Лотерея для неудачников Градова Ирина
– Не знаю, – пожала плечами Валечка, старательно изображая, что ужасное «ладно ты» ее не задело. – Сколько я с ней знакома, она вечно на диетах. Ни разу не видела, чтобы она что-то ела. Кроме сладкого. Все мои «презенты» с работы съедает она. Но ей как будто ничего… Наверное, потому что она все это утром ест.
– Настоящую красоту ничем не испортишь… – Славик мечтательно закатил глаза, а Валечка потерла пальцем ободок.
«Я-то уж точно не красавица, что тут скажешь… И все-таки обидно, когда при тебе на все лады расхваливают внешность твоей подруги… Зависть – отвратительное чувство», – осеклась Валечка.
– Да, Ленка – совершенно худенькая, как модель, – согласилась она, перебарывая злость на раздухарившегося Славика, чей маслянистый взгляд вперился в межвоздушное пространство, в котором, надо полагать, любовался худенькими формами воображаемой Ленки.
– Что за дурацкая привычка, – Славик перевел взгляд с воображаемой Ленки на Валечку, и маслянистость этого взгляда сменилась укором, – все время тереть этот дурацкий ободок? – Валечка, как воришка, которого застали на месте преступления, немедленно отдернула руку от головы и положила ее на стол. – И вообще, на фиг ты его носишь? И так волосы жирные, как собачья шерсть. Ты их хоть укладывала бы, что ли…
Лицо Валечки немедленно покрылось густым слоем румянца. Славик был прав – она ничего не могла сказать в свое оправдание. Волосы как сосульки. Каким шампунем ни мой. Валечка наивно полагала, что широкий черный ободок как нельзя лучше скрывает этот природный недостаток. Но, увы, ошибалась…
По части всяких ухищрений Славик был проницательнее любой женщины. Он умудрялся разглядеть все: начиная с неровно накрашенных глаз, заканчивая маленьким послеобеденным животиком, выпирающим на фоне обтягивающей кофточки. Впрочем, такие Валечка всегда надевала под свитер, а снимала только в экстренных случаях, вызванных невыносимой духотой…
– Я не люблю распущенных волос, – попыталась защититься она, – они мне мешают…
– Меша-ают, – ласково передразнил ее Славик, сменив гнев на милость. – Ладно, пойдем, что ли, спать? Или телик еще поглядим…
Пока Славик валялся на несобранном с утра диване и глазел в телевизор, принимающий лишь три центральных канала, Валечка устроила внеплановую санкцию по приведению в порядок несчастных «сосулек». Скоро-наскоро вымыв голову, высушив волосы феном и надушившись любимыми Славиковыми духами, она накинула черный халатик и выскользнула из ванной, в надежде, что ее разлюбезный дождался ее возвращения и не успел задать храпака.
Как-никак, Валечка рассчитывала этой ночью не только поспать и посмотреть телевизор…
Секс в ее жизни был до того призрачным явлением, что Валечка сама уже не помнила, когда они занимались этим со Славиком в последний раз.
На съемную квартиру он приезжал по большим праздникам, а к себе Валечку не возил. Отговаривался тем, что он, как любой настоящий мужик, не терпит, когда атмосфера его холостяцкого жилья нарушается женским вторжением. «Ну ты пойми, Валечка, – объяснял он девушке, которая вовсе не собиралась навязываться, – съездишь ко мне раз, потом – два, а потом переедешь. И буду я себя чувствовать женатым мужиком. А к женитьбе я, извини-подвинься, еще не готов».
Между тем на женитьбе, которой так боялся Славик, Валечка не настаивала. Мало того, хоть это и покажется странным – ведь все женщины мечтают, чтобы какой-нибудь принц… или вовсе не принц, а мачо, или вовсе и не мачо, а провинциальный увалень с замашками столичного тусовщика, непременно возьмет их в жены, – Валечка даже и не думала о браке. Представить себя женой Славика, а уж тем более матерью его детей она не могла, как ни старалась.
Эти мысли, невзирая на заявление Славика о том, что до тридцати он убежденный холостяк, удивляли ее саму. Если она любит этого мужчину – а как же по-другому, ведь она встречается с ним уже несколько лет! к тому же это ее первый мужчина! – то, по логике вещей, должна хотеть за него замуж. Но Валечка не хотела. Не видела в этом смысла. И от этого чувствовала себя гораздо хуже, еще хуже, чем если бы хотела, но ее желанием пренебрегли…
На диване Славика не оказалось. На кухне – тоже. Ни в туалете, ни в ванной, ни – странная причуда искать его там – в Ленкиной комнате.
«Ушел… – У Валечки аж в висках застучало. – Посмотрел на мои жуткие волосы, на стремную фигуру – и сбежал… Господи, да неужто я так страшна, что можно смыться от меня прямо из постели?!»
Но Валечкины страхи быстро рассеялись – входная дверь хлопнула, и на пороге квартиры появился Славик. Его позабавило испуганное выражение, застывшее на Валечкином лице.
– Испугалась, что ли, зай?
– Я подумала, ты ушел… – скомканно пролепетала Валечка. – А где ты был? Звонил? – спросила она, заметив мобильник, который Славик вертел в своих наманикюренных ручках.
– Нет, мне позвонили. Решил выйти, покурить заодно…
– А-а, – кивнула Валечка, чувствуя несказанное облегчение оттого, что Славик не сбежал в ночи, ужаснувшись ее волосам и фигуре. – А кто звонил?
Славик нахмурился. Валечка прикусила язык, в душе ругая себя за бестактность. Славик не терпел допросов, а злить его перед «ночью любви» Валечке было страшновато.
– Олег звонил, – неожиданно прояснел Славик. – Спрашивал, чего с Лизунковым. Ты б слышала, как он сокрушался! Неудивительно, такое пропустить…
Валечка пожала плечами:
– Я бы даже порадовалась. В смысле, если бы пропустила. Авария… травма… Жутенько как-то, аж мурашки по коже.
– Ты бы, может, порадовалась, – пренебрежительно хмыкнул Славик. – Ты, Валечка, вообще дамочка… впечатлительная.
Откуда этот тон? И кому это мешает, кроме нее самой?
– Так что этот Олег тебе сказал?..
Славик нервно сжал телефон, но отвечать ему не пришлось. В комнате, судя по близости донесшегося звука Валечкиной, что-то свалилось. И судя по качеству звука, не просто свалилось, а разбилось.
– Это что? – полушепотом спросил Славик.
– Да не знаю я…
Валечка заглянула в комнату с такой осторожностью, словно в ней мог притаиться грабитель, пробравшийся в дом по пожарной лестнице.
На полу, среди брызг мелкого стекла валялись остатки ее любимой вазы. Осколок верха, осколок дна, осколок с красивым рисунком в виде произвольно изогнутой стрелы… Валечка чуть не заплакала от досады, но сдержалась – Славик не бросится ее утешать, зато настроение она ему окончательно испортит.
– Славичек… – тихо позвала она. – Принеси совок и веник. На кухне. В шкафчике под раковиной.
– Ну чего там у тебя?
– Да так, ерунда, ваза разбилась…
Сметая в совок прозрачно-зеленые капли того, что еще недавно называлось вазой, Валечка вспомнила день ее покупки.
Славик первый раз – и тогда казалось, что не последний, – подарил ей цветы. Было вроде бы Восьмое марта… Валечка, раскрасневшаяся от счастья, легкая и воздушная, как пирожное безе, немедленно понеслась, точнее, полетела за вазой, которой у нее никогда не было. Ее звездно-воздушное настроение не ускользнуло даже от глаз продавщицы, немолодой уже женщины с глазами цвета усталости и унылыми морщинами возле губ. Глядя на цветущую Валечкину улыбку, она усмехнулась и сказала… Что же она тогда сказала? Что-то вроде: «Ты не думай, милая, это ненадолго. Сначала – цветы, потом – носки, а конец один – дай развод, женюсь на молоденькой». Валечка, впечатлительная Валечка, тут же потеряла свою легкость и шлепнулась, как тот самый зефир со стола прямо на грязный пол. Настроение было испорчено, а Славик больше никогда не дарил ей цветов. Но вазу она продолжала любить, вероятно, оттого, что видела в ней символ несбыточной мечты о счастье…
Ссыпав осколки в мусорное ведро, Валечка хлопнула дверцей шкафа и только сейчас спросила себя: как ваза могла свалиться с полки? Стояла она недалеко от края и без чужого вмешательства не упала бы… Но в комнате-то никого не было… Мистика какая-то…
Валечка хотела поделиться своими сомнениями со Славиком, но, вернувшись в комнату, поняла, что планам на сегодняшнюю ночь не суждено сбыться: Славик, уткнувшись носом в бледно-зеленую подушку, мерно сопел, не подозревая о том, что Валечка еще два часа просидит на кухне в компании первой за три года сигареты, нагло утащенной из кармана его модных брюк…
Прошу прощения, мой уважаемый читатель, за то, что я оставила нашу героиню в столь печальном состоянии души и закончила главу на столь безнадежной ноте.
Я бы с радостью поведала о том, как наша впечатлительная героиня все-таки добралась до кровати, где почивал ее невразумительный молодой человек, отдалась объятиям Морфея, а с утра проснулась в чудеснейшем настроении. Но, увы, мои личные обстоятельства – если не считать того, что в чудесном настроении впечатлительная Валечка так и не проснулась, – не позволили мне этого сделать.
Уж не знаю, вправе ли я писать о моих мелочных проблемах, когда мой дорогой друг с нетерпением ждет продолжения нашей правдивой истории, – но в то время как я увлеченно описывала удрученную Валечку Степанову, домой вернулся мой дорогой и горячо любимый сын, а кошка Люсинда, заслышав звук хлопнувшей двери, спрыгнула с моих колен, и – о, ужас! – я пролила кофе на клавиатуру ноутбука (который, кстати, подарил мне сын, сменив им мою старую добрую и такую привычную пишущую машинку).
Честно говоря, втайне я даже обрадовалась. Но отнюдь не тому, что испортила столь дорогостоящий подарок, и не тому, что мой дорогой читатель не дождется продолжения нашей истории. Обрадовалась же я тому, что теперь вернусь (без лишних вопросов, которыми бы меня непременно засыпали домашние, без объяснений, что мне привычнее моя старая коллега с потертыми клавишами) к своей пишущей машинке. Но мечты мои так и остались мечтами, а мои пальцы недолго предвкушали милые тяжелые клавиши, с треском обрушивающиеся под их напором. Мой сын, скоро-наскоро разобрав залитый ноутбук, «утешил» меня тем, что по гарантии его сделают быстро и я даже не успею по нему соскучиться…
Скучать мне не пришлось, поскольку одна из моих многочисленных подруг – тех, что страшно любят спрашивать советы и никогда им не следуют, – зашла ко мне на чашечку ароматного чая и поделилась со мной своими неприятностями. В связи с ее проблемами я сразу же вспомнила одну девушку, которая еще будет упомянута в нашей истории. И потому, мой уважаемый читатель, я ненадолго отвлеку тебя рассказом о злоключениях своей подруги (назовем ее Екатериной Михайловной, или просто Катенькой).
Все дело в том, что сын подруги, как и мой Женя, – домосед, общающийся преимущественно с компьютерами, говорящий на непонятном языке, сотканном из загадочных слов типа «юзер», «ламер», «бага», «фича» и прочих неизвестных нам с Катенькой понятий, хранящий в уборной удивительный журнал, напичканный историями о всякой мудреной современной технике, – привел домой девушку.
Сказать, что для Катеньки само появление девушки в гостях у сына вызвало удивление, – не сказать ничего, потому что ее зацикленный на компьютерных программах отпрыск всегда казался ей настолько далеким от всего земного, что она уже перестала питать иллюзии насчет того, что Андрюшенька когда-нибудь женится и тем более обзаведется потомством.
Однако вместо того чтобы радоваться, моя подруга серьезно насторожилась. Девушка не понравилась ей с первого взгляда. Катенька заприметила в ее глазах что-то волчье, хищническое и, что вполне естественно для чувствительной материнской души, испугалась за судьбу своего Андрюши, совершенно оторванного от реальной жизни.
К сожалению, Катеньке ничего не удалось узнать о Юлечке или Светочке (она так и не запомнила, как зовут избранницу ее отпрыска). Отужинав, ее дорогой Андрюшенька быстро вытащил девушку из-за стола и увел ее в комнату, чтобы похвастаться какой-то новой программой, которую он «хакнул» (кажется, на сленге программистов это означает попросту «украл») из Всемирной паутины.
Катенька сообщила мне, что не слишком удивится, если эта Юлечка-Светочка окажется родом из какой-нибудь Пензы или Тюмени и приехала на кастинг ныне популярного шоу «Дом-2», поскольку во всех манерах этой девушки, по словам моей интеллигентной подруги, сквозил «гнилой душок провинциальности»… Материнское чутье подсказывало Катеньке, что от ее беспечного отпрыска этой девушке нужно нечто куда более материальное, нежели полагает сам Андрюшенька.
Я посоветовала Катеньке не горячиться, не делать преждевременных выводов и – упаси бог! – не давить на сына. Ведь он может уподобиться тем молодым упрямцам, что будут действовать вопреки своим интересам, лишь бы поспорить с родителями, разумеется всегда неправыми… В конце концов, сказала я Катеньке, далеко не все приезжие девушки встречаются с москвичами из одних только материальных соображений. Увы, судя по выражению лица подруги, ее это нисколечко не убедило, и я подозреваю, что она так и не воспользуется моим советом; напротив, будет пилить Андрюшеньку за его «скверный вкус», чем добьется лишь обратного эффекта.
Вот и пойми этих родителей! Еще несколько дней назад Катенька приходила ко мне с жалобами на то, что ее дорогой сынок не встречается ни с кем, кроме своих виртуальных друзей…
Но я, как обычно, отвлеклась, а мой дорогой читатель уже, наверное, позевывает над книгой и пьет кофе, чтобы окончательно не уснуть. Что ж, я постараюсь сделать все, чтобы вновь вернуть его в бодрое расположение духа…
Глава 3
Уильям Шекспир и пельмени с сыром
История любви к пельменям уходила корнями в самое раннее Костиково детство.
Только тогда пельмени готовила мама, и готовила их вручную, то есть со всеми хлопотами, идущими в комплекте с пельменями: раскатыванием теста, вырезанием (с помощью перевернутого бокала и ножа) ровненьких беленьких, запорошенных мукой кружочков, укладыванием в них фарша (тоже, прошу заметить, изготовленного собственными руками) и прочей, на взгляд вечно спешащих современных людей, бесполезной и бессмысленной тратой времени.
А еще в маминых пельменях был, как нынче говорят, «бонус» – счастливый пельмень. Мама засыпала в него горошинки перца, заворачивала так же, как самый обычный пельмень, и заботливо укладывала рядом с остальными близнецами-братьями. Но этот отличался от прочих близнецов именно тем, что был счастливым. Кому он попадется – тот может загадать желание. И желание, как говорила (и совсем не обязательно думала) мама, непременно должно исполниться.
Когда настали суровые времена студенчества, вечного отсутствия денег и ночевок в общажных комнатах приятелей, Костику было уже не до баловства домашними пельменями. Пельмени покупались самые дешевые, а точнее, дешевейшие из самых дешевых, и, уж конечно, в пачке этих студенческих пельменей не попадалось ни одного счастливого.
Счастье, правда, существовало само по себе. Казалось, что все дороги открыты, что впереди бесконечная и прекрасная в своем непостоянстве жизнь, что верные студенческие друзья никогда не бросят, лишнего не спросят, как поется в известной песенке, что любимая никогда не оставит, потому что любовь – чувство непроходящее, и много других разных «что», которые так свойственны нам в юности, но которые, увы, испаряются, едва эта легкокрылая дива оставляет нас навсегда.
И все же безвозвратно ушедшее детство, а с ним и юность не отвадили Костика от дорогих его сердцу пельменей. Напротив, чтобы сделать это блюдо еще более желанным и аппетитным, Костик выдумал новый рецепт: пельмени с сыром.
По студенческой привычке (или в силу отсутствия желания постичь тайны поваренной книги) Костик готовил покупные пельмени в кастрюльке, осторожно вынимал их ложечкой (по одному!), методично выкладывал на заранее подготовленную тарелку (увы, без голубой каемки) и… – внимание, здесь начинается самое главное!.. – посыпал их заранее же натертым сыром. Далее Костик накрывал пельмени другой глубокой тарелкой и, усилием воли подавляя желание тут же наброситься на милое сердцу (и, разумеется, желудку) блюдо, дожидался, когда истекут положенные три минуты.
Костик не был педантом, не был он и маниакально пунктуальным: он мог опоздать на работу, мог плюнуть на все дела, забыть о последнем поезде метро и растерянно стоять у закрывающегося ларька с пивом, но! он ждал ровно три минуты – ни минутой больше или меньше, – прежде чем приступить к таинству поедания пельменей.
В «Голодном Колобке» о Костиковой глубокой привязанности знали не понаслышке. Молодой человек, каждый день настойчиво спрашивающий, не подают ли в этом заведении «пельменей с сыром», убедил-таки местного повара в том, что это блюдо просто обязано разнообразить меню закусочной. Теперь не только Костику, но и всем посетителям «Колобка», заказывающим пельмени, непременно задавался вопрос: «Вам с сыром или без?» – «А что, есть с сыром?» – интересовались изумленные посетители и, за редким исключением, соглашались попробовать это диковинное блюдо.
Сегодня мир казался Костику совершенно серым, лишенным красок. Так что даже пельменей не хотелось. Но укоренившаяся за последние три месяца привычка все равно заставила его, вышедшего из офиса, свернуть влево, а не вправо и поплестись, а не бодро зашагать в сторону выставочного центра.
Поначалу Костик даже рассердился на себя за предсказуемость, но вскоре в голове у него сложилась чудненькая программа сегодняшнего вечера: вначале – традиционные пельмени в «Колобке», а потом – «сливовая заманиха» в «Чаше Хайяма», местном дегустационном зале, где Костик частенько «утолял свои печали».
Конечно, «Чаша Хайяма» – перебор во всех отношениях. Такую роскошь Костик мог позволить себе только в благословенную пятницу, когда клятая рабочая неделя оставалась позади вместе со всеми ее офисами, ненавистными офисными рожами, начальством, полуначальством, сверхначальством и прочей начальственной иерархией, а также мерзкой толкотней в налоговых, бумажками для нотариусов и всей этой пустой курьерско-офисной жизнью.
И хотя была вовсе не пятница, а всего-навсего четверг, Костик, повинуясь невнятному шевелению души, настойчиво требующей праздника, решил плюнуть на клятое начальство и его завтрашний бухтеж по поводу его, Костикова, перегара. К тому же, не без помощи менеджера Лилечки – единственного светлого проблеска во всей начальственной команде, – сегодня он освободился гораздо раньше обычного.
Больше всего Костик негодовал по поводу Пал Саныча, директора фирмы, который постоянно изводил его своей любимой фразой: «Ну чё ты, Костик, а еще филолух…» Пал Саныч, как истинный руководитель, полагал, что на работе Костик обязан думать только о деловых бумагах, печатях, штампах и налоговых, короче, «трудиться, не глядя в небо». А Костик не мог не глядеть в небо. Он просто этого не умел.
«И все-таки из-за чего цепляется ко мне Пал Саныч?» – рассуждал дорогой Костик.
А все из-за того, что сам Пал Саныч зациклен на своей карьере, как сторожевая собака на доме, который ее с детства пинками и побоями выучили охранять. Какие уж тут посторонние мысли, когда только тебе и воли, что сидеть на цепи и дальше этой цепи – никуда. Если только-то тебе и внушили: кто на коне – тот чувила, которому «респект и уважуха», а кто под конем – тот «лох ушастый». И что тут делать, как тут быть Пал Санычу, когда на пятом десятке он все еще директор маленькой фирмы, а бери его мерками – тот самый «ушастый лох»… И как тут не злиться, как не выходить из себя, когда на бумажке – будь она четыре сотни раз второстепенная и на фиг никому не нужная – недостает одного штампика? Как не бранить своего несмышленого, невнимательного, озабоченного чем угодно, только не штампиком, курьера Кос тика?
Казалось бы, пожалеть надо Пал Саныча. Но пожалеть Костик не мог. Впрочем, он и пожалел бы, если бы Пал Саныч был один такой. Но пал санычей, этих «глаженых шнурков» с амбициями выше Эйфелевой башни, как показывала практика, пруд пруди. А вот Костиков, «лохов ушастых», гуманитариев-курьеров, еще поискать… Ну и как тут жалеть Пал Саныча?
С такими невеселыми мыслями Костик проглотил тарелку пельменей, вышел из «Колобка» и, потратив буквально пять минут вовсе не драгоценного времени, оказался в «Чаше Хайяма», где его ожидала местная анестезия в виде «Сливовой заманихи», так заманчиво бултыхавшейся на дне вполне цивильненького, хоть и стеклянного, бокальчика.
На первых тридцати эмэль Костик, естественно, не остановился. Не остановился он и тогда, когда утонули в «заманихе» и истошные вопли Пал Саныча, когда вспомнилась первая студенческая любовь, обвинившая его в инфантильности, когда вспомнилась вторая, уже не студенческая, кинувшая его ради какого-то «глаженого шнурка», гордо потрясавшего перед ней костюмами от «Наф-наф», «Ниф-ниф» или «Нуф-нуф» – Костик уже не помнил…
Остановиться пришлось, когда «Чаша Хайяма» притихла, как спящая кошка, и улыбчивый бармен улыбчиво сообщил осовевшему Костику, что дегустационный зал, а в скобочках, под улыбкой, – не распивочная! – заканчивает свою работу.
Костик уныло кивнул улыбчивому бармену, натянул куртку и вышел на свежий воздух. На воздухе оказалось сыро, как в ущелье, где обитал знаменитый горьковский Уж, и Костик почувствовал, что вопреки собственным ожиданиям совершенно не трезвеет. Этот факт, впрочем, его даже обрадовал: в такую мерзостную погоду да еще с таким мерзостным настроением трезветь не хотелось. К тому же денег на «догонку» не осталось – Костик слишком нескромно посидел в «Хайяме», и можно было только надеяться, что презренного металла хватит на дорогу. Что Костик и поспешил проверить, запихнув руку в карман куртки.
В подкладке явственно прощупывалась дырка, но это не очень-то удивило Костика. Просунув пальцы под подкладку, он обрел утешение: в недрах куртки лежали какие-то бумажки, а еще оттуда доносилось приятное позвякивание мелочи.
Поднатужившись, Костик добрался до дна куртки и выудил ее содержимое на свет божий. Стольник и тридцатка мелочью – совсем неплохо, особенно если учесть, что в «Хайяме» он разошелся не по средствам.
Костик побрел по направлению к арке, но тут заприметил дамочку, которая тщетно пыталась перетащить свою тележку через бортик.
– Девушка! – окликнул он нечто в огромной оранжевой шапке – ну и мода пошла! – Помощь не требуется?!
Оранжевая шапка обернулась. Костик напряг залитый «заманихой» взор и увидел, что его «прекрасная незнакомка» смахивает больше на старушку или даже старичка, одетого в еще более нелепый, чем шапка, фиолетовый плащ.
– Извините, – смущенно пробормотал Костик, тушуясь под насмешливым стариковским взглядом. – Перепутал… Может, я все-таки на что-то сгожусь?
– Сгодишься, сынок, очень даже сгодишься, – ехидно закивал старикан. – Поди-ка помоги с тележкой. Спина меня совсем одолела… Старость – не радость… А раньше, бывало, весь божий день на ногах – и хоть бы что… Пока доковыляешь, глядишь, все электрички уйдут. И не доеду я ни до какого Плюхина, придется на вокзале ночевать…
– Плюхино? – переспросил Костик. – Вот Выхино я знаю, а Плюхино – нет.
– Тебе и незачем, – добродушно улыбнулся старикан, а Костик пожал плечами и взялся за тележку.
Тележка оказалась не менее странной, чем сам старикан: на причудливой конструкции, спаянной, как видно, из всего, что нашлось в доме или на даче, красовалась стеклянная колба, напичканная разноцветными бумажками.
– Это у вас что? – поинтересовался Костик, приподнимая на удивление легкую тележку.
– Все вам скажи да расскажи… – беззлобно пробурчал старикан.
– Вы – лотерейщик, – осенило Костика, когда тележка была благополучно поставлена на ровный асфальт. – А это – билетики…
– Догадливый.
– И как выручка?
– Выручка-то грошовая, – подмигнул старикан Костику. – Только, как говорится, мал золотник, да дорог…
– В каком это смысле?
– Подрастешь – поймешь, – снова подмигнул старикан.
Сейчас, при свете фонаря, Костик заметил, что время не тронуло старикановы глаза: они были яркими и удивительно осмысленными, хотя выглядел обладатель чудной оранжевой шапки на все восемьдесят лет…
– Да я вроде уже не младенец, – ответил Костик, разглядывая своего странного собеседника.
– Эх вы, молодежь… – ухмыльнулся старикан. – Книжки небось так же читаете… Между строк-то небось ничего не видите…
– Неправда, – обиделся Костик. – Не на того напали. Меня пять лет в институте учили между строк читать. Правда, потом выяснилось, что вся эта премудрость на фиг никому не нужна.
– Как так – никому? А тебе?
– Мне? – Костик так много и часто раздумывал над этим вопросом, что даже помедлил с ответом. – Сложный вообще-то вопрос. Иногда мне кажется, что без этого я жить бы не смог. А иногда – что полным идиотизмом было тратить на это время… Пять лет – и все впустую. Шекспир, Гофман, Маркес – и что? На побегушках, бумажки развожу… А мог бы в поварское пойти – и получал, как люди…
– И кто тебе сейчас мешает? – поинтересовался старичок, внимательно слушавший Костика.
– Мешает – что?
– Получать, как люди? Уж точно небось не Маркес и не Гофман твои…
– Ну… не знаю, – сдался Костик. – Характер, наверное. Да даже и не в деньгах дело. Места я себе не найду, вот что. С таким характером, да еще с таким образованием…
– Да, дела… – как-то уж очень противно улыбнулся старикан. – Осталось завернуться в простыню и на кладбище ползти… Так?
– Не так! – разозлился Костик. Он и сам не понял, на кого злится: то ли на старикана, который с чего-то возомнил себя доктором Курпатовым, то ли на самого себя, что начал с незнакомцем беседовать «о сферах». – Так оно или не так – судить-то не вам. Вы меня в первый раз видите. А рассуждаете так, как будто подгузники мне меняли.
– Да я ж тебя не осуждаю, – покачал головой старикан, – я ж просто рассуждаю. Ты же, как его… гуманитарий. Разницу-то должен чувствовать…
– Да не тычьте вы мне моим образованием, – вспылил Костик. – Все я понимаю. И знаете что? Мне от этого не легче, тяжелее только. Если бы не понимал – в сто раз лучше было бы. Понимал бы, как все: нет денег – надо работать, депрессия у тебя – надо работать, само пройдет. А получил крутую должность – так вообще все шито-крыто. Никаких тебе там депрессий… разве из-за того, что дела пошли плохо… никакого тебе самобичевания… Знаете, дедуля, как бы я обрадовался, если бы все у меня было, как у моего соседа: повысят в должности – заработаю денег, заработаю денег – куплю тачку, куплю тачку – меньше времени на дорогу потрачу, а значит – еще больше заработаю… Продолжать надо? – Старикан задумчиво покачал головой. – Вот и я думаю, что нет. Чего тут продолжать, когда все и так понятно. Другой я человек, понимаете? Другой. И от этого мне сложнее, чем остальным…
– Угу, – кивнул старикан. – Только к чему ты Шекспира сюда приплел?
– Да ну вас, – махнул рукой Костик. – Мудрый вроде бы человек… Это же общеизвестный факт: меньше знаешь – крепче спишь. Замените «знаешь» на «читаешь», и будет очень даже похоже…
– Угу, – кивнул старикан. – Понял, не идиот. Сыграть хочешь?
– Во что? – вытаращился на старикана Костик.
– Во что, во что… В лото! В лотерею, конечно.
– Вообще-то я эти дела не люблю, – признался Костик. – Я по жизни невезучий. Играл пару раз. Все, что выиграл, тут же проиграл обратно. Больше не рискую.
– Ох, рассудительный… Твою бы рассудительность – да к нужному месту. Да не рискнешь ты ничем, не боись. Я даже денег с тебя брать не стану.
– Ну уж нет, мне халява за чужой счет тоже не нужна, – решительно отверг предложение Костик. – Хотя я, пожалуй, пойду. Завтра снова на работу клятую. Выспаться надо.
– Да ладно тебе – выспаться, – хихикнул старикан. – Небось была бы еще сотня – взял бы пивка, и гори оно, твое завтра, синим пламенем.
Костик даже покраснел. Старикан знает его всего несколько минут, а как в воду глядит. Про завтра сказал так, будто и впрямь Костик для него – вовсе никакая не тайна за семью печатями.
– Хорошо, будь по-вашему, – согласился Костик. – Что мне делать надо? Просто бумажку достать?
– Давай, догадливый, доставай. Что вытянешь – то и случится…
Костик, не раздумывая, вытащил синюю. В конце концов, любимый цвет – вдруг и впрямь повезет… Краткий миг надежды длился недолго. Пока Костик разворачивал бумажку, скрученную, словно нарочно для того, чтобы, как в школе, прицепить ее к резинке и выстрелить в неприятного одноклассника, надежда ускользнула, как рыбка в мутной воде.
Какой уж там повезет? Никогда не везло, и вдруг на тебе – счастье? Так не бывает. А если уж и бывает, то точно не у Костика.
Развернув бумажку, Костик не обнаружил ни выигрыша, ни проигрыша. Как будто этот жеваный билетик вообще не ставил своей целью дать кому-то возможность выиграть или проиграть. На синей измятой бумажке красовалось четверостишие:
- Ты бесполезен или нет?
- Зачем живешь? Куда идешь?
- Мой друг, получишь ты ответ,
- Когда однажды… пропадешь.
У Костика «в зобу дыханье сперло», правда, вовсе не от радости. Охваченный каким-то невнятным чувством, он поднял глаза, чтобы задать невнятный же вопрос старикану, который навязал ему эту уму непостижимую лотерею. Но в ярком свете фонаря мелькали только крошечные дождевые капли, знать не знающие и ведать не ведающие о старикане, так глупо подшутившем над Костиком…
Глава 4
Девушка для Костика
Утро началось как обычно – перебравший накануне Костик даже похмелья особого не заметил. На этот раз вместо пельменей от приготовил яичницу с остатками усохшей колбасы, в недельном прошлом – сервелата, а вместо чая – пакетик кофе «три в одном», потому что чай попросту закончился. Натянув свою любимую и единственную куртку, за которую Костиков друг Олежка прозвал его «человеком-пауком» (куртка была синей с красными квадратиками на рукавах и карманах), Костик выскочил в среду обитания местных бездомных кошек, то есть в подъезд.
Улица тоже казалась обычной: не слишком шумной, но и не очень тихой. По улице шли молчаливые люди, погруженные в свои мысли и не имеющие ничего общего с мыслями Костика. Он любовался солнечным – впервые за целую неделю – днем и вспоминал почему-то радугу в декабре девяносто девятого или двухтысячного года, которую вот так же, как это внезапное солнце, никто не хотел замечать. Костик шел тогда по улице чуть ли не вприпрыжку, как мальчишка, глупо скалился такой неожиданной зимней радуге и задавался вопросом, почему никто, кроме него, этой радуги не видит…
Но, увы, судьба (или случай?) распорядилась так, что радужное во всех отношениях настроение Костика было испорчено наглым вторжением соседа по лестничной клетке – Вити Горчакова, гордо восседавшего в своей новенькой «тойоте» не то «корове», не то «королле» (Костик совершенно не разбирался в машинах и, хотя Витя Горчаков не раз и не два упоминал название марки, оно все равно стерлось из Костиковой памяти). И ладно бы, что Витя Горчаков гордо восседал в своей машине, которую наконец-то купил после очередного продвижения по службе. И ладно бы, что Витя Горчаков всем соседям, не исключая Костика, успел изрядно поднадоесть рассказами о машине, своем повышении и советами, как нужно правильно вести себя, чтобы стать таким же «глаженым шнурком». Все это было ерундой и сущими мелочами по сравнению с тем, что сейчас Витя Горчаков ехал прямо на Костика и словно даже не замечал последнего.
– Витька! Горчаков! – крикнул Костик, заподозрив, что его сосед провел бессонную ночь за кипой счетов – или чем там он занимается в банке? – и теперь попросту уснул за рулем. – Ты чего – заснул?! Смотри, куда едешь!
Но Витька не откликался. Он ехал прямо на Костика, словно никакой Костик на дороге не стоял, а перед Витькой расстилалась пустая серая лента асфальта. Отступать было поздно – свои драгоценные секунды Костик истратил на то, чтобы разбудить спящего Витьку.
«Тойота» надвигалась на Костика, как грозовая туча. Перепуганный Костик качнулся вправо, потом влево, потом подумал почему-то о пачке пельменей, лежащих в морозилке, а уж потом, в состоянии совершеннейшего отчаяния, сам не зная зачем, подпрыгнул, да так высоко, как не прыгал на уроках физкультуры, в школьные времена, когда учитель называл его «лентяищем» за редкое для мальчишки нежелание заниматься спортом.
«Тойота» тормознула удивительно мягко – Костик почти не почувствовал удара. Только, можно сказать, ласковое прикосновение бампера, от которого у Костика поднялись дыбом все волоски на теле. Он все еще не верил в то, что Витька Горчаков оставил его в живых, и стоял, изумленно хлопая глазами, не в силах даже обрадоваться своему «второму рождению».
– Костик! Мать твою! Псих гребаный! Куда лезешь?! Откуда ты вообще взялся! – посыпалось на Костика из «тойоты». Если бы Костик соображал чуть лучше, он, наверное, сильно бы удивился тому, что Витя Горчаков обвиняет его, вместо того чтобы перед ним, Костиком, извиниться.
Обладатель новенькой «тойоты» и визгливого голоса не замедлил вылезти из машины.
Костик, который потихоньку начал приходить в себя, заметил, что телячьи Витькины глаза вылупились на пол-лица и смотрят на него с нескрываемой ненавистью. Костику почему-то подумалось – хоть нехорошо было даже думать о таком, – что Витька так злится вовсе не из-за того, что чуть не отправил на тот свет соседа, и даже не из-за того, что сам бы мог отправиться за это в места не столь отдаленные. А злится Витька потому, что если бы он, не дай-то бог, сбил Костика, то бампер его новенькой «тойоты» мог бы и помяться…
– Знаешь, Костик, – откричавшись, уже куда спокойнее заметил Витька. – Я, конечно, знал, что ты – придурок, но не думал, что всем придуркам придурок. Решил покончить с собой – вали куда-нибудь подальше. И незачем в это знакомых впутывать.
– Вить, ты о чем? – выдавил из себя ошеломленный Костик. – Я тебе вообще-то кричал. А ты ехал, как ни в чем не бывало, прямо на меня. И кто на кого орать должен?
– Точно – псих, – покачал головой Витя Горчаков.
– Может, я, конечно, и псих, – завелся Костик. – Только ты уж точно – не доктор. Вместо того чтобы диагнозы ставить, смотрел бы лучше, куда едешь…
– Приду-урок… – снова покачал головой Горчаков и, окончательно убедившись в самолично поставленном диагнозе, нырнул в «тойоту», на которой – о, радость! – не осталось ни царапинки.
Костик, от греха подальше, поднялся на тротуар и долго глядел вслед отъезжающему соседу.
А ведь правду говорят, что утро добрым не бывает. Как видно, даже утро пятницы.
Еще с вечера Пал Саныч сунул Костику какие-то подозрительные бумажки и убедительно – дар убеждения Пал Саныча выражался в умении зычно крикнуть и присовокупить к крику едкое словцо или выражение – потребовал, чтобы Костик отвез эти бумажки кому следует, непременно дождался того, кого следует, и обязательно отдал тому, кому следует, какой следует конвертик.
В конвертике, как подозревал Костик, лежали деньги. На бумажках требовалось поставить несколько печатей. Если бы Костик был чуть более сообразительным или чуть более заинтересованным во всех тонкостях консалтингового дела, то знал бы, что за бумажки и что за конвертик покоятся на дне его рюкзака. Но все это интересовало Костика приблизительно так же, как Пал Саныча композиционные особенности романа Лермонтова «Герой нашего времен».
Поэтому Костик радовался тому, что не придется заезжать в офис с самого утра, а значит, вечно краснеющая – то ли из-за лопнувших сосудов, то ли из-за чрезмерных волнений – физиономия Пал Саныча предстанет перед ним не раньше чем в полдень.
Нотариальная контора, куда спешил отвезти бумаги Костик, располагалась на «Белорусской». Костик терпеть не мог контору, как, впрочем, и все, что было связано с его работой.
Костика бесила ее многолюдность, вечное скопление народа возле кабинета нотариуса: люди сидели на стульях, толпились в проходах, и у всех были такие лица, как будто вот-вот случится несанкционированное светопреставление. Когда выходил нотариус – молодой мужчина с черной сатанинской бородкой и отрешенным от мирских проблем взглядом, – в дружных рядах ожидающих просыпался какой-то священный трепет. Казалось, по узкому проходу, утыканному людьми, как зубочистками, шествует некто, причисленный к лику святых. Это оживление бесило Костика больше всего. Сам он никогда не смотрел на это явление нотариуса народу и продолжал читать книгу, которая скрашивала ему неприятные минуты, а то и часы ожидания.
Сегодня в конторе не было обычного столпотворения, и Костику удалось даже усесться на свободный стул. На соседнем стуле сидела элегантная шатенка в соблазнительном мини и куртке, отороченной мехом чернобурки.
«Дождь же, – подумал Костик, стаскивая со спины рюкзак, – а она меха нацепила…» Шатенка даже не посмотрела в его сторону, только поправила длинными ухоженными пальцами прядь, сбившуюся на лоб. – И чего на меня смотреть-то, – усмехнулся про себя Костик, – я же – не нотариус…»
Он вытащил из рюкзака «Успех» – роман обожаемого им Эмиса, – но стоило ему прочесть несколько строчек, как перед его носом замаячил чей-то зад.
Зад маячил так настойчиво, что Костик просто вынужден был поднять голову. И даже не успел удивиться, как этот самый зад плюхнулся к нему на колени, прямо на эмисовский «Успех». Такого кощунства Костик простить не мог.
– Вы б смотрели, куда садитесь! – возмутился он. – И не задницей, а глазами!
Зад, а точнее, обладатель зада – плотный сорокалетний мужчина с бычьей шеей – повернул голову. На его лице, а точнее, той части, что он удосужился повернуть к Костику, не было заметно ни тени смущения. Скорее возмущение и удивление, но никакого смущения, это уж точно.
– Я и смотрю глазами! – пробасил Зад. – Это ты жопой смотришь! Не видишь, что ли, – человек садится, чего вперед пролазишь!
– Пролазишь… – прокряхтел Костик, пытаясь выбраться из-под припечатавшего его зада, который не торопился подниматься. – Пролезаешь вообще-то… Может, вы хоть встанете, чтобы я выбрался?
Шатенка, наблюдавшая эту склоку, почему-то решила принять сторону Зада:
– Молодой человек, имели бы совесть… Ведь правда, мужчина сесть хотел, а вы тут влазите.
– Влезаете, – с облегчением вздохнул Костик: ему таки посчастливилось выбраться из-под гнета. – Да не вылезал я никуда. Я здесь сидел. Вы меня просто не заметили.
– Обое? – Шатенка изящно изогнула выщипанную бровь, а Костик подумал, что лучше бы она лишний час в неделю полистала словарь Ожегова.
– Оба, – обреченно ответил он. Спор с этой парочкой слепоглухих заранее был провальной затеей.
– Вот ведь наглюка, – продолжал возмущаться Зад, укоризненно качая головой. – Врет, главное, и не краснеет. Сидел он здесь. Ага. Мы тут, блин, слепые, а он один самый умный. Еще и поправляет же, хамло…
Костик накинул лямку рюкзака на плечо, прижался к стене и вцепился в Эмиса, как поп в молитвенник. Продолжать спор было глупо и бессмысленно.
Глаза Костика прыгали по строчкам, не разбирая текста. И что за белиберда творится с ним с самого утра? Вначале Витя, потом вот эти двое… Как будто он превратился в человека-невидимку. А может, так оно и есть?
В кабинете нотариуса Костиковы сомнения рассеялись. Нотариус взял предназначенный ему конверт, любезно поставил надлежащие печати на священных бумажках Пал Саныча и отпустил Костика с миром.
Часть пятницы – и хорошо бы худшая ее часть – наконец-то прожита.
До «ОБ-консалтинга» Костик доехал без приключений, если не считать того, что несколько раз он чуть не распрощался со своими пальцами: блондинка на шпильках и здоровенный бугай, запечатанный в кожаную куртку, старательно пытались отдавить ему ноги. Костик, памятуя неприятный эпизод в нотариальной конторе, молчал как партизан, решив для себя, что сегодня пресловутые магнитные бури или просто неблагоприятный для обычного человека день.
Добравшись до конторы, Костик, к своей радости и удивлению, узнал, что Пал Саныч сегодня отсутствует. Шеф приболел – бог знает, той ли болезнью, которой вчера рисковал заболеть Костик, или какой другой, так или иначе, Костик был избавлен от лицезрения физиономии шефа и, что самое приятное, от его криков.
Обязанности Пал Саныча временно взяла на себя Лилечка, общаться с которой было гораздо приятнее и проще, чем с ее громогласным коллегой. Лилечка особенно ничего собой не представляла: в меру миленькая, в меру любезная, в меру вспыльчивая, в общем, всего по чуть-чуть. Может, это самое «чуть-чуть» и мешало ей продвинуться по пресловутой служебной лестнице и наладить личную жизнь, которой, судя по отсутствию многозначительных диалогов с трубкой мобильного телефона, у нее вовсе не было.
По ОБ ходили слухи, что она лесби, то есть, как сейчас принято говорить, «нетрадиционной сексуальной ориентации», но Костик не понимал, почему из такого факта, да даже вовсе и не факта, а предположения стоит раздувать пожар. Он недоумевал, почему люди так интересуются задворками чужой личной жизни, когда на человека им, в сущности, наплевать? Но на этот вопрос, как и на многие другие, Костик не мог найти однозначного ответа.
Что же до Лилечки, то его совершенно не волновало, как она выглядит, чего в ней «чуть-чуть», а чего не мешало бы прибавить. Самое важное, по мнению Костика, заключалось в том, что Лилечка просто милая девушка. Она умела выслушать, не держала нос кверху с подчиненными, не лебезила перед начальством и вообще была настоящим человечищем.
Так что скверную половину пятницы полностью компенсировала Лилечка в качестве пусть временной, но начальницы. И Костик даже почувствовал себя оптимистом, когда она с ослепительно-веснушчатой улыбкой сообщила ему эту новость.
– Сегодня дела принимаю я, – увенчала она короткий рассказ об официальной версии болезни Пал Саныча. – С печатями порядок?
Костик кивнул и протянул ей ярко-желтую папку, от которой даже у него рябило в глазах.
– Без Пал Саныча не заскучаешь? – ехидно поинтересовалась Лилечка.
Корпоративная этика с Лилечкой была ни к чему – впрочем, даже если бы она была необходима, Костик ответил то же самое:
– Смеешься?
– Вроде того. Вот думаю, – хитро прищурилась Лилечка, – куда бы тебя послать?
– Куда угодно, только подальше от ОБ, – улыбнулся Костик. – И желательно не в налоговую.
– Вот у вас запросы, молодой человек, – хихикнула Лилечка. – А Вадик туда так рвался… Хочу, говорит, в налоговую, работать, говорит, жажду, сил нет. В общем, Золушка на выезде. Вроде и Пал Саныча нет, а все равно попу рвет наш трудяга.
Лилечка не хуже Костика понимала это рвение.
Вадик, второй курьер в ОБ, изо всех сил старался прыгнуть выше собственного роста. Вдохновленный примером прежнего курьера, а ныне менеджера Николая Фролова, молодой человек не щадя живота своего рвался попасть в дамки. Честь ему и хвала, если бы он трудился не покладая рук, а точнее, ног своих и проявлял инициативу. Но Вадик совсем не так прост, чтобы надеяться перемахнуть хотя бы одну ступеньку иерархической лестницы ОБ только за счет своего усердия. А потому не брезговал лишний раз подсуетиться перед Пал Санычем, где надо, улыбнуться, где надо, потупить взор, где надо, изобразить искреннее возмущение.
Но это, увы, было не самым главным недостатком Вадика.
Он с удивительной изворотливостью умудрялся подставлять своих бесхитростных собратьев-курьеров, Костика и Димку. При этом действия Вадима с точки зрения окружающих вовсе не выглядели подставой, потому что, глядя в эти честные прозрачно-голубые глаза, сложно было подумать, что Вадик нарочно поехал именно туда, куда собирался ехать Костик, или нарочно похвалился перед Пал Санычем, что добрался до налоговой № N за сорок минут, когда – в скобочках отмечало про себя начальство – Димка добирался до нее не меньше часа.
– Вадик своего не упустит, – усмехнулся Костик, и Лилечка понимающе кивнула.
Все эти достоинства Вадика, разумеется, отмечались сильными мира ОБ, в частности Пал Санычем, который доверял Вадику самое почетное и ответственное дело – обналичку. Преследуй Вадик цель менее долгосрочную для достижения и более материальную, он давно уже мог бы смыться с пятьюстами тысячами и греть свою пятую точку на берегу какого-нибудь теплого моря. Но Вадик был слишком осторожен, к тому же имел совершенно другие планы насчет «ОБ-консалтинга».
Прислушавшись к пожеланиям Костика, Лилечка усадила его в каморку – крошечный закуток, где обычно обедали курьеры, – напоила горячим кофе и отправила «подальше от ОБ», в маленькую фирму, занимавшуюся изготовлением печатей. Дорога до нее долгая и неудобная. Но Костик любил и саму дорогу, и то, что фирма была маленькой, и то, что там его всегда встречали с искренней улыбкой. Но больше всего ему нравилось, что в это место всегда отправляли во второй половине дня, и зачастую после получения или заказа печатей разрешалось не возвращаться в офис, а спокойно ехать домой.
В метро ноги Костика снова подверглись безжалостным нападкам мужской и женской обуви. Люди как будто не замечали вокруг себя ровным счетом ничего: толкались, били Костика локтями, задевали сумками.
Костик, ради шутки, решил, что, добравшись до дома, подсчитает количество синяков, полученных за сегодняшний день. Но его наполеоновские планы нарушил звонок Олега – друг настойчиво предлагал встретиться. Костик незамедлительно согласился, хотя уже предвкушал, чем закончится эта встреча: пиво плюс разговор, а потом еще пиво плюс разговор, а потом пиво, пиво, разговор, разговор, и так – на целую ночь.
Но, в конце концов, наступила долгожданная пятница. А полученные в метрошной давке синяки могут и подождать.
Олег Совенков и Костик Осколков жили когда-то в одном доме, на одной лестничной клетке – голубая мечта всех друзей – и были не сказать чтобы редкостными сорванцами, но чудными ребятами.
Оба испытывали невероятную тягу к крышам, где иногда даже устраивали «пикники»: минералка (или чай в термосе), бутерброды и что-нибудь на десерт, например пирожки с повидлом. Натуры романтические и мечтательные, они взахлеб читали Майн Рида, «Одиссею капитана Блада» Саббатини, Жюля Верна и, разумеется, Джека Лондона, который в течение долгих лет грустно пылился на книжных полках Олежкиных родителей. Одноклассники их не понимали, но это непонимание не позволяло им отнести ребят к разряду изгоев и допекать так, как умеют допекать только дети и неповзрослевшие взрослые. Они были сами по себе: Олег и Костик. И особых претензий в школе к ним не имели.
В седьмом классе Костик влюбился в девчонку, Анечку Резник, и Олег, по закону подлости, оказался влюбленным в нее же. Но ребята не подрались и не поссорились, может быть, потому, что Анечка не благоволила ни тому ни другому, выбрав из всего класса самого красивого и тупого мальчика, а может быть, потому, что крепкую дружбу действительно не так просто разрушить даже любви, пускай и школьной.
В девятом родители Олега продали квартиру и переехали из Новогиреева в Зеленоград, руководствуясь соображениями экологической чистоты и прекрасной должности, которую предложили Олежкиному отцу, научному работнику. Но и это событие, довольно болезненно воспринятое и Костиком, и Олегом, не стало преградой для их общения. Ребята перезванивались, ездили друг к другу в гости, в общем, многолетняя дружба вновь-таки оказалась крепче обстоятельств.
Когда у Костика, студента-четверокурсника, умер долго болевший раком отец, Олег приехал и прожил у него несколько дней, чтобы поддержать и помочь с похоронами. После смерти отца мама Костика, Елизавета Михайловна, решила исполнить мечту многих женщин преклонного возраста: она уехала в деревню под Тулой, где и осталась жить «на натуральном хозяйстве», лишь изредка наведываясь к сыну в Москву.
С отъездом Елизаветы Михайловны, которая не очень-то жаловала гостей, Олег стал бывать у Костика чаще, а иногда, поссорившись с родителями, мог жить у друга неделями.
В отличие от Костика Олег был, что называется, «цельной натурой»: он не слишком-то терзался мыслями о том, найдет ли свое место в жизни, не переживал из-за своей нереализованности, не мучился из-за несчастных любовей, которые преследовали Костика с отрочества. Олег получил востребованное образование: наступив на горло собственной песне, он задавил в себе желание поступать на филфак и поступил на физико-математический факультет в МЭИ. После окончания вуза он устроился системным администратором в небольшую, но и не очень маленькую фирму, занимающуюся медицинским страхованием атомных станций, и вполне спокойно работал в ней вот уже около трех лет.
Среди своих подруг Олег не искал идеала. Его нежелание жениться, наверное, и было причиной того, что девушки каждый год улетали от него, как перелетные птицы в теплые края. Но Олег не расстраивался – он жил с непоколебимой уверенностью в своей притягательности для женщин.
Олег не оставлял надежды познакомить Костика с какой-нибудь очаровательной девушкой, которая настроила бы мысли друга на новую волну, но это было не так просто, потому что большинство знакомых девушек Олега относились к Костику довольно скептически. Их не интересовал умный и романтичный, но малообеспеченный парень. В этом случае Костика извинила бы внешность Брэда Пита или, на худой конец, Эштона Катчера, но, увы, Костик обладал куда более заурядными данными.
Читать бесплатно другие книги:
