Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов Копсова Наталья
– Лионесса моя, русская львица, жить без тебя больше не смогу. Как увидел тебя, так навеки потерял покой. Без тебя померкнет свет в моих глазах. Согласись быть моей, а иначе я умру у твоих ослепительных ног прямо в этом вагоне…
И так далее, в том же духе да еще и громко. Сразу и не сообразишь, что следует делать в такой идиотской ситуации! На «Белорусской»-радиальной я наконец-то пришла в себя и прервала любовные речи и пылкие порывы страстной, совсем, видно, одичавшей в Москве иностранной души; весьма решительным движением высвободила из плена столь пылко восхваляемые ноги. В конце концов ноги являлись моим личным достоянием, и я хотела их иметь не меньше, чем этот полусумасшедщий товарищ из братской страны, с гораздо более практической целью – а именно: чтобы ходить и бегать… или убегать вот от таких… Да что же он так вцепился-то! Не знает, видно, русской истории: «чужой земли не надо нам ни пяди, но и своей куска не отдадим». Да я в принципе терпеть не могу, когда ко мне кто-нибудь лепится, как банный лист!
В ту, уже далекую, субботу садоводческое объединение «Искусство и дизайн», к которому принадлежало товарищество «Прорыв-1», организовало всеобщее обязательно-скучное собрание по поводу приведения в порядок дорог и страховок. Собрание проводилось на обширном пустыре возле сторожки, но своих «злых» собак сторож запер внутри, чтобы не нервировать докладчиков и членов актива.
Мне до обидного не повезло вовремя улизнуть из дома, и мама за руку повела с собой, чтобы ребенок по своему обыкновению не болтался неприкаянно неизвестно где. Мама именно так сформулировала мысль, потому что работала редактором и имела привычку выражаться туманно-поэтически или метафорично. Чего только стоила ее коронная фраза: «Отчего мятежно кушаешь, Ника?» Еще мама обладала безупречно четким, красивым почерком и абсолютной языковой грамотностью, называемой «врожденной», поэтому моя бабушка, а ее матушка, чуть ли не через день сетовала, что я не уродилась такой же грамотной и аккуратной, как ее родная дочь, а, видно, пошла в совсем другую родню бывшего долдонистого зятя.
Все скучные взрослые расселись по необтесанным лавкам, и заседание пошло-поехало-понеслось… Меня удивляло, с какими испанскими страстями, с какой бурной жестикуляцией, с каким величественным и трагическим пафосом садоводы-любители способны обсуждать столь малоинтересные вопросы столько часов подряд. От нечего делать я начала беспрестанно оглядываться назад или, выражаясь маминым метафорическим языком, «вертеться, как флюгер на крыше на ветру». Неожиданно я заметила, что один взрослый и красивый, похожий на принца из «Спящей красавицы» дядя лет около тридцати смотрит на меня в упор, не отрывая взгляда. Я моментально отвернулась, чтобы скрыть мгновенно заалевшие щеки и шею, но потом подумала, что мы с ним, наверное, единомышленники, раз он не участвует в бурных дебатах, так полно захвативших остальных садоводов. Мне тогда шел тринадцатый год. Как раз в те самые минуты на импровизированной сцене перед краснокумачовым столом президиума какой-то потный, полный и лысый товарищ отчаянно нервничал о махинациях с машинами песка и цемента и бульдозерами, вроде бы ему не досталось ни тех, ни других, хотя товарищ неоднократно настаивал…
Дав себе маленький приказ не опускать глаза первой, я опять обернулась и решительно посмотрела на симпатичного дядечку. Мужчина ласково мне улыбался. Я же совершенно не улыбалась, хотя было стыдно, – держалась изо всех последних сил, но все-таки не выдержала и, почувствовав, что краснею еще пуще, отвернулась раньше, чем планировала.
На сцене сменились выступающие. Щекастая толстая тетенька неопределенного возраста из «Архитектурного творчества» в простеньком цветастом сарафанчике убежденно доказывала собранию необходимость отдельного страхования ломаных крыш. Ей стали задавать вопросы, но оказалось, что женщина имела в виду вовсе не сломанные кровли, а просто крыши необычных форм и очертаний. Разгорелась еще одна жаркая дискуссия. Сидевший за широким красным столом с умным представительным лицом председатель объединения садоводов вдруг лукаво погрозил мне пальцем и едва ли не подмигнул. Я насторожилась и некоторое время не вертелась, но все же иногда искоса поглядывала на симпатичного мне дачника. К моему удивлению, он продолжал смотреть на меня все так же, не отводя глаз.
В годы моего незабываемого детства самым популярным занятием для детей и юношества считалась тренировка воли. Именно поэтому со страшным перенапряжением всех сил я еще раз вперила свой невинный голубой взор в мужественного, сильно загорелого участника собрания. Однако мне удалось продержаться лишь немногим дольше, чем в первый раз, хотя и то был уже рекорд. Тут барственного вида седовласый председатель одним взмахом своей пухлой, белой, прямо боярской руки окончил прения и с прочувственным напутственным словом обратился ко всем собравшимся, оптимистично заверив последних, что в скором и светлом будущем все их проблемы с дорогами, страховками, семенами, саженцами, тесом и песком отпадут за полной ненадобностью. Председатель, видно, так проникся собственными же словами, что на глазах заметно оживился и повеселел. Довольные люди гулко поднялись с насиженных мест и горячо заспорили друг с другом.
Я с места в карьер помчалась в сторожку, чтобы застать сторожа еще не спящим и испросить у него разрешение увести собачек на свой участок, чтобы подучить их там читать. Мы с песиками почти каждый вечер по несколько часов кряду занимались литературными чтениями, следуя тем же самым методам и учебным пособиям, что моя бабушка так любила применять по отношению ко мне. Утомляющий ленивый летний зной нисколько не влиял на бабушкин энтузиазм, казалось, дополнительно увеличивал ее пристрастие к гениальным произведениям великих русских классиков и античных сказителей. Со стыдом признаюсь, что у песиков-волчаток терпения к занятиям было неизмеримо больше, чем у меня.
На следующий день жара достигла прямо термоядерных температур, и мы с бабушкой отправились на озеро купаться. Мама осталась дома одна, так как в рабочую пятницу не успела доклеить срочный макет готовящегося к изданию французского переводного журнала.
На озеро, как в сказке, вели три пути: по проселочной пыльной дороге, по лесной просеке под линиями электропередачи или же напрямик через поле с нелегальным вытаптыванием посевов колосистой ржи. Я, шаловливая легкомысленная девочка, естественно, предпочитала уничтожать труды местных сеятелей; большинство пожилых людей отчего-то предпочитали самый длинный и самый скучный путь по либо пыльной, либо грязной дороге; поэтому мы с бабушкой, как компромисс, отправились по просеке под жужжащими тысячами шмелей металлическими линиями электропередачи. Великое множество шоколадно– и краснокожих отпускников шли за нами тоже купаться или же уже возвращались с озера навстречу нам: помолодевшие, посвежевшие и всем довольные. Большая и веселая компания искупавшихся с утра пораньше мужчин повстречалась нам с бабушкой; с внезапно нахлынувшим смущением я узнала в одном из них вчерашнего дяденьку с собрания. Проходя мимо, он опять на меня засмотрелся, да так, что наскочил на стальной опорный столб. Компания бурно и рьяно загоготала, а я улыбнулась и одарила вчерашнего садовода мимолетным, но смелым взглядом. Далее все присутствующие продолжили свои первоначальные пути в прямо противоположных направлениях.
Пока я радостно плескалась и ныряла в зеркальной проточной воде озера, бабушка разговорилась со скучнейшими соседками Риммой Михайловной и Розой Панкратовной. Почувствовав, что она несколько ослабила свой неусыпный надзор за процессом моего воспитания, я и не подумала насухо вытираться и переодевать мокрый купальник, но сразу целиком съела шоколадку и выпила весь сок из предназначенной мне красивой цветной бутылочки со сценами из жизни зайчиков.
– Можно мне на минутку присесть рядом с вами, – раздался откуда-то сверху густой, приятно медовый баритон. Я кивнула, даже не взглянув, кто со мной говорит, потому что и так интуитивно догадалась. К моей пущей досаде щеки моментально залились обжигающим пунцом, гораздо горячее сильно нагретого песка пляжа; однако я знала, что сегодня еще сильнее загорела и стыдливый румянец не должен бы быть заметен на смуглом лице.
– Да, можно. Садитесь пожалуйста.
– Вы знаете… Вы необыкновенно красивая и приветливая девушка… Я хотел узнать, как вас зовут.
Музыкой для моих ушей звучали его слова; я бы хотела, чтобы такие комплименты продолжались вечно.
– Ника… Вероника, – смущенно прошептала я и слегка взмахнула крыльями опущенных ресниц, что мне, как я догадывалась, очень шло.
– Вы отлично плаваете, Вероника. Я на вас смотрел и сам видел. Хотите вместе поплывем вон туда, к устью озера? Там расцвело великое множество кувшинок; я соберу вам белый букет, вы сплетете из кувшинок венок и будете совсем как русалочка из сказки.
– Хочу… Отчего же не сплавать за цветами, – неожиданно для себя самой ответила девочка Вероника и тут же подумала, что надо бы пойти рассказать бабушке, где я буду, чтобы не начала искать.
Я не успела додумать эту мысль до конца, как бабушка в своем излюбленном, бордовом в крупный белый горох купальнике была тут как тут. Она, видно, являлась экспертом не только по великим классикам, но и в чтении мыслей на расстоянии.
– Что вы хотите от ребенка, молодой человек? – слегка презрительно проворчала строгая старушка и стройной ногой взрыхлила песочек вокруг себя со смутной угрозой всему окружающему ее пространству. – Вы почему же не спрашиваете у родителей разрешение, если хотите куда-то повести девочку? Лютики-цветочки собирайте в одиночку. Вы знаете, как это называется?
Молодой человек изумленно-ошалело взглянул на меня, малиново покраснел и, едва слышно бормоча извинения, с разбегу кинулся в воду, уплывая торопливым баттерфляем прочь с глаз.
Я встала, и бабушка несколько остервенело принялась стряхивать песок с кружевного бежевого покрывала, на котором только что сидел незнакомец. Мимо прошествовал степенный, заслуженный председатель нашего садоводческого товарищества Валентин Григорьевич, дружески помахал нам с бабушкой рукой и даже послал шутливый воздушный поцелуй. Я со вздохом взглянула в сторону гипотетических кувшинок, покорно выслушивая очередную проповедь на тему о недопустимости уличных знакомств с чужими взрослыми людьми, которые, возможно, занимаются профессиональными похищениями детей, заманивая несчастных крошек обещаниями показать им новорожденных котят, кроликов или хомячков. Я думала о том, что едва ли этот удивительно красивый, стройный и загорелый мужчина собирался мне показывать хомячков или вообще о них говорить; тут речь явно шла о чем-то мне пока неизвестном, но волнующе таинственном и увлекательном.
Страстный хорват, естественно, не думал отставать, а поволочился из вагона за мной. На платформе он бухнулся на колени, заключил в объятия мои бедные ноги и умолял стать счастьем всей его жизни. Сцена любовных объяснений возобновилась с прежней силой к всеобщему развлечению зрителей-прохожих.
Теперь я (или, вернее, мама с бабушкой) жила недалеко от Белорусского вокзала, но не хотела выходить из спасительной сени московского метро, пока этот тип не согласится отцепиться и проследовать далее своим маршрутом. Наш дом стоял в самой глубине тихого старого московского двора, и путь к нему пролегал через заросший сад и проходной двор. Если хорват за мной увяжется, то в заросшем саду он может окончательно осатанеть от страсти, а именно этого мне хотелось меньше всего. Тут хоть люди вокруг, останавливаются в отдалении и смотрят… Нет, надо найти какой-то способ остудить такой пыл и темперамент!
Я принялась с мольбой гипнотизировать молоденького голубоглазого милиционера, в философских раздумьях наблюдавшего любовные излияния на вверенной ему территории. Он почти сразу откликнулся на немой зов, подошел грозной, уверенно-угрожающей походочкой и строго потребовал документы у возбужденного иноземца. Пылкий хорват здорово смахивал лицом на пресловутое «лицо кавказской национальности». К сожалению, синий паспорт оказался в полном порядке, иностранец вежливо разъяснил, что работает в Москве по контракту строителем и умирает от приступа внезапной, как разряд молнии, любви. Озадаченный милиционер задумчиво откозырял и удалился на короткую дистанцию, с которой время от времени, как бы ненадолго отвлекаясь от бдительной созерцательности, продолжал посылать мне мощные импульсы поддержки. Поскольку хорват все же перестал заключать меня в жаркие объятия и падать на колени, то в принципе теперь я была свободна и могла идти, но в действительности я не могла. Я принялась тихо урезонивать горячего поклонника и уговаривать его ехать дальше одному, объясняя, что я не слишком молодая и замужняя матрона.
– Да таких женщин просто не бывает! Слушай, бросай своего мужа, и дело с концом. Он все равно не сможет любить тебя, как я, – отвечал твердолобый упрямец, с первобытным восторгом зарясь на мои белокурые локоны, небрежно рассыпанные по плечам.
Лучше бы я их заколола в пучок, как советовала бабушка: и скромно, и не жарко. Пришлось достать из записной книжки фотографию сына, где, к счастью, он выглядел намного старше. Никакого эффекта.
– Богиня, Венера, Лионесса, ты лучше покажи фотографию мужа. Вот видишь, у тебя с собой ее нет, значит, ты его не любишь. Ты полюбишь меня сразу, как только узнаешь! Нет, тебе нужно узнать меня получше.
В качестве последнего аргумента жестом фокусника я извлекла из сумки чайник и разделочную доску, попутно объясняя, что муж, сын, мать, бабушка и прочая многочисленная родня ждут меня дома со все возрастающим нетерпением. Даже это не произвело на собеседника ни малейшего впечатления, видимо, у него самого беспокойной родни было намного больше. Я не на шутку разозлилась и спокойно сказала, что вот прямо сейчас меня начинает мутить, крутить и подташнивать ввиду токсикозной беременности, потому что муж, сын и все прочие мечтают о девочке. Итак, прямо сейчас, на его глазах я начинаю падать в коматозный обморок!
– Ах-вах, какая жалость. До чего же не везет мне в жизни. Эх-ва, такая красавица!
Наконец-то дошло до навязчивого кавалера, и он снова запричитал, как на похоронах:
– Эх-ва, эх-ва. Бедный Горан, одинокий Горан, невезучий Горан…
Сочувствие к его горю заняло еще минут пятнадцать-двадцать, но в итоге за ним наконец-то сомкнулись стальные створки вагонных дверей. Поезд плавно тронулся прочь, страстный хорват пылко целовал на прощание вагонные окна и махал мне рукой. С превеликим облегчением я перевела дух.
Мои хорошенькие часики-браслет упрямо показывали половину одиннадцатого, и при мысли о бабушке мне действительно стало дурно. Боже мой, как я ругала себя, что не люблю носить в сумке вечно не вовремя трезвонящий мобильный телефон.
Заплаканная мама с покрасневшими белками серо-зеленых глаз встречала меня наверху у выхода с эскалатора. Я перепугалась не на шутку и со ступенек крикнула:
– Что с бабушкой?
– Никочка, девочка моя, ты жива? Бабушка без пяти девять начала ворчать и нервничать, ведь в Москве сейчас форменный бандитизм. В начале десятого я позвонила Майечке. Мы думали, что ты до сих пор сидишь у нее. Ее мама отвечала, что ты от них уехала около восьми и по идее должна бы доехать домой. Я не знала, что и думать. Бабушке сказала, что ты в пути, и пошла к метро. Расспросила милицейский патруль, не видели ли они высокой беленькой девушки в цветастеньком сарафанчике и серебряных босоножках на каблучке. Они меня заверили, что такая из метро не появлялась, иначе они точно бы узрели. Вот я тут с тех пор стою и плачу, не знаю, что делать, уже целый час. А бабушка там совсем одна. Только бы она забыла про часы!
Проворным галопом мы понеслись к дому, с шумом разрезая плотный, стоячий, накалившийся за день, да так и не остывший воздух. Запыхавшись и громко стуча сердцами, влетели в квартиру – бабушка увлеченно смотрела по телевизору очередной мексиканский сериал про любовь и не обратила на нас внимания. Манерный красавчик аристократ Дон Педро как раз уговаривал юную красавицу Хуаниту бежать вместе с ним в Сан-Диего от тирана отца, приходившегося Дону Педро троюродным дядей. На самом деле Дон Педро был женат, но неудачно. В предыдущем эпизоде жена сбежала от Педро с его родным братом Доном Хосе, причем любовники тоже отправились в Сан-Диего, но обманутый муж о том не подозревает. Хвала Богу, телевидению и латиноамериканской страсти.
Глава 11
Следующие два дня я послушно провела с бабушкой, слушая бесконечные, но, надо признать, достаточно интересные рассказы о ее безупречной юности с героической зрелостью и моем безалаберном детстве и безответственном отрочестве с рассмотрением хрупких, пожелтевших от времени фотографий в старом альбоме. Взамен от меня требовались бесчисленные истории про ее правнука Игорька, особенно бабушку интересовало, чем ребенок болел, как учится в школе и любит ли физику с математикой. Несмотря на мое присутствие, бабушка принималась утирать любимым клетчатым платком безудержно катящиеся слезы каждый раз, когда ее дочь – моя мама – выходила из квартиры хотя бы и совсем ненадолго, например в булочную за хлебом. Она навязчиво страшилась смерти в беспомощности и одиночестве, в случае если что плохое случится с дочерью по пути. Ну просто небывалый разгул преступности и бандитизма случился в городе Москве за последнее время, нет, вот Сталин бы такого никогда не допустил!
Я пригласила маму в ресторан «Арагви» отпраздновать мой приезд, а бабушке пришлось сказать, что мы пошли ловить сантехников. Ловля последних в глазах старушки была таким же святым и многотрудным делом, как для правоверного мусульманина поход в Мекку. На прощанье она нас перекрестила и с чувством произнесла: «Ну, с Богом!» В ресторане мама вела себя неспокойно и несколько раз порывалась встать и уйти из-за оставленной бабушки, из-за ужасной цены заказа, в два раза превосходившей ее месячную пенсию. С трудом я умолила ее дождаться заказанного сациви, шашлыков и рубиново-красного вина «Лидия» в ее, тоже Лидии, честь и заклялась еще когда-либо пытаться выводить маму «в свет». Она практически ни к чему не притронулась, а попросила удивленного официанта упаковать закуски ей с собой домой для старой матушки. Прямо так и сказала: «Для моей старенькой матушки». Частенько начала мама вставлять в свою речь фразочки, как из допотопных времен.
На третий день я наконец заслужила бабушкино разрешение-благословение на встречу с остальными своими подружками. С тяжелой душой и невеселыми думами поехала я в гости к Тане и Вере – своим двум институтским подругам на невеселую годовщину поминок их мужей: у одной супруг пропал без вести, у другой – скоропостижно скончался от инфаркта.
Мужа Веры я хорошо помнила: здоровенный смешливый украинец со смоляным непослушным чубом, он учился на два курса старше нашего. Надо же! Казался таким крепышом и здоровяком, а оказалось, имел слабое сердце. Мы выпили, поплакали и зажгли поминальные свечи. К вечеру обе девушки дружно принялись меня уговаривать не встречаться с моим лучшим институтским товарищем – чеченцем Русланом, выражая искреннее опасение, что чеченцы меня всенепременно похитят. Мысли о теоретической вероятности то ли романтического, то ли террористического акта либо даже их смеси в отношении моей тихой, пожилой в мусульманском понимании особы, невольно рассмешили и слегка подняли подавленное нелепыми молодыми смертями настроение, но я постаралась не подать виду. Да уж, повезет тому, кому на невольничьем рынке достанется такой суперприз, как я! Баснописец Эзоп был примерно таким же ценным приобретением, так он хоть басни мог писать… Ладно, тогда тоже стану басни им писать! Хмельная и веселая, я решила непременно увидеться с Русланом как можно скорее.
Даже моя обычно несколько созерцательно-отстраненная от событий текущей жизни мама тоже выразила идею с похищением, но она не слишком заостряла тему, завуалировав ее легкими штрихами всегдашних материнских сомнений и белыми пушистыми мазками родственной заботы.
В детстве и юности я отличалась вспыльчивостью и быстрой гневливостью, старалась всегда, везде и во всем поступать по-своему и на своем стоять до конца и насмерть. Мама хорошо это помнила. Я немало гордилась таким характером, находя в нем опасное для судьбы удовлетворение, волнующее кровь возбуждение действия и ударяющую в голову, как шампанское, горделивую горячность. К счастью для той юной Вероники, как я сейчас понимаю и оцениваю с высоты прожитых лет, не по-девичьи суровая прямота и безапелляционность несколько уравновешивались искренней сострадательностью, любовью ко всему живому, мечтательной задумчивостью и рефлексией.
Мой старый чеченский знакомец с именем – вечным символом высшего пушкинского романтизма, жил на вилле (или, вернее, в мини-дворце) в ближайшем Подмосковье. Его дом располагался в восьми километрах от нашей старой дачи, а некогда в окрестностях озера Денеж я каждый куст знала, как свои пять пальцев. Теперь наверняка многое изменилось, и скорее всего этот кусок бывших подмосковных угодий считается органичной частью застройки города Москвы. Для меня Руслан всегда был и оставался необыкновенно интересным человеком, а теперь вдобавок ко всему стал владельцем гарема из четырех жен. Именно загадочно-эротичную гаремную жизнь, в моем сознании прочно сопряженную с ежевечерним танцем живота, я так рвалась понаблюдать. Интересно, если англичане традиционно пьют свой чай в пять вечера, то танец живота, наверное, демонстрируют часов в девять или в десять или около того?
Руслан заехал за мной рано утром, чтобы мы успели насладиться прекрасным, солнечным днем на природе. Вокруг все цвело, жужжали пчелки, бабочки порхали с цветка на цветок, легкий ветерок доносил ароматы густых луговых трав. Утренняя земля слегка парила и до головокружения хотелось жить… просто жить, и все.
Четыре прекрасные, как античные статуи, чеченки, в возрасте примерно Майиного сына или чуть старше, накрыли необыкновенно щедрый и разнообразный стол невдалеке от плескучего белокаменного фонтана в виде девушки с дельфином. Я пыталась развлечь их рассказами о своей норвежской жизни и тамошних сверхфеминизированных валькириях-блондинках. Вот любят многие норвежские дамы самостоятельно менять автомобильные шины, вдрелять-вкручивать шурупы в каменные стены и гонять на мотоциклах, зато мужчины пекут вкуснейшие пирожки. И заметьте, все это происходит в современных мирных условиях! Красавицы слушали с интересом, но разговор ничуть не завязался. На все мои попытки растормошить и вопросы они отвечали неизменными односложными «да» или «нет». Руслан безмерно удивил меня тем, что сел кушать за отдельный стол неподалеку от нас. Одна из жен принесла ему его излюбленное блюдо, при виде которого у меня почему-то прямо слюнки потекли: «жижи чалныш» – что-то вроде мяса с галушками и чесночной приправой. Свой странный поступок он мотивировал тем, что мусульманскому мужчине не следует сидеть за столом вместе с дамами. Я, по своему обыкновению, было с ним заспорила, но быстро закруглила сей спор в шутку, увидев одинаковую растерянность и в муже, и в женах. Однако чуть позже он все же пересел за общий стол. После обильных угощений девушки по моей просьбе отправились за своими бебиками. Закинув голову, я засмотрелась на чистое голубое небо и поневоле сделала волнующе глубокий безмятежный вздох. Дивный восторг разлился в каждой клеточке тела, и ленивая истома заставила по-кошачьи сладко потянуться.
– А ведь я любил тебя, и великая слава Аллаху, что на тебе не женился, – вернул с небес на землю такой знакомый голос за спиной.
– Ну здрасте-пожалуйте, это почему же? Надо, наоборот, в виде комплимента старой знакомой немного поразглагольствовать, что, мол, до сих пор очень жалею и в себя прийти никак не могу… А ты – просто сама деликатность, ей-богу!
– Сердцем чую, что ты не жена, а сплошная драма. Вот пошла бы за меня, и не было бы ни гарема, ни женского ухода, ни почтительного внимания, ни порядка в доме. А взамен теоретические споры, новые интеллектуальные теории: декаданс с ренессансом, группа каких-нибудь особо одаренных иконописцев в доме бы просто так поселилась, и вдобавок пришлось бы следить за тобой днем и ночью, чтоб не сбежала. Вадим еще не раз попадет с тобой в историю с географией.
– Глупости какие-то обо мне сочиняешь…
Я прямо-таки взвилась на такие его слова, и мы заспорили с непредсказуемой горячностью, перейдя вскоре на личности, в особенности на личность генерала Ермолова.
– Да согласись же со мной, мой милый чеченский террорист, что судьба сама жестоко наказала русского генерала за его недобрые слова. Вот ты утверждаешь, что он сказал: «Жизнь свою положу на то, чтобы и последнего чеченца не осталось в живых!» Не спорю об этом, но а дальше-то: старый, суровый, закаленный в боях генерал заливался слезами над гробом своего единственного сына и гениального художника. Усыновленного генералом чеченского мальчика – главного героя поэмы «Мцыри» погубил вовсе не ягуар, но холодный и влажный климат Петербурга, совсем не подходящий горцу. Это, возможно, и была его, генерала, карма-наказание.
– Ваши до основания разгромили в Грозном картинную галерею с гениальными полотнами сына генерала Ермолова, – совсем мрачно изрек Руслан, недобро сверкнув на меня черными углями горящих глаз из-под сурово сдвинутых бровей. – А ты знаешь, что если давным-давно живешь на чужбине, но твой отчий дом сгорит – ты все равно зарыдаешь. Вот и я зарыдал.
Я не нашлась, что сказать, и тут, к счастью, его девушки опять появились в саду с нарядно одетыми бебиками. Вроде бы старшую девочку звали как-то очень похоже с моим именем. Руслан незаметно шепнул мне на ухо, что назвал дочку так в мою честь. Необыкновенно приятное чувство как умыло и тело, и душу. Я с огромным признанием пожала руку друга и пошла искупаться в блескучем, пленяющим прохладой бассейне с водопадиком и, по желанию, гидромассажем. К вечеру ближе гостеприимный хозяин повел меня по своему шикарному дворцу с осмотром. Больше всего меня впечатлил, конечно же, камин с головами мраморных львов и ванная комната.
Гаремную часть дома я немножко раскритиковала за обилие ковров. Вместо ковров я предложила развесить по стенам где сюрреалистичные, где футуристические, где супрематические, а где классические полотна, увязывая их тональность с цветом обоев, а вот на полу голубые персидские ковры могли бы оставаться. Руслан обещал серьезно подумать. Мы прошли по галерее с колоннадой в библиотеку, декорированный под розовый мрамор зал (спросить, настоящий ли это мрамор, я просто постеснялась), до потолка уставленный черными, типа готических, стеллажами с ценными фолиантами, среди которых находилось немало очень старинных. Хозяин коллекционировал антикварные книги и немало гордился собранной библиотекой.
У меня начала слегка кружиться голова, потом все больше и больше. Ощущения в теле и вокруг сделались какими-то странными. Интерьер дома стал отчаянно напоминать какую-то до боли знакомую станцию метрополитена, но вспомнить точнее я не смогла. Где я нахожусь: жду поезда то ли на «Смоленской», то ли на «Комсомольской»-кольцевой? А куда я еду? Книжные ряды внезапно сомкнулись в кольцо, кольцо начало мерно сжиматься вокруг меня, пока к лицу вплотную не придвинулись тисненные золотом обложки. Я отмахнулась от назойливых книг и оглянулась назад. Мужественная внешность Руслана изменилась непостижимым образом, будто бы кисть великого гения коснулась его черт. Он весь как бы осветился изнутри, цвет лица стал подобен золоту, слегка окрашенному свежей алой кровью, походка же сделалась плавнее и ярче восхода утренней звезды. В жизни я не видела подобной красоты и даже не могла себе вообразить ее существование. Порывы Руслановых движений напоминали священные огни, с ветром он подхватил меня на руки – словно окунул в самую середину нежного, как кожа младенчика, жемчужно-радужного облака и с необычайной легкостью, будто бы крошечный клубочек пуха, понес куда-то прочь. Моя голова совершенно свободно отделилась от тела и парила в воздухе где-то в полуметре слева, подобно воздушному шару. Однако я прекрасно понимала, что она свободно летает и в то же самое время принадлежит мне – просто приходилось одновременно находиться и там, и тут, что было даже не лишено своей новизны и прелести.
Более чем удивленная, я попыталась рассказать о странном инциденте Руслану и обнаружила, что даже голос мой доносится с некоторого расстояния. А потом я начала делаться все более и более легкой и прозрачной, пока вовсе не растворилась в прохладной розоватой дымке.
Ощутив себя вновь, я обнаружила свою персону мирно притулившейся к подлокотнику велюровой S-образной софы жемчужного цвета и со стаканом холодной минеральной воды в руке.
Все части тела находились опять на своих местах, и сила земного притяжения действовала абсолютно так же, как и раньше. Руслан сидел рядом и спокойно листал альбом с фотографиями.
– Тебе лучше?
– Намного лучше, дорогой друг, – насмерть раздосадованная отвечала я сквозь зубы. – Ты бы лучше следил за своими девушками, а то ведь они балуются с едой – кладут туда чересчур экзотические приправы. Согласно средневековому фольклору, в зелья обычно включается земля с могил, глаза жаб, жало змей, шляпки мухоморов, указательные пальцы мертвецов, корни белладонны и прочая подобная прелесть. Наверняка современная фармакология еще дальше ушла, а я еще жить хочу.
– Они же женщины, не обижайся. Самой не надо было просить с моего стола попробовать то, что не стояло на вашем. Женщины на Востоке испокон веков добавляют в пищу разнообразные приправы, чтобы муж их любил. С помощью своего искусства жены борются между собой за первенство в глазах мужчины и главенство в семье – так что это просто красивый обряд. Хотя, согласно Корану, муж должен всех своих женщин любить одинаково, что я в принципе и стараюсь делать.
– Так это тебе они стараются так угодить?! Теперь, слава Богу, понятно. А главенство в семье разве не принадлежит мужу изначально? Чего ради так стараться?
– Старшая жена распределяет домашнюю работу между другими женами, определяет меню обеда, следит за дисциплиной, решает, кто куда и за чем пойдет, кто за что отвечает и что будет делать в течение дня. Хозяйка в доме – почетный и важный пост. Муж редко вмешивается в ее указания. После того как Фатима родила мне первого сына, она затеяла спор не на жизнь, а на смерть с Мариам, на которой я женился раньше всех, но у которой пока только дочка, так похожая на тебя.
– Ну и как ты собираешься решать этот вопрос? – теребила я Руслана с нетерпеливым любопытством, само собой решив грудью встать на защиту законных прав старшей жены.
– Мужчина не должен вмешиваться в женские дела, они должны разобраться сами.
– Можешь ответить мне откровенно? Ты вот планируешь всех своих детишек, включая дочек, отправить на учебу в Кембридж-Оксфорд? И что же потом? Получив самое престижное образование в мире, твои дочки всю жизнь будут определять всего-навсего меню обеда для требовательного супруга и упражняться в подсыпании ему в пищу приворотных зелий. Ну не смешно ли? Разве женщинам не следует стараться развить свою личность, и разве это легко?
– Давай посмотрим наши юношеские фотографии. Когда-то я фотографировал тебя каждую минуту, помнишь? – примирительно протянул мне Руслан толстенный фотоальбом в бархатном темно-зеленом переплете. Он здорово напоминал бабушкин фотоальбом, только был гораздо новее и, действительно, там было полным-полно моих фотографий, о существовании которых я даже не подозревала. Смеющаяся Ника в облаке волос и в позе русалки на пляже, серьезная Ника в строгом костюме на заседании комитета комсомола, сосредоточенная Ника, играющая в волейбол, задумчивая Ника, нежно глядящая куда-то вдаль сквозь волейбольную сетку, несчастная Ника в слезах и клетчатой юбке, сидящая на широком каменном подоконнике в институтской аудитории, сияющая Ника с младенчиком на руках на фоне стены родильного дома.
– Ненадолго тебя покину, но скоро вернусь. Время вечернего намаза.
Я легко и согласно кивнула Руслану. Мне припомнился цветущий май десятилетней давности, когда, наконец, родился мой долгожданный сыночек. Я почему-то долго не беременела и уже начинала не на шутку беспокоиться, сдавая бесчисленные анализы и регулярно посещая различные специализированные консультации типа «Брака и семьи». Боже мой, каких только женских трагедий, какого безмерного отчаяния я насмотрелась и наслушалась во время тех визитов.
Майкин сынок должен был вскоре начать ходить в школу, и я немало настрадалась от ее почти ежедневных телефонных волнений по поводу достаточной или недостаточной прогрессивности старшей группы Петенькиного детсадика с уклоном сразу в английский, плавание, физику и изобразительное искусство. Моя чудесная беременность той ранней, теплой, мягкой и золотой осенью, когда, наконец-то, призрачные надежды оставили меня в состоянии смиренного покоя перед каким бы то ни было будущим, до сих пор являлась самым замечательным событием всей моей жизни. Правда, то была, пожалуй, самая счастливая пора, за исключением факта, что Вадима отправляли на срочную стажировку в Лондон, как раз в дни моих предполагаемых родов. Он отвез меня в роддом, но все оказалось лишь ложной тревогой, и Игорь родился только через девять дней, когда его отец находился в столице королевства Великобритания и не смог отпроситься на рождение первенца.
Встречать меня с красивым голубым сверточком в голубых же лентах торжественно явились трое: мама, бабушка и Руслан. Свекр и свекровь подцепили вирусную инфекцию и не стали рисковать здоровьем внука, а у Майи в очередной раз положили в больницу маму, и она прийти не смогла.
С Русланом у меня даже группа крови была одинаковой, самой редкой на свете: четвертая, резус отрицательный. «Мы с тобой одной крови – ты и я!» – любила я ему повторять не без легкого кокетства. Новорожденный весил чуть более пяти килограммов, и врачи заранее предупредили, что во время родов может срочно потребоваться дополнительная кровь редкой группы. Руслан, к счастью, таковой обладал, но все обошлось хорошо и без проблем.
Стильный чеченец только повел вокруг жгуче-карими очами и лихо-круто изогнул правую бровь, как докторицы и сестрицы, столпившиеся в зале, разом сбросили медицинские халаты и в едином порыве стащили строгие белые шапочки с мигом распустившихся причесок. Пока товарищ мой по заведенному обычаю чинно обходил с дарами в виде французских духов женский персонал роддома, а мама с бабушкой – с водкой и коньяком в подарочных наборах врачей-мужчин, одна из любопытных молоденьких сестричек наклонилась ко мне, мелодично прозвенев полукольцами цыганских серег:
– Вроде другой привозил сюда, и ребеночек у тебя совсем беленький. Кем же этот орел степной тебе приходится?
– Это мой самый хороший друг. Должна предупредить – у него совершенно невозможный темперамент, – пошутила я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прыснуть со смеху и тем не испортить Первый концерт Петра Ильича Чайковского, удивительно красиво звучащий в зале выписки новорожденных.
По кавказскому, видно, обычаю мой чеченский друг подарил моему сыночку узорчатый восточный кинжал, чтобы тот рос настоящим мужчиной; собрал согласно инструкции деревянную детскую кроватку и отладил ход рессор на новой коляске. Я хорошо помню его наивное удивление и чистое, почти детское любопытство, когда, с нежным интересом вглядываясь в сладко спящего младенчика, Руслан изумился вслух, что Игорек спит себе преспокойно, и спит несмотря на рядом с ним гулкие удары молотком.
На очередной фотографии я, Вера и Таня сидим в обнимку перемазанные клубникой.
– Как идут дела у твоих подруг? – спросил просветленный после молитвы правоверный мусульманин.
Я поведала о печальной вдовьей участи Тани и Веры; о поминках, которые посетила на днях.
– Да, действительно, женщине остаться одной, без мужчины, просто беда, – посочувствовал их горю Руслан и вышел позвать в комнату своих жен-красавиц. Когда он вернулся, я попросила отвезти меня домой побыстрее, чтобы родители не волновались, и рассказала о вечернем инциденте в метро. В ответ друг предложил покататься до утра по ночной Москве.
– Ты себе не представляешь, до чего в Москве ночью стало красиво со специальными подсветками. Как в сказке! Маму твою уговорю сам.
– Да она ни за что не согласится.
– Согласится, даю слово мужчины. – Руслан набрал номер на мобильном телефоне и заговорил мягким, вкрадчивым баритоном. К моему бесконечному изумлению, мама почти сразу сообщила сначала ему, а потом и мне свое кроткое согласие.
– Только смотри не простудись, кофточку на себя накинь, – добавила она.
Гипнотизирует он людей, что ли. Совсем как это было в детских пионерских лагерях, Руслан торжественно объявил своим девушкам отбой, то есть буквально сказал, что им пора идти ложиться спать. Не возразя мужу ни словом, одна из них сделала ему легкий массаж шеи и плечевого пояса и, вежливо попрощавшись, удалилась последней в отведенные лично ей покои.
– Фантастика, что делается! Руслан, а мне твои красавицы массаж не сделают? Я тоже хочу хоть кусочек сервиса.
– Пойдем в саду еще посидим. Там хорошо!
В увитой плющом беседке мы пили ароматный турецкий кофе из крошечных чашечек, болтали без умолку и смеялись, как когда-то раньше, пока золотисто-малиновый закат не окрасил в нежную пастель белокаменное великолепие Русланова дома, а в лиловатом вечернем саду праздничной иллюминацией не зажглась автоматическая подсветка. Не торопясь, с особой уверенностью и гордостью Руслан вывез из гаража новейший серебристо-серый «Мерседес». Я нежно погладила выпуклые бока этого красавца, в глянце которых любовно отражались розоватые огни притихшего сада.
– Эх, хорошо пронестись по вечерней Москве с ветерком, – засмеялась я в мечтательном предвкушении. До нее отсюда было километров шестьдесят, и мы тронулись. Прощай, беломраморный гарем в стиле имперского классицизма.
До конца земных дней мне не забыть той чудесной, полной огней, звезд, ветра, свежести июньской ночи: точно такой, какая может быть, только если ты отчаянно-отчаянно молод. Я опустила стекла до конца и настежь отворила окна навстречу искрящим и блистающим потокам жизни. После двенадцати Руслан погнал машину на бешеной скорости и перестал обращать внимание на стороны движения и светофоры. Отчего-то в эту ночь других машин на дорогах почти не попадалось, а на мой вопрос о гаишниках он скептически отмахнулся.
– У меня российский флаг на лобовом стекле и определенный номер. Они не станут останавливать автомашины с такими спецзнаками.
Любимый город, в котором я родилась, превратился в гирлянду моментально вспыхивающих огней, быстро мелькающего гранита неоклассических фасадов, свежего озорного ветра в лицо и весело гудящего в ушах шума, а где мы проезжали, я давно уже не различала.
– Не страшно тебе, не устала еще? – дразнил Руслан, скаля в сумерках яркие белые зубы. Тогда на полмгновения я поворачивала к нему разгоряченное ветром лицо и с улыбчивым презрением просила еще поддать скорости, а гривка моих насмерть спутанных волос флагом трепыхалась по лобовому стеклу. Только золотой сияющий шар луны казался неподвижно висящим в светлеющем небе. Я же подумала, что даже лунный диск стал совсем-совсем другим; больше ничуть не похожим на бледный, туманный, плоский и скучный блин, часто торчащий перед глазами, если только случайно поднять их к небу в вечернюю пору.
Около семи утра Руслан подрулил на своем автомобиле-красавце к моему подъезду, плавно его остановил и повернулся ко мне лицом с бешено смеющимися и одновременно влажно сверкающими углями своих умных глубоких глаз. Только ему откровенно и грустно поведала я о своих семейных трещинах, о глубоких проблемах с Вадимом и с надеждой просила совета.
– Что же я могу посоветовать тебе, Ника? Ты и раньше никогда не слушала чужие советы и едва ли станешь впредь. Знаешь, есть такая древняя восточная сказка про отношения ножа с маслом. Нож проходит сквозь масло, не встречая препятствий, потому что масло мягкое и податливое. Оно никогда ничему не сопротивляется, и поэтому ему не больно. Оно совсем спокойное, понимаешь? Или вот вода всегда поддается, плавно расступается и обволакивает погруженную в нее руку. Разве можно сделать больно воде? Женщине следует быть самой мягкостью, расслабленностью, нежностью и успокоением. Любой, даже самый грубый и жесткий мужик мягчает, когда рядом с ним настоящая женщина. А ты, Ника, вспомни! В Новороссийске предложил тебе в виде доказательства спрыгнуть в море с корабельного пирса. Сказала, как приказала: «Взял бы да прыгнул, спрашиваешь-то зачем?!» Не пожалела парня, а только расхохоталась. Не девушка, а боевой командир.
– Да я и сама через пять минут прыгнула вслед за тобой! – взвилась я от возмутительного обвинения.
– Правильно, с тобой хорошо в разведку ходить!
В последовавшей тишине я, немного неожиданно для себя, мягонько затянула песенку про удалого Хасбулата. На моей памяти наши институтские девочки частенько ее запевали при Руслановых появлениях, желая немного поддразнить сдержанного, но горячего по натуре и гордого чеченца. Молодой человек бледнел, потом пунцовел, смущенно опускал долу жгучие очи и смуглое лицо с легендарным орлиным носом, поистине прекрасно то лицо украшавшим. Нос такой интересной формы придавал всему строгому Русланову облику интересную романтическую порывистость и жаркую южную взлетность.
- Хасбулат удалой,
- Бедна сакля твоя,
- Золотою казной
- Я осыплю тебя…
- Под чинарой младой
- Мы сидели вдвоем…
- Месяц плыл золотой
- Все молчало кругом.
Дальше я просто слов не вспомнила и неуверенно притихла, пытясь все же их припомнить. Кажется, что-то там про хладный труп юной красавицы, пострадавшей от оголтелого мужского эгоизма и себялюбия, как это обычно и бывает.
Молча Руслан привлек меня к себе и начал неторопливо, как бы смакуя, целовать мое лицо, шею и волосы на удивление мягкими и теплыми, почти воздушными губами, но зато щеки его и подбородок жгли-кололи тысячами противотанковых ежей.
– Вероника, немедленно домой!
На весь еще полусонный двор разнесся рык моей бабушки, чуткой к подобной прыти и страдающей бессонницей.
– Ты бриться забываешь! – молниеносно провела я ладонью по его щеке и резко отпрянула от своего чеченского друга, подозревая худшее. Худшим же в ситуации было как бы наглядное подтверждение подозрений бдительной старушки о том, что грозный чечен хочет меня умыкнуть прямо на ее глазах.
Стало быть, мне надо торопиться, время поджимает.
– Я отращиваю бороду согласно предписаниям Корана, – грустно улыбнулся старый друг.
За все ему благодарная, я пожала Русланову руку и быстренько чмокнула его в мусульманскую небритость.
– Вадиму от меня передай привет и наказ держать жену в строгости! Как-нибудь позже сам ему позвоню и попробую поговорить. Бабушке твоей большой и пламенный привет.
Товарищ мой на прощанье провел ладонью по моим золотистым волосам и тут же дал газ. Серебристый механический мустанг лихой пулей скрылся за поворотом. Я, как только могла быстро, побежала домой, чтобы успеть успокоить наверняка уже глотающую валидол горстями бабушку.
Глава 12
– Тебе Маечка вчера вечером звонила несколько раз. Просила ей перезвонить как только появишься. Но, может быть, тебе сначала поспать… – подперев щеку маленькой пухлой ручкой, рассказывала мама вчерашние новости, при этом внимательно следя, чтобы я съела весь завтрак. – Бабушке чуть дурно не стало, когда я ей рассказала, что разрешила тебе задержаться до утра. Она так меня ругала, так ругала, никак успокоиться не могла и почти всю ночь глаз не сомкнула. Шаркала, шаркала от одного окна к другому и что-то себе под нос бормотала.
С чувством вины, с каждым маминым словом возрастающим по типу дрожжевого теста, пришлось покорно съесть весь завтрак, что, собственно, мама и ставила высшей целью своей долгоиграющей тирады, как я догадывалась.
«Да ладно, Бог с ними. Все равно скоро уеду обратно в Норвегию, пусть потешат себя и попристают», – думала я про себя, и уже почти совсем забытое теплое чувство детской защищенности пушистым комочком уютно свернулось где-то в животе; что-то сладкое, вроде меда, пролилось на сердце и заставило меня загадочно улыбнуться сквозь навернувшиеся слезы. Я поднялась со стула и всем телом прижалась к суетящейся возле холодильника мамочке, как бы молчаливо благодаря ее за подаренную жизнь и любовь. Когда же я носиком потерлась о ее кудрявый затылок, мама замерла и беспомощно всхлипнула.
Прежде чем рапортовать Майке, я все-таки прозондировала почву с так приглянувшимся ей дипломатом. Для лучшей подруги не грех и постараться. Визитная карточка Николая нашлась с большим трудом, я никак не могла вспомнить, куда сунула ее в суматохе приезда. Оказалось, в карман своих пламенно желтых брюк.
– Ну, с Богом! – подбодрила я себя с глубоким вздохом и, набрав в грудь побольше воздуха как перед нырянием с вышки, принялась набирать номер, указанный на каллиграфическим шрифтом оформленной визитке.
– Слушаю вас, – в несколько высокопарном стиле, но приятно пробасил мужчина. Скорее всего, это и был САМ.
– Это вас Вероника беспокоит. Если еще не забыли, мы вместе летели из Осло…
– Как же можно забыть прекрасную незнакомку с именем-символом родного города преданной Джульетты. Очень, очень рад, что вы позвонили. Уж и надеяться перестал, честно говоря.
Вроде бы в трубке голос собеседника звучал искренне обрадованным, а там кто его знает. Но, может быть, он просто вежливый человек… Ну да будь что будет, в конце концов, я ничем не рискую и ничего не теряю. Конечно, не в правилах приличных женщин навязываться мужчинам, но, может, и ничего…
– Я вдруг случайно вспомнила, что вы интересуетесь изобразительным искусством. Договорились с подругой посетить выставку, но она не уверена, сможет ли прийти. Одной смотреть картины не совсем правильно, ведь хочется обсудить манеру и стиль художника со знающим человеком. Не желаете ли принять участие в подобном мероприятии?
Совершенно спонтанно получилось так, что с дипломатом я заговорила в такой супержеманной и преувеличенно кокетливой манере, что внутренне над собой расхохоталась. Слышал бы меня сейчас кто, вот бы удивился! Вот до чего доводит дипломатия!
– Конечно, конечно. Отчего бы и нет.
С готовностью номер один потенциальный жених для подруги попался в ловушку и сам за собой захлопнул дверцу. В зеркальном стекле, в том самом, в котором я с детства любила строить рожи, разговаривая по телефону, мое отражение с элегантно-скептическим изломом изогнуло левую бровь и иронически-горделиво ухмыльнулось – куда там Мефистофелю. Безмерно довольная собой я, не отходя, как говорится, от кассы, перезвонила любимой подруге.
– Как там твой старый верный чеченский террорист поживает? По-прежнему наживается на торговле оружием, одновременно строя в России капитализм? Я и Лидия Владимировна начали волноваться, не похитил ли он тебя в самом деле. Доиграешься до греха в один прекрасный день и будешь всю оставшуюся жизнь разучивать в гареме танец живота, – зазвучал задорно поддразнивающий, знакомый Майкин голос.
– Брось издеваться. Старовата я для гаремов, по конкурсу не прошла. Кончай навешивать напраслину на Руслана. Ну и что, что чеченец; просто он владеет несколькими строительными фирмами и банковской корпорацией. Человек всего добился собственным умом, при чем здесь террорист…
– Значит, теперь твой дружок переквалифицировался на строительство заводов по производству вооружений: больших и маленьких, легких и тяжелых. Как у него в гостях – хорошо или очень хорошо?
– Тебе бы о своих дружках больше бы думать! Значит, так – твои садово-плодово-ягодные страсти на время отменяются. Я договорилась с одним обворожительным мужчиной, между прочим дипломатом, встретиться вечером в пять в метро, чтобы культурно посетить галерею Шишкина. Он предупрежден, что ты тоже пойдешь. Кажется, воспринял с энтузиазмом. Ставится задача хорошенько заморочить ему голову.
– А что мне посоветуешь надеть? Помнишь, мы всегда с тобой подбирали одежду в тон и в стиль, чтобы вдвоем сочетаться в единой композиции.
– Хочу опять напялить свой старый сарафанчик, а то во всем остальном жарко.
– Тогда я надену кружевное бордовое боди, а сверху – светло-изумрудную газовую юбку типа балетных.
– Давай, и пусть он умрет, как гладиатор в цирке.
Старое зеркало в прихожей с доброй усмешкой отразило меня в позе дрессировщицы львов и укротительницы тигров перед выходом на авансцену под бурные овации. Веселись, душа, пока еще можешь!
Опять весело зазвонил телефон – всем сегодня нужна. Игорек взахлеб принялся рассказывать о море, дельфинарии, водяных горках и пирамидах. На Тенерифе настоящие пирамиды – не хуже, чем в Египте, а кто бы мог представить!
Я вежливо прервала сына и попросила повторить всю тираду его бабушке Лидии, возникшей около меня и жадно вслушивающейся в каждое его слово, после чего быстро отдала ей трубку. Сама пошла и сразу же провалилась в освежающий, спокойный и мирный сон без сновидений. Недаром говорят, когда у человека хорошее настроение, ему многое удается без особых усилий и желания исполняются моментально. Встала, за полчаса привела себя в порядок: подкрасилась и причесалась. «Опять куда-то понесла нелегкая!» – прокомментировала мое отбытие бабушка.
Одетый в летний белый костюм и гавайскую рубашку в мартышках и пальмах, элегантный, как рояль, Николай и ослепительная черноволосая Майка с обнаженными полными плечами в кружевах и струящемся по бедрам шифоне вовсю болтали возле одной из гранитных колонн. А они смотрелись вместе!
В моей зрительной памяти почему-то возник образ гигантов, поддерживающих порталы Эрмитажа, и я не торопилась обнаружить себя в толпе, давая гигантам возможность познакомиться поближе. Слишком опаздывать было не в моих правилах, наоборот, я любила показываться на месте минута в минуту и секунда в секунду. После короткого приветствия с Николаем и пылких поцелуев с Майкой мы дружно направили стопы в сторону получения незабываемых эстетических удовольствий.
Жестом фокусника дипломат вручил каждой из нас по букету роскошных роз, которые дотоле он тщательно укрывал в объемном целлофановом пакете с рекламой икры, водки и блинов. Мне достался снежно-белый, даже с легкой голубизной сюрприз, а Майке – темно-бордовый, прямо в тон ее атласного облегающего боди.
Под музей городские власти отвели приятный трехэтажный особнячок в уютном старомосковском стиле. Таким образом, Шишкин, насколько мне известно, стал единственным в мире художником, имеющим галерею своего имени еще при жизни. Картинные залы располагались на первых двух этажах, а самый нижний был отведен под кафе. В такую жару, а может, в те часы наплыва посетителей не наблюдалось, и мы принялись неторопливо-размеренно обходить залы по часовой стрелке, умно рассуждая о путях развития изобразительного искусства и куда они могут привести.
Экспозиция оказалась приятной, но сугубо камерной, в основном портреты и жанровые сценки. Полотен размаха массовых казней, захватывающих дух трагических подвигов, нечеловеческих страстей и страданий на краю какой-нибудь бездны или пропасти, на худой конец, свойственных русской живописной школе и так любимых всеми нами в детстве и юношестве, не наблюдалось вовсе. На Майю произвел впечатление портрет дочери художника в розовом бальном платье, трагически погибшей в юности, как о том гласила аннотация под художественным полотном. Втроем мы молча вглядывались в полудетское, довольное своим бытием личико, как бы ища в нем безжалостную тень предчувствия предстоящей вскоре этой девочке трагедии. После печальной паузы я принялась нахваливать краснощеких хохочущих баб в национальных одеждах и повела погрустневших друзей в следующий зал.
В соседнем зале знаменитый художник вполголоса беседовал об аренде помещений с благообразным величественным старичком в живописных морщинах, словно сошедшим с портрета Рембрандта в наше время.
– Смотри, живой портретист за цену простого билета в свою портретную галерею. Вот здорово! – деликатным шепотом мне на ухо порадовалась Майя.
Николай предложил пригласить живого классика в кафе. Живописный старичок волшебным образом куда-то подевался, наверное, вернулся обратно к Рембрандту, и художник в меланхолической задумчивости стоял один вполоборота к автопортрету в синем. Наша небольшая группа вежливо поздоровалась, представилась, рассказала о позитивных впечатлениях от выставки и предложила спуститься вместе с нами в кафе. Портретист отвлекся от своих глубоко личных и, похоже, не очень-то веселых мыслей, любезно выслушал, приятно и просто согласился присоединиться к нашей компании.
– Мой папа тоже профессиональный художник, – решила я своим рассказом немного отвлечь от сплина грустного творца. – Может быть, вы с ним знакомы. – И я назвала имя отца.
– Да, я с ним хорошо знаком. – Мимолетная кривая усмешка скользнула по лицу художника и скрылась в уголках губ. – Разрешите откланяться. Я, к сожалению, должен спешить. Совсем забыл! Всего хорошего, и спасибо за посещение.
– Всего хорошего… – ответили мы нестройным, разочарованным хором, недоуменно глядя вслед торопливо удаляющемуся прочь маэстро.
– Ты его чем-то обидела. Настоящие таланты всегда ранимы! – констатировала Майя факт ретировки портретиста уверенным тоном врача-патологоанатома на вскрытии.
– Да уж точно, творческие натуры почти всегда обидчивы и болезненно чувствительны. В этом ты, Майя, права! Наверное, им действительно больно и тяжело воспринимать чужую критику. Если критики так хорошо и уверенно знают, как надо, вот взяли бы и сами сделали правильно. Так ведь нет, критиковать других на самом деле гораздо удобнее, спокойнее и требует меньших затрат энергии.
– Разве мы его собирались критиковать?
– А не пойти ли нам, девушки, сейчас на фотовыставку «Эротика XX столетия» в Манеже? – подхватил нас обеих под локти принявший барственный, вальяжно-игривый вид Коля. Ему в тон мы манерно рассмеялись, в свою очередь напустив на себя вид благородных, но согласных на небольшие шалости девиц.
На эротике мы все наконец-то расслабились и улыбались, улыбались, улыбались друг другу без конца. Фотовыставка мне понравилась, она оказалась весьма обширной и впечатляющей. Черно-белые плакаты начала века с безумно миленькими, игривыми и кокетливыми барышнями-куколками в кружевных панталончиках, в как бы совсем случайно падающих с их невинных округлых плеч бретельках и в неизменных вампирно-хищнически прильнувших к их пухлым щечкам и губкам сердечком спирально завитых локонах радовали почти детской непосредственностью. Пин-арт середины XX века, где хорошенькие, веселенькие и суперженственные девушки в кокетливо оборчатых, скромно приспущенных по нынешним временам мини-бикини, восхищал сердечностью, задором и солнечным оптимизмом. А усталые, до дистрофии истощенные и до изнеможения изломанные, видимо, почти непосильной для них жизнью и каторжным трудом знаменитые современные фотомодели, частенько очень некрасивые от природы, вызывали у зрителей благородные чувства сострадания и желания помочь ближним и дальним. Мне иногда нравилась подобная антиэстетика и упадничество в оценках женской красоты, а Николай назвал это торжественно обожествляемым уродством.
Как и положено джентльмену, нам с подругой он сделал по сногсшибательному комплименту. Товарищ заявил, что я напоминаю ему Мэрилин в последний, самый драматический период ее жизни, а Майя удивительнейшим образом схожа с Эвой Гарднер в самом начале ее звездной карьеры. Естественно, что фотопортреты обнаженных форм двух этих дам в вышеупомянутые периоды глянцево красовались прямо перед нашими восхищенными взорами. Может быть, и впрямь похожи, мужчине виднее.
Над древним Кремлем, над всей красной Москвой растекался золотисто-медовый, святой, отрадный сердцу звон колоколов. Я приостановилась и заслушалась.
– Это к счастью, ребята.
Терпеливые друзья тоже остановились где-то на полшага впереди меня, продолжая негромко беседовать. Невдалеке сияли гордым золотом купола белого, вновь отстроенного храма Христа Спасителя. Вспомнились наши с Майей школьные обязательные уроки плавания в фундаменте храма, в тридцатых годах взорванного и затем переделанного под бассейн «Москва» где-то в шестидесятые годы. Ирония судьбы рассмешила меня, и я даже зафыркала: а в самом деле – плавать в соборе, надо же такому было в жизни случиться.
Николай вывел из состояния блаженной задумчивости предложением ненадолго заскочить в «Охотный Ряд». Этот подземный торговый центр впечатлял купечески размашистым интерьером в стиле «а-ля рюс». За день до встречи с ребятами я успела здесь побродить и на все поглазеть. Николай и Майя полностью согласились насчет абсолютной безвкусицы в оформлении интерьеров суперунивермага и, похоже, остались премного довольными таким единодушием во мнениях. Я только порадовалась за друзей, нашедших общий язык. Может, что у них и сладится.
Мне же новый торговый центр нравился. Может, и аляповато-роскошный, может, и купечески утрированный, но стиль этот в принципе подходил к центру Москвы. Разве ГУМ не таков? Просто к ГУМу все давно привыкли и воспринимают как неотъемлемую часть Красной площади. И потом: хлебосольная, щедрая, да, возможно, что и несколько показушная, но открытая, веселящая сердце Москва должна стилистически отличаться от, например, строгого, сдержанно-величественного и таинственного Санкт-Петербурга. Петербургу вот такой «Охотный Ряд» точно был бы «не в дугу». Однако я не стала спорить со своими товарищами, благоразумно оставив при себе независимое мнение.
Николай же на радостях до того расщедрился (или, может, эротика так воздействует), что купил нам по хрустальной брошке на счастье и память о встрече: мне – птицу с гранатовым глазом и бирюзовым хохолком, а Майе – коня с позолоченной гривой. Я испугалась его трат и заупрямилась принять подарок. Дипломат же принялся уверять, что это такие пустяки, что, право, не стоит беспокоиться, просил сделать ему приятное и пригласил нас в ресторан. В итоге Майя ему поверила, а за ней и я, и не сказать, чтобы мы долго ломались.
Подруга и я в самом деле мечтали и о подарке, и о ресторане и чтобы кто-нибудь так щедро и красиво поухаживал бы. Эх, женское сердце, слабое, податливое женское сердце. Почему такой неумолимый голод на внимание и ласку живет в тебе и так мучает-томит весь скоротечный бабий век? Что тебе, сердце, до всей этой вечно призрачно-мимолетной романтики, какой в том прок великой матушке-природе? Дай ответ. Не дает ответа…
Николай, беззаботно смеясь, щелкнул нас с подругой на фоне чучела крутого медведя в русской национальной рубахе с золотой вышивкой и красными позументами, а я принялась усиленно рекламировать ресторан «Ацтеки», утверждая, что любая другая кухня ацтекам и в подметки не годится. В жизни я не была ни в каких-таких «Ацтеках».
Интерьер модного ресторана оказался весьма экзотичным, если не сказать больше. Все-все вокруг было черное. Мексикано-египетски-испанские символы, маски и скульптуры стояли и висели здесь и там; черные тростниковые занавески и ритуальные, черные, пирамидальной формы свечи на плетеных столиках навевали думы о мистических ритуалах вновь оживших мертвецах вуду. Видимо, именно они, являясь основными завсегдатаями сего уютного местечка, и распускали слухи о достоинствах местной, изобилующей перцем и специями кухни по всей Москве. Наш, один на двоих, кавалер, по обыкновению своему, предложил делать заказы не стесняясь. Мы с Майей заговорчески-понимающе перемигнулись, улыбнулись и попросили все как можно скромнее – лишь по напитку. Я выбрала текилу с мексиканским красным перцем и пассерованным томатом, подруга заказала бокал белого вина.
Истинный джентльмен Николай принялся настойчиво нас убеждать что-нибудь съесть, сам, наверное, основательно проголодался, выгуливая по городу двух дам. Поскольку мы упорно отнекивались, в итоге себе он заказал текилу.
– До чего приятно находиться в обществе таких ослепительно красивых женщин! Давайте, девушки, выпьем за вашу блистательную красоту.
Мы согласно чокнулись и совершенно без каких-либо к тому причин громко, свободно, от души и до слез расхохотались. Отсмеявшись, запив глотком напитка глупую, ни с чем не сообразную смешинку, я и Майя принялись с огромным интересом вслушиваться в рассказ об архитектуре Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айреса, где Николаю довелось побывать по долгу службы. Черные, как ночь или как местный декор, Майины очи заискрили необычным лиловато-сиреневым светом, как бриллианты сложной огранки – тут я абсолютно ничуть не преувеличиваю. Заказавший для всех повторной текилы, до конца распетушившийся Коля в своей истории очутился где-то в Пуэрто-де-Кастилья или Кастанья, и я поняла, что пришла пора оставить друзей одних и идти домой. Одним-единственным высокохудожественным и широко знаменитым русским махом, всегда посылающим в полный нокдаун всех наблюдающих такой феномен иностранцев, я покончила с перченой жидкостью из черного в золотых скарабеях стакана, глотнула напоследок воды со льдом и, вкратце обрисовав ситуацию с бабушкой, засобиралась домой. Ресторан «Ацтеки» я выбрала с умыслом, он располагался меньше чем в получасе прогулки до моего дома или в семи минутах езды на троллейбусе. Бабушка и так явила мне свое особое расположение: разрешила вернуться домой к десяти вечера.
– Вероника, дорогая, да время-то еще детское! Давайте позвоним вашей уважаемой бабушке и скажем, что я сам вас лично препровожу до нее в целости и сохранности.
Я занекала, ссылаясь на глухоту старушки и строгость ее характера, и призвала свою подругу с детских лет в истинные свидетели. Раскрасневшаяся и донельзя похорошевшая-помолодевшая Майя, с застенчивым интересом рассматривающая что-то на самом дне своего бокала из черного стекла, трепетным голоском подтвердила бескомпромиссность бабушки и попросила меня остаться.
– Девушки, а не поехать ли нам с вами завтра ко мне на дачу? – слегка удерживая меня за локоть и тем не позволяя ретироваться к выходу, возбужденно предложил Николай. – Я теперь живу на роскошной даче со всеми мыслимыми удобствами и всего в сорока минутах езды от Москвы на электричке. Вы знаете, девушки, я наполовину армянин, а что это значит? Это значит, что умею готовить шашлыки, бастурму и баклажаны так, как не может никто другой. Баклажаны с чесноком, бастурма в абрикосах, шашлыки с черносливом – меня мама учила. Армяне – знатоки и ценители коньяков. Вы, красавицы, что из коньяков предпочитаете: «Наполеон», «Реми-Мартен», «Мартель», «Черный Аист», «Армянский» пятизвездочный – бар в моем доме будет к вашим услугам; никому не верьте, что коньяк – исключительно мужской напиток. А еще свежий воздух, сад в розах, роскошная речка неподалеку, сосновый лес. Давайте-ка, милые девушки, завтра снова встретимся и поедем за город, а если захотите, сможете остаться ночевать – там огромный дом.
Я про себя усмехнулась. На такие, заранее мной предвиденные сентенции у меня был заготовлен достойный ответ.
– Коля, дачи – это просто современный русский фанатизм. Майечка, например, и так днями и ночами пропадает на свежем воздухе на своей любимой дачке. Ей наверняка уже поднадоело. У меня на завтра лучшее предложение для всей честной компании. В одном из залов ресторана «Прага», в бывшем зимнем саду по вечерам проводятся бразильские карнавалы с обнаженными мулатками, мачо в сомбреро, огненным варьете и типично знойной бразильской кухней по типу шведского стола. Вот, читайте газетную заметку. Предлагаю всем нарядиться и пойти. Мы с тобой, Майечка, наконец-то сможем предстать перед народом знойными женщинами пустыни – мечтой поэтов. Помнишь, мечтали в восьмом классе, когда проходили поэзию Джона Китса.
– Да ты с ума сошла! Подумала, сколько будет стоить подобное удовольствие! – нервно дернулась Майя и оторвала большие изумленные глаза от созерцания бокала.
– Боже мой, какой меркантильной ты стала. Только раз бывает в жизни случай повеселиться от души. Может быть, а может и не быть. Тебе решать!
– Девушки, дорогие девушки, давайте-ка и вправду не станем впутывать меркантильные расчеты в романтику. Ни того не получится, ни другого. Деньги существуют для того, чтобы тратить их на наслаждение жизнью. Вероника абсолютно права. Идея с карнавалом отличная, и мне ничего не стоит заплатить за наш праздник жизни. «The pleasure is mine» – к моему удовольствию, как любят говорить англичане. Майечка, вам действительно стоит волноваться лишь о костюме, в котором вы завтра предстанете перед нами и мулатами. Вы согласны с нами? Ну не упрямтесь, будьте умницей и расслабьтесь, как это делает Вероника.
Майка окончательно зарделась и цветом своих щечек стала напоминать бордовые розы, лежащие на столе возле нее. Смущение необыкновенно шло ей, делая изумительно женственной, и она про это хорошо знала. Я, премного довольная собой и своей находчивостью, весело рассмеялась, щедро чмокнула Николая в щечку и вежливым аккуратным рывочком высвободила локоток.
– Всем всего хорошего, до завтра. Значит, встречаемся в десять вечера у входа в «Прагу».
Смешливым заключительным аккордом утвердила я факт похода на карнавал и, коснувшись в прощальном поцелуе Майиного высокого сияющего лба, едва слышно прошептала:
– Надеюсь, ты хорошо проведешь время на карнавале.
В ответ она благодарно пожала мою ладонь своими артистически длинными и тонкими, здорово натренированными за годы музыкальных упражнений на фортепиано пальчиками.
Белоснежный букет роз я торжественно вручила бабушке как небольшую награду за пережитые ею многочисленные войны и индустриализации.
– Вечно швыряешься деньгами направо и налево. Креста на тебе нет и не будет! А отчего они такие белые? Вот молодежь пошла, ничего не знает. Белые розы дарят только невесте на свадьбу или покойнику в гроб кладут. Должно быть человеку понятно, что ко второму я гораздо ближе, чем к первому, – сказала она с привычным ворчанием и смешно погрозила мне клюкой.
– Да ты у нас всегда невеста! Правда, мам? – весело поцеловала я ее в седую макушку, находясь в преотличнейшем расположении духа.
Как оказалось, они с мамой приготовили мне сюрприз: то были два тома в дымчато-серых переплетах «Анжелика в Квебеке» и «Анжелика – заговор теней». С некоторым удивлением, смешанным с некоторой ностальгией, перелистала я этих внезапных посланцев из детства, уже подзабыв, о чем там идет речь. Ах, да, как же, как же: мистически загадочный, верный жене до гроба граф Жоффрей де Пейрак, он же благородный пират Прескатор, то внезапно появляется на пути героини, то пропадает, чем держит в напряжении читательский интерес. В общем, роман с нескучным мужем имела эта милая французская авантюристка. Самую первую свою «Анжелику – маркизу ангелов» я получила от отца на день рождения, когда мне исполнилось десять лет. С тех пор я продолжала время от времени, чаще всего на дни рождения, получать от него разных Анжелик, чередующихся с качественными заграничными кистями и красками, потому что папа мой был профессиональным художником. С подросткового возраста мы стали видеться с ним примерно раз в год, и последним подарком от него стала «Анжелика в Новом Свете» на мое восемнадцатилетие. Нет, неправда: в девятнадцать, когда я выходила замуж, отец не смог присутствовать на свадьбе, а прислал поздравительную телеграмму и подарок молодоженам. Но хоть убейте, я не смогу вспомнить, что это было.
– Тебе нравится подарок, родная? Ты рада?
Мама и бабушка застыли в нетерпеливом ожидании.
– Так все неожиданно, но, конечно, рада.
Я и в самом деле понятия не имела о посещении Анжеликой и Прескатором, он же Жоффрей де Пейрак, Монреаля и встречу там с тенями прошлого, хотя успела благополучно побывать в этом городе – маняще подсвеченном по вечерам многоцветными огнями канадском Париже и гордой столице провинции Квебек. Мы с Вадимом отлично провели там время в дни его краткосрочной командировки. Особенно запомнился кофе с ванильным шоколадом на Плейс де Армс около монреальского Нотр-Дама и улочка газовых фонарей. Потом такое больше нигде не встретилось.
– А ты, моя девочка, удивительно похожа на Анжелику. Ведешь себя и все делаешь, как она. Знать, тебе это предопределено судьбой.
Умильно коснулась моих волос мама, пригладила взлохмаченные пряди и аккуратными волнами разложила их по плечам.
– Она – просто вылитая Анжелика! Ты, Лида, права. Будет неизвестно где болтаться и точно попадет в какую-нибудь историю, – согласно закивала бабушка, уподобляясь фарфоровому китайскому мудрецу с качающейся вперед-назад головой. Старушка-то, я уверена, помнила эту самую Анжелику лишь по стародавнему французскому фильму с Мишель Мерсье в главной роли. Тем более фильм не так давно демонстрировали по телевизору. Вероника, бывшая университетская отличница, ленинская стипендиатка и бессменный комсомольский секретарь курса, ничем не напоминала легкомысленную средневековую Анжелику из популярного в свое время дамского романа; но я, естественно, не стала переубеждать донельзя довольных старших женщин семьи.
Я невольно задумалась об отце. Папа, выполнявший в моей жизни роль призрака, лишь по большим религиозным праздникам напоминающего о себе: тень отца Гамлета, о котором много говорят и думают, но редко видят, когда-то носил гордое звание народного художника развалившегося впоследствии СССР. Наверное, это звание и стало причиной, что когда-то народный художник Шишкин так странно среагировал на его имя сегодня в картинной галерее своего имени. Я давно не виделась с отцом. Он, сколько себя помню, жил с другой семьей и имел двух красивых и взрослых дочерей всего на три и на пять лет моложе меня, его первого ребенка. В детские годы я интуитивно чувствовала боль, да и убеждалась воочию при редких встречах, что двух других своих девочек он любит гораздо больше меня, действительно по-отцовски заботится о них, интересуется и гордится ими. Вполне типичное и стандартное поведение именно русских отцов, как я имела возможность убедиться позже. Хотя до сих пор не понимаю, отчего так складывается, но в душе не ропщу…
На протяжении всего моего детства отсутствие отцовского интереса было источником тяжелейших душевных мук и нравственных страданий, да и бабушка частенько подливала масла в огонь, убедительно подчеркивая более чем прохладное отношение отца ко мне. «Если уж не любовь, то его внимание и интерес к себе я завоюю и не постою за ценой!» – думал бедный четырнадцатилетний подросток, которого друзья и близкие люди называли Никушкой.
Кто был виноват в том, что мои родители расстались всего лишь через четыре года после свадьбы, я так и не смогла понять. Внутри себя почти бессознательно я подозревала бабушкину твердую руку, а не критикуемых ею в сердцах натурщиц, позирующих художникам в обнаженном виде. Однако, как любой малолетний ребенок в подобной ситуации, во всем винила только себя и свои, по-видимому, устрашающие несовершенства, делая все возможное и невозможное для их преодоления. Именно в силу такого горячего и страстного стремления понравиться родному отцу я и становилась такой исключительной отличницей везде, всегда и во всем. Однажды, исключительно по собственной пробивной инициативе, мне удалось сняться в массовке какого-то детского фильма и сказать там две фразы, но потом совсем никто меня в фильме не узнал. Где-то лет после двадцати пришлось смириться с мыслью, что никогда не буду дорога и близка отцу, и поневоле я более-менее успокоилась на долгие годы, тем более что отношения с молодым, веселым мужем вышли на первый план и сделали меня радостной, довольной и необыкновенно счастливой.
Так, спонтанно решившись позвонить папе, я собрала в кулак нервы, совсем как в старинные времена, и набрала его номер. Довольно долго никто не отвечал, но потом протяжный, немного с ленцой женский голос в конце концов произнес тягучее, плавное как тесто, медленно растекающееся:
– Алле-е-е-е…
Я моментально узнала всегда как бы немножко заспанный голос его жены.
– Олега Игоревича можно к телефону?
– А кто его спрашивает?
Насколько помню, она всегда настоятельно интересовалась, кто это намерен обеспокоить ее драгоценного супруга, и я каждый раз гадала: она это делает из чисто женской ревности и ради охраны своего спокойствия и материального благополучия, а может, добивается полновластного контроля над второй половиной или просто-напросто выполняет обязанности личного секретаря при известном муже по его просьбе? Могло статься, что в моей голове завелись «тараканы» в виде бессознательных психопатических комплексов и ничто ничего не означает вовсе. Таким образом, Нинон Александровна являла из себя непостижимую для меня загадку. «Обнаженка», – навечно и презрительно окрестила ее моя героически суровая Таисия Андриановна.
– Это Вероника… – замялась я, не зная, каким еще дополнением охарактеризовать свою личность. В самом деле, что мне от него может быть нужно?