Три товарища Ремарк Эрих Мария

— Робби, — сказала Пат.

Моя ухмылка была довольно жалкой:

— На старости лет я еще стану галантным кавалером.

Не знаю, что с нами внезапно приключилось. Вероятно, причиной всему был этот проклятый только что отошедший поезд. Словно нависла свинцовая тень, словно серый ветер пронесся, срывая всё, что с таким трудом хотелось удержать… Разве не оказались мы внезапно лишь заблудившимися детьми, которые не знали, куда идти, и очень старались держаться храбро?

— Пойдем поскорей выпьем что-нибудь, — сказал я.

Она кивнула. Мы зашли в ближайшее кафе и сели у пустого столика возле окна.

— Чего бы ты хотела, Пат?

— Рому, — сказала она и поглядела на меня.

— Рому, — повторил я и отыскал под столом ее руку. Она крепко стиснула мою.

Нам принесли ром. Это был «Баккарди» с лимоном.

— За твое здоровье, милый, — сказала Пат и подняла бокал.

— Мой добрый старый дружище! — сказал я.

Мы посидели еще немного.

— А странно ведь иногда бывает? — сказала Пат.

— Да. Бывает. Но потом всё опять проходит.

Она кивнула. Мы пошли дальше, тесно прижавшись друг к другу. Усталые, потные лошади протопали мимо, волоча сани. Прошли утомленные загорелые лыжники в бело-красных свитерах — это была хоккейная команда, воплощение шумливой жизни.

— Как ты себя чувствуешь, Пат? — спросил я.

— Хорошо, Робби.

— Нам ведь всё нипочем, не правда ли?

— Конечно, милый. — Она прижала мою руку к себе.

Улица опустела. Закат розовым одеялом укрывал заснеженные горы.

— Пат, — сказал я, — а ведь ты еще не знаешь, что у нас куча денег. Кестер прислал.

Она остановилась:

— Вот это чудесно, Робби. Значит, мы сможем еще разок по-настоящему кутнуть.

— Само собой разумеется, — сказал я, — и столько раз, сколько захотим.

— Тогда мы в субботу пойдем в курзал. Там будет последний большой бал этого года.

— Но ведь тебе же нельзя выходить по вечерам.

— Да это нельзя большинству из тех, кто здесь, но всё же они выходят.

Я нахмурился, сомневаясь.

— Робби, — сказала Пат. — Пока тебя здесь не было, я выполняла всё, что мне было предписано. Я была перепуганной пленницей рецептов, ничем больше. И ведь всё это не помогло. Мне стало хуже. Не прерывай меня, я знаю, что ты скажешь. Я знаю также, чем всё это кончится. Но то время, что у меня еще осталось, то время, пока мы вместе с тобой, — позволь мне делать всё, что я хочу.

На ее лице лежал красноватый отсвет заходящего солнца. Взгляд был серьезным, спокойным и очень нежным. "О чем это мы говорим? — подумал я. И во рту у меня пересохло. — Ведь это же невероятно, что мы вот так стоим здесь и разговариваем о том, чего не может и не должно быть. Ведь это Пат произносит эти слова — так небрежно, почти без грусти, словно ничего уж нельзя предпринять, словно у нас не осталось и самого жалкого обрывка обманчивой надежды. Ведь это же Пат — почти ребенок, которого я должен оберегать, Пат, внезапно ставшая такой далекой и обреченной, причастной тому безыменному, что кроется за пределами жизни".

— Ты не должна так говорить, — пробормотал я наконец. — Я думаю, что мы, пожалуй, сначала спросим об этом врача.

— Мы никого и никогда больше не будем ни о чем спрашивать. — Она тряхнула своей прекрасной маленькой головкой, на меня глядели любимые глаза. — Я не хочу больше ни о чем узнавать. Теперь я хочу быть только счастливой.

Вечером в коридорах санатория была суета; все шушукались, бегали взад и вперед. Пришел Антонио и передал приглашение. Должна была состояться вечеринка в комнате одного русского.

— Ты считаешь удобным, что я так запросто пойду с тобой? — спросил я.

— Почему же нет? — возразила Пат.

— Здесь принято многое, что в иных местах неприемлемо, — сказал, улыбаясь, Антонио.

Русский был пожилым человеком со смуглым лицом. Он занимал две комнаты, устланные коврами. На сундуке стояли бутылки с водкой. В комнатах был полумрак. Горели только свечи. Среди гостей была очень красивая молодая испанка. Оказывается, праздновали день ее рождения. Очень своеобразное настроение царило в этих озаренных мерцающим светом комнатах. Полумраком и необычным побратимством собравшихся здесь людей, которых соединила одна судьба, они напоминали фронтовой блиндаж.

— Что бы вы хотели выпить? — спросил меня русский. Его глубокий, густой голос звучал очень тепло.

— Всё, что предложите.

Он принес бутылку коньяка и графин с водкой.

— Вы здоровы? — спросил он.

— Да, — ответил я смущенно.

Он протянул мне папиросы. Мы выпили.

— Вам, конечно, многое здесь кажется странным? — спросил он.

— Не очень, — ответил я. — Я не привык к нормальной жизни.

— Да, — сказал он и посмотрел сумеречным взглядом на испанку. — Здесь у нас в горах особый мир. Он изменяет людей.

Я кивнул.

— И болезнь особая, — добавил он задумчиво. — От нее острее чувствуешь жизнь. И иногда люди становятся лучше, чем были. Мистическая болезнь. Она растопляет и смывает шлаки.

Он поднялся, кивнул мне и подошел к испанке, улыбавшейся ему.

— Восторженный болтун, не правда ли? — спросил кто-то позади меня.

Лицо без подбородка. Шишковатый лоб. Беспокойные лихорадочные глаза.

— Я здесь в гостях, — ответил я. — А вы разве не гость?

— Вот так он и ловит женщин, — продолжал тот, не слушая. — Да, так он их и ловит. Так и эту малютку поймал.

Я не отвечал.

— Кто это? — спросил я Пат, когда он отошел.

— Музыкант. Скрипач. Он безнадежно влюблен в испанку. Самозабвенно, как все здесь влюбляются. Не она не хочет знать о нем. Она любит русского.

— Так бы и я поступил на ее месте.

Пат засмеялась.

— По-моему, в этого парня можно влюбиться, — сказал я. — Разве ты не находишь? — Нет, — отвечала она.

— Ты здесь не влюбилась?

— Не очень.

— Мне бы это было совершенно безразлично, — сказал я.

— Замечательное признание. — Пат выпрямилась. — Уж это никак не должно быть тебе безразлично.

— Да я не в таком смысле. Я даже не могу тебе толком объяснить, как я это понимаю. Не могу хотя бы потому, что я всё еще не знаю, что ты нашла во мне.

— Пусть уж это будет моей заботой, — ответила она.

— А ты это знаешь?

— Не совсем, — ответила она, улыбаясь. — Иначе это не было бы любовью.

Бутылки, которые принес русский, остались здесь. Я осушил несколько рюмок подряд. Всё вокруг угнетало меня. Неприятно было видеть Пат среди этих больных людей.

— Тебе здесь не нравится? — спросила она.

— Не очень. Мне еще нужно привыкнуть.

— Бедняжка мой, милый… — Она погладила мою руку.

— Я не бедняжка, когда ты рядом.

— Разве Рита не прекрасна?

— Нет, — сказал я. — Ты прекрасней.

Молодая испанка держала на коленях гитару. Она взяла несколько аккордов. Потом она запела, и казалось, будто над нами парит темная птица. Она пела испанские песни, негромко, сипловатым, ломким голосом больной. И не знаю отчего: то ли от чужих меланхолических напевов, то ли от потрясающего сумеречного голоса девушки, то ли от теней людей, сидевших в креслах и просто на полу, то ли от большого склоненного смуглого лица русского, — но мне внезапно показалось, что всё это лишь рыдающее тихое заклинание судьбы, которая стоит там, позади занавешенных окон, стоит и ждет; что это мольба, крик ужаса, ужаса, возникшего в одиноком противостоянии безмолвно разъедающим силам небытия.

На следующее утро Пат была веселой и озорной. Она всё возилась со своими платьями.

— Слишком широким стало, слишком широким, — бормотала она, оглядывая себя в зеркале. Потом повернулась ко мне: — Ты взял с собой смокинг, милый?

— Нет, — сказал я. — Не знал. что он здесь может понадобиться.

— Тогда сходи к Антонио. Он тебе одолжит. У вас с ним одинаковые фигуры.

— Он может быть ему самому нужен.

— Он наденет фрак. — Она закалывала складку. — А потом пойди пройдись на лыжах. Мне нужно повозиться здесь. В твоем присутствии я не могу.

— Как быть с этим Антонио, — сказал я. — Ведь я же попросту граблю его. Что бы мы делали без него?

— Он добрый паренек, не правда ли?

— Да, — ответил я. — Это самое подходящее определение для него — он добрый паренек.

— Я не знаю, что бы я делала, если бы он не оказался здесь, когда я была одна.

— Об этом не будем больше думать, — сказал я — Это уже давно прошло.

— Да, — она поцеловала меня. — Теперь пойди побегай на лыжах.

Антонио ждал меня.

— Я и сам догадался, что у вас нет с собой смокинга, — сказал он. — Примерьте-ка эту курточку.

Смокинг был узковат, но в общем подошел. Антонио, удовлетворенно посвистывая, вытащил весь костюм.

— Завтра будет очень весело, — заявил он. — К счастью, вечером в конторе дежурит маленькая секретарша. Старуха Рексрот не выпустила бы нас. Ведь официально всё это запрещено. Но неофициально… мы, разумеется, уже не дети.

Мы отправились на лыжную прогулку. Я успел уже обучиться, и нам теперь не нужно было ходить на учебное поле. По пути мы встретили мужчину с бриллиантовыми кольцами на руках, в полосатых брюках и с пышным бантом на шее, как у художников.

— Комичные особы попадаются здесь, — сказал я.

Антонио засмеялся:

— Это важный человек. Сопроводитель трупов.

— Что? — спросил я изумленно.

— Сопроводитель трупов, — повторил Антонио. — Ведь здесь больные со всего света. Особенно много из Южной Америки. А там семьи чаще всего хотят хоронить своих близких у себя на родине. И вот такой сопроводитель за весьма приличное вознаграждение доставляет их тела куда следует в цинковых гробах Благодаря своему занятию эти люди становятся состоятельными и много путешествуют. Вот этот, например, на службе у смерти сделался настоящим денди, как видите.

Мы еще некоторое время шли в гору, потом стали на лыжи и понеслись. Белые холмы то поднимались, то опускались, а сзади нас мчался с лаем, то и дело окунаясь по грудь в снег, Билли, похожий на красно-коричневый мяч. Теперь он опять ко мне привык, хотя часто по пути вдруг поворачивал и с откинутыми ушами стремительно мчался назад в санаторий.

Я разучивал поворот «Христиания», и каждый раз, когда я скользил вниз по откосу и, готовясь к рывку, расслаблял тело, я думал "Вот если теперь удастся и я не упаду, Пат выздоровеет". Ветер свистел мне в лицо, снег был тяжелым и вязким, но я каждый раз поднимался снова, отыскивал всё более крутые спуски, все более трудные участки, и, когда снова и снова мне удавалось повернуть не падая, я думал: "Она спасена". Знал, что это глупо, и все же радовался, радовался впервые за долгое время.

В субботу вечером состоялся массовый тайный выход. По заказу Антонио несколько ниже по склону в стороне от санатория были приготовлены сани. Сам он, весело распевая, скатывался вниз с откоса в лакированных полуботинках и открытом пальто, из-под которого сверкала белая манишка.

— Он сошел с ума, — сказал я.

— Он часто делает так, — сказала Пат. — Он безмерно легкомыслен. Только поэтому он и держится, иначе ему трудно было бы всегда сохранять хорошее настроение.

— Но зато мы тем тщательнее упакуем тебя.

Я обернул ее всеми пледами и шарфами, которые у нас были. И вот санки покатились вниз. Образовалась длинная процессия. Удрали все, кто только мог. Можно было подумать, что в долину спускается свадебный поезд, так празднично покачивались в лунном свете пестрые султаны на конских головах, так много смеялись все и весело окликали друг друга. Курзал был убран роскошно. Когда мы прибыли. танцы уже начались. Для гостей из санатория был приготовлен особый угол, защищенный от сквозняков и открытых окон. Было тепло, пахло цветами, косметикой и вином.

За нашим столом собралось очень много людей. С нами сидели русский, Рита, скрипач, какая-то старуха, дама с лицом размалеванного скелета, при ней пижон с ухватками наемного танцора, а также Антонио и еще несколько человек.

— Пойдем, Робби, — сказала Пат, — попробуем потанцевать.

Танцевальная площадка медленно вращалась вокруг нас. Скрипка и виолончель вели нежную и певучую мелодию, плывшую над приглушенными звуками оркестра. Тихо шуршали по полу ноги танцующих

— Мой милый, мой любимый, да ведь ты, оказывается, чудесно танцуешь, — изумленно сказала Пат.

— Ну, уж чудесно…

— Конечно. Где ты учился?

— Это еще Готтфрид меня обучал, — сказал я.

— В вашей мастерской?

— Да. И в кафе «Интернациональ». Ведь для этого нам нужны были еще и дамы. Роза, Марион и Валли придали мне окончательный лоск. Боюсь только, что из-за этого у меня не слишком элегантно получается.

— Напротив. — Ее глаза лучились. — А ведь мы впервые танцуем с тобой, Робби.

Рядом с нами танцевали русский с испанкой. Он улыбнулся и кивнул нам Испанка была очень бледна. Черные блестящие волосы падали на ее лоб, как два вороньих крыла. Она танцевала с неподвижным серьезным лицом. Ее запястье охватывал браслет из больших четырехгранных смарагдов. Ей было восемнадцать лет. Скрипач из за стола слетал за нею жадными глазами.

Мы вернулись к столу.

— А теперь дай мне сигаретку, — сказала Пат.

— Уж лучше не надо, — осторожно возразил я

— Ну только несколько затяжек, Робби Ведь я так давно не курила. — Она взяла сигарету, но скоро отложила ее. — А знаешь, совсем невкусно. Просто невкусно теперь.

Я засмеялся: — Так всегда бывает, когда от чего-нибудь надолго отказываешься.

— А ты ведь от меня тоже надолго отказался? — спросила она.

— Но это только к ядам относится, — возразил я. — Только к водке и к табаку.

— Люди куда более опасный яд, чем водка и табак, мой милый.

Я засмеялся:

— Ты умная девочка, Пат.

Она облокотилась на стол и поглядела на меня:

— А ведь по существу ты никогда ко мне серьезно не относился, правда?

— Я к себе самому никогда серьезно не относился, Пат, — ответил я.

— И ко мне тоже. Скажи правду.

— Пожалуй, этого я не знаю. Но к нам обоим вместе я всегда относился страшно серьезно. Это я знаю определенно.

Она улыбнулась. Антонио пригласил ее на следующий танец. Они вышли на площадку. Я следил за ней во время танца. Она улыбалась мне каждый раз, когда приближалась. Ее серебряные туфельки едва касались пола, ее движения напоминали лань.

Русский опять танцевал с испанкой. Оба молчали. Его крупное смуглое лицо таило большую нежность. Скрипач попытался было пригласить испанку. Она только покачала головой и ушла на площадку с русским.

Скрипач сломал сигарету и раскрошил ее длинными костлявыми пальцами. Внезапно мне стало жаль его. Я предложил ему сигарету. Он отказался.

— Мне нужно беречься, — сказал он отрывисто.

Я кивнул.

— А вон тот, — продолжал он, хихикая, и показал на русского, — курит каждый день по пятьдесят штук.

— Ну что ж, один поступает так, а другой иначе, — заметил я.

— Пусть она теперь не хочет танцевать со мной, но всё равно она еще мне достанется.

— Кто?

— Рита.

Он придвинулся ближе:

— Мы с ней дружили. Мы играли вместе. Потом явился этот русский и увлек ее своими разглагольствованиями. Но она опять мне достанется.

— Для этого вам придется очень постараться, — сказал я. Этот человек мне не нравился.

Он разразился блеющим смехом:

— Постараться? Эх вы, невинный херувимчик! Мне нужно только ждать.

— Ну и ждите.

— Пятьдесят сигарет, — прошептал он. — Ежедневно. Вчера я видел его рентгеновский снимок. Каверна на каверне. Можно сказать, что уже готов. — Он опять засмеялся. — Сперва у нас с ним всё было одинаково. Можно было перепутать наши рентгеновские снимки. Но видали бы вы, какая разница теперь. Я уже прибавил в весе два фунта. Нет, милейший. Мне нужно только ждать и беречься. Я уже радуюсь предстоящему снимку. Сестра каждый раз показывает мне. Теперь только ждать. Когда его не будет, наступит моя очередь.

— Что ж, это тоже средство, — сказал я.

— Тоже средство? — переспросил он. — Это единственное средство, сосунок вы этакий! Если бы я попытался стать ему на пути, я потерял бы все шансы па будущее. Нет, мой милый новичок, мне нужно дружелюбно и спокойно ждать.

Воздух становился густым и тяжелым. Пат закашлялась. Я заметил, как при этом она испуганно на меня посмотрела, и сделал вид, будто ничего не слышал. Старуха, увешанная жемчугами, сидела тихо, погруженная в себя. Время от времени она взрывалась резким хохотом. Потом опять становилась спокойной и неподвижной. Дама с лицом скелета переругивалась со своим альфонсом. Русский курил одну сигарету за другой. Скрипач давал ему прикуривать. Какая-то девушка внезапно судорожно захлебнулась, поднесла ко рту носовой платок, потом заглянула в него и побледнела.

Я оглядел зал. Здесь были столики спортсменов, там столики здоровых местных жителей, там сидели французы, там англичане, там голландцы, в речи которых протяжные слоги напоминали о лугах и море; и между ними всеми втиснулась маленькая колония болезни и смерти, лихорадящая, прекрасная и обреченная. "Луга и море, — я поглядел на Пат. — луга и море — пена, песок и купанье… Ах, — думал я, — мои любимый чистый лоб! Мои любимые руки! Моя любимая, ты сама жизнь. и я могу только любить тебя, но не могу спасти".

Я встал и вышел из зала. Мне было душно от бессилия. Медленно прошелся я по улицам. Меня пробирал холод, и ветер, вырывавшийся из-за домов, морозил кожу. Я стиснул кулаки и долю смотрел на равнодушные белые горы, а во мне бушевали отчаянье, ярость и боль.

Внизу по дороге, звеня бубенцами, проехали сани. Я пошел обратно. Пат шла мне навстречу:

— Где ты был?

— Немного прогулялся.

— У тебя плохое настроение?

— Вовсе нет.

— Милый, будь веселым! Сегодня будь веселым! Ради меня. Кто знает, когда я теперь опять смогу пойти на бал.

— Еще много, много раз.

Она прильнула головой к моему плечу:

— Если ты это говоришь, значит это, конечно, правда. Пойдем потанцуем. Ведь сегодня мы с тобой танцуем впервые.

Мы танцевали, и теплый мягкий свет был очень милосерден. Он скрывал тени, которые наступавшая ночь вырисовывала на лицах.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хорошо, Робби.

— Как ты хороша, Пат!

Ее глаза лучились.

— Как хорошо, что ты мне это говоришь.

Я почувствовал на щеке ее теплые сухие губы.

Было уже поздно, когда мы вернулись в санаторий.

— Посмотрите только, как он выглядит! — хихикал скрипач, украдкой показывая на русского.

— Вы выглядите точно так же, — сказал я злобно.

Он посмотрел на меня растерянно и яростно прошипел:

— Ну да, вы-то сами здоровый чурбан!

Я попрощался с русским, крепко пожав ему руку. Он кивнул мне и повел молодую испанку очень нежно и бережно вверх по лестнице. В слабом свете ночных ламп казалось, что его широкая сутулая спина и рядом узенькие плечи девушки несут на себе всю тяжесть мира. Дама-скелет тянула за собой по коридору хныкающего альфонса. Антонио пожелал нам доброй ночи. Было что-то призрачное в этом почти неслышном прощании шепотом.

Пат снимала платье через голову. Она стояла, наклонившись, и стягивала его рывками. Парча лопнула у плеч. Она поглядела на разрыв.

— Должно быть, протерлось, — сказал я.

— Это неважно, — сказала Пат. — Оно мне, пожалуй, больше не понадобится.

Она медленно сложила платье, но не повесила его в шкаф. Сунула в чемодан. И вдруг стало заметно, что она очень утомлена.

— Погляди, что у меня тут, — поспешно сказал я, доставая из кармана пальто бутылку шампанского. — Теперь мы устроим наш собственный маленький праздник.

Я принес бокалы и налил. Она улыбнулась и выпила.

— За нас обоих, Пат.

— Да, мой милый, за нашу чудесную жизнь.

Как странно было всё: эта комната, тишина и наша печаль. А там, за дверью, простиралась жизнь непрекращающаяся, с лесами и реками, с сильным дыханием, цветущая и беспокойная. И по ту сторону белых гор уже стучался март, тревожа пробуждающуюся землю,

— Ты останешься ночью со мной, Робби?

— Да. Ляжем в постель. Мы будем так близки, как только могут быть близки люди. А бокалы поставим на одеяло и будем пить.

Вино. Золотисто-смуглая кожа. Ожидание. Бдение. Тишина — и тихие хрипы в любимой груди.

XXVIII

Снова дул фен. Слякотное, мокрое тепло разливалось по долине. Снег становился рыхлым. С крыш капало. У больных повышалась температура. Пат должна была оставаться в постели. Врач заходил каждые два-три часа. Его лицо выглядело всё озабоченней.

Однажды, когда я обедал, подошел Антонио и подсел ко мне — Рита умерла, — сказал он.

— Рита? Вы хотите сказать, что русский.

— Нет, Рита — испанка.

— Но это невозможно, — сказал я и почувствовал, как у меня застывает кровь. Состояние Риты было менее серьезным, чем у Пат.

— Здесь возможно только это, — меланхолически возразил Антонио — Она умерла сегодня утром. Ко всему еще прибавилось воспаление легких.

— Воспаление легких? Ну, это другое дело, — сказал я облегченно.

— Восемнадцать лет. Это ужасно. И она так мучительно умирала.

— А как русский?

— Лучше не спрашивайте. Он не хочет верить, что она мертва. Всё говорит, что это летаргический сон. Он сидит у ее постели, и никто не может увести его из комнаты.

Антонио ушел. Я неподвижно глядел в окно. Рита умерла. Но я думал только об одном: это не Пат. Это не Пат.

Сквозь застекленную дверь в коридоре я заметил скрипача. Прежде чем я успел подняться, он уже вошел. Выглядел он ужасно.

Страницы: «« « ... 2425262728293031 » »»