лифаня. Вскоре в Нингуту должны были начинать свозить запасы продовольствия, подводы с боеприпасами и вооружением. Семья чалэ-чжангиня ещё с начала весны находилась в Нингуте. Дюньчэн, беспрестанно обдумывающий предстоящую операцию, не желал такого позора, что испытал Лифань. Посему военачальник неофициально приказал ему быть рядом с собой, но не показывать остальным, что он спрашивает у Лифаня советов. Для начала, думал Дюньчэн, надо потребовать у амурцев изгнания чужеземцев из их земель, а также прекращения торговли с чужаками. После чего ближним варварам можно пообещать, что они могут жить в мире с Цин. Тогда не нужно будет враждовать, поскольку они будут слабеть, а Цин — усиляться. Если же у варваров есть крепость, то нужно выманить их на равнину, осаждать крепости — последнее дело. Лучшим вариантом стало бы подчинение нового туземного князя на Амуре — можно пообещать ему должности и подарки, он не устоит, варвары падки на лесть и уверения в дружбе. После чего роль гостя нужно поменять на роль хозяина и всё встанет на свои места. Главное заставить их выгнать христиан, поскольку, оставшись без этого союзника, амурцы не смогут управляться с артиллерией и доставать заряды. И тогда со временем плод упадёт в подставленную корзину.
— Нужно напасть всеми силами и сразу! — воскликнул Лифань, недовольный выжидательной тактикой своего военачальника.
— Спешить нельзя! Побеждает тот, кто проявляет осторожность и ждёт неосторожности от противника, Лифань, — поучительно произнёс Дюньчэн. — Сначала будь как застенчивая девственница — и враг откроет тебе двери, а потом будь, как вырвавшийся заяц — и противник не успеет принять мер к защите.
Лифань почувствовал, что его щёки горят, ведь сейчас он почувствовал себя глупым крестьянином, которому необходимо объяснить очевидное. Противно. Пусть будет, что будет, а ему сейчас надо позаботиться о своём добром имени — а это значит, что надо в точности исполнять указания Дюньчэня. Ведь это он отвечает за операцию против мятежников. Посмотрим, что получится у него. И тут Лифань понял, что ему хочется, чтобы и Дюньчэн не справился с этими мятежниками.
Обе канонерки приближались к цели своего похода — маньчжурской крепости на извилистом притоке Сунгари. Нингута, по словам пленных корейских офицеров, находилась уже совсем недалеко. Однако вечерело, поэтому Матусевич приказал становиться на отдых.
— Атакуем завтра на рассвете. Посты сегодня должны быть усилены, — приказал воевода Мирославу, своему заместителю. — А тунгусские патрули пускай уходят поглубже, не повредит.
— Товарищ майор, насколько мы знаем, в крепости не более четырёх сотен воинов, — напомнил Гусак о расспросе корейцев, что были схвачены тут три с лишним года назад. Тогда людьми Матусевича и Дежнёва была разгромлена маньчжурская застава. — Пополнения вряд ли они получили, до Нингуты ходу с месяц будет.
— Верно, Мирослав — кивнул Матусевич. — Но сейчас можно и перебдеть! Кстати, после обхода жду в моей каюте, мы с Вольским и офицерами будем обсуждать завтрашний день. Корейцы дорисовали план крепости, городка и причалов.
— Да, представление надо иметь, — согласился Гусак. — Хотя я думаю, с этими штуками, — кивнул он на кормовую пушку, — нам будет нужно лишь увидеть вражескую крепость.
Матусевич ухмыльнулся и, хлопнув Мирослава по плечу, исчез за дверью. План операции был прост, как мычание — обстрел и зачистка. Свидетелей оставлять сунгарийский воевода не желал. Он и тех пленных, что были захвачены при нападении маньчжур на его крепость, не хотел отпускать. Тогда сказалось лишь их количество, да желание Соколова пополнить штат рабочего посёлка при угольной шахте на Ангаре и Нерчинского рудника. А так никто бы не ушёл живым, из тех, кто видел Сунгарийск.
Утром следующего дня, когда предрассветный зябкий туман ещё клубился по-над рекой, экипажи «Даура» и «Солона», попив горячего чаю и позавтракав, заняли свои места, отправляясь вверх по реке. По прошествии трёх часов пути, показались открытые места сведённого леса. После чего на берегу стали появляться неказистые домишки, обмазанные глиной. Причём, чем дальше, тем более добротными казались редко стоящие жилища. Крепость явилась ангарцам довольно неожиданно. Вообще, она со всех сторон была окружена дальними горами, причем на востоке и северо-западе высота гор довольно большая. Глинобитные стены Нингуты поднимались над землёй метра на три, местами на пять, не более. Выделялись проездные ворота и несколько башенок. У речных причалов находилось до дюжины кораблей, среди них ангарцы увидели и несколько старых знакомых, что ушли от Сунгарийска вместе с пленными, теми, кто был не нужен. По пути до Нингуты экипажи канонерок видели на Сунгари и Хурге несколько кораблей, стоявших у берега. Некоторые из них приставали к берегу близ селений, чтобы разжиться провизией. Но, как оказалось, не всем это удалось, ангарцами было встречено три сожжённых местными солонами и нанайцами корабля.
— Товарищ воевода, может корабли какие себе оставим? — обратился Ян Вольский к Матусевичу, подошедшему к носовому орудию.
— Не надобны нам эти лохани, Ян, — покачал головой Игорь. — У нас другой тип корпуса. К тому же наши корабли должны быть узнаваемы. Как будешь готов, бей по крепости, прапорщик! Твой выстрел будет сигналом остальным.
Первый фугасный снаряд, с громким треском ударивший в надвратное укрепление, поднял в воздух кучу осколков, шумно падавших вниз и тучу пыли, поднявшуюся на добрый десяток метров. Едва всё затихло, как слаженно рявкнули две пушки «Солона». Ворота и укрепление над ними, а также часть стены были начисто сметены, рассыпавшись грудами битого материала. Теперь были заметны и обитатели, как городка, так и крепости. И если первые со всех ног удирали в сторону леса, то вторые, едва заметные в дыму и пылевой завесе, сильно шатаясь, пытались выбраться из-за завалов. На уцелевших покуда стенах и башнях также были замечены фигурки воинов, посему Вольский перевёл огонь туда, показав своим выстрелом, следующий участок для разрушения. Со стен Нингуты маньчжуры успели выпустить лишь два ядра, упавших в воду в сотне метров от канонерок. После чего ангарские корабли пошли на сближение с уничтожаемой крепостью, дабы у стрелков появились свои цели среди висящей пелены пыли, которую щедро давал глинобитный материал стен. После четырёх зажигательных снарядов занялись огнём внутренние постройки крепости, зачадив густым чёрным дымом. Фигурок людей на берегу было всё меньше, да и то большей частью это были оглушённые, либо раненые. Матусевич пока попридержал высадку десанта, решив полностью разрушить крепость, после чего обстрелять городок.
После того, как артиллеристы выпустили ещё дюжину снарядов, Игорем была дана команда готовиться к высадке. Канонерки подошли к причалам и две цепочки воинов, кто гремя сапогами, а кто мягко ступая в местной обуви, так похожей на лапти с онучами, потянулись к берегу. Сжимая винтовки и ружья, да зорко поглядывая по сторонам, ангарцы и амурцы обходили развалины, некогда бывшие стенами Нингуты, время от времени работая штыком. Помогали десанту в отыскании затаившихся воинов четвёрка собак, привезённых из Тамбори. Всякий раз, почуяв чужого, они поднимали лай, покуда подоспевшие ангарцы не приканчивали противника. Стоит упомянуть и маньчжур. Несмотря на столь ошеломляющую мощь напавшего на них врага, они продолжали сражаться. Иные, даже имея серьёзное ранение, полученное от разлетающихся обломков стен и башенок нингутинской крепости, пытались напасть на ангарцев. Обливаясь кровью из рассеченной кожи головы и дико визжа, один из маньчжуров, выскочив из-за полуразрушенного дома внутри крепости, успел зарубить собаку и отсечь пальцы одному из дауров, неудачно попытавшемуся принять сабельный удар цевьём ружья. Он же едва не убил раненого, когда амурец оцепенел от боли и шока, но товарищи стрелка успели застрелить маньчжура и заколоть второго, спрыгнувшего с поваленной стены. Но конечно, так сопротивлялись далеко не все — большинство из оставшихся в живых маньчжур либо были без памяти, либо, будучи ранеными, старались уползти в сторону и надеяться на удачу. Повезло единицам. После чего настала очередь и оружия. В крепости было найдено с десяток небольших пушечек, хотя сунгарийский воевода, предполагал увидеть тут более грозные экземпляры. Для них уже были заготовлены небольшое количество железных штырьков, чтобы заклепать их запальные отверстия. А тут эдакие пукалки. Игорь скептически посмотрел на них, после чего махнул рукой:
— Грузите, может, сгодятся в переплавку. Проще, конечно, было бы их утопить к чертям, ну да ладно.
— Товарищ майор! Зачистка укреплений завершена! — доложил Мирослав.
— Отлично, капитан! — кивнул Игорь. — Приступайте к городку. Постарайтесь найти запасы продовольствия.
— Товарищ воевода! — даур-стрелок стоявший рядом с офицерами, обратился у Матусевичу, копируя тон и жесты Гусака:
— Женщина там. Дети тоже там, не выходят, боятся! Вася сказал, убить их не надо?
— Правильно Вася сказал, — согласился Матусевич. — Пошли. Мирослав, действуй!
Ангарцы, переступая через трупы маньчжурских воинов и обходя дымящиеся завалы обломков и горящие развалины внутренних построек, подошли к чудом уцелевшему небольшому строению, больше похожему на круглую беседку. Раскрашенные резные оконца и крыша этой беседки, пристроившейся к оставшемуся целым небольшому участку стены, выглядели весьма неестественными посреди всеобщего хаоса и разрушения. Перед домиком лежали с десяток воинов. Вооружённые саблями и грозными, необычного вида копьями, в отличных доспехах, они ничего не могли противопоставить слаженному залпу дауров и все до одного пали, пытаясь защитить эту постройку. С одного угла беседка уже начинала гореть, а изнутри действительно доносились женские голоса и детский плач и кашлянье. Видимо, дым уже начал проникать внутрь. Раскрыв рывком дверные створки, отчего одна покосилась, а вторая с жалобным скрипом упала, Матусевич заглянул внутрь. На него со страхом и ненавистью уставились две женщины, закутанные в чёрные одежды. А где-то под ними, в полах этой одежды ворочались плачущие дети. На полу, в луже крови, лежал старик.
— А ну, выходи! — закричал Игорь, освобождая проход и жестами приказывая выходить из начинающего гореть круглого домика.
Однако женщины лишь начали что-то кричать злобными голосами. Тогда воевода решил действовать.
— Что за дуры! — и схватив ближнюю, пожилую женщину за руку, принялся её вытаскивать наружу, пара дауров решили ему помочь. Поднялся жуткий гвалт — мужчины ругались, женщины истошно орали, а дети надрывно плакали и кашляли. Вдруг один из амурцев, взвизгнув, схватился за руку и выскочил на улицу.
— Баба с ножом! — жаловался он офицерам. — Режется больно, — поморщившись, он разжал порезанную ладонь и был немедленно отправлен к санитару.
— Эй, Игорь! — влетел в домик Стефан, чуть не споткнувшись о мёртвого старика. — Ну их нахрен! Хотят гореть — пусть горят, они Ваську порезали! Оставь их!
— Тут одна уже убила себя, — прохрипел Игорь, передавая своему радисту ребёнка, девочку лет двух. Потом показался употевший даур с мальчиком на руках.
Вышел и Матусевич, волоча за собой одной рукою молодую женщину. Вторую он прижимал к боку. По кафтану сочилась кровь. Женщина молчала, уставившись немигающим взором в синее небо, где в вышине парили ослепительно-белые облака.
— Стефан, — переведя дыхание, сказал Игорь. — Эту фурию на одну канонерку, а её детей на вторую. Она их чуть не зарезала, смотреть за ней надо в оба.
Во время перевязки Матусевич принимал доклады своих офицеров.
— Убито около двух сотен маньчжур, сколько под завалами — неизвестно. Найдено два схрона — с провизией и порохом. Сейчас осуществляется перегрузка мешков и кувшинов на корабли. Оружие собрано, много копий, сабель и прочего. В городке взяли много свиней.
— Отлично, всё пригодится, — Игорь встал с бревна, проверяя повязку. — Что по потерям, Мирослав?
— Шесть раненых, один серьёзно. Удар копьём в бок, помощь оказана, жить будет, — отвечал Гусак. — Маньчжуры больше не пытаются атаковать. Стрелки отгоняют врага с кромки леса выстрелами.
— Хорошо, Мирослав. Кстати, а эта истеричка, верно, жена какого-то местного начальника, — подумав, сказал вдруг Матусевич. — Я видел, там перед домиком валялись воины в дорогих доспехах.
— Сельский староста погиб, товарищ майор. Начальник гарнизона тоже. В принципе пленных ещё не допрашивали, — проговорил Мирослав. — А доспехи те, дауры поснимали, кстати.
— Сколько пленных?
— Тридцать два человека, товарищ майор.
— Выбери офицеров, я с ними поговорю, а остальных кончай, — приказал Матусевич. — Через пару часов мы должны уходить. Не стоит тут задерживаться.
Оставалось лишь сжечь всё то, что ещё не сгорело. Сунгарийский воевода предполагал такое развитие событий, поэтому были заготовлены факелы, с пропиткой горючей смесью. Когда «Даур» и «Солон» уходили вниз по реке, над тем, что раньше было Нингутой, поднималось с десяток столбов дыма. Уцелевшие маньчжуры ещё долго не решались выйти из леса на пепелище городка и развалины крепости.
Боже мой, как хорошо! Вот так вот упасть в податливый песок, вытянуть в стороны руки, закрыть глаза. Благостно, тепло и тихо, разве что шумит листвой деревьев ветер, да пронзительно кричат чайки. Откроешь глаза, а там, высоко-высоко в вышине, ярко-синее бесконечное небо. Чистое и вечное. Ласковый солнечный свет и свежий морской воздух — за этим люди летом выезжали не только на южные моря, но и на северные побережья. Талассотерапия, лечение морем, так это вроде называется, подумал нежащийся на солнце человек. Он погрузил руки в песок, мягкий и чистый. И теперь слышно как он шуршит, высыпаясь из пригоршней. Действительно, редкое блаженство, думал Сергей Ким, русский кореец, бывший ефрейтор морской пехоты Северного флота, член пропавшей экспедиции. Волею судьбы он попал в этот мир и давно уже свыкся с окружавшей его действительностью.
Недавно Ким искупался в воде традиционной северо-восточной границы Кореи — реки Туманган, в его мире такового Сергею не удалось бы никогда. Тут же не было ни застав, ни северокорейских пограничников, ни укреплённых бетоном берегов. А на том берегу начиналась территория не КНДР, а Страны Утренней Свежести, государства династии Чосон. Сейчас эта местность была безлюдна. Между берегами Туманной находились низкие, песчаные острова, на которых растёт лишь трава да кочкообразный кустарник.
Когда ему сообщили о его задании — идти к границе Кореи, где Олег Васин должен был организовать небольшое поселение силами ангарцев и амурцев, он воспринял это как должное. Кому ещё, как не ему могло быть поручено, поручено провести разведку в северо-восточной корейской провинции Хамгён? На это задание он шёл вместе с Сонг Кангхо и Ли Минсиком, бывшими солдатами отряда маньчжуров, что некогда организовали заставу на месте современного Сунгарийска и позже были пленены людьми воеводы Матусевича. После трёх лет, проведённых на Амуре и Сунгари, корейцы не только научили Кима современному им языку, но и сами неплохо выучили русский. А так же с энтузиазмом старались влиться в формируемое ангарцами амурское общество. И если первый, Кангхо, был сиротой, а потому на родине его ничего не держало, то второй — Минсик, как оказалось, был сыном влиятельного столичного чиновника. И в гарнизоне Нингуты, а потом и в войске мукденского чалэ-чжангиня Лифаня он оказался, по протекции своего дядюшки. Минсик был ему весьма благодарен, ведь его любовные похождения в столице в свете готовящейся свадьбы с дочерью придворного сановника, очень огорчили его почтенного отца. Пришлось обращаться за помощью к родственнику, служившему в городке Хверён помощником губернатора провинции Хамгён. Он то и отправил юношу подальше — в маньчжурскую крепость Нингуту, где бы он мог переждать несколько лет и вернуться в столицу, когда утихнет шумиха. Ведь из малой ссоры выходит большая драка, а чиновникам лишний шёпот по углам смертелен. Недоброжелателей у каждого вдоволь, всякий заместитель желает стать начальником. Потерявшему доверие человеку не верят, даже если он утверждает, что соевый соус делают из соевых бобов. Оттого и дальний маньчжурский гарнизон оказался желанным. Служба в Нингуте не была обременительной для Минсика, так, лишь изредка осуществлялись походы на деревни упрямящихся дикарей, не желавших сдавать дань маньчжурам. А на второй год службы до Нингуты стали доходить слухи о новом амурском князе, что снова объединял варваров. После того, как войско князя Бомбогора было разбито маньчжурами, а сам мятежник пленён и казнён, маньчжуры были уверены, что амурцы не смогут более противиться их воле и будут жить в мире.
— Разве умирают дважды, а не раз? — думал тогда Минсик. — Зачем варвары восстают? Корея подчинилась воле Цин, почему они противятся воле неба?
Поэтому поход на север, организованный из Мукдена, он воспринял с удовлетворением. Нельзя варварам давать объединяться, а их князю — получить влияние. Правильно говорят — чтобы уничтожить банду, надо убить главаря. А слухи о новом князе жителей реки чёрного дракона уже дошли и до маньчжурской столицы. Поэтому на Амуре и ближних реках были организованы заставы, гарнизон которых должен был зорко следить за происходящим вокруг, при необходимости отправляя гонцов в Нингуту. Маньчжуро-корейский гарнизон заставы в устье Сунгари уже знал о городках самозваного амурского князя Шилгинея, который сменил имя и стал зваться Иван. Как сообщали верные туземцы, вокруг Ивана были какие-то чужаки из дальних земель. Видом и ростом своим они не походили на амурцев, говорили на незнакомом прежде языке и помогали Шилгинею брать под себя городки и посёлки на притоке реки чёрного дракона. То, что Амур начинался гораздо выше слияния его с Сунгари, маньчжуры узнали уже позже. Также, в одном из докладов, ушедших в Мукден, говорилось и о неких кораблях пришлых варваров, которые подарены Шилгинею и ходят они по реке вовсе без весёл и паруса. В докладе начальник заставы оговорился, что это враньё туземцев, но возможно, что у амурцев появилось что-то крупнее лодки. И уже это было неприятно.
И вот в один из дней эти чужаки пришли и попросту уничтожили заставу. И гарнизон ничего не смог сделать. Минсик вообще спал после утреннего караула и проснулся от оглушительного треска, его подбросило вверх и кинуло оземь. В глазах его искрились маленькие молнии, а голова гудела, словно он сунул её внутрь огромного буддийского колокола и кто-то с невероятной силой ударил в него. Отплевавшись от песка, скрипевшего на зубах и шатаясь, словно он упился соджу, Минсик выбрался из развалин казармы. Первое, что он увидел тогда, это несколько изломанных тел, среди которых был и начальник заставы, и Мухен, его товарищ.
— Да, я тогда здорово испугался. Ведь у меня и слух пропал, — уже потом, посмеиваясь, рассказывал Ли своим новым товарищам. — Так я и переступал с ноги на ногу, пока бородач не повалил меня на землю. Хорошо, зубы все остались целы.
А в тот день двое маньчжур успели ускакать прочь, схватив в поле вырвавшихся лошадей. Они и принесли в Нингуту весть о разрушении заставы. Остальные гарнизоны, в отличие от сунгарийского, не смогли подать вести об атаках врага.
И вот сегодня, после трёх лет, проведённых в русских городках на Амуре и Сунгари, Минсик смотрит на корейский берег. Сидя на тёплом, плоском камне он наблюдал, как плещется в водах Тумангана Ким, странный кореец, что был среди пришедших издалека русских. Он едва знал, как говорить по-корейски, используя диалект, близкий к сеульскому. К тому же он многого не знал: ни церемоний, ни придворных партий, ни правил поведения, да много чего не знает этот кореец. Да он даже не знает Кванхэ-гуна! Минсику же дядюшка в своё время столько всего рассказал об этом ване. Слушая его приглушённый голос, Минсик удивлялся, отчего столько разумный человек не устраивал подлых заговорщиков? Ведь Кванхэ-гун заботился об интересах Кореи, а не о том, какой хозяин для его страны лучше — китайцы или маньчжуры!
— Сергей! — крикнул Ли распластавшемуся на белом песке Киму. — Думаешь, мой дядюшка поверит тебе? Ведь он умудрён жизненный опытом и умом крепок.
Тот, открыв глаза и прищурившись от яркого солнца, ответил улыбающемуся Минсику:
— А ты сам веришь?
— Я верю, — кивнул Минсик. — Воля неба не бывает бесцельной. Значит, у вас есть свой путь. Молва молву рождает, посмотрим, что будет дальше. Я с вами.
Кангхо опять что-то заворчал. Ему решительно не хотелось возвращаться обратно. Там его возвращения никто не ждёт, но зато могут спросить о том, почему он оставил службу и сбежал к варварам? Ничего хорошего от этого похода он не ждал, со вздохом соглашаясь последовать за Минсиком. Ему и на Амуре было хорошо — свой дом, жена из местных, поле тоже своё. И, главное, первое время никто ничего с тебя не требует — знай себе расти овощи и ухаживай за овцами. Ну и посматривай по сторонам, да ходи на стрельбище два раза в неделю. Нет, Минсику показалось, что ему одному тяжело будет, без Кангхо. Вот слабак!
За время похода, прошедшего с высадки на притоке Уссури, группа обследовала путь до Залива Петра Великого, где в будущем должен быть заложен Владивосток. Далее ангарцы прошли побережьем до реки Туманган, вдоволь насмотревшись на красоты местной природы. А разнообразие местной фауны просто поражало — одних оленей было замечено несколько видов, причём человеком практически непуганые. Местных хищников тоже было немало, помимо знакового уссурийского тигра, были и обычные волки. Встреч с медведем, к счастью, не было, хотя присутствие косолапого было заметно по ободранной коре деревьев. Особого интереса удостоился уссурийский кот, которого, нежившегося на солнышке, случайно заметил один из молодых переселенцев с Ангары. Судя по довольному виду и разбросанным вокруг него перьям, охота маленького хищника была удачной. Жаль, но к себе человека кот не подпустил, моментально шмыгнув в сторону быстрой тенью, едва заметил к себе интерес. Олени до морского берега не дошли, пав по дороге. Слабоваты они для дальних переходов по пересечённой местности, а выносливых мулов у ангарцев не было. Вскоре группой заинтересовался самый сильный хищник уссурийского края — амба. Так дауры называли уссурийского тигра, которого они боялись до икоты, несмотря на то, что в руках у них было оружие. Говорят этот зверь нападает и на человека, причём обычно сзади и практически бесшумно. Жертва не успевает понять, что за тяжесть наваливается на плечи, как оказывается в смертельных объятьях огромной кошки. В отличие от их мира, где этот великолепный зверь был практически уничтожен, здесь человек ещё не стал главным врагом хищнику. Один из них и преследовал группу в течении двух суток. Видимо, ангарцы вступили в его охотничьи владения, вот он и шёл следом. Днём он изредка мелькал жёлтым пятном среди деревьев, а ночью оглашал округу сердитым порыкиванием. В один из дней, когда нервы людей были на пределе, Васин решил таки устроить на тигра засаду. Оленя привязали к дереву подальше от костров ночной стоянки, а неподалёку расположились стрелки. Хищник пришёл лишь под утро Внезапно вынырнув из-за деревьев, он едва не заломал одного из устроивших засаду людей. Тигр ловко вскочил на груду камней, где находилось двое охотников и в самый последний момент лишь отменная реакция Олега спасла обоих. Он успел разрядить карабин прямо в оскаленную пасть хищника, готовившегося к прыжку. Тигр тут же огненно-рыжей стрелой метнулся в сторону и, провожаемый поспешными, а оттого неточными выстрелами, исчез в чащобе, с треском ломая кустарник. Ангарцы ещё пару раз слышали его сердитое рыканье с хрипящими клокочущими звуками, но сам хищник на глаза более не появлялся.
— Чёрт возьми! С этими кошками с ума сойдёшь! — воскликнул тогда бледный Ким. — Надо бы его добить!
— Не надо, — покачал головой один из дауров. — Раненый зверь вдвойне опасен. Не успеешь выстрелить, как он голову оторвёт. Уходить надо!
Пришлось согласиться с амурцем. Последнего оленя, смертельно уставшего в лесу, позже пришлось зарезать и съесть, а тогда ангарцы поспешили уйти с территории полосатого уссурийца.
Выход к морскому побережью был отмечен особым восторгом. Можно сказать, ангарцы открыли для себя океан. Морской воздух поначалу пьянил, вызывая радостное возбуждение. Шли берегом, примечая места, пригодные для будущего поселения. Там, где покрытые изумрудным лесом скалы прикрывали уютные бухточки, а скалистые островки россыпью окаймляли побережье. Лишь несколько раз натыкались на следы пребывания людей — это были давние стоянки да кострища, свежих же следов не было обнаружено. Лишь на берегу, в устье малой речушки, впадающей в Уссурийский залив, ангарцы натолкнулись на небольшую деревеньку, в десяток жалкого вида домишек. Над ними курилось несколько дымков, а рядом на длинных шестах сушилась рыба. Изредка, слышались звонкие голоса детей, да лениво потявкивали собаки. Осмотрев поселение в бинокль, Васин решил обойти его стороной, не привлекая к группе лишнего внимания.
Читать бесплатно другие книги:
