Страшный дар Коути Екатерина
Уильям тоже распахнул ей свои грубоватые объятия. Он обращался с ней как с младшей сестрой и обиженно пыхтел, когда она в шутку называла его «ваша милость». Советы Лавинии, которой едва сравнялось одиннадцать, не раз выручали Уильяма во время помолвки, через которую он пробирался с настойчивостью и неуклюжестью носорога.
Лорд Линден подобрал ему невесту на свой вкус – младшую дочь баронета, тихую девицу, чье главное достоинство заключалось в широких бедрах, суливших графу немало внуков. Но откуда ему было знать, что накануне ее родов доктор Билберри, возвращаясь из игорного дома, уронит в кучу навоза саквояж, а дома, ругаясь на чем свет стоит, протрет тряпкой акушерские щипцы. Ничего, и так сгодится. Если дурного запаха нет, то и заразе взяться неоткуда.
Подарив мужу наследника, Шарлотта Линден умерла от родильной горячки.
Когда ее стоны затихли, Уильям заперся в кабинете, и его единственной связью с окружающим миром были бутылки с бренди, которые в день по дюжине приносил ему камердинер. Лавиния и Джеймс несли караул у его двери и тихо сходили с ума от недосыпа и отчаяния. Лорда Линдена они тоже не видели – он не выходил из часовни и молился, даже засыпал на коленях. На исходе второй недели Лавиния решила штурмовать спальню, что и было сделано. Уильяма они нашли на полу у оттоманки, небритого, пропахшего потом и спиртным. Когда Джеймс спросил, чего ему хочется, брат отвечал, что ему хочется кого-нибудь убить.
Подумав, Джеймс предложил ему загнать кого-нибудь обратно в ад.
Следующей ночью они поскакали на свою первую Охоту.
4
– Деградация? Смешение крови с варварскими расами? Вы, полагаю, намекаете на теорию о том, что фейри – это остатки древней цивилизации, ушедшей жить под землю? Глупая теория, – присовокупил мистер Линден и сделал глоток, но поморщился – чай уже остыл.
Его гость, разумеется, ничего не съел и не выпил. Знал, что если вкушать пищу фейри, можно попасть под их власть. Правда, за собой таких способностей мистер Линден не замечал, а то нашел бы способ влить ему в глотку хоть чашечку чаю.
– Еще какая глупая! В ее основе лежит постулат о том, что фейри все-таки люди. Но это не так.
– Разумеется, не так.
– Но как раз она затронет сердца. – Глаза Ханта заслезились от умиления. – Стоит людям задуматься, что под боком у них живут создания непонятного роду-племени, а некоторые еще и со сверхъестественными способностями… Паника быстро сметает с общества налет сентиментальности. Люди пойдут на все, чтобы взять полукровок под контроль.
– Неужели вы думаете, что наши, как вы их назвали, производители допустят такое обращение со своим потомством? – возразил мистер Линден. – Легенды гласят, что, если отхлестать подменыша крапивой или прижечь раскаленной кочергой, за ним тут же явятся фейри. Им невыносимо наблюдать за страданиями своего родича. Этим они отличаются от людей.
Мистер Хант потер руки:
– Вот и славно, сэр, вот и чудесно. Пусть они не жмутся по лесам и курганам, а покажут нам, на что они способны.
– Так это провокация. Мне следовало догадаться. Стало быть, вам не мил хрупкий мир между нашими мирами и вы пытаетесь развязать войну?
– Сдается мне, сэр, что наше перемирие затянулось. Слишком долго мы отсиживались в редутах и уже успели позабыть, что за линией фронта нас поджидает враг. Коварный и завистливый враг, который от начала времен наблюдает за нами из тени. Но мы научились отливать пушки и изобрели паровой двигатель. А чему научились фейри? Судя по моим наблюдениям в Ирландии, немногому: запугивать крестьян, чтобы те роптали, когда для строительства дорог приходится взрывать волшебные холмы, да разбирать шпалы по ночам. Все это мы уже видели. Старые трюки. Будущее все равно за нами. Наверное, поэтому вы вовремя перебежали на нашу сторону, так ведь, сэр?
5
Сколько раз они охотились, Джеймс уже и вспомнить не мог. Несколько дюжин чудовищ и злых духов. Одни убивали людей, причем весьма изобретательными способами, другие всего-навсего таскали овец, что для бедных пастухов тоже означало смерть, но уже в работном доме. Сначала Джеймс выматывал тварь, заставляя ее явить свое истинное обличье, затем в игру вступали Уильям и Лавиния. Год за годом, монстр за монстром – они всегда выходили победителями. За исключением того последнего раза… Охоты на Зверя из Багбери.
Лорд Линден не присутствовал на похоронах наследника – когда привезли тело Уильяма, отца хватил удар, и он уже не вставал с постели. После похорон он потребовал к себе Джеймса, и тот не сразу признал в иссохшем остове, над которым едва вздымалось одеяло, любителя пикников и пирушек. Седые волосы не вьются, но липнут к черепу белесой пеной, левая половина лица опущена вниз, словно по ней провели горячим утюгом. Когда он говорит, в уголках рта клокочет слюна, из-за чего его речь звучит совсем уж невнятно.
– Шкатулку… открой…
Джеймс кидается к шкатулке на прикроватном столике, достает оттуда ворох бумаг, наугад читает ту, что сверху:
«Его преосвященству лорду архиепископу Йоркскому.
Милорд! Сим сообщаю Вашему Преосвященству о своем намерении принять сан священника и смиренно прошу Ваше Преосвященство распорядиться о моем рукоположении.
Имею честь оставаться покорнейшим слугой Вашего Преосвященства,
Джеймс Линден,Линден-эбби, Йоркшир».
Как бы ни хотелось ему воскликнуть, что он ничего не понимает, он понимает все отлично. Вот рекомендательные письма от трех пасторов, подтверждающие его честный, трезвый и праведный образ жизни. Подписи – викарий Джордж Таннер, викарий Генри Фосетт, помощник священника Александр Лоуз. Он впервые видит эти фамилии.
– Я не знаю этих людей, сэр, и они тоже меня не знают.
– Стал бы я… просить тех… кто тебя знает…
– Это подлог.
Граф ловит его слово и мусолит во рту, шлепая отвисшими губами.
– Подлог… да, подлог… ты и есть подлог…
В его глазах – и заплывшем кровью правом, и полуприкрытом левом – вспыхивает такая жгучая ненависть, что странно, почему не вспыхнул балдахин кровати. Джеймс опускает голову. Он знает, что прав, что поступает по закону и по совести. Он не соответствует ни одному требованию для рукоположения. Ему двадцать лет, а минимальный возраст для вступления в священство – двадцать четыре. Такого молодого даже в дьяконы не возьмут. Он не может предоставить справку из колледжа, потому что никогда не был ни в Оксфорде, ни в Кембридже. Даже запись о его крещении выглядит странно: «Во время погружения в купель ребенок не кричал». Стало быть, не отрекся от дьявола.
– Нет, сэр, я не могу.
Скрипит кровать, снова раздается бульканье. Чтобы лорд Линден не тратил сил на угрозы, Джеймс повторяет:
– Вы оставите меня без гроша и прогоните взашей, чтобы духу моего не было на ваших землях. Я согласен, мы это обсуждали. Я уеду и никогда больше не воспользуюсь ни вашими деньгами, ни вашей фамилией.
Десятый граф Линден не гневается. Он плачет.
– Всему конец, – хрипит он. – Уйдешь… такие, как ты, не уходят… ждут, затаившись, чтобы отнять наши земли… и наших женщин… Абигайль… я знал, что она будет моей погибелью… но так ее любил… так любил, что оставил себе отродье, в котором была ее кровь… ее кровь и непонятно чья… А теперь я никогда не увижу ее… даже на Страшном суде… Я хотел защитить мир от тебя… чтобы ты стал джентльменом… членом нашего общества… но было б лучше, если б ты… если б родился уродом, если б не рос, а только плакал и ел… как в сказках… а ты… а ты был совсем как мы… или это тоже личина? а?… покажи себя, какой ты на самом деле…
На миг седая голова приподнимается над подушкой, но вновь бессильно падает.
– Это не личина, сэр. Я выгляжу так, каким вы меня видите.
– …Я же понял, что ты сделал с Уильямом… мой дорогой мальчик… его смерть не была тихой, и… покой на его челе… тоже твоя ложь… Ты уничтожил наш род, Джеймс… сначала Уильяма, потом Чарльза…
– Я не причиню Чарльзу зла.
– Вы всегда… причиняете зло… маленьким детям… и ты… ты не можешь… себя конт… ролировать… как мы… убьешь его и заберешь себе все… и Лавинию заберешь… станет блудницей, как твоя мать. Всему конец, – говорит граф, и его взгляд проясняется. – Я не стану вымаливать клятву… у выродка. Ты все равно ее не сдержишь.
И тогда Джеймсу не остается ничего иного, как дать ему эту клятву. А потом закрыть ему глаза.
Мир сжимается, как проход в подземелье, затхлый и такой узкий, что назад никак не развернуться. Двигаться можно только вперед и надеяться всю дорогу, что когда-нибудь над головой забрезжит свет, который пока что так далеко, что не видны даже отблески. Но когда глаза привыкнут к темноте, очертания этого нового мира, быть может, покажутся не такими уж страшными. А если рядом будет идти Лавиния и нести факел…
При мысли о ней он стонет, цепляясь за столбик кровати.
Лавиния.
Как ей все это объяснить? Ей придется принять полынь вместо букета роз и власяницу вместо свадебного наряда, потому что им уготовано покаяние длиною в жизнь. Лорд Линден был прав во всем. Он подменыш, кукушкино отродье, который вытолкнул из гнезда законных владельцев, а потом приготовился разорить и само гнездо. По самой своей сути он приносит людям одно лишь горе.
Лорд Линден был прав.
Все то, о чем он говорил, уже приходило Джеймсу на ум.
Стать сильнее всех. Сделать так, чтобы Лавиния никогда его не покинула. Вернуть то, что принадлежит ему по праву рождения. Потому что он тоже наследник, но иных владык. Есть среди фейри добрые создания, но зачали его не они, и не к ним убежала его мать.
Он должен остановиться.
Он не просто вывесит белый флаг, но повяжет его себе на шею, и стихарь станет ему смирительной рубашкой и удержит его от зла, в которое он погружался. Он наденет маску, которая поначалу будет холодить лицо, но врастет в него со временем. Через эту маску он не почувствует горячее дыхание Лавинии, но зато она будет рядом. Его любимая. Его женщина.
Если согласится.
Она любит его всего, человека и эльфа, но сможет ли принять его калекой, что отсек темную сторону своей души?
«Я ошибался, она не любила меня всего. Только ту часть, которую я возненавидел. Стряхнув с себя волшебство, я стал ей неинтересен. И легок был ее выбор».
– Мистер Линден!
Очнувшись, он посмотрел перед собой и не сразу увидел Агнесс, которая уже отложила рукоделие и ерзала на бархатном сиденье.
– Мы приехали, сэр, – сказала она.
Глава двенадцатая
1
Ронан выскочил из дорожного сундука, привязанного к запяткам, как только карета замедлила ход. А когда она окончательно остановилась, он уже притаился в кустах, массируя затекшие ноги и радуясь своей предусмотрительности. Спрятаться в пустом сундуке ему предложила Нест, после того как их планы внезапно изменились. Дядюшке она сказала, что захватила с собой смену платья на случай, если загостится у мистера Ханта. Вдруг особняк ей настолько приглянется, что не захочется уезжать? После таких заявлений Ронан мог без опаски отсиживаться в сундуке. Не будет ведь джентльмен шуровать в чужом белье?
Но господин пастор, оказывается, не так-то прост. Первым вышел из кареты, но, прежде чем подать Нест руку, сунулся к сундуку и тщательно изучил его содержимое. Что за дьявольщина? Как он догадался? Воздух в тесной коробке был спертым, дышать приходилось сквозь узкую щелочку, но неужели своим сопением Ронан отвлек святошу от мыслей о духовном? Быть того не может! И тут сердце Ронана так подпрыгнуло, что чуть в гортани не застряло: пастор пошарил в сундуке и ухмыльнулся гадко, вроде как торжествующе. Этого еще не хватало. Впервые Ронан пожалел, что не был законченным трусом, а то струхнул бы как следует и просидел бы всю дорогу холодный, как снеговик. Разве нащупал бы пастор насиженное место? А сейчас, того и гляди, пойдет рыскать по кустам, чтобы найти злоумышленника и вытрясти с него хоть пару шиллингов за проезд. Святоши своего не упустят, это как пить дать.
Рядом с дядюшкой забегала Нест, причитая, что нельзя так долго мешкать у ворот. Ей не терпится исследовать свое будущее семейное гнездышко, оценить каждую его веточку, удостовериться, что дно устлано мягким и добротным мхом. Растянувшись за кустами, Ронан злорадно пронаблюдал, как погрустнел пастор – такая добыча из рук уплывает! – но если Нест вбила что-то себе в голову, ее не переупрямишь. Пришлось ему припустить вслед за ней.
Правда, перед тем как войти в ворота, дядюшка такой фортель выкинул, что Нест чуть не запнулась. Сказал, что если она хоть раз назовет его по христианскому имени, он сразу за ней придет. Так и заявил: «Если ты всего-навсего позовешь: «Джеймс», я буду тут как тут. Имей это в виду». А когда Нест уточнила, услышит ли он ее с другого этажа, пастор ответствовал, что услышит ее из другого графства. От неожиданности Нест рот разинула, и Ронан умилился ее наивности.
Он-то отлично знал, что у священников слух острее бритвы. Вот в церкви у тетушки Джин проповедник был такой лютый, что сразу звал дьякона, стоило какому-нибудь мальчишке чихнуть во время службы. Вернее, не какому-нибудь, а тому самому, за которым отец просил приглядывать с особой строгостью. Ласково взяв нарушителя за ухо, дьякон выводил его на крыльцо и вразумлял, после чего неподвижно усидеть на скамье становилось еще труднее.
Пусть Агнесс не удивляется, что пастор пригрозил из-под земли ее достать, стоит ей допустить фамильярность. С него станется.
Подождав, пока карета прогромыхает в хозяйственные ворота, Ронан осторожно прокрался вслед. Хозяйственный двор пустовал, лишь кое-где валялась солома и дымился свежий навоз. Ни собак, ни молодчиков с ружьями, ни одного завалящего капкана. Забирай что хочешь. Ронан не знал, радоваться ли ему или есть себя поедом за нерешительность, ведь он мог дюжину раз наведаться в дом и, обыскав его по дюйму, прихватить ларчик. Сейчас они с Нест сидели бы в пещере и перечитывали завещание, в котором упомянута матушка. А на печати был бы герб, потому что матушка из знатного рода. И ее родственники-пэры добились бы для нее развода с мужем.
Но теперь счастливый конец отодвигался на неопределенное будущее. А все потому, что он, Ронан, законченный трус и размазня.
Пригибаясь пониже, он добежал до колодца и перевел дыхание.
Куда теперь?
Проникнуть в дом можно было разными путями, но Ронан отверг их один за другим. Взять хоть черный ход: он вел из судомойни в кухню, откуда можно проскользнуть в коридор… Но даже это показалось Ронану не слишком разумным действом. Какой гвалт поднимет кухарка, если в кухне появится незнакомый парнишка, да еще такой растрепанный и с диким взглядом! Не раздумывая окатит кипятком. А уж если признает в нем хозяйского сына, который, по версии мистера Ханта, уж месяц как попотчевал собой гадов морских, от ее визга стекла полопаются. Это только воскресшего Лазаря встречали умиленными слезами. В наши дни ожившие мертвецы вряд ли могут рассчитывать на столь теплый прием. А хлебной лопатой по лбу схлопотать – совсем другой разговор.
Только один маршрут показался Ронану подходящим: прошмыгнуть по проходу между судомойней и угольным сараем и выскочить в сад, а там уже проползти под окнами западного фасада и протиснуться в дверцу между столовой и гостиной. Если, конечно, она не заперта.
А если заперта, придется все-таки кухню штурмовать.
Ронан высунулся из-за колодца и тут же втянул голову, потому что из конюшни вышел пасторский конюх, приглаживая рыжие вихры. Ронан сразу же прикинул, сможет ли вздуть его, если он сунется испить колодезной водицы. После долгого сидения в сундуке хотелось немного размяться. И вообще, чего этот парень околачивается возле Нест? Наверняка у него хватило наглости в нее влюбиться, потому что каким же ослом надо быть, чтобы в нее не влюбиться, если она такая красивая? Парнишка выходил наглецом так и эдак.
Конюх не стал сворачивать к колодцу, а направился прямиком в кухню, откуда доносилась предобеденная увертюра: бульканье, шипение, пронзительный скрип вертела, ругань кухарки да скулеж девчонки-судомойки, схлопотавшей оплеуху за плохо начищенный поддон для пудинга.
– Эй, парень! – Из двери высунулась рябая служанка в сбившемся набок чепце. – Вот тебе ведро, давай-ка принеси угля.
Конюх огорченно сплюнул.
– Может, вы мне хоть напиться дадите? Почитай, пять часов в дороге тряслись. И что у вас, окромя меня, некому ведра тягать?
– Как же, была с утра прорва народа. И констебль каждый день захаживал. С месяц тут околачивались, а уж насвинячили как! Золу хоть тачками вывози!
– Во-от! – обрадовался паренек. – Пускай они вам уголь носют, а мне дайте поживиться, чем не жалко.
Служанка вытерла руки о фартук, такой грязный, что жир с него можно было отжимать и продавать.
– Ищи-свищи ветра в поле. Хозяин как вернулся, сразу их погнал отсюда. Небось, чтобы они своим пакостным видом вашей мисс не докучали. – Служанка придвинулась поближе, пропуская мимо ушей призывные вопли кухарки. – А ваша мисс что же, невеста ему аль кто? Я слыхивала, будто миссис Хант в Лондоне помирает, а он тут смотрины устроил?
– Э, нет, – загоготал парнишка, протискиваясь в кухню мимо нее, – наш мистер Линден…
Но какие виды на Агнесс имел их мистер Линден, Ронан уже не услышал.
Значит, сторожа все же были, но отец отослал их всех, чтобы Агнесс не почувствовала себя как в Ньюгейтской тюрьме.
Быть может, это только начало удачного дня?
Проползти под окнами столовой оказалось несложно, тем более что их наполовину закрывали давно не стриженные кусты. Не удержавшись, Ронан поднял голову и увидел стулья, ровным рядом придвинутые к стене. Отец купил большой гарнитур в расчете, что он непременно пригодится, когда он будет давать приемы, но бархатные сиденья с годами не истерлись. Никто на них не присел.
Дверца в сад была приоткрыта – отец расстарался на случай, если его юной гостье захочется подышать свежим воздухом.
Из гостиной доносились голоса, и Ронан замешкался. Они с Нест уговорились, что она попытается отвлечь внимание мистера Ханта, но Ронан только сейчас вспомнил, что в гостиной нет ни одной безделушки, история которой могла бы послужить началом беседы. Матушка не вышивала и не окунала проволоку в воск, чтобы вылепить коралловую ветвь, птицы тоже не вызвали у нее желания выпотрошить их, набить ватой и поставить под стекло. Для любой хозяйки гостиная была чем-то вроде тронного зала, чертогами, где она блистала, и как раз поэтому матушка заходила туда как в карцер.
Какой тут блеск, если она даже говорила осторожно, как если бы слова могли лопнуть и ядом растечься по языку…
Поначалу соседки приезжали к ней с утренними визитами, но после того, как она пролила чай на подол супруги мэра, визиты моментально сошли на нет. Еще долго Ронан не мог смотреть на стену над диваном, куда отец швырнул чайник. Все казалось, что бурое пятно проступит сквозь новые обои. Если бы матушка вовремя не пригнулась…
Но Агнесс опять проявила смекалку и предложила сыграть на пианино, а мистеру Ханту поручила переворачивать нотные листы. Ноты она тоже захватила с собой, каким-то чудом уместив их в крошечной вязаной сумочке. Пианино обиженно жалось в углу, как породистый пес, которого почему-то заперли в конуру. Не настраивали его лет этак десять, и Ронан ожидал услышать дребезжание и скрип, но, как только Нест пробежалась пальцами по клавишам, инструмент послушно замурлыкал, словно умоляя, чтобы гостья не прекращала его ласкать…
Пока Нест музицировала, отвлекая обоих мужчин, Ронан в один прыжок проскочил мимо гостиной и приблизился к кабинету. Как хорошо, что отец пока что молчал. Если бы он заговорил, Ронан бросился бы на него с кулаками… или побежал бы прочь.
И в кабинет дверь тоже не была заперта. Видимо, мистер Хант не допускал мысли, что кто-то посмеет прокрасться в его святая святых… Но о другой причине Ронан догадался, стоило ему переступить порог. В самом деле, разве отец оставит ларец с бумагами на самом видном месте? Должно быть, так тщательно его спрятал, что уже не опасается воров. Если, конечно, не спалил бумаги сразу после побега жены… Но этот вариант Ронан отмел сразу же. Во-первых, если отец хранил их столько лет, значит, они представляют какую-то ценность. Во-вторых, в таком случае Ронану оставалось бы только умереть на месте, но пока это не входило в его планы.
На всякий случай поиски он начал с камина – заглянул в дымоход и наугад потыкал в потемневшие кирпичи, надеясь, что один из них подастся назад. Но кроме чугунной решетки, неровной от наслоений копоти, ничего интересного в камине не нашлось. Обернувшись, Ронан с тоской обозрел стеллажи с книгами, тянувшиеся вдоль стен и поднимавшиеся на антресоли, куда вела резная лесенка. Если тайник за ними, то можно весь день убить, вытаскивая их одну за другой. Суровые, безликие, все как одна в темных кожаных обложках, книги стояли так плотно друг к другу, что уже слиплись в единую бесформенную массу, и достать их с полки можно было разве что кайлом. Их Ронан решил оставить напоследок.
За дверью послышались шаги. Ронан пригнулся, затаил дыхание… Но это была всего лишь служанка, спешившая в гостиную с подносом, на котором дребезжали чайные чашечки. Повезло. Насколько еще хватит удачи, Ронан не мог предположить, но ему показалось, что она истончилась настолько, что расползается по волокну. Он бросился к отцовскому столу, заваленному кипами бумаг, и наугад открыл самый просторный ящик, единственный, куда мог поместиться ларец. Но ларца и там не оказалось!
Зато на выстланном черным сукном дне ящика лежала трость. Ждала Ронана. Ждала все это время…
В удушливом запахе сафьяна от кресел вдруг проступили нотки гари. Тени на стенах налились красным и задергались, и Ронан до крови прикусил нижнюю губу, как во время наказаний. Когда отец его бил, он всегда молчал. Нутром чуял, что за крики отец ему не то что добавит – просто размозжит голову о ближайший дверной косяк. Впрочем, как раз в этом Ронан был с ним заодно. Наверное, крик он тоже перенял от матушки. А когда кричала она, кричала отрывисто, по-звериному, словно у нее горло наизнанку вывернется, Ронану хотелось заткнуть уши так крепко, чтобы пальцы встретились внутри головы… Сам он, наверное, так же жутко заорал бы, если бы попробовал. Хорошо, что никогда не пробовал. Даже в детстве.
Не вскрикнул Ронан и сейчас, когда дверь тихонько скрипнула и приотворилась на узенькую щелочку, не шире лезвия ножа, – кто-то заглядывал в кабинет, выжидая, прежде чем ворваться и обличить незваного гостя. Не успев даже ящик закрыть, Ронан кубарем откатился к окну и спрятался за шторой.
2
Придерживая юбки, в кабинет на цыпочках прокралась Нест. Тут уж Ронан не сдержал радостный вопль, но Агнесс на него зашикала.
– Как тебе удалось улизнуть? – прошептал Ронан.
– Сказала, что у меня чулок сползает и мне нужно отлучиться в дамскую комнату. А сама сюда. Дверь напротив лестницы, я запомнила, – улыбнулась Агнесс, глядя на него с такой лаской, что все страшные воспоминания словно смыло с души. – Все нашел?
– Да какой там…
– Ну так чего ты стоишь? Меня скоро хватятся!
Она вихрем заметалась по кабинету, заглянула в ведро для угля, сунула голову под ковер и закашлялась от пыли, тщательно простучала глобус, помассировала сиденья кресел, навестила антресоли и чуть не упала с них, пока перегибалась через перила, чтобы оглядеть кабинет с высоты. От мелькания зеленых клеток на платье у Ронана зарябило в глазах, и он привалился к каминной полке. Чтобы хоть как-то поучаствовать в поисках, нажал на каждую букву в витиеватой надписи «Дом мой да будет домом молитвы», выбитой над камином. Вдруг одна из них открывает тайник? Тайник не открылся, но Ронан на это и так уже не рассчитывал.
Все, вылазка закончена. Хорошие из них с Нест получились взломщики, ничего не скажешь. Ни дать ни взять разбойник Джек Шеппард и его подружка, Бесс из Эджворта. Осталось только на простынях из окна спуститься, тут как раз невысоко – первый этаж. Вот если бы вместо того, чтобы планировать сию дерзкую эскападу, он продумал бы, как им с матушкой добраться до Ливерпуля, то уже качались бы на волнах посреди Атлантики. И Нест бы захватили…
– Почему камин такой грязный? – возникла перед ним Нест, запыхавшаяся, с прилипшей ко лбу паутиной.
Ронан тихо присвистнул. Ну все, прилетел домашний ангел. Приспичило же ей покритиковать, как другие люди ведут хозяйство.
– Мне почем знать? Наверное, служанки лодырничали. Но если что, в камине я тоже поискал, – на всякий случай оправдался он.
– Вечно во всем винят служанок, – забормотала Нест, опускаясь на колени. Быстро стянув перчатку, она поскребла решетку и просияла, когда посыпались хлопья копоти. – Возможно, служанка и правда была неряхой и ленилась каждое утро натирать решетку графитом. Или же торопилась, потому что ей больно было стоять на коленях.
Глядя на Ронана снизу вверх, она отогнула тонкий каминный коврик, под которым скрывалась плита с глубоким желобком.
– Если долго стоять на этой штуке, «колено горничной» заработаешь за месяц, – вздохнула Нест. – А не за десять лет, как обычно.
Ронан кивнул, не сводя глаз с плиты.
– Спасибо. И поторопись, Нест, не то он пойдет тебя искать. Хотя и так удивится, что ты раскраснелась.
– Скажу, что сражалась с подвязками.
Когда Нест упорхнула, он поднял плиту, хотя получилось не сразу – кожа перчаток, которые он не менял уже месяц, засалилась и скользила по камню. Пришлось их снять и подцепить желобок обломанными ногтями.
Под полом зияла ниша, в которой темнел ларец. Лак на его дубовых боках потрескался, латунные петли тускло поблескивали. Позабыв про перчатки, Ронан поспешил откинуть покатую крышку.
В тот же миг его сердце налилось чугуном и рухнуло куда-то вниз, оставляя за собой кровоточащий след.
Никаких бумаг в сундуке не было.
Ни завещания, ни векселей, ни справки о крещении.
Ничего, что указало бы, в каких краях искать матушкин родню.
Ничего…
Он проделал весь путь напрасно.
Глаза заволокло горячей пеленой, но Ронан все же заставил себя вновь изучить содержимое сундука. И не зря. Шуба, заполнявшая его почти до самого верха, выглядела роскошной и очень ценной – светло-коричневый мех переливался, словно подернутый росой. Ронан погладил мех, медленно погружая в него пальцы и чувствуя нежданное облегчение: когда он волновался, пальцы отчаянно чесались, но сейчас стало так приятно, словно он опустил их в ручей. Однако нет времени прохлаждаться. И на что матушке сгодится шуба? На нее даже платье уже не натянешь, все на себе рвет в клочья.
Куда более многообещающим казалось жемчужное ожерелье, которое запало в угол сундука, так что Ронан едва его не проглядел. Быть может, это семейная реликвия? Вроде тех талисманов, по которым в романах находят пропавших родственников? А если не реликвия, то все равно пригодится. Каждая жемчужина сияла, как маленькая луна, и, наверное, стоила немало. Если снести в ломбард, хватит денег, чтобы оплатить дорогу хоть до Канады, хоть до Мадагаскара. Лишь бы подальше от этих стен.
Пальцы так и вязли в меху, но Ронан, вздохнув печально, собрался с силами и оттолкнул шубу. Хорошего понемногу. Пора спешить.
Он сунул ожерелье в карман брюк, вскочил и вдруг понял, что можно не торопиться.
Сначала ему показалось, что приглушенный крик раздался из-за стены, как будто Нест взывала к нему из гостиной, и он успел схватить кочергу, но потом догадался, что крик доносится из ниоткуда. Просто зарождается в голове и, если зажать уши, нарастает еще громче и отдается в груди гулким, болезненным эхом.
Кричала матушка.
Как перед смертью.
3
Завтра наступит особенная ночь, канун праздника Иоанна Крестителя, и Мэри к ней почти готова.
Последние несколько дней ее до такой степени одолевает вялость, что она ленится вставать с лежанки. Только переворачивается с боку на бок, выгибаясь всем телом, и обмякает на руках у Ронана, когда он выносит ее на свежий воздух.
Она перестала двигать ногами. По правде сказать, ноги не приносили ей ничего, кроме огорчения. То наступали на кромку платья, из-за чего она падала прямо в фойе театра, а потом все представление терпела щипки мистера Ханта. Зимой их прятали в колючие шерстяные чулки, летом они потели под десятком юбок, и даже почесать их было нельзя – леди не смеет чесаться. Но если долго не двигать ногами, они немеют, и кажется, будто их и вовсе нет, будто они срослись, став продолжением тела, гладким и гибким.
Мыться она перестала. Ей нравился кислый запах своей кожи и жирный лоск, из-за которого кажется, будто кожа стала толще и прочнее, уже не такой уязвимой, когда любое грубое касание оставляет на ней синяки. Выхватив у девочки тазик, Мэри брызгает на свою смуглую грудь и смотрит, как вода собирается в тугие капельки и медленно стекает, щекоча пупок. Но запах мыла ей отвратителен, и она отталкивает губку. Девочку это заметно огорчает, но Мэри не оставляет попыток все ей объяснить. Когда девочка подсаживается поближе, Мэри хватает ее руки и водит ими по своему лицу, пропитывая ее своим благоуханием, чтобы она стала роднее. Пока что ничего не получается. Каждый раз девочка возвращается чужой, Ж и от нее разит металлом, хотя она держит его в руках только за завтраком.
Ронан и девочка очень назойливы. Не отступаются от нее, что-то твердят хором, пытаются ее растормошить. В таких случаях Мэри свешивает руку и плещет ею в воздухе – вот, довольны? Она размялась. Можно спать дальше? Не дожидаясь их одобрения, засыпает. Ей нужно копить силы. Нужно вспомнить, что же такого особенного в завтрашней ночи.
Раньше у нее не получалось сосредоточиться. Сны ее были тревожны и прерывисты.
Порою она просыпалась на смятых, мокрых от пота простынях и погружалась в ту ночь, когда родился Ронан. Вслушивалась, опасаясь услышать его крик, за которым последовал бы взмах ланцета – не по пальцам, а по горлу. Но Ронан хотел жить и не кричал.
Иногда ее будил мистер Хант. Чаще всего после приемов, на которых она допускала очередную бестактность. Или не она, а кто-то еще, но прием все равно был испорчен. Или же кому-то из деловых партнеров, облеченных властью, случалось задеть мистера Ханта, а резкая отповедь означала бы потерю прибыльного заказа. В таких случаях Мэри пробуждалась от пощечины и сжималась, натягивая одеяло на голову, потому что пощечиной мистер Хант никогда не ограничивался. И никак от него не скроешься. В ее спальне нет засова. Он с наружной стороны, и щеколда противно щелкает всякий раз, когда мистер Хант идет в комнату к Ронану, чтобы его наказать.
Ночью ему удавалось застигнуть ее врасплох, но днем она была настороже. Чуть что – сразу замечала приближение угрозы и инстинктивно подавалась вперед, как будто могла упасть с кресла, как со скалы, и уплыть подальше.
Откуда у нее такие повадки?
Наверное, из прежней жизни.
Но какой была та жизнь?
Уже несколько недель в голове ее вызревает сон, плещется в волнах памяти, облекаясь в плоть и наливаясь силой.
…Да, это был особый вечер, таких в году несколько. Вечер, когда ее племя выходило на берег и плясало в волнах. Она завидовала старшим сестрам, потому что им позволялось менять обличье, тогда как она с другими малышами томилась на краю рифа под присмотром кого-то из старших. Родители не отпускали их на берег. Боялись, что они заблудятся или что люди причинят им вряд. А чтобы удержать молодняк на месте, рассказывали байки о том, что люди до смерти забивают таких, как они, дубинками, а потом сдирают и надевают на себя их кожу. Не посмотрят, разумное ты существо или нет. Люди считают, что кроме них разумных существ нет вообще, и переубедить их невозможно. Особенно за те несколько секунд, которые понадобятся, чтобы проломить череп. Этим россказням малыши не больно-то верили, но проверять их на собственном опыте тоже не торопились.
Вот она вошла в тот возраст, когда ее отпустили на берег. С каким удивлением она смотрела на свои следы на песке, как хохотали ее сестры, когда набежавшая волна сбила ее с ног и она упала, отплевываясь от соленой воды, и осталась лежать, собираясь с силами. Сейчас она встанет и докажет всем, что умеет ходит на двух ногах не хуже остальных. А потом раздалась череда то ли криков, то ли хлопков – так не ревет море, и чайки так не кричат, и волны не бьются о скалы с таким противным скрежетом. Чужеродному звуку вторили стоны и пронзительный визг – малыши соскальзывали в воду, подгоняемые наставниками, громко кричали старейшины, и ее сестры бежали по волнам, на ходу меняя обличье, и падали, покачиваясь в воде темными вялыми островками, от которых, как багряные водоросли, тянулись струйки крови.
А она была так напугана, что не успела найти…
Мэри вскакивает с лежанки.
Она вспомнила, наконец-то вспомнила!
Жаль, что так поздно.
Кто-то загораживает вход в пещеру. Становится совсем темно, но Мэри успевает рассмотреть вошедших. Их пятеро, все как на подбор высокие и широкоплечие, у одного грязной тряпицей перевязана ладонь. Вооружены, но не торопятся стрелять. Стоят и смотрят на нее, хотя сквозь тупое недоумение пробивается страх. Они, наверное, не ожидали, что она будет совсем нагая. Ее уязвимость в их глазах обретает волшебную силу, и, почувствовав их нерешительность, Мэри глухо рычит.
Она втягивает струю воздуха так мощно, что у нее слипаются ноздри. Мужчины отступают, напуганные ее хриплым дыханием. Что это с ней? Уж не взялась ли колдовать? От них несет навозом и дешевым джином, железом и конским потом, ужасом и похотью, и лишь один запах Мэри никак не может уловить. Запах крови Ронана. Значит, они его еще не поймали, потому что просто так он бы им не дался. Нужно предупредить его, пусть бежит прочь. Он обязательно должен выжить.
Мэри кричит и сразу понимает, как неверно он истолкует ее крик.
4
Схватив перчатки, Ронан бросился из кабинета и, надевая их на ходу, помчался в кухню, где сбил с ног кухарку, налетел на стол, опрокидывая блюда с пирожками, прорвался к двери и ринулся в конюшню. Открыл первые же стойла и вспрыгнул на пегую лошадь, вцепившись ей в гриву вместо узды. Обезумев, лошадь понесла его во двор, и последнее, что он увидел, прежде чем за спиной промелькнули ворота, было лицо отца.
Отец стоял в дверях кухни, бледный от гнева.
За ним теснились гости, Агнесс и пастор, и ему предстояло многое им объяснить…
Но порадоваться, что отец попал в передрягу, Ронан не успел.
Он скакал, понимая, что чем ближе к пещере, тем дальше он будет от матери.
Ее там нет.
Ее, наверное, и в живых-то уже нет…
5
Баронесса Мелфорд была так утомлена и глубоко погружена в свои невеселые думы, что не сразу заметила, когда дорогу ее фаэтону преградила группа пьяных деревенщин. Они должны были бы посторониться и пропустить экипаж леди – мясник, а с ним еще какие-то грязные типы, может, те, что пришли тогда пугать Милли, а может, другие. Все они на одно лицо. Но ее кучеру пришлось угрожать и даже взмахнуть кнутом, а они еще что-то кричали…
Что-то про фейри.
Лавиния стряхнула с себя сонную одурь и прислушалась.
– …Да кабы мы знали, что они такие дохляки, разве б мы их боялись? Она ж даже укусить меня толком не сумела…
– Дык они разные все, у каждой твари свои фанаберии…
– Ничего, мистер Хант на всех найдет управу, как в парламенте окажется. Все будут по половице ходить да в железных ошейниках красоваться. И пастор наш тоже, – рыкнул мясник, потирая замотанную тряпьем ладонь. – Мистер Хант обещался его упрятать подальше…
– Пока он там обещается, у меня в брюхе уже оркестр разыгрался. Пойдемте, ребята, в кабак. Все ж от Уитби путь неблизкий.
– А с какой радости он ее вообще в Уитби велел тащить? А не к себе домой?
– Небось, новый траурный сюртук себе на месте справит. Там траурных лавок, что грязи.
…Они наконец-то убрались с дороги, и кучер хлестнул лошадей и украдкой посмотрел в лицо леди Мелфорд: она была бледна как смерть, и глаза у нее были такие страшные, такие безумные, и что-то столь нечеловеческое, жуткое, злобное проступило в чертах обычно нежного, ангельского личика, и кажется, она постарела разом на десять лет, что кучер испугался – и нащупал в кармане железный гвоздь. Что ж это такое-то? Неужели и она – тоже?… И правда, не может же быть такая красавица обыкновенным человеком… Но прикосновение к железу не помогло. Леди Лавиния осталась такой же страшной. Прямо смерть, только косы в руках не хватает.
Кучер почувствовал себя счастливым, когда наконец избавился от общества своей госпожи возле ступеней Мелфорд-холла.
6
– Я пришла так скоро, как только смогла!
Ронан молчал.
– У нас не получилось уехать сразу… Начался переполох, мистер Хант сказал, что в его доме произошел грабеж, что ты взломщик… Он не признался, что ты его сын.
Ронан молчал.
– Я бы ночью прибежала, но дядя поставил кресло у моей двери и просидел так до утра. А под окном посадил Диггори, ты можешь себе такое представить? Думала, убегу после завтрака, но дядя усадил меня рядом с собой, и мы так до ленча просидели. Просто сидели и молчали. Но потом к нему пришел староста, и мне удалось улизнуть…
– Нест, мне все равно.
Если бы каменные стены горели, Агнесс вернулась бы на пепелище. А так пещера была просто разгромлена. Угли из очага разбросаны и растоптаны в пыль, от ящиков из-под контрабандного чая, служивших им стульями, остались груды досок, лежанку Мэри кто-то тщательно разворошил, потоптавшись на овчине сапогами. Замирая, Агнесс перебирала клочья овчины и холста, высматривая бурые пятна и отчаянно надеясь, что ничего не найдет. Подушечки пальцев царапнуло что-то жесткое, с острыми краями. Раковина с той дурацкой шкатулки, которую Агнесс когда-то смастерила. Мэри прятала раковины в своем ложе. Теперь ее нет, а они остались.
– Она была без платья, а они нагрянули целой толпой… – послышался шепот Ронана, стоявшего на коленях у разгромленного очага. – Целая толпа негодяев… Что, если отец позволил делать с ней, что захотят, раз он все равно ее убьет… понимаешь? Да ничего ты не понимаешь!
Агнесс подошла к нему и погладила по свалявшимся волосам, прижимая его голову к своему подолу.
– Ш-ш-ш, не отчаивайся раньше времени. Я знаю, кто нам поможет. Мой дядя.
– Ты хочешь, чтобы он соборовал меня перед смертью? – бросил Ронан и вырвался из ее объятий.
– Нет, он поможет нам иначе. Мистер Линден ведь не просто священник, Ронан. Он у меня колдун.
Впервые они шли в пасторат рука об руку, не боясь чужих глаз и злых языков. Барышня в скромном дневном платье с кружевными манжетами, а подле нее – коренастый парень, грязный, как будто его окунули в болото, в разорванной рубахе, с щетиной на впалых щеках. Встречные крестьяне всерьез подумывали о том, не отогнать ли от леди этого оборванца, но никто так и не решился. Очень уж диким был взгляд его черных глаз, в которых – прохожие могли поклясться! – вовсе не было белков.
Агнесс не стала стучаться в дверь, тем более что дверь никогда не была заперта, просто нужно же горничным чем-то заниматься. Они вошли в стылый холл – бывшую трапезную, в которой задержалась стужа минувших веков, – и так же медленно поднялись по лестнице, оставив позади Дженни. Служанка уронила метелку из перьев и приоткрыла рот, но не смогла сказать ничего соответствующего случаю. В ее услугах гость не нуждался. Цилиндра у него не было.
На лестничной площадке Агнесс свернула налево и потянула за собой Ронана. Над ее головой кривили рты деревянные лица ангелов и святых, но Агнесс их уже не боялась.
– Сэр, мне нужно с вами поговорить! – забарабанила она в дверь.
– Тогда входи. Оба входите, – глухо зазвучал голос.
Тяжелая дубовая дверь беззвучно отворилась.
Так просто.
Как жаль, что Агнесс еще раньше не взбунтовалась против дядюшкиного запрета и не привела Ронана к нему в кабинет. Трусливая дура! Возможно, мистер Линден защитил бы Мэри, она была бы цела.
В другое время дядюшкин кабинет разочаровал бы Агнесс, но сейчас у нее не оставалось времени на разочарования. Не было здесь ни реторт, в которых резвились гомункулусы, ни алтаря с ворохом омелы, срезанной золотом серпом, а свеча горела в обычном подсвечнике, а не в высушенной руке висельника. Обычная холостяцкая берлога. Разве что наперстянки многовато, но к ней Агнесс привыкла, тем более что цветы, проросшие сквозь паркет, она уже видела.
Каменные статуи разбавляли уныние книжных шкафов и кресел с потрескавшейся кожей. Причудливые создания застыли на столах и свешивались с полок, сгрудились в углах, словно о чем-то шушукаясь. Дракон. Свинья с волынкой. Кролик в плаще пилигрима. Женщина с широко раздвинутыми ногами, вытворявшая нечто такое, от чего возликовал бы сэр Генри Мелфорд.
Агнесс догадалась, что это горгульи, так оскорбившие своим языческим видом пуритан, что те взорвали из-за них монастырскую церковь. А статуи каким-то образом уцелели. Хотя их было, наверное, еще больше.
Хозяин стоял спиной к окну, на его лицо падала тень.
– А, вы тот мальчик, что вломился в дом мистера Ханта, – поздоровался он с Ронаном, который смотрел по сторонам так же настороженно, как той ночью в усадьбе. – Вы ехали позади нашей кареты всю дорогу. Я слышал, как трепещет ваше сердце.
Читать бесплатно другие книги:
